Они поднялись еще до рассвета и двинулись на юго-запад. Дул сильный ветер, вздымая старый подмерзший снег. Райф завязал свой лисий капюшон, прикрыв рот и глаза, — только нос торчал наружу. В оставленную щелку он видел достаточно, чтобы управлять конем. Ветер задувал с севера, ему в спину, словно гоня его прочь с клановых земель.

Ангус ехал впереди, прокладывая путь через овраги и замерзшие пруды, отыскивая заметенные снегом тропы. Оба путника молчали, сгорбившись в седлах, страдая от ярости ветра.

Правая рука Райфа распухла, кожа на пальцах начала облезать, а на стыке ладони с запястьем вздулся безобразный кровяной пузырь. Каждый раз, перехватывая поводья, Райф зажмуривал глаза от боли и кривил рот. Будешь теперь знать, как махать топором в такую стужу, говорил он себе.

После шести часов беспокойных сновидений он находил облегчение в метельной белизне тайги и монотонной езде. Он встал раньше Ангуса, растопил в жестяном котелке куропаточий жир и, следя за паром, принял единственное важное решение. Клан остался позади, и он, Райф, не может позволить себе помнить о нем, тосковать о нем и верить, что он туда еще вернется.

Он сам выбрал свою судьбу и теперь должен ей повиноваться. Клану он уже не принадлежит.

Он долго думал о том, не снять ли ему с шеи амулет и не швырнуть ли его в печку вместе с остатками еды или не зарыть ли в снег. Но каждый раз, берясь за шнурок, он слышал голос старого ведуна: «Это твое, Райф Севранс. Придет день, и ты порадуешься, что он с тобой».

И Райф сохранил амулет. Теперь он ехал, наглухо закупорив свои мысли, ощущая холод амулета на груди.

Прошло полдня, но буря не унималась. Крупинки снега хлестали о стволы каменных сосен, и с ветвей тоже рушился снег. Райф больше не охотился. Поврежденная рука пачкала рукавицу кровью и гноем, а из-за пурги ничего не было видно, но он непроизвольно продолжал искать в тайге дичь.

Лес даже в такую непогоду был полон жизни. Ласка, белая и тонкая, как струйка молока, смотрела на Райфа из зарослей карликовой березы. Заяц-беляк, раздув щеки, высунул голову из норы. Лесной кот на берегу замерзающего ручья перекусил хребет землеройке. Райф мог бы поклясться, что видел их, хотя перед глазами у него мельтешил непроглядный снег.

Стемнело рано, и ветер сразу утих, дав передышку измученному лесу. За день он посбивал снег со всех деревьев и поломал много молодых сосенок. Небо из серого стало угольно-черным.

Ангус вывел их к Южной дороге, вдоль которой они и ехали несколько темных часов. Следы повозок, навоз и кости на дороге напоминали Райфу о скорой встрече с кланниками. В хорошую погоду от черноградского круглого дома до Даффа можно добраться за один день, если ехать напрямик. Даже Дхун от печного дома отделяют только четыре дня скорой езды, а Гнаш и Дрегг еще ближе.

Когда впереди показались наконец огни печного дома, Райф совсем уже закоченел. В шее стреляло, и руку жгло огнем. По сигналу Ангуса они выехали на дорогу и через четверть часа были у цели.

Дом Даффа, с круглыми стенами и круглой крышей, срубленной из вязовых бревен и окованной железными брусьями, походил на пивной бочонок, положенный набок и утопленный в снег. Из двух его дверей та, что побольше, вела на конюшню — туда Ангус с Райфом и направились. Пока Ангус разговаривал с конюхом, Райф отряхнул коней от снега. Конюх, молодой и кривой на один глаз, слегка заикался. Райф видел его много раз, но никогда не замечал до сих пор, чтобы тот смеялся или хотя бы улыбался. Ангус напоследок пожал ему руку и попросил:

— Поставь лошадей поближе к двери.

Райф оглядел полутемную, чисто прибранную конюшню. Около половины из двух дюжин стойл было занято, а под навесом снаружи стояли несколько мохнатых лошадей и горных пони.

До второй двери печного дома путь был неблизкий. Вдоль бревенчатых стен громоздились кучи свежерасчищенного снега, сами бревна обросли инеем, а на крыше, около кирпичной трубы, снег шипел и таял.

