На следующее утро в страшную рань зазвонил телефон. Я схватила его.

– Извини, это не он, – послышался в трубке голос Дел.

Со сна и от раздражения я не могла вымолвить ни слова, ну, несколько секунд.

– Это самый возмутительный способ для начала разговора.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

– Мне лучше было бы не вставать.

– Почему? Ночью что-то случилось? – спросила она.

– Нет, – ответила я. – Никаких изменений. Я провела ночь длинных ножей на балконе в отеле. Выходила туда часов до трех ночи, а учитывая разницу в часовых поясах, это о чем-то говорит. Длинные ножи.

Я услышала, как Дел что-то говорит Маку, а потом мне:

– Мак хочет поговорить с тобой, – и передала ему трубку.

Мак сказал, что собирается в Гемптон на встречу с… он назвал имя легендарного кинорежиссера – на его легендарном пляже в Лонг-Айленде, и считает, что мне лучше бы поехать с ним.

Я глубоко вздохнула. Я не знала, с чего начать: в голове пробегали слова и фразы вроде «возмутительно», «как ты смеешь» и «ты уже расстроил мой брак».

– Мак, – сказала я, – шел бы ты на хрен! – Я чувствовала, что лучше подвести черту.

Снова на линии послышалась Дел.

– Хладнокровнее, – сказала она.

– А с тобой я еще поговорю, – ответила я и повесила трубку.

Только после того как я проделала свою утреннюю медитацию, до меня дошло, что Мак и Делла, вероятно, хотели мне помочь. Моя медитация заключается в следующем: я ложусь, вытянувшись на кровати, и смотрю в потолок, а треволнения текущей недели крутятся и крутятся в моей голове. Не совсем дзен.

«Одежды твоих мыслей в стиральной машине твоего ума», – задумчиво проговорила Флора. Идея Мака взбодрить меня заключалась, вероятно, в том, чтобы на несколько дней загрузить напряженной работой. Он наверняка обсудил эту идею с Деллой, и они сочли ее неплохой. Они заботятся обо мне. Они любят меня! Эта мысль свернулась во мне комком, как зародыш, и громко заскулила. А потом я взяла трубку и сказала Маку, что встречусь с ним через полчаса.

Хорошее решение. Пляж оказался моей любимой разновидностью пляжей. Никакого туристского уюта. Если ваш любимый среднеевропейский пляж – щенок Лабрадора медового цвета, то этот пляж был диким белым волком. Уложенная ветром длинная трава и старый, выбеленный, как кости, штакетник. Песок, прибой, море и небо, именно в таком порядке, – параллельные линии, насколько хватает глаз. А там, на краю света, – горизонт, вызывающий в тебе смирение. Стоит только шагнуть на этот пляж – и ощущаешь, как твой разум расширяется.

Пока остальные обедали, я бродила по берегу, размышляя обо всем случившемся – что если мне «суждено» быть с Эдом, пусть будет Эд. И что наши беды – лишь крохотный прыщик на обширном пейзаже мучительных человеческих отношений. И что только таким вот образом Божий промысел заставляет нас производить себе подобных. И все такое прочее.

Я немного подумала об Алексе – но не по-настоящему. Как будто у меня был ограниченный обзор – как если бы что-то оказалось так близко ко мне, что невозможно было на этом сфокусироваться или охватить целиком, а отойти, чтобы получить перспективу, никак не удается.

Я прошла несколько миль, разулась и зашлепала по воде, а потом вернулась по своим следам обратно. Я послала несколько факсов, сделала несколько записей и дозвонилась до нескольких человек. Легендарный кинорежиссер впечатлял ничуть не меньше, чем пляж. Он напоминал восторженного шестилетнего мальчугана с очень светлой головой. Если ему когда-нибудь надоест кино, подумала я, почему бы ему не стать гуру? Он вызывает у людей желание служить ему.

Мак вспомнил старые времена и стал очень экспансивным. Он не смел закурить в легендарном пляжном домике и потому вообще не курил – так у него бывает, когда запах кассового сбора шибает ему в голову. Вместо курева он подсел на кока-колу и, поясняя свою точку зрения, возбужденно размахивал банкой.

Позднее выяснилось, что вечером оба приглашены на большую тусовку в городе. Легендарный кинореж сказал, что не в состоянии ехать на автомобиле, и Мак велел мне заказать вертолет. В таком он был расположении духа.

