Полуосвещенные коридоры, которые всего лишь час назад были приветливыми соучастниками в создании надлежащей атмосферы, теперь, когда лорд Варкур вел Эм к месту их беседы, превратились в подавляющие и насмешливые противоположности самих себя. Номинально вела она, потому что он держался позади, но его крепкая хватка не оставляла никаких сомнений в том, кто в действительности здесь ведущий.

Эм шла ровным, неторопливым шагом, стараясь, чтобы ее движения были максимально естественны. Ей хотелось бежать, но никто не мог предложить ей никакого убежища.

Подъем по лестнице занял, кажется, целую вечность, время растянулось и истончилось, их шаги отдавались в тенях на потолке. Но на самом деле времени прошло не так уж много, потому что Эм слишком быстро оказалась перед высокой резной дверью в библиотеку.

— Отпустите меня, — сказала она.

Эти слова она произнесла совершенно ровным, заученным тоном, которым пользовалась во время своих профессиональных занятий. Она удивилась, что язык все еще повинуется ей.

Рука отпустила ее предплечье. Она чуть не покачнулась от облегчения, освободившись от этой хватки, но, взяв себя в руки, толкнула дверь библиотеки и вошла.

Комната была длинная и узкая. У стены стоял стол, высокие книжные шкафы поднимались к полукруглому своду. Аллегорические фигуры ухмылялись им со своих лепных кессонов, их лица казались бледными в тенях, отбрасываемых низким огнем в массивном камине, расположенном в середине одной из длинных стен.

Она подошла к камину и, прежде чем обернуться, попыталась сделать так, чтобы между ней и лордом Варкуром образовалось как можно большее расстояние. Он закрывал дверь и задержался, чтобы осмотреть дверную ручку. Ключ от библиотеки, который выдали Эм и который лежал сейчас у нее в кармане, внезапно показался очень тяжелым. Лорд Варкур удовольствовался тем, что вернул защелку на место, а потом повернулся к Эм.

Он пошел к ней. Его движения были легкими и опасными. Вуаль скрывала его лицо от нее так же, как скрывала от него ее лицо.

— Я гадаю, сидя за столом напротив собеседника, — сказала Эм несколько сдавленно.

Он не обратил внимания на ее слова, подошел ближе, так что ей пришлось закрыть глаза, чтобы устоять на месте. Ее кринолин сдвинулся и прижался к ногам. Она слышала, как дышит ее собеседник.

— Мне кажется, вы меня боитесь, — сказал он. По его тону нельзя было судить, как он оценивал это открытие. — Так и должно быть. Потому что я — либо бескровный братоубийца, либо человек, которого напрасно обвиняют в серьезном преступлении. И я не уверен, какой вариант опаснее.

Эм собралась с духом, открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Она подумала, что он не красавец, что лицо у него слишком грубое, что главное место на этом лице занимает ястребиный нос. Но сильный взгляд и мощный подбородок придавали ему привлекательность, которую, пожалуй, можно было назвать своего рода мрачной красотой. Сердце у нее предательски сжалось, затрепетало. Был ли он убийцей? Уцелеет ли она, если это так?

— Я никого ни в чем не обвиняла, — сказала она. — Мои видения нечеткие…

— Не нужно разговаривать со мной о видениях, — бросил он, его бездонные глаза сверкнули яростью, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

Эм покачнулась, сжала кулаки, пытаясь унять дрожь.

— Я не говорила, что вы братоубийца.

— Вы поощряли страхи, живущие в моей матери, — сказал он в ответ, — чтобы манипулировать ею. У вас нет ничего святого. Вы готовы на все, лишь бы получить немного больше влияния, немного больше власти, немного больше сведений. Теперь вы устроили так, что в руки моей матери попало какое-то необыкновенное ожерелье. И я хочу знать зачем.

Чудовищность этого заявления потрясла Эм, — потрясла мысль о том, что кто-то может вглядеться и увидеть за фунтовыми банкнотами, всунутыми ей в руки, за скромными суммами и недорогими драгоценностями узор, который она так усердно старается соткать. Часть ее рассудка возопила против несправедливости его обвинений в бессердечии, но она не могла защитить себя от этих обвинений, не открыв гораздо больше, чем ей хотелось.

