Ночью мы прислушивались к звукам выстрелов. Это были не перестрелки, а беспорядочная пальба пьяных от сока джунглей партизан, пытающихся напугать краснокожих. Они целились в небо и разносили в клочья листву на верхушках деревьев. Но случались и другие ночи с пальбой, когда на рассвете мы видели столбы дыма, свидетельствовавшие, что произошло нечто, о чем мы не хотели задумываться.

Мы снова начали ждать солдат краснокожих, и, как и раньше, напряжение нарастало. Люди пререкались между собой. Голоса срывались на крик. Жены ссорились с мужьями и наоборот. На детей орали. Маленькие дети писали во дворах, где раньше бродили петухи.

И однажды утром мы увидели, как мистер Уоттс тащит свою жену Грейс в тележке. Для этого случая мистер Уоттс надел красный клоунский нос. Он опять превратился в Пучеглазого, и это стало шоком: увидеть, как он снова скользнул обратно в эту роль, а также то, как быстро мы вернулись к тому, что думали о нем раньше.

Когда люди увидели, как он тащит Грейс, до них внезапно дошло, что дом Уоттсов не пострадал. У мистера Уоттса и Грейс все еще оставалось их добро. Этот дурацкий клоунский нос и тележка служили тому доказательством. Никто не помнил, чтобы их вещи тоже тащили в костер. Но никто и не рассчитывал на это, ведь мистер Уоттс был белым, а следовательно жил не в том мире, где происходили подобные вещи.

Внезапно они осознали, что пропавшая книга, которая может спасти их дома, наверное, у мистера Уоттса.

Я не пошла с теми, кто ринулся в дом мистера Уоттса и Грейс. Конечно, нет. Я не хотела, чтобы мистер Уоттс посмотрел и увидел свою Матильду в этой толпе. Я знала, что они лишь зря теряют время. «Большие надежды» были вложены в скрученную спальную циновку моего отца, спрятанную на балке над тем местом, где спала мама. Никогда в жизни, даже сейчас, спустя столько лет, я не обладала более важной информацией.

Теперь я понимаю, какое моральное смятение переживала тогда моя мама. Когда наши соседи бросились к дому мистера Уоттса, я знала нечто, что могло остановить их, но ничего не сказала и ничего не сделала.

Так рассуждают трусы: если я останусь у себя дома, мне не придется смотреть, как обшаривают дом Уоттсов.

Я не хотела видеть, что произойдет. Я не знаю точно, искали ли они в доме книгу, а затем, перерыв все вокруг, почувствовали разочарование и злобу. Невозможно точно угадать, как поведет себя толпа.

Но когда я подошла к порогу и выглянула наружу, то увидела как люди несли все вещи, которые принадлежали Уоттсам. Они не пропустили ни одной мелочи. Среди них были бесполезные приборы со шнурами и штепсельными вилками, подскакивающие по грязи. Одна женщина несла пластиковую корзину для белья. У нее был такой вид, будто она хочет забрать ее себе. Но никто ничего не взял. Большие вещи тащили по земле. Часть какой-то мебели двое мужчин волокли как свинью на убой. Я заметила одну или две усмешки. Но, к моему облегчению, радости я не услышала.

Раньше я никогда не видела ничего подобного, ничего, столь пропитанного местью. Я снова хочу сказать, что люди будто знали, что делать. Им не нужно было говорить куда что положить. Они принесли очень много вещей. Весьма ценных для нас вещей, но никто ничего не взял. Там была одежда. Фотографии. Стулья. Украшения из дерева. Резные фигурки. Маленький столик. И книги. Я никогда не видела столько книг. Я подумала, что мистер Уоттс мог бы дать их нам почитать.

Все полетело в огонь.

Это костер оказался более зрелищным, чем предыдущий. Было больше дерева. Мы молча смотрели на языки пламени. Никто не пытался скрыть свое участие, а Уоттсы не старались потушить костер. Ни одного гневного или обвиняющего слова.

Мистер Уоттс стоял возле костра, одной рукой обнимая Грейс за плечи. Казалось, будто они с кем-то прощаются. Хоть он и не дошел до того, чтобы казаться участником происходящего, но сделал так, будто оно казалось необходимым и приемлемым.

В следующий раз краснокожие будто просочились сквозь джунгли. Они подкрались к нам как кошки. Последним из джунглей появился командир.

