Тавалиск ел рыбу. Не какую-нибудь, а ту самую, которую принес ему в банке Гамил. Повар изжарил ее целиком: с головой, кишками и плавниками. Тавалиск взял рыбку за хвост и сунул в рот, хрустя чешуей.

Потом проглотил ее, предварительно выплюнув чешую в салфетку. Вот так-то! Теперь этот чертенок будет знать, как кусать руку, которая его кормит.

Позади послышались шаги, сопровождающиеся покашливанием.

— Входи, Гамил, — со вздохом молвил архиепископ. — Дверь открыта, как видишь.

Двери во дворце были распахнуты настежь — все двери, все окна и все девичьи корсажи. В Рорне стояла невыносимая летняя жара. Город смердел, и даже на священных землях дворца разило гнилью и тухлятиной.

Тавалиск плохо переносил жару. Его жирные телеса в эту пору источали весьма неприятные запахи, и тонкий шелк подмышками не просыхал от пота. Летом, когда не хотелось даже думать о том, чтобы сдвинуть с места грузное тело, воспоминания архиепископа обращались к далекому прошлому.

Он не всегда был так толст. В юности он был красив, слишком красив, по мнению многих, с пухлыми чувственным губами и нежной кожей, не знавшей прикосновения бритвы. Ему было всего семь лет, когда умерла мать. Он оказался и улице и вскоре понял, как может хорошенький мальчик заработать себе на жизнь в городе, полном священников. Он караулил их у больших силбурских библиотек или сидел на ступеньках домов, где собирались высшие чины Церкви. Здесь его краса успешно привлекала взоры ученых, клириков и дворян.

Сперва он брал за услуги три медяшки, потом две серебряные монеты, потом золотой.

Все прочие мальчики собирались около старого рыбного рынка, освященного обычаем места подобных встреч, — но только не он. Тавалиск знал, что он особенный, не такой, как все. Он не имел дела ни с лавочниками, пропахшими собственным товаром, ни с крестьянами, приезжавшими в город за провизией. Он общался только с высшими слоями силбурского общества. От них лучше пахло, они чаще мылись — их превосходство сказывалось во всем.

Любовью, правда, они занимались так же, как и все прочие.

В ту пору Тавалиск понял, как важна внешность. Чтобы привлечь взоры людей, которыми он восхищался, он стал одеваться как дворянский сын, попавший в несчастье. Он сменил все: голос, осанку, манеры. Он от природы был склонен к подражанию и легко соскреб с себя уличные замашки вместе с грязью.

У библиотеки он сидел всегда с тетрадкой и очинённым углем, делая вид, что погружен в мысли о возвышенном, — и к нему всегда подходили. Завязывалась беседа, за ней следовало как бы случайное прикосновение — он никогда не делал этого первым, — а затем ему предлагали поужинать в богатых покоях. Ужины эти кончались весьма занятно. Хозяин, опьяненный вином, похотью и красотой Тавалиска, либо молил о любви на коленях, либо гасил свечи и брался за хлыст.

С годами Тавалиск научился не бояться хлыста — он дразнил своих клиентов, играл ими, доводил их до безумия, а после вымогал у них деньги.

Уже тогда он отличался бережливостью. Он откладывал почти все, что зарабатывал, и тратился только на наряды. За остальное платили его друзья. К девятнадцати годам он скопил довольно приличную сумму. Деньги обеспечивали ему досуг, а на досуге он пришел к следующим заключениям: красота не вечна как и юность, и, если он желает достичь чего-то в жизни, он должен стать другим человеком. Между тем слишком многим в Силбуре он стал известен в своей нынешней роли.

Судьбе было угодно, чтобы Тавалиск, придя к этому заключению тут же нашел и решение вопроса. Подслеповатый и немощный священник по имени Венисей слыл великим ученым и знаменитым путешественником. Тавалиск втерся к нему в доверие и скоро понял, что Венисею нужен не столько любовник, сколько ученик. Венисей был рад тому, что Тавалиск греет по ночам его тощее тело, но видел в нем скорее сына, чем сожителя.

Притворщик Тавалиск тут же надел на себя личину ученика, помощника.

