В тот вечер я вернулся домой затемно и с удивлением обнаружил, что не погасил свет. В гостиной мягко светился торшер. Это мне совсем не понравилось. Я не забываю выключать лампы. Может, приходила Фэй? Или кто-то из детей? Я зачем-то настоял, чтобы Фэй взяла ключ от моего дома, а теперь страшно жалел об этом. Есть люди, которые цепляются за отношения, даже когда все уже кончено, и я из их числа.

В остальном квартира выглядела как обычно, ни малейших признаков вторжения. Наверное, я сам оставил торшер горящим, когда уходил. Конечно, голова была забита другим — срывом Штына, простоем с книжкой, страхом за «Гоупойнт». Я стянул пальто, задернул шторы и сразу же направился за бокальчиком своей службы спасения.

Поставил музон. Порой мне сдается, что человеку моих лет, в полутьме потягивающему винцо наедине с собой, следовало бы внимать концертам Баха для виолончели, но мой выбор — «Джем» и «Стрэнглерс». Или «Баззкокс». Не подумайте, будто я слэмую по комнате, просто под эту музыку чувствуешь себя не так одиноко.

Зазвонил телефон. Мой сынуля Робби.

— Погоди, — сказал я. — Сейчас выключу.

— Люсьен говорит, что…

— Как дела? — перебил его я.

— Нормально. Люсьен говорит, что…

— Нет. После «нормально» нужно спросить: «А ты как поживаешь, папа?» Всего лишь маленький ритуал, согласен, но это важно.

Пауза.

— Люсьен говорит, что…

— Ясно, ритуалы тебе не по душе. Так что же говорит Люсьен?

— Он заплатит за теннис и фехтование, если ты заплатишь за Гластонхолл.

— То бишь, если я оплачу салат, горячее и десерт, он раскошелится на зубочистку?

— Чё?

— Небольшой жизненный урок, Робби. Если просишь денег, будь вежлив, уважай ритуалы, а самое главное — покрепче сжимай очко.

— Чё?

Я бросил трубку. Иногда стоит отвести душу и побыть мерзавцем. Затем врубил «Баззкокс». На полную катушку.

Не прошло и пяти минут — снова звонок. На этот раз Фэй. Желает знать, в чем дело.

— Он прямо взбесился, — сказала она. — Так шандарахнул своей дверью, что аж петля отлетела.

— Найди отвертку. Сними оставшиеся петли. Скажи ему, что получит дверь обратно, когда научится ею правильно пользоваться.

— Давай серьезно. Он хочет поговорить о Гластонхолле.

— Что-что? За этой чертовой музыкой ничего не слышно.

— Так выключи!

— Не могу, у меня тут народ. Сама знаешь, какой нынче молодняк пошел.

— Какой еще молодняк?

— Прости, ничего не слышно. Передай ему, пусть перезвонит, когда перестанет дуться. Пока!

Весьма раздраженный, я налил себе еще один бокал красного забвения и включил домашний комп. Ненавижу ли я своего мальчишку? Нет, конечно. Просто хочу вычесать из его головы гнид фанаберии, а заодно оставить память о том, что в самые важные годы его жизни я терпеливо и настойчиво учил его не быть скотиной.

В озлоблении пьешь как проклятый. Иногда аж трясешься от гнева — но притом ни в одном глазу. Чист как стеклышко. Пить в припадке ярости — все равно что нестись на бензовозе в пылающую нефтяную скважину со скоростью сто миль в час.

Я проверил электронную почту. Удаляя спам быстрыми щелчками по кнопкам, притормозил на письме, озаглавленном «Вторая попытка». Снова от Анны. От Ясмин. Короче, от нее.

Она извиняется за то, что дублирует прошлое послание. Ее почтовый аккаунт барахлит, и бывает, что письма теряются. Спрашивает об Антонии и «Гоупойнте». Про Эллиса ни гугу. И в заключение — она «не прочь посидеть за бокалом вина или чашечкой кофе» в любое время.

Не прочь посидеть? Опять двадцать пять, подумал я. В честь чего? Что ей нужно? Сомневаюсь, что антикварные книги. Возможно, пытается заполучить работу, рекомендацию, чей-то телефон или еще что-нибудь в этом роде. Странно все это. Потом я подумал — а может, ее науськивает Эллис? Гадкий рифмоплет ничуть не верит моей оценке «Гордости и предубеждения», и он совершенно прав: его чрезмерно чуткий хоботок унюхал не ту крысу. Неужели так и есть? Может, он думает, что жеробом винца развяжет мне язык и ей удастся что-то выведать?

