— Ну, поздно купили билеты, и во всем Эдинбурге можно было остановиться лишь на автовокзале. — Рут с рассеянным видом накладывала фруктовый салат.

— Полезное для тех, у кого нет чувства направления. — Кейт ухмыльнулась Рут. — Всегда можно сказать: следуй за этим автобусом и в конце концов вернешься назад.

— Но удовольствие, насколько я помню, стоило этого. Программа была чуточку амбициозной. Ubu Roi, пантомимическая версия «Свадьбы неба и ада». — Она наслаждается, думал Саймон, председательствуя за столом и вспоминая минувшие, более оптимистические времена.

Физекерли Бирн говорил даже меньше, чем обычно. Он обменялся с Томом достаточно вежливым рукопожатием. И теперь казался погрузившимся в собственные мысли. Он сидел в конце стола и ковырял еду с видом, свидетельствовавшим о том, что его мысли были заняты совершенно другим. Ему нечего было внести в этот разговор об университетской жизни. Окончив школу, Бирн быстро пошел в армию, и это было все. Значит, и говорить не о чем.

Саймон вновь заметил, что Том смотрит на него. Будь он американец, абстрактно отметил Саймон, наверняка называл бы меня «сэр».

— Вы тоже были в Эдинбурге? — спросил Том.

— Да, но я не входил в состав драматического общества. Я окончил университет двумя годами раньше. Рут пригласила меня составить им компанию.

— А что вы делали?

Саймон нахмурился, изображая задумчивость.

— И то и се, — проговорил он. — Я не участвовал в спектакле, поэтому меня нагрузили разными делами. В основном меня посылали за рыбой и чипсами. Эдинбург — город славный, полный людей, которые никогда не пропустят согласной. — Голос его приобрел точный шотландский ритм. — Но этот «Фриндж», театрики и неряхи студенты. Кто знает, что они могут выкинуть? — Голос его сделался нормальным… — Блаженное время, там всегда дул ветер, и дождь никогда не прекращался.

— Ничего не изменилось, хотя мы сумели расстаться с автобусной станцией, — прозвучал возбужденный голос Кейт. — Наша церковь оказалась как раз рядом с центром города. Не дальше чем в дюжине хороших ударов мяча. Это было чудесно.

— Но у вас не было своей Эстер Ранцен. — Саймон кисло посмотрел в бокал с шипучкой. — Она делала программу на неудачных любительских шоу. В 1974 году Рут и компания считались звездами.

— Достаточно, чтобы получить отвращение на всю жизнь, — сказал Том.

— Увы, нет. — Рут посмотрела на Саймона. — Но он научился ценить все это: RADA, местную репутацию, странные афиши.

— «И где сейчас Саймон?» — закончил за нее Саймон. — Он, во всяком случае, не выворачивает нутро для местных страдальцев. А знаете, Том, какие были варианты? Те из нас, кто получил степень по искусству, либо преподают, либо ничего не достигли…

— Или достигли всего, им открылся весь мир, все, чего они хотели. — Том пожал плечами. — Ничего конкретного, ничего ограниченного. Вы видите в образовании нечто замыкающее, подобное заключению, и ошибаетесь.

Образы заточения, замкнутости. Он уже поражен, он уже под заклятием, отстраненно подметил Саймон. Мальчишке надо немедленно убираться. Чего добивается Кейт? Безвредный парень, он не заслуживает такой судьбы.

Тут Бирн поднялся, поблагодарил Рут за еду и отбыл, потратив на все менее минуты… Еще один подпавший под заклятие, подумал Саймон. Я надеялся, что хотя бы Физекерли сумеет уехать. Я хотел этого. А Рут начинает рассчитывать на него просто на глазах…

Рут обратилась к нему.

— И что же вы порекомендуете? Чем может помочь нам ваш обширный — мирового масштаба — опыт?

Саймон не мог переносить ее насмешек, уж кто-кто, только не Рут.

— Например, я не стал бы тратить свое свободное время на разговоры с психами.

— Неужели так будет лучше? Где ты сейчас, Саймон?

Тут он взмахнул рукой над столом и опрокинул бокал. Чистая жидкость вылилась на скатерть.

— Дома, — ответил он негромко. — Там, где и должен находиться.

— Но это не мой дом. — Кейт наклонилась через стол, вынуждая Саймона посмотреть ей в глаза. — Я собираюсь однажды уехать отсюда и завести свой собственный дом. Здесь я не останусь!

Он бросил на нее быстрый взгляд. Саймон ощущал себя старым, изношенным и усталым, Кейт была свежа и хороша как вишневый цвет, и все же в этот момент глаза их казались зеркальными отражениями.

— Ступай в постель, моя милая, — проговорил он мягко. — Приятных снов.

— Ты не вправе обращаться со мной свысока!

— Ну, прости, прости!

— А тебе обязательно нужно было это делать?

— Слушать юного остолопа?

— Смущать Кейт. В понедельник я собираюсь вызвать доктора Рейнолдса.

— Это дорого. Он взвинчивает цены, когда у него никто не бывает.

— Я уже говорила с ним. Он готов приехать, тебе даже не придется оставлять дом.