Таким образом, уже через пару часов я оказалась на довольно случайной тусовке в офисе одного из крупнейших американских журналов. Офис располагался в пентхаузе, и вид оттуда открывался живописный: солнце только что село за Гудзон, и его оранжевое кроваво-грязное послесвечение бросало отблески то на один небоскреб, то на другой. На тусовке не протолкнуться было от маленьких черных платьиц и миниатюрных сумочек с блестками. Да еще тележки с напитками автоматически кружили по помещению и спрашивали механическим голосом: «Не желаете ли выпить? Все, что не убивает, делает нас сильнее!» – или: «Прочь с дороги!» – если вы оказывались у них на пути.

Оказаться на тусовке, куда тебя, собственно, никто не приглашал, – это в лучшем случае странное ощущение. Оказаться на тусовке, куда тебя никто не приглашал, да еще в чужом городе, когда твоя жизнь лежит в руинах, – это поистине тяжелая работа. Только я задумалась, не пойти ли посмотреть фильм, как нагрянула лихая троица. Меня приветствовали, как вернувшегося блудного сына.

– Кажется, скоро придет Леонардо, – сказал Пол.

– Божемой, – откликнулась Флора.

– Я с ним спала… Барахло, – сказала Делла. Было мило видеть их всех. Но мой внутренний регулятор яркости, высветивший на пляже кое-какие привлекательные линялые цвета, вскоре вернулся к черно-белому изображению. Я сказала, что хочу сходить в отель посмотреть, нет ли там каких-нибудь признаков Эда. Флора уже проверяла. Нет. Я сказала, что мне все-таки лучше уйти. Никто не стал спорить. Все же у них было ко мне кое-какое сочувствие.

Я протолкалась сквозь лес бедер, локтей и сумок, двигаясь так, чтобы никто не стоял на моем пути. Когда я наконец спустилась по лестнице в холл, то увидела обширный мраморный зал с фонтанами, деревьями, вышибалами и улыбающимися швейцарами, а за ними – вереницу стеклянных дверей на улицу. Наверное, прошел дождь, поскольку огни с дороги красными пятнами расплывались в стеклянных дверях.

Я увидела стоящего на тротуаре человека; огни из дома выхватывали его покрытые изморосью волосы, а когда он обернулся и открыл дверь, я ничуть не удивилась, узнав Алекса.

Он шел ко мне. На нем был смокинг – меня убивает, как в Нью-Йорке одеваются.

Я сказала: «Добрый вечер» – что, мне показалось, вполне соответствовало формальности случая.

За спиной у Алекса возникла Черил.

– Привет! – воскликнула она, словно была вне себя от радости видеть меня. Серьезно. – Вы следите за нами? Подстерегаете? Эй, – сказала она, хватая меня за локоть и уводя в глубь здания, – я только что видела на улице вот такого толстяка. Невероятно ТОЛСТЫЙ! Заполнил собой весь тротуар.

– Я думала, вы уехали в свадебное путешествие, – проговорила я не очень убедительно.

– Свадебные путешествия существуют для удовольствия, верно? – ответила она.

– Верно, – согласилась я.

– А мы получаем удовольствие прямо здесь, в городе.

К этому времени мы уже дошли до лифта.

– Вообще-то, я собиралась уйти, – сказала я.

– О нет, останьтесь, – ответила она. – С вами так забавно.

И вот я снова на тусовке. Но не пробыла я тут и полминуты, как ко мне возвращается здравый смысл. Меня не должно здесь быть. Я выпиваю пару коктейлей. Мне не следует этого делать, доходит до меня. Здравый смысл отступает. Я танцую. Мне не следует этого делать, доходит до меня.

«И вот любовь наконец пришла, и я благодарю Бога, что живу». Ладно, послушайте, я не говорю, что во всем случившемся виноваты слова из песни. Я этого не говорю. И однако же убеждена, что, если мы приведем суду все свидетельства, если расследуем и беспристрастно разберем все обстоятельства, мы вынуждены будем допустить, что слова песни оказали свое воздействие. Именно так.

В свою защиту: не понимаю, как это, кормясь чувствами попсовых песен более двадцати лет, я совершенно избегала их влияния.

