Антитеза

Всю свою недолгую, но насыщенную событиями жизнь я регулярно испытывал это специфическое чувство. «Сюрприз!» — и мир вставал с ног на голову. «Сюрприз!» — и снова всё оказывалось не так, как я представлял и ожидал. Стоило мне расслабиться, как опять я получал свой «сюрприз» и ворох новой информации, которую надо было как-то встраивать в знакомую картину.

Этих крутых и внезапных поворотов у меня было так много, что жизнь среди тэферов казалась нереально лёгкой! Из неожиданностей там случались разве что ураганы, из неприятностей — выходки Макса Рейнера. Тамошних людей настолько увлекала работа, что лишь нечто исключительное могло отвлечь их от выращивания лишайников и укрощения океанов. А, главное, места хватало на всех и на всё.

Я бы остался там навсегда: с камиллами, куполами и рассветами. В конце концов, я в любой момент мог туда вернуться! И мысль об этой возможности помогала сохранить голову ясной.

Сюрпризы продолжались. Может проблема в том, как я оцениваю окружающий мир? Или не туда смотрю, и поэтому для меня регулярно наступает это «внезапно»? Говорила же мне Грета Эспин, что Главе Станции придётся за всё ответить! Я тогда решил, что это иносказательно, что это такие слова, чтобы подбодрить меня. Но ведь передо мной сидел человек, чья работа буквально состояла в том, чтобы сеять ветер, а потом пожинать бурю! Или смерчи — как повезёт.

Кто бы знал, что камрад Кетаки лишится своего поста!

Да все, в общем-то, знали, кто хоть иногда смотрел ньюсы со станции. Все, кроме меня.

— Значит, вот как… — прошептал я, выслушав рассказ временно исполняющего обязанности Главы.

Он первым встретил меня, тут же выяснил, как мало я знаю, и если был удивлён, то не подал вида. Моментально сориентировался, вежливо пригласил к себе в кабинет — и кратко пересказал «новость Љ1».

Ничего особенного не произошло. Процедура замены высшего руководства применялась не часто (как и разводы, к примеру), но была вполне проработанной. И роли давно уже распределили: право начинать этот процесс выдавалось в комплекте остальных гражданских прав.

Уже через три дня после моей высылки группа активистов подала коллективную заявку на расследование — поступок «того самого» Рэя очень многим показался подозрительным. А для камрадов типа Ирмы это было вдвойне удобно: и знакомого поддержать, и нелюбимому администратору о себе напомнить. Они отказывались принимать мой поступок как «временное ослабление когнитивных способностей». Независимому суду предстояло разобраться, что же произошло на самом деле.

И тут на авансцену вышел инспектор Хёугэн: он знал про поправку «Т-191-006» и подозревал, что «дело нечисто». Осталось копнуть кое-где, кое-что самому вспомнить, кое-кого опросить — короче, проявить, наконец, свои сыскные таланты. Именно материалы въедливого инспектора составили основу обвинения.

Также было проведено расследование Профэкспертов — обычное дело при таких ситуациях. Ну, и вышли две репортажа: от Елены Бос и от некого Ли Аграновского из Северного сектора.

…В это самое время я привыкал к увеличенной силе тяжести и небу над головой, слушал о «духовной силе слов» и «невозможности исправить совершённые ошибки», а ещё играл с котятами. И знать не хотел о том, что происходит на «Тильде-1»!

Когда Грета Эспин передала мне подарок от Фьюра, Лидия Кетаки была уже снята со своего поста. «Нарушение Фикс-Инфо вследствие превышения должностных полномочий» — это попытка скрыть от меня правду о событиях на «Дхавале». «Нарушения гражданских прав в отношении подчинённого» — это эксперимент. А ещё было «допущение критической ситуации в межличностном общении»: суд признал её вину в том, что произошло между нами двумя.

Как ни поверни, но должности Главы Станции она лишилась исключительно из-за неправильного обращения со мной. Покойный Ирвин Прайс предрекал, что я её «погублю» — и был частично прав. Он ошибся с направлением: я был поводом, но причиной была она сама…

«Наверное, вот что значит чувствовать себя отомщённым», — подумал я, но не обнаружил внутри себя ничего, похожего на обиду. Мне было жаль Леди Кетаки. Наверняка ей тяжело после всего случившегося! Вот так закончить карьеру — вряд она этого ожидала, вызывая меня на «Тильду». Лишь за счёт предыдущих заслуг бывшая Глава не была выслана со станции: Рэй ДХ2-13-4-05 оказался единственным изъяном в её послужном списке…

Ещё было немножко стыдно — я же отправил поздравление, но опоздал не только к её дню рождения, но и к снятию тоже! Представляю, как это выглядело: как издевка. Но сделанного не вернёшь. Смерч основательно прочистил мою голову, избавив от привычки грызть себя.

— Когда, говорите, это произошло? Третьего октября? Что, специально выжидали после двадцать четвёртого? — сидя в гостевом кресле, я наклонился к «исполняющему обязанности», но почему-то смотрел при этом куда-то в пол, как будто у меня была спатиотомия, а он был окном.

Временный Глава ничего не ответил. Потому что знал, что моя специальность — системное управление, и я был в курсе, что при подобных решениях учитывают дни рождения и другие нюансы личной жизни? Счёл этот вопрос риторическим? Или потому что…

Новость о том, что Леди Кетаки больше не носит плашку с силуэтом станции, стала сюрпризом номер один. А под вторым номером была новость почти такого же масштаба: временным Главой оказался человек, которого я знал. И не сказать, что «хорошо». Но достаточно, чтобы сомневаться в его беспристрастности. Это самое точное определение, которое я смог сформировать на тот момент.

«Кто угодно, только не он», — подумал я, когда увидел его лицо.

Красиво вылепленное лицо — при первой встрече я решил, что это Квартер или судья, и очень удивился, узнав, что он всего лишь профэксперт. Впрочем, когда-то он был Квартером. А так с него можно было портрет рисовать — нос с горбинкой, хищно изогнутые брови, неизменно чуть ироничная улыбка и волевой подборок. Образцовый политик…

Но пока мы общались, он оставался обычным человеком, моим коллегой и тильдийцем. Соседом по жизни, не более! А теперь сама мысль о том, что он тут всем заведует, заставляла меня ёжиться и с тоской думать о генерале О'Ши, вездеходке-зроа и зеленовато-серых пустошах.

Меня страшно тянуло туда. О, как же там всё было просто!..

— Рэй, я пониманию, что ты сейчас думаешь… Нет, правда понимаю! — сказал он. — У тебя на лице написано: «Сейчас начнётся или уже началось».

Я нервно усмехнулся: ну, не объяснять же ему, что мне хватило Главы, которая «что-то такое» чувствовала ко мне и «всего лишь» хотела уберечь от неприятных новостей!

— Вообще-то наши с тобой встречи в спецотделе зафиксированы, — напомнил он. — Навсегда. Даже если все забудут, логос будет помнить. И если я позволю себе хоть как-то надавить на тебя или вообще хоть как-то что-то проявить… — знакомым жестом он пригладил волосы, отросшие с того последнего раза, когда мы сидели за чаем у Утенбаевой и болтали о баскетболе и всякой ерунде. — Даже не знаю, кого и чего мне бояться в первую очередь: Инфоцентра, который сделал тебе единственному доступ на Первый ФИЛД, или Рейнера и заодно всего Проекта. Тебе неудобно? Представь, каково мне!

Я впервые посмотрел ему в глаза — он не шутил, разве что немножко.

— Ты прямо сейчас можешь легко составить на меня заявление, и я вылечу не только с этого поста, но и со станции. И не факт, что меня где-то примут!

— Не собираюсь я ничего заявлять, я же не Ядвига! — пробурчал я. — Просто… Просто у меня такое уже было.

— Точно такое же? — прищурился он.

— Похожее.

Он побарабанил пальцами по столу — и раздражённо отключил проснувшиеся мониторы, неправильно истолковавшие этот жест. Кабинет ещё не привык к нему. Но окна он уже перенастроил: вместо морского берега там был городской пейзаж — дома с остроконечными черепичными крышами, узкие улочки, флюгера. Очень уютно, только без людей.

— Понимаю. Я пригласил тебя поговорить наедине, потому что такие разговоры ведутся наедине. Но, позволь тебя уверить, лишний раз беспокоить не буду. И, вот ещё, спасибо, что прилетел, потому то медикам действительно хочется тебя осмотреть. Извелись все!

— Пустяки, — я пожал плечами. — Покажусь, с меня не убудет!.. Так ты для этого меня пригласил?

— Нет.

Медленно он поднялся из-за стола. В безликом и просторном кабинете ничего не изменилось со времён Леди Кетаки — впрочем, я бывал здесь всего пару раз.

Глава Станции редко сидит на месте, а если и когда присядет, то на совещаниях и встречах. А ещё бывает так, что надо переговорить с кем-нибудь тет-а-тет. «Не к себе же в комнату приглашать!» — подумал я. И вспомнил. И ненадолго отключился, заново переживая те наши встречи наедине. «Я должен был догадаться, что значила такая интимность!..»

Когда я снова смог трезво смотреть на мир, временный Глава стоял прямо передо мной на расстоянии метра, скрестив руки на груди и наклонив набок голову.

— Что? — пробурчал я.

Порыв вжаться в кресло был вовремя пресечён. Временный Глава говорил правду: малейшее подозрение на мой счёт разрушит его карьеру, и заодно репутацию. Да и с чего мне так дёргаться? Когда мы пили чай и болтали о «девочках», я вообще ни о чём таком не беспокоился!

— Мне кое-что нужно сделать, — сказал он. — Придётся прикоснуться к тебе. Рукой. Не к лицу. Ты позволишь?

— Позволяю, — разрешил я, приготовившись к чему-нибудь такому…

И опять не угадал!