Райф открыл дверь, и навстречу ему хлынули тепло, дым, запахи и звуки. Его глаза еще привыкали к свету, а рот уже наполнялся слюной от ароматов поджаренного сала, лосятины и лука. Обычно в этот час всегда кто-нибудь поет, какой-нибудь замшелый старый кланник дудит на волынке, а гости смеются, спорят и ставят на кон. Теперь в доме собрались около тридцати человек, мужчин и женщин, но держались они обособленно, кучками. Райф сразу узнал копейщиков из Скарпа — они если не родятся с черными волосами, то красят их в черный цвет, а нарядные плетеные ножны подчеркивают остроту их клинков. У большой кирпичной с железными вставками печи грелись мужчина и женщина из Гнаша. Доходящие до пояса рыжие волосы женщины были распущены, как у всех гнашиек. На ней были штаны из мягкой свиной кожи, и пояс украшали три кинжала: один из рога, другой из стали, третий из кремня. Больше всего здесь было дхунитов: крепкие, светловолосые, с окладистыми бородами и синей татуировкой на лицах. Оружие они носили на спинах, поясах, бедрах, предплечьях и голенях. Сталь, гладкая и искристая, как проточная вода, то и дело озаряла комнату своими бликами.

— Проходи, парень, — сказал Ангус на ухо Райфу. — Не надо торчать у двери, чтобы все начали гадать, кто мы такие и зачем сюда явились.

Райф, словно очнувшись от сна, повиновался и прошел к задней стене. Разговоры, смолкшие было при их появлении, возобновились — точно тараканы зашуршали, разбегаясь от света. Райф выбрал лавку как можно дальше от печи, Ангус же в это время обменялся кивками с хозяином.

В Даффе было понемножку от каждого клана — так он по крайней мере уверял. Он был самым волосатым из всех известных Райфу людей и в молодости славился своими зубами. Бревна, баржи, повозки и сани — чего он только не перетаскивал, зажав зубами веревку. Они у него и сейчас были хоть куда, и он, таща поднос с горячими замшевыми салфетками, горячим пивом и горячим мясом, ухмылялся во весь рот, показывая удивительно мелкие и ровные зубы. Райф вспомнил, что Тем однажды спросил Даффа, отчего они такие крепкие, и тот ответил: «Я ими лед грыз на пруду».

— Ангус, старый ты пес! Сколько зим! — Дафф в мнимом раздумье наморщил лоб, составляя свой груз с подноса на стол. — Не припомню, ей-ей, — знаю только, что много.

— А ты, Дафф, стал еще толще и безобразнее. Каменные Боги, тебя давно постричь пора. На месте твоей жены я привязал бы тебя к этой печке и обрил наголо.

Смех Даффа был еще одним дивом — звучный и глубокий, он волнами шел из груди.

— Будь ты на месте моей жены, Ангус, я бы сам себя привязал к этой печке и изжарился.

Райф усмехнулся и впервые за весь день почувствовал себя хорошо. Он уже забыл, как ему нравится Дафф. Двое мужчин продолжали в том же духе, добродушно поддразнивая друг друга: сразу было видно, что они старые, закадычные друзья. Несколько голов обернулось на их хохот, но пристального внимания они не вызвали.

Райф хлебнул горячего пенистого пива и стал разглядывать тех, кого не заметил, войдя в дверь. В дальнем углу сидели маленькой кучкой ловцы и жевали длинные полоски бересты для починки своих капканов. Старый ариец с молочными от снежной слепоты глазами сидел у печи вместе со своей собакой. Женщина из Баннена, одетая в серую кожу и лосиную замшу, доедала мясо с жареным луком. За спиной у нее, как у всех банненских женщин, висел длинный меч из черной стали. Прямо напротив Райфа сидели в полумраке двое мужчин, держа свои кружки руками в перчатках. Они тоже были кланники, но Райф, видя только тулупы с поднятыми капюшонами, не мог определить, откуда они. Бладдийцев в комнате не было, что, принимая во внимание количество дхунитов, приходилось считать большой удачей для гостей, хозяев и печных законов.

Райф знал, что все, кто тут есть, сразу разгадали в нем черноградца. Черный Град — самый суровый, наименее склонный к роскоши клан. Герба их лишили пятьсот лет назад, когда Айан Черный Град отнял жизнь у последнего кланового короля, — с тех пор никто не носит Градского Волка. Однако серебряный колпачок на тавлинке Райфа, серебряный обруч в его волосах и черная кожа ремней, ножен и накладник выдавали черноградца столь же явно, как синяя татуировка на лице — дхунита. Черный Град — единственный клан, где добывают серебро, и рукоятки всех ножей отделаны этим металлом. Рукоять короткого меча Тема тоже обвита серебряной проволокой, а его ножны выкрашены в черное под цвет графитовых вкраплений черноградского священного камня.