— Вы запретили мне говорить о моих способностях, — заметила она. — Я не вижу, какой ответ я могла бы вам дать.

— Правдивый ответ, — сказал он. — На кого вы работаете и с какой целью? Почему вы стараетесь привязать к себе так много людей?

На этот вопрос по крайней мере можно сказать полуправду, не имеющую никакого отношения к ее планам.

— Я работаю на саму себя. Я должна есть, как и все остальные, и чем больше людей нуждаются в моих талантах, тем лучше я питаюсь.

Лорд Варкур фыркнул, губы его сжались на мгновение.

— Я не буду стоять в стороне, пока вы растаскиваете на части мою семью ради вашего удовольствия. Судя по всему, вы переспали с половиной мужчин из общества и заморочили голову половине женщин. Пусть наша семья будет одной из тех, кого вы оставите в покое.

Вспышка негодования пересилила страх. Ее обдало волной жара и стыда. «Мужчины болтливы. Мужчины лживы. Она полагается на это их свойство — и не может злиться на него».

— Я, сэр, одинокая женщина, у которой никого нет в целом мире. Я делаю то, что приходится. Как и вы.

Эм повернулась, чтобы обойти стол. Но его рука рванулась вперед и схватила ее за запястье. Он резко притянул ее к себе. От неожиданности она ударилась о его тело, беспорядочно взмахнув юбками. Он завел ей руку за голову так, что она не могла пошевелиться.

Сопротивляйся, пинайся, кричи… Но она знала, что сейчас, далеко от гостей, на пустом втором этаже в другой половине дома ей не поможет никто. Поэтому она откинула голову и открыто встретила его взгляд, хотя он и не мог этого видеть через вуаль, и постаралась совладать со своим предательским, испуганным дыханием. «Добродетель можно потерять только один раз, — безжалостно напомнила она себе. — У тебя ничего не осталось, что он мог бы украсть».

— Я тоже делаю больше того, что должен делать, — сказал он, нависая над ней. — Вы, кажется, еще не поняли, что это значит.

Страх и гнев яростно боролись в ней.

— Аристократ, — сказала она, произнеся это слово с таким гневом, что почти не узнала собственного голоса. — Балованный наследник. Любимый отпрыск. Интересно, что вы должны делать? Какие у вас есть обязательства, кроме как пережить своего отца и найти племенную кобылу из надлежащего табуна, которая согласится добавить к вашей семье очередное поколение дегенератов? Такие, как вы, только этим и занимались на протяжении столетий, только на это вы и годитесь.

Торопливо, задыхаясь, бросала она эти слова. Только тренировка позволила Эм заметить вспышку изумления в его глазах, легкую дрожь в руке, сжимающей ее запястье, прежде чем он пришел в себя. Он положил ее руку себе на грудь и позволил ей отступить на шаг. Она ощутила жар от прикосновения к теплому сукну его фрака, и крепость его груди под этим фраком испугала ее. Но расстояния между ними было достаточно, и она ощутила, как к ней возвращаются и здравый смысл, и самообладание.

— Кто вы такая? — спросил он.

Эм рассмеялась и сразу же оборвала смех, прежде чем он перешел в истерику. Он ведь не понимает, насколько уместен его вопрос.

— А кем бы вам хотелось, чтобы я была? — ответила она вопросом на вопрос. — Для одних я разговариваю с мертвыми, которые обитают на более высоких уровнях. Для других меня посещают видения из прошлого. Для третьих — проблески будущего. Для некоторых я была земным образчиком рая. — Она, которая овладела искусством маленьких предательств, могла скрыть насмешливую горечь своих слов, когда хотела. На этот раз она этого не сделала. — Я — Эсмеральда.

— Вы оставите мою семью в покое, — сказал лорд Варкур, его глаза вспыхнули.

Эм прочла в них совсем другое.

