1

Дожди прекратились в июне.

Пассат относил зловоние Четырех Сабель в сторону Африки. Голубое небо над джунглями заполнили птицы, у них начался брачный период. Утро выдалось ясным и светлым, хотя с востока к острову уже подбиралась жара.

Уилсон, слегка сбитый с толку, стоял в окружении подстриженных кустов английского самшита. Это был сад Португи. Уилсона привели сюда с завязанными глазами. Над головой трепетал бархатный полог от теплого ветерка. У ног лежала метла с черным бантом. Поодаль в двух хрупких тростниковых клетках радостно щебетали желтые африканские ласточки. Издали доносились смех и веселые голоса, сопровождаемые ритмичными звуками бупандийского тинка-джаза. Все это было частью ритуала, который он плохо понимал.

Костюм из белого полотна, взятый напрокат, щекотал в промежности и жал под мышками. Уилсон начал потеть. В конце концов послышался легкий хруст листьев, и сквозь зеленую стену шагнула Крикет, целомудренно опустив глаза долу. У Уилсона перехватило дыхание от удивления. Крикет была без обуви, ступни оставляли легкие следы на упругой траве. Платье-костюм Крикет сшили из целого рулона яванского шелка, предназначенного для жен неведомого магараджи и отобранного у купца, захваченного пиратами Малабарского берега. Чудесная белая ткань имела голубоватый оттенок воды, отражающей безоблачное небо. Многослойная юбка создавала впечатление, будто Крикет плывет по воздуху. Жакет без рукавов обрывался над талией. Пупок Крикет украшала серебряная петелька с черной жемчужиной. Волосы покрывала серебристая сетка, вся в мелких неровных жемчужинах. В руках Крикет держала букет африканских коралловых лилий.

Уилсону никак не удавалось прогнать глупую улыбку, хотя, как и всегда, неопределенность и ожидание грядущей катастрофы терзали ему душу, он знал, что мир за пределами этого шелка, зеленой травы и голубого неба полон страданий и жестокости, что он опутал их по рукам и ногам, как паук легкомысленных мошек.

— Ну и как мы это будем делать?

Крикет вместо ответа заслонила лицо лилиями. У Уилсона покраснели уши. Ладони вспотели, а по затылку побежали мурашки. Было как-то нелепо чувствовать себя в роли жениха. Навес трепетал, издавая резкий хлопающий звук.

— Так где же свидетели, священник? — нервно спросил Уилсон тонким голосом.

Крикет опустила букет. Сегодня глаза у нее были цвета нефрита.

— Это всего лишь то, во что мы верим, — сказала она.

— А во что ты веришь?

— Сейчас в тебя. — Крикет пожала плечами.

— Этого достаточно?

— Жаль, конечно, что нет матери.

— Где она?

— Умерла. Я говорила. Помнишь? Так же, как и твоя.

— О!..

Крикет глубоко вздохнула.

— Готов? — Она взяла Уилсона за руку. — Не волнуйся. Мы просто вместе перешагнем метлу.

— Подожди. — Уилсон потряс головой и притронулся свободной рукой к щеке Крикет. — Ты выглядишь настоящей красавицей.

— Как любая невеста, — улыбнулась Крикет и поцеловала его. Почти незаметно для себя они дружно перешли рубикон.

Оказавшись по другую сторону метлы, Уилсон ничего не почувствовал. Он подумал об иконах, висевших в доме двоюродной бабки (Иисус Кровоточащее Сердце, Мадонна, парящая над серебряным облаком в окружении херувимов), вспомнил венчание приятеля по колледжу, которое происходило при огромном стечении народа (курение фимиама, церковные песнопения и чтение Евангелия), и растерялся. Священным таинством и не пахло.

— Я знаю, — сказала Крикет откуда-то издалека. — Похоже, чего-то не хватает.

— Возможно, — признался Уилсон.

— Значит, не зря я принесла птиц. Это будет мой собственный мазок, завершающий картину. — Она взяла Уилсона за руку и повела к камышовым клеткам.

Птички щебетали каждая на свой лад.

— Их можно различить, — пояснила Крикет. — Только по голосам. Звонче поет…

— Самка?

— Самец, с окончанием сезона дождей у птиц наступает брачный период. Этой парочке наверняка не терпится улететь в лес и заняться любовью. Было бы жестоко продолжать их здесь держать. — Она потянула за концы ленточек, и клетки развалились.

Уилсону и Крикет пришлось ладонями заслониться от яркого солнца, когда птицы желтым облаком поднялись в ясное голубое небо.

 

2

Тинка-джаз исполнял сентиментальную музыку. Пары, чувствующие себя неловко, кружились на траве. Пьяная толстушка в розовом платье вальсировала в одиночестве, разводя руками при поворотах. После танцев подали икру и шампанское, затем последовал ленч, состоявший из жареного цыпленка, копченой ветчины, спаржи, молодого картофеля, салата, сыра и фруктов. Во время десерта три негритянки загнали маленькую белую собачку в живую изгородь. Они и сами потерялись там, пришлось их искать женщине-индианке в сари с ребенком в одной руке и бокалом шампанского — в другой. Несколько полноватых мужчин средних лет стояли у чаши с ромовым пуншем, осушали бокал за бокалом и разговаривали об индексе деловой активности «Никкей».

— Что это за публика, как ты думаешь? — прошептала Крикет Уилсону на ухо.

Уилсон пожал плечами.

— Капитаны с женами и домочадцами. Португи велел им прийти. И вот они здесь.

— Шутить изволишь?

— Все, кроме отца. Он сейчас сидит где-то и дуется на меня. Считает, что ты не достоин быть его зятем.

— Главное, чтобы он не заставлял меня идти по доске.

Капитаны оказались сугубо приземленными людьми. Они отечески похлопывали Уилсона по спине, поздравляли с такой мрачной вежливостью, словно это была обычная свадьба представителей среднего класса. Уилсон ожидал встретить глаза, горящие жестоким огнем, серьги в ушах, попугаев на плечах, бархатные штаны, а вместо этого увидел заурядных менеджеров в слегка устаревших костюмах от Пьера Кардена, обыкновенных людей, на лица которых жизнь на море в качестве работорговцев и пиратов не наложила никаких отличительных признаков.

— Вот особенность зла, — сказал ему вечером доктор Бурсали, стоя на фоне красноватого заката над джунглями. — Как таковое оно не существует. Есть возможность убить, а час спустя сидеть со спокойной совестью за чаем и произносить тосты.

— На сей раз вы не правы, доктор, — возразил Уилсон. — Зло существует. А здесь и подавно. Достаточно спуститься с холма, чтобы убедиться в этом.

— Вот что мне в вас нравится, — произнес доктор. — Вы не позволили жаре повлиять на свои нравственные принципы. — Он оглянулся по сторонам и нагнулся к Уилсону, пролив при этом половину розового пунша себе на ботинки.

Тинка-джаз начал исполнять в стиле хэви метал что-то из репертуара «Битлз».

— Для меня слишком поздно, — прошептал доктор. — Но я думал над тем, что вы сказали, когда начинались дожди. В вашей душе сохранился огонь, Уилсон. Вот вам хорошо продуманный совет. Сделайте что-нибудь. Дождитесь удобного случая или такого состояния души, когда уже больше невозможно терпеть. И нанесите им такой мощный удар, на какой вы только способны.

Фасад виллы «Реал» освещался вспышками фейерверка. Дон Луис весь день мелькал то тут, то там эдаким рыцарем Печального Образа. Уилсон столкнулся с ним в полночь и пожал ему руку:

— Большое спасибо за праздник и за костюм.

Дон Луис, с обвисшими усами, уставший, как-то вдруг постаревший, неопределенно махнул рукой:

— Такую свадьбу я планировал для нас со Сьюзен. Я берег фейерверки и шелк семь лет. Вот и пригодились. Зачем пропадать добру?

— Вы очень щедры.

— Нет, — прервал его дон Луис. — Я аристократ! Единственное, что отделяет меня от… — Он заколебался. — От вас и прочей шушеры — это честь. Так было в моей семье в течение тысячи лет. К сожалению, я родился в мире, где нет места никакой чести вообще.

Звон разбитого бокала привлек внимание Уилсона. Он оглянулся и не услышал, как Португи исчез в барочных тенях своего сада.

Зато появилась Крикет. Она сняла с головы серебряную сетку и распустила волосы. Ее лицо горело от свадебного пунша.

— Я тебя искала, — сказала она, запинаясь, и Уилсон понял, что она пьяна.

— Вот он я, — доложил Уилсон.

— Ты меня любишь?

Уилсон не знал, что и ответить. Он страстно желал ее, это несомненно, но любил ли? Впрочем, зачем сейчас разбираться в эмоциях! Он сделал правильный выбор. Лучше жениться на Крикет, чем быть повешенным и разрубленным на мелкие куски. Возможно, ему удастся бежать с острова, не исключено, что он возьмет с собой Крикет. Быть может, в другой части света, вдали от нравственных неопределенностей Четырех Сабель, он полюбит ее такой же любовью, какую испытывал к Андреа до того, как все пошло шиворот-навыворот и страх перед надвигающейся опасностью заслонил его от мира больше, чем кто-либо из людей.

Крикет, похоже, умела читать его мысли. Она прикусила губу, опустила глаза:

— Пожалуй, мне не следовало тебя спрашивать об этом, и особенно на свадьбе под дулом пистолета. Но мы однажды покинем этот остров и поселимся на другом, я имею в виду остров Сен-Луи посреди Сены, в самом центре Парижа. Мы купим большой мрачный старинный дом с высокими потолками и пыльными канделябрами, и будем там счастливы, и ты окончательно и бесповоротно влюбишься в меня, потому что у тебя просто не будет иного выхода.

Уилсону хотелось верить, и он ответил:

— Да.

Фейерверк трещал и озарял небо до трех часов утра. Крикет провела Уилсона за руку через замусоренную поляну по мосту над крепостным рвом, где сладко спали овцы, во внутренний двор виллы. Дом казался вымершим, и окна чернели, как пустые глазницы. Тихо плескался фонтан. Они вошли в дом. Холл пропитался запахом плесени и давно сгоревших свечей. Крикет, а за ней и Уилсон поднялись по темной лестнице, миновали темные коридоры и галереи портретов, о размерах которых можно было лишь догадываться, и очутились в пустом зале, если не считать большой белой кровати под пологом и деревянного стула с прямой спинкой. Створки окна, выходившего в сад, были распахнуты, отчего в прохладном ночном воздухе попискивало несколько москитов.

— Ты забыл перенести меня через порог, — усмехнулась Крикет.

Одним движением она сбросила шелковые одежды, и те замерцали у ее ступней подобно лужице воды.

Уилсон снял позаимствованный у Португи костюм и повесил на спинку стула. Потом он поднял Крикет на руки, и полог раздвинулся перед ними, как живой, и они опустились на кровать. Когда он вошел в Крикет, из джунглей донесся кошачий крик. Экватор невидимой линией огибал земли и океаны в сотне миль от их окна.

 

3

Неделю спустя Уилсон и Крикет покинули комнату с единственным стулом, сели в «фольксваген» и отправились в город.

