Ее зовут Паула Кортес-Акари. Паула Консуэло Кортес-Акари. Ей двадцать восемь лет. Она снимается для журналов мод, ее задницу можно увидеть во всех модных заведениях и злачных местечках.

Полгода тому назад она жила у сестры, Лизы-Лауры Кортес-Акари, но та выставила ее за дверь, потому что эта самая Паула всех успела достать. Сейчас она меня достает.

Я знаю о ней почти все, об этой бледной немочи. У меня на это и пяти минут не ушло.

Я хотела узнать, почему она за нами следит, и сама принялась следить за ней.

Итак, однажды утром мы с Натаном поставили машину у главного комиссариата, мы завтракали и слушали радио, но не полицейскую волну, а какую-то новую радиостанцию, довольно чудную, на которой давали всяческие безвкусные советы, например, «как построить убежище от ядерной бомбы за неделю» или «как подогнать по размеру противогаз».

Я подняла голову и увидела эту девицу.

В третий раз. И тогда я решилась. Я посмотрела на Натана, скорчила гримасу, схватилась руками за живот и сказала ему, что прошу отпустить меня на полдня, мол, у меня началась менструация, и очень болезненная. Я вышла из машины, согнувшись пополам, помахала рукой Натану в знак того, что все будет хорошо, он может ехать, и все это время я старалась держаться так, чтобы девица меня не видела.

Вы знаете, как проводят дни девицы этого сорта? Болтаются по улицам, заходят от нечего делать в первый попавшийся магазин, иногда примеряют туфли, шмотки, солнцезащитные очки с очень темными стеклами. Шляются, короче. Дохнут от скуки. Ждут наступления вечера. Я сфотографировала ее, когда она рассматривала витрину какого-то антикварного магазина, потом еще несколько раз. Я – женщина-невидимка.

Около полудня ей не удалось взять такси, и она села в автобус. Бедняжка-инопланетянка! И вот мы с ней покатили по городским улицам, постепенно удаляясь от центра, переехали через реку цвета пенящегося кофе с молоком; мы сидели спина к спине в автобусе, от пола до потолка расписанном граффити и похабщиной, покачивавшемся при ласковом свете июньского дня и уносившем нас в неизвестном направлении. По крайней мере, я не знала куда. Мы катились куда-то на запад, к бедным кварталам.

Когда мы проезжали над окружной железной дорогой и под скоростной трассой, как раз там, где начинался туннель (все это представляло собой сложный комплекс из висевших в воздухе железобетонных петель), она встала, и я сказала себе: «Однако же какое странное совпадение!»

Еще через две минуты, наблюдая за ней с противоположной стороны улицы, я сказала себе: «А что бы это могло значить?»

На узкой улочке была припаркована машина Марка. Какое-то время я стояла посреди улицы, почесывая затылок. Что это еще за дела?

Я возвращалась обратно очень медленно, слегка ошарашенная. Зашла в бар, чтобы съесть сэндвич, пока будут проявлять мои фотографии, но из-за этой девицы у меня почти начисто пропал аппетит. Мозг был так перегружен мыслями, что каждый кусок грозил застрять в глотке. Передо мной была куча разрозненных элементов, но мне не удавалось упорядочить их, они выскальзывали у меня из рук, стоило мне что-то ухватить, никак не хотели соединяться и образовывали полнейший хаос.

В конце концов я позвонила Натану, чтобы не разозлиться окончательно, а не то, пожалуй, вернулась бы туда и хорошенько встряхнула эту девку, чтобы заставить ее сказать, что она такое затевает.

Мы с Натаном вновь встретились в машине. Он хотел, чтобы я села за руль, но я отказалась. У первого же светофора я помахала фотографией девицы у него перед носом.

– Ты ее знаешь?

В его интересах было проявить величайшее внимание. Если бы он вздумал мне соврать, я бы это тотчас же почувствовала, ведь я – женщина. Мгновенное замешательство, тень колебания, малейший вздох – и его партия была бы проиграна, я бы загнала этого мерзавца в угол.