— Ничего, если мы ненадолго оставим тебя одного, Райф? — спросил Ангус, хлопнув его по плечу. — Дафф хочет свести меня к себе, чтобы я выбрал для жены отрез на платье.

— Да, — сказал Дафф. — Моя-то хозяйка не любит показываться на люди, когда уже заплелась на ночь.

Райф кивнул им обоим. Ему показалось, что они говорят чересчур уж беззаботно, но это его не касалось. Ангус скинул котомку, снял куртку и последовал за Даффом в маленькую дверь на задах комнаты. Райф проводил их взглядом, любопытствуя, поздоровается Ангус с ловцами или нет.

— Райф Севранс!

Обернувшись, он оказался лицом к лицу с двумя мужчинами в тулупах. Это были черноградцы, Вилл Хок и его сын Брон, отданный на год в Дхун, — Бронто и принес в родной клан весть о поражении Дхуна. Райф, тут же насторожившись, поздоровался, но не спросил, какое дело привело отца с сыном к Даффу.

Вилл, мрачный мужчина с бледной, пронизанной голубыми венами кожей, сел на освобожденный Ангусом табурет.

— Я вижу, ты здесь со своим дядей, объездчиком.

Это было приглашение к разговору, а не вопрос. Райф кивнул.

Вилл махнул рукой Брону, подзывая его к себе. Мать Брона была дхуниткой, и он унаследовал от нее светлые волосы и глаза. Райф вспомнил, что он мастерски владеет мечом и, как ни странно, хорошо поет. Брон не походил на человека, готового затянуть песню.

Когда сын тоже уселся, Вилл набрал воздуха и спросил:

— Как прошло сражение, парень?

Райф постарался сохранить спокойствие. Он ждал этого вопроса — Вилл Хок как старший кланник должен был принять участие в обсуждении плана засады, — но ему трудно было говорить. Последние два дня он только и делал, что закупоривал память о клане, и не хотел ее открывать. Не сейчас. Не здесь. В глазах Вилла Хока виднелось искреннее беспокойство, сопряженное с растущим нетерпением. Райф не слишком хорошо его знал, но Вилл был взрослый кланник и заслуживал уважения.

— Засада оправдала себя. Все было так, как говорил Мейс.

— Кто-нибудь из наших ранен?

— Бенрон Лайс, Тоади Скок.

Вилл и Брон потрогали свои ладанки со священным камнем, и настало молчание. Через несколько минут Вилл сказал:

— И теперь ты едешь на юг, чтобы рассказать об этом в Скарпе и Орле?

Райф покачал головой. Своим кланникам он лгать не мог.

Вилл ждал объяснений, но Райф молчал, не в силах взглянуть ему в глаза. Брон взял с блюда баранье сердце и стал его жевать.

Краем глаза Райф заметил, как Ангус вышел из задней комнаты. Он с преувеличенной осторожностью нес маленький сверток, и один из ловцов отпустил шутку по этому поводу. Ангус рассмеялся вместе с остальными, и у них завязался какой-то тихий разговор.

— Значит, ты просто путешествуешь со своим дядей, — сказал наконец Вилл.

«Он знает, — подумал Райф. — Вилл знал, что я нарушил клятву».

Вилл встал, стараясь не смотреть на него, и сказал сыну:

— Пошли. Нынче тут собралась не та компания. — На лице Брона отразилось недоумение, однако он послушался отца и встал. Вдвоем они вернулись в свой дальний угол.

Райф не шелохнулся. Он сгорал от стыда. Теперь уж ничего не поправишь, не вернешь Вилла обратно. Он нарушил свою клятву, и никакие слова уже этого не изменят.

Черный Град — старейший из кланов и, как утверждают многие, самый непреклонный. В нем, конечно, тоже встречаются предатели — за три тысячи лет войн, борьбы за власть и междоусобиц находились, конечно, люди, нарушившие клятву, но их имена никогда не произносились вслух. Память о них умирала еще до того, как умирали они. Однажды, когда Райф был поменьше, он спросил Инигара Сутулого, что это за черная яма выдолблена на дальней стороне священного камня — яма величиной с волка, наполненная минеральным маслом, которое за истекшие века застыло, как черные агаты. Инигар провел над ней своими липкими пальцами и сказал: «Здесь мы удаляем из камня сердца предателей».

