Я поехала обратно в Лондон и, когда зарулила в гараж к Маку, увидела, что на крыльце меня дожидается Делла. Я вышла из машины и вдруг завопила:

– Где NOT 2В?

– Что? – не поняла Делла.

– «Ягуар»! – сказала я, указывая на место рядом с моей машиной, а точнее, с машиной, которую мне оставил Мак. После покупки номерной знак «Ягуара» должен был быть 2В, а моей маленькой – NOT 2В. Но в агентстве, где выдают права, все перепутали, и номера поменялись местами.

– Это меня убивает, – сказала Делла. – Все это дерьмо с «быть или не быть».

– Значит, его украли, – сердито сказала я и провела Деллу в дом.

– Рада тебя видеть, – сказала она, – очень мило с твоей стороны зайти ко мне, как и полагается лучшей подруге.

– Бог мой, – сказала я, заметив в прихожей старую, задрипанную кожаную сумку гигантских размеров. – Мак вернулся.

Я прошла на кухню, Делла за мной.

– Он никогда так не делает, – объяснила я. – Никогда не устраивает сюрпризов.

– Ты до сих пор во вчерашнем платье, – сказала она. – Что случилось?

– Заезжал Эд.

– О бо-о-о-о-оже!

– Нет, – сказала я. – Пришел. Ушел.

В этот момент снаружи раздался писк запираемой машины, входная дверь хлопнула, и в комнату вошел Мак. Впрочем, сказать, что он вошел в комнату, – значит погрешить против истины. Правильнее: он сам стал комнатой – Мак, подобно вакууму, засасывает все окружающее.

– Эй ты, лентяйка, – обратился он ко мне. – Мне пришлось самому съездить за молоком.

Мак водрузил на стол четыре огромных пакета из магазина «Плэнит Органик», где, как известно, продаются исключительно натуральные продукты.

– Я стал вести здоровый образ жизни, – сказал он. – Ума Турман только что прочла мне длиннейшую лекцию о том, какое дерьмо я ем. – Он сунул в рот три сигареты и прикурил все три сразу.

Я шучу: он сунул в рот одну сигарету, но когда речь идет о Маке, единственного числа всегда мало. Сигарета выглядела игрушечной и жалкой в его толстых пальцах-обрубках, хотя эта крохотная белая палочка и продолжала мужественно гореть в его опасном присутствии. Мужественно, пока он не разделался с ней, – обычно он выкуривает сигарету в три затяжки.

– Вот, – сказал он, вынимая из одного пакета коробку. – Я привез тебе набор, чтобы ты сама проращивала пшеницу, – ты должна заняться этим дерьмом. Потом мы выжмем из нее сок и сами пустим ростки. Привет, – сказал он Делле.

– Привет, – сказала Делла; ее глаза были как два блюдца. Она никогда раньше не имела дела с Маком.

– Мак, – сказала я, – ты не предупредил, что приедешь.

– Я сам не знал, что приеду, детка. – Его глазговский гортанный акцент мило мешался с лос-анджелесской протяжностью, и Мак пустился в подробнейший отчет о последних двадцати четырех часах своей жизни, в которых нашлось место Парижу, Уайноне Райдер и «Конкорду» – не обязательно в таком порядке. Дел вздрагивала, когда он сообщал эти подробности. А я просто переключилась на автопилот и приготовила кофе. Моя помолвка расторгнута, я так и не ложилась спать, а тут еще Мак оказался в городе, и я пыталась сообразить, что же ждет меня теперь.

Когда кофе был готов, я обыскала принесенные Маком пакеты на предмет молока. Его там не оказалось.

– Ты забыл молоко, – перебила я Мака на полуслове.