Временный Глава подошёл ко мне вплотную, нагнулся, аккуратно снял с моего тэферского комбо предупреждающий знак и также неторопливо вернулся к себе за стол. Уселся, положив ногу на ногу, и принялся внимательно разглядывать кругляш, так много значащий для меня. Читал текст инструкции и хмурился. А я всё не решался спросить, зачем он это сделал.

«Понимает ли он, что значит такой поступок? Для всех? А для меня?»

— Не знаешь, кто это придумал? — он показал мне знак. — Кто это… смоделировал?

— Нет.

— Хотел бы я задать этому человеку пару вопросов… В основном о том, отдавал ли он себе отчёт? — задумчиво проговорил временный Глава. — Или действовал по наитию — и остальные тоже… Не особо задумывались, что делают. Когда нам страшно, мы возвращаемся в прошлое, становимся теми, кем были до того, как стали собой… Логика в этой штуке есть. Но только логика. Это же опаснее сотни «бэшек»! Такая мелочь, а… Она не убивает, конечно — остальных людей, я имею в виду. Просто убивает в нас человеческое. И мы становимся… я не знаю… поломанными андроидами! Животными со смертельными инструментами в лапах! Такая ерунда… — он покачал головой, а потом выдвинул ящик стола, бросил туда предупреждающий знак и закрыл. — Пусть полежит здесь. Так безопаснее.

— Вообще-то я должен его носить, — осторожно напомнил я. — Обязан.

— Обязан, — согласился он. — И если ты его не носишь, это нарушение…

— За которое меня должны отключить, — перебил я, вспоминая Чарли.

— Кто? — спросил временный Глава.

Я попытался, но не смог ответить. И правда — кто?

— На планете ты это не носил, так ведь?

— Неа, — хмыкнул я и опустил голову, чтобы рассмотреть пустое место на груди. — Даже не вспоминал! Когда собирался сюда к вам, мы с ребятами обыскались, где он валяется…

— Ну, а мы не хуже ТФ, — отметил временный Глава станции «Тильда-1», и в его голосе прозвучали нотки ревности. — Не хватало ещё соревнование устроить, кто смелее! Забудь. По моему личному распоряжению ты освобождаешься от обязанности носить этот знак на всё время текущей командировки.

Я знал, что значит «по моему личному распоряжению»: все протесты, вне зависимости от формы, лягут в его личное дело. И если этих протестов станет слишком много… Сильно ли он рисковал? Думаю, на станции имелись люди, которые желали временному Главе оставаться в рамках Профсервиса. И может быть, были и те, кто мечтал отправить его на покой: эксперты редко обзаводятся друзьями! Рискнут ли эти недоброжелатели воспользоваться удобными условиями? Зависит от силы их враждебности.

— Решение суда, по которому тебя изгнали, никто не отменял, — сообщил он. — И я отменять не буду — для временно исполняющего обязанности это чересчур! Командировка — другое дело, тем более медицинские вопросы. Спокойно навести, кого надо…

Я открыл рот, чтобы спросить. Но не стал. Впрочем, он сразу всё понял.

— Терапевт прямо сказал, что пока что не нужно её беспокоить.

— Да я и не собираюсь… А понимаю… Где хоть она? Ну, чтоб случайно не столкнуться…

Он помолчал, как будто взвешивал все доводы. Пальцы постукивали по столешнице, но тихонько, и реакции не было.

Наконец, ответил:

— В Саду Северного сектора.

— Понятно. Спасибо за информацию! Буду обходить этот Сад…

— И вот ещё — увидишь Туччи или Утенбаеву, не заговаривай и вообще не реагируй, если они сами не обратятся, — мягко попросил он. — Не надо давать удобного повода тем, кто желал бы довести то расследование до крайностей.

— А ты в этом разбираешься — как управлять! — усмехнулся я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Я уже дважды занимался этим.

— Чем?

— Исполнял обязанности снятого Главы. И трижды — отдельно за Квартеров. Когда выбирали, кто будет до выборов сидеть в этом кресле, я был, что называется, вне конкуренции!

Теперь я слышал иронию.

— Что, такой хороший временщик?

— Не знаю, насколько хороший… Думаю, если и ценят, то за то, что меня всегда устраивало быть временщиком!

— То есть ты не баллотировался?

— Нет. Никогда.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Потому что не хочу. То, что я умею, не значит, что я должен делать. Экспертом спокойнее: люблю, когда больше свободы! В молодости рвался, но где эта молодость…

Ему было всего пятьдесят пять, так что на это явное кокетство я отреагировал просто:

— Лучше скажи, что не хочешь брать на себя ответственность!

— Ну, это само собой!

Мы вместе рассмеялись. Я уже не понимал, о чём только что волновался — видимо, нервы подвели. Он был нормальный. И надёжный — вот правильное слово. Я всё больше понимал, почему этот пост и вообще станцию доверили именно ему.

— Тяжело тебе, наверное, тут всё разгребать!

— Нечего тут разгребать, — отозвался он почему-то с печалью — как будто это был повод грустить! — Камрад Кетаки отлично выполняла свою работу — это я тебе как специалист говорю! Если не считать эксперимента с тобой. Но тут всё кончено. Всё, что было. И если кто-то вдруг попытается начать…

— Пожаловаться тебе?

— Да, это будет лучше всего! — кивнул он без тени улыбки на лице. — Пока я — Глава на этой станции, экспериментов над людьми тут не будет.

«А когда ты перестанешь быть Главой?» — подумал я. Но что тут гадать? Самое большее через неделю я вернусь на Тильду к своим камиллам — прямо под крылышко к Рейнеру! И никто не сможет мне навредить.

— Ну, ладно, я пойду, — я поднялся с кресла. — Хорошо, что поговорили! И спасибо за это, — я указал на свою грудь.

— Не за что!

— Нет, серьёзно, спасибо! — поблагодарил я и повернулся к выходу.

Я был уже у самой двери, когда временный Глава еле слышно окликнул меня:

— Рэй!

Остановившись, я обернулся. Он всё также сидел за столом — импозантный и уверенный в своих силах. Просто эталон Главы Станции! И при этом заведомо временный. Ненастоящий.

— Ты что-нибудь чувствуешь к ней?

— Не знаю, — я отвечал скорее себе самому. — Что-то где-то чувствую, но даже не знаю, что.

Помолчав немного, я задал свой вопрос:

— А ты? Ко мне?

Он печально усмехнулся:

— Это не твоя проблема! Совсем не твоя.

 

Гипербола

Стоило мне присесть на скамью, как они молча повисли у меня на шее. Смотровая у аквариума пустовала, так что никто, кроме рыбок и лягушек, не видел, как Юки и Брайн Ремизовы обнимают меня, да с таким пылом, словно мы год не виделись! Впрочем, я мог прилететь на станцию не раньше, чем через год… или вообще никогда. Детям в это «никогда» поверить было проще, чем взрослым.

И всё равно меня удивила их реакция! От Юки я чего-то такого ожидал, но Брайн, сколько я его знал, вёл себя гораздо сдержанней! Я вообще не ожидал его увидеть — договаривался о встрече с Юки. Но это было, когда мы с Рейнером только подлетали к станции.

— Ты скоро уедешь? — прошептала она и жалобно шмыгнула носом.

Я не ответил, только приобнял их в ответ. Они были похожи на котят: худые, тёплые и ласковые. И они нуждались во мне — я был той потребностью, которую станция удовлетворить никак не могла. Никакое питание, защита и образование не могло заменить близкого человека. А я был таким же родственником, как Нортонсон, и даже ближе, ведь я не был изначально «приписан» к семье. Меня оценили по поступкам и сделали своим — при некотором содействии хомячка Билли. Мог ли я выйти из этой семьи? Важнее то, что ни я, ни они не хотели этого.

Что ж, у меня уже не было братьев. Зато появились племянники.

Вдруг Юки хихикнула, так что на ухо мне брызнули капельки слюны.

— Что такое? — тихо спросил я, не меняя положения.

— Он сделал это, — зашептала она мне на ухо. — Брай. Мегуми спрашивала нас на сессии, ну, на персоналке, кто кому в чём завидует. И Брай сказал, что завидует мне, что я могу с тобой дружить. И Мегуми так смешно спросила: «Что, она не даёт тебе дружить с ним?»

— Мне кажется, ты не должна рассказывать такие вещи посторонним, — так же шёпотом ответил я. — Это же персональная сессия, только для вас с Брайаном, верно?

— И ещё с Мегуми… Брай, прости меня, пожалуйста, я выдала твой секрет!

— Ничего, — серьёзно ответил он, не разжимая объятий. — Рэй не чужой. Ему можно.

— Я по вам соскучился, — сказал я. — По обоим. Правда!

— Мы тоже. Спасибо за поздравление! — Юки отстранилась и внимательно посмотрела на меня. — А что, тебе, правда, девять лет? На самом деле?

Она подстриглась, а Брайн отпустил волосы, так что теперь у них были одинаковые причёски, и если бы не фартук зооклуба, я бы не смог их различить. «Зеркальная стадия» — все близнецы проходили через неё. И это был хороший знак — знак примирения.

— Ага, — кивнул я. — Фактически. А биологически — двадцать семь. Понимаешь?

— А по психике? — спросил Брайн.