Они стали вместе путешествовать по Обитаемым Землям. Венисей научил его читать и писать, преподал философию, историю и богословие. Тавалиску жилось привольно — Венисей был очень богат. От вкусной еды молодой человек растолстел, а слуги, хлопочущие вокруг с мягкими подушками и шелковыми покрывалами, разбаловали его. Вместе с привычкой к роскоши в нем опять пробудился интерес к религии.

Венисей, священнослужитель высокого ранга, повсюду пользовался уважением равных и почтением низших. Тавалиску захотелось добиться того же.

Однажды Венисей объявил, что они едут на север, где за грядой гор обитают варвары. Все, включая Тавалиска, пытались отговорить Венисея, но тот настоял на своем. Там жил прославленный ученый, мистик, которого Венисей желал посетить.

Путешествие заняло шесть недель. Жестокий холод донимал путников день и ночь, и ветер не унимался всю дорогу. Венисей был уже слишком стар, чтобы ехать верхом, и через горы перебрался в крытой повозке. Когда они достигли цели своего пути, нервы Тавалиска находились в столь же плачевном состоянии, что и кости Венисея.

Человек, к которому ехал Венисей, был частью священник, частью монах, частью колдун. Звали его Рапаскус, и он славился своей ученостью по всем Обитаемым Землям. В свое время его прочили в епископы, но затем отлучили от Церкви за приверженность оккультным наукам. Изгнанник поселился у подножия великого Северного Кряжа и жил там отшельником, проводя время в постоянном труде: он читал, переводил и толковал священные тексты, писал религиозные стихи и комментарии, производил магические и оккультные опыты. Его острый ум не знал устали, и страстное желание найти на все ответ не давало ему покоя.

Венисей вел с Рапаскусом долгие беседы о Боге, а Тавалиск — еще более долгие беседы о колдовстве. Тавалиск точно прозрел тогда. Он понял, что в мире есть многое, чего глаз не видит, что к власти ведет куда больше дорог, чем он думал. Когда Венисей собрался уезжать, Тавалиск решил остаться у Рапаскуса и поучиться.

С отъездом старого священника Рапаскус стал уделять больше внимания магии. От истории и моральных принципов чародейства они перешли к целям и средствам. Рапаскус обнаружил, что врожденные способности Тавалиска невелики, но все же обучил его нескольким простым приемам. Шли месяцы, Тавалиск жаждал все новых и новых знаний. Рапаскус качал головой и говорил, что, если Тавалиск хочет власти, ему надо искать иной путь вместо темной тропы колдовства — к этому у него нет таланта.

Тавалиск злился, слыша это. Из переписки своего учителя он знал, что есть человек, которому Рапаскус охотно передает свою мудрость. Звали его Баралис. Каждую неделю Рапаскус слал новую тетрадь этому молодому ученому, живущему в Силбуре. А торговые караваны, проходившие мимо дома мудреца, передавали ему письма от Баралиса. Тавалиск, дождавшись, когда Рапаскус уснет, прочитывал их.

Однажды ночью он прочел, что Баралис намерен посетить Рапаскуса, чтобы завершить свое учение и лично познакомиться с великим мудрецом. Тавалиск тут же возревновал, видя в Баралисе опасного соперника и угрозу себе. С какой стати этот молодой выскочка, которого Рапаскус и в глаза не видел, должен пользоваться плодами учености мудреца? Тавалиск порылся и нашел на столе уже готовый ответ Рапаскуса, незапечатанный покамест. Рапаскус писал, что будет рад Баралису, что намерен подарить ему множество книг и других предметов и с нетерпением ждет встречи. Заключительная строка гласила: «Ко времени вашего приезда я буду один. Я уже научил своего нынешнего ученика всему, что тот способен воспринять».

Тавалиск положил письмо на то же место, где его взял. Устроившись в удобном кресле Рапаскуса, он стал думать, что ему делать дальше. Ему очень не хотелось покидать этот дом. Думая, он рассеянно поглаживал лежащие на столе книги, и его внимание привлек небольшой томик в кожаном переплете с золотыми буквами на корешке: «Яды и их применение».