Отправившись в магазин на углу, я взяла с собой мобильник, чтобы сообщить новости, – впрочем, было воскресенье, и чаще всего приходилось общаться с автоответчиками. Я надумала составить Маку список встреч на завтра. Он любил говорить, что с удовольствием проводит свободное время дома, но я-то знала, что через несколько минут он полезет на стену и превратит нашу жизнь в сплошную муку. Я вспомнила об одной кинопремьере в Лондоне и об одном приеме и послала уведомление, что мы придем. А потом подумала: какого черта – и прогулялась до самого «Старбакса», чтобы купить по-настоящему хороший кофе.

Когда я вернулась, Делла была на кухне одна.

– Он принимает душ, – сказала она.

Я отнесла ему кофе в спальню, а мы с Деллой попили на кухне.

– А он – того? – спросила Делла. – Правда, что он трахает кинозвезд?

– Не знаю, – ответила я. И это правда. Я не знала.

– А я и не подозревала, – сказала она.

– Чего?

– Ну, что он… Что…

– К нему не сразу привыкаешь, – сказала я, как бы оправдываясь, – у него такой дикий энтузиазм ко всему на свете, и он действительно мне нравится, и знаешь – я ему тоже. После попытки изнасилования мы вроде как стали друзьями.

Делла озадаченно посмотрела на меня.

– Я рассказывала тебе, – сказала я. – Наверняка рассказывала.

– Нет, – сказала она.

– Ты забыла.

– Я никогда не забываю о попытках изнасилования. Это мои любимые истории.

Я ненадолго задумалась, а потом сказала:

– Это случилось, наверное, во времена холодной войны.

Холодная война – это период в полтора года, когда мы с Дел не разговаривали.

– Это случилось через две недели после того, как он меня нанял, – добавила я. – Он только что купил этот дом, и мы были в спальне, потому что декоратор повесил не те шторы, и в течение минуты мы слонялись возле кровати, а потом я оказалась на кровати, а он на мне. Обычное дело.

– Черт побери, – сказала Делла. – Это же сексуальное домогательство.

– Да нет, – сказала я, – все было не так невинно.

– И что же ты сделала?

– Я сказала ему: «Пошел вон!»

– Здорово, – воскликнула Делла. – Я бы никогда до этого не додумалась.

– После чего мы поднялись с кровати и продолжили наш разговор о шторах.

– Он ведь коротышка, – сказала она. – Он это просто так не оставит – ты посмотрела на него сверху вниз. Но разве ты так и не… не… ни на мгновение не задумалась? Я хочу сказать, он такой влиятельный человек…

– Дел, – сказала я, – если бы между мной и Маком что-то было, я бы никак не смогла проработать три года подряд на этой работе.

– Мак-Работодатель, – сказала она.

– Да, Мак-Работодатель.

Дел сказала это из ревности. Но кто ее упрекнет?

Появился Мак, и я немедленно направилась к кофеварке, сообразив, что ему нужна новая порция. Очевидно, он уже обзвонил все телефоны, потому что велел купить билеты на премьеру, и я ответила, что билеты купила. Он, и глазом не моргнув, занялся разговорами о лимузинах и столиках в ресторанах и спросил, в городе ли сейчас Кейт Бланшетт.

– Я всегда мечтала попасть на что-нибудь в этом роде, – сказала Делла.

Мы оба взглянули на нее, но по несколько разным причинам.

– И?.. – спросил Мак.

– И, – ответила Дел без малейших колебаний, – я хочу, чтобы вы меня пригласили.

– Ваше желание – для меня закон, – сказал Мак и тут же закурил еще одну сигарету.

Когда я попрощалась с Деллой на улице, она снова вдруг заметила, что я во вчерашнем платье.

– Эд? – спросила она.

– Не знаю, – ответила я, – возможно, это моя вина. Я, понимаешь ли, водрузила его на пьедестал, и падать ему ой как больно.

Она перебила меня:

– Ты имеешь в виду стриптиз?

– Да, – сказала я. – Кажется, он упал в моих глазах.

– Забавно. А в моих – вырос.

– Пока, – сказала я.

– До вечера, – проговорила она, отъезжая.