На нескольких солдатах были повязки с пятнами крови. Часть повязок была сделана из разодранных на полосы рубашек. Офицер выглядел так, будто его мучила лихорадка. Его кожа отливала желтизной. Глаза его людей были красными и воспаленными, а у него — желтыми. Пот стекал по лицу командира, он просто сочился из него. Он выглядел слишком уставшим и больным, чтобы злиться.

Мы снова собрались вместе без всякого приказа. Некоторые солдаты принялись бродить по деревне, оружие мягко покачивалось у них на плечах. Я увидела, как один из них зашел в дом и спустил штаны, чтобы помочиться.

Мы все взглянули на офицера. Наверняка же он должен что-то сказать по поводу одного из своих людей, который справляет нужду в нашем доме. Но он то ли не захотел, то ли ему было все равно. Когда он заговорил, его голос звучал утомленно, только теперь я заметила, что ему трудно стоять. Он был очень болен.

Он сказал нам, что ему нужны еда и медикаменты. Отец Мейбл поднял руку, чтобы говорить от нашего имени.

— У нас нет медикаментов, — сказал он. Это было правдой. И это было плохо. Очень плохо. Костер явно выветрился из памяти офицера, потому что теперь мы увидели по его больному лицу, что он вспомнил, почему у нас нет медикаментов.

Он повернул голову назад и уставился в голубое небо. У него не было причин злиться на нас. Отец Мейбл ответил вежливо и никак не упомянул костер. Однако эта новость разочаровала офицера. Он устал быть тем, кем он являлся: устал от службы, устал от этого острова, от нас и от той ответственности, которую нес.

Один из его людей принес ему ананас. Возможно, чтобы порадовать его. Солдат нес его в обеих руках как подношение. Офицер одобрительно кивнул, но отложил ананас в сторону. Когда он поднял на нас воспаленные от лихорадки глаза, мы поняли, что последует дальше.

— Когда мы были здесь в прошлый раз, вы спрятали одного из вас. Вы видели, к чему привела ваша глупость. Я решил дать вам время передумать. Поэтому мы ушли. Чтобы дать вам время поразмыслить. Теперь мы снова здесь и требуем ответа.

Моя мама закрыла глаза, и на этот раз я последовала ее примеру. Так что я только слышала, что происходило дальше.

— Должен всех вас предупредить, — услышала я слова офицера, — я уже не столь терпелив, как в прошлый раз.

Повисла пауза. По мере того, как она росла, я все больше ощущала жар полуденного солнца. Я услышала радостное карканье ворона. Затем краснокожий сказал:

— Приведите мне того человека, Пипа.

Были люди, которые могли ему ответить. Во-первых, мистер Уоттс, будь он здесь. Солдаты, наверное, забыли, где искать его дом. Или они решили не делать этого. Я знала, что Грейс слегла с лихорадкой и понимала, что мистер Уоттс изо всех сил ухаживал за ней.

Другим человеком, который мог спасти нас, была моя мама. Но она не могла отдать книгу. Не после костра, который случился из-за того, что она не отдала книгу в первый раз. Она не могла этого сделать, как и я не могла предать ее и направить солдат к спальной циновке моего отца.

В таких обстоятельствах молчать посреди большого количества людей — не самое приятное занятие. Чувство вины постепенно охватывало всех, даже тех, кому не за что было винить себя. Многие затаили дыхание. Или, как мне рассказали позже, многие поступили так же как и мы с мамой и закрыли глаза. Мы зажмурились, желая исчезнуть.

Помню, как слышала ласковый плеск волн на берегу. Никогда мне еще не приходило в голову, что океан может быть настолько бесполезен.

— Отлично, сказал офицер без энтузиазма. Можно было легко представить, что он предпочел бы этого не говорить. Можно было также легко представить, что мы заставляем его поступить так, не оставляя ему иного выбора. Что это мы виноваты в том, что произойдет.

То же самое можно было сказать и о солдатах. Они собрались поджигать наши дома с должной серьезностью. Никаких диких криков восторга. Они не сняли с себя патронташи. Но это было не то, чего можно было ждать. Нет. Они попросили нас самим сжечь свои дома. Солдаты плескали керосином в дверные проемы. А затем отходили назад, чтобы хозяин дома сам бросал в дверь горящий факел. Моя мама сделала это, зная что экземпляр «Больших надежд» мистера Уоттса будет утрачен навсегда.