«Мой первый, мой последний, мое все, я не могу жить без тебя, я буду всегда тебя любить и буду рядом где бы ты ни был, – ты слишком хорош, чтобы быть правдой, я не могу оторвать от тебя глаз». Я хочу сказать, что подобное звучит постоянно, но в ту ночь я услышала эти слова как будто впервые. До меня вдруг дошло, о чем это все. Я с некоторым удивлением поняла, что слишком долго была очень замкнута. Я ощутила в песне всепоглощающее томление и тоску, и они эхом отозвались в моем сердце.

Я танцевала сама по себе. Три глотка моего третьего коктейля – и я обнаружила, что меня кружит в вальсе большой коренастый пьяный парень; меня ошеломила странная смесь алкоголя и лосьона после бритья в его дыхании и густые волосы на шее. У меня было чувство, что он много занимался спортом, был членом мафии или что-то в этом роде. А потом он споткнулся, и мой коктейль упал на пол. А потом я почувствовала, что где-то рядом Алекс, и, вырвавшись из захвата коренастого парня, повернулась к Алексу. Парень, кажется, перехватил мой взгляд, потому что пробормотал что-то презрительное, я не расслышала что, а Алекс что-то сказал в ответ. Потом я поняла, что коренастый парень слегка ударил Алекса, отчего Алекс попятился.

Я увидела направлявшуюся к нам Черил. Поняла, что и Алекс увидел ее. Он повернулся и скользнул прочь сквозь толпу.

Рядом со мной материализовалась Флора.

– Тебе лучше держаться от него подальше, – проговорила она, глядя вслед Алексу.

– Я никогда С НИМ и не была, – ответила я.

– Не очень повезло парню.

– Ты так думаешь? – сказала я, трезвея.

– В любом случае не ходи туда, – проговорила Флора очень сурово.

Я направилась было за Черил, которая пошла за Алексом, но она потеряла его из вида. Я обогнала ее, пробралась через сборище и пошла по коридору. Остановилась, как мне показалось, возле мужского туалета, но, когда взглянула на дверь, обнаружила, что на ней стоят рядом две фигурки – мужчины и женщины. Я подумала, что это, возможно, знак. То есть я поняла, что это знак на двери, – но подумала, что это еще и знак свыше. Мимо меня прошла какая-то женщина, и я сообразила, что это унисекс. Я раньше слышала о таком. А теперь вошла.

Увидев, какой там шик, я решила, что это помещение для VIP и в кабинки здесь заходят только для того, чтобы ширнуться. У умывальника стоит Алекс и смотрит на меня в зеркало. Он в другом мире. Я останавливаюсь. Я не хочу разбивать стекло.

Потом мужской голос у меня за спиной говорит: «Угу!» У этого парня такая медлительная манера говорить, что не оставляет сомнений: какие бы часы он ни носил сейчас, вырос он не в высшем обществе. Парень хлопает Алекса по плечу и говорит: «Думаешь, мы с тобой кончили?» Ясное дело, что это мой коренастый кавалер.

Все затихают, как будто поднялся занавес. Все мгновенно понимают, что это СЦЕНА. Возникает замешательство – как будто вы попали в театр еще до того, как все привыкли к мысли, что придется наблюдать за тем, как взрослые люди притворяются.

Во-первых, Алекс не обернулся, и это меня удивляет. Во-вторых, мне становится по-настоящему страшно – до меня вдруг доходит, что Алекс находится в особом положении и для него это уже не забавно. Впрочем, и раньше в этом не было ничего забавного – но вы понимаете, что я хочу сказать.

Тем временем коренастый почувствовал, что им пренебрегают. Раз Алекс не собирается плясать под его дудку, придется завести новую музыку. Коренастый смотрит на его обручальное кольцо. И говорит:

– У тебя половые проблемы в браке, если ты суешься, куда тебя не просят?

Очевидно, в его неандертальском мире это замечание настолько ниже пояса, что не может остаться без ответа. Но Алекс просто заканчивает мыть руки, высушивает их и бормочет:

– Ты же знаешь, что… – и не заканчивает фразу.

Неандерталец прямо-таки взрывается в своем мощном теле.

– Что?

Мы – зрители – ерзаем на краешке наших метафорических кресел.

– Кажется, мне не следовало сюда приходить. – С этими словами Алекс разворачивается и бьет неандертальца прямо по морде. Зал замирает. Неандерталец падает на задницу и отползает по полу.