Я тоже отправилась на премьеру – Дел предстояло важное событие. Зная, что ее ожидает, она нарядилась нарочито вызывающе: вся в черной коже, сплошные ноги – от этого душечки в вечерних платьях чувствуют себя набитыми дурами. Еще она надела солнечные очки, чтобы фоторепортеры не поняли, что не знают ее. Они кричали ей: «Прости, красотка, ты кто?» – а Дел только приподняла очки и, крикнув: «Никто!», захохотала. Но они ее все равно сфотографировали.

У меня возник небольшой кризис с экипировкой, поскольку вся моя одежда находилась на квартире у Эда, а платье после девичника выглядело так, словно его лучшие дни давно миновали. Так оно, собственно, и было. В конце концов я пошла и купила пунцово-розовую нижнюю сорочку за двадцать пять фунтов в антикварном магазине на Кингс-роуд и надела ее с маленьким кашемировым кардиганом, который держала у Мака на случай холодов.

Фильм был занудный, но тусовка после него, как это часто бывает, не имела к нему никакого отношения. Все как будто просто развлекались. То есть все остальные. А я слонялась, чувствуя себя брошенной и в то же время избегая всех мало-мальски знакомых людей, чтобы не ввязаться в громкую беседу о банальностях.

Смысл подобных тусовок я вижу лишь в том, чтобы найти повод напиться, найти работу или найти, с кем переспать. А я нынче не большой любитель напиваться, и к тому же у меня есть работа, которая мне нравится. Я порыскала немного по привычке, но это был явно не подходящий момент, чтобы искать, с кем переспать.

В самом начале, секунд пять, я видела Дел.

– Ты, конечно, понимаешь, – сказала я ей, – что окажешься завтра в газетах под заголовком «Кто эта девушка?» или еще хуже: «Кто эта девушка с Маком?» – Вряд ли она меня слушала, и потому я добавила: – Если хочешь контракт на миллион долларов с Эсти Лаудер, тебе стоит только заикнуться.

– Жалко? – спросила Дел. – Обиделась?

– Нет, нет, – ответила я.

– Я тебе уже говорила, – сказала она, – что, если бы мне хотелось целыми днями напяливать и снимать шмотки, я бы уже давно это делала.

После чего она исчезла из поля моей видимости. Делла, она не приставучая.

Немного спустя я заговорила с солидным седым мужчиной. Он как будто бы заинтересовался мной – очень мило с его стороны. Я прослушала его имя, когда он представился. Кончилось тем, что мы уселись вдвоем на балконе, причем я забралась на широкую балюстраду, где было поспокойнее. Он расспрашивал меня о моей жизни, и в конце концов я рассказала ему про Эда. Мы проговорили часа два, не меньше. Он то и дело уходил и приносил мне новый стакан газировки.

Стоял чудесный ласковый вечер, и с балкона открывался привычный для ночного Лондона вид. Через некоторое время до меня дошло, что передо мной не просто милый седой старикашка, а другой человек со своей собственной жизнью. Поэтому я спросила его, чем он занимается. Он ответил, что он кинорежиссер. Я вежливо спросила, не снял ли он чего-нибудь, что я могла видеть. Он спокойно перечислил фильмы – они вполне могли получить международные премии киноискусства. Вероятно, он в своей жизни получил пару таких премий.

– Боже, – сказала я, – извините! Я не знала, что это вы. Я не знала, что вы – это вы.

И уставилась на него. В его глазах было что-то обманчивое. До меня дошло, что он очень ласково, очень красиво заговаривает мне зубы. На какую-то долю секунды я испытала искушение, а потом он сказал:

– Если вы покончите со своим другом, позвоните мне.

– Я уже покончила, – сказала я.

Он не ответил, а только покачал головой – или вроде того. На самом деле он склонил голову на дюйм вправо, потом на дюйм влево. И ушел.

Час спустя я дошла до такого состояния, что смогла позвонить по мобильнику Эду. Он приехал на машине забрать меня. Что показалось мне как-то не совсем уместным, но я ему это все-таки позволила.

