К югу от Бладда стоял древний, темный лес с обросшими мхом дубами и увитыми плющом липами. Развесистые ивы тщетно пытались выжить в стоячей воде: их пожирал грибок, и от корней шла гниль. Здесь имелись руины из бледного камня, наполовину ушедшие в землю: часть разрушенной крепостной стены, заросшая арка, кусок мощеной дороги.

Брим замечал все это, а большинство других не замечало. Может быть, они просто старались не смотреть: когда впереди бой, лучше не задумываться о тех, кто жил и умер до тебя. Но Брим ничего не мог поделать с собой. Брат говорит, что он просто не там родился: ему следовало бы появиться на свет не среди репейников Дхуна, а на Дальнем Юге, где можно стать воином-монахом или воином-писцом. Робби Дхун всем говорит, кем бы им следовало быть и где следовало родиться — и, как ни противно Бриму это признавать, часто оказывается прав. Взять хоть их двоюродного деда, Скиннера Дхуна. Робби сказал, что ему следовало бы родиться на Топазовых островах в Теплом море, где люди владеют рабами и держат наложниц: Скиннер, мол, только и способен управлять распутными женщинами и закованными в цепи мужчинами. Скиннер, когда оскорбление дошло до него, пришел в бешенство и так будто бы затряс головой, что у него жилы на щеках полопались. В отместку он прозвал Робби Рваным Королем: всякого, кто предлагает ему свой меч, надо бы, мол, на клочки разорвать. Но Робби, к несчастью для Скиннера, имя понравилось, и он его не чурался. А вскоре Скиннер осознал свою ошибку со всей очевидностью: он первый назвал Робби Дан Дхуна королем.

Робби, ехавший во главе отряда на своем великолепном медовой масти жеребце, поднял кулак, давая приказ остановиться. Брим испытал смешанные чувства: отдохнуть ему давно хотелось, но останавливаться, даже ненадолго, среди этих тихих сумрачных деревьев — нет.

Дело шло к вечеру, и красное солнце опустилось совсем низко. Погода стояла ясная, умеренно холодная, и ни малейший ветерок не шевелил стебли репейника, вплетенные в косы дхунитов. Превосходная ночь для набега — и удивляться тут нечему: даже природа не может устоять перед обаянием Робби Дхуна.

Двенадцать дней назад они выехали из Молочного Камня и отправились на восток, к Бладду: шестьдесят воинов и две воительницы (старшую из них все зовут Бабушкой, и она упорно отказывается носить доспехи толще вареной кожи и ездить на чем-либо выше своего белого мула). Держась на границе лесов Хаддо, Фриза и Бладда, они переправились через Быструю на пятый день, верхом, не доверяя речным бродам, где держали оборону вассальные кланы Бладда. Это приключение пришлось по вкусу одним только собакам: доспехи и оружие пришлось снимать и переправлять на плотах, чтобы не заржавели. Брим содрогался, вспоминая о холодной, доходящей до бедер воде. Там, далеко на востоке, Быстрая в добрую лигу шириной, и в ней полно водоворотов; она совсем не похожа на ту тихую реку, что протекает южнее Дхуна.

— Брим! Робби зовет тебя к себе, да поживее. — Голос принадлежал Гаю Морлоку, воину из Молочного Камня, недавно перешедшему к Робби. Он, как и многие приближенные Робби, ездил на хорошем чистокровном коне и одевался нарядно. Его плащ из плотной шерсти украшали новые застежки в виде репейников. Картинно развернув коня, Гай поскакал обратно.

Брим терпеть не мог бросать свою лошадь вот так, не обиходив ее — но зная, что Робби ждать не любит, он привязал добродушного мерина к кусту дрока и отправился к палатке брата пешком.

Часть ночи дхунитам предстояло провести в ожидании. Огней, учитывая близкое соседство дома Бладда, не зажигали — люди запахивались поплотнее в плащи и закусывали всухомятку. Большой, страшный с виду Дуглас Огер, усевшись на поваленном дереве, осматривал свой топор. Другие натирали мечи тунговым маслом, и дхунская сталь холодно поблескивала между деревьями. Ее называют «водной сталью» из-за булатных волн, которые переливаются на клинке, как вода.