— Вы, возможно, хотите, чтобы я оставила вашу семью в покое, сэр, но вы не хотите оставить в покое меня. Я не питаю к вам злых чувств больше, чем к любому другому мужчине из вашей касты, — сказала она. — Я не стремлюсь причинить вред вашей семье.

— А чего же вы в таком случае хотите? — осведомился он.

Дом. Картины Линкрофта встали у нее перед глазами: просторные комнаты, залитые янтарным послеполуденным светом, лужайка, такая зеленая, что от зелени почти болели глаза…

— Чего хотят все? — грубо спросила она. — Чтобы осуществилась невозможная мечта. Чтобы мир был у тебя на поводке. Я уже взяла на поводок вашу мать и сестру и половину общества, как вы выразились. И вас тоже.

Мужчина сузил глаза.

— Полагаю, что именно из-за вашей власти надо мной я удерживаю вас здесь при помощи грубой силы.

— Именно из-за этой власти вы не уйдете отсюда прежде, чем совершите хотя бы маленькое насилие над моей особой. Конечно, по вашей собственной воле, — ответила она, снова подходя к нему поближе, пользуясь своим телом как оружием, которым, как она теперь знала, оно может быть. Он будет сопротивляться всему, о чем бы она ни спросила его, — в этом она была уверена. Если она хочет сохранить свою тайну и вуаль неприкосновенными, ее единственное убежище — требовать от него именно того, чего он хочет от нее в данный момент.

— Вы в это верите? — спросил он. Она чувствовала, как он напряжен.

— Я это знаю, — парировала она. — Я поняла это, когда вы потребовали, чтобы я привела вас сюда. Назовете ли вы это моими видениями или требованиями вашего тела, как угодно.

Его черные глаза сузились.

— Я слышал, что вы никогда не снимаете вашу вуаль, — сказал он, и в его голосе послышалась мрачная нотка.

— Вы слышали правду. — Не сбила ли она его со следа? Внезапно она почувствовала перехватывающий дыхание страх, что ее гамбит на самом деле только поощряет его.

— Под вуалью вы можете оказаться ужасающе изуродованной, — сказал он почти язвительно, — или очень старой.

— Воистину так. Это имеет значение? Ни для кого пока что это не имело значения, — возразила она.

— Вы хотите, чтобы вас… принудили? — Его губы скривились от отвращения, в то время как веки еще ниже опустились на глаза, вызвав у нее инстинктивную дрожь от страха и смутных предчувствий.

— Это имеет значение? — Она словно посмеялась над своим последним вопросом.

— Думаю, что имеет.

Если она скажет ему, что она этого хочет, он ей не поверит, и поэтому он не откажется сделать именно это. Она пошла на компромисс.

— Иногда трудно понять, чего ты хочешь.

Лорд Варкур снял ее руку со своей груди. Медленно, внимательно наблюдая за ней, он перевернул ее руку ладонью вверх и начал стягивать перчатку с одного пальца за другим.

Был ли это какой-то знак? Не собирался ли он осуществить свое намерение и накинуться на нее прямо здесь? Эм затаила дыхание, сердце у нее гулко билось, а он стянул перчатку с ее руки и небрежно бросил на пол. Только тогда он посмотрел на ее руку.

— Вы не стары, — сказал он.

— Да, не стара, — согласилась она.

— И вы никогда не занимались физическим трудом.

— Нужды не было.

Он провел своим пальцем в перчатке по ее ладони. Эм вздрогнула.

— Вы этого хотите, — сказал он, и в его голосе прозвучало нечто среднее между оправданием и негодованием.

Эм не ответила, она слегка пошатнулась от силы его страсти.

Он поднял ее руку на уровень своего лица. Она не противилась. Не сводя с нее глаз, он поднес ее руку к губам. Разум ее застыл. Его дыхание было горячим, легчайшее царапанье щетины над его верхней губой странно не соответствовало его крепким шелковистым губам. Потом он провел губами по ее ладони.

