Что же случилось дальше, после эпизода с Малькольмом? Много ли можно извлечь из памяти в тающем свете зеркала, в плавной смене кадров, известной в технике кино как наплыв?

Это было на ее пути к сестре. Вот как это было. Автостопом добирается на грузовике с прицепом до гавани в Рамсгейте. Да, правильно, дождь, потоки дождя. Стеклоочистители – ритмичные, гипнотизирующие. Около причалов самостоятельно вылезает из кабины. Машет рукой шоферу, веселому и коренастому уроженцу центральных графств; бросив на нее странный взгляд, он говорит: «Пока, блондиночка». Пробежка под ливнем – добывать билет. Трехчасовое ожидание.

Затем, держа над головой брошенную кем-то газету, тащится пешком под дождем еще с четверть мили, пока не находит отель. Об отелях известно достаточно много из горького опыта недолгой работы в службе эскорта Отряхивая воду и комки размокшей газетной бумаги с волос, она проходит через вращающиеся двери, уверенным шагом направляется в другой конец ярко освещенного вестибюля к общедоступному туалету. Вынимает из сумки ряд флаконов, похищенных из студии Малькольма, расставляя их на полочке умывальника. Наполняет раковину горячей водой, снимает мокрый жакет и блузку, откупоривает флаконы, с треском натягивает пару резиновых перчаток. Придирчиво разглядывает себя в зеркале: «Пока, блондиночка».

– Пока, – отвечает ее отражение. Крошечная белая искра вылетает, разделившись

надвое, из радужной оболочки глаза. Внимательно изучает собственные глаза в поисках других искр и только потом встряхивает флакон с черной краской для волос, смешивая ее с раствором-активатором. Выдавливает смесь на голову, тщательно втирая в корни волос. Она еще трудится, когда входят какие-то женщины, не то одна, не то две. У них сразу начинает щипать в носу от запаха аммиака и перекиси, но они предпочитают помалкивать. Брызги черной краски пачкают коврик. Фарфоровая раковина меняет цвет, но попадания краски на кожу удается в основном избегать. Тем не менее вокруг запястий образуются кольца потеков. Полчаса прошло, дело сделано, волосы черные как вороново крыло. Сбросив перчатки, наводит красоту на глаза, накладывая линии Клеопатры. Девушка-«нуар» .

На пароме находит место в смотровом салоне, укрываясь своим плащом в надежде поспать. Неудобный переезд. Тот же самый: Рамсгейт – Дюнкерк. Годы назад, когда она была школьницей, мать, отец, Мелани, она сама – все вместе на палубе пристально вглядываются назад, в удаляющуюся береговую линию; каждое мгновение словно отдельный снимок в серии фотографий. Держится за жесткую отцовскую ладонь. Его другая рука покоится на плече Мелани. Затем автомобильная поездка на юг, в Дордонь, к солнцу, сливовому дереву и голубятне, к библейскому золотому сиянию.

– Французский кофе, – заказал отец. – Свежие круассаны. Французский хлеб. Бифштекс аи poivre [21]С перцем (фр.).
. Красное вино.

– А нам можно выпить вина? – спросила Мелани.

– Можно?

– Мелани почти четырнадцать, так что Мелани может выпить вина, – заявил отец и поцеловал еe в губы; но, когда он прервал поцелуй, губы Мелани кровоточили.

– Можно мне вина? – настойчиво спросила мать.

– А мне? – закричала она. – Мне можно?

– В Париже, – ответил отец, – в Париже тебе можно будет выпить.

Дремота. Задремав, ощущает легкую лихорадку: еще не вполне оправилась после того удара по голове. Тупая головная боль не ослабевает и сопровождается нарушением зрения – так бывает при мигрени. Мерцание продолжается при закрытых глазах.

Затем кто-то осторожно трясет ее, чтобы разбудить. Паром пришвартовался, люди сходят на берег. Она моргает. Вино в Париже. «Водительство, – думает она. – Меня ведут ангелы».