Стыд сжигал Райфа заживо. Сколько времени пройдет, прежде чем Инигар возьмет зубило, назвав про себя его, Райфа, имя?

Чьи-то тяжелые шаги заскрипели снаружи по снегу, и дверь печного дома распахнулась. Холодный ветер ворвался в комнату, сразу выстудив ее, и внутрь вошли четверо бладдийцев. Суровые, увешанные оружием, они остановились у порога, оглядывая комнату. В печном доме сразу сделалось тесно. Дхуниты, все как один, замерли, опустив руки на полутораладонные рукояти своих длинных мечей. Вилл и Брон в своем углу незаметно подобрались, готовясь к худшему.

Райф чувствовал, что все внимание бладдийцев приковано к нему. Их серые и голубые глаза вглядывались в серебряный обруч у него на голове и серебряный колпачок тавлинки. В этих глазах была ненависть.

Бладдийцы, гладко выбритые, с длинными косами, похожими на просмоленные веревки, резко отличались от всех других кланников. Свои кожи они красили по-иному, и оружие у них было тяжелее. Видя их с близкого расстояния, Райф понял, что недостаточно хорошо узнал их на Дороге Бладдов. Клан Бладд таил в себе большую силу.

— Закрой дверь, Чокко, и пусть твои ребята погреют бока у печки, — сказал Дафф, став между дхунитами и бладдийцами.

Человек по имени Чокко поднял одетый в перчатку кулак.

— Нет, хозяин печи. Этого дела нельзя уладить пивом и теплыми кирпичами. Наш клан ранен, и кровь еще свежа.

— Оставь это снаружи, Чокко. Нет преступления тяжелее, чем нарушение закона печи.

Чокко покачал своей массивной головой:

— Я тебя уважаю, хозяин печи, знай это. И пришел сюда не за тем, чтобы драться с Дхуном. — Он и предводитель дхунов обменялись долгим жестким взглядом. — И все же в эту ночь я буду драться. Я должен. Мое сердце не даст мне покоя, пока я не пролью кровь Черного Града.

Испуганный шепот прошел по комнате. Лица дхунитов потемнели, женщина из Гнаша опустила руку на пояс с тремя кинжалами. Скарпийцы, вассальные союзники Черного Града, ощетинились, как боевые псы. Вилл и Брон Хоки скинули тулупы и с суровым достоинством вышли на середину.

Райф под столом стиснул рукоять отцовского меча. Сердце его колотилось, но в то же время он испытывал чувство, близкое к облегчению. Вот, значит, чем все кончится — боем с бладдийцами.

— У печного закона две стороны, Чокко, — сказал Дафф, стоя на месте и преграждая бладдийцам доступ в комнату. — Если люди греются у моей печи, не нарушая мира, я никому не позволю вывести их вон против их воли.

— Храбро сказано, хозяин печи, — сказал Вилл Хок, подходя к бладдийцам. — Но мы — Черный Град, мы не прячемся и не скрываемся, и если Бладд хочет помериться с нами силой, пусть будет так. — Последние слова были обращены к Чокко, и свет в доме как будто потускнел, обведя их двоих невидимой чертой

Чокко даже не моргнул в ответ — казалось, будто он не дышит. Потом заговорил, обращаясь к Виллу Хоку, но так, чтобы его слышали все:

— Наш вождь прислал собаку в Гнаш — лагерь у Лосиной тропы, — чтобы известить нас о том, что совершил Черный Град. Собака околела в тот самый миг, когда я снял письмо с ее ошейника, потому что бежала без отдыха два дня и одну ночь. В письме говорилось о засаде у Дороги Бладдов и о том, как три дюжины наших женщин и детей были затравлены, как звери, и перебиты на снегу.

По комнате прошел звук, напоминающий шелест листьев на ветру. Дафф закрыл глаза и прикоснулся к векам Пара из Гнаша тихо вознесла молитву Каменным Богам. Женщина из Баннена коснулась черной чугунной подвески с порошком священного камня, тихо выдохнув: «Дети». Даже дхуниты опустили глаза.

— Ты лжешь, Чокко из Бладда, — заявил Вилл Хок. — Мой клан не стал бы убивать женщин и детей.

Бладдиец, стоящий рядом с Чокко, вышел вперед.

— Мы не лжем. И вождь наш не лжет. Бладд говорит правду, как бы горька она ни была.

Чокко сжал руку своего кланника, не дав ему обнажить меч, и сказал:

— Это правда, черноградец. Ты убедишься в этом, когда дело рассудят наши клинки.