Влажная настойчивость этого прикосновения пронзила ее до потрясения, до судорог. Она задышала быстрее, несмотря на железную волю, с которой пыталась взять себя в руки. А он умело, расчетливо играл с ее ладонью языком и зубами, и ей пришлось бороться с непреодолимым желанием сжать пальцы вокруг его руки и отдаться его прикосновениям.

В тот момент, когда она больше не могла этого выдержать и почувствовала, что нужно что-то делать, все равно что, он отодвинулся, отступил и отпустил ее руку. Ее рука безвольно упала.

Он внимательно посмотрел на Эм, глаза его сверкнули.

— Оставьте в покое мою семью.

После чего он повернулся и вышел.

Эм старалась взять себя в руки. Что он мог бы сделать? Чего он не мог бы сделать? Она медленно наклонилась, подняла с пола перчатку и натянула на руку. У нее появилось грызущее чувство, что эта встреча, как бы ни была она коротка, окажет большое влияние на ее планы. И она была уверена, что лорд Варкур не в последний раз гневается на нее, поскольку она не имела ни малейшего намерения выполнять его приказания. На карту поставлено слишком многое.

Томас стоял за дверью библиотеки, стараясь отдышаться. Он не собирался целовать руку этой женщины, не намеревался вообще прикасаться к ней. Было в ней что-то, ослабившее крепкую узду, на которой он держал себя в эти последние двенадцать лет, и подвергшее его такому испытанию, равных которому он не переживал с того рокового дня, когда умер Гарри. Ему следовало бежать, даже не получив ответов на свои вопросы, прежде чем он еще больше подпадет под ее чары.

Он встряхнулся и пошел в гостиную. Эта встреча ничего не дала ему. Разумеется, он слегка напугал ее, но не добился от нее ни обещаний, ни сведений. В той комнате вся власть была у него в руках, и все же он не мог не чувствовать, что именно она определила характер их встречи…

В пустой столовой его поджидал Эджингтон.

— Я получил новости от Олтуэйта, — сказал Эджингтон прежде, чем Томас успел небрежно кивнуть ему.

Томас остановился. В тусклом свете он не мог рассмотреть лица барона.

После возвращения из Франции Эджингтон превратился из консерватора в либерала и внезапно стал самым осведомленным человеком в Англии во всем, что касалось поступков каждого члена парламента. После нескольких скандалов консервативные тори кое-как соорудили собственную сеть шпионов и осведомителей. Но хотя его соратники-виги по-прежнему занимали самые высокие посты, Томас не мог не спросить себя, сток приобретенное ими преимущество стремительно растущих ставок. Предметом их теперешних интересов был лорд Олтуэйт, тори, новоиспеченный барон, человек, открыто потакающий всем своим желаниям. Его распутный образ жизни уже привлек к себе почти столько же внимания, сколько и его блестящие речи.

— Надеюсь услышать не об очередных посещениях борделей или о карточных долгах.

Эджингтон натянуто улыбнулся:

— Это тревожнее и вместе с тем интереснее. Это касается тех людей, которых он нанял.

Это вызвало у Томаса некоторый интерес. Лорд Олтуэйт, с самыми неуклюжими и крайне прозрачными попытками сохранить дело втайне, нанял несколько уличных хулиганов, чтобы те поставляли ему сведения. Когда они разговаривали в последний раз, Эджингтон еще не узнал то, что им было нужно.

— Да?

— Они бывают везде, где прячется краденое, заходят в каждую закладную лавку в Лондоне, ища список вещей. Декоративные безделушки, драгоценности, серебряное блюдо — описание всегда одно и то же.

— Это похоже на грабеж, — заметил Томас.

Эджингтон поднял брови:

— Тогда почему бы не пойти в магистрат?

Томас нахмурился:

— Я надеялся услышать об этом от вас.

— Сказал бы, если бы мог, старина. — В его устах шутливая фамильярность прозвучала иронично и холодно. — Может быть, это как раз то самое средство, которое нам нужно для достижения наших целей.

И с этими словами Эджингтон повернулся и вышел, тихо, как тень, в гостиную.

