Ангус Лок остановился в Трех Деревнях, чтобы купить цветов. Он знал, что это глупо, ведь у Дарры свой цветник, но ему хотелось оказать ей внимание. Солнце стояло высоко и, может быть, даже пригревало — ему было трудно судить об этом в своих многочисленных зимних одежках. В полях резвились ягнята, и Ангус улыбался, глядя, как они роются в густой шерсти своих маток. «Мы все когда-то были такими же маленькими и беззащитными», — думал он.

Его улыбка померкла, когда он вспомнил, что Дарре и девочкам пришлось одним управляться с весенним окотом. Они у него славные, работящие девчушки, но это не женская работа. Возможны всякие осложнения. У жены, правда, руки куда более умелые, чем у него самого, но Ангусу все-таки не хотелось бы взваливать на нее этот тяжкий труд. В последнее время он сожалел о многих вещах, и все они касались не его, а кого-то другого.

Маленький рынок, собиравшийся каждые десять дней на деревенской площади, уже сворачивался. На прилавках осталось что поплоше: зеленые бобы с черными пятнами, вялые капустные кочаны, склизкий лук-порей. Тот, кто рискнет пообедать в «Овечьем копытце», непременно встретится с этим луком снова — можно подумать, что тот обладает способностью перемещаться сам по себе.

Увидев девочку с большой корзиной подснежников и душистого горошка, Ангус направил коня к ней.

— Сколько ты просишь?

— Медяшка пучок.

— Нет, за всю корзину?

Девочка, младше Касси, но чуть постарше Бет, вытаращила глаза. Хорошенькая, но его дочки лучше. Чтобы избавить ее от путаных подсчетов в уме, он протянул ей золотую монету.

— Привяжи корзину к седлу какой-нибудь красивой ленточкой, и будем в расчете.

У нее хватило ума не спорить.

— Как тебя звать? — спросил Ангус, пока девочка привязывала корзину мозолистыми, загрубевшими от крестьянской работы руками.

— Бронни.

— Разменяй монету перед тем, как идти домой, Бронни. Половину отдай своему батюшке, а на остальное купи себе чего хочешь. Никто ведь, кроме нас с тобой, не знает, сколько ты выручила за цветы. — И Ангус уехал, видя по лицу девочки, что она побоится последовать его совету.

Ну что ж, как знает. Он уже чуял запахи родного дома. Крольчатину в кухонном горшке и ту липкую медовую жуть, которую вечно печет Бет. Видят боги, только дуралей с любящим сердцем способен безропотно есть подгоревшую стряпню своих женщин!

Скорее бы уж. Предосторожность требовала ехать кружной дорогой, мимо старой рощи и ручья, но пусть предосторожность отправляется ко всем чертям. Слишком долго он был осторожен. Домой он поедет самой короткой дорогой.

Цветы от быстрой скачки падали из корзины, и он усмехался, представляя, какой след за собой оставляет. Какой-нибудь дурачок, чего доброго, пойдет по нему, думая, что цветочный след приведет его к принцессе — а вместо нее найдет старого страховидного объездчика, от которого поцелуя уж точно не дождешься.

Когда он повернул с дороги на тропку, ведущую к его усадьбе, веселья у него поубавилось. Что-то дыма нет — Дарра, наверно, вычищает очаг. Легкая дрожь прошла по плечам Ангуса. По этой тропинке уже несколько месяцев никто не ходил — вон как она заросла. И ветки у яблонь в восточном саду не подрезались с самой осени, а ведь Дарра всегда ходила за ними, как за детьми.

У Ангуса пересохло во рту.

Объехав поросший ежевикой пригорок, он увидел свой дом — сгоревший дом. Стены черные, крыша местами провалена. Мозг вобрал в себя эти подробности еще до того, как Ангуса захлестнул ужас. Это случилось уже давно. Гарью не пахнет, и копоть на стенах размыта многочисленными дождями.

— Они ушли, — произнес он вслух, плохо сознавая, что делает. — Они ушли отсюда в другое место.

Но он слишком долго состоял в обществе фагов, чтобы тешить себя ложными надеждами. Двадцать лет он готовился к худшему — и теперь оно пришло.

Сулльский конь, все понимающий, сбавил шаг, чтобы хозяин мог спешиться. Ангус, ступив ногами на землю, предложил богам сделку.

— Возьмите меня. Верните их и возьмите меня взамен.

Боги не ответили ему, потому что давно уже умерли.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Ангус вошел в свой дом.