При мысли о водительстве и при воспоминании о вине в Париже наставница Джесси прищуривается, глядя в зеркало, задержавшись в последний момент на том, что ей было открыто. Там было нечто такое, что следовало знать молоденькой девушке. Ей самой не составляло труда поверить в существование ангелов. Проблема заключалась в том, чтобы распознать их, когда они появляются. Люди постоянно сталкиваются с ангелами, но не узнают их. Так происходит потому, что они предстают в облике обычных людей.

Поправка: они и есть обычные люди (или, во всяком случае, обычные люди, в чьи тела на несколько кратких мгновений вселяется ангельский дух). Ангелы являются вестниками или даже самими посланиями, которые они приносят. Таково значение этого слова: «ангел» – греческое слово, означающее «вестник». Ангелы не приходят, хлопая сверкающими крыльями или трубя в фанфары. Нет, они являются как вестники, неожиданные учителя и наставники, как моменты вдохновения. Иногда они несут послания от высшей сущности к низшей – так бывает, когда они являются нам в снах. Иногда принимают материальную форму, показываясь среди туч или появляясь в зеркалах. Исполняя роли без слов в нескончаемом кинофильме жизни, где они доступны взору лишь тех, чьи глаза не затуманены усталостью.

Конечно, в тех случаях, когда ангелы являются в людском обличье, они выбирают для себя подходящее вместилище, нисходят, затрагивают по касательной, вмешиваются в дела, а затем оставляют человека, послужившего им вместилищем, все в том же неведении. Из-за этого временами бывает трудно отличить обычный добрый поступок от ангельского вмешательства Однако, что касается ее самой, она различает сверкающий шлейф, который всегда свидетельствует о наличии водительства и наставления.

В ту минуту, когда она приехала в Париж, она уже знала: почти наверняка кто-то будет ей помогать, наставлять ее, руководить ею. Даже там, на Северном вокзале, скорее всего, находились главным образом ангелы, и, если учесть, как важно было для нее попасть в Дордонь, от этих ангелов вполне можно было ожидать помощи и покровительства.

Но все случилось не так. Ее глаза снова обращаются к зеркалу, где продолжает прокручиваться прошлое.

Тремя днями позже, все еще пребывая в Париже и ожидая наставления свыше, она живет в дешевом общежитии на восточной окраине города; деньги на исходе, и ее мучает странное недомогание, которое не позволяет что-нибудь предпринимать. Кажется, чем ближе она к своему предназначению, тем менее определенной становится цель. Сестра, сестра! Однажды утром она просыпается и не может вспомнить даже название того места, куда ей следует направиться. Потом оно всплывает в памяти. Дордонь, Дордонь. Похоже на звон надтреснутого колокола.

Осматривая Нотр-Дам, блуждая по Монмартру, бесцельно слоняясь по площади Республики, она почти ничего не ест. Она словно утрачивает память всякий раз, когда пытается снова вернуться мыслями к Дордони. Как будто вспоминаешь, чтобы забыть. А теперь уже совсем близко. Забралась так далеко! Что ее останавливает? Что мешает?

На четвертый день вечером, примерно за полчаса до наступления сумерек, она забредает на кладбище Пер-Лашез, и ее поражает увиденное. Это не столько кладбище, сколько некрополь, и не столько некрополь, сколько поселение живых и для живых. Величественные мраморные сооружения больше напоминают маленькие домики, чем надгробия. Дорожки между могилами воспринимаются как идеально ухоженные городские улицы. По своим размерам кладбище похоже на маленький город. К питьевым фонтанчикам и колонкам подведена вода, аллеи содержатся в безукоризненном порядке, мусора почти нет, повреждения на памятниках чисто случайные. Ей приходит в голову, что этот некрополь находится в ведении какой-то необыкновенной администрации.

Несомненно, здесь не обходится без некоей скрытой власти и рабочей силы помимо муниципальной, и члены этого тайного альянса наверняка не числятся среди живых. Довольная собой, она проходит между готическими памятниками, пробираясь между миниатюрными классическими храмами и опутанными плющом ангелами, между обелисками, декоративными колоннами и мраморными портиками; тем временем сгущаются бледные сумеречные тени позади остроконечных шпилей на гробницах. Чем темнее становится вокруг, тем явственнее ощущение, что увеличивается количество разбитых усыпальниц; треснувшие постаменты двоятся, множатся расколотые плиты; крошечные трещины в камне расширяются, впитав темноту. И еще нечто возникает из гробниц: не мертвецы, не танцующие трупы – что-то другое. Туман, легкое свечение, успокаивающий фиолетовый свет.