Жара развернулась в полную силу, и остров стал похож на плавильную печь. Виниловое сиденье жгло Уилсону спину в тенниске, зад в шортах и ноги. На Крикет были соломенная шляпа величиной с велосипедное колесо, топик и шорты; на мир она смотрела сквозь швейцарские очки, которые даже безумное тропическое освещение низводили до слабого зеленого мерцания.

— Эти очки великолепны, — похвалилась Крикет, — но я в них ни черта не вижу. Ты не против повести машину?

— Хорошо, — согласился Уилсон.

— Начало лета — наихудший сезон на острове. И наилучшее время, чтобы смотаться куда-нибудь. Как ты насчет небольшого путешествия?

— И куда же мы направимся?

— Можешь назвать это рабочим медовым месяцем. — Она собралась было что-то добавить, но машина въехала в лес, и влажная жара так надавила на них, что разговаривать стало просто невозможно.

В городе лачуг было немногим легче. Отбросы гнили посреди улиц в больших зловонных кучах. Человеческие бедренные кости, словно обглоданные куриные, торчали из мусора, не вызывая особого любопытства.

Следуя указаниям Крикет, Уилсон обогнул барак между бетонными заборами, верхние кромки которых поблескивали от посаженного на цемент битого стекла, и остановился перед стальными воротами. Крикет протянула руку к рулю и дала два длинных и один короткий сигнал. Пока они ждали, когда их впустят, двигатель работал на холостом ходу. Наконец стальные полотна заскрипели и открыли вид на лодочную пристань. Мустафа предложил им проезжать. Уилсон поставил машину рядом с ветхим жилым прицепом, оснащенным кондиционером. Такие драндулеты он видел в Америке, они дешево сдавались напрокат.

В дальнем конце пристани стояла «Компаунд интерест» на железобетонной платформе, которая спускалась в черную воду гавани. На борту яхты под жгучим солнцем трудилась команда рабочих. Уилсон с огорчением заметил, что уникальное судно, рассчитанное на трансатлантические вояжи, перестало существовать. Паруса Майлара сняли. Корпус окрасили в камуфляжные, голубовато-зеленые, тона, а на носу установили морское орудие с неясными для Уилсона тактико-техническими параметрами. Штурманский восьмиугольник окружили стальными листами, амбразуры в них предназначались, надо полагать, для стрельбы из автоматов. За кормой висел на канатах рабочий и тупой отверткой пытался отвинтить буквы из орехового дерева, составляющие название яхты.

— Что они делают? — воскликнул Уилсон, выйдя из машины.

Крикет услышала в его голосе нотку отчаяния, подошла и положила ему на плечо руку.

— Это отцовская идея. Они переоборудуют ее в пиратский корабль.

— Да ну? Не слишком ли она изысканна для подобной работы?

— Посмотрел бы ты, что они сделали под палубой. Убрали все: мебель, арматуру, древности, ковры. Из комнат остались только камбуз и каюта для инструктажа.

— Это ужасно.

— Я знаю, но у отца что-то особенное на уме. — Она повела Уилсона в прицеп.

Пейдж стоял у длинного стола, склонившись над топографической картой Бупанды. Шлюбер рядом кивал головой подобно заводной игрушечной собачке. Искусственная прохлада, нагоняемая кондиционером, оказала на Уилсона, прожившего целый год по соседству с экватором, странное воздействие: он покрылся гусиной кожей. Потерев похолодевшие руки, он огляделся. Прицеп делился перегородкой на офис и жилое помещение, обе секции пребывали в ужасном беспорядке. На стене из прессованного картона напротив стола висела коллекция старинного холодного оружия: две массивные абордажные пики, рапира и короткий меч с толстым зазубренным клинком. Около грязного окна с видом на гавань находились неубранный диван-кровать и кресло, обитое клетчатой тканью.

Крикет осторожно приблизилась к столу, Уилсон — за ней.

— Ну как, папа?

Пейдж резко поднял голову, увидел Уилсона и нахмурил брови. Крикет взяла Уилсона за руку. Лицо Пейджа исказила гримаса ярости. Глаза покраснели, кожа приобрела свекольный оттенок.

— Ты притащила этого ничтожного сукина сына в мой дом? — Речь напоминала вой.

— Уилсон отныне мой муж, — произнесла Крикет слегка дрожащим голосом. — Твой зять.

Пейдж грохнул кулаком по столу так, что карандаши полетели в воздух. Крикет отступила на шаг. Сейчас она была больше похожа на провинившегося подростка, чем на взрослую женщину. Шлюбер собрал кое-какие бумаги и незаметно удалился на жилую половину. Пират угрожающе шагнул к Уилсону.

Уилсон мягко высвободил руку из пальцев Крикет и сделал шаг навстречу:

— Сожалею, что вы не присутствовали на свадьбе, папа. Она прошла очень хор…

Закончить слово он не успел. Пейдж сжал кулаки и как обезьяна прыгнул вперед. Уилсон не слишком удивился. Он ожидал нечто подобное и вовремя уклонился от мощного хука слева. Удар пиратского кулака пришелся в стену. Короткий меч сорвался с гвоздей. Коротышка схватил оружие и сделал выпад. Уилсону удалось увернуться. Пейдж принялся размахивать мечом, изрытая ругательства, которые любознательный Уилсон не сумел разобрать. Спасаясь от сабли, он рванул вокруг стола.

Когда он снова очутился у стены, на которой висело оружие, в нем вдруг проснулся древний инстинкт. Уилсон сдернул абордажную пику и яростно замахал ею. Крюк зацепил карман гавайской рубашки пирата. Послышался глухой треск рвущейся ткани. Пейдж упал и задыхаясь пополз в сторону. Уилсон приставил острие пики к шее пирата. Тот замер.

Крикет, бледная как полотно, пошла пятнами и подняла трясущуюся руку:

— Уилсон…

В наступившей тишине Уилсон услышал собственное прерывистое дыхание и разговоры ремонтников на «Компаунд интерест». Он посмотрел вдоль тяжелого древка и увидел ненависть в обращенных к нему глазах пирата.

— Послушай меня, Крикет, — заговорил Уилсон, когда нормальное дыхание восстановилось. — Скажи этому мерзкому червяку, что мне надоели его оскорбления и угрозы. Объясни ему, что, если он тронет меня снова, даже если всего-навсего плюнет мне вслед, я его убью.

Он бросил пику на пол, вышел из прицепа, сел за руль «фольксвагена» и облокотился на рулевое колесо. Из прицепа доносились громкие голоса. Рабочие превращают мирную яхту в боевой корабль. Внезапно Уилсон почувствовал тоску по морю, ему захотелось покинуть ненадежную сушу и вернуться к фундаментальным вещам: ветру, морю, небу и звездам.

Полчаса спустя Крикет заняла место для пассажира.

— Извини. — Она положила холодную как лед руку ему на колено. Уилсон поморщился: «Ох уж этот кондиционер!» — Я предполагала, что твой визит вызовет у отца такую реакцию…

— Он что, всех твоих дружков пытается убить? Или только меня и Вебстера-бедолагу?

— Ты мне не дружок. Ты муж, помнишь?

— О да.

— Тогда слушай. Я объяснила отцу, что мы поженились. Я сказала, что, обидев тебя, он тем самым обидит и меня. Я напомнила ему, что, будучи моим мужем, ты находишься под защитой устава… Короче, он готов с тобой помириться. Ты согласен?

Уилсон пожал плечами, глядя на яхту.

— Согласен?

— Ну хорошо, — сдался Уилсон, и Крикет отправилась за папашей.

Вместо кармана на рубашке у Пейджа зияла дыра.

— Ты порвал мне одежду, — сказал пират. Уилсон посмотрел на его лысеющую голову и ничего не ответил.

Пейдж заморгал и потупил взгляд:

— Она сказала, чтобы я привык. У нас в семье и раньше были граждане вроде тебя. Например, мать Крикет, эта законопослушная стерва. Обычно ничего хорошего из этого не получается.

— «Граждане»?

Пейдж поднял глаза на Уилсона:

— Любого, кто не является пиратом, мы называем «гражданин». А из тебя, как я понимаю, пират никудышный. Слишком совестливый. У тебя это на лбу написано. Придется тобой заняться. Там, куда мы поплывем, места для совести не очень много.

— Это куда?

Пейдж по-волчьи оскалил зубы и махнул в сторону Африки.

В это время рабочий с банкой черной краски опустился на канатах за борт яхты. Ореховое название было уже уничтожено.

— Как ее назвать, капитан? — крикнул рабочий. Пират повернулся к Уилсону:

— Ну, давай, гражданин, говори. Ты теперь член семьи.

Рабочий держал кисть наготове.

— «Ужас», — предложил, не колеблясь, Уилсон. — Назовите ее «Ужас».

 

4

Горизонт по правому борту был похож на челюсть с выбитыми зубами. «Ужас» качался на волнах в полумиле от берега. Уилсон отчетливо видел разрушенные фасады с их разбитыми окнами современных высотных административных зданий. Белые дымки от разрывов снарядов, прилетевших со склона горы Мтунгу и упавших где-то в центральной части Ригалы.

— Раньше ее называли Парижем Западной Африки, — заметила Крикет. Изящным движением она положила загорелую руку ему на плечо. — Я помню этот город с детства. Там были большие французские универсальные магазины «Бон Марше» и «О Прентан». Мне купили там шляпку, украшенную сверху цветами, и слишком маленький французский купальник. Уже тогда там было неспокойно, однако на улицах играла музыка, и люди казались счастливыми.

— Это свидетельствует о том, что ты ничего не знала о дерьмовой стороне жизни, — проворчал капитан Пейдж из штурманской рубки. — Бупандийцы всегда отличались кровожадностью. В это время они как раз устроили массовую резню в районе Олузу. Правительственные войска порубили на куски всех анду, обитателей гетто, — мужчин, женщин, детей. Я помню их предсмертные крики. Они кричали всю ночь. А ты преспокойно спала в гостиничном номере.

— Отель был прекрасен, — продолжила Крикет, — проигнорировав реплику отца. — И назывался красиво — «Звезда Африки». В холле висело старое фото — панорама колониального периода, а у входа стояли швейцары в белых пиджаках.

Пират захрипел.

— Те дни давно ушли, — сказал он, вышел из октаэдра и сунул Уилсону электронный бинокль: — Посмотри, гражданин.

Уилсон приник к окулярам. Набережная являла собой печальное зрелище. Доки превратились в кучи мусора. Из темной воды гавани торчали дымовые трубы и высокие надстройки потопленных суден. Темный дым горящей нефти завис над городом наподобие грязных отпечатков пальцев.