Томас немного постоял, обдумывая их разговор, пытаясь отыскать какой-либо намек на то, что Эджингтон что-то утаил от него. Он не смог обнаружить ничего значительного, что скрывалось бы за словами этого человека. Томасу нужно было знать, что собирается делать Олтуэйт, — вигам нужно было это знать. Олтуэйт был человеком непредсказуемым. Эксцентричный, возможно, не совсем нормальный и явно распущенный. До такой степени, когда распутство причиняет вред самому распутнику. Он был также блестящим оратором и происходил из одной из самых политически влиятельных семей во всей Британии.

Впрочем, сейчас с этим ничего нельзя было поделать, как ни отвратительно было признаться в этом. Томас расправил плечи и вошел в гостиную.

Полдюжины гостей обернулись и посмотрели на него. Их глаза были полны бескомпромиссных догадок. Он вернулся на свое место, пробравшись между креслами и пальмами, не встречая и не избегая ничьих взглядов, но глядя вокруг с сознательной мягкостью, заставлявшей окружающих опускать глаза. После прохлады, царившей в библиотеке, воздух в гостиной казался душным от множества разодетых тел и густым от запаха увядающих цветов.

Между Гримсторпом и лордом Гиффордом сидел лорд Олтуэйт. Его лицо с отвисшим подбородком горело от жары и алкоголя. Олтуэйт был одним из тех людей, которые в двадцать лет выглядят на сорок и будут также выглядеть в шестьдесят, если дурные привычки не доконают раньше этого срока. Теперь он улыбался, его грудь и живот сильно выдавались вперед, когда он откидывался на спинку стула. Его непринужденность раздражала Томаса. Чему он улыбается? Грубой шутке? Своей очередной любимой потаскушке? Или новому трюку с законом о реформах, которым он собирается ошарашить вигов на следующем заседании парламента?

Леди Гамильтон сидела неподалеку от этих мужчин, так что она могла слышать их разговор, если бы ей того захотелось. Но мать Томаса никогда не интересовалась ничем подобным. К тому же в данный момент он вообще сомневался, что она в состоянии поддерживать связную беседу, не говоря уже о том, чтобы подслушивать. Она сидела с герцогиней Рашуорт и леди Джеймс, но лицо у нее было застывшие и отчужденное, пальцы теребили что-то спрятанное в ридикюле. Ожерелье. Томас недовольно скривил губы. Воистину Эсмеральда глубоко запустила свои когти.

Тут леди Гамильтон подняла глаза и посмотрела на него. Ее зрачки были расширены, взгляд рассеян — предательские признаки того, что она затуманила голову опиумом, спрятавшись от своей тревоги. Словно во сне она встала, не обращая внимания на леди Джеймс и леди Рашуорт, озадаченно смотревших на нее. Томас ощутил сильное напряжение. Его мать сделала один нетвердый шаг, протискиваясь среди лабиринта кресел к группе лорда Олтуэйта. Губы ее раскрылись, словно она собиралась заговорить, но потом ее лицо стало совершенно пустым, ноги подогнулись, и…

Она опустилась на колени Гримсторпа. Этот джентльмен схватил ее — машинально, судя по всему. Во всяком случае, лицо его выразило скорее удивление, чем намерение, — и он не дал ей упасть на пол. Медленно, неотвратимо ридикюль выпал из бесчувственных пальцев леди Гамильтон и скользнул на ковер. Ожерелье выскользнуло и легло сверкающей грудой рядом с начищенным башмаком лорда Олтуэйта.

Леди Джеймс негромко вскрикнула, а герцогиня Рашуорт крепко сжала свой веер. Молчание разлилось по гостиной, погружая ее в неясные ожидания. Томас попытался протолкнуться через всю комнату к матери. Леди Гамильтон медленно заморгала, устремив стеклянные глаза на поблескивающее ожерелье. Сидевший рядом лорд Олтуэйт издал какой-то сдавленный звук. Протянув дрожащую руку, он поднял ожерелье с ковра.