Вы, наверное, думаете, что мы, зрители, напуганы, но мы, похоже, просто испытываем нарастающую неловкость. Во всяком случае, какую-то разновидность неловкости. Что-то вроде секса на виду у всех. Насилие в кино проходит гладко и уверенно – оно хорошо поставлено и отрепетировано. А тут все идет неуклюже и как-то сомнительно. Вызывает неловкость.

Неандерталец вынимает из пиджака пистолет. Ладно – теперь мы напутаны. Все замерли, словно не в состоянии шевельнуться. То есть мы и прежде не двигались, но теперь нами овладело чувство самосохранения – замереть и не двигаться.

Неандерталец как будто и сам ошарашен своим пистолетом не меньше нас. Он скорее показывает его Алексу, чем целится в него. Но он все еще лежит на полу, и Алекс просто шагает вперед и ногой выбивает пистолет у него из руки. Никто не убегает, никто не двигается.

Алекс подходит и подбирает пистолет. Выпрямившись, он делает жест рукой – мол, не волнуйтесь. Он делает жест рукой с пистолетом, и это вызывает среди нас, зрителей, нечто вроде мексиканской волны. Алекс в замешательстве удаляется в кабинку.

И тут люди начинают суетиться. Раздаются крики: «Вызовите охрану!», кто-то кричит: «Позвоните в полицию!», а еще кто-то: «НЕ НАДО звонить в полицию!»

Неандертальца на полу утешает Царина. Он как будто бы утратил весь свой апломб и сидит сгорбившись, с виноватым видом.

– Ну что поделаешь с таким маньяком? – говорит он.

Я подхожу к кабинке Алекса. И вежливо стучу.

– Пошли вон, – доносится ответ.

– Это я, – говорю я. Никакого ответа.

Я возвращаюсь туда, где танцуют. «Ты для меня все, я сделаю для тебя что угодно, чтобы ты полюбил меня, я горю желанием, зажги мой огонь, любимый, твоя любовь – мое единственное…»

Алекс выходит из ниоткуда. Хватает меня за руку и тянет из танцевального зала. Он полон энергии.

– Нам нужно поговорить, – говорит он.

– Конечно, – говорю я. Краем глаза я замечаю, что Флора и Делла нервно наблюдают за мной с винтовой лестницы в правом углу зала. Черил нигде не видно.

– Не беспокойся, – говорю я, впопыхах начав не с того конца, – я уезжаю отсюда! Еду в Мексику. Одна. Мне все равно. У меня забронировано. Прекрасный отель. Я могу просто исчезнуть. То есть просто, чтобы чувствовать, что все в порядке. Чувства и факты – не одно и то же. Мы причиняем друг другу что-то непонятное, верно? Все эти чувства… – Я развела руками, чтобы показать. Я не сомневалась, что он понимает. Я возвысила голос и не старалась приглушить его. Никто вокруг как будто ничего не замечал. – Ты меня не любишь! – очертя голову, продолжила я. – Я не люблю тебя! Я хочу сказать: если бы ты меня любил, то позвонил бы. Верно? Это ведь ясно. Ты не звонил семь лет. Семь лет! Мы даже не знакомы. Мы провели вместе всего-навсего одну ночь! Мы обманывали себя. Жизнь совсем не такая. Ты выследил меня здесь? Может быть, подкарауливаешь?! Потому что – честно – это не шутка. Я хочу знать, что ты затеваешь? Это игра?

– Игра? – проговорил он. И посмотрел на меня. Синими глазами. Я говорила про его глаза?

Краем глаза я заметила а) двух охранников, вбегающих через заднюю дверь, как водится, С руками на кобуре и б) Черил.

– Прямо у тебя за спиной охранники, – сказала я, – а впереди, чуть справа, – Черил.

– Бежим, – сказал он.

Что мы и сделали. Быстро, но не настолько быстро, чтобы я не успела уловить мелькнувшую мимо Черил с двумя бокалами газированной воды в руках и с отвисшей челюстью.

Не доходя до лифта, Алекс схватил меня за руку и втащил в одну из ниш, где находился пожарный гидрант. Там было довольно тесно.

– Ты хочешь сказать: «Нам пора прекратить встречаться таким образом»? – сказала я.