— Основная часть повстанческих сил анду удерживает сельскую местность на западе, — пояснил пират, небрежно махнув рукой. — Эта местность включает в себя гору Мтунгу. Гора Нбуни находится под контролем бупу. Этот идиотизм углубляется с каждым днем. Анду воюют с бупу, которые вступили в союз с анду, и наоборот. По последним подсчетам, за обладание столицей борются следующие группировки: милиция Патриотического фронта бупу, в которую вошли подразделения бывшей Национальной гвардии бупу; Национальная милиция анду, которая контролирует плоскогорье; Народная партия бупу — твердокаменные марксисты, которые контролируют университетский город Семе и его окрестности; Народная партия анду, которую поддерживали до конца «холодной войны» кубинцы, и консервативная национальная милиция Конгресса бупу, которая контролирует северо-восточный промышленный коридор от Кангулу до Невронго. Есть еще парочка более образованных из представителей обоих племен, у которых нет реальной политической программы, те просто без затей убивают друг друга. И конечно же, в джунглях обитает народность иво, о которой не следует забывать.

— А это кто такие? — спросил Уилсон.

— Нечто вроде десерта. Они существуют для того, чтобы их пожирали все остальные.

— А именно?

Коротышка презрительно скривил губы:

— Это лилипуты. Их женщины ценятся как у бупу, так и у анду. Говорят, трахать их — все равно что ласкать десятилетнюю девочку с развитыми грудями. Мужчин очень возбуждает. Что касается остальных, иво либо убивают, либо угоняют в Кангулу на медные рудники, детей используют в качестве домашней прислуги. Торговать иво очень выгодно. Особенно их любят арабы. Они могут отвалить пятьдесят тысяч долларов за одну девственную иво. В Катаре существуют бордели, где работают только лилипутки. До сих пор мы получали иво у бупу или анду. Теперь этот лакомый кусочек предстоит получить без посредников.

Некоторое время Уилсон хранил молчание, пристально вглядываясь в даль в поисках… Чего: флага ООН, палатки Красного Креста, любого признака надежды или порядка? Потом опустил бинокль и повернулся к дьявольски ухмыляющемуся пирату:

— Так какой смысл? Почему они убивают друг друга год за годом?

Пейдж разразился лающим смехом.

— А вы не понимаете? Да потому что они получают от этого удовольствие, потому что они ради этого просыпаются по утрам, потому что это они умеют делать лучше всего с тех пор, как один обезьяночеловек врезал другому костью по башке.

 

5

С заходом солнца море успокоилось. Таинственные облака проплывали под молодой луной, которая была розоватой, как оказалось, и потому прозрачной. Экипаж собрался в восьмиугольнике на ужин перед высадкой на африканское побережье. Уилсон не видел кока с момента захвата «Компаунд интерест». Сейчас те драматические события представлялись ему чередой картинок, нарисованных сепией.

Меню включало холодную чечевичную похлебку, хлеб с сыром и три бутылки крепкого красного вина. На коротких радиоволнах звучал оркестр, состоящий из множества кларнетов и саксофонов. Под эту печальную музыку, наверное, где-то не ближе Кейптауна, танцевали пары. Уилсон ощущал легкое покачивание палубы, вдыхал свежий воздух и был доволен тем, что он снова на море, что все размышления и выводы временно отошли на задний план.

Неожиданно к нему подсел улыбающийся Нгуен. Уилсон бессознательно отметил, что зубы у кока голубые от выпитого вина.

— Ты счастливый ублюдок, вот, — сказал вьетнамец. — Жениться на дочке капитана. Люди говорить, ты хитрый ублюдок, спасать своя шкура. А если дочка капитана решить жениться? Вот я и говорить: счастливый ублюдок.

Уилсону удалось изобразить слабую улыбку:

— У меня такое чувство, что удача может изменить мне в любую секунду.

— Твоя удача — ветер, — заверил вьетнамец. — Иногда он дуть, иногда не дуть, но никогда не исчезать. Я думать, твой удача больше наша. Капитан свихнуться взять тебя на борт.

— Заткнись, Нуг, — посоветовал Пейдж.

— Можешь называть это удачей, если хочешь, — заговорил Шлюбер, сидевший на подушке, положенной на скамью. — А по-моему, жизнь — это сумма закономерностей и случайностей. То, что Уилсон женился на Крикет, отнюдь не удача, а всего лишь стечение обстоятельств. Существует целая теория вероятности. Взгляните на меня. Я прочитал в газете «Франкфуртер альге-майне» объявление: «Высокая зарплата, интересная работа, путешествия. Требуется магистр административной службы». Я откликнулся, и пожалуйста — я стал пиратом. Вот типичная игра случая.

— Ты не пират, ты треклятый счетовод.

При этих словах капитана Мустафа откинул голову и разразился хохотом.

Крикет, сидевшая рядом с Уилсоном, прижалась щекой к его плечу. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что она его жена. На западе окончательно погас свет. От огней Ригалы остались две или три зыбкие точки. Пройдет много времени, прежде чем яхта пристанет к берегу, где ее встретит человек пиратов. Нужно ждать полночи.

— Эти воды мне никогда не нравились, — проворчал Пейдж, как бесплотный дух.

— Похоже, все спокойно, — возразил Уилсон. — Что вас волнует?

Теперь, когда ночная тьма скрыла пирата, Уилсону стало как-то легче общаться с ним.

— Вот тут некоторые говорили об удаче, — пробурчал Пейдж. — Не знаю, не знаю. На дне этой поганой акватории лежит много объеденных добела пиратских косточек.

Уилсон невольно вздрогнул.

— Неподалеку отсюда, градусов тридцать севернее, поймали самого Бартоломео Робертса. Этот человек был гением пиратского дела. Всего за три года он захватил более четырех сотен судов. Даже мой предок, великий Эльзевир Монтенаго, не смог добиться лучшего результата. Но именно успех и сыграл с Робертсом злую шутку. Король направил против него эскадру под командованием капитана Огле, который находился на флагманском корабле «Своллоу». Робертс только что захватил купеческое судно с мадерой, и пираты отмечали победу, когда «Своллоу» настиг «Ройал венчер» — корабль Робертса. Сам Робертс не пил, но его команда напилась до чертиков. Робертс не смог вовремя расставить всех по местам, и англичанам удалось совершить удачный маневр. Несчастный Бартоломео был сражен первым выстрелом. Команда растерялась. Великий корсар в высокой шляпе с пером, в знаменитом красном пальто и ботфортах лежал перед ними. Бой продолжался меньше часа. Огле повесил всех пиратов, живых и мертвых, пощадил только тело Робертса, поскольку тот завещал похоронить себя в море. Мир не знал более удачливого разбойника и более храброго человека.

Когда все разошлись, Уилсон и Крикет принесли наверх спальный мешок и улеглись около артиллерийского орудия.

— Почему твой отец такой? — спросил Уилсон.

— Какой «такой»?

— Абсолютно аморальный. Ведь он не дурак. Он знает разницу между добром и злом. Чем он оправдывает в своих глазах жизнь убийцы и работорговца? Впрочем, этот вопрос относится и к тебе.

— Не нужно так серьезничать со мной.

— И все-таки ответь. Тебя спрашивает твоя совесть. Помнишь?

— Это у нас в крови, как у тебя — азартные игры. Пейджи — пираты с семнадцатого века. Бороться с нравственностью, сам понимаешь, бессмысленно.

— Ну а если без…

Крикет на минуту задумалась.

— Тогда так. Мы, Пейджи, никогда не верили в общественный договор. Идея о том, что ты должен относиться к соседу так, как ты хочешь, чтобы он относился к тебе, с нашей точки зрения — кусок дерьма. Ну в самом деле, посмотри на мир. Сосед готов ударить тебя ножом в спину за сущую безделицу. Конечно, порой, как, например, в 1950-х, мир кажется безопасным, управляемым законом и здравым смыслом. Но это только кажется. Поезда приходят вовремя, постоянно растет число юристов, но все это — лишь дымовая завеса, скрывающая хаос.

— Ты рассуждаешь как дон Луис, — заметил Уилсон и почувствовал, что Крикет оцепенела.

— Попробуй пройти ночью в одиночку по улице в некоторых районах твоего собственного города, — сказала она. — Где он, твой «Общественный договор»? Нет его.

— Ладно, допустим на минуту, что мир порочен, — предложил Уилсон. — Разве это дает кому-нибудь права на порок, преступление? Мы должны бороться за добро, Крикет. Или по самой крайней мере не творить зла. Вот тебе твой первый урок нравственности.

Крикет помолчала, осмысливая услышанное.

— Моя жизнь была слишком жестокой, чтобы верить в абстрактные истины. Все, что я видела, — это то, как большая рыба поедает малую. Люди поступают, подчиняясь наихудшим побуждениям. Но не бросай меня. Я все еще надеюсь, что хотя бы часть твоей веры в человечество передастся мне, пока не поздно.

— Дело не в том, чтобы я оставался с тобой, а в том, чтобы увести тебя от них.

— Терпение, — прошептала Крикет. — Нам нужны деньги, и мы должны выбрать удобный момент.

— Когда это случится?

— Молчи, — сказала Крикет и обняла Уилсона.

 

6

В полночь «Ужас» тихим ходом вошел в гавань Ригалы. Над доками возвышались стрелы подъемных кранов, покореженных при артиллерийском обстреле. Из полузатопленных килекторов вытекал мазут и раскрашивал грязную воду во все цвета радуги. По низкому небу пробежал луч прожектора, как палец по книге для слепых, и потух.

Пейдж поставил «Ужас» в дальнем конце южного причала, освещенного лампочками на голом электропроводе и огороженного использованными автомобильными шинами. Крикет спрыгнула на причал и закрепила канат на ржавой тумбе, торчащей из бетона. За Крикет последовали остальные члены экипажа. Пейдж развязал мешок и торжественно вручил людям оружие и сумки с запасными патронами. Шлюбер и Нгуен повесили через плечо автоматы Калашникова китайского производства. Мустафе досталось охотничье ружье с вертикальным расположением стволов и мачете в деревянных ножнах. Крикет вооружилась пистолетом-пулеметом «МАК-10» и охотничьим ножом. Капитан взял себе полуавтоматическое охотничье ружье двенадцатого калибра, 9-миллиметровый пистолет «беретта» и вопросительно взглянул на Уилсона.

Уилсон растерялся. Ему не нравилась складывающаяся ситуация.

Пейдж сурово сдвинул брови:

— Эта страна — трахнутый змеюшник, полный бандитов и им подобных. Не будьте таким гражданином, выбирайте оружие.

Уилсон заглянул в мешок: автомат, несколько пистолетов и штыки в зеленоватых ножнах. Он выбрал револьвер в кожаной кобуре.

На металлическом кольце внизу револьверной рукоятки болтался кусочек кожаного ремня.

Пират хихикнул, взял у Уилсона револьвер, открыл и крутанул барабан:

— Подходящее оружие. Восьмизарядный револьвер «веблер-викерс» времен Первой мировой войны. Загляните внутрь кобуры.

Уилсон поднес кобуру к свету и прочитал: «Ubi Bene, Ibi Patria, лейтенант Дж. Ф. Хуке, 12-я рота, 2-й батальон, Королевский уэльский стрелковый полк, Фландрия, 1917 год».

— Офицеры, глупые засранцы, обычно шли в атаку впереди с револьверами и со свистками в зубах «За Бога и за родину». Дерьмо. Их разрывало на куски в первой же атаке. Для вас вполне сгодится. — Он вернул Уилсону револьвер.

Готовый к бою десант двинулся в сторону железобетонного блокгауза.