Брим раньше надеялся, что и у него будет такой меч: его отец, Мабб Кормак, был мечником и после смерти оставил два водных клинка обоим своим сыновьям. Робби в ту пору было шестнадцать, Бриму шесть, и он думал, что Робби, забравший оба меча себе, отдаст один ему, когда он, Брим, подрастет. Теперь Бриму пятнадцать, но о мече нет и помину.

— Эй, бабка, поосторожней! Клянусь, ты обращаешься со мной хуже, чем со своим мулом! — Робби Дхун сидел на походном табурете у единственной в лагере палатки, положив ноги в сапогах на пивной бочонок, а старушка трудилась над его лицом, орудуя толстой, как гвоздь, иглой.

Когда Брим подошел, она как раз опустила иглу в висящую у нее на поясе фляжку, обваливая свой инструмент в голубом порошке. Затем снова поднесла иглу к глазу Робби и проткнула кожу между веком и бровью. Потекла кровь, но Робби, на которого смотрели несколько его воинов, подмигнул, притворяясь, что ему вовсе не больно. Бабушка погрузила иглу глубоко, вводя порошок под кожу — теперь эта метка останется при Робби до самой смерти.

Ни один дхунит, не имеющий на лице такой татуировки, не может считаться воином. На эту роспись уходят годы, а то и десятилетия, поскольку больше двух-трех штрихов вытерпеть никто не в состоянии. Однако брат Брима, которому вздумалось заняться этим посреди военного лагеря, сидит как ни в чем не бывало, точно его бреют, а не татуируют. Брим передернулся. Сам он получил свою первую воинскую метину в середине зимы и полночи маялся от боли.

— Вот что, Брим, — сказал Робби, наконец заметив его, — поди-ка осмотри копыта Верного. Мне сдается, у него в подкове камень застрял. Ты ведь знаешь, он никому не дается, кроме тебя и Флока.

Брим скрыл свое разочарование, сказав себе: нечего кукситься, у Робби и без того забот хватает. Он кивнул и собрался уйти, но Робби добавил, окинув его взглядом своих ярких голубовато-серых глаз:

— А еще замотай уздечку своего мерина, чтобы не звенела. Ночью поедешь со мной.

Удаляя камешек из копыта Верного, Брим с трудом сдерживал волнение. Уже стемнело, и над лесом взошла половинка луны. Все кругом пристегивали оружие, готовясь к бою. У сокланников Брима свирепый вид: все они рослые, белокожие, с желтыми бородами. Довольно одного взгляда на свои руки, чтобы вспомнить о своем несходстве с другими дхунитами. Руки у Брима маленькие и смуглые, как и все остальное: такими топор не поднимешь. Зато Брим умеет обращаться с лошадьми и прочей живностью, да и верхом, как многие говорят, ездит неплохо.

И глаза у него острые. Вот и теперь, в темноте, он видит то, чего не видят другие. Бабушка присела по нужде за кустом — Бриму заметно, как поблескивают ее белки. А поляной, выбранной Робби для лагеря, пользовались несчетное количество раз и даже строились на ней. Брим, несмотря на снег, разглядел земляной вал, слишком ровный и узкий для естественного: под ним определенно скрыт фундамент какого-то здания. Деревья тоже говорят о многом. Ветки с них на высоте человеческого роста обрублены на дрова, на коре белого дуба отпечаталось конское копыто, на бересте остались следы от стрел — какой-то лучник упражнялся, стреляя в цель.

Иногда Бриму хотелось бы видеть поменьше. Видеть — значит думать. У тебя сразу появляются вопросы. Брат сейчас ушел в свою палатку и полагает, что в темноте никому не видно, что он там делает, но это не так — Бриму, во всяком разе, видно. Робби разговаривает с воительницей Торой Лам — он смеется, судя по наклону его головы, и его рука лежит у нее на бедре. Брим поспешно отвернулся.

Робби вскоре вышел и двинулся в обход по лагерю. Люди, собираясь кучками, смотрели ему вслед и взвешивали в руках оружие. Робби называл каждого по имени, пожимал руки, выслушивал советы от ветеранов и ободрял зеленых новиков. По мере его продвижения настроение в лагере менялось, делаясь собранным и приподнятым — Брим видел это по лицам бойцов.