Чего только в голову не взбредет! Похоже, мое сердце за все эти годы превратилось в бурдюк. Аутентичный, из дубленой козьей шкуры, трижды простроченный, пропитанный дегтем, с герметично закупоренным горлышком. Ничто не входит, ничего не выходит. Сколько бы я ни выпил, из меня ничего не выдавить, если сам не захочу. Я нажал «Удалить»: сгинь, бесстыжая девка.

Но тут выскочило окошко: «Вы уверены?» И я подумал: «А и впрямь, уверен ли я?» Поднялся, приглушил звук проигрывателя и состряпал ответ: незатейливый, шутливый, но достаточно отстраненный. И едва я его отправил, как услышал стук в дверь.

Штын пришел.

— Сколько ж можно! Четверть часа в дверь тарабаню, чуть не вышиб нафиг! Уже и уходил, обошел кругом квартала, опять вернулся и по новой. Музон твой слыхать, а тебя отсюда не добудишься!

Под мышкой у Штына торчала здоровенная папка для эскизов. Он проследовал на кухню, расстегнул молнию и принялся выкладывать на стол свои работы.

— Готово? — с надеждой спросил я.

Он одарил меня лучезарной триумфальной улыбкой:

— Почти.

Он пришел отчитаться о своих успехах, а не о финале. У меня сердце упало. Не совсем, конечно, но частично оборвалось, скособочилось, затрепыхалось. Я скрыл разочарование и, пока он скидывал пальто и раскладывал образцы, плеснул ему в бокал винца.

— Ты только глянь, какую я веленевую бумагу для футляра заделал, — гордо сказал он. — Лучше не бывает.

Я предпочел бы самой восхитительной обертке готовую конфету.

— Превосходно.

— Это чтоб не терять времени, пока жду закрепления и всего такого прочего.

Я понятия не имел, о чем он. Взял со стола один из образцов. Пятнистый, истрепанный, пахнет вроде бы точно как надо. Еще там лежали переплетные крышки — зеленый полусафьян с золотым тиснением на корешках. Их оставалось только измять. Все, что я увидел, выглядело отлично — не придерешься. Сделано-то мастерски, но еще и близко не готовая книга. Не говоря уж о том, что нам нужны две копии. Выходит, еще ждать и ждать. Я вернул образцы на место.

— Поздравляю, Штын, ты снова на высоте.

Услышав комплимент, он только моргнул.

— Как ты добился такого чудесного запаха?

Он дернул головой и отвел глаза. Я и не хотел, чтобы он рассказывал. Вопрос был риторическим.

— Как насчет отпраздновать, Уильям?

— Обязательно. Когда все будет готово.

— Волноваться не о чем, — сказал он, загружая образцы обратно в папку. — Считай, практически готово. Бери пальто.

— А не рановато ли? Я хочу сказать — когда точно ты планируешь закончить?

— Всему свой срок, Уильям, всему свой срок.

— Я держу нашего парня на крючке. Мы ведь не хотим, чтобы он сорвался?

— Бери пальто, говорю же. Джез уже в пути. «Агнец и стяг».

Значит, Ковент-Гарден. Штын оставил образцы у меня, чтобы забрать по дороге домой. Мы поймали такси. Я продолжал нахваливать мастерство Штына, надеясь, что лестные слова подстегнут его. Но в ответ услышал: «Хватит заливать, Уильям».

В Ковент-Гардене как-то не ожидаешь встретить заведение вроде «Агнца и стяга», с закосом под постоялый двор былых времен. Публика тут самая разношерстная, к тому же полно бесов — они толпами слоняются среди всех этих старинных деревянных штуковин, но к людям почему-то не лезут. За стойкой устроился Джез, а перед ним — ведерко со льдом и бутылкой шампанского да три пустых бокала.

— Мне бы чего-нибудь без пузырьков, — проворчал я.

— Ой, не брюзжи, — сказал Джез. — Штын, вели ему праздновать.

— Празднуй, — велел мне Штын.

Джез прихватил ведерко, я взял бокалы, и мы расположились за столиком в углу. Разлили шипучку, чокнулись и прикинулись, будто дело в шляпе. Я вполне сознавал, что цель у этого абсурдного «празднования» одна — унять мое беспокойство. Не вышло.

Порядок у нас был заведен вот какой: мы с Джезом оплачивали Штыну все материалы, а потом вычитали их стоимость из его гонорара — заметим, довольно скромного. Джез, вращавшийся на стыке искусства и моды, умело находил будущих покупателей. Мы с Джезом по взаимному соглашению жертвовали весь навар, за вычетом издержек, какой-нибудь благотворительной конторе (в этот раз — «Гоупойнту»).