Щека Велла дернулась, и глаза блеснули при свете, идущем от печи. Грудь Райфа напряглась, как туго натянутый лук. Вилл повернулся к нему:

— Скажи, что они лгут, Райф Севранс, чтобы я вступил в этот бой, гордясь своим кланом.

Все взоры обратились к Райфу. Бладдийцы, сразу поняв смысл воззвания Вилла, уставились на него с такой злобой, что Райф чувствовал их взоры, как удары. На один жуткий, невыносимый миг в комнате настала полная тишина. То, что знал Райф, обрекало на позор их всех. Бладд и Черный Град все равно будут драться, это ясно, но может ли он послать Вилла и Брона в бой, лишив их чести? Четверо мощных бладдийцев в расцвете сил против трех черноградцев, из которых двое — зеленые новики!

Они все погибнут — он, Вилл и Брон.

Райф сглотнул, собираясь с духом. Выше клана нет ничего. Сам он не значит ничего, душа его уже загублена, но Вилл и Брон не станут драться на основе его лживых слов.

Он встал.

— Мы сделали то, что должны были сделать.

Все ахнули. Бладдийцы обнажили клинки. На лице Вилла Хока Райф видел свою смерть и знал, что ему никогда не простят только что произнесенных слов.

Вилл боролся с правдой лишь одно мгновение, но когда опять повернулся лицом к бладдийцам, это был уже не тот человек.

— Придержите вашу сталь, пока мы не выйдем наружу, — сказал он твердо и в то же время устало. — Незачем громоздить одно зло на другое. Брон, твоя годовая присяга Дхуну еще в силе. Это не твой бой.

Брон покачал головой.

— Сегодня я черноградец.

Лицо Вилла исказилось от боли, но он преодолел ее и сказал:

— Что ж, сын, пойдем. Сразимся за свой клан.

Отец с сыном двинулись к двери, и Райф последовал за ними. Вилл Хок, услышав его шаги по камню, обернулся и вскинул руку:

— Нет, Райф Севранс. Сиди на месте. Пусть лучше бладдиец вырежет мое сердце, чем я стану драться бок о бок с предателем.

С этими словами Вилл вышел. Бладдийцы и Брон устремились за ним, и кто-то закрыл дверь.

Райф, словно призрак, продолжал шагать медленно и неудержимо.

Ангус обхватил его поперек груди, и Дафф, задвинув засов, пришел Ангусу на подмогу. Райф не уступил. Как ни держали они его, орудуя и руками, и ногами, остановить его они не смогли. Райф бил их и сам получал тумаки, но это казалось ненастоящим, точно во сне. Главным для него была дверь. Он ни разу не усомнился в том, что дойдет до нее. Он взял на прицел ее сердце из дуба и железа, словно это была дичь. Она принадлежала ему, и он не собирался от нее отказываться. Если бы Ангус с Даффом знали это, если бы он мог им это объяснить, они бы его отпустили. Но они не знали, поэтому он дрался с ними, и все трое терпели урон понапрасну.

Порой он видел себя как бы со стороны. Один дхунит держал руку на ладанке, точно наблюдал нечто невообразимое, вроде Каменного Бога, сошедшего на землю ради мщения. У скарпийца был испуганный вид.

Из носа у Райфа текла горячая кровь, глаз заплыл. Его кулаки работали, молотя чужие тела, а ноги упорно двигались вперед. Налитый неудержимой силой, как стрела в полете, он уже не мог остановиться.

Ангус внезапно сказал что-то, вытер кровь с лица, и они с Даффом оставили Райфа. Он едва это заметил — он все равно дошел бы до двери, с ними или без них. Он отодвинул засов и оказался лицом к лицу со снегом и ночью. Стоя на холодном ветру, он увидел последние мгновения боя. Один бладдиец и Брон лежали на земле, трое других кололи мечами обмякшее, беспомощное тело Вилла Хока. Только их мечи и удерживали его на ногах.

Тогда Райф перестал быть собой. Позже он вспоминал кое-что — возможно, лишь то, что рассказал ему Ангус Лок, — но в ту минуту, когда он ступил с порога в снег, он стал кем-то другим.

Мечи не звенят, когда их вынимают из ножен, но Райфу показалось, что его меч зазвенел. Во рту не осталось ни капли влаги, и вороний амулет жег кожу, как раскаленная добела сталь.

Свидетель Смерти.

Это была его последняя мысль перед тем, как его разум полетел во мрак, где существовало только одно: стучащие сердца бладдийцев.