В ту ночь Тавалиск сбросил третью свою личину — ученика чародея — и надел четвертую: отравителя и кузнеца собственной судьбы.

Рапаскус умирал пять недель. Тавалиск как новичок избрал более медленный путь. Долгая изнурительная болезнь, ведущая к почти неизбежной смерти, предпочтительнее подозрительно быстрой кончины. Рапаскус так ничего и не понял — вот тебе и провидец. Перед концом он трогательно молил Тавалиска передать все его книги, записи и прочее в большую силбурскую библиотеку. Так он думал примириться с отвергшей его Церковью.

Избранные же книги и свитки следовало передать молодому ученому Баралису.

— Он человек редкого дарования, — говорил Рапаскус в последние свои сознательные мгновения, — но нуждается в исправлении. Ему нужно научиться добру и милосердию. Надеюсь, что из моих книг он сможет почерпнуть и то, и другое.

На следующий день он умер.

Ни одна из книг не была отослана по назначению.

В ту ночь Тавалиск со всей быстротой, доступной при его толщине, прискакал в ближнюю деревню, чтобы узнать, не идет ли через горы какой-нибудь караван. Ему повезло — назавтра туда отправлялись странствующие актеры. С помощью оставленного Рапаскусом золота Тавалиск убедил их вернуться с ним в дом мудреца и выехать на день позже.

С утра пораньше Тавалиск принялся разбирать имущество Рапаскуса. Места у лицедеев было немного, поэтому взять с собой следовало самое ценное. Он складывал в сундуки редкие книги и свитки, с великой неохотой решаясь оставить то или это. Он взял бы все, если б мог. Наконец он дошел до духовных трудов Рапаскуса: стихов, комментариев, толкований древних текстов. Это была объемистая кипа, и Тавалиск хотел уже бросить ее, но тут ему в голову пришла одна мысль. Он стал торопливо просматривать рукописи. Ему попадались строки, исполненные прозорливости и веры; величайшие взлеты ума соседствовали со смиренными откровениями праведника.

Поистине покойник был отмечен печатью гения.

Тавалиск быстро перебрал сундук, освободив место для богословских сочинений Рапаскуса, но не оставил и тех книг, что мудрец предназначил для Баралиса. Тавалиск решил, что не расстанется с ними до самой могилы.

Наконец он завершил свои сборы. Повозки были нагружены. Актерам не терпелось пуститься в путь. Тавалиск в последний раз обошел дом Рапаскуса. На столе все еще горела лампа. Идя к двери, он взял лампу и бросил ее на груду оставленных рукописей. Они трещали в огне, когда он закрывал дверь.

Когда караван достиг предгорий, весь дом сгорел до основания.

Гамил кашлянул, возвращая архиепископа к настоящему.

— Ваше преосвященство, кажется, задумались. Быть может принести чего-нибудь прохладительного и бодрящего?

Тавалиск удержал секретаря за руку:

— Няньки мне покуда не требуются, Гамил. Выкладывай свои новости и убирайся.

— Высокоградская армия нынче должна подойти к Брену, ваше преосвященство.

Тавалиск мигом оставил все мысли о прошлом. Настоящее решало все.

— А что Аннис? Этот заумный городишко тоже участвует?

— Да, ваше преосвященство, двумя батальонами. Но большая часть аннисских войск осталась дома. С тех пор как королеву Аринальду нашли мертвой на аннисском флаге, город живет в страхе перед нашествием Кайлока. Да и я не далее как утром слышал, что наибольшее число королевских войск следует к Аннису, а не к Брену.

Тавалиск причмокнул губами.

— Кайлок, мстящий за смерть нежно любимой матери. Как это трогательно! — Он налил себе охлажденного белого вина. — Если его войска застрянут в Аннисе, Брену и впрямь предстоит нешуточное сражение. Высокий Град — серьезный противник.

— Особенно теперь, когда ваше преосвященство вложили в него столько средств.

— Да, вложил — это верное слово, Гамил. Война — столь же прибыльный товар, как зерно или специи, и на мне лежит ответственность разумно разместить наши деньги. Военный заем — как раз такой разумный шаг. — Сделав секретарю это маленькое внушение, архиепископ заговорил о другом: — Если Кайлок двинул свои войска на Аннис, каким образом он думает удержать за собой Халькус?