Робби Дхун дал им дело, ради которого стоит жить.

— Ну что, Брим, — спросил Робби, дойдя до него, — готов к своему первому набегу?

Брим кивнул. С чего Робби помнить, что это не первый его набег, что он уже побывал в одном два месяца назад, когда Дуглас Огер напал на иль-глэйвский купеческий обоз, шедший по Озерной дороге, и захватил того самого коня, на котором ездит теперь Гай Морлок? Брим невольно поднял руку к лицу. Свою первую татуировку он заслужил в ту же ночь, хотя, сказать по правде, почти ничего не делал — только отвязывал лошадей да напугал маленькую девочку, которая спряталась в большом сундуке.

Веря, что уж сегодня-то он не оплошает, Брим собрался что-то сказать, но Робби уже прошел мимо.

Брим подождал немного и пошел к своему коню.

Обматывая войлоком железные части уздечки, он наблюдал, как Робби со своими доверенными друзьями держит военный совет у палатки. Брим не знал, что задумал его брат этой ночью. Поначалу он предполагал, что они, как всегда, будут угонять скот или нападать на путников. Но в здешних местах это было бы слишком рискованно. Сейчас они находятся в самом сердце Бладда, враждебной земли, которой ни один дхунит не знает. Безумие, казалось бы, соваться в самое логово врага, но решения Робби никто не оспаривал, и когда они уезжали из Молочного Камня, человек сто готовы были пойти вместе с ними. Робби, заметно растроганный, все же отказал им. «Я ничего крупного не замышляю, — сказал он, — и не хочу без нужды ставить людей под удар».

Сейчас Брим размышлял над этими словами брата. Можно ли считать совпадением, что всего неделю назад Скиннер Дхун принудил кланового ведуна объявить Робби и его соратников изменниками клану? Все в Молочном ожидали от Робби, что он предпримет какой-то ответный шаг — возможно, нападет на Старый Круг у дома Гнаша, где помещается Скиннер со своими сторонниками. Но Робби отмалчивался и говорил только одно: «Сначала я должен вернуть Дхуну его сердце».

— Возьми-ка, мальчик, намажь себе лицо. — Бабушка, большая, с внушительной грудью, сунула в руку Брима кулечек с сажей. — И белые места лошадям тоже замажь.

Брим послушно втер черный порошок в белые храпы и чулки четырех вьючных лошадей. Бабушка, удостоверившись, что мальчишку с конями при луне никто не разглядит, перешла к следующему. Странно видеть, как слушаются ее воины. В обсуждение военных дел она никогда не вмешивается, хотя битв у нее на счету больше, чем у многих мужчин, но дхуниты думают, что она приносит счастье. Она первая из старейшин клана провозгласила себя сторонницей Робби и его дела. Брим находил, что пахнет от нее как-то не так, но держал свое мнение при себе.

— Брим! — К нему направлялся Джесс Блэйн, его ровесник, но выше, сильнее и светлее Брима. Джесс побывал уже в нескольких сражениях, о чем свидетельствовали длинные завитки татуировки на его левой щеке. — Мы скоро разделимся. Я еду на восток с Яго Сэйком. — Джесс достал меч и рассек им пару раз воздух. — Мы подожжем священную рощу, где зарыт Траго Полу-Бладд и прочие вожди этих варваров. Робби думает, что ее стерегут днем и ночью. Вообрази только! Ни памятников, ничего такого, просто деревья.

Брим решил, что Джесс относится к священной роще чересчур легкомысленно. Всякая земля, где лежат вожди, священна, и нельзя винить чужой клан, если он не способен создать чего-то столь же величественного, как Усыпальница Дхунов. Такое мало кому удавалось. Но, как бы там ни было, Брим думал уже о другом.

— Далеко ли от этой рощи до круглого дома Бладда?

— Около лиги, наверно, — пожал плечами Джесс.

Значит, они увидят пожар — а Робби того и надо.

— Сколько у вас в отряде человек?

