Я чувствовал себя, как мешок цемента. Бог знает, сколько кружек пива и порций карри превратились в неразрушимую преграду между моим маленьким кишечником и всеми нормальными путями для выхода.

— Я попрошу немного паана, — сказал Радж, сочувствуя мне.

Он продолжал говорить, пить и опустошать свою тарелку чопатти. С тех пор как Радж забрал меня из отеля в семь часов, он вообще не умолкал. И в грохоте ресторана, битком набитого посетителями, он поведал мне историю своей жизни, детально рассказав о смерти своих родителей, о том, как он любит крикет, об удаче его сестры, о щедрости Аскари и о том, как он, Радж Шетиа, последний мужчина в семье, собирается выбраться из серого однообразия своей коморки и переехать в новую квартиру. И, может быть, лишь может быть, поехать в Америку.

А жена? «О да, сэр, найти замечательную женщину, которая родит мне детей. Она поедет со мной в Америку, и у нас будут американские дети, чтобы фамилия Шетиа соединилась с будущим Америки и американским гражданством». Радж был более чем уверен, что паан поможет мне. Принесли блюдо, Радж называл его паан даан. Все ингредиенты лежали в разных мисках: бетель, тмин, кокос, семена аниса и еще что-то, чего я не распознал. Шетиа взял лист оливково-зеленого цвета, размазал по нему мед, на мед положил полоску золотой фольги, затем добавил по чайной ложке каждого ингредиента. После этого он свернул все в тугой конверт, зеленую круглую таблетку.

Я понюхал этот конверт.

— Все сразу, Фин, — сказал Радж, — хрум, хрум.

Я закинул все это в рот и укусил. Мне показалось, что я жевал мох.

Но потом по всему телу разлилась настоящая наркотическая волна: аромат сосны, эвкалипта и коньяка.

И в желудке полегчало.

Радж смеялся:

— Хорошо?

— Хорошо, — я еле мог говорить.

Я снова расслабился, успокоившись, что теперь не взорвусь. Я даже попросил еще одно пиво, помня, что отставал уже на шесть бутылок. Несмотря на количество выпитого алкоголя, Радж оставался свежим и подвижным в своем изношенном костюме от Пьера Кардена и поддельных туфлях от Гуччи.

— А где сейчас живет твоя сестра? — спросил я. Радж как-то упоминал, что она может быть и в Нью-Йорке.

— Я точно не знаю. Школа переводит ее с места на место, чтобы она смогла получить всестороннее образование.

— А как же ты связываешься с ней, если не знаешь, где она живет?

— У нее есть абонентский ящик, так что я пишу по этому адресу. И она звонит мне раз в два-три месяца. Приити говорит, что счастлива, что однажды она станет моделью и я увижу ее на обложке журнала «Vogue».

— Должно быть, она очень красива.

Радж улыбнулся и кивнул. Потом он кивнул еще раз сам себе, словно вспомнил что-то важное, достал бумажник и открыл его.

— Это старая фотография. Ее сделали до того, как она уехала из Бомбея.

Девочка, лет четырнадцати, может, пятнадцати, в школьной форме сиреневого цвета со значком на пиджаке, на котором изображен маленький божок — слон с четырьмя руками. Яркие глаза и непослушные волосы, которые, по-видимому, безуспешно пытался причесать фотограф. Это была та дикая девчонка с длинными ногами в спальне отца. Она была очень быстрая, проскочила мимо меня как ветер. Я видел ее лицо мельком, но оно врезалось мне в память.

Лицо маленькой лесной нимфы моего отца.

У меня внутри все перевернулось, действие паана закончилось, и внезапно я почувствовал, что очень пьян. Фотография плыла у меня перед глазами. Казалось, что слоник на значке искоса смотрел на меня.

— Она ведь красивая, — Радж прикоснулся к фотографии, а затем убрал ее в бумажник, который в свою очередь положил назад в карман.

— Она была когда-нибудь в Англии?

Радж сжал губы и стал тормошить бородку, измазанную в карри.

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

Потому что мой отец был отъявленным колонистом, который отрывался с ней в нашем викторианском доме в Хэмптон Корт, а затем бросил ее.