Но он выкрутился наилучшим образом! Он тотчас же сказал:

– Конечно, я ее знаю.

Выкрутился он тем более ловко, что на этом не остановился, а продолжал, не дав мне рта раскрыть:

– Это Паула, приятельница Марка. Конечно, я ее знаю.

Я отвернулась. Я была здорово зла на себя. Я злилась на собственную вечную подозрительность, готовность сражаться неведомо с кем, уверенность, что кто-то хочет меня одурачить. Сказать по правде, мне это самой смертельно надоело.

– А почему ты спрашиваешь? Откуда у тебя ее фото?

Я с тяжелым вздохом повернулась к Натану:

– Эта девица следит за нами уже несколько дней.

– Она за нами следит? С чего бы ей за нами следить? Что ты несешь? Следит, говоришь?

– Во всяком случае, она за нами наблюдает.

– Полегче! Полегче на поворотах! Следить и наблюдать – далеко не одно и то же. Совсем не одно и то же.

– Ты сказал, она – приятельница Марка. И давно она ходит в приятельницах Марка?

– Ты что, смеешься надо мной? Ну откуда мне знать? Марк болтается где-то с утра до вечера. А ты еще спрашиваешь!.. Будто не знаешь, какой образ жизни он ведет! Да, но вот куда это его заведет, это действительно вопрос! Такой беспорядочный образ жизни… Ты думаешь, он меня слушает?

– Ну а как ты с ней познакомился?

– Как я с ней познакомился? Ну, как такое происходит, подумай сама… Я встречаю ее на лестнице, вот и все. Ну и поскольку ходит она к моему родному брату, а я – как-никак человек воспитанный, то я здороваюсь с ней, спрашиваю, как дела. Вот как я с ней познакомился. И хватит об этом!

– Она живет у него?

– У меня она не живет, вот это точно.

Он был недоволен. Я ведь изводила его, да? Я сама это понимала. Однажды капля переполнит чашу терпения, и я знаю, кто будет в этом виноват. Но мужчины меня так разочаровали, вообще все. Как им доверять? Тот, кто дал мне жизнь, и тот, кто на мне женился, – оба жалкие подонки. Как же другие мужчины могут быть лучше? Поставьте себя на мое место. Что мне думать, когда два главных человека в моей жизни меня же и растоптали? Это ли не смягчающие обстоятельства?

Паула Консуэло Кортес-Акари… Я обещала держать язык за зубами. Эдуард, сообщивший мне сведения об этой девице, был любезно предупрежден о том, что, если хоть одно слово о моем демарше достигнет ушей Натана, кое-кто об этом пожалеет. Полагаю, он прекрасно все понял. С того самого дня, когда я застукала его в туалете в подвале (женский туалет на нашем этаже тогда был закрыт из-за ложной тревоги по поводу бомбы) с номером журнала «Хастлер» в руке, я могла из него веревки вить.

В свободное от работы время я ведь вольна заниматься всем, чем угодно. И видеться с теми, кого пожелаю. Мне не нужно получать на это особое разрешение.

Проявив смекалку, я устроила все так, чтобы спокойно побеседовать с Марком.

– Я тебе не помешала?

– Немножко.

– Надеюсь, все же не слишком.

Я ему не нравилась. Я ему никогда не нравилась. Но я его понимала. И я на него не в обиде. Я и сама не люблю толстух.

Я знала, что, вторгаясь в его святая святых, на работу, в модное ателье, где появление женщины моих габаритов повергает всех в ступор, я дам понять, что могу причинить ему кое-какие неудобства.

При Крис наши отношения с Марком нельзя было назвать плохими. Натан был для него потерян в любом случае. Натан был женат, а Крис не принадлежала к тому сорту женщин, что способны шляться по ночным кабакам до рассвета в компании «жертв моды» с протухшими мозгами. Когда появилась я и Натан нас познакомил, Марк нашел, что вся эта история довольно забавна. По его мнению, задница у меня была великовата, но я оказалась не такой занудой, как на первый взгляд. Он терпел меня, наверное, несколько месяцев.