— Ну, вроде как постарше, — рассмеялся я. — Когда мы только открыли глаза, то нам было как бы восемнадцать. На самом деле это был эксперимент, мы должны были так думать…

— А когда у тебя день рождения? — встрепенулась Юки. — Мы искали, но там всё так запутано! Нигде не написано прямо…

Я вспомнил рабочего камилла, задававшего похожий вопрос о себе. А потом перед глазами встал Крис, интересовавшийся тем же. Он был похож на Брайна и Юки — как будто был их биологическим братом: такой же шоколадный и стройный. Он умел нестандартно мыслить, наш Крис, видел вещи с неожиданной стороны. Пока мы ломали головы, как нам быть с нашей настоящей природой, он принял её как есть — и начал вживаться. Его не особо беспокоила неестественность нашего состояния — а вот дата праздника…

Фальшивые дни рожденья, отмеченные в наших выдуманных биографиях, вызывали безусловное отвращение. Но что могло сгодиться? Взять за точку отсчёта момент, когда создали наши тела, или когда закончили с формированием высшей нервной системы, или когда мы очнулись, или когда мы впервые осознали себя — мы так и не решили, какой день будет правильным. Поэтому использовали в качестве отметки начало года. Первого марта можно будет считать, что мне исполнилось десять лет. Биологически…

— Не знаю, — вздохнул я. — Всё запутано…

— Так когда тебя поздравлять? — Брайн разжал объятья и присел рядом, прижавшись плечом к моему плечу. — Нечестно будет, что ты нас поздравил, а мы тебя — нет.

Я задумался. Надо было выбрать особый день для поздравления, а это легче, чем дата рождения!

— Давайте двадцать второго марта. День, когда я прилетел на «Тильду».

— Да! Это правильно! — от переизбытка эмоций Юки захлопала в ладоши. — Ой, как ты здорово придумал!

— Спасибо! — я погладил кудрявые головы — и снова вспомнил о котятах.

Котята — купол — тэферы — Нортонсон… «Как я мог забыть?!»

— Слушайте, а зайдём ко мне! Я привёз вам подарок от Генриха. Нужно было сразу с собой захватить, но как-то не догадался… Или подождёте здесь?

Конечно же, они хотели пойти со мной.

По пути в жилую зону я думал о том, что ничего не «забыл», а просто не хотел брать личные вещи в кабинет Главы Станции. Не хотел давать ему ни малейшего повода для… я уже сам не понимал, для чего. Может быть, наоборот, стоило взять и показать, как выглядит Проект Терраформирования, который «не лучше станции». Если бы я знал, что он собирается снять с меня проклятый предупреждающий знак, я бы не беспокоился о том, что у него что-то было ко мне!

— А как там Фьюр и Тьюр? — спросил я, наклонившись в сторону Брайна.

Мы шли, держать за руки, и я старался не шагать широко, чтобы они успевали. Всё-таки с непривычки было трудно попадать в ритм!

— Нормально, — ответил он. — Учатся.

— А кто придумал с той лив-фотографией, не знаешь? Мне очень понравилось!

— Правда? — Юки крепче сжала мою ладонь. — Я очень волновалась…

Я хотел спросить, кто снимал, но мы уже дошли. Но не до моего блока. Потому что у меня пока не было своей комнаты. И не потому, что никуда не пускали — наоборот!

Для перемещения по станции Р-ДХ2-13405-1 взял обычную тележку для малых грузов. Места там было не много, но его блок и мой багаж вполне поместились. Чтобы предотвратить столкновение, вокруг тележки был выстроен ярко-жёлтый голографический конус — его-то я и заметил в первую очередь. А потом уже обратил внимания на людей, столпившихся вокруг.

Стояли они не просто так — мешали камиллу двинуться. А он, похоже, впервые попал в такую сложную ситуацию, так что предпочёл дождаться меня.

Блокировали его четверо мужчин и одна женщина. Или два инженера, энергетик, ремонтник и шахтёр, судя по цветам комбо. Спорили они так, что я вспомнил о Максе Рейнере и его «шуточке» с Юлианом Иманом. Тэферы тогда страшно разозлились! Вот здесь было почти то же самое. Только причиной был я. Стоило мне появился, они сразу же замолчали. Но я успел услышать достаточно, чтобы вникнуть в суть дискуссии.

— Я просил найти тебя подходящую комнату, — сказал я, повернувшись к тележке.

Людей я намеренно игнорировал — их вина, что у меня на пустом месте возникли совершенно ненужные проблемы! Дети продолжали держать меня за руки, с любопытством глядя на взрослых.

— И просил… полтора часа назад! Времени было достаточно, чтобы найти десять комнат!

— Я нашёл! Но меня не пустили… — начал объяснять камилл.

— Потому что Рэй должен жить у нас! — перебил его один из парней.

— Почему это у вас? — воскликнул другой.

— Так, так, минуточку, — вступилась женщина. — А чего это вы…

Я откашлялся, прекращая спор. Но он был готов вспыхнуть в любую минуту.

— Найди незаселённый блок, — сказал я, глядя на камилла. — Я буду жить там.

— В наличии имеются свободные комнаты. Не рекомендуется занимать незаселённые блоки, когда есть свободные комнаты, если только…

— ЛН и ОО, — отрезал я. — Извините, друзья, но я не хочу никого обижать!

— Ну, можно и так, — пожал плечами тот, кто первым заговорил со мной.

По взглядам, которые они бросали на Юки и Брайна, я понял, что если бы не дети, спор продолжился. Но проявлять агрессию в присутствии младшеклассников — последнее дело! Так что они разошлись, как будто ничего и не было.

— А что такое «ОО»? — спросил Брайн, пока мы шли следом за тележкой. — «ЛН» — это личная несовместимость, да?

— Точно. Молодец!

— Мы на психогигиене проходили, — объяснил он. — Но про ОО там ничего не было.

— Это значит «организационные обстоятельства». Это не психогигиена, а основы управления, оно у вас начнётся в старшей школе.

— А…

Незанятый блок нашёлся рядом. Вообще-то Р-ДХ2-13405-1 был прав: свободных комнат было очень много. В том районе, где проживали холостяки, их часто оставляли «про запас» для друзей, прибывающих в сектор или вообще на станцию. Достаточно было отправить запрос логосу, и он легко подбирал подходящие варианты.

«Личная несовместимость» была обычным объяснением для переезда. К «организационным обстоятельствам» часто прибегали командированные профэксперты или администраторы. Ещё был вариант «МП» — медицинские показатели для тех, кто страдал агорафобией. Для той ситуации, которая возникла в моём случае, точной аббревиатуры не было, ну, да ладно. «Всё равно я здесь на пару дней!»

— Неплохо, — тоном знатока оценил Брайн.

Внутренние стены блока, который наобум выбрал камилл, были оформлены под берёзовую кору, и оттого казались необычайно светлыми. Вообще здесь явно поработал дизайнер: то ли оттачивал стиль, то ли сдавал экзамен по мастерству. Я мог всё поменять… Но на самом деле мне очень нравилось!

Я пропустил Брайна и Юки впереди себя.

— Какую комнату выберешь? — просил он.

— Среднюю.

Мы вошли, и я тут же полез в тележку, даже не давая камиллу возможности распаковаться и занять соответствующее место под управляющей панелью.

— Сейчас…

Я дважды переворошил свой скромный скарб. Чашка, расчёска, ножницы для ногтей, пара интересных камешков, подобранных на планете, лив-фото, присланное Фьюром… «Неужели забыл?» Быть этого не могло — я точно помнил, как всё укладывал! Хорошо, что у меня была копия — тот самый подарок, который я привёз для Юки и Брайна. Так что я не стал отвлекаться на пропажу и беспокоить и без того взволнованных малышей.

— Вот, это вам, — я протянул Юки коробку, похожую на ту, в которой мне привезли подарок от Фьюра.

— А что там было? — спросил Брайн, пока Юки открывала контейнер. — В коридоре, когда мы шли…

— Не могли разобраться, куда меня селить, — улыбнулся я, присаживаясь на собранную постель. — Столкновение интересов — вы проходили такую штуку?

Он с серьёзным видом задумался, но тут Юки отвлекла его — точнее, сюрприз от Нортонсона отвлёк.

Лив-фото, присланное Фьюром (а он отправил на планету две штуки — мне и дяде), стало для бывшего лейтенанта вызовом. Или источником вдохновения — трудно решить наверняка. Он загорелся идеей делать такое же. И сделал, хоть для этого пришлось попотеть! Закончил, когда мы с Сикорой лежали в медблоке, впрочем, нас к тому времени он уже отснял.

Снимок получился, может быть, не такой выверенный, как в подарке Фьюра, но богатый. Фоном стал большой обзорный эмэтам, а за ним синее дневное небо в россыпи облаков. А на снимок поместился генерал Телжан, Рейнер, Бруни, Хойский и доктор Олберт — в общем, все, с кем Нортонсон работал или просто был хорошо знаком. Грета там тоже была. И я, конечно. В центре стоял сам Генрих с котятами: один сидел на плече, другой на голове, так что адресат снимка был очевиден: Юки.

Юки была необыкновенно счастлива — даже захотелось заснять её в этот момент: распахнутые сияющие глаза и приоткрытый рот. Просто эталон «счастливой девочки»!

— Прикольно, — сказал Брайн. — А Фьюру можно показать?

— Он уже получил такой же, — отозвался я. — Генрих отправил так. А вот вам попросил вручить лично.

— Спасибо! Спасибочки! — Юки подарила мне очередное жаркое объятье.

— Мне-то за что?

— За всё…

— Мы пойдем, у тебя, наверное, дело, — проницательный Брайн потянул сестру из комнаты. — Ты же скоро уезжаешь, да?

Я кивнул, а потом добавил:

— Хочешь, увидимся перед моим отъездом? Я буду рад!

— Давай.

Юки могла только помахать мне — взгляд у неё был полностью поглощён лив-фотографией.

Я подождал, когда за ними закроется дверь, и попросил камилла:

— Запри.

— Готово.

— Ну, теперь рассказывай!

— Я лучше покажу, — предложил он.

— Ну, показывай, — я повернулся к ближайшей стене.

Включился экран, и я приготовился увидеть вора, обокравшего меня. Коридорный камилл заснял всю сцену — в первую очередь из-за ссоры. Ещё чуть-чуть, и они бы начали применять силу — ремонтники-инженеры, представители героических профессий называется! Ну, а кража тем более была событием, которое требовалось зафиксировать.