— А что за слон на значке у нее на пиджаке? — спросил я.

— Ганеш, — ответил Радж. — Очень важный бог. В его честь устраивают большие праздники. Он бог удачи. Хорошо, если ты молишься ему.

— Он что, действует, как страховые компании?

Мне показалось, что Радж слишком серьезно отнесся к моему вопросу.

— Он также помогает избавиться от проблем. — Его губы изогнулись в хитрой улыбке. — А теперь я отведу вас на базар.

Черт подери. Торговаться за сувениры, которые наверняка больше, чем мой чемодан, вообще не входило в мои планы.

Должно быть, Радж почувствовал мое нежелание.

— Фин, это не тот базар, о котором ты подумал. Я обещаю, там будет интересно.

Уж лучше зубы дьявола, чем квартал красных фонарей. Я побывал в бессчетном количестве отвратительных баров по всему миру, и они не стоили тех цен, которые в них были установлены. Вечера идиотского кривляния со шлюхами, которые ненавидели тебя. Однако им приходилось мириться с пьяными ртами, облизывающими сок лайма с их клиторов, или сидеть верхом на бизнесменах, чьи жены не могли удовлетворить их. Потом такси, отель, басни о том, что бы мы могли сделать, если бы нам только позволили. На следующее утро похмелье и смятый чек VISA на тысячу баксов.

— Прости, Радж, мне кажется, что не стоит.

Он выглядел понурым.

— Это очень хорошее место. Высший класс. Все тип-топ. — Он встал на ноги, покачиваясь. Я понял, что он перебрал. Этот идиот уже не понимал, что делал.

— Хорошо, — сказал я, тяжело вздохнув.

Я встал и сразу понял, насколько сильно я напился.

У выхода Радж запустил руку в деревянную чашу и достал оттуда кучу коробков со спичками.

— Вот, возьми, — сказал он.

— Я не курю, Радж, — сказал я.

— Бери, бери. Сувенир.

Я засунул их в карман.

Пока мы ехали в машине, Радж заснул, а я безразлично смотрел на улицы. Меня подташнивало от выпитого пива и съеденного карри. Или, может, я чувствовал вину за то, куда мы направлялись.

Вдруг Радж встрепенулся и огляделся вокруг:

— Воровской рынок — это не улица, а закупоренная вена. И здесь полно воров и прочих оборванцев.

Вдруг потемнело: крыши хижин смыкались, образуя проход. Постепенно дома закончились, и вокруг нас были только рытвины и кучи мусора. Здесь не было даже фонарей.

Машина остановилась.

— Не отходи от меня, — сказал Радж.

«Да, неплохой совет», — подумал я, наступив на протухшие овощи и наблюдая за перемещающимися группами мужчин, которые иногда останавливались посмотреть на зарешеченные окна хибар. В них тусклый свет освещал женщин, с которыми можно было переспать.

— Здесь? — спросил я.

Радж взял меня за руку.

— Боже, нет. Эти шлюхи для бродяг и фабричных рабочих. — Он сплюнул.

Я посмотрел на верхние этажи. На многих стенах красовались белые вывески, как названия пабов, объявлявших, что помощь уже близко: Доктор тот и Доктор этот, Специалист по венерическим болезням, Специалист по кожным болезням, Специалист по СПИДу.

— Где это мы?

— Фолклэнд роад, Каматипура, — ответил Радж, ведя меня по улице и расталкивая тех, кто попадался нам по пути.

Репербан, Ванчай, Пэт Понг, Раппонджи. Я видел множество проходов, в которых горел красный свет. Но здесь было что-то еще. Здесь был просто секс, избавление от лишней спермы по необходимости, а не ради удовольствия. Никаких неоновых ламп, приманок. Просто секс.

— Видишь ли, — объяснял Радж, — положение мужчин и женщин в Бомбее делает такие места просто необходимыми. Большинство мужчин не могут жениться, так как постоянно находятся в разъездах. Например, дальнобойщики. Поэтому, — он махнул рукой на зарешеченные окна, — это единственная альтернатива.

Я почувствовал, как у меня по спине пробежали мурашки. Это мировоззрение резко расходилось с моим, тем более меня могли увидеть.

— Меня не должны здесь увидеть.