По дороге домой я сказала Эду, что если я иногда и срываюсь, то лишь потому, что ненавижу себя, а к нему это не имеет никакого отношения. Он сказал, что знает.

Мне не понравилось, что он знает.

– Значит, ты совсем не волновался? – спросила я.

– Конечно, волновался, – ответил он. – Волновался, что ты все это отменишь.

Когда мы поднимались по лестнице к Эду в квартиру, уже в самых дверях он сказал:

– Но знал, что дело не во мне.

Я обернулась. Он был на ступеньку ниже.

– Ну разве это не насмешка? – сказала я. – Разве не насмешка надо мной?

И это было так просто, это было все, что я хотела сказать. Я обняла его, он обнял меня. Кончилось тем, что мы занялись этим делом прямо на лестнице. Иногда у нас так бывает – страстно и наспех, кое-как.

Я знаю, что женщинам такое не нравится – им по душе многочасовая прелюдия. Я тоже люблю прелюдии, но порой ой как хочется сорваться с цепи. До того, как я встретилась с Эдом, у меня была фантазия, что моим мужчиной овладеет вдруг такая дикая страсть ко мне, что он даже не успеет войти в дверь, прижмет меня к стене и начнет страстно целовать.

Конечно, такого никогда не случалось – во всяком случае, со мной. Английские мужчины очень много охают и крехают и говорят всякое такое вроде: «Что вы сейчас читаете?» Или же – в зависимости от типа – так основательно нанюхиваются, что ты уже сомневаешься, не выдумки ли все это насчет сексуального желания у мужчин и не для того ли единственно существует журнал «Плейбой», чтобы облагать его основателя Хью Хеффнера налогом.

Но Эд, когда мы наконец слились, оказался из числа прижимателей к стене. Приятный сюрприз. Я говорю «наконец слились», так как боюсь признаться, что после покупки платья и отдыха на воде мы не таяли друг у друга в объятиях и не становились единым целым.

Что приводит меня к пятому шагу моего бесценного руководства по истинной любви. Шаг пятый: отказывайтесь спать с парнем примерно полгода.

Я до сих пор так и не знаю, почему я никак не могла начать спать с ним. Возможно, потому, что мы действительно стали друзьями. Когда-то я думала, что дружба может похоронить все, а теперь решила, что физическая любовь с ним похоронит все – в сущности, я пришла к глубокому убеждению в этом. И все же я не хотела спать с ним потому, что, как говорила всем, «не о нем я мечтала».

– Определенно «мечтала», – оживленно проговорила Флора через спутник, несущийся в космосе где-то над Бразилией.

– Умоляю тебя, – попросила я, – вот уж чего я совершенно не хочу – так это подвергнуться любительскому психоанализу по телефону со стороны, во-первых, всего лишь моей сестры, а во-вторых, всего лишь кокона. – Так я звала ее, когда она еще не родилась и какое-то время после. – Ты прекрасно знаешь, что такое «мечтать».

– Но что значить «мечтать» для тебя? – спросила она.

– Это значит, сама знаешь, быть сраженной наповал, ударом под дых, это головокружительное чувство, – сказала я. – Я не в силах его описать. Ты и сама знаешь, на что оно похоже, все мы знаем.

– Но что происходит за мгновение до того, как у тебя возникает это чувство? Что толкает тебя на решение мечтать о ком-то?

– Я не принимаю решения, – завопила я. – Это происходит само.

– Неправильно, – сказала она.

– Послушай, к чему ты ведешь? Ведь если ты попытаешься заставить меня спать с теми, о ком я не мечтаю, я все равно не буду спать с ними. Это извращение. Извини. Я лучше останусь на всю жизнь одна.

– Вот именно, – сказала она.

– Я говорю: не об этом речь, – сказала я.

– Как раз об этом.

– Нет, не об этом. И так далее.

Мне уже мерещилось, что я поднимаюсь по лестнице в дом и комнаты становятся все меньше, а лестница все уже и уже, и я с огромным трудом протискиваюсь по ней, и вот я на чердаке, таком крохотном, что, как Алиса в Стране Чудес, я головой проламываю крышу.

