Тою же ночью мой отец Яков позвонил Абону домой и велел ему бежать куда глаза глядят, ибо главный прокурор города подписал уже ордер на закрытие музея и арест директора. Через полчаса Абон примчался к отцу с огромным банным саквояжем, из которого вытащил толстенную книгу в деревянном переплёте и драматическим жестом вручил её при мне Якову с заклятием хранить её от врагов еврейства как зеницу ока.

Во взгляде директора стоял не страх за свою судьбу, а — удивление по поводу неблагодарности властей. Это моё впечатление, впрочем, могло быть и неадекватным, поскольку Абон косил.

Испугался зато отец. Почему это, спросил, хранить книгу должен именно я?

Ты — должностное лицо, и у тебя её никто искать не додумается, ответил Абон, хлопнул за собою дверью и, как посоветовал отец, убежал. Убежал он, однако, не туда, где можно было скрыться, но туда, куда глядели его косившие вправо глаза, в чём мы с отцом и с матерью убедились, провожая его взглядом из-за осторожно приоткрытой оконной ставни.

Всю ту ночь мы с матерью не проронили ни слова, чтобы дать отцу возможность сосредоточиться над прощальной просьбой Абона. Сосредоточиться ему никак не удавалось, и эта его растерянность сковала, как показалось мне, не только нас с матерью, но и книгу, пролежавшую всю ночь на краешке стола рядом со старым немецким будильником, стрелка которого цеплялась с опаской за каждое деление на циферблате.

Перед рассветом, когда будильник щёлкнул и стал дребезжать, отец встрепенулся, задушил звонок ладонью и — с возвращением полной тишины — сообщил нам шёпотом, что чекисты станут искать Бретскую библию в нашей квартире.

Он велел мне поэтому немедленно пробраться через окно в соседнюю с нами ашкеназийскую синагогу и схоронить там рукопись в шкафу для хранения порченых свитков Торы.

В течение трёх дней я жалел еврейский народ и считал отца трусом.

На четвёртый к нам заявились чекисты и потребовали вернуть советской власти Бретскую библию, которую гражданин Цицишвили, задержанный неподалёку от нашего дома, выкрал из музея и вручил на хранение отцу.

Яков напомнил чекистам, что он — должностное лицо, а Цицишвили — лжец, ибо, мол, никакой рукописи тот на хранение не приносил.

Вскоре выяснилось, что отец рисковал карьерой напрасно: обнаружив в шкафу Бретскую библию, ашкеназы побежали с нею в Чека и божились там, будто чудотворная книга сефардов сама укрылась в синагоге, за что заслуживает строжайшего суда. Чекисты согласились с последним, но поверить ашкеназам, будто рукопись пробралась в шкаф без внешнего содействия отказались, и в наказание надолго лишили их синагоги.

Не поверили чекисты и отцу, поскольку его — тоже надолго — лишили должности.