— Больше двадцати. Мы должны все проделать быстро. Гвоздь говорит, мы перебьем часовых, обольем деревья нефтью, подожжем — и назад.

Теперь понятно, зачем они везут с собой столько бочек с нефтью. Брим помолчал, соображая.

— Кто еще с вами едет?

Джесс, отрабатывая удары сверху вниз, небрежно перечислил имена присяжных воинов.

— Гвоздь, само собой, потом Ранальд Вей, Дидди До, Мангус Угорь, Гай Морлок...

Всего двадцать четыре — лучшие в отряде наездники. Выслушав Джесса, Брим, как бы между прочим, спросил:

— А отступать куда будете?

Джесс махнул мечом на восток.

— Вон туда, к Адовой дороге — а потом повернем на запад, в Молочный.

Отвлекающий маневр, окончательно убедился Брим. Робби эта роща даром не нужна. Гвоздь со своими людьми должен отвлечь внимание от... от чего? Не от круглого же дома? Нет. Для взятия дома Бладда у них недостаточно людей. Сам Собачий Вождь сидит в Дхуне, но дом и без него хорошо защищают. Кварро, старший сын Вайло, слывет грозным воином и намерен оставить дом Бладда за собой.

— Джесс, а что будет делать отряд Робби?

Золотоволосый Джесс взглянул на Брима с нескрываемым превосходством и жестом, позаимствованным у Робби Дхуна, вложил в ножны свою водную сталь.

— Робби делится своими замыслами только с самыми близкими сподвижниками, и мы все поклялись хранить в тайне то, что он сказал. — С этими словами Джесс закинул свои желтые косы за спину и пошел искать своего коня.

«Робби взял в свой отряд меня, — напомнил себе Брим, глядя ему вслед. — Меня, а не Джесса».

Воины между тем снимались с лагеря. Палатку Робби свернули, с лошадей сняли торбы, съестные припасы собрали в кучу, чтобы снова навьючить на коней. Брим счел, что ему самое время этим заняться — Моулиш Флок, конюший, уже ищет его. Брим подвел первую из вьючных кобыл к вьюкам и стал нагружать.

— Нет, парень, их не трожь, — распорядился подошедший Флок. — Робби так приказал. Грузи все на мула.

Брим бросил взгляд на двух отрядных мулов. На одном, белом и жирном, ездит Бабушка, другого, маленького и злющего, конюший все время вел за своим конем. Поскольку у них имелись четыре сильные вьючные лошади, Брим полагал, что этого мула взяли просто на крайний случай. Недоумевая, он навьючил на него, сколько сумел. Когда мул посредством рева и лягания дал знать, что с него довольно, Брим улизнул и стал готовиться к отъезду сам.

Топора у него нет, да он и не учился владеть им. Отцовский меч Робби забрал себе, и единственное оружие Брима — широкий, чужеземного вида кинжал-катар, доставшийся ему после набега на иль-глэйвских купцов. В походе Брим несчетное количество раз оттачивал и смазывал свой клинок, но не мог не взглянуть на него напоследок. Брим пробовал лезвие, и в животе у него все сжималось. Робби по-своему прав: это его первый настоящий набег. В тот прежний раз он просто ехал вместе с другими и оружия так и не применил, хотя и держал наготове. Этой ночью все будет по-другому. Этой ночью Брим должен доказать, что он мужчина.

Взволнованный и полный решимости не обращать внимания на спазмы в животе, Брим отправился занять свое место в отряде Робби.

Робби уже сидел на коне и отдавал приказы.

— Ты, Флок, ступай с Бабушкой и вьючным мулом на запад. Найди старую мощеную дорогу, что мы пересекли в полдень, и жди там. Я пошлю за тобой Брима, когда дело будет сделано. — Моулиш Флок, от которого мало кто слышал доброе слово, мастер находить изъяны в самых безупречных планах, послушно кивнул и пошел выполнять приказ. Робби на всех людей так действует — они ради него из кожи вон готовы вылезти.

Вот кому вождем надо быть, с гордостью подумал Брим.

— Ты, Дуглас, едешь со мной. Хочу, чтобы твой топорик был елико возможно ближе к моей шее, но очень просил бы тебя держаться с подветренной стороны. Лук, который ты ел на завтрак, смертоноснее всякого оружия.