Иногда по ночам Эд подкатывался и гладил меня по лицу, убирал волосы с моей щеки – и через некоторое время мы действительно спали вместе – спали. Когда нам не хотелось вечером расставаться. Мы называли это «остаться на ночь» – как в детстве, когда твой лучший друг пришел к тебе после школы и вам так хорошо вместе, что ты просишь родителей разрешить это волшебное – «остаться на ночь».

В то время Эд и я обнимались и случайно целовали друг друга в щеку, не более того. Не было в воздухе того напряжения, которое можно резать ножом, не было того тошнотворного комка в животе, что невозможно есть. Потом однажды он отправился навестить свою двоюродную бабушку Иду. Было воскресенье, и я не нашла ничего лучше, чем сказать, что тоже пойду. Она жила в доме для престарелых близ Бурнмаута – подвижная тощая старушка далеко за девяносто, с болезнью Паркинсона, большим телевизором, который она смотрела весь день напролет, и с железной волей. Я ей, кажется, понравилась, и, когда она отводила взгляд от экрана, она смотрела на меня своими блестящими, как бусины, глазами, каких я ни у кого не видела.

Во время одной рекламной паузы старушка вдруг закричала:

– Я бы не стала обременять себя браком. Груз старых пережитков.

Эд сказал, повысив голос:

– Мы с Хани просто дружим, – и сделал мне знак, что она глуховата.

– Не надо кричать, дорогой, – заорала она. – Возможно, я уже никуда не гожусь, но из ума еще не выжила и не оглохла. – Она повернулась ко мне и прогремела: – Все почему-то думают, что если старый, значит глухой!

Эд извинился.

– Что ты говоришь? – сурово прокричала она.

В следующую рекламную паузу она завопила:

– Всю жизнь я была лесбиянкой. Ты знал это? – А потом повторила: – Я бы не стала обременять себя браком. Груз старых пережитков.

Эд с извиняющимся видом посмотрел на меня.

– Мы не собираемся жениться, бабушка Ида. Но если поженимся, я позабочусь, чтобы тебя не приглашали на свадьбу.

– Приглашать меня на свадьбу? – снова закричала она. – Не беспокойся. К этому времени я уже умру.

– Уверен, что нет, – проговорил Эд, не придумав ничего лучше.

– Надеешься, что да, – последовал ответ. Когда мы собрались уходить, какое-то время Эд и я стояли друг против друга по обеим сторонам от бабушки. Ее тело состояло из одних углов, и вся она была такая согнутая и сморщенная, словно простоявший много лет в саду шезлонг. Я посмотрела поверх нее на Эда, и у меня по телу прошло такое чувство, будто бы я долго-долго давила рукой на стену, а потом перестала это делать, и она взлетела вдруг вверх сама. Я смотрела на Эда, и он словно преобразился под стать этой… амазонке. Я представления не имела, что он такой высокий, храбрый и сильный. И я тоже. Я тоже была амазонкой. А потом произошло это – волна желания прокатилась по мне, сквозь всю меня. Не знаю, как это описать, словно взлет духа – не то чтобы я когда-либо переживала взлет духа, но, насколько я представляю, именно это я испытала.

Эд и я вышли к машине, и я просто не знала, как с собой совладать. Я ничего не могла говорить. Кажется, Эд все понял. Он тоже не говорил. Он поехал по прибрежной дороге. Мы вышли, и он повел меня под скалу, где нашелся заросший травой клочок земли, и там мы кувыркались, как будто полгода не делали ничего подобного, а именно так оно и было. Рождение страстной любви наспех.

Счастливый конец. Хотя необходимо добавить, что: а) мы занимались также и затяжным сексом, б) если вы попытаетесь сделать что-то из вышеперечисленного, учтите: когда мы поднялись из-под скалы, то заметили пожилую пару; они сидели за мольбертами и со смущенным выражением лица писали пейзаж.