Около костра стояла дюжина милиционеров бупу в рваной рабочей одежде. На спинах висели хорошо смазанные штурмовые винтовки. По рукам ходила картонная коробка из-под ботинок, заполненная зеленоватыми листками, похожими на сушеный табак. Милиционеры совали щепотки листьев в рты, жевали и выплевывали черную массу на горящий древесный мусор. Когда пираты приблизились к костру, один бупу взял винтовку на изготовку, остальные не шелохнулись. Пираты остановились. Пейдж отдал ружье Крикет и шагнул в круг света. После коротких переговоров на языке бупу и жестов Пейджа провели в блокгауз.

Стоя вместе с пиратами в тени, Уилсон прислушивался к грохоту артиллерийской пальбы на окраине города и шипению милицейских плевков.

— А что, если наш человек сегодня не появится? — спросил шепотом Шлюбер.

— Тогда они нас убьют, — ответил во весь голос Нгуен, — и наши проблемы будут решены.

Мустафа отреагировал на его слова ухмылкой.

— Успокаивающая мысль, — сказал Шлюбер.

— Так что это за дерьмо? — поинтересовался Уилсон.

— Какое дерьмо? — уточнила Крикет.

— Что они жуют? — Уилсон кивнул на милиционеров.

— Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, — сказал Шлюбер.

— Каф, — добавил Мустафа. — Позволяет человеку разговаривать с Богом.

— Этот наркотик — одна из причин, почему здесь все идет кувырком, — подхватила Крикет. — Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай — легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.

Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.

 

7

Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.

Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.

— А когда-то это был красивый город, — тихо сказала Крикет. — Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.

Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке — раскрытая книга, в другой — что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.

— Это вождь бупу, президент Секуху, — сказал Пейдж.

Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.

— В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.

И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.

Но фишка заключалась в другом. Секуху не сошел с ума, понимаете? Он был всего-навсего идеалистом-мечтателем. Это худшая публика на свете. Он решил, что западная модель развития порождает эгоизм и коррупцию, что капитализм не делает людей счастливыми. «Взгляните на Нью-Йорк, взгляните на Лондон, — говорил он в известной речи. — Пойдите туда и найдите мне хотя бы одного счастливого человека!» Черт побери, мне кажется, старый негодяй попал в точку. К сожалению, стране от этого лучше не стало. Миллионы погибли на гражданской войне, которой и по сей день не видно конца. Я сожалею об этом. Но мой бизнес процветает.

— А где Секуху теперь? — спросил Уилсон и удивился тому, что слова эхом раскатились по пустому парку.

— Его убила андская проститутка во время оргии в президентском дворце около пятнадцати лет назад. Он занимался с ней чем-то совершенно непотребным. Впрочем, обе враждующие стороны воспринимают Секуху как своего рода святого мученика. Это является лишним доказательством того, что объективная реальность не имеет ничего общего с тем, во что люди веруют.

Выйдя из парка, пираты с эскортом повернули на широкую улицу, где когда-то росли финиковые пальмы и стояли в окружении розовых садов большие дома с верандами. Теперь пальмы зачахли, великолепные старинные дома обрушились, сады сгорели. Только в середине квартала, второго от парка, запущенный особняк подавал признаки жизни. Из разбитых окон, закрытых мешками с песком, струился желтый свет. Здание было обнесено колючей проволокой, у входа стояли часовые. Милиционеры и пираты поднялись по широким белым ступеням, на которых спали солдаты, и вошли в дом. Где-то вдалеке прозвучали автоматные очереди. Процессия пересекла комнаты, заваленные поломанной мебелью и усыпанные грязными, никому не нужными документами, и попала в танцевальный зал, освещенный люстрами, с более или менее целой мебелью.

В углу находился увечный рояль, похожий на сидящую собаку. Зал был полон офицеров милиции, одни слонялись без дела, жевали каф и пили теджию, другие в отключке валялись на полу в лужах собственной мочи. Хор мужских голосов звучал то громче, то тише.

В конце зала на желтой бархатной кушетке сидел, развалясь, африканец — ни дать ни взять чудище Франкенштейна. Он был оголен до пояса, грудь покрывали пепельно-черные волосы. На аккуратной табличке над карманом кителя цвета хаки, который висел на стуле с ним рядом, можно было прочитать изящно выведенную черными чернилами надпись: «Полковник Бвултузу. Патриотический фронт бупу». Между коленей полковника стояла бутылка теджии объемом не меньше галлона. По бокам сидели голые чернокожие девочки лет десяти. Каждая девочка имела собственную бутылку теджии, которая казалась непомерно большой по сравнению с ручкой, ее держащей. Подойдя поближе, Уилсон понял, что ошибся. Это были не девочки, а молодые женщины ростом около четырех футов с вполне развитыми молочными железами, их соски напоминали Уилсону божьих коровок.

При виде капитана Пейджа полковник Бвултузу вскочил на ноги, не задев бутыли. Огромный африканец, пират наполеоновского роста и голые лилипутки напоминали цирковую труппу.

— Друг мой! — воскликнул полковник громовым голосом, распахнул объятия и обнажил в улыбке зубы, похожие на прямоугольные почтовые марки. — Вот уж не думал, что мы так скоро встретимся!

— Я вернулся раньше, чем ожидал, полковник, — осадил его Пейдж, слегка подаваясь назад от мощных дланей. — Кое-что произошло. У меня есть предложение, которое надо бы обсудить.

— Ты весь в делах, как обычно. — Бвултузу с шутливым сожалением покачал огромной головой. — Вынужден тебя огорчить. Мои солдаты еще не захватили в сельской местности столько врагов, чтобы заполнить трюм твоего корабля: летняя кампания длится всего две недели. Но мы собираемся пройтись по горным районам. Так что через три обещаю тебе много сильных мужчин. Предателей-анду, разумеется. Надеюсь, они проработают у тебя много месяцев, прежде чем подохнут.

— Сегодня меня интересует другое, — сказал пират.

— Тогда давай пить теджию и разговаривать. — Полковник снова улыбнулся и театральным жестом показал на женщин: — Какую хочешь?

— Женщины иво, да? — Пейдж мрачно ухмыльнулся.

Лилипутки вскинули на него печальные молящие глаза загнанных животных.

Полковник захлопал в ладоши и засмеялся:

— Мы сделаем из тебя хорошего бупу, капитан.

Пират нагнулся к ближайшей женщине и погладил ее по груди. Она содрогнулась и вдруг быстро укусила его острыми зубками за руку. Он отскочил и ударил ее по губам. Крикет глубоко вздохнула и уткнулась лбом в плечо Уилсона.

— Возьму-ка я эту, — решил пират. — Научу ее кое-чему.

— Должен предупредить тебя, друг мой, — сказал полковник. — Стоит тебе поиметь женщину иво, и ты станешь с нее ростом.

— Я, пожалуй, рискну.

— Прими мое восхищение — твой вкус безупречен. — Бвултузу отвесил элегантный поклон.

Пейдж потер укушенную руку:

— Мои люди, полковник…

— Конечно, конечно. — Бвултузу поклонился снова. — Штаб займется их благоустройством немедленно.

 

8

Уилсону и Крикет отвели большую комнату на третьем этаже. На потертом ковре среди обугленных книг и обрывков бумаги стояло чересчур мягкое, но тем не менее прочное кресло. Двуспальную кровать покрывали грязные простыни. Старый комод с зеркалом хранил аккуратную стопку носков и пожелтевший от времени пакет чистых носовых платков. Над столом ярко горела голая лампочка. Разбитое окно было заложено мешками с песком.

Пока Крикет раздевалась, Уилсон, засунув руки в карманы брюк, мерил шагами комнату и пинал мусор. Книги были на шведском и французском языках. Ему попались на глаза «Парижские тайны» Эжена Сю, «Воспитание чувств» Флобера и несколько томов с труднопроизносимыми названиями Пера Лагерквиста. Неожиданно он заметил фотографию высокого человека средних лет во фраке и с трехцветной лентой через плечо. Он стоял под ручку со стройной блондинкой в белом платье, раза в два моложе его. Парочка держала бокалы с шампанским. Уилсон наклонился, вынул фотографию из разбитой рамки и увидел дату: 3 февраля 1967 года.

— Вот тебе вариант истории, — сказал он. — Этот дом когда-то принадлежал французскому послу. Мы находимся в спальне хозяина. Судя по снимку, он женился на младшей дочери шведского посла, что так похоже на истинного француза.

Он повернулся, чтобы показать Крикет фотографию. Она, обнаженная, сидела по-турецки на кровати и специальными щипчиками обрабатывала ногти на пальцах ног. Лицо выражало нечто среднее между брезгливостью и презрением. Уилсон догадался, что она сейчас думает о своем отце и двух женщинах иво, оставшихся внизу. Сколько времени ей пришлось терпеть подобные извращения? Не зная, чем ее утешить, он просто стоял и смотрел на нее. В резком белом освещении, ожесточенная, она выглядела не слишком красивой. Потом его взгляд сосредоточился между ног Крикет, и в том участке коры головного мозга, который отвечает за секс, проскочила какая-то искорка. У Уилсона возникло неодолимое желание.

— Крикет, — мягко позвал он. Она сердито подняла глаза.

— Ты в порядке?

— Лучше не бывает! — отрезала она и продолжила стричь ногти. — Вообще-то мне сейчас хочется побыть одной. Почему бы тебе не прогуляться, не поискать ванную, например?

— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?

— Нет.

Уилсон вышел в темный коридор и закрыл за собой дверь.

На втором этаже два милиционера, сидя на корточках, играли в кости, бросая их о поцарапанный плинтус. Стол слева от них был покрыт осколками вазы и кусочками штукатурки. С облупившегося потолка свисали голые электрические провода, похожие на змей. Милиционеры взглянули на приближающегося Уилсона. У одного изо рта торчали черные листья, по подбородку тек черный сок.

Уилсон остановился и обратился сразу к обоим:

— Я ищу ванную.

Жующий каф поморгал, не жующий потряс головой. Штурмовые винтовки, прислоненные к стене, казались такими же мирными предметами, как швабры.

— Цум кло, — сказал Уилсон. — Туалет, ватерклозет. — И жестами показал, что хочет в уборную по малой нужде.

— А! — изрек второй милиционер, быстро поднялся, взял Уилсона за руку и потянул по темному коридору. Сначала они повернули налево, потом направо и вошли в большую комнату с керамической ванной, биде и унитазом. Вонь здесь стояла совершенно невероятная. Унитаз был опрокинут. Милиционер, ловко лавируя между экскрементами, подвел Уилсона к застекленной створчатой двери, выходившей на балкон. Распахнув дверь, он подтолкнул Уилсона к перилам, показал вниз и сделал губами звук, имитирующий мочеиспускание.

— Ладно, — сказал Уилсон и расстегнул ширинку. Разбитые башни центральной части города проступали неровными силуэтами в моменты вспышек разрывов артиллерийских снарядов, летевших со стороны горы Мтунгу. Где-то рядом раздался истошный крик женщины, его оборвала автоматная очередь. Ощущая затылком тяжелое дыхание милиционера, Уилсон попробовал помочиться и не смог. Он стеснялся. Такое случалось с ним на автобусных остановках и в аэропортах. «Почему этот человек не уходит?» Уилсон попытался преодолеть смущение; прочистил горло, попереминался с ноги на ногу. Подумал о деревьях, с которых падают капли после дождя, о проточной воде, но ничего не помогло. Тогда он покашлял.