Все заржали, и Дуглас тоже ухмыльнулся, показав поломанные зубы и розовые, как у младенца, десны.

— Как скажешь, Рэб.

Робби окинул взглядом весь свой отряд.

— Люди! Дхуниты, молочане и колодезники — в эту ночь вы все мои братья. Мы не хотим лить кровь и убивать, хотим лишь восстановить справедливость. Дом Дхуна принадлежит нам, и нынче мы начинаем его отвоевывать.

— Верно! — выдохнули воины, памятуя, что поблизости от дома Бладда следует соблюдать тишину. Дождавшись, когда все успокоятся, Робби продолжил:

— Нас пока мало: чтобы отобрать Дхун назад, нам понадобится гораздо больше людей. Но рано или поздно мы его отвоюем, так и знайте. Мы, братья по оружию, а не Скиннер со своей стариковской артелью. Не забывайте: у нас есть то, чего у Скиннера нет...

— Кровь дхунских королей! — выкрикнул свирепый маленький мечник Дидди До. — В Скиннере течет только кровь вождей, да и та жидка, как моча. Зато наш Робби носит королей в своих жилах!

— Верно, — подхватили другие. — Кровь королей!

Робби не препятствовал им. Глаза его блестели, рука по-королевски лежала на рукояти меча.

— Ну, довольно, — сказал он через некоторое время. — Сначала войну надо выиграть, а потом уж толковать о королях.

Брим вздохнул с облегчением — разговоры о королях ему не нравились.

— И нынче ночью мы эту войну начнем. Здесь и сейчас, на проклятой земле Бладда, мы нанесем свой первый удар. — Робби поднял руку от меча к шее, где в медном рожке, на медной цепочке висела его доля священного камня. С закрытыми глазами и бурно дышащей грудью он поднес рожок к губам и поцеловал. — С нами Каменные Боги!

— С нами боги! — ответили, как один, шестьдесят человек.

Отряд разделился надвое. Воины строились в ряды, надевали закрытые шлемы и боевые рукавицы, опускали забрала и расправляли плащи. Брим, имевший только круглый полушлем и кожаные перчатки, не беспокоился на этот счет. Нынче ночью мы начнем войну, сказал Робби. Волнение и страх сжигали Брима, как лихорадка, и когда Робби обнажил оружие, он сделал то же самое.

Горящим взором он проводил отряд Яго Сэйка, отъехавший на восток. Робби торжественно попрощался с мертвенно-бледным топорником по прозвищу Гвоздь, назвав Яго «своим братом во всем, кроме крови», и Бриму померещилось, что жесткие бесцветные глаза Гвоздя подернулись влагой.

Сорок оставшихся молча выжидали, давая Яго время. Все взгляды были прикованы к Робби. Будущий вождь сидел на своем высоком коне с украшенной репейниками сбруей. Голубой шерстяной плащ, отороченный мехом рыболова, колыхался на легком ветерке. Брим, сам того не сознавая, стал так, чтобы быть поближе к брату.

Робби, заметив Брима, устремил на него свои знаменитые дхунские очи и прошипел:

— Убери свой ножик, дурень. Драки сегодня не будет. Ступай в хвост колонны и займись тяжеловозами.

Брим не помнил, как убрался прочь. Он как-то сразу оказался у коновязи и принял от Флока повод, связывающий всех четырех вьючных кобыл.

— Пропусти их вперед себя и держи на коротком поводу. Веревки, когда понадобятся, найдешь на Милли.

Брим с трудом вникал в смысл этих слов — его точно ножом пырнули.

Молча спешившись, он составил из лошадей упряжку, проверив уже надетые на них постромки и хомуты. Смирные и добродушные кобылы обнюхивали его в поисках лакомства. Брим сказал им, что пока у него ничего вкусного нет, но после он непременно раздобудет для них яблоки, если сумеет. Поставить их впереди мерина оказалось не так-то просто. Лошади были могучие, ездовые, и Брим опасался, что они стащат его с седла, если отдать им чуть больше повода, чем нужно. Мерин, обеспокоенный их близким соседством, мотал хвостом и скалил зубы.