Радж засмеялся и стиснул мою руку:

— Не бойся, Фин. Здесь все легально — почти легально. И даже если кто-то и узнает тебя, то ты сможешь смело спросить, что они тут делают. Их оружие здесь, такое же оружие, как и у тебя.

Я никак не мог протрезветь. Мои ноги были, как мешки с песком, руки болтались, как языки змей, а видел я как в тумане — картинка расплывалась, как в фильмах шестидесятых годов.

Внезапно Радж втащил меня в какой-то проход, в котором не было видно ни зги, было только слышно, как крысы шуршали по углам. Потом мы свернули в другой закоулок. Радж явно знал, куда шел. В конце этого длинного туннеля горел свет.

Мы вышли в небольшой дворик. С трех сторон он был окружен многоквартирными домами, а с четвертой стоял особняк — какое-то кривое строение, выкрашенное в синий цвет.

Радж прошептал что-то на ухо одному из вышибал, которые стояли около крыльца дома. Они даже не шевельнулись и проигнорировали его.

— Мы можем войти, — сказал мне Радж. Он похлопал одного из вышибал по плечу и тут же был награжден убийственным взглядом. Он взбежал по ступеням, я был постоянно рядом, я тоже боялся, что вышибалы могли встрепенуться и схватить меня.

В доме все было освещено полосками красного и синего света, углы стен были сглажены, какая-то искаженная реальность. Здесь курился сильный фимиам, который ударял в нос и обволакивал мозг. В комнате сидели женщины в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет. Все были на диванах. Одни читали журналы, другие полировали ногти или просто смотрели перед собой. Между ними ходили несколько мужчин. Они держали в руках стаканы с выпивкой, которые были нелепо завернуты в салфеточки. На стенах висели картины со сценами из Камасутры, а с потолка свисали странные куски шифона.

Я увидел, что Радж потел и нервничал, пока разговаривал с пожилой женщиной, преграждавшей лестницу, которая вела в верхние пределы здания.

Радж поманил меня рукой, и я последовал за ним вверх. У меня начался очередной приступ тошноты от того, что мои ноги утопали в ворсистом ковре, лежащем на ступенях.

На верхней площадке мы повернули налево в еще один узкий коридор. Я посмотрел направо. Там была огромная дверь, запертая на большой ржавый висячий замок.

Радж нервно хихикнул:

— За этой дверью не для нас, мой друг.

«Да ни одна щепка в этом месте не стоит меня», — утешал я сам себя.

Внезапно в коридоре появилось много народа. И мы начали лавировать между мужчинами и женщинами, которые уже закончили свою смену и теперь освобождали спальни для следующей.

Некоторые двери были закрыты, и за ними раздавались незамысловатые стоны и хлопки.

Я обрадовался, когда мы, наконец, дошли до конца коридора.

Мы оказались в ярко освещенной комнате, которая напоминала библиотеку. По обеим сторонам располагались деревянные полки, занимавшие все стены от пола до потолка. Полки опасно прогибались под весом книг. Прямо перед собой я видел занавеску из стеклянных шариков. Скорее всего, за ней находился балкон. Шарики мелодично позванивали от дуновения ветра.

В кресле сидела огромная женщина. Ее пальцы были унизаны кольцами, а ногти покрашены в яркий красный цвет. Рядом с ней стоял деревянный столик с глубокой чашей. Время от времени женщина опускала руку в эту чашу и доставала горсть фисташек. Между ее пальцами виднелись татуировки, нанесенные хной. Татуировки шли вверх по руке и в конце концов скрывались под покровами ее золотистого сари, которое окутывало ее коровьи формы.

Время от времени женщина поправляла прическу. Под ногами у нее хрустели скорлупки от фисташек.

Она надменно посмотрела на нас.

— Добрый вечер, — наконец произнесла она.

Радж стал изворачиваться перед ней, как перед школьной директрисой.

— Баба Мама, этот человек из Америки. Он англичанин.

Никаких имен. В этом доме никто никого не называл по имени.

Баба Мама улыбнулась. Золотые зубы — ряд золота, вычищенный золотой зубочисткой, валявшейся между скорлупками от орехов, которые Баба Мама выплевывала в сторону от себя.