Но в один прекрасный вечер, когда мы все уже собирались выходить из дома (нам предстояло отправиться на ультрапривилегированную вечеринку, о которой Марк говорил несколько дней подряд), он вдруг придирчиво оглядел меня с ног до головы, а я тогда весила девяносто три кило, я переживала период эйфории, и на мне были ярко-желтые колготки в разноцветных цветочках, уж не знаю, какой бес меня попутал напялить такую фигню, должно быть, я просто спятила. Короче говоря, я спросила его, в чем дело, не вскочила ли у меня лихорадка или еще что, но Марк не ответил, а только уставился в пол и начал кусать губы. В комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Натан поднял голову, оторвал взгляд от страницы женского журнала, которую собирался перевернуть, и посмотрел на нас, хмуря брови. Тогда Марк соскочил со своего табурета и заявил: «Нет, это невозможно, черт!» Я сказала: «Черт! Что невозможно?» Но он уже натягивал куртку, после чего выбежал, громко хлопнув дверью, а мы с Натаном остались, погруженные в полное недоумение.

С того самого дня мы с Марком сильно друг к другу охладели. Заметьте, мне первой следовало бы понять, что я не из тех женщин, г которыми можно пойти куда угодно. Но это же какая нужна сила характера. Мне не следовало бы питать иллюзий насчет мира благородных людей, мира, в котором никого не смущают эстетические соображения, мира, в существование которого мы, толстые и некрасивые, по непростительной слабости своей верим до тех пор, пока не ткнемся мордой в жестокую реальность, ибо такого мира не существует, его нет и никогда не будет, потому что всегда найдется кто-нибудь, кто не откажется, чтобы ты ему отсосала, но будет совсем не готов пригласить тебя в кафе, ну, вы же понимаете?

– У тебя сейчас есть немного времени, или мне подождать? Я могу посидеть в уголке.

– Нет, нет. Все в порядке. Так чем я могу тебе помочь?

– Прежде всего, Марк, я хочу тебя предупредить, чтобы ты не валял со мной дурака. А то ведь с тебя станется.

– Не знаю. Посмотрим.

– Я хотела бы знать, не пытаешься ли ты посадить меня в лужу. Ты понимаешь, о чем я?

– Нет, не понимаю. Так о чем ты?

– Сказать по правде, я и сама не знаю точно. Так, какое-то предчувствие… Речь о некоей худющей дылде. О некоей Пауле.

Все, что я тогда поняла, так это то, что два братца были заодно. Марк выдал мне все ту же версию: Паула – его приятельница, и он ее приютил. Броде как прозрачнее некуда, никакого подвоха.

То ли Марк говорил правду, то ли они с Натаном оба водили меня за нос. Что это означало? Что Натан с ней трахался, а меня считал полной идиоткой. Ну и к чему же следовало склоняться?

Когда я заговорила об этом с Дереком, он мне сказал:

– Почему ты всегда во всем видишь только секс? Да ты просто помешана на сексе! Ты полагаешь, что все люди только о том и думают, как бы потрахаться, стоит тебе отвернуться? Да у тебя, старушка, просто мания! Тебе это известно?

– А что, они думают не только о том, как бы потрахаться? Ну, ты иногда и скажешь, придурок этакий! Хоть раз выдал бы что-нибудь поумнее!

Помешанная я или нет, но у меня были дела и помимо личной жизни. В то время как Натан перетряхивал весь город, разумеется, совершенно напрасно, чтобы раздобыть малейшее свидетельство виновности Пола Бреннена, сея смуту и настраивая против себя всех наших осведомителей, я решила поинтересоваться, чем же занимался Фрэнк. Но не его усилиями по превращению в писателей оравы студентов в кедах и мешковатых брюках, задающихся вопросом, нельзя ли заполучить литературу в готовом виде, а его талантом сыщика.