Я не особо удивился увиденному, потому что знал этого человека. На станции было не много рыжих, но с каждым была связана особая история: Ирма, Яся Шелли, теперь этот… По своему характеру он был первой кандидатурой. Один из немногих граждан «Тильды-1», кто был способен подойти во время спора, открыть тележку, как ни в чём не бывало, взять мой снимок — и уйти.

Р-ДХ2-13405-1 не мог закрыть ящик с вещами, потому что это была гражданская тележка. Ничего опасного… Так от кого запираться? Даже дети знают, что брать чужое без спросу очень нехорошо!

 

Синекдоха

Определённо, они ждали меня. Никто не обернулись, когда я влетел в монтажную Южного сектора. Только режиссёр соизволил меня заметить — остальные продолжали пялиться в свои экраны.

Они знали, какой фокус отмочил их руководитель. Они знали, что я приду и даже знали, что приду один. Интересно, режиссёр догадывался, что доклад о его поведении уже лёг в судейский отдел? Причём от меня требовалось не много — всего лишь ответить на пару стандартных вопросов логоса. «Нет, мы не являемся близкими друзьями — мы знакомы лишь формально». «Нет, я не давал разрешения брать мои вещи». «Да, это происшествие огорчило меня, и мне не нравится подобное поведение в отношении меня».

Логос понимал, что такое воровство. Действительно: понимал. Когда я — администратор и спамер — смотрел ту запись, первые несколько секунд я просто отказывался поверить, что происходит именно то, что я вижу! А вот логос сразу вник. Уточняющие вопросы позволили подкорректировать оценку… Но сомнений у него не возникло.

Не хотелось лишний раз думать, как хорошо он разбирается в том, чего уже давно не было между людьми. Во всяком случае, во время восстания «бэшек» логосы за долю секунды определили характер происходящего. Для них вообще не было разницы: астероид прилетел, андроиды взбунтовались или отдельный человек совершил преступление против другого человека. Составляется доклад, проводится расследование — и дальше суд решает, что делать. Он был в курсе того, что такое «взять без спроса» и какой вред это причиняет. Тем более, шла речь о воровстве предметов, которые входили в категорию «произведения искусства» и «памятных подарков»!

Забавно: режиссёр про это всё должен был знать лучше очень многих. Его специальность — Профессиональный Сервис, и там о таких вещах объясняют отдельно, ведь вопросы собственности в искусстве начинают задаваться сразу, как только начинается процесс творчества.

— Добрый день, Рэй! — поздоровался «арт-преступник», поднимаясь мне навстречу и протягивая правую руку. — Страшно рад тебя видеть! Мы же знакомы, да?

Левую руку он держал за спиной.

— Знакомы, но не настолько, — пробормотал я.

Попытку обменяться рукопожатиями я проигнорировал. Я был бы обязан соблюдать правила вежливости, если бы состоял в подотделе Администрации и курировал Службу Досуга и Профессиональный Сервис. Но теперь я был тэфером. Понимал ли он это?

«Временный Глава — Юки — Бидди — доктора» — такими были мои планы. Я не собирался посещать деятелей искусства, хотя они и оставили приглашения. Зотов с ребятами — завтра, за ужином. Может быть, ещё Сара, или Молли, или кто-нибудь ещё. Но не люди, с которыми я пересекался лишь пару раз по работе!

Я помнил проблему соперничества нового и старого киноклуба — надлежало ограничить конфликт «сценой» и не допустить открытой ссоры, хотя оба режиссёра очень хотели сцепиться. Пусть лучше соревнуются в итоговых оценках! К этому и шло: последний раз, когда я касался этой темы, обе команды готовились к съёмкам, и, к счастью, это должны были быть очень разные истории. Даже по времени разные: почти театральная постановка с сюжетом из Сумрачного периода и нечто злободневное у новичков. Точнее, у гостей: съёмочная группа, которая прибыла на «Тильду» в последний сеанс СубПортации, вряд ли бы задержались здесь надолго. Они останавливались на каждой станции по 2–3 года, снимали фильм — и летели дальше.

Верховодил ими Гомер Одуэн — звезда, признанный талант и, как теперь оказалось, вдобавок ещё и вор. Я сразу узнал его, когда просматривал запись камилла. Ироничная ухмылка на пол-лица, острый нос, широкие брови — маска Мефистофеля! Ну, и конечно рыжие кудряшки, похожие на мочалку. Он так ловко залез в тележку (как раз в разгар спора, когда никто не смотрел в сторону Р-ДХ2-13405-1), что я захотел проверить его дело. «Не похоже на дебют!»

— Ты взял мою вещь, — твёрдо произнёс я. — Верни.

— А разве у тебя есть свои вещи? — деланно удивился режиссёр. — Ты же андроид!

Моим щекам стало горячо. Я вспомнил, как прибыл на станцию — практически, голый, без вещей, без всего, что связывало с близкими людьми. Без права на простой памятный снимок… Я открыл рот, чтобы высказать то, что думаю по этому поводу, и ощутил странную дрожь в кулаках (так вот что было у Рейнера, когда он нападал!), а потом вдруг успокоился. Абсолютно!

— Ты взял мою вещь, — повторил я, не повышая голоса. — Не моя работа учить тебя, как правильно поступать. Могу только дать совет: смени профессию! Люди твоей специализации нуждаются в общественном одобрении. А когда эта история выйдет наружу… — я усмехнулся. — Будет невесело!

— Да, конечно, — режиссёр протянул мне лив-фотографию, которую он прятал за спиной. — Прошу прощения.

Я пожал плечами, забирая свою «собственность»:

— Да мне-то что! Ты себе больше навредил!

— Я прошу не придавать огласке то, что случилось между нами, — попросил режиссёр. — Я объясню.

— То есть, оправдаешься?

Он потупился — я не был уверен, насколько это искренне.

— У меня две причины, — сказал он. — Может, присядем?

— Нет, я лучше постою.

— Хорошо… В общем, было две причины поступить так. Это не оправдание — чтоб ты понимал. Первая — это любопытство. Когда я увидел рамку, то сразу понял, что это. А я немного ревную к таким вещам…

— Каким?

— К ливу. Моё первое направление! Я их регулярно делаю. Вот недавно выполнял заказ Фарида Эспина.

— Так это ты? — я покачал головой, удивлённый. — Не знал… И кто платил? Это должно стоить порядочно бонусов!

— Я хотел сделать за так, но камрад Зотов и его друзья не позволили. В общем, мне хотелось посмотреть, кто ещё этим занимается, и как хорошо получилось. Но не это главное.

— А что?

— Мне нужно было, чтобы ты пришёл и выслушал меня. Я посылал тебе приглашение, но сильно сомневаюсь, что ты бы откликнулся! А такие вещи я предпочитаю объяснять лично. Мы собираемся снимать фильм про твоих братьев и профессора Хофнера. И нам бы не помешала твоя консультация. Ты был непосредственным участником, хорошо знал их — каждого. Но ты, конечно, можешь отказаться.

Я посмотрел ему в глаза, ожидая увидеть признаки шутки или провокации. Но он спокойно выдержал мой взгляд. Он действительно собирался снимать про это!

— «Тёплые руки», — сказал он, как будто это был пароль. — Наша последняя вещь.

И я вспомнил: так назывался художественный фильм о восстании «бэшек». Но не на Кальвисе — на некой условной станции. Картина вышла в 190-м, и мы раз пять посмотрели её с ребятами. Режиссёра я не запомнил, а вот лица актёров — да. И песню в финале: «Ich glaube, dass wir weiter leben werden». «Я верю, что мы будем жить дальше».

— Так это ты снял?

— Да. Мы. Мы всегда снимаем о самом важном, — не без гордости произнёс Одуэн, как будто это была строчка из интервью.

— А. Понятно. Кстати, хороший фильм. Мне понравился! Но тогда я не понимаю, почему Проф-Хофф… Профессор Хофнер и остальные? С чего ты взял, что они будут важными? Здесь — может быть, но вы же не для одной станции снимаете!

Он снисходительно рассмеялся:

— Рэй, я сейчас открою тебе страшный секрет — только не говори никому, что это я сказал… Видишь ли, следующий СубПорт перекинет не только наше творение. Там ещё будет несколько сотен отчётов от людей… От каждого человека, кто общался с тобой, дружил, работал вместе, просто видел тебя в ньюсах. Или дружит с тем, кто дружит с тобой. Или просто был впечатлён одним из твоих подвигов, — он произнёс это всерьёз, без намёка на иронию. — И каждый из этих людей будет объяснять, насколько ты — человек. И насколько были людьми другие. Поэтому то, что было сделано… Поверь мне, что случилось с твоими братьями или профессором, станет новостью номер один! И наш фильм окажется первым фильмом на эту тему. Или ты хочешь объяснить мне про то, что такое «важность»?

Я не нашёлся, что ему ответить — переваривал новость об отчётах.

— Это гражданская инициатива, — добавил Одуэн. — Тех, кто их приговорил… Смысл в том, чтобы признать их убийцами. Они и есть убийцы! И так просто это не пройдёт. Эхо, — со значением произнёс он. — Это будет эхо, и мы его поймаем.

— Хорошо, — пробормотал я — и присел за ближайшим столом. Экраны были выключены, но, судя по отметкам, это было обычный просмотровый модуль.

«Чтобы кто-нибудь со стороны мог оценить результат», — отстранённо подумал я. — «Например, консультант…»

— Здорово вы придумали, — наконец, выдавил я. — Не боишься, что вас обвинят, ну…

— В потакании вкусам? — широко улыбнулся он, продолжая стоять передо мной. — В популизме? С этого начинает каждый критик! Артистов обвиняют либо в актуальности, либо в отстранённости от современных проблем. Это, мне кажется, вечная тема! Всегда хоть кому-то, да не угодишь!