— А как там погода? — спросила она. — В Нью-Йорке холодно? — Она сделала вид, что ей холодно, и закуталась в плед, как будто вместе со мной в помещение влетел ледяной ветер.

Интересно, Баба Мама догадалась, что я был из Нью-Йорка? Или это было просто предположение?

— Сейчас лето. Очень жарко, но, конечно, не так, как здесь, — ответил я.

Она медленно кивнула и затем слегка подвинула волосы. Примерно на дюйм. По-моему, ей было все равно, если мы увидим, что на ней был парик.

— Вы готовы насладиться нашими прелестями?

Я не был готов и никогда не буду.

— Мы принесем вам нашу дань уважения. — Я увидел, как Радж вздрогнул и стал стыдливо смотреть на свои ботинки.

В тот же самый момент вошел слуга. У него был стальной поднос с тремя маленькими стопками, наполненными прозрачной жидкостью. Баба Мама взяла стопку и опрокинула ее себе прямо в глотку, еще раз показав нам золотые зубы и гортань.

Радж взял стакан и сделал то же самое.

Я держал стакан в руке и колебался.

Баба Мама уже не улыбалась.

— Я думаю, вам понравится. — Ее слова не звучали так, словно ей было важно, понравится мне это питье или нет. Просто я должен был выпить то, что предлагали.

И я выпил.

В детстве мне говорили, чтобы я не копался в бутылках, коробках и пакетах, стоявших под раковиной. Меня обещали убить в том случае, если я дотронусь до них. Но вот кто-то достал все эти бутылочки, смешал их содержимое и дал мне выпить. Я был готов дать тысячу долларов за конвертик паана, чтобы заглушить этот вкус.

Но Баба Мама улыбалась. Радж тоже улыбался, а я не мог. Единственное, что я мог сделать, — это стоять на ногах.

— И на чем мы остановились? — спросила Баба Мама. — Ах да, мои девочки и вы. Теперь я помню, — она опять поправила парик. — Видите ли, у нас есть правила. И это очень древние правила. Их установили наши колонисты. Велико правосудие белого человека. Вот что отделяет нас от нашего прошлого, — она сделала паузу, чтобы мы вникли в ее исторический обзор.

— И есть еще одно правило, — продолжала она. — В нем говорится, что любой, кто приходит сюда, должен выбрать одну из моих прелестных девочек и провести с ней некоторое время за закрытыми дверями. И не надо ничего делать. Если хотите, вы можете просто беседовать и пить чай. Но вы не сможете отрицать, что провели время с одной из моих прелестных девочек по ошибке, чтобы казаться выше других джентльменов.

Баба Мама стала какой-то расплывчатой. Я качнулся вперед, чтобы лучше рассмотреть ее, и почувствовал, что начал падать.

Радж поймал меня. Он помог мне принять вертикальное положение, а потом медленно убрал руки, чтобы узнать, смогу ли я стоять самостоятельно. Он смотрел на меня, как сотрудник магазина на манекен в витрине.

Баба Мама не обратила внимания на мою оплошность.

— Это хорошее правило. Сплетни, нежелательное проявление превосходства над другими, — она махнула рукой, — это правило сохраняет от, — ее рука делала круги, как самолет, идущий на посадку, — не могу вспомнить слово.

Она посмотрела на Раджа.

— Отвращения? — предложил Радж.

Баба Мама нахмурилась:

— От лицемерия. — Ее рука опять опустилась в чашу с фисташками. Она посмотрела на меня. — Подойдите.

Я не мог сдвинуться с места.

— Хорошо, — сказала она. — Я подойду сама, — она выбралась из кресла, втянула в себя огромный живот и пошла. У нее под ногами хрустела скорлупа от фисташек.

Подойдя ко мне, Баба Мама взяла меня за подбородок. Я почувствовал, как кольца на ее пальцах вжались мне в кожу. Она подняла голову и начала пристально всматриваться в мое лицо, даже не моргая своими поросячьими глазками.

— У нас однажды был человек, очень похожий на вас, — она отпустила мой подбородок и вернулась в кресло. Потом закуталась в плед, словно в комнате было холодно. — Мне кажется, он плохо кончил.