Так как он категорически отказывался говорить на эту тему (как только я ее затрагивала, он бледнел, смущался и отмахивался), я решила обойтись без его помощи. Я попыталась пройти его путем.

Не люблю, когда от меня что-то скрывают. Я всегда была такой. Понятное дело, никому не нравится, если у него за спиной начинают химичить. Но не любить – это одно, а вот совать свой нос, доискиваться до истины, не думая о последствиях, – совсем другое. Я знаю людей, которые в подобных ситуациях предпочитают умывать руки. Я знавала девиц, которые готовы были сами уничтожить любые доказательства измены со стороны их парней – нет, правда, я помешанная? – лишь бы не смотреть правде в глаза. И таких много. Да и у всех мужчин есть свои секреты. Как вы думаете, откуда я узнала, что вытворял Фрэнк до того, как заявлялся в нашу супружескую спальню и запечатлевал на моем лбу поцелуй? Вы считаете, я спокойно валялась в постели, глядя в потолок? Думаете, я боялась напороться на что-то отвратительное? Может быть, из-за этих поисков я и попала в больницу и вообще чуть не сдохла, но если бы надо было все начать сначала, я бы это сделала. Не выношу, когда от меня что-то скрывают. Да, я такая! Одна мысль о том, что от меня что-то утаили, сводит меня с ума. И я проясню до конца всю эту историю с Паулой, можете мне поверить!

«Но сначала займемся Фрэнком, – сказала я себе, – попробуем выяснить, как он влез в это дело, а потом уж разберемся с Паулой». Тем более что Натан с Марком, проживая в одном доме, могли легко обвести меня вокруг пальца. Паула могла прекраснейшим образом жить у Марка, а часть времени проводить этажом выше. Что ей мешало? И как я смогу их поймать? Дело мне предстояло нелегкое.

Для начала я перерыла кабинет Фрэнка сверху донизу. Однажды утром, как только он ушел, я включила его компьютер и порезвилась в файлах. Потом добралась до тетрадей и записных книжек, переворошила стопки исписанной бумаги и разрозненные листы, просмотрела все, на чем имелась хоть какая-то запись, сделанная его рукой, и составила себе кое-какое представление о том, какими путями он шел в своих поисках. Что хорошо, когда имеешь дело с человеком, причастным к литературе, – такие никогда ничего написанного не выбрасывают (что вообще-то смешно) и потому хранят у себя целые горы ящиков, коробок из-под обуви и прочих емкостей, предназначенных для их архивов – весьма удачное украшение для гостиной.

Я разместилась на ковре, под солнышком, спиной к широко открытым окнам, разложила перед собой результаты своих изысканий и обреченно вздохнула. Несмотря на весь этот бардак, мне было хорошо видно, что некоторые элементы, которые я не успела просмотреть как следует, не имели отношения к делу Дженнифер Бреннен. Например, какие-то встречи, имена, записки были связаны скорее с его мерзкими сексуальными наклонностями. И таких набралось немало. Но я тяжко вздыхала еще и потому, что работа но сортировке этого хозяйства мне предстояла адова, а за окнами, вопреки всем нашим попыткам уничтожить этот мир, сделать его непригодным для жизни и отвратительным, наполнить его до краев нашей грязью, глупостью, ненавистью, вопреки всем нашим проклятущим усилиям, направленным на то, чтобы его испоганить и похоронить под нашими же бомбами, – несмотря на все это, за окнами простиралось великолепное синее небо потрясающей, абсолютной красоты, вовсе не располагавшее к тому, чтобы в такой день вкалывать как лошадь.

