Первой пришла мама Мейбл. Миссис Кабуи появилась на пороге школы в лучах позднего послеполуденного солнца. Мистер Уоттс приветливо протянул ей руку, и миссис Кабуи быстро подошла к ней. Она что-то шептала мистеру Уоттсу. Я видела, как Мейбл ерзала на краю стула. Мистер Уоттс кивнул, и миссис Кабуи выглядела довольной.

— Дети, сегодня нам очень повезло, — начал мистер Уоттс, — миссис Кабуи согласилась поделиться с нами знаниями об удивительной жизни и приключениях Сердечного Семечка.

Мама Мейбл застенчиво улыбнулась. Она стояла босиком, в белой блузке и красной юбке. Когда она улыбалась, вы забывали о дырке на рукаве блузки и пятнах на юбке, оставленных грязными пальцами ребенка. Она говорила мягко и очень осторожно подбирала слова.

— Спасибо, мистер Уоттс. Спасибо большое. Сегодня, дети, я надеюсь удивить вас, — она оглядела класс, чтобы убедиться, что мы готовы. Мы были готовы.

— Что, если я скажу вам, что некоторые сады начинают свою жизнь в океанах? — Она снова посмотрела на класс, ее взгляд перескочил через парту, где сидела ее дочка. Ее улыбка предназначалась нам всем. — Сегодня я здесь, чтобы рассказать вам о Сердечном Семечке.

И она рассказала нам, что в один день Сердечное Семечко плывет по воде. На следующий день его выбрасывает на берег. Через неделю морской бриз и солнце высушивает его, и оно становится легким, как шелуха. Месяц ветер катит и катит его, пока оно не достигнет почвы. Через три месяца из земли вырастает деревце. Проходит девять месяцев и его белые цветы распускаются и смотрят на море, откуда оно пришло.

— Зачем я рассказываю вам это, дети? Затем, что его тычинки очень хорошо горят и отпугивают москитов.

Мистер Уоттс моргнул, словно его разбудили. Думаю, он ожидал услышать больше, и мама Мейбл застала его врасплох внезапным окончанием рассказа.

— Очень хорошо, миссис Кабуи. Отлично. Сердечное Семечко.

Он кивнул нам, что было знаком для нас подняться и похлопать. Мейбл хлопала громче и дольше всех. Ее мама слегка присела и опустила голову. Она поднялась, смеясь. Все были довольны. Никто не чувствовал смущения или стыда.

Следующими шли «Большие надежды». Мы знали это. Наши глаза следовали за мистером Уоттсом. Мы смотрели, как он взял книгу со стола. Мама Мейбл тоже видела. Она что-то прошептала мистеру Уоттсу, прикрывшись рукой. Мы слышали, как он сказал: «Да, конечно. Конечно». Он указал на свободную парту и мама Мейбл села, чтобы послушать величайший роман величайшего английского писателя девятнадцатого века.

Вдобавок к собственному удовольствию, мне приходилось слушать очень внимательно, потому, что вечером моя мама захочет узнать новости о Пипе. Я обращала особое внимание на произношение мистера Уоттса. Мне нравилось удивлять маму новым словом, которого она не знала. О чем я тогда не догадывалась, так это о том, что все мы уносили частицы «Больших надежд» с собой домой.

Голос, раздавшийся в темноте, звучал расстроено и обижено.

— Стало быть, он украл свиной пирог матери.

Свиной пирог. Я усмехнулась в темноте. Она не знала, как произнести это так, как это делал мистер Уоттс.

Но я поняла, что мне нужно кое-что объяснить ей. До нее явно не дошло, что мама и папа Пипа умерли. Я объясняла это раньше и объяснила снова. Я сказала, что Пипа воспитали его сестра и человек по имени Джо.

— Самолично, — добавила я, размышляя об этом слове и его значении.

— Значит, он взял свиной пирог сестры.

— Да, — уступила я.

— А что про это сказал Пучеглазый?

Мистер Уоттс ничего не сказал, но я понимала, что это будет неправильным ответом.

— Мистер Уоттс сказал, что нужно подождать, пока не станут известны все факты.

Я по сей день впечатлена тем, что мне пришел тогда в голову такой ответ. Уверена, что я просто повторила то, что где-то когда-то услышала, но что бы это ни было, оно всплыло в памяти.

Я слышала, как мама завозилась на своей циновке. Она ждала, что я продолжу, но я намеренно ждала, пока она спросит: «Что было дальше?», что она и сделала пару минут спустя, выдавливая слова, раздражаясь тем, что ей приходилось просить меня.

«Студеное утро» — эту фразу я решила принести домой. Я использовала ее, чтобы создать картину Пипа, несущего свиной пирог и пилу каторжнику Мэгвичу, который ждет его на болотах. «Стояло студеное утро…»

Я коварно замолчала в темноте, чтобы мама спросила, что это значит. А она только тяжело дышала, будто знала, что у меня на уме, и что я удумала.

Еще днем я подняла руку, чтобы задать свой первый вопрос. Я не размахивала ею, как Мейбл. Я терпеливо ждала, пока мистер Уоттс не кивнул. Я начала, как обычно:

— Меня зовут Матильда.

— Да, Матильда, — сказал Мистер Уоттс.

— Что такое «студеное утро»?

— «Студеное утро» — это «морозное утро». Это слово уже не употребляется. — улыбнулся он. — Матильда — тоже красивое имя. Кто дал тебе такое славное имя? — спросил он.

— Папа.

— А он…?

Я ждала этого вопроса. Мой папа работал на шахте с австралийцами. Они подсказали ему имя «Матильда». Он передал его маме. А она дала его мне. И я все это рассказала.

— Что-то вроде подержанного платья, — мистер Уоттс отвернулся в задумчивости. Внезапно он помрачнел. Не знаю почему. Он вернулся к книге, но заметил мою поднятую руку.

— Да, Матильда.

— А что такое «морозное утро»?

Когда бы он ни обдумывал вопрос, его взгляд устремлялся к задней стене класса, затем скользил к открытому окну, будто ответ можно было найти там. В этот раз он задал вопрос классу:

— Кто-то может ответить, что значит «морозное утро»?

Никто не смог. Мы изумились, когда он рассказал нам тайну «студеного утра». Мы не могли представить, что воздух может быть настолько холодным, чтобы изо рта шел пар, или трава ломалась в руках. Мы не могли представить такой вот мир. Никто из нас не пробовал ничего холодного уже многие месяцы, с тех пор, как последний генератор перестал работать. Для нас холодным было что-то, оставленное в тени или остывшее на ночном воздухе.

Студеное утро. Я ждала, что мама огрызнется. Но ее не привлекла эта наживка. Ей не было никакого дела до студеного утра. Или она не хотела показаться глупой. Поэтому, когда вопроса так и не последовало, я поведала ей о событиях более приятных для нее. О виде старого каторжника, грызущего еду, как собака. И о возможном появлении полиции в кухне, когда Пип возвращается домой. Ей особенно понравился этот момент. В темноте я слышала, как она причмокнула.

Но это был последний раз, когда она просила пересказать очередную часть «Больших надежд». И всему виной «студеное утро». Хотя она и не сказала этого, я знала, что она думала, будто я выпендриваюсь и откусываю куда большую часть этого мира с таким языком, как «студеное утро», чем удается ей. Она не хотела поощрять меня, задавая вопросы. Она не хотела, чтобы я еще больше погружалась в тот мир. Она боялась, что потеряет свою Матильду в викторианской Англии.