— Он оставил в Халькусе четвертую часть войск, ваше преосвященство. Там же остались и рыцари. Хелчем теперь, можно сказать, правит Вальдис. Тирен казнил всех лордов и дворян, что продолжали придерживаться правил старой веры. Это было сделано втихую, но наши шпионы доносят, что рыцари забрали себе все имущество казненных, их дома и женщин. Ходят слухи о пытках и еще более худших вещах.

— Тирену мало одних обращенных, Гамил. Ему подавай и золото.

— Быть может, и так, ваше преосвященство. Но он вынужден это скрывать, иначе рыцари откажутся ему повиноваться. Рыцари не могут убивать людей ради наживы — это противоречит самой основе их веры.

— Рыцари превыше всего ставят преданность ордену, а потом уже веру, — отрезал Тавалиск. — Безоговорочное подчинение главе ордена — вот на чем зиждется Вальдис. Рыцари обязаны исполнять все, что велит им Тирен, — будь то убийства или пытки. Они связаны присягой. Среди рыцарей есть, конечно, и тупицы, и негодяи, но большую их часть заставляет повиноваться Тирену слепая вера. Тирен сознает это в полной мере и пользуется этим. — Архиепископ пронзил секретаря острым взглядом. — Тирен как никто может полагаться на скромность и преданность своих подчиненных.

Гамил нервно кашлянул. Архиепископ в другое время не преминул бы насладиться столь метким и тонким намеком, но теперь ему недосуг было любоваться побагровевшим до ушей Гамилом. Архиепископа беспокоило то, что Баралис предоставил Тирену безраздельно править Хелчем. Ясно, что побудило на это лорда-советника: Аннис и Брен сейчас для него важнее, а войск на все три города не хватает, вот он и оставил завоеванную столицу на союзника. Баралису, как видно, все равно, с кем спать, — абы польза была. Да и есть ли у него выбор?

— Гамил, а не замечены ли рыцарские отряды на подходах к Брену?

— Замечены, ваше преосвященство. Рыцари в полном снаряжении еженедельно выезжают из Вальдиса в Брен.

Стало быть, Баралис отдал Хелч Тирену в обмен на поддержку во время осады города. Когда Тавалиск сделал это открытие, ему немного полегчало: непонятного он не любил. Правило же «рука руку моет» он понимал как нельзя лучше.

Оставалось разрешить лишь одну загадку: почему главные силы Кайлока идут на Аннис, когда они столь явно требуются в Брене?

— Значит, мудрый Бевлин умер?

— Да, — склонил голову Таул. В прежнее время он не стал бы больше ничего говорить, но письмо Бевлина все изменило. Оно избавило его — не от вины, но от суда. — И умер он от моей руки. Она держала нож, но направлял ее Ларн.

Мелли за спиной у Таула тихо ахнула, и все некоторое время молчали. Джек, ни на миг не отведший глаз, сказал:

— Стало быть, мы остались одни.

Таул в который раз подивился Джеку. Они говорили все утро, но Таул так и не раскусил до конца этого парня. Порой он казался зрелым, серьезным, уравновешенным — вот как теперь. Но тут же мог вспыхнуть от волнения, а иногда бывал даже наивен. Но ведь он совсем мальчик, ему от силы девятнадцать, так чего же и ждать от него?

Пока только по рассказам они узнавали друг друга. Таул закончил свой — о том, как шесть лет назад Бевлин отправил его на поиски. Он прочел Джеку пророчество Марода и объяснил, как толковал его Бевлин. Рассказал о Ларне и о том, почему этот остров должен быть уничтожен.

Впервые Джек удивил Таула, сказав, что уже слышал о Ларне. Человек по имени Тихоня рассказал ему историю девушки, рожденной на этом острове. Таул порадовался тому, что Ларн известен Джеку: это сближало их так же, как и знакомство с Мелли.