Вдруг я поймал себя на мысли, что хочу расспросить о картине — о том, что он задумал, какие именно факты привлекал, каким будет сюжет и какое время будет охвачено. В конце концов, в какой технике это будет сделано! «Тёплые руки» были смоделированным фильмом, что понятно при выбранном масштабе, но ведь лабораторию на «Дхавале» можно показать прямо так!

— А сколько у вас длятся съёмки?

Он пожал плечами:

— Максимум три месяца. Но это как сценарий пойдёт… Может, и двух хватит! Мы уже начали. Многое уже готово: сеттинг, модуляж персонажей, даже пластика кое у кого… Дата премьеры назначена на начало февраля, и мы успеваем. Ну, как, поможешь?

— То есть мне на два месяца оставить работу и задержаться у вас? — переспросил я, не веря его наглости. — После того, как ты украл дорогую мне вещь, да ещё и заявил, что я не имею права иметь собственность?

Одуэн с виноватым видом поковырял носком туфли пол.

— Это было слишком, согласен… Но мне надо было затащить тебя к нам, а так бы ты точно не пришёл! И улетел бы к себе на планету через пару дней. Я не мог упустить такую возможность!

— А если бы я поступил иначе? Прислал бы камилла? Или кого-нибудь из ОБ?

— Неа, — щелчком пальцев он заставил выдвинуться стул с другой стороны стола — и уселся на него верхом, приминая мягкий верх спинки. — Я тебя слишком хорошо изучил! Мы ведь сначала хотели снимать фильм о тебе! То есть мы хотели снимать о ком-нибудь из вас, или о профессоре, или вообще, но нас на километр не подпускали ко Второй лаборатории на «Дхавале»! Но у меня есть связи, свой человек на нужном месте, так что о твоём переводе на «Тильду» я узнал, может, даже раньше тебя!

— То есть вы прилетели сюда ради меня? — прищурился я, не скрывая ехидства.

— Не льсти себе! — небрежно отмахнулся он. — Мы прилетели сюда ради фильма, ради зрителей, в общем, ради себя самих. Потому что, в отличие от любителей прошлого, нам недостаточно той инфы, которая лежит в Информатории или валяется в сети. Чтобы придумать историю, мне нужен живой прототип. Ты.

— Но фильм-то будет не про меня! — напомнил я.

— А ты ближе всех. Ты инсайдер. Я полгода наблюдал за тобой, так что могу понять, какими были твои братья. Так что можем обойтись так… А вот с профессором Хофнером сложнее. Если ты не останешься нам помогать — не подскажешь, кто ещё был знаком с ним? Уверен, это не только ты! На станции наверняка есть те, кто с ним общался…

— Ладно, хорошо, уговорил, — вздохнул я. — Буду вас консультировать, чтоб вы ничего лишнего не придумали. Что ж поделать, если вы так решили!

Я не успел среагировать, как он уже тряс мою руку и звал остальных «познакомиться с нашим бесценным консультантом». Видимо, придётся потерпеть ближайшую пару месяцев! Но деваться некуда: я бы, может быть, ещё подумал, но пришлось решать сразу, чтобы Одуэн не начал искать кого-нибудь ещё. Кого-нибудь, кто знал профессора Хофнера.

Стал бы он колебаться, изыскивая способ заполучить себе в консультанты бывшую Главу Станции? Вряд ли! Он пошёл на преступление, чтобы привлечь моё внимание. «Искусство стоит жертв». Так что он придумал бы, как задеть её. Не факт, что она стала бы помогать, но я не хотел, чтобы он беспокоил Леди Кетаки. Чего бы ни было между нами, но я не желал ей зла!

 

Эвфемизм

«Теперь Бидди. Вот уж кто будет рад, что я здесь задержусь!» — подумал я и автоматически взглянул на альтер, заходя в лифт.

Плохо дело! Конец обеденного промежутка, но у Бидди уже начались занятия. Она решила закончить свой биологический курс, чему я был рад, но вот свободного времени у неё стало меньше… Если бы не выходка Одуэна, я бы уже повидался с ней. А теперь надо убить где-нибудь пару часов, чтобы перехватить её после уроков.

«Куда теперь?»

В Западном секторе я мог найти не только Бидди — там базировался «старый» киноклуб. Что если перехватить кого-нибудь оттуда и постараться выяснить специфику их работы? То, чем нет в Базе Данных. Например, как далеко может зайти режиссёр в поисках информации… И действует ли у них что-нибудь вроде кодекса — если я стану консультантом, то надо понимать, что можно рассказывать, а о чём лучше помолчать.

[Мы перебрались в Восточный сектор], - гласила «записка» на запертых дверях. То есть на дверном экране, но я бы не удивился куску бумаги с текстом от руки — люди искусства склонны креативить везде, где только можно. В Восточный так в Восточный…

«Может, к врачам? Нет, лучше перекусить!» И я пошёл в Арт-блок искать себе местечко.

На схеме, показанной на стенах, была отмечена Улица Художников, Улица Фотографов, Улица Музыкантов и даже Переулок Парикмахеров (хотя там и было всего пять имён). А кроме всего прочего, я увидел вожделенную Кулинарную Улицу.

В отличие от столовых и кафе Центральной Зоны, способных обслужить пару сотен посетителей разом, здесь работали скромные точки максимум на десять человек, и зачастую это был сам повар, его семьи и друзья. Зато кухня была более изощрённая — историческая и авторская, рассчитанная на гурманов с придирчивым вкусом.

Работали эти ресторанчики лишь часть дня, а многие даже не регулярно — едва ли не каждая вторая дверь была закрыта, потому что хозяева были заняты на основной специальности. Но выбор всё равно имелся, и я заглянул в место, обещавшее «настоящую итальянскую пиццу». Что-то такое я пробовал на планете. Или видел в каком-то кино?

Вообще, я был не против питаться брикетами, как остальные тэферы — в разгар рабочего дня это очень удобно! Минимум времени, максимум пользы. Но когда выпадала возможность остановиться в центральном куполе, я предпочитал разнообразие, тем более что логос был не против. Но по сравнению с «настоящей» едой его кушанья не отличались от брикетов.

«Настоящие»: так называли блюда, которые изготовлялись из разных продуктов. Руками. В специальном кухонном оборудовании. И каждый раз получалось уникально. Пожалуй, вот главное отличие от обычной синтезированной еды: даже булочки были непохожи друг на друга!

Правда, пришлось пождать. Поскольку хозяин не пригласил посмотреть, как всё готовится, я присел, выбрав боковой столик. Поначалу мне показалось, что я где-то встречал этого повара, уж больно внешность была колоритная: высокий блондин с кожей цвета красного дерева и тёмными глазами. Но если он и знал меня, то никак этого не выдал. Может, виделись мельком, когда я работал в Администрации.

«Интересно, он теперь напишет своё мнение, раз я посетил его уголок?»

Прихлёбывая апельсиновый сок, поданный чтобы «разбудить аппетит», я смотрел на улицу сквозь расписное стекло. Напротив угощали блюдами из морских жителей, и заведение было с пола до потолка расписано волнами с белой пеной. Я даже пожалел, что не зашёл туда — интересно было бы посмотреть, как генерятся камбалы и осьминоги! Правда, их потом убивают, чтобы приготовить… Нет, пицца всё-таки спокойнее.

И тут я увидел кое-то поинтереснее кулинарных секретов. Раскрашенное стекло, отделявшее зальчик ресторана от улицы, изнутри было вполне проницаемым, но снаружи казалось непрозрачный стеной… Поэтому человек, который следил за мной, не пытался спрятаться.

Я видел её, когда стоял у дверей «старого» киноклуба, даже хотел окликнуть, но она быстро скрылась из виду. Пару раз замечал, когда искал Кулинарную Улицу. А теперь она стояла совсем рядом, так что я мог различить синие цветы на заколке в её тёмно-каштановых волосах. Судя по домашнему комбо без отличительных знаков, она была здесь сама по себе — школьные занятия ни при чём. Но зачем Дане Иоффе сталкерить за мной?

Основные помещения Профессионального Сервиса располагались рядом с территорией Службы Досуга и школьными клубами, кое-где пересекаясь, что логично: школьники становились взрослыми, но часто не бросали своих увлечений, а увлечения могли стать профессией. Да и многие деятели типа Оксаны Цвейг работали по всем трём направлениям — как преподаватели, тренеры и самостоятельные творцы. «Может быть, Дана здесь по клубным делам?»

Я поискал в открытых списках номер её альтера. Как и в случае с Фьюром, я был отмечен как «входит в группу признанных близких», и потому её данные были мне доступны.

[Дана, если ты хочешь со мной поговорить, то я в «Vaga-lume», рядом].

Она выглядела смущённой, прочитав сообщение, но сразу же вошла. А тут и мой заказ подоспел: круглый лист теста с запечёнными овощами, мясом и сыром. Выглядело донельзя аппетитно, а пахло просто шикарно!

— Привет, Рэй…

— Привет! Присаживайся. Будешь? Это пицца.

— Спасибо. Я уже обедала, — она выглядела смущённой, но не из-за встречи со мной — из-за чего-то другого.

— Хочешь мне что-то рассказать? — подтолкнул я. — Не против, если я буду слушать и есть? А то остынет!

— Не против! Как тебе нравится…

Я управился с двумя кусками, но она продолжала молчать, водя пальцем по столешнице, покрытой клетчатой красно-белой скатертью.

Пришлось действовать самому:

— Как Оскар? Как ребята? Вы всё так же вместе?

Она кивнула, так что качнулись цветы на заколке.

— Всё хорошо? Знаешь, а красивая у тебя эта штука! Цветы совсем как настоящие!

— Это канзаси, — пояснила она.

— Подарок? Или сама себе купила?

— Подарок, — и она так тяжело вздохнула, что я понял: заколка является часть большой истории, которая мучила Дану.