— А, извините, вы хотите остаться один, — сообразил милиционер. Говорил он на хорошем английском языке с американским акцентом. — Я пойду покурю, не торопитесь. — Он удалился в конец балкона.

Чиркнула спичка. Уилсон посмотрел на темный двор, сосчитал до десяти и увидел-таки, как его моча рисует контур коленопреклоненного богомольца. Снизу послышалось легкое постукивание, Уилсон решил, что описал крышу автомобиля.

— Не желаете? — Из темноты выдвинулась правая рука с пачкой египетских сигарет.

Уилсон задернул молнию на брюках и прошел вдоль балкона. У обочины напротив особняка, скрипнув тормозами, остановился грузовик. Из кузова через задний борт спрыгнули тридцать солдат и поплелись к парадному подъезду.

— Смена караула, — сообщил милиционер. — Теперь я свободен от службы на весь вечер.

Уилсон неуверенно взял сигарету. Милиционер поднес ему горящую спичку, и в свете огонька Уилсон увидел знакомое лицо. Египетская сигарета оказалась крепкой и имела привкус морских водорослей.

— Я искал возможности поговорить с вами, — сказал милиционер. — Я был среди тех, кто сопровождал вас от пристани.

— Да, по-моему, мы раньше встречались.

— Не припоминаете где?

— Где? — переспросил Уилсон и почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Похоже, вы забыли меня. Это очень странно. — Милиционер рассмеялся.

Уилсон напряг память, но тщетно.

— Сдаюсь, — сказал он.

Милиционер внезапно поднял левую руку. На ней не хватало указательного и среднего пальцев, а обрубок безымянного украшало безвкусное ажурное золотое кольцо. Воспоминания стали медленно прибывать к Уилсону, как поезда — к пассажирской платформе. Его не удивила встреча, он уже привык смотреть на мир как на скопище поразительных случайностей. Перед ним стоял человек, с которым он познакомился, когда звезды сияли ярко, а петушки бились бойко.

— Вас зовут Тулж, — произнес он ровным голосом. — Так?

— А вас — Уилсон, и вы спасли мне жизнь! — Тулж взволнованно тронул Уилсона за плечо. — Более того, вы спасли жизнь моему брату! У меня тогда не было времени поблагодарить вас. Я, к своему стыду, струсил. Позднее я искал вас, но безуспешно. Я был просто в отчаянии. Теперь Господь вновь послал вас мне, чему я несказанно рад! Но вы оказались в компании очень нехороших людей, они обращают моих соотечественников в рабство. Я слышал, порочные люди могут делать добро, но я этому не верю. Вы порочный человек?

— Я так не думаю, — ответил Уилсон.

— Тогда нам нужно поговорить.

— Давайте.

Тулж взял Уилсона за руку и повел через дом. В холле у входа толпились солдаты, жевали каф и пили теджию. Некоторые поменялись местами с теми, кто спал на ступеньках. Часовой, похоже, не заметил, как они вышли на улицу и направились к грузовику.

— Садитесь, мистер Уилсон, — сказал Тулж.

— Просто Уилсон, — поправил его Лэндер. — Это мое имя.

Они сели в кабину. Тулж быстро сказал несколько слов водителю и вручил четыре сигареты. Водитель пожал плечами и согласно кивнул. Несколько минут спустя кузов наполнился солдатами, и грузовик, подпрыгивая на колдобинах, помчался по проспекту в ночь.

— Они едут в седьмом районе, — пояснил Тулж, указав большим пальцем за спину. — По улице Луглувануглу проходит линия фронта. Я там покупал шины для велосипеда, когда учился в университете. На прошлой неделе фронт проходил по саду того, что осталось от Национальной библиотеки имени Секуху. Во время драки между каменными скамьями погибли семьдесят пять человек.

— В какой организации вы состоите?

— ПФБ.

— А, как и полковник.

— Да, Патриотический фронт бупу. Но название ничего не значит. Такая же куча навоза, как и АНМ, БПП и БНСМ. Все это большая шайка негодяев и убийц, которых заботит только одно — как бы пограбить, а на то, что творится со страной, им наплевать.

Грузовик, объезжая воронки, добрался до центральной части города. Бои здесь закончились совсем недавно. Брошенные артиллерийские орудия, улицы, перетянутые колючей проволокой, раздетые трупы… Водитель не давал себе труда объезжать убитых, и Уилсон слышал хруст костей, отчего у него к горлу подступал комок.

— Куда, черт побери, мы едем?

— Не беспокойтесь. В самый лучший бар, — ответил Тулж. — Думаю, я обязан угостить вас.

Грузовик обогнул изрытый глубокими колеями сквер с разбитым фонтаном и выехал на широкую улицу с разделительной полосой, заваленной мусором. Тулж постучал водителя по плечу, грузовик остановился, и Уилсон с Тулжем вылезли из кабины. Пока грузовик отъезжал, они стояли, глядя друг на друга, в голубом облаке выхлопных газов. Тулж никак не мог перестать улыбаться. Уилсон не знал, что сказать.

— Это мой счастливый день, — заговорил первым Тулж. — Мой самый счастливый день.

Уилсон некоторое время пребывал в раздумье.

— Вы не находите это несколько странным… — начал он и замолк.

— Вы слышали что-нибудь о Кэйрю и Ролинсоне?

— Я слышал о Кэйрю.

— Да, оба они были английскими исследователями, которые явились сюда, чтобы объяснить нам, бедным африканцам, где находятся озера и реки, о которых мы и без того знали. Но дело не в этом. В 1824 году они приплыли в Бупанду, совершенно не имея представления о существовании друг друга и с совершенно различными целями. В марте они случайно встретились на пути к Бонголе. В то время они были единственными европейцами в Экваториальной Африке. Философ Юнг называл это синхронностью. Мы изучали Юнга в университете; и, по моему мнению, этот человек был шарлатаном. Пойдемте выпьем.

Он положил Уилсону руку на плечо, и они двинулись на другую сторону сквера.

 

9

Отель «Звезда Африки» когда-то слыл самым изысканным отелем между Кейптауном и Фесом. Теперь от него мало что осталось. Король Эдуард VII останавливался здесь, будучи принцем Уэльским, его примеру последовал Стэнли, разыскивавший Ливингстона, а потом, значительно позднее, — Элизабет Тейлор и Ричард Бартон, это уже во время съемок «Клеопатры». Верхние этажи смотрели пустыми глазницами окон на проспект 16 июля 1960 года. Знаменитая веранда прогнулась под тяжестью мешков с песком, а тяжелые катушки проволоки и термиты подточили ее колонны.

Но каким-то чудом не пострадал бар «Колониальная комната». Уилсон чуть не вскрикнул от удивления, когда шагнул за тяжелый бархатный занавес из замусоренного холла в плюшевый полумрак зала. Официанты в белых пиджаках и при бабочках разносили напитки между лакированными столиками и выгородками, обитыми кожей, под негромкий говор, звон бокалов и постукивание льдинок в стаканах. Вентиляторы с широкими лопастями, расположенные на потолке, с характерным ленивым шуршанием разгоняли горячий воздух. Бар являл собой поразительную фантазию из древесины красных тропических пород и резных статуэток туземцев, крокодилов и змей с серебряными глазами. Над полкой с набором бутылок на мохнатой от пыли веревке висел парадный портрет королевы Виктории. Европейские бизнесмены в костюмах, выдержанных в легких тонах, общались с партийными деятелями и чернокожими военнослужащими. Дым от сигар клубами поднимался к потолку из гофрированной жести.

— Нам придется получить у метрдотеля пиджаки и галстуки, — сказал Тулж. — Таковы правила. Без пиджака и галстука в заведение не пускают.

Несколько минут спустя, надев яркие фланелевые куртки и галстуки семидесятых годов, они заняли выгородку около стойки.

— Шикарное место, — сказал Уилсон. — Это все равно что пить, находясь в машине времени.

— Да, — ответил Тулж. — Тут на какое-то время забываешь о войне. Фактически это единственное, что осталось в нашей бедной стране от цивилизации. Мой отец служил здесь официантом до провозглашения независимости. Тогда сюда не пускали черных. В 1954 году Секуху устроил здесь сидячую демонстрацию против расовой дискриминации. В шестидесятых годах он приходил сюда в белом смокинге и при черном галстуке точно в восемь часов вечера каждую среду выпить рюмку джина с биттером и продолжал это делать даже после того, как запретил в стране все западное. Сохранив «Колониальную комнату» в первозданном виде, мы выражаем уважение этому великому человеку.

Тулж подал знак официанту, тот сразу подошел к ним и пожал Тулжу руку.

— Это мой шурин Ранжи, — пояснил Тулж. Ранжи пожал руку и Уилсону. Это был бупу с красноватым цветом лица и залысинами на голове.

— Предлагаю джин и биттер, — сказал Тулж.

— А вы сами это будете пить? — поинтересовался Уилсон.

— Как всегда.

— Звучит убедительно.

Ранжи пошел к стойке. Тулж сначала посмотрел ему вслед, потом показал на портрет Виктории, едва различимый в сигарном дыму:

— Там, в лесу, люди думают, что старая королева все еще жива. Они называют ее «ну Ванлази», что означает «Великая мать». По их мнению, она помогает при рождении детей и охраняет домашний очаг вместе с бузу, богиней родовых схваток. Я, как человек образованный, отвергаю религиозные предрассудки, но скажу вам честно: Викторианская эпоха — это великий период в нашей истории. В то время был построен канал Мпванза, соединивший озеро Бупу с морем. Через джунгли было проложено множество дорог, в том числе и чугунка. Мы до сих пор всем этим пользуемся. Кроме того, у нас появились больницы. Лучшие бупу обучались за казенный счет в школах при религиозных миссиях, а затем в Кембридже, они становились хорошими руководителями. Мой дед был одним из таких людей. Да, страну эксплуатировали, вывозили алмазы, древесину, олово, медь, но взамен мы получили великое благо. Мы получили Закон, который принес нам благословенный мир. Все это кануло в прошлое. Сейчас мы топим друг друга в собственной крови.

Ранжи принес джин и биттер на помятом серебряном подносе. Некоторое время Тулж и Уилсон пили молча. Уилсон наблюдал за людьми у стойки. Виктория пристально взирала на них, словно сама цивилизация. На какой-то момент Уилсону почудилось, что определенность существует, что порядок — нечто большее, чем иллюзии, хотя Крикет и говорила по-другому.

Тулж вздохнул и нагнулся вперед. Глаза у него мерцали непомерной усталостью.