Труднее всего было Джеку рассказать о себе. С явной неохотой он сознался наконец в том, что умеет ворожить. Он поведал о том, как принужден был уйти из замка Харвелл, как встретился с Мелли и как Баралис взял в плен их обоих. Рассказал, как они бежали и как расстались посреди холодной халькусской зимы. Но последующие месяцы он опустил, сказав только, что его взяла к себе одна халькусская семья. Таул догадался по его виду, что парень о многом умалчивает, но не стал ни о чем допытываться, памятуя слова Бевлина: «У всех нас есть такое, о чем лучше не спрашивать».

Мудрость Бевлина проявлялась в самых разных сторонах жизни.

Джек между тем рассказывал, как жил у аннисского колдуна и учился владеть своей силой, как услышал потом, что Мелли в опасности.

А после совсем тихо, почти шепотом, Джек поделился тем, что испытывал к Кайлоку.

— Я чувствую, что мы с ним как-то связаны. Стоит мне услышать его имя, вся моя кровь отзывается. Меня все время тянуло в Брен — но, как видно, мне суждено было оказаться здесь в то же время, что и Кайлоку.

Таул кивнул. Ему становилось все яснее, что все они — Мели, Баралис, Ларн, Брен, Кайлок, даже Боджер и Грифт — связаны незримыми узами. Их разделяли многие сотни лиг, однако он и неизбежно должны были сойтись.

Мелли все это время тихо сидела на топчане и слушала. Хват то входил, то выходил. Боджер сидел в своей каморке около Грифта который все еще спал, а Мейбор вопреки уговорам вышел в город. Сейчас они остались втроем, и настало время поговорить о будущем. Мелли легонько оперлась на плечо Таула, проведя рукой по его щеке.

— Вам с Джеком надо уходить, — сказала она, освобождая Таула от необходимости говорить это самому. — Сюда вот-вот подойдет высокоградская армия — тогда вам трудно будет выбраться из города. — Она попыталась говорить спокойно, но это плохо ей удавалось. — Да и Баралис, когда начнется осада, не сможет уже уделять нам столь пристальное внимание. У него просто не останется времени, чтобы разыскивать меня.

Таул в чем-то верил ей, но он слишком хорошо знал Баралиса: осада осадой, а выслеживать Мелли тот не перестанет.

— Мы уйдем завтра, — сказал он, сплетая свои пальцы с её. Он при каждом удобном случае старался прикоснуться к ней. — Время идет. Быть может, мы уже запоздали. Могущество Кайлока крепнет день ото дня: он уже прибрал к рукам Четыре Королевства, Брен и Халькус. На очереди Аннис. Кайлока с Баралисом нужно остановить — иначе ты и ребенок никогда не будете чувствовать себя в безопасности.

— Я знаю. Потому и говорю, чтобы вы уходили скорее. — Она отняла руку и прижала ее к животу. — Я ношу единственного наследника города Брена, и твой долг, Таул, обеспечить этому младенцу его законное место.

Эти сухие слова Мелли, должно быть, припасла заранее. Таула тронуло ее мужество. Даже теперь, теряя больше их всех, она старается облегчить ему разлуку.

— Далеко ли до Ларна? — спросил Джек.

— Несколько недель пути.

На самом деле было больше, но Таул так страстно желал преуменьшить расстояние, что вряд ли сознавал, что говорит неправду.

— Нам понадобятся провизия и лошади.

— Мы приобретем все это, как только покинем город.

Таул покосился на Мелли, не зная, как подействует на нее такой разговор. Но он напрасно сомневался в ней — она сказала:

— У Хвата достало бы денег даже на боевой корабль.

— Хват останется с тобой, — заметил Таул.

— Нет. Мальчик без тебя как неприкаянный — зачем ему маяться здесь в ожидании твоего возвращения. Пусть отправляется с тобой. — В темно-синих глазах Мелли светилась яростная решимость — отражение ее несгибаемой души.

— Хорошо, — сказал Таул. — Пусть Хват идет с нами. Но обещай мне одно. Боджер знает тайный выход из города. Когда высокоградская армия станет лагерем вокруг, пошли к ним Боджера. Пусть скажет, кто ты, чье дитя ты носишь и как нуждаешься в прибежище. Если они дадут согласие, тотчас же уходи из города в высокоградский лагерь. — Таул посмотрел Мелли в глаза. — Я не уйду, пока ты не дашь мне такого обещания.