Когда мы смотрели, как пламя уничтожает наши дома, мы будто прощались с частью нашей жизни. Нам не хватало своего места. Раньше мы не осознавали этого. Теперь часть из нас поняла, что нам пытался объяснить мистер Уоттс. Люди закрывали глаза и пытались вызвать в памяти запахи готовящейся еды, старые ароматы, разговоры, возможно споры, а еще важные решения, праздники — все, что происходило под этими крышами. Некоторые из наших соседей говорили о полном спокойствии. Вещи, которые помнишь, можно найти и в другом месте. Спокойствие есть и в море, и под высокими деревьями, но я не думаю, что они осознавали эту сторону спокойствия, пока их дома не разрушили.

В первом костре люди потеряли подарки и любимые вещи. Мяч. Счастливый крючок. Я — кроссовки, которые прислал отец. Открытки. В этот раз люди потеряли свою приватность. Где они теперь будут прятаться? Меня беспокоило то же самое.

Я обнаружила, что даже самый простой дом может стать прибежищем для фантазии или мечты. Можно позволить себе не закрывать окно. Или даже дверь. Но я осознала ценность четырех стен и крыши. Некое закрытое место, которое одновременно дает возможность сбежать.

Я переживала за мою секретную жизни с Пипом. Смогу ли я снова найти его под деревьями или на берегу? Я беспокоилась, что мир вокруг меня будет разговаривать слишком громко и слишком настойчиво требовать моего общества.

Мы спали возле дымящихся руин наших домов. Мы обнаружили, что без них жизнь кажется лишенной смысла. У нас была лишь одежда, в которой мы спали. Однако, есть вещи, которые нельзя отобрать, сжечь или расстрелять. У нас оставался воздух. У нас все еще были ручьи, полные рыбы. У нас были фрукты. У нас остались наши огороды. Нам даже оставили свиней. И каким-то чудом солдаты краснокожих не заметили лодку отца Гилберта. Она осталась на дне пересохшего ручья, куда он обычно ее затаскивал. Когда я увидела ее голубой корпус, перевернутый килем кверху, мое сердце затрепетало как пойманная рыба. Мы ухватили его сеть и рыбацкие снасти как настоящий подарок, каким они и являлись. Это были маленькие, важные победы в нашем стремлении выжить.

Отец Гилберта выглядел как человек, который внезапно осознал свою ответственность. Он был опытным рыбаком, который знал, где нужно закинуть сети, и где можно ночью поймать рыбу. У него было врожденное умение чувствовать рыбу. Он знал рыбу лучше, чем она знала саму себя, что было прекрасно, так как ночь была единственным временем, когда он мог рискнуть порыбачить. Если бы патруль краснокожих заметил лодку, они бы сразу открыли огонь. Мы знали это, потому что слышали, что такие случаи происходили выше по побережью.

Через два дня тление прекратилось, и мы увидели, что ничего не осталось. Скоро уже можно было услышать удары мачете. Люди сходили в джунгли и вернулись. Они несли молодые листья и ободранные длинные ветки. Двое мужчин вместе тащили тяжелое бревно.

За неделю мы построили новые дома. Они были не так хороши как старые. Не было резных балок и деревянных полов. Но это было лучшее, что мы могли сделать, с учетом того, что у нас было. Мы стянули и соединили их вместе. Всем доводилось видеть, как птицы строят гнезда, вот и мы так же.

Помещение школы было одним из двух сохранившихся зданий. Это было странно. Мама решила, что это потому, что школа была собственностью властей. Краснокожим не было смысла ее разрушать. Это как будто разрушить частицу Морсби. Вторым был дом мистера Уоттса. И снова моей матери казалось, что она знает причину, она говорила: потому что он белый. Краснокожие не будут делать ничего того, что не понравится белым. Порт Морсби зависел от помощи из Австралии, которая оказывалась по разному: учителя, миссионеры, рыбные консервы и вертолеты, с которых повстанцев сбрасывали в море.

На этот раз никто не бросился поджигать дом мистера Уоттса. Людям было известно, что у Грейс лихорадка, но дело было не в этом. Думаю, они поняли еще в первый раз, после того, как бросили вещи мистера Уоттса в огонь, что это не принесет им никакого облегчения.

Возможно, это объясняло и то, почему никто не запретил своим детям ходить в класс мистера Уоттса.

Но кое-что изменилось. В нашем классе осталось не более половины учеников. Некоторые из старших мальчиков сбежали к повстанцам. И одна девочка, Женевьева, которую, наверно меньше всех интересовали школа и «Большие надежды», ушла вместе с братьями и сестрами к родственникам в деревню в горах.