А затем появляются кошки.

Следующий день она проводит в стенах общежития в ожидании сумерек, готовясь снова посетить кладбище Пер-Лашез. Якобы для того чтобы покормить кошек, берет черствый хлеб. Одичавшие кошки – вероятно, работники кладбища их прогоняют – выходят в сумерках, чтобы порыться в отбросах, оставшихся после посетителей. Кошки, невероятно многочисленные, бесшумно снуют между могильными камнями. Она чувствует себя заодно с ними, хотя дело не в том, что ей тоже хочется есть; потребность в пище – лишь часть чего-то иного, мерцающего на границе зрения и на краешке сознания.

Блуждая среди могильных памятников, сама похожая на призрак, она замечает впереди себя человека в кожаном плаще военного покроя с поднятым воротником; ей виден его мертвенно-бледный профиль. Она замирает. Человек поворачивается; его веки сомкнуты, и происходит нечто странное. Зримый шторм, вихрь световых искр перед глазами – не слабее, чем при мигрени, – теперь меняет свой характер. Кутерьма искр ослабевает и, хотя не исчезает полностью, окружает незнакомца темно-фиолетовым нимбом, словно при киносъемке с подсветкой сзади. Между тем мужчина подносит к щеке лайковую перчатку и ласкающим движением проводит по лицу. Он проходит между двумя надгробными плитами и пропадает.

Заинтригованная, почти оглушенная внезапным облегчением, наступившим после прекращения светового вихря, который сутками преследовал ее, она подходит к месту, где он стоял. Три красные розы лежат у потрескавшегося надгробия. Расколотая плита покрывает могилу женщины, умершей больше века назад. Розы уже увядают, в сумеречном свете приобретая оттенок засохшей крови. Она отрывает взгляд от надписи на камне и успевает заметить, как мужчина снова исчезает из виду.

Она идет следом, стараясь сохранять почтительную дистанцию. Его фигура появляется на короткое время, затем скрывается за мраморной статуей, изображающей валькирию в развевающемся одеянии. Каждый раз, теряя его из поля зрения, она сворачивает и видит, как легкой походкой он быстро удаляется по другой аллее, образованной плотно стоящими памятниками. Все получается так, словно он ведет ее через лабиринт. Наконец она выходит между надгробиями на главную магистраль некрополя. Мужчины нигде не видно. Только кошки.

Следующей ночью, ослабевшая от голода, она возвращается на Пер-Лашез. У нее при себе достаточно франков, чтобы купить приличной еды, но что-то еще мешает ей поесть. За этот день она выпила только три чашки кофе и съела маленький кусочек хлеба.

Она обнаруживает незнакомца на том же самом месте, что и в предыдущую ночь. Как и прежде, вокруг него усиливается и концентрируется фиолетовое сияние. Когда он делает шаг по направлению к ней, она сворачивает, делая вид, что ее интересует какая-то другая могила, в стороне от центральной аллеи.

– Почему вы меня преследуете? – говорит он по-английски. В его голосе слышится легкая хрипотца.

– Я? Нет, – возражает она. – Это вы меня преследуете.

– Чепуха. Вы полагаете, что первые слова, обращенные вами к незнакомцу, должны быть ложью?

Наставление, думает она, едва дыша.

– Нет, – говорит она с вызовом, не в силах справиться с ошеломлением.

Очень медленно он снимает лайковую перчатку. Осторожно протягивает руку и засовывает под ее пальто; едва касаясь, проводит ладонью по ее животу. У нее нет никакого желания сопротивляться. Он слегка надавливает пальцами чуть ниже ее пупка. Затем отнимает руку и снова надевает перчатку.

Ее взгляд устремлен вверх, на его лицо. Следующий шаг – полностью за ним. Он спрашивает:

– Хотите пойти со мной?