Мелли кивнула в ответ.

— Лучше уж враг, чем Баралис, — сказала она, в точности повторив его мысли.

— Высокий Град — не враг тебе, — заметил Джек.

Таул и Мелли недоуменно посмотрели на него.

— Сам по себе Брен им не нужен — они хотят, чтобы Кайлок убрался обратно в Королевства. Если Мелли явится к ним с наследником бренского престола, они примут ее как родную. Они знают, что, даже если и возьмут город, править им не смогут — это значило бы создать собственную империю. А так они, посадив на престол законного наследника после изгнания Кайлока, найдут единственно верное решение задачи. Брену нужен сильный и не вызывающий опасений правитель — только тогда на Севере воцарится мир.

Таул и Мелли переглянулись. А ведь Джек прав: Мелли в самом деле необходима союзу северных держав. В Тауле ожила надежда. Мелли не составит труда пробраться под стеной в неприятельский лагерь.

— Я не знал, Джек, какой ты прожженный политик.

— Я и сам не знал.

Все трое рассмеялись — впервые за этот день.

В дверцу люка трижды громко постучали.

— Впустите скорее, — раздался голос Мейбора. — Тут мокро, точно в отхожем месте после большого пира.

Джек взобрался наверх и отпер засов. Мейбор сошел в погреб с достоинством, словно архангел в преисподнюю.

— Высокоградскую армию только что заметили на взгорье. Считайте, что война началась.

Дождь перестал только к ночи. Весь день он лил, смывая старые грехи перед началом войны.

Баралис стоял в глубокой нише на стене герцогского дворца и смотрел в сторону юга, где ширился вражеский лагерь. Около тысячи костров мерцало во мраке, и каждый был малой частицей огромного целого.

У подножия холма ставились шатры и осадные машины. Когда дождь утих, Баралису стало слышно, как визжат пилы и стучат молотки. Холм скрывал то, что за ним происходило, но Баралис знал, что там строятся тараны с кровлями из крепкой кожи, защищающими солдат от кипящего масла и огня; башни на колесах, высотой не уступающие стенам Брена: деревянные, крытые железом галереи, под прикрытием которых саперы будут подкапываться под стену. Прочее снаряжение — баллисты, катапульты и выдвижные лестницы — должны были перевезти через горы уже собранными.

Баралис знал все это, но страха не испытывал. Герцог Бренский жизнь положил на то, чтобы укрепить город и дворец разными мелкими, не бросающимися в глаза способами. Зубцы на стенах крыты железом, а не деревом. Внешняя стена, самая толстая на севере, имеет в ширину два лошадиных корпуса, а внизу скошена, чтобы отшвыривать снаряды обратно во врага. Даже ворота и решетки обновлены по последнему слову оборонной науки и сделаны как можно более высокими. Тяжелый камень, брошенный вниз с таких ворот, способен сокрушить даже таран.

Покойный герцог произвел столько усовершенствований, что Баралис им счет потерял.

Даже в самом худшем случае, если Высокий Град прорвется через обе городские стены, дворец все равно выстоит. Это самая мощная крепость в Обитаемых Землях. Ничто не сравнится с его круглыми башнями, искусно выкованными решетками, ловушками и обманными ходами. Не имеет себе равных и его господствующее местоположение над Большим озером. Если его и можно взять, то только с юга.

Да, думал Баралис, водя своим скрюченным пальцем по камню, если и падет город Брен, понадобится настоящее чудо, чтобы пал дворец.

Лишь бы провизии хватило на все время осады. Всю неделю в город потоком вливался народ. И если крестьяне и помещики везли с собой зерно и гнали скот, то наемники и прочая вольница явились налегке. Сейчас город хорошо обеспечен припасами, но через несколько недель или месяцев дело примет иной оборот. Доставить провизию будет неоткуда, и умножившееся сверх меры население начнет есть что попало: собак, лошадей и крыс.