Но она не знала, с какого бока подступиться, а я не мог помочь, потому что ничего не понимал — кроме того, что это что-то серьёзное, потому что никогда не видел целеустремлённую и решительную Дану такой подавленной!

Мне остался один последний кусок пиццы, когда она собралась с мыслями.

— Рэй, у тебя же есть девушка? — спросила она. — Ты встречаешься с кем-то?

Если измерять внезапность по десятибалльной шкале, вопрос был на девятку.

«Неужели она влюбилась… в меня?» — подумал я и слегка запаниковал.

— Я встречался с Бидди Жигиной. Так что, наверное, ответ «да».

— А кем-нибудь ещё? — тут же уточнила она, напомнив мне покойного Ирвина — он тоже любил вот так ошарашить!

— Нет, больше ни с кем.

— А почему?

— Не нравится мне разнообразие в этом деле, — прямо ответил я. — Не люблю экспериментировать, искать и всё такое. Такой я тип. Так что… Так что всё хорошо.

Она кивнула с серьёзным видом, не расстроившись ответом, так что у меня отлегло от сердца. Только влюбленной школьницы мне ни хватало!

— А если бы какая-то другая девушка захотела встречаться с тобой? — продолжала Дана.

Почему-то я сразу подумал о временном Главе. Ну, он не девушка, конечно… Но результат такой же.

— Я спокойно ей это объясню.

— Но это же её обидит, да?

А вот эту дилемму я знал: Утенбаева выделила целый день проработке вопроса «Как сказать правду и не обидеть», потому что юные гости спецотдела часто спотыкались на этом.

— Дана, это, конечно, огорчительно, но моей вины в этом нет. Я же не стану обманывать, верно? Ничего не буду обещать. Сразу отвечу, что так и так, уважаю чувства, но ответить на них не могу. Глупо обижаться на такое! Любой взрослый человек понимает, что не все желания исполняются и не все ожидания. Часто получается не так, как хочешь. Особенно в том, что касается чувств к другому человеку…

Я замолчал, потому что она накрыла мою ладонью своей ладошкой, и на клетчатой скатерти, как по волшебству, начали появляться тёмные круги.

«Что-то там совсем серьёзное», — подумал я и торопливо поднял ширму нашего стола. Интимность — дело серьёзное, особенно когда дело касается чувств подростка!

— Так лучше? — спросил я, когда нас окружил «стакан», украшенный такой же клеткой, что и скатерть.

Ширмы входили в обязательный набор каждого места, и я на всякий случай включил звуконепроницаемость.

— Вот, возьми, — я протянул ей салфетку из коробочки, которая стояла на столе с другими обеденными принадлежностями. — Давай, рассказывай, что там у вас стряслось. Я же вижу, что что-то происходит!

— Я виновата, — прошептала она, уняв рыдания. — Ты прав, а я не должна была ничего обещать… А я…

На самом деле, виноватой она не была. Для таких ситуаций нужен опыт — никакое «знание» не поможет, если в первый раз. А первый раз был у всех участников драмы.

Первым признался Фьюр: подловил после школы, пробурчал как бы просто так: «Мне надо сказать что-то важное», отвёл в сторону — и предложил встречаться. Дана обещала «подумать»: она была ошарашена, потому что никогда не относилась к Фьюру так. При этом он был её близким другом, и отвечать первое, что пришло в голову, она не могла.

Не успела она привести свои мысли в порядок, как тем же вечером к ней подошёл Тьюр и сказал, что «что-то чувствует к ней». И уточнил:

— Ты ни с кем не встречаешься, да?

Её ничего не оставалось, как взять тайм-аут до завтра. А утром прямо на завтраке к ней подсел умница Зейд Уистлер и признался — легко, как будто советовался по учебным делам. Он сказал, что она ему очень нравится, и он бы хотел встречаться, но «такая девушка вряд ли одна». И тогда она поняла, что Зейд нравится ей по-настоящему, всерьёз, и что именно с ним ей хочется начать. И вообще быть.

— Он умный, знаешь, какой умный? С ним очень интересно! И он не боится, ну, проигрывать или быть слабым…

Проблема была в том, что она не знала, как отказать Фюру и Тьюру, сохранить дружбу с ними, не настроить их против Зейда — понятные опасения! — да ещё не поссорить между собой.

— Ты можешь мне помочь? Поговорить с ними? Объяснить? Я знаю, они тебя уважают! Они послушают. И поймут.

Как только я услышал об этом любовном «многоугольнике», я понял, что этим всё и закончится. А зачем ещё она следила за мной, выискивая удобный момент, чтобы поговорить?

Предложение «обратиться к кому-нибудь ещё» едва не сорвалось у меня с языка, но я смолчал. Не такой человек Дана, чтобы посылать её к «уполномоченным лицам». Ни учителя, ни воспитатели, ни школьные терапевты не могли — по её мнению — разобраться с этой ситуацией. Наверняка она уже думала об этом.

Когда-то она присоединилась к «банде», чтобы «спасти» брата. Пусть в итоге получилось не так, как было задумано, но Дана не из тех, кто пускает дело на самотёк. И если она выбрала меня…

— Хорошо. Я поговорю с ними. Не обещаю, что сегодня. Завтра, идёт?

— Спасибо…

И вновь на скатерть начали падать огромные капли.

— Ну, что ты, — я протянул ей всю коробку с салфетками. — Рано говорить «спасибо». Давай подождём, как всё закончится!

Наконец, она успокоилась, и тогда я убрал ширму. Пожав мне руку на прощание, Дана покинула ресторан.

— Всё нормально? — негромко спросил повар.

— Да, пицца отличная!

— Я не про пиццу — про девочку.

Я повернулся к нему:

— Ей четырнадцать лет. Для них нормально — это когда ненормально!

Он улыбнулся:

— Это точно! Чай? У меня ещё пирог остался. С вишней.

— Давай!

Несмотря на состоявшийся непростой разговор, я не чувствовал себя утомлённым. Место способствовало. Здесь было очень уютно, и хотелось задержаться подольше. Я вспомнил, что в курсе системного управления Профессиональный Сервис обозначался как «обязательный необязательный элемент». Забавно, а ведь когда-то велись споры о том, стоит ли тратить ресурсы в этом направлении или субсидировать по остаточному принципу!

Сегодня это осталось в истории. Первый вариант рейтингов ввели уже в конце Сумрачного периода. Впоследствии эту систему доработали, но принцип был тот же: чем выше рейтинг, тем больше «мощностей» получает мастер. При соблюдении минимума сохранялся базовый комплект территории и материалов, но, конечно, отличие между хобби и профессией в том и состояло, что результат творчества должен быть востребованным…

Пицца стоила тех бонусов, которые я за неё перевёл! Воспользовавшись своим альтером, я поставил «девятку», а когда поднял голову от столешницы, увидел молодого человека, нерешительно входящего в ресторан. Он был похож на повара, только волосы потемнее и глаза — синие, а так тот же характерный индийский тип.

— Добрый день! — приветливо поздоровался хозяин. — Присаживайтесь! Что будете?

Он отрицательно покачал головой:

— Простите, я не для этого. Я к Рэю. Можно?

Тихо засмеявшись, повар открыл духовой шкаф, а когда он вышел из-за стойки, в руках у него был поднос с двумя кусками пирога на тарелках и парой кружек чая. Хороший хозяин: понял, что это опять надолго. Но улыбаться не перестал. Его ситуация забавляла. Что ж, будет, чем гордиться! Можно даже табличку повесить перед дверью: «Здесь принимал Рэй»!

 

Ретардация

Поговорить мы смогли только через час.

Ничего такого я не ожидал и даже не планировал, но сообщение о том, что я задержусь на станции, подействовало на Бидди весьма возбуждающим образом. Сначала мы обнялись и поцеловались как бы в честь окончания разлуки. Потом продолжили первое и второе — и усложнили. Потом стало очевидно, что поцелуями и объятиями не обойтись. Да и зачем себя ограничивать?..

Бидди очень соскучилась, а я, как оказалось, соскучился по ней и по всему остальному — по ритуалу раздевания, когда мы путались в одежде, и это было смешно и приятно, и по правилу «я начинаю — ты потом», которому я подчинялся с деланной покорностью, падая навзничь на постель и позволяя ей усаживаться сверху. Мне ощутимо не хватало всех этих чувств — тяжести её тела и гладкости кожи, звуков её дыхания и того, что я мог видеть. Я любил её предсказуемость, составленную из проверенных этапов. Под конец она уставала и уступала мне ведущую роль — а я спрашивал: «Ты точно уверена?», а она лишь мурлыкала в ответ. Мне нравилось это занятие и нравилось делать это с Бидди, потому что она умела получать и дарить удовольствие — и нам обоим этого было достаточно.

Так что мы сначала напомнили друг другу, как нам хорошо вместе, и лишь потом, лёжа в обнимку под покрывалом, смогли поговорить.

Бидди рассказала, что собирается перевестись в лаборатории Проекта Терраформирования. Но для этого надо было завершить образование: биологию она бросила на середине курса. Вообще бросила всё, что можно. Устроилась в настройщики, потому что это была едва ли не самая простая работа. Перестала рассчитывать на будущее и жила одним днём — так было спокойнее. Ей ничего не хотелось, и никто ничего от неё не требовал. Повседневный распорядок позволял не думать, ночные смены защищали от непредвиденных встреч. Ничего не происходило — для неё это значило, что не происходило ничего плохого.

Но потом всё изменилось: у неё появилась если не цель, то какой-то смысл в жизни. Она начала вылавливать в окружающем мире что-то ценное для себя. Внезапно перемены перестали пугать. Она заказала у модельеров новый — особенный — комбинезон. Стала задумываться о том, к чему может привести странное увлечение популярным «персонажем». У неё не было названия для той штуки, что поселилось в ней, но она определённо было радостной!