— Я расскажу вам, что происходило со мной после тех самых петушиных боев в вашей стране — помните? Когда вы спасли меня от расправы толпы. Мы с братом убежали в лес, оттуда на шоссе, соединяющее два штата, и двинулись пешком в город. Наш поход продолжался несколько часов под необычно яркими звездами. В пути мои страхи рассеялись, и я впервые за многие годы серьезно задумался. Я понял, что мне будет грозить опасность, даже если я закроюсь на замок в собственной спальне до тех пор, пока продолжается наша гражданская война, пока остается в живых хоть один анду. Сельские жители здесь у нас говорят: в год Льва самое безопасное место — это быть рядом со львами. Я решил вернуться на родину и принять участие в патриотической борьбе таких же, как я, бупу.

Я продал свое имущество, сел на самолет, летевший в Бужумболу, пешком пересек границу и присоединился к ПФБ, который вел бои в джунглях восточнее Семе. Я воевал пять месяцев и стал свидетелем множества бессмысленных убийств. Однажды (у меня сердце обливается кровью, когда я вспоминаю об этом случае) мы вошли в деревню анду, полную женщин и детей. Мы забрали детей, чтобы сделать из них рабов, а женщин изнасиловали и убили. Я никогда не забуду, как мой товарищ обезглавил еще живую шестнадцатилетнюю девушку, вырвал у нее сердце, съел, а потом сексуально надругался над ее кровоточащим телом. Может быть, я стал слишком чувствителен в Америке, но, по-моему, от подобных ритуалов следует напрочь отказаться. Я испытал такой ужас, что решил найти некий средний путь для бупу и анду. Но прежде чем я продолжу рассказ, мистер Уилсон, я хотел бы получить от вас ответ на важные для меня вопросы.

— О'кей, — согласился Уилсон.

Тулж достал из кармана пачку египетских сигарет. В ней оставалось две штуки. Он предложил одну Уилсону, тот отказался. Тулж прикурил и положил погашенную спичку в керамическую пепельницу, по краю которой шла надпись золотыми буквами «Звезда Африки». Когда он вновь посмотрел на Уилсона, у него были глаза человека, принявшего серьезное решение.

— Как вы оказались среди этих порочных людей?

— Рыжеволосая женщина. Я последовал за ней через Атлантику. Это длинная история. Теперь она моя жена.

— А, женщина, — произнес Тулж так, словно что-то понял.

— В общих чертах.

Тулж на секунду задумался.

— Вы участвуете в операциях, связанных с работорговлей в моей стране?

— Не по собственной воле.

— Но вы пользуетесь доверием людей, которые участвуют?

— Более или менее.

— Но вы не с ними, вы уверены?..

— Я постараюсь выразиться предельно ясно, — ответил Уилсон. — Мне кажется, я всегда знал, что мир — весьма дурное место, но до недавнего времени я вел осторожную жизнь эгоиста, я старался не видеть зло, внушал себе, что оно не существует. И я по-прежнему не верю в то, что зло является естественным состоянием множества людей на Земле. Не исключено, что я глупый оптимист. Пират Пейдж и его шайка творят зло по отношению ко всем. Если я могу каким-либо образом помешать им, я сделаю это даже ценой своей жизни. — Он несколько смутился от выспренности своих слов, но именно их он и хотел произнести. Значительность сказанного вызвала у него легкое покалывание в пальцах ног.

— Очень хорошо, — с удовлетворением сказал Тулж. — В таком случае это не слепой случай, а Божественное провидение свело нас во второй раз. Мои друзья полагают, что эта война имеет коммерческую подоплеку. Верхушки бупу и анду наживаются, продавая в рабство соплеменников бизнесменам из промышленно развитых стран. Мои друзья убеждены: если мы перестанем торговать людьми, то война прекратится. И я с ними согласен.

— Кто такие ваши друзья?

Тулж потряс головой:

— Сначала скажите, поможете ли нам?

Уилсон бросил взгляд на королеву Викторию, висевшую над стойкой, и расправил плечи:

— Сигаретка у вас, надеюсь, еще осталась?

 

10

Река Мвтутси, протекающая сквозь зеленую мглу джунглей, была похожа на ручеек засыхающей крови. Из густых крон деревьев, росших по ее берегам, внимательно смотрели птицы самых экстравагантных расцветок и обезьяны с пушистыми белыми хвостами. Тишину нарушали лишь постукивания двигателей. Молчали даже москиты. Это были самые тихие джунгли из всех, где ему довелось бывать. Они напоминали зеленый храм, посвященный диковинному божеству бессмысленной плодовитости и неожиданной смерти. Мимо «Ужаса» проплывали трупы солдат, обглоданные крокодилами. Останки слегка покачивались на волнах, направляясь к морю.

В двадцати милях от заброшенного пункта заготовки леса в Улунди река разделялась веером на заросшие лилиями протоки между многочисленных покрытых грязью островков. Яхта медленно преодолевала трясину. Система гидролокации давала сбои из-за близости джунглей, и Пейдж был вынужден прибегнуть к старому приему промера глубины с помощью лески и свинцового грузила. Уилсон уселся на носу яхты и провел целых два дня, опуская и поднимая нейлоновую леску. Он ничего не имел против такого вида службы. Это позволяло не общаться с экипажем и предаваться размышлениям. Большую часть путешествия яхту сопровождал древесный сорокопут с черными крыльями и длинным хвостом. Он располагался то на гакаборте, то на кормовом леере и, подобно другим птицам, которых Уилсон здесь видел, не издавал ни единого звука.

— На месте африканца я бы подумал, что эта птица является для нас предвестником беды, чем-то вроде злого духа, — сказал Шлюбер, подойдя к Уилсону и закуривая. Волосы песочного цвета шевелились под легким ветерком, в глазах отражалась зелень джунглей.

Он перегнулся через леер, наблюдая, как сорокопут, облетев корабль, скрывается в деревьях.

— Вы заметили, эта чертова птица путешествует с нами от Улунди?

— Да, — ответил Уилсон. — Но вы, ребята, должно быть, обладаете крепким иммунитетом к неудачам.

— Что вы имеете в виду?

— Сколько раз уже плавали за рабами? — Уилсон опустил в черную воду и поднял леску. — Семнадцать с половиной футов, — крикнул он в сторону кормы.

— Да, да, — ответила Крикет из штурманской рубки.

— Мы пиратствуем шесть лет, — сказал Шлюбер. — В среднем три операции в год, значит, нынешняя — восемнадцатая или двадцатая по счету.

— Подозреваю, если бы неудача, судьба или Фемида, называйте как угодно, захотела настичь вас, то это случилось бы после третьей или четвертой операции. По моим прикидкам, можете спать спокойно.

— Вы не понимаете, — возразил Шлюбер. — Эта операция отличается от предыдущих. Раньше мы никогда не проникали внутрь страны. Честно говоря, у меня поджилки трясутся. Старый «Шторм кар» слишком велик для плавания по рекам. Эта посудина — в самый раз, она доплывет до озера Цуванга, забытого Богом, и, надо сказать, вполне заслуженно. А до этого мы зайдем в Кемал, или Брас, или в любую другую из полудюжины факторий, размещенных вдоль берега реки выше Ригалы, и заберем груз у местных оптовиков. Перекупщики совсем обнаглели, наценки иногда достигают двухсот десяти процентов за голову. Капитан Пейдж решил избавиться от каких бы то ни было посредников. Мы идем к святому источнику, друг мой. Дело рискованное, если вы спросите меня, но и потенциальный доход чрезвычайно велик.

Уилсон опустил груз на несколько футов, и свинец прошуршал по борту. Черный сорокопут пролетел над носом.

— «Ужас» возьмет на борт рабов? — спросил спокойно Уилсон.

— Именно так, — ответил Шлюбер. Дым от его сигареты облачком повис в плотном воздухе.

Уилсон сделал над собой усилие, чтобы не сорваться:

— И сколько человек вы сможете поместить в трюм? Двадцать? Тридцать? Похоже, игра не стоит свеч.

Шлюбер бросил окурок в черную воду.

— В данном случае речь идет не о людях в полном смысле этого слова. Иво — скорее животные. Маленькие негодяи даже не умеют говорить по-человечески, они издают какие-то щелкающие звуки вроде бурундуков.

Уилсон вспомнил дикие, пустые глаза женщин иво в Ригале и содрогнулся.

— Так сколько же вы сумеете затолкать в трюм? — услышал он собственный голос.

Мутная вода Мвтутси с легким шипением обтекала корпус корабля.

— От восьмидесяти до ста. — Шлюбер пожал плечами.

Уилсон стремительно подвинулся к немцу и процедил сквозь зубы:

— Вы, паршивые сукины дети!

Шлюбер сделал шаг назад и покачал головой:

— Я знаю, что вы думаете. Но вынужден вас огорчить. По сравнению с тем, что я уже видел, трюм, набитый невольниками, не производит на меня впечатления.

— Что может быть хуже работорговли?

— Как-нибудь я расскажу вам историю моей жизни, — сказал Шлюбер, — а пока ограничусь следующим. У меня была хорошая работа в одной из лучших франкфуртских фирм, занимающихся анализом хозяйственной деятельности, хорошенькая подружка, почти новый «Порше-911» и милая квартирка. В конце недели мы с друзьями играли в футбол и потребляли добротную немецкую пищу в приличных ресторанах. Мы пили пиво и время от времени покуривали травку. И я бросил это не без сожаления. Я был мертв. Потому что цивилизация, одаривая благами, ими же и убивала нас. Ставка нулевая. А здесь, — он указал на джунгли, — я по крайней мере чувствую, как бьется мое сердце.

Уилсон отвернулся и начал поднимать грузило, демонстрируя несгибаемой спиной презрение к собеседнику. Шлюбер, не зная, что предпринять, выругался и удалился в октаэдр. Впрочем, по правде говоря, Уилсон слишком хорошо понял немца. Он в свое время испытал такую же скуку. Она взвинтила ему нервы, вырвала его из ласковых объятий Андреа, из комфортабельной, хотя и бедной квартиры, где он беззаботно прожил восемь лет, и бросила в глубь африканского континента в компании самых отвратительных людей в мире.

Несколько секунд спустя по правому борту ровная гладь воды Мвтутси забурлила, и Уилсон заметил мутный взгляд доисторического глаза и покрытый твердой кожей бок. Это всплыл и снова ушел под воду крокодил. Пугающая тишина джунглей восстановилась.

 

11

Утреннее солнце осветило унылый ландшафт. Джунгли и болота Улунди остались в ночи. Река текла мимо обуглившейся земли с покореженной боевой техникой. Черная безжизненная местность уходила в грязную даль. Вода воняла жженой резиной.

— Это дело рук анду, — прокомментировал обстановку Пейдж. — Около пяти лет назад они обработали площадь шириной в тридцать миль дефолиартами, оставшимися после вьетнамской войны. Этим анду сразу остановили продвижение бупу в направлении Семе. Операцию задумал и осуществил генерал Атуре из АПП. Это был хитрый негодяй, мать его так. «Единственной целью войны, — сказал он мне однажды, — является победа. Кого интересует прочий результат?»

Уилсон смотрел на берег поверх броневых листов, окружавших штурманскую рубку. Кое-где вопросительными знаками торчали кости.

— Сколько времени уйдет на то, чтобы деревья и трава снова выросли?