Я растянулась на ковре, подложив локоть под голову, на лицо мне падал солнечный свет, и я как будто загорала на берегу океана в бикини с осиной талией. Город мне надоел до смерти! Мне осточертело служить в полиции. Осточертело смотреть на людей, которые сражаются друг с другом, на людей, которые убивают, мучают, ненавидят друг друга, трахают друг друга, во всех смыслах этого слова, исходят злобой друг к другу, уничтожают все, к чему прикасаются, присваивают чужое и предают; достало меня это все! Мне было так хорошо на этом ковре. Пусть бы все они провалились!

Полежав еще немного, я решила доставить себе дополнительное удовольствие после этого сеанса загара. Я отправилась за двумя таблетками амфетамина и шоколадным кексом и, выпив большой стакан апельсинового сока, вернулась на солнышко. Я размышляла, как бы нам с Натаном свалить из города на весь уик-энд. Когда мне хотелось расслабиться и немного подсластить себе жизнь, я принималась размышлять, как бы нам с Натаном смыться на весь уикенд, и это были приятные мысли. Разумеется, нам никогда это не удавалось, но не стоит терять надежду.

Как раз в этот момент мне и позвонил Натан:

– Мэри-Джо, ты дома? Что это ты там делаешь?

– Строю планы на наш совместный уик-энд.

– Ну, хватит шутить! Что делать-то будем?

– А почему бы тебе не зайти ко мне? Заглянул бы…

Признаю, я дала маху с этим пружинным матрасом. Трахаться на нем – все равно что вывесить на входной двери табличку, извещая о происходящем всех на свете. Шум от него оглушительный! Мы с Фрэнком в свое время целый день провели в демонстрационном зале магазина и пробовали различные модели, пока не появился молодой продавец, симпатичный и любезный брюнет, который разобрался, что нам нужно.

– Я сейчас задам вам главный вопрос, – объявил он, глядя нам прямо в глаза. – Единственный существенный вопрос: вы хотите купить матрас – для чего? Ответьте мне откровенно, друзья. Для чего он вам, честно?

В то время у нас с Фрэнком уже не было сексуальных отношений. Одна только мысль о чем-то подобном вызывала у меня отвращение – хоть с ним, хоть с кем другим. Я ответила этому парню, что матрас нам нужен для того, чтобы на нем спать, просто спать, а Фрэнк отвел глаза.

– Я надеюсь, мы правильно поняли друг друга, – настойчиво сказал этот прохвост с насмешливой улыбочкой, заставившей меня вспыхнуть. – Вы хотите приобрести матрас для того, чтобы на нем спать, так?

Я мрачно кивнула.

В таком случае, по мнению продавца, пружинный матрас подходил нам наилучшим образом. Для спокойных ночей, когда люди восстанавливают силы, пружинный матрас – это «роллс-ройс» постельного царства, при условии, что на нем не будут прыгать, как на батуте.

С тех пор, увы, много воды утекло…

Когда этот идиот из квартиры ниже этажом принялся колотить в потолок, Натан остановился и стал прислушиваться. Я ему сказала, чтобы продолжал и не обращал внимания. Как же, если он у меня между ног, я ему не позволю отлынивать! Я только крепче его стиснула, в то утро он даже пожаловался, что я его душу. И зря навел меня на всякие мысли.

Немного погодя, смыв с себя все последствия и накинув халат с японскими мотивами (портретом маленькой Тихиро из мультфильма Миядзаки), пока Натан еще сладко постанывал в постели, я отправилась вниз и забарабанила в дверь Рамона.

– Послушай… черт! Ты вообще соображаешь? Я занимался…

– Это не повод, Рамон.

Один раз он уже попытался одурачить меня, и теперь ему было не по себе. Я убедилась, что он один в квартире. На секунду бросила взгляд на порнографические журналы, разбросанные по полу.

– Так чем же ты занимался, а?

– Что? Чем я занимался?

– Ты только что мне сказал, что занимался, а я тебе помешала. Так? Я пришла выслушать твои упреки.

Я улыбнулась, только возбудив его недоверие.

– Так что все это значило, Рамон, все эти удары щеткой в потолок? По-твоему, я не вольна делать то, что мне нравится? Ты что-то имеешь против?