А потом появился я, во плоти, настоящий и доступный. Я не просто заметил её — сделал свой шаг. И тогда Бидди сделала свой, разрывая кокон, в который она так долго пряталась. И окружающий мир перестал проноситься мимо.

В итоге Бидди смогла перешагнуть через тот трудный период. Но о том, что он был «трудный», она поняла лишь после того, как вынырнула.

— Но к вам всё равно не хочу… — извиняющимся тоном добавила она. — В лабораториях полно дел. И мне нравится на станции!

— Разве это плохо? — я освободил затёкшую руку, на которой она лежала, и поправил подушку под головой. — Каждый должен быть так, где ему хорошо!

— Мне нравится здесь. И с тобой тоже, — она прижалась щекой к моей груди — прямо напротив сердца. — Ты же потом всё равно улетишь!

— Ну, вот, я думал, ты обрадуешься, что я задержусь на пару месяцев, а ты повесила нос… Я вообще мог застрять там на несколько лет!

— Не мог, — рассмеялась она.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Ганеша сказал. Когда тебя отправляли, я очень расстроилась, а он сказал, что это ненадолго. А потом сказал, чтоб я писала свой отзыв, как другие… Ой, я не должна этого говорить!

— Знаю я про это всё, — вздохнул я. — Про отчёты и гражданскую инициативу…

— И что думаешь? — осторожно спросила она.

Я не сразу ответил — лежал, гладя её по волосам и рассматривая в потолок.

Потолок был расписан под небо, и часть стен тоже. Просто краской, без всяких голограмм и экранов: синее небо, белые облака, чёрные птицы и опускающийся вдалеке катер с красной полосой по борту. Именно что опускающийся: художник со знанием дела обозначил расходящиеся потоки от воздушной подушки. Если бы катер поднимался, эти потоки собирались в узкую колонну.

— А знаешь, я об этом даже не думал, — признался я Бидди — и самому себе. — Как-то не до того было… Столько всего, сама видишь! Я вообще о них не думал. О моих… Что их больше нет… Сначала чувствовал себя преданным, что мне не рассказали. Разозлился на Главу… Потом было не до того.

Три месяца прошло с того дня, когда я узнал о поправке «Т-191-006» и том, что случилось на «Дхавале» после моего отъезда. Я успел стать преступником, а потом стал тэфером. И даже вернулся. Но всё никак не мог толком обдумать это событие.

— Ты скучаешь по ним? — шёпотом спросил Бидди.

— Не знаю… Не знаю, как это объяснить! Я скучаю по тому времени, когда считал их живыми. Я не ожидал, что ещё раз их увижу, но хотел, конечно. Можно было просто связаться! Например, что-нибудь записать для них и скинуть через СубПорт. Чтобы они узнали, как у меня дела и что я успел сделать. А теперь… — я вздохнул — и эхом вздохнула Бидди. — Теперь я понимаю, как себя чувствовали люди после «Кальвиса»! Надеялись, что это только у них, только с ними, а потом оказалось, что это везде… Ты смотрела «Тёплые руки»?

— Да, конечно, — откликнулась она. — Очень грустный. Я плакала в конце. Там ещё песня такая!..

— А я этого не понимал — того, что было в конце. Когда они ждали новостей из СубПорта и говорили друг другу: «Это только у нас». Песня нравилась, но вот это чувство, когда узнаёшь, что те, о ком ты думал, о ком беспокоился, для кого делал записи, что их больше нет… А у вас… У тебя… кто-нибудь… погиб? — осторожно спросил я.

— Брат, — просто ответила она. — Тимофей. Он был младше Анды. Улетел учиться — и остался там. Он был на «Финелле». Командовал там целой лабораторией! Сдал на родительство со своей девушкой… Мы так гордились!

Её голос сорвался, и она замолчала. Прижалась ко мне, как будто пыталась защититься от чего-то. От того, что уже случилось. Как будто от этого можно было защититься!

Мы долго молчали. После её скупого рассказа о погибшем брате я осознал, почему меня так поддерживали. Не из-за моих «подвигов» — они выделялись разве что экзотичностью, но в целом ничего героического я не совершал. Можно было «разрешить» мне неношение специального знака — и только.

Я потерял родных, как и они. Но для них это было несчастьем, ужасной трагедией, роковой ошибкой… И они научились переживать своё горе, чтобы идти дальше. Ценный опыт! Они могли отделить себя от «бэшек» по принципу: «Это мы, а это они» — и осознать эти обстоятельства как стихийные.

И вдруг оказалось, что ситуация может быть обратной, и они, люди, способны стать безжалостными убийцами…

Не ради меня они старались, не ради моих или своих мёртвых близких, а ради себя самих. Чтобы жить дальше после «Кальвиса», им пришлось заново осмыслить этот мир. И ничего не могло быть отложено или оставлено «на потом». Убийство должно быть названо именно этим словом, а убийцы — получить соответствующее наказание. Никакого «отключения» или «закрытия проекта»! Не знаю, о чём думал профессор Нанда и остальные из комиссии, как они себя успокаивали… Но для тильдийцев ничто не могло оправдать такой поступок! Особенно теперь, когда я стал одним из них.

И тут я вспомнил.

— Бидди, у меня совсем из головы вылетело. Ну, вот… Нужно было сразу сказать…

— Что? — она приподняла голову и посмотрела на меня.

По её сонному виду я догадался, что она задремала. Что ж, это лучше, чем мучить себя бесконечными размышлениями!

— Ты знаешь парня по имени Илай? Илай Петерсон? Он твой ровесник, но прилетел на «Тильду» позапрошлым СубПортом, так что вряд ли вы знакомы по школе. Работает вроде как в лабораториях на производстве и… В чём дело?

Бидди перекатилась на спину и хихикала, закрывшись покрывалом с головой.

— Значит, всё-таки знаешь…

Она попыталась ответить, но её душил смех.

— Если он так тебя смешит, то, наверное, не стоит об этом…

— Ну, почему… Он милый… — с трудом проговорила она, вытирая кулачком слёзы, катящиеся по щекам. — Он мне песню посвятил! Представляешь?!

— Смешную? — уточнил я, злясь на свою доверчивость.

«А говорил, что она ни о чём не догадывается!»

— Печа-альную! Обрыдаться!

— Что ж ты смеёшься?

— Потому что это смешно!

Я вздохнул и, сев на постели, повернулся к ней.

— В общем, так: этот Илай сегодня подошёл ко мне и попросил передать тебе, что ты для него, цитирую, «единственная и неповторимая», причём уже второй год. Подойти к тебе и рассказать это он не может, потому что сначала ты от всех пряталась, потом носила тот комбо, а потом появился я. И он уже не может просто подойти и всё сказать, но ему очень плохо… Бидди, ему правда, тяжело. Он, вроде, хороший парень. Ну, что ты его мучаешь?

— Я его не мучаю! Я вообще ничего не делаю…

Она была не совсем права, но я не стал уточнять.

— В общем, я передал, как он просил. Дальше решай сама.

— Что — я?

— Как ты к этому относишься?

Я потёр лоб:

— Как я могу к этому относиться? Это касается вас двоих! Забыла, что наши отношения больше не парные? Ты же мне тогда разрешила, да? И я тебе разрешил… Так что мнения спрашивать не обязательно! Илай подошёл ко мне, потому что был уверен, что я не сегодня-завтра улечу. И что у него появится шанс — с тобой. К кому ему ещё обращаться?

— Бедный! А он так надеялся!

— Ну, хватит уже! Человеку больно… А я чувствую себя собакой на сене. Бывать с тобой часто я не смогу: ты вот учишься, а у меня два дела, не считая врачей, а учитывая тенденцию запрягать меня в каждую проблему… — я вновь вздохнул. — Он же тебе не противен?

— Нет, — она выглянула из-под покрывала и лукаво взглянула на меня. — Он милый.

— И песню для тебя сочинил, — напомнил я.

— Хочешь, что я с ним встретилась?

— Я хочу, чтоб ты поступила так, как будто… Ты бы с ним попробовала бы, если бы я завтра улетел?

Она пожала плечами — и от этого движения покрывало соскользнуло вниз, открывая её ключицы.

— Наверное, да. Он ничего так…

— Вот. Это я и хотел услышать.

Как по волшебству, покрывало скользнуло ещё ниже, почти к пупку.

— Значит, мне с ним встретиться? — лукаво переспросила она.

— Решай сама. И не проси у меня совета, что я, логос, что ли, всё про всех понимать, — пробормотал я, наклоняясь всё ниже.

— Хорошо, — серьёзно ответила она. — Я попробую. Он хороший человек, так что… Только имей в виду, что всегда-всегда, что бы ни случилось, ты останешься моим самым главным мужчиной…

И тут запищал альтер: сначала Биддин, напоминая о том, что через час начнётся её смена. Потом — мой, сообщая об отложенном сообщении. Всё верно: я выставил «не беспокоить», но раз Бидди скоро на работу, то и мне не положено прохлаждаться!

[Это правда, что ты собираешься задержаться на несколько недель, чтобы консультировать Гомера Одуэна по его новому фильму?]

[Да], - просто ответил я.

«Интересно, временный Глава тоже рад? Или…»

[Хорошо. Оставайся, сколько надо. О судебном решении не беспокойся: фильм — это веский повод].

[Спасибо].

Хотя, за что тут благодарить? Он просто выполнял то, что желало большинство на станции. Для этого его и выбрали: хранить мир и неизменность ситуации до выборов. Он и хранил…

Но сообщение уже ушло. И тут же, как показал альтер, было прочитано. Не отозвать!

 

Анафора

Состояние моё было непривычным. Мне никогда не было так, и понадобилось несколько дней — больше недели, а заодно и пауза в работе, чтобы разобраться в себе, ситуации и моей оценке. Только лёжа в сканере (куда меня чуть ли не силой засунули уставшие ждать врачи) я смог понять, что со мной происходит.