Пират рассмеялся, оскалив по-волчьи зубы:

— Римляне посыпали окрестности Карфагена солью, чтобы там больше ничего и никогда не росло. И эта территория останется безжизненной по крайней мере еще тысячу лет.

В полдень они проплыли мимо покинутой деревни бупу, за ней снова начались джунгли. Река сузилась до двадцати ярдов. Заросли были настолько густы, что закрывали небо.

— Следите за джунглями, — сказал Пейдж. Уилсон расценил его слова как приказ, пошел к оружейной комнате и взял бинокль.

— Ничего страшного, — успокоил капитан. — Это просто для удовлетворения вашего любопытства.

Уилсон с глупым видом полчаса смотрел в сторону правого берега, пока не увидел огоньки между деревьями.

— Иво, — ответил пират на вопрос Уилсона. — Примитивная мелюзга поклоняется свету.

— Вы имеете в виду солнце?

— Нет. Они поклоняются свету, точнее, электрическим фонарикам. Никто не знает почему. Возможно, потому, что в глубине джунглей, где они живут, чертовски темно. Они собственную мать готовы продать за пяток фонариков, за пару — любимую бабушку. Знаете, что мы везем в трюме?

— Нет.

— Десять ящиков дешевых фонариков с Тайваня. Батарейки отказывают через пару недель. Для иво фонарики — все равно что наркотик. Они все время хотят больше и больше света.

За час до наступления темноты рядом с «Ужасом» появился иво в маленькой, не больше кухонной раковины, лодке, выдолбленной из цельного куска дерева. В волосах у него торчали длинные черные перья, потускневшие от грязи. Грудь и руки пересекали белые полосы, такой же краской были обведены глаза. На шее на куске шпагата висел красный пластиковый фонарик. Иво поднес его к подбородку и несколько раз включил и выключил. На фоне зеленой мглы высвеченное лицо напоминало череп. Иво щелкал фонариком до тех пор, пока течение не унесло его от корабля.

 

12

Озеро Цуванга в послеполуденном солнце сверкало сусальным золотом. Острый пик горы Мосумбава виднелся над ближайшими холмами, дул прохладный ветерок. Стоя на носу яхты, Уилсон наполнял грудь свежим воздухом, смотрел, как ветер шевелит заросли рогоза И как над ними кружатся ярко-красные птицы. По поверхности озера пробегала легкая зыбь. Летающие рыбки, выскакивая из воды, были похожи на россыпь серебряных монеток. Уилсон видел пеликанов и бакланов, ныряющих за рыбой или ссорящихся между собой, грациозно покачиваясь на волнах. В туманной дали желтел парус рыбацкой лодки бупу, которая направлялась к берегу.

Озеро было знаменито не только своей красотой, но и мрачной историей. Мало кто из белых людей, посетив его, оставался в трезвом уме и твердой памяти. И это за 150 лет исследования Африки европейцами. Уилсон читал в «Нэшнл джиографик» статью об открытии Цуванги. Сэр Олвин Кэйрю искал исток Нигера, бывший в то время великой географической загадкой, в 1830 году. После полутора лет, проведенных в Центральной Африке, еле живой и голодный, Кэйрю добрался до залитых солнцем берегов Цуванги. Это событие как он потом писал, было чем-то вроде светлого пробуждения от темных ужасов джунглей.

«Кэйрю прав, — думал Уилсон, — свет здесь и вправду радует глаз». Однако час спустя он почувствовал присутствие чего-то тревожного, непонятного. Вызывающий беспокойство оттенок туманил голубизну солнечного неба над палубой. Красота, царившая вокруг, не нуждалась в человеческом созерцании. Озеро просто дышало отчужденностью. Пристально вглядываясь в голубые воды, Уилсон понимал, что случилось с Кэйрю, — избыток света свел его с ума. Во вторую свою экспедицию на английском барке «Александер Поуп» он взял, помимо обычного снаряжения, сто пятьдесят почтовых голубей. Две преданные птицы, достигнув британской прибрежной фактории в Вильямспорте, доставили неразборчивые послания о гигантских змеях, лилипутах и бабочках величиной с детского воздушного змея. После этого Кэйрю исчез навсегда.

В 1882 году на базаре в Бонголе чиновник Западноафриканской компании выменял у вождя бупу на охотничий нож английское издание комедий Гольдони в кожаном переплете. С удивлением он спросил у вождя, откуда у него этот томик. Вождь ответил, что давным-давно, когда еще был жив его дед, белый человек подарил эту книгу племени иво и нырнул в озеро, чтобы жить среди рыб. На форзаце книги темнели слова, написанные, похоже, кровью: «Бойся восходящего».

Небо окрасилось в лавандовый цвет, гора и волны сделались неописуемо красивыми. И Уилсон подумал, что кости великого Кэйрю, возможно, сейчас покоятся как раз под килем. Отмытые добела холодными течениями, они лежат среди безымянных моллюсков и странных анемонов, кости англичанина, поглощенного Африкой.

 

13

«Ужас» на малом ходу вошел в небольшую бухту в западной части озера. Вдоль воды на участке длиной примерно в полмили зазубринами на ровном месте возвышались строения. В сумеречном освещении Уилсон различил военные палатки и сборные дома из гофрированной жести рядом с традиционными конусообразными хижинами бупу из просмоленного тростника. В северной части деревни, на насыпном холме, стояли клетки высотой около четырех футов, обнесенные забором, и колья, увенчанные человеческими головами. Ветер гнал тучи москитов и трупных мух.

— Это единственная база бупу в стране иво «Мгонго эпо» — «Место слез», — сказала Крикет.

Уилсон принял информацию молча.

— Существует, по-видимому, двести кланов иво, которые ведут постоянные междоусобные войны. Я знаю, ты хочешь сказать: воюют и продают друг друга в рабство по нашей вине, им нужны фонарики, которые лежат у нас в трюме. Ну так вот, иво занимаются самоистреблением с незапамятных времен и будут продолжать делать это, когда мы уйдем.

Крикет начала пластами сдирать с запястья обгоревшую кожу. Нос облез и покраснел раньше: средство против загара кончилось еще в Ригале. Она сняла солнцезащитные очки. От глаз, обведенных белыми кругами, разбегались морщинки, которые свидетельствовали о каких-то переживаниях.

— Мне все это так же не нравится, как и тебе, — сказала Крикет. — Но нам придется на некоторое время смириться с этим.

— Ты все время говоришь мне об этом.

— Два года такой жизни, и мы — в Париже. Попытайся думать о нем в течение ближайших дней.

— Да, но через сколько трупов придется перешагнуть, прежде чем мы окажемся на Елисейских полях?

Крикет отвернулась и ничего не ответила.

«Ужас» слегка накренился вправо, когда Мустафа спускал на воду моторную лодку и перелезал через борт. Вместе с ним в лодку сели Пейдж и Шлюбер. Взревел двигатель мощностью в семьдесят лошадиных сил.

— Мы едем в деревню! — прокричал Пейдж, перекрывая монотонное рычание двигателя. Потом он недовольно махнул рукой, Мустафа прибавил газу, и они заскользили назад к тому месту, где у кормового леера стояли Уилсон и Крикет. Пейдж из резиновой лодки смерил их оценивающим взглядом. — Ситуация может оказаться не совсем обычной, и пусть твой муж знает это, — сообщил пират, смотря в глаза Уилсону.

— О'кей, папа, — сказала Крикет.

— Никакой привередливости, никаких разговоров о чертовой нравственности среднего класса, никаких бабских истерик. Понял, гражданин?

Уилсон, помолчав, ответил:

— Пошел ты на хрен, старик.

У Пейджа отвисла челюсть.

— Мустафа, — только и произнес он. Африканец снова прибавил газу, и лодка, задрав нос, помчалась к берегу.

Уилсон следил за тем, как они удалялись. На каменистом берегу в наступающей темноте их поджидали несколько негров.

Час спустя Крикет, Уилсон и Нгуен собрались в рубке, чтобы поужинать холодными закусками. Цифровые приборы на навигационном пульте светились веселыми рождественскими огнями. Уилсон съел бутерброд с сыром и помидором, а также оставшийся от обеда луковый суп с картошкой. Крикет ограничилась салатом и рисовыми пирожками с медом. Вьетнамец умял, орудуя деревянной ложкой, холодную фасоль «фава». Опершись о гакаборт, он смотрел на них, подобно филину, замыслившему недоброе. На коротких радиоволнах сквозь звонкие помехи иногда пробивалась морзянка.

— Капитан Амундсен мог читать телеграфный код, как газету, — сказал Уилсон, думая о своем.

— Забудь об Амундсене, — прошептала Крикет. — Сейчас главное в нашей жизни — не оглядываться в прошлое.

— Капитан Амундсен умереть, — резюмировал Нгуен. — Стать добыча акулы.

— Мне бы хотелось, чтобы все произошло наоборот, — ответил Уилсон. — Чтобы твоя задница стала добычей акул.

— Я не знать, сколько ты оставаться жить, придурок. Это место для тебя не годится. Я чувствовать, как в воздухе витать несчастье. Может быть, именно здесь твоя удача покидать тебя. — Кок тихо хихикнул, почти детский смех повис в темноте.

— Нут, — Крикет показала на кока пальцем, — мне надоело твое дерьмо.

С берега донесся пронзительный крик, за ним людской гам.

Все трое повернулись в сторону деревни, которая сейчас, в начале ночи, просматривалась как смешение огня и дыма костров.

— Они начали, — спокойно сказала Крикет, пряча лицо в тени. — Я не хочу слышать то, что там происходит. Запустите двигатели, мистер Нгуен. На рассвете мы вернемся обратно.

Кок, помешкав в нерешительности, пожал плечами и взялся за рукоятки управления. Вскоре послышался успокаивающий гул работающих двигателей. Крикет отвела корабль примерно на милю к середине озера. Заглушив моторы, она бросила якорь в темную воду, но дна он не достиг: озеро Цуванга — одно из глубочайших в мире. Якорь повис в холодной пучине, словно в космосе. «Ужас» дал крен на правый борт, что было заметно на черном фоне горы Мосумбава.

— Нам придется не спать всю ночь, чтобы «Ужас» не снесло на камни, — отреагировала на это Крикет. — Впрочем, я и не собиралась спать, а ты?

— Нет, — ответил Уилсон.

— А я собирался, — сообщил кок и исчез в трюме. Автоматическая лебедка вернула якорь в исходное положение, и «Ужас» лег в дрейф до утра. Огни не зажигались. Было лишь беспорядочное мигание звезд и легкое мерцание приборов.

Крикет расстегнула кофточку и сняла шорты. Она стояла голая в свете звезд, но ее тело фосфоресцировало еще и само по себе.

— У нас рабочий медовый месяц, — напомнила она.

— Да, — подтвердил Уилсон.

— Тогда займись со мной любовью, — сказала Крикет, понизив голос на октаву. Она села на скамью и расставила ноги. — Надеюсь, мы будем говорить это друг другу через пять и через десять лет. Представь, что мы находимся в увеселительном круизе, например по Женевскому озеру. Нет, лучше по озеру Комо. Сейчас прекрасная летняя ночь, наши дети спят внизу, я твоя жена и я люблю тебя, а ты любишь меня…

— Заткнись, — велел Уилсон, подошел к ней и встал на колени.