– Да нет, что это тебе вздумалось? Ну не смог я удержаться, вот и все!

– Рамон, у меня пружинный матрас, и мне это создает не меньшие неудобства, чем тебе. Понимаешь?

– Клянусь, это больше не повторится. Я просто спятил от этих звуков… Проехали, ладно?

Факт оставался фактом: он смотрел на меня горящим взором, и у меня не хватило духу осуждать его. Он на меня крепко запал, в этом не могло быть сомнений. Получается, он не находил того, чего хотел, в кампусе? Такой красивый парень, несмотря на его плутоватый вид? По зрелом размышлении это можно было объяснить излишней робостью или слишком большим сексуальным аппетитом, вполне объяснимым в его возрасте. Энергия-то у молодых бьет ключом, ведь так? Что смущало меня в Районе, так это то, что он занимался с Фрэнком такими вещами, о которых я не хотела знать в подробностях, и получал за это щедрое вознаграждение, судя по суммам, занесенным в рубрику «прочие расходы» в записной книжке, которую я нашла под обивкой любимого кресла Фрэнка; и все же, несмотря на ту мерзкую ловушку, которую Рамон мне тогда устроил, у этого парня были свои достоинства. Если честно, все зависело от моего настроения.

– Тебя это сводило с ума, Рамон? Так сильно действовало?

– Еще как, просто крышу сносило. Понимаешь?

Я плотнее запахнула халат на груди. Что это Я делаю? Я рехнулась? Только что трахалась с Натаном, у меня еще все тело горело, ан вот, явилась испытывать чары на соседе снизу? Да все ли со мной в порядке? Что это – действие амфетамина или работа яичников? Не ступила ли я на скользкую дорожку? В мои-то тридцать два года? Может, это опасный возраст?

Я быстро поднялась к себе, довольно грубо оборвав беседу с Рамоном, который уже стал задумываться, к чему это я клоню. Я сказала ему, что дело закрыто и он вне подозрений, и, подавив невесть откуда взявшиеся низменные инстинкты, покинула квартиру на пятом этаже.

– Обними меня, – попросила я Натана.

– Обнять тебя? Что происходит?

– Пожалуйста.

Я была с ним до ужаса мила, поджарила стейки. Потом повела его на лужайку кампуса, где мы, подталкивая друг друга, рухнули на травку.

– Да, все-таки… Нет, это несерьезно… Мы же ни черта не сделали за это утро, дорогуша.

– Как это мы ничего не сделали?

– Я хочу сказать, в нашем основном качестве офицеров полиции, перед лицом налогоплательщиков.

– Но, Натан, мы с тобой тоже можем позволить себе хоть какие-то радости жизни. Так надо смотреть на вещи. Если не держаться от этого мира на расстоянии хотя бы иногда, как можно его выносить? Как выносить это круглосуточное безумие? Ты знаешь другой способ?

Я говорила, водя травинкой по его лицу и рассеянно оглядываясь на сновавших туда-сюда студентов. Пройдя строгий контроль на входе, где охранники удостоверялись, что у них нет оружия или взрывчатки, молодые люди разбредались по кампусу, как в старое доброе время.

– Знаешь, что я думаю? По-моему, Фрэнк что-то раскопал.

– Мы с тобой ничего не раскопали, а он, видишь ли, раскопал! Брось! Этого только не хватало!

– И он раскопал это что-то здесь. Да, именно здесь он попал в самую точку.

Натан посмотрел на меня, сощурив глаза, одновременно насмешливо и с любопытством; он был чудо как хорош в своей черной куртке из тонкой и мягкой кожи, в необычайно узких обтягивающих джинсах (старая школа!), в которые он заправлял майку, не расстегивая их – это не мой случай, пояс брюк обычно врезается мне в живот, так что сначала приходится надевать майку и только после этого подтягивать брюки и застегивать их, задерживая дыхание; так что при виде того, как это делает Натан, мое сердце переполняется ощущением несправедливости этого мира, я злюсь и поэтому с некоторых пор ношу майки поверх брюк. И подумать только, какая удача! Ведь теперь многие так носят, не я это придумала, просто это очень удобно.