— Вот радость-то! Именно это я и хотел услышать. — Саймон начал складывать тарелки. — Рейнолдс ничего не значит, я встречусь с ним, если ты хочешь, раз ты думаешь, что это чем-нибудь поможет. — Он пустил воду в раковине, отметив новую трещину на фарфоре под краном. — Но мне нравится Том. Он хороший парень и не заслуживает такой участи. Тебе следовало бы избавиться от него, Рут.

— Саймон, с меня довольно! В нашем доме нет ничего плохого. Ничего такого, с чем мы не можем управиться сами.

— Именно это и ужасает меня. Но убраться отсюда нужно не только Тому. Почему бы тебе не взять Кейт? Почему бы вам всем не упаковать чемоданы и уехать?

— А ты поедешь?

— Я не могу!

— Но Рейнолдс, должно быть, сумеет что-то предложить тебе.

Саймон беспомощно посмотрел на нее. Опять объяснять после стольких бесплодных попыток…

— Рут, умственно я здоров, что бы тебе ни казалось. Просто в этом доме гнездится что-то жуткое и дурное. Ты стоишь совсем близко, и поэтому уже ничего не видишь, но как иначе объяснить существование Листовика… Лягушки-брехушки?

Она отвечала, медленно и отчетливо произнося слова, так объясняет учитель трудному ребенку.

— Лягушка-брехушка — это просто дворняжка, которая иногда забегает к нам жить. В ней нет ничего сверхъестественного. Простое животное, маленькая, глупая тварь. А Листовик не существует. Его нет. Ты знаешь, что это правда. Ты сам неоднократно признавал это.

— Да, но я лгал. Ты способна заставить меня сказать все, что захочешь, я ведь хочу только радовать тебя. — Саймон сам усомнился в собственных словах. — Ладно, оставим их, но подумай о том, что происходит здесь. Никто из нас не в состоянии уехать отсюда. Мы здесь в заточении. Почему, ты думаешь, остался здесь этот твой… как его там? Бирн, кажется? Он говорил, что намеревается уехать в конце недели, но сейчас уже суббота, и нет никаких признаков того, что он собирается в путь.

— Я, например, чрезвычайно рада этому. Он хороший работник.

— Это уже другой вопрос. Но неужели он должен ужинать с нами каждый вечер? Я знаю, что еда и кров входили в условия сделки, но не может ли он сам позаботиться о себе? Или он у нас совсем дурачок?

— Конечно же, нет! Бирн знает о растениях и садах больше меня, он всегда любезен и ровен.

— Ну и что? Он не может ничего рассказать о себе.

— Зато ты более чем компенсируешь его молчаливость. Временами ты ведешь себя крайне возмутительно.

— Спасибо за любезность! — Гнев его вспыхнул вновь, и Саймон подумал: однажды я ее ударю… сделаю что-нибудь ужасное.

Он продолжил:

— Я делаю ошибки, я напиваюсь и забываюсь. Но Том и Бирн попали сюда не без причины, драгоценная Рут. Поверь мне: в этом нельзя сомневаться, как и в существовании Листовика и Лягушки-брехушки.

— Я знаю, что здесь не так, — ответила негромко Рут. — Здесь все не в порядке, ничто не плодоносит, растут одни сорняки. Все слишком распалось. Вокруг хаос. Ничто не работает, ничто не на месте. Все разрушается… быть может, энтропия — более уместное слово. Саймон, если мы просто приведем сад в порядок, ты увидишь, что Листовик исчезнет. А когда разберемся в доме, придет конец и снам о Лягушке-брехушке.

— Снам, Рут? Неужели ты так действительно думаешь? Или ты считаешь мои слова табачным дымом, растворяющимся в воздухе? — Саймон пытался поверить ей, он хотел поверить в сны. И в основном это ему удавалось.

Он что-то пробормотал. Глупые слова, бессмысленные. Неспособные передать его мысли.

— Я отправляюсь в постель. Скажи Бирну, чтобы уезжал. Потом окажи любезность и Тому с Кейт, отошли их куда-нибудь. Зачем мы им… два потрескавшихся старых горшка?

— Отвечай за себя самого. Я не воспринимаю себя с такой степенью жалости.

— Ты тоже уезжай.

— Ты этого хочешь?

— Нет. Нет. О Боже, Рут, не уезжай… — Он потянулся к ней как утопающий. — Не покидай меня. Не уезжай.

За ее головой он увидел Лягушку-брехушку, сидевшую в уголке комнаты. Красные глаза на зализанной башке следили за ним. Одобрение выразилось в наклоне головы, удовлетворенно моргнули глаза.

— Забери меня отсюда, забери, забери, — сказал он, но слова его запутались в ее волосах, в сладкой, теплой и обильной плоти ее плеч.

— Вот что, старина, давай спать. — Она обняла его за плечо, охраняя и направляя. — Рейнолдс зайдет в понедельник. Осталось два дня и две ночи.

— Дня три будет, — сказал он. Рут не расслышала слов.

Слова как дыхание, подумал он. Они заражают воздух, вирусы — возбудители болезней, и иногда люди подхватывают их, поглощая собственной душой. Рут помогла ему подняться наверх — как больному. И он видел повсюду открытые книги, журналы и газеты, выкрикивавшие в воздух свои слова.