 

14

В середине следующего дня к «Ужасу», разрезая гладь воды, подошли два моторных скифа.

Шесть солдат ПФБ в рабочей униформе поднялись на борт. Уилсон заметил на них ожерелья из сухофруктов. Приглядевшись, он понял, что ошибся, это были не сухофрукты, а сморщенные человеческие уши. Лбы украшали связки из человеческих зубов и костей пальцев. Один из солдат подал несколько команд на языке бупу и показал в сторону берега. Остальные разбрелись по палубе, от них веяло опасностью, как от людей, которым все осточертело.

— Что происходит? — спросил Уилсон с невольной дрожью в голосе.

— Спокойно, — ответила Крикет. — Нам предстоит участвовать в своеобразной церемонии. Она символизирует подписание контракта между покупателем и продавцом. Должна предупредить тебя: это отвратительно. Не делай никаких глупостей и сдерживай тошноту. У Уилсона похолодел затылок:

— Шутить изволишь?

— Отнюдь.

Уилсон закрепил на поясе револьвер и штык и сел в ведущий скиф. Подойдя к деревне, Уилсон почувствовал запах крови. Попутчики не проронили ни слова. В воздухе висел красноватый дымок, вкусно пахло жареным мясом. Посреди улицы желтая собака грызла длинную кость. Миновав дом из гофрированной жести, они прошли по узкой тропе между клеток, сделанных из необработанного дерева. Уилсон был вынужден взглянуть на клетки дважды, чтобы убедиться: зрение его не обманывает. В клетках — плечо к плечу, спина к спине — стояли люди. Мужчины и женщины ростом не более четырех футов во все глаза смотрели на солдат, некоторые протягивали руки, и воздух дрожал от укоризненно-печальных пощелкиваний.

Забор вокруг клеток состоял из металлических стержней, к которым были привязаны человеческие кости. Над воротами хитроумной пентаграммой висели черепа. Уилсон быстро сосчитал в уме, получилось, что на сооружение забора потребовалось несколько тысяч скелетов. Сердце у Уилсона на мгновение замерло от ужаса. Деревенская площадь показалась ему скользкой. Посреди площади стояли столб и каменный стол. К столу была привязана нагая женщина иво, около нее в красной грязи валялась коза с перебитыми ногами.

Капитан Пейдж со своей командой разместился под навесом, скроенным из старого парашюта. Под более широким пологом слева от них сидел в кресле-качалке негр. Кроме головного убора высотой в пять футов, изготовленного из ребер и перьев, и трех нитей бус из человеческих коренных зубов, на нем ничего не было. Татуированное тело поражало многочисленными шрамами. В его глазах сверкало безумие. В правой руке негр держал нечто похожее на фаллос, завернутое в золотую фольгу. Прямо за креслом стояли по стойке «смирно» два голых юноши. Их неимоверно большие детородные органы были притянуты к бедрам кожаными ремешками. Чуть поодаль шастали офицеры ПФБ.

— Наконец-то появились вы и ваша семья, капитан, — вежливо произнес негр на чистом английском языке. — Пожалуйста, представьте нас.

Пейдж подвел Крикет и Уилсона к креслу.

— Майор Чарльз Мпонго и его штаб, — сказал пират. — Мои дочь и зять.

— Очень рад с вами познакомиться, — сообщил майор, вращая глазами, как тот персонаж из пьесы Оскара Уайльда, что вознамерился съесть последний бутерброд с огурцом.

Уилсон, поколебавшись, шагнул вперед и протянул руку. «Нечасто же, — подумал он, — выпадает удача встретиться с самим дьяволом».

— Уилсон Лэндер, сэр.

Его поступок явно удивил майора. Офицеры стремительно придвинулись к креслу, но негр жестом отправил их на место и вяло пожал протянутую руку. При этом он улыбался, хотя глаза свирепо горели.

— Ваше имя кажется мне знакомым. Мы с вами раньше не встречались?

— Не имею понятия, где бы это могло быть.

— Например, в Лондоне.

— Я никогда не бывал в Лондоне.

— Прекрасный город, когда нет дождя. Особенно хорош весной.

Майор потряс штуковиной в фольге, офицеры рявкнули «да, сэр» и опустились наземь.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил майор. Пейдж, Крикет и Уилсон присели на корточках у его ног. — Существует несколько вопросов, которые я хотел бы с вами обсудить, прежде чем начнутся торжества.

— Беседа может занять много времени, — шепнул Пейдж на ухо Уилсону. — Мы слушали этого ублюдка всю ночь напролет. Закурите-ка лучше сигару.

Он подал гаванскую сигару, и Уилсон увидел, что это сигара из коллекции капитана Амундсена. Сначала Уилсон хотел отказаться, потом передумал и взял сигару на память о мужественном человеке. Когда он прикуривал, майор встал и начал свою речь:

— Несколько лет назад великий Секуху, да прославится имя его, призвал нацию возродить прежние традиции, традиции наших предков. Великий Секуху знал, что мы хранили в своих сердцах. Мы, бупу, не такие, как бледнолицые европейцы, которые завершают сделку о продаже людей простым пожатием рук, после чего идут в банк и подсчитывают барыши. Как это аморально — хуже того, банально! Мы, бупу, знаем: продав кровь от крови своей на каторжные работы, необходимо умилостивить нашего кровожадного бога древними способами — жертвоприношением, танцами и страстью.

Он вновь потряс толстым фаллосом, и офицеры вновь рявкнули «да, сэр».

Уилсон, не слушая, пускал в голубое небо колечки дыма. Одно облачко напоминало Джорджа Вашингтона, другое — старый «бьюик».

— Я знаю западную жизнь, — вещал майор. — Я был узником ваших городов, пассажиром ваших автобусов и такси. Некоторое время я был студентом Лондонской школы экономики, где изучал отливы и приливы мировой валюты, подобно тому как сейчас изучаю печень девственниц с Божьего соизволения. Я спал со многими вашими женщинами, я ел вашу безвкусную пищу, ваши сосиски с пюре, ваши гамбургеры, и я говорю вам здесь, что мир, который вы создали, — пуст! Ваши сердца — пусты. Ваши женщины — пусты, потому что отказываются рожать детей. Вы не заслуживаете уважения своих предков, которые когда-то строили дороги и школы, покоряли землю и расшифровывали то, что она говорит. Вы ничего не уважаете, ни во что не верите. Ваш Бог от вас отвернулся…

Майор говорил в том же духе часа два. Довольно часто он вскакивал с кресла, подпрыгивал на одной ноге, энергично жестикулировал. Голос переходил с рычания на шепот и обратно. Уилсон успел немного вздремнуть. Женщина, привязанная к столбу, вышла из забытья и начала визжать. Визг очень неприятно контрастировал с речью майора. Наконец африканец сказал все, что хотел, и подал знак золотым предметом. Ворота открылись, площадь заполнилась солдатами и обнаженными женщинами. Начались танцы.

Странное свечение над озером Цуванга на западе, вздрогнув, померкло. Туземцы запалили факелы и продолжали танцевать под стук барабанов, дребезжание музыкальных инструментов из тыкв и монотонное завывание тысячи голосов. Три часа спустя Уилсон уже не мог выносить ни танцев, ни танцоров, ни музыки. Все слилось в потный вонючий кошмар из человеческой плоти и грохота музыкальных инструментов. На небе мигали покрасневшие в свете факелов звезды. По рукам пустили бутылку теджии, и Уилсон сделал большой глоток, отчего кончики пальцев ног онемели и появилось желание впасть по примеру окружающих в транс. Над горой Мосумбава вопросительным знаком повисла красная луна.

Вдруг Крикет сняла кофточку и присоединилась к танцующим. В багряном лунном свете ее бледные груди выглядели непристойно живыми. Уилсон, съежившись, отполз в тень. Ночь пеленой скрывала то бесстыдство, которое творили люди. Майор Мпонгу громко испортил воздух, и вмиг наступила тишина. Танцоры замерли. Уилсон услышал, как со стороны озера дует ветер, услышал частое и тяжелое дыхание танцоров. Факелы бросали свет на забор из костей.

Ворота, украшенные черепами, вновь распахнулись, и появились изможденные иво. Пластмассовые фонарики, которые обычно висели у них на шеях, исчезли. Во мраке ночи зазвучали негромкие вздохи и пощелкивания.

— Все это кажется мне бессмысленным расходованием людских ресурсов, — услышал Уилсон слова Пейджа, пришедшие неизвестно откуда. — Но это их культура. Кто мы такие, чтобы учить их уму-разуму?

Уилсон вспомнил рассказ Пейджа о Карфагене. Окончание этой истории известно из книг. Римляне ужаснулись, когда, выйдя на поля Танит, увидели неисчислимое множество детей, принесенных в жертву злой богине, и именно поэтому они разрушили Карфаген и посыпали землю солью.

Крикет наклонилась к уху Уилсона и прошептала:

— Можешь жалеть их, если хочешь. Но учти: на прошлой неделе они продали своих соседей, уготовив им такую же судьбу.

— Какую судьбу? — прошептал Уилсон в ответ, но в следующий момент майор вскочил с цветастого кресла-качалки и поднял золотистый жезл. Танцоры рассыпались. Солдат подошел к столбу и одним ударом мачете обезглавил привязанную женщину. Из шеи мощной струей хлынула кровь; голова упала в грязь. Майор издал гортанный крик. Пигмеев, квакающих, как больные лягушки, погнали к каменному столу, и началась резня. Воздух наполнился кровавым туманом. Уилсон пытался не слышать животный визг, треск разбиваемых суставов, скользящий звук выпускаемых наружу внутренностей — весь набор звуков, порождаемых усердными бесчувственными мясниками. Юные слуги майора смотрели на бойню, открыв рты, гигантские пенисы натягивали ремешки.

Уилсон осторожно встал. Никто не видел, как он проскользнул вдоль забора и нырнул в ворота, украшенные черепами. У клеток, где содержались рабы, часовых не было. Уилсон с помощью штыка открыл дверцы и принялся резать веревки на пленниках. Иво смотрели на него как сонные дети, испуганные и не понимающие, что происходит. Уилсон вывел несколько человек в узкий проход между клетками и подтолкнул, показав штыком на джунгли, до которых было не более пятидесяти ярдов.

— Идите. Идите домой, — добавил он, словно разговаривал с собакой, потерявшей хозяина.

Пигмеи быстро растворились в темноте.

Уилсону потребовалось около двух часов, чтобы освободить всех пленных. Он принялся считать их, но сбился после пятисот. Когда клетки опустели, он, совершенно измученный, сел, опершись спиной на одну. Небо по-прежнему оставалось черным, но звезды потеряли блеск, а красная луна зашла за горизонт. Близился рассвет.

Невесть откуда прилетела бабочка, покрытая нежным розовато-желтым пушком. Уилсон достал револьвер из кобуры, взвел курок и положил оружие на колени. Потом, сам не зная зачем, взял два фонарика иво, приставил к подбородку и нажал кнопку включения. Бледный свет коснулся его щек подобно благословению.