– Нет, – ответил он и поцеловал меня. Не буду останавливаться на этом, чтобы не задерживать повествование. Достаточно сказать одно – семилетнюю коросту наконец почесали.

В двери было стеклянное окошко, и, пока мы целовались, мимо галопом, словно гончие по свежим следам, пронеслись Делла, Флора, Пол и Черил.

Когда они пробежали, Алекс вытащил меня из ниши.

– Они вниз, – сказал он, – а мы наверх.

Мы были так высоко, что лифт дальше не поднимался, и мы воспользовались пожарной лестницей.

– Ты в порядке? – спросил Алекс, когда мы одолели два пролета.

– Когда ты держишь меня за руку, я могу двигать горы, – ответила я, затаив дыхание.

– Что? – переспросил он.

– Это песня, – сказала я.

Наверху мы снова поцеловались. Это казалось уместным.

– Что случилось? – спросила я.

– Ты слышала про вторую космическую скорость – скорость отрыва? – сказал он.

Мы снова стали целоваться – это, наверное, заняло очень много времени, потому что я услышала, как хлопнула дверь и внизу по ступеням загремели четыре пары ног. Они вычислили, где мы.

– Побежали, – сказал Алекс и снова взял меня за руку.

Мы выбежали на крышу. В первый момент я заметила, что облака разошлись и небо сияло великолепной глубокой полуночной синевой. А во второй момент заметила вертолет.

– Превосходно, – сказал Алекс.

А потом, и лишь потом – клянусь, – я действительно осознала все возможности вертолета, застывшего там в своем стрекозином великолепии.

– Мы не можем, – сказала я. Пилот помахал мне и завел мотор.

– Твой знакомый? – спросил Алекс.

– В некотором роде, – ответила я. Алекс чем-то заклинил дверь позади нас.

– Что лучше? – спросил он. – Покинуть их через пять лет? Через двадцать? Или прямо сейчас? – Потом взял меня за руку, и мы побежали под лопасти – как в кино и как мне всегда хотелось сделать в реальности.

Когда мы забрались в вертолет, я крикнула Джейкобу, чтобы он вернулся потом за Маком. Он сказал, что не может никуда взлететь без его разрешения, нужно позвонить. Если честно, жизнь иногда так прозаична!

– Вот дерьмо! – сказала я.

Мы с Алексом переглянулись и посмотрели на дверь на лестницу, которая, мы понимали, долго не выдержит и вот-вот распахнется. Потом Алекс бросил взгляд вниз и показал мне торчащую из кармана рукоятку пистолета. У меня было чувство, что он лишь наполовину шутит.

– Джейкоб! – закричала я. – Умоляю тебя. Что-то в моем голосе заставило его обернуться.

– Джейкоб, – сказала я и положила руку на руку Алекса, которую он положил на пистолет, – у нас же медовый месяц!

Он не мог меня слышать из-за шума лопастей. Я была вынуждена закричать снова – гадая, буду ли я наказана вечным огнем в аду или просто чем-нибудь вроде мягкой формы цистита на всю жизнь, что было бы еще хуже.

– У нас медовый месяц! – завопила я. – Мак говорил тебе – помнишь?

Лицо Джейкоба сломалось в широкую ухмылку.

– Куда? – спросил он.

Алекс крикнул:

– Она летит в Мексику!

Джейкоб рассмеялся и сказал, что в Мексику с нами не полетит, но может доставить в аэропорт Кеннеди. Когда мы взлетели, я вытащила у Алекса из кармана пистолет и бросила его в лужу на крыше.

Охранники, Пол, Делла и прочие выбежали из двери через несколько секунд после нашего взлета. Мы не беспокоились – ярко освещенные небоскребы вокруг нас уносились вниз в ясном ночном воздухе, как рукотворный лес торчащих сталагмитами алмазов – величайший каньон в мире.

– Пятая авеню, – проговорил Алекс. – Боишься?

– Чего мне бояться? – спросила я. – Умереть?

Алекс не ответил. Он смотрел на Гудзонов залив – туда, где статуя Свободы вздымала ввысь свой факел.

– Вот так же стояла и я, – сказала я, – целых семь лет.

Он помолчал, а потом сказал:

– Извини.

– Знаешь что, – чуть погодя проговорила я. – Если бы пришлось сейчас умереть, я бы, пожалуй, не возражала.