Ну ладно, всем известно, что он красив, и, говоря об этом, я трачу время зря. Я трачу время даром, впадая в ступор, когда украдкой смотрю на него, смотрю и глазам не верю, а потом заставляю себя встряхнуться, чтобы разогнать колдовские чары и спуститься с небес на землю. Но я не буду слишком долго распространяться на эту тему. Короче, я рассказала Натану, что Фрэнк вел свое собственное расследование в университетских кругах и кое-что нарыл.

Мне нужно было высказать это вслух. Не то чтобы я надеялась убедить Натана, нет, мне самой нужно было услышать, как это прозвучит.

И надо сказать, прозвучало неплохо. Я говорила твердо, убедительно, произносила слова удивительно четко, так что их вряд ли можно было подвергнуть сомнению. Я видела в этом знак того, что не ошиблась. То, что произнесено вслух, как бы принимает определенные очертания и становится обоснованным. Нет, я была собой довольна. Я правильно сделала, что притащила Натана именно сюда, где мы смогли окунуться в местную атмосферу. Я смотрела вокруг на этих прогуливающихся студентов и думала, что кто-то из них вывел Фрэнка на след, который мог оказаться очень важным. Я это чувствовала. Было совершенно очевидно, что здесь, в этом муравейнике, скрывают какие-то тайны. И это меня очень возбуждало.

– Не будем забывать вот о чем… Да, не следует упускать из виду, что она частенько здесь бывала. Участвовала в их митингах, во всяких политических акциях, демонстрациях. Она повсюду совала свой нос… Постараемся об этом не забывать.

– Ну и что? В чем твоя идея? Фрэнк проявил излишнее любопытство насчет Дженнифер Бреннен и в результате оказался в больнице? Ведь ты так думаешь? Если я правильно тебя понимаю, ты предполагаешь, что Фрэнк вот-вот мог разоблачить убийц? А не то, что он просто занимался своими личными делишками, которые тоже связаны с определенным риском, должен тебе напомнить… делишками, имеющими довольно мерзкий запашок, скажем так.

– Но не на этот раз.

– Ах вот как? А тебе откуда это известно? Объясни мне.

– Известно, и все туг, тебе не понять, ты – мужчина, а я – женщина.

Продолжая спор, мы отправились в кафетерий, где я долго-долго смотрела на яблочный пай под стеклянным колпаком, но потом все-таки ограничилась эспрессо без сахара.

– Тебе кажется, это притянуто за уши? Думаешь, этого не может быть?

– Нет, я так не думаю. Но только дело в том, что все дорожки все равно приведут к Полу Бреннену, нравится тебе это или нет… тебе и всем остальным.

Все девчонки смотрели на него, но улыбался он мне. Он меня просто убивал. У него явно не все дома! С другой стороны, я не знала, было ли у него что-нибудь с этой Паулой-как-ее-там, что мешало мне броситься ему на шею в благодарность за минуты вроде этой, когда я, каким-то чудом, чувствовала себя в ладу с самой собой. Я была готова поверить, что он прав насчет Пола Бреннена. Прав вопреки всему. Может быть, он это заслужил. Может, на земле всего один мужчина был чуть меньшим подонком, чем все остальные. Если не считать Дерека (относящегося к совершенно особому разряду людей), я другого такого не знала.

А потом на нас свалился Фрэнк. Абсолютно случайно. У него была минутка перед началом следующей лекции, и он совсем осип после того, как час с лишним пытался объяснить ораве обалдуев, что перенос запятой – вопрос нравственный. Короче говоря, он умирал от жажды. Пиджак он держал под мышкой, рубашка пропиталась потом, волосы торчали во все стороны, словно наэлектризованные. Он рухнул на стул рядом с нами, помахав рукой официанту, у которого в ушах болталось несколько колечек, а одно красовалось в носу, и спросил, что мы тут делаем.