А потом они как-то сразу двинулись в путь.

— На север, в Бладд! — тихо, но четко скомандовал Робби, и сорок человек с сорока четырьмя лошадьми отправились к дому Бладда. Звякала сбруя, топали копыта, посвистывали в воздухе пробные взмахи топоров. Брим ехал замыкающим. Тропа была узкая, и он пожалел, что запряг лошадей попарно — надо было поставить их гуськом. Двигались они, однако, довольно ровно и повод почти не натягивали. Плохо было лишь то, что Брим быстро отставал от других: отряд уже опередил его на добрые четверть лиги.

В темном лесу пахло старыми деревьями, под рыхлым снегом лежал вязкий чернозем. По шее Брима струился пот. От правления четверкой болели плечи, и он всматривался во мрак, надеясь увидеть впереди огни круглого дома.

Легкое, чуть ярче звездного света, зарево над лесом он и впрямь увидел первым. Через несколько минут впереди кто-то крикнул: «Гвоздь поджег рощу!», и дхуниты, радостно загомонив, пришпорили коней.

На севере низко и зловеще протрубил рог. Земля дрогнула под какой-то чудовищной тяжестью, а затем послышался топот множества лошадей, скачущих... на восток. Это бладдийцы. Хитрость Робби удалась как нельзя лучше.

Брим не находил больше в себе прежнего страха — страх умер от руки Робби.

Он уже чуял запах пожара, видел рыжее пламя высоко над деревьями. Вооруженные люди скакали туда, выкрикивая что-то с бладдийским выговором. Брим слышал их, но не видел. Лес начинал редеть, и древние дубы уступали место искусственно насаженным кленам, красным соснам, березам и дубкам-пламенникам, известным своей кроваво-красной листвой. Дорога, внезапно расширившись, сделала поворот, и перед Бримом выросла глыба круглого дома.

Безобразный нарост на теле земли, струп, красно-бурый, как засохшая кровь, в четыре яруса вышиной и непомерно расползшийся в ширину. Видя этот дом, напрочь лишенный симметрии и изящества, видя его корявые службы, дымящие надвратные башни и стрелковые гнезда, выпирающие из стен, как волдыри, Брим понял, отчего Собачий Вождь предпочел дом Дхуна. Это место на королевский дворец уж никак не похоже.

Конные бладдийцы в своих тусклых доспехах, грубых кожах и собольих плащах выезжали через передний двор на восток, где пылала священная роща. Острый глаз Брима пронизывал царящую там суматоху. Конюхи сталкивались с воинами, несущими факелы, и мальчишками, несущими воинам оружие. Женщины кричали, дети и молодые девушки бежали на пожар с ведрами и прочими сосудами для воды. Кто-то, вероятно ведун, называл высоким дрожащим голосом имена Каменных Богов.

Недурную шутку сыграл с ними Робби, подумал Брим, чувствуя в горле какую-то непривычную горечь. Самое сердце их клана подпалил.

Робби и остальные пригнулись в седлах, держа наготове топоры и мечи из водной стали. Тора Лам, прославленная метательница копья, холодным взглядом высматривала добычу. Из дхунских рядов поднялся грозный монотонный напев, где было всего две ноты: «Дан Дхун! Дан Дхун! ДАН ДХУН!»

Сознание того, что они попались в ловушку, овеяло бладдийцев холодным ветром. На миг все замерли, ведра повисли в воздухе, и даже дым от факелов, казалось, застыл неподвижно. А вслед за этим поднялся крик:

— Закрывай ворота!

Робби Дхун и сорок его воинов врезались в орущую кашу из женщин, воинов, детей и подростков. Верный опережал других коней на тридцать шагов, и топор Робби пролил первую кровь, отрубив руку новику, нетвердо сидевшему на пожилом пони. Вид брызнувшей крови свел дхунитов с ума, и они принялись рубить и топтать всех кого ни попадя. Дуглас Огер крушил убегающих бладдийцев, как сошедший на землю бог. Страшный, смердящий луком, он сеял смерть своим трехфутовым топором. Не отставал и Робби Дан Дхун, особенно светлый и грациозный рядом с черномазым варваром Дугласом. С черных доспехов Рваного Короля стекала кровь, и косы вились вокруг его шлема, как золотые цепи. Вдвоем они теснили оставшихся у дома мужчин, а другие дхуниты тем временем преследовали женщин и детей, работая клинками и топорами в такт своему напеву:

— Дан Дхун! Дан Дхун! ДАН ДХУН!