— Что же это такое? — сказал он, глядя на украшение с пьяной неуверенностью. — Где вы его взяли?

Леди Гамильтон, все еще распростертая на коленях Гримсторпа, ничего не ответила. Взгляд ее оставался совершенно пустым. Лорд Олтуэйт, кажется, этого не заметил.

— Постойте. Я его знаю, — продолжал он, словно разговаривая с самим собой. — Я, право же, знаю эту бездедушку… — Сомнение на его лице сменилось пониманием, и оно выразительно изменилось, став из красного белым, отчего по спине Томаса пробежал холодок. Она здесь! Она смеется надо мной! Эта сучка… — Олтуэйт отскочил, уронив ожерелье и окинув комнату диким взглядом.

Томас протянул руку и ловко поймал драгоценную вещицу, сунул ее в карман, убрав с глаз долой. Олтуэйт передернулся и устремился к двери, в слепом возбуждении пролетая мимо охваченных любопытством гостей. Томас подавил сильное желание броситься следом и спросить, что тот имел в виду. Он только поднял обмякшую леди Гамильтон с колен Гримсторпа и обнял ее. Обручи ее кринолина смешно торчали там, где его рука поддерживала ее, а дальше подол юбки резко падал вниз, скрывая икры старой дамы. Хотя бы толика приличий была сохранена. Она пошевелилась и слабо дернула его за фрак. С комком в горле Томас высвободил руку и подал ей ожерелье. Мать вздохнула и погрузилась в более естественный сон.

— Прошу прощения, — сказал он, поклонился чопорно леди Рашуорт и вышел из гостиной. Его сестры, словно очнувшись, порхнули следом.

В холле он усадил леди Гамильтон на ближайший стул. Рубины, висевшие в ее ушах, злобно подмигнули ему. Томас резко отвернулся от обмякшего тела матери, оставив ее на попечение своих сестер и горничной. Повернувшись к ближайшему лакею и придав своему лицу спокойное выражение, Томас велел вызвать к подъезду карету Гамильтонов.

Он сознавал, что за дверью гостиной уже поползли слухи, и это раздражало его. Впрочем, еще сильнее его раздражало то, что его семья оказалась в сети интриг.

Лорд Олтуэйт. Эсмеральда. Мать. Вся его семья. Как они связаны, кто стянул нити в один пучок? У Томаса появилось тошнотворное ощущение — от которого он даже покачнулся, — что он оказался в центре чьего-то заговора.

Ожерелье могло быть одной из тех драгоценных вещей, что ищет Олтуэйт. Но опять-таки, Олтуэйт не забрал его, а, увидев, скорее испугался, чем обрадовался. Быть может, Томас ищет связи, которых не существует, или неправильно связывает существующие. Эсмеральда — и кто бы за ней ни стоял — связывает все это воедино. Она была в его власти, а он ушел ни с чем, кроме ощущения, что это она манипулировала им, а не наоборот.

Хватит. Придется снова поговорить с ней, придется заставить ее рассказать, что все-таки происходит.

Томас вышел, охваченный таким нетерпением, что не стал дожидаться, когда лакей доложит ему, что его карета подана. Он с радостью услышал, как карета дребезжит по улице. И тут его внимание отвлекло какое-то быстрое движение, и он, повернувшись, увидел алую юбку, которая исчезла в наемном кебе прямо перед ступеньками особняка Рашуортов.

У него перехватило дыхание. Эсмеральда. Это, конечно, она. Томас сжал челюсти и, внезапно приняв решение, обратился к лакею, стоявшему у дверей.

— Вызовите кеб для моей матери, — коротко приказал он.

После чего спустился по ступеням вниз и, петляя между каретами, ждущими у подъезда, дошел до угла, где увидел свой экипаж. Вскочив в карету, он выглянул в окно и бросил изумленному кучеру:

— Поезжайте за этим экипажем. Мне все равно, куда он едет, — поезжайте за ним!

Он поймает эту женщину и заставит ее все объяснить, и, если будет необходимо, он заплатит за это.