Продолжая сидеть за кухонным столом в темноте, я задумался и нашёл, что любой ответ на этот вопрос печален. И поскольку это так, не значит ли это, что я всё ещё не готов к жизни?

В первые дни после прибытия в Нью-Йорк подобные вопросы лишали меня сна. Поняв, что спать уже не буду, я включил свет на кухне и стал искать водку. Наткнулся вместо неё на ключи от Линкольна.

Через пять минут, далеко за полночь, я сидел за рулём — без прав, без документов, без представления о том, куда еду. Думал в дороге о лёгком — о том, что в списке десяти главных удовольствий всегда следует держать вождение большого американского автомобиля по ночному американскому хайвею. Испугался простоты, с которой мог лишиться этой радости: для этого достаточно было бы ничего не делать. Остаться в Петхаине.

Я вздохнул в знак признательности себе за решение рвануть в Нью-Йорк.

Ехал я долго — пока не исчезли здания и не открылся пустырь, сменившийся песчаным берегом океана. Я остановил машину и зашагал к воде, увязая ногами в песке.

По горизонту скользила прохудившаяся в середине туча. Сквозь неё проклёвывалась луна.

У самой кромки воды стояла большая птица. Названия её я не знал, потому что видел впервые: чёрный клюв, белое туловище и высокие, ярко-желтые с ярко-зеленым, ноги. Стояла она низко понурив шею, не двигалась и ничего не искала.

Я осторожно присел на пористый камень и стал разглядывать её не отводя глаз и не моргая чтобы не спугнуть, хотя она и не обращала внимания на моё прибытие. Меня не отпускала простая мысль: Что же она, эта птица, тут одна делает — неужели просто ночует?

Луна полностью пробилась сквозь тучу и на белый песок — от меня и от птицы — положила длинные чёткие тени.

Потом я ненадолго вздремнул, но когда проснулся от набежавшего с воды холода, на песке лежала только одна тень. Моя.

Птица исчезла.