– Мы пришли сюда, в твой уголок, посмотреть, как здесь обстоят дела. Посмотреть, не ощущаются ли здесь какие-нибудь флюиды. Понимаешь, о чем я?

Он пожал плечами, приподняв их сантиметров на двадцать.

– Вот видишь, я же тебе говорила, – сказала я, обращаясь к Натану, – он решил прикинуться идиотом. Он ведет себя совершенно по-детски.

– Ты прикидываешься идиотом, Фрэнк? Она правду говорит?

– Я прикидываюсь идиотом, ты прикидываешься идиотом, она прикидывается идиоткой. Да и вообще, чем еще мы все занимаемся? Ты не согласен?

– Ты, Фрэнк, превзошел всех.

– Ах вот как… По-твоему, он кого-то превзошел… Вот как…

В эту минуту Фрэнку принесли оранжад, и кольцо в носу у официанта сверкнуло как молния под ослепительным светом, лившимся с небес и ласкавшим нас мягким теплом сквозь оконный проем. Фрэнк схватил свой стакан, даже тихонько застонав от удовольствия, поднес его к губам, страшно бледным и сухим, как картон.

– Я найду всех этих парней, которых ты спрашивал, – сказала я Фрэнку. – Я знаю, как работает твоя голова, так что я их всех найду. Спорим?

– Ты что, хочешь, чтобы мы с тобой стали посмешищем для всего университета? Ты этого добиваешься? Здесь, где я работаю? Мэри-Джо, ты в своем уме?

– Тебе решать. Взвесь все за и против. Смотри. Тебе решать.

– В таком случае нам придется дорого заплатить за твое упрямство. Тут уже и не пожалуешься. И не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Кто заставит нас дорого заплатить? И за что? О чем ты говоришь? О своей карьере?

– А тебе понравится, если я заявлюсь к тебе в контору и начну задавать вопросы всем без разбору? Тебе понравится?

Я собиралась было ответить ему, что, пока он не попробует это проделать, мне нечего сказать, но тут заметила, что Натан отвлекся на трех девиц, что-то оживленно обсуждавших за столиком. Я спросила, не мешают ли они ему. Натан отрицательно покачал головой:

– Сейчас они все говорят об этом.

– Почему сейчас? – сказала я, изобразив удивление. – Они говорят об этом с незапамятных времен. Это естественно в их возрасте, согласись. Не повод, чтобы за ними шпионить.

– Они сейчас обсуждают, принимать ли участие в пресловутой демонстрации. Дружок вон той блондинки вроде бы лишился уха в Генуе в 2001 году, и это охлаждает их пыл.

– Вот уж не знаю, смогла бы я появиться в компании с одноухим. Зрелище, должно быть, отвратительное…

– Я беспокоюсь о Крис, ты же знаешь. А Фрэнк в курсе? Фрэнк, ты в курсе насчет Крис? Она сейчас живет с одним ярым агитатором. Он весь в шрамах! Это из тех, что могут завести толпу, если ты понимаешь, о чем я. Еще он способен вскарабкаться на вершину самого высокого здания.

– Я говорил с самого начала, что Фукуяма попал пальцем в небо. История не закончилась, она пердит во все стороны. Мы являемся свидетелями ожесточенной борьбы между демократией и властью капитала. Ведь это так просто.

– Послушай, Фрэнк, я тут видел новое снаряжение для спецназа. Не говоря об остальном. Я очень беспокоюсь за Крис. Он прикрепит ей к рукам картонки, нахлобучит на голову колпак, и это все, что ему нужно. Я просто с ума схожу. Я молю Бога, чтобы она сломала себе ногу до дня «Д», честно!

– Остановись! Прекрати! – сказала я. – Ты сейчас у нас слезу вышибешь!