Одна из лошадей поскользнулась в крови и упала, сломав себе хребет и раздавив седока. Дуглас отсек кому-то голову, и в лицо Бриму вместе с мелким кровяным туманом ударил смрад человеческих и конских нечистот. Брим испытал нечто сходное с облегчением, когда ворота дома, две громадные створки утыканного железом кровавого дерева, наконец-то закрылись. Железные засовы с грохотом вошли в гнезда, а женщины, дети и старики, не успевшие укрыться внутри, с криками бросились к воротам, стуча и царапая дерево ногтями.

Дуглас Огер, задержав топор в воздухе, взглянул на своего предводителя. Робби снял шлем. Лицо у него раскраснелось, вокруг глаз подсыхали капли крови, косы потемнели от пота. Выждав, когда все, даже охваченные паникой бладдийцы, утихнут, он звучным голосом произнес:

— Нет. Никто не обвинит Робби Дхуна в том, что он убивает женщин и детей, как Градский Волк. Пусть уходят в лес.

Дуглас Огер, кивнув, выдрал клок из гривы своего коня и стал вытирать топор. Другие дхуниты тоже опускали оружие и снимали с себя шлемы, тяжело дыша.

Бладдийцы, столпившиеся у ворот, понемногу приободрились. Одна беззубая старая карга присела перед Робби и назвала его истинным кланником. Робби нетерпеливо отмахнулся. Люди робко отступали от ворот, опустив глаза. Они обнимали детей за плечи, и ведра болтались у них в руках.

— Постойте-ка, — сказал вдруг Робби, указав на рыжего мальчугана лет двенадцати. — У него меч — стало быть, он мужчина.

Дуглас рубанул мальчика своим начисто вытертым топором, развалив его от лопатки до сердца. Одна из женщин упала в обморок, дети подняли рев. Стайка девушек с криком бросилась бежать через ряды дхунитов. Тора Лам развлекалась, подсекая им колени своим копьем. Когда внешний двор опустел, у ворот осталось лежать еще пять трупов: трое подростков и два старика.

Какой-то лучник, засевший в гнезде, начал стрелять, и стрела отскочила от панциря Робби.

— Закончим то, ради чего мы пришли сюда, — бросил Рваный Король, развернув коня. — Давай сюда лошадей, Брим.

Брим повиновался, тронув с места всех пятерых своих подопечных. Отряд направился к западу от дома, где на берегах мелкого ручья стояли разные мелкие строения. Робби ехал впереди, отыскивая что-то. Бриму все постройки казались одинаковыми — приземистые, кое-как, без известки, сложенные из красного камня. Робби, однако, вскоре остановился перед одной из них.

Как раз в это время из-за туч выглянула луна, и Брим понял, что ошибался: не все здешние постройки красные. У этой стены светлые, голубовато-серые.

Только теперь Брим догадался, что задумал его брат.

— Брим, — осипшим от полноты чувств голосом приказал Робби, — привяжи веревки к лошадям, и пусть снесут это строение.

Конные дхуниты расступились, пропуская Брима с его упряжкой. Он трясущимися руками прикрепил к сбруе толстые, с запястье, канаты, сам удивляясь своему волнению. Его сокланники спешивались и тихо называли имена девяти богов. На темных глазах Дугласа Огера выступили слезы, и другой топорник опустил мощную дружескую руку ему на плечо. Брим при виде этого испытал приступ щемящей любви к своему клану. Возможно ли Робби не стать вождем после этого? Брим обматывал канатами каменную хибарку, и им постепенно овладевала печаль. Он больше не находил в себе прежней любви к брату.

С болью в сердце Брим щелкнул кнутом, и четыре могучие ломовые лошади, рванув, снесли домишко, который тридцать пять лет назад сложил Собачий Вождь из обломков Дхунского Камня.