Баралис пожал плечами. Ну что ж — голод доводит людей до отчаяния, а отчаявшиеся как раз и выигрывают войны.

Баралис сошел со стены, не оглядываясь назад. Высокоградские костры его не пугали, зато пугал некий пекарский ученик из замка Харвелл. Пора отправляться на Ларн. Что значит подошедшая нынче армия по сравнению с тем, что произошло ночью!

Он спускался вниз быстро, без труда, как всегда, находя дорогу в темноте. Темные коридоры были его друзьями, а неосвещенные лестницы — его любовницами. Он пробирался по ним сквозь ночь, и вскоре дворец принял его в свои недра.

Кроп уже ждал его с тиглем, и огонь пылал вовсю. Слуга подвинул стул к очагу и принес хозяину шелковые туфли вместо промокших кожаных башмаков. Господин и слуга знали друг друга четверть века, и в подобных случаях им почти не требовалось слов.

Баралис опустился на стул и сделал надрез на том же месте, где много раз прежде. Шрам на пальце не заживал, зато кровь выступала быстро.

Пары волшебного зелья вознесли его вверх, а воля увлекла вперед.

Нынешнее путешествие далось ему нелегко. Вышний мир был возмущен неведомыми течениями. Мощные потоки сбивали с пути то малое, что осталось от него, неся его вверх, к холодному мерцанию звезд. Баралису приходилось постоянно бороться с ними. На Ларн он прибыл измотанным до предела.

Четверо ждали его — как всегда.

Для окольных разговоров у Баралиса не было ни времени, ни сил.

— Похоже, рыцарь нашел того, кого искал. Это мальчишка по имени Джек — мой бывший пекарь. Он наделен большой силой и, если верить пророчеству Марода, скоро явится сюда, чтобы уничтожить вас.

Несмотря на усталость, Баралис объявил об этом не без удовольствия. Наконец-то их проняло, этих четверых.

Меж ними произошло безмолвное совещание, и скоро самый младший облек мысли в слова:

— Ты уверен?

— Я не слуга, чтобы отвечать на подобные вопросы, — рявкнул в ответ Баралис.

— Чего же ты хочешь от нас? — примирительно произнес самый старший.

Баралис сказал:

— Хочу вашей помощи, чтобы выследить этого мальчишку. — И добавил: — Я жду также, что вы сдержите свое обещание касательно войны. Вы сказали, что будете помогать Брену. Какую помощь можете вы оказать?

— Мы наведем наших оракулов на этого юношу, — резко ответил старший. — Что до войны, Баралис, то у тебя прискорбно короткая память. Разве мы не сказали тебе в прошлый раз, что Высокий Град выступит лишь после свадьбы Кайлока?

— Наш уговор этим не исчерпывается.

— Мы передаем тебе то, что становится известно нам самим. Сейчас я могу сказать, что Аннис не сдастся осадившим его войскам Кайлока и что высокоградцы намерены вести подкоп под северо-восточную бренскую стену, в сторону дворца. Копать они начнут завтра.

Наконец-то хоть что-то полезное! Опаснее всего при осаде такой вот умелый подкоп. При взрыве рушатся целые здания. Баралис остался доволен. Кто бы мог подумать, что высокоградцы попытаются подрыться под самый дворец?

— Больше ничего не скажешь?

Старший, хотя и изъяснялся мысленно, без слов, как-то умудрился негодующе фыркнуть.

— Дай тебе волю, ты бы из наших оракулов все соки выпил. Будь доволен и тем, что узнал.

Тут старшего прервал один из четверых, они посовещались, и старший продолжил:

— Нынче один из оракулов говорил о той женщине, Меллиандре. Скоро она будет твоей. Ну что, достаточно теперь?

— О да.

— Тогда оставь нас. Я свяжусь с тобой, когда нам станет что-либо известно о юноше по имени Джек.

Баралису не понравилось, что его выпроваживают столь бесцеремонно, но он не стал спорить. Главное заключалось в том, что скоро он добьется того, к чему пуще всего стремился. Устремившись без прощальных слов назад, к своему телу, он рискнул взглянуть на небо: никогда еще этот сверкающий свод не казался ему столь похожим на корону.