Мы помолчали. Затем Штын спросил:

— Ну как тебе Нью-Йорк, Джез?

— Восхитительно. Просто улет. Зарядился кофеином, подышал гелием — и уже болтаешь как местный.

Я тоже бывал в Нью-Йорке. Однажды даже влюбился там, прямо в Центральном парке. Но это было бесовским наваждением — она оказалась демоном. Я не стал об этом упоминать, зато спросил:

— С кем-нибудь познакомился?

Джез неизменно с кем-нибудь знакомился. Такое впечатление, что мужчины и женщины стояли в очереди, чтобы ему отдаться. Он время от времени рассказывал нам о своих похождениях: курьезных, дерзких, причудливых. Но на этот раз только наморщил лоб и, вращая бокал, водоворотом закрутил в нем вино.

— Ага. Отставной военный.

— Неужто еще один гвардеец! — воскликнул Штын. Был уже у Джеза один приятель, служивший в Колдстримском гвардейском полку.

— В Америке нет гвардейцев, — сказал я.

— А то я не знал, — сказал Штын.

— Вообще-то, есть, только они вроде резервистов, — возразил Джез. — А он был офицером старшего командного состава Сто первой воздушно-десантной дивизии. Отличный парень. Но совсем плох — и душой, и телом. Этот обедненный уран портит ДНК почем зря. Зато уж он навидался там всякого. В боях.

Он взглянул на нас двоих, и мне подумалось: чего бы там ни навидался его любовник-офицер в Персидском заливе, теперь это касается и Джеза. Должно быть, мы слишком пристально на него пялились, потому что он почти заорал:

— Алё, пейте давайте! Мы же празднуем!

В общем, мы выпили и нашли более веселые темы для разговора. А может, просто сделали вид.

Я не большой любитель клубной жизни, но в тот день так набрался на тощий желудок, что меня уболтали посетить какой-то грот, освещенный одними лишь свечами и задрапированный алым велюром в стиле парижского борделя. Джез был здешним завсегдатаем. Это было одно из тех мест, где неузнаваемые знаменитости тусуются с иностранными футболистами. Джез окликнул парочку величавых, словно статуи, девиц, с которыми когда-то снимался. Они оказались вполне компанейскими. Мы со Штыном были в ударе — девчонки от нас угорали. Я заметил, что футболисты приглядываются к нам, пытаясь понять, какой от нас может быть прок. Красная плесень и веленевая бумага, ответил я мысленно, попробуйте-ка нюхните вместо боливийского кокса.

Затем к нам присоединился представитель мелкой знати (во всяком случае, так о нем отозвались девушки). Этот джентльмен целых полчаса терпел наши (главным образом Штына) издевки, а потом стал ко мне клеиться, чем крайне позабавил Джеза. Тем временем я улучил минутку, чтобы поделиться с Джезом своими опасениями. Когда я поведал ему, что Люси снова бросила нашего общего друга, он согласился, что это может серьезно осложнить дело. Мы сошлись на том, что выбора нет — остается лишь ждать у моря погоды да надеяться на лучшее.

Я совсем опьянел и захотел уйти. Одна из девиц предложила меня проводить; кажется, ее звали Тара. Мы оказались почти соседями, так что вызвали одно такси на двоих. По пути к двери она взяла меня под руку; двое футболистов из «Челси» хищно следили за каждым нашим движением. Я так напился, что принялся дразнить их, изображая пас пяткой и удар головой. В ответ один грозно выпятил нижнюю челюсть, а в голодных полузащитничьих глазах второго читалось невысказанное «Паскуда!».

Пока мы ехали, Тара с придыханием поведала, что давешний аристократ — четырнадцатый в очереди на престол. А ведь до этой минуты она мне даже нравилась.

— Вот здесь будет в самый раз, — сказал я таксисту.

Прежде чем я вышел, Тара сдавила мне бедро:

— Не желаешь поразвлечься?

Я наклонился и чмокнул ее в щечку.

— Никогда в жизни за это не платил, — сказал я, — и не собираюсь начинать. Доброй ночи.

Она пожала плечами и открыла мне дверцу. Не важно, сколько я выпил; достаточно разок купить секс за деньги — и бесы повалят в твою жизнь косяком. Набегут стадами. Налетят роями.

Я так перебрал, что с трудом вставил ключ в замок. Зайдя внутрь, первым делом выглушил пинту воды, а потом сбросил туфли, упал в кресло и тут же погрузился в беспокойный сон, вернувший меня во времена учебы в педагогическом колледже Дерби.