Внезапно я захотел пить. Я попросил воды. По крайней мере я думал, что попросил. Казалось, никто этого не заметил. Поэтому я просил снова и снова. Я чувствовал, что уже кричал, но люди вокруг продолжали игнорировать меня. Я понял, что мои губы шевелились, но я не издавал ни звука.

Мне надо было двинуться, доказать, что я еще владею своим телом. Я напрягся, мои мышцы напряглись и потом расслабились. Я напрягся еще раз и почувствовал, что меня понесло на огромной скорости мимо Бабы Мамы по направлению к занавеске из стеклянных шариков.

Я провалился сквозь нее. Я не думал, что будет шум, но потревоженные шарики зазвенели, словно я разбил хрустальную витрину на новогодней распродаже.

Балкон был занят. Три женщины сидели в плетеных стульях вокруг стола, на котором стояли кружки пива и лежали пачки сигарет. Эти женщины что-то шили или вязали — я разглядел, как нитки крутились вокруг их пальцев, затем уходили под стол и скрывались в грязных клубках.

Я развернулся. Две женщины продолжали делать свое дело. Третья повернулась, и я взглянул в ее лицо.

Это было мужское лицо, окаймленное черными блестящими волосами. Без сомнения, это было лицо пожилого человека с впалыми щеками, потому что он был беззубым. У него были большие глаза, печальные и злые, на его подбородке и под носом можно было разглядеть щетину.

Губы и глаза говорили о возрасте и о том, что это был мужчина.

— Черт, — хотел сказать я, может, и сказал. Я не слышал ответа, а чьи-то массивные руки обняли меня и втащили назад в комнату, в присутствие Бабы Мамы.

Тот, кто вытащил меня с балкона, теперь прислонил меня к полкам, я уткнулся лицом в корешки книг. Я чувствовал запах старой бумаги и вкус горькой пыли.

В отдалении я слышал Бабу Маму.

— Возьми своего друга в комнату. Пускай насладиться тем, за что заплатил.

Нет. Нет.

Радж смеялся. Я открыл глаза и увидел ряд свастик. Фигурки, танцующие в кругах, располагались вдоль книжной полки.

Я почувствовал, как меня развернули, и моя рука легла на плечо Раджа.

— Самое время оставить Бабу Маму одну, — весело сказал он.

И затем я услышал голос моего отца: «Расскажи ему о Приити. Давай, сотри эту глупую улыбку с его лица».

Когда я снова открыл глаза, я увидел лампочку, болтавшуюся под потолком, выложенным пластиковыми серыми плитками.

Рядом со мной сидела загорелая девочка. Она была очень худой, практически истощенной. У нее были выразительные несчастные глаза, а на ее коже, несмотря на смуглый цвет, были видны прыщи, может, возрастные, а может, и того хуже.

Она была обнаженной, как и я.

Я посмотрел вниз и увидел свой член, еще не полностью опавший и без презерватива.

Боже, нет. Скажи мне, что я не сделал этого. Прошу, только не это. Я не чувствовал себя так же, как после того как мы с Кэрол занимались любовью. Но мы любили друг друга не в замасленной комнате-коробке, не на вонючем матрасе при свете одинокой сорокаваттной лампочки.

Я сел и надел рубашку. Я попытался вытереть пот, который градом лил с меня. Пот после секса? Здесь было достаточно жарко, чтобы даже саламандра вспотела. Поэтому, может, ничего не было. Но как я мог быть уверен?

— Я… я имею в виду, мы. Ну, было что-нибудь?

Девочка посмотрела на меня и поправила волосы. Затем она взяла небольшую тетрадь, открыла ее и написала на странице цифру. Там уже было много цифр. Она написала пятьсот.

Я должен был ей пятьсот рупий. Боже, это одиннадцать долларов.

Она закрыла тетрадь. Это была обыкновенная школьная тетрадь, на ее обложке был нарисован герб — слоник с четырьмя руками.

Дверь скрипнула, и появилось улыбающееся лицо Раджа.

— Я же говорил, что будет интересно, — сказал он.

Когда мы проходили мимо вышибал, разные мысли крутились у меня в голове. Нацисты были не единственные, кто использовал свастику.