Чувство глубокого удовлетворения — вот как это называлось. И ничего удивительного, что поначалу я не разобрался в своих ощущениях! Мне пришлось пройти долгий путь, прежде чем я начал жить этим способом. Пожалуй, впервые в своей недолгой, но насыщенной событиями жизни я делал только то, что мне хотелось — то, что я выбрал сам, осознавая все обстоятельства и отвечая перед собой за последствия.

Утром я просыпался с этим чувством, проживал день до вечера и ложился спать, сохраняя всё то же осознание правильности происходящего. Похожее было в Проекте Терраформирования. Правда, на заднем плане неизменно маячил вопрос «Что дальше?» да беспокойство о друзьях не давало полностью погрузиться в работу. Теперь такого не было, и даже мысли о камиллах на планете не мешали: я же не бросил их, а лишь оставил на время. Потом непременно вернусь, а пока…

Но пока я был на станции, и всё было хорошо, прямо как в сказке!

Проснувшись, я церемонно здоровался с Р-ДХ2-13405-1 и после водных и санитарных процедур завтракал в семейном кафе вместе с Юки, Брайном и Нтандой Ремизовой — последняя отправила своё приглашение, едва лишь новость о продлении моей «командировки» распространилась по сети.

[Им хорошо, когда ты рядом], - просто написала она.

[А мне хорошо рядом с ними], - ответил я.

В ответ мне пришли трогательные смайлики с румянцем и сердечки.

Я без сомнений согласился прийти, потому что хотел посмотреть на женщину, которая, оставалась в тени, хотя на её долю выпало многое. Слишком многое. Но о ней как будто все забыли. Фьюр и Тьюр — точно, потому что я их видел только когда передавал сообщение от Даны.

Это было непростое задание, и я постарался выполнить его как можно быстрее, не откладывая.

«Она хочет встречаться с другим, но очень боится утратить вашу дружбу», — получилось не особенно ловко, но они спокойно приняли это объяснение и даже не стали уточнять, кого именно (вместо одного из них) выбрала их первая любовь. Судя по всему, друг с другом они уже разобрались, а одинаковые неудачи сближают не меньше, чем радости.

— Нормально, — сказал Тьюр и подарил мне безмятежный умиротворённый взгляд.

Он отпустил гриву, и стал похож на медведя.

— Ага, — отозвался Фьюр, глядя куда-то мимо меня.

Этот, напротив, коротко постригся, но остался таким же настороженным, словно рысь в засаде.

[Всё в порядке], - тут же отрапортовал я Дане. — [Кажется].

Но это было уже после того, как я познакомился к маленькой сухощавой Нтандой, которая одарила меня крепким рукопожатием и кривоватой, но очень доброй улыбкой. Нтанде и впрямь было легко затеряться: из-за роста и скромных привычек. Весь завтрак она молчала — кроме тех моментов, когда дети обращались прямо к ней.

— Приходи почаще, — попросила она на прощание, рассеянно накручивая на палец тёмную прядь. — Если хочешь, можешь опять завтракать с нами. Тебе же не трудно?

Я сказал, что постараюсь, но не могу ничего обещать, однако, на следующее утро ноги сами принести меня в семейное кафе «Огонёк».

Изнутри оно было похоже на музей древностей. «Старые» лампы, карты на стенах, кости неведомых зверей и древние книги — я не сразу сообразил, что вещи, которые использовались в оформлении интерьера, были настоящие. Никаких голограмм! А некоторые, как желтовато-белый череп собаки, которым дети по очереди украшали свой стол, были «совсем всамделишными».

— Его привезли прямо с Земли, — шёпотом поведал белокурый мальчик по имени Себастьян. — Он был живой! Вот, потрогай!

Вообще, в «Огоньке» меня приветствовали не только Юки с Брайном, но и другие дети. Их неимоверно возбуждала мысль, что вот такой «взрослый» может быть их ровесником. Сначала я решил, что это Юки и Брайн открыли «страшную правду», но, увидев слёзы смущения на глазах моей подопечной, я понял, что это кто-то из взрослых. А может быть, они сами раскопали в Базе Данных. Так или иначе, из-за моего странного возраста я был «особенным» — ближе к ним, чем остальные.

Пожалуй, такая «популярность» нравилась мне гораздо больше, чем женское внимание! Дети не стремились увидеть во мне кого-то ещё, их любопытство было чистым и очень искренним. И они не имели ничего в виду: открыто выражали свои желания. Например, пощупать мою ладонь и разочарованно сообщить, что «всё человеческое». Или рассказать про родственника, который перенёс операцию с матричным клонированием: «Вы теперь с ним как бы братья, да?»

Женское внимание никуда не делось, но, похоже, стало неуместно навязывать его. Тихонько сфотографировать или поздороваться, залиться краской и убежать — пару раз я пережил такое. Наверное, отношения с Бидди повлияли.

Она сдержала своё слово — и пригласила на свидание Илая. И меня заодно. Не понятно, только, чтобы я её поддерживал — или чтобы поставить меня в неудобное положение?

Первые полчаса бедный парень в основном молчал. Уж он-то точно решил, что над ним издеваются! А я, поняв, что говорить придётся мне, начал рассказывать про работу киношников — про то, как создают внешность актёров и оформляют сцены. Одуэн просил не распространяться о сути консультирования, но всё остальное не было тайной.

В первый день меня посвятили в тонкости процесса, так что было, чем удивить. Как и все предыдущие работы, включая «Тёплые руки», фильм делался в технике faux: команду Одуэна составляли всего пять человек и специальный логос, занимающий зал размером с баскетбольную площадку. Одуэн всюду возил с собой этого «малыша». У него даже было «человеческое» имя: Бернард. Я не сразу догадался, какая шутка была в этом заключена!

Все мощности Бернарда были подчинены воссозданию реальности. И он отлично с этим справлялся: люди были нужны, чтобы выбрать направление сюжета, продумать детали и подробности, определиться с ракурсом. Но основную работу делал ИскИн.

— Ты не представляешь — полное ощущение, что всё настоящее! — делился я своими впечатлениями, уже забыв, что состою в любовном треугольнике и, по идее, должен испытывать дискомфорт. — Теперь я понимаю, почему в Фикс-Инфо это прописано отдельно — они ведь действительно могут подделать весь мир!

— А ты точно уверен, что не подделывают? — Илай наконец-то подал голос.

Я рассмеялся, вспомнив, как думал о том же, когда, будучи на планете, получил первое послание от Бидди.

— Уверен! У них даже подробно расписано, до какого уровня можно убирать шум и делать картинку почётче. Логосы не будут врать, потому что не понимают даже, что такое ложь во спасение… — тут я вспомнил о том, что люди как раз понимают и могут, и запнулся.

Бидди, догадавшись о причине паузы, перехватила инициативу и начала рассказывать, как она в детстве, посмотрев фос-программу про терраформинг, категорически отказывалась доверять видеосвязи. Поначалу она приняла фильм за чистую монету и решила, что и Тильда, и другие планеты уже пригодны. Родным и близким пришлось несколько дней доказывать, что это всего лишь фильм, и ТФ существует не «просто так». Даже думали свозить её вниз… В итоге она переметнулась на противоположную сторону и начала «мстить» за своё разочарование, требуя прямых контактов. Только вживую, и лучше заранее потрогать!

И тут Илай совершенно невпопад спросил: «Кто пишет музыку для вашего фильма?» Я не знал, кто. Так что появился повод встретиться ещё раз — после того, как я выясню эту тему. И в то второе свидание уже я молчал, да и Бидди тоже. Звучал Илай, точнее, звучала его гитара, а он пел. И судя по взгляду Бидди, это работало лучше, чем он мог ожидать. Хоть она и хихикала, когда мы обсуждали его талант, она всерьёз воспринимала музыку. А Илай умел обращаться со струнами и своим голосом.

Может быть, я всегда буду ещё «самым важным мужчиной», но я точно не останусь единственным. И это дарило чувство освобождения. Я не хотел быть единственным — ни мне, ни Бидди такие отношения не могли принести ничего, кроме вреда.

Хватало той ответственности, которая была у меня перед Юки и Брайном! Для них я был почти таким же важным и незаменимым, как мама, частично заменяя погибшего отца и улетевшего дядю. Чувствуя на себе их взгляды, я всё лучше понимал, что такое родительство. Даже приятельские отношения с детьми были серьёзнее любых других! Поэтому завтракал я в одном и том же месте и в постоянной компании.

А вот в обед было больше свободы. Хотя на деле получалось не совсем так, потому что требовательный и настырный Гомер Одуэн был неотличим от ребёнка. Я планировал отучить его от этой привычки, но сразу не получилось. Потому что он продолжал наш рабочий разговор в столовой, а потом мы вновь возвращались к консультации. И я не мог просто взять — и прекратить. Не при такой теме!

Моё «консультирование» заключалось в том, что я просматривал имеющиеся записи о Второй лаборатории на «Дхавале» и комментировал… да в общем-то всё. Включая меню и настройки комнатных камиллов.

Одуэн хотел знать о каждой мелочи. Он заранее обговорил, что не собирается использовать всё, и я мог рассказывать, о чём считаю нужным, но при этом отдельно отмечать факты, которые не надо оглашать (о Линде, к примеру, хотя тут я лишь сообщил, что «была одна девушка, но недолго»). Главным было «оживить» информацию, потому что очень многое оставалось за кадром: что мы ели, как спали, чем занимались весь день.

Если бы он не был артистом с наклонностями хулигана, заботящимся прежде всего о фильме, я бы решил, что его направил СПМ. Слишком много личного было в этой консультации. Слишком много всего того, о чём я вряд ли бы рассказал сам, но едва тема была затронута, как из меня полилось, так что к вечеру мои голосовые связки отказывались работать.

Вечером я молчал, слушая тех, кто был рядом. Учитывая отсутствие споров, я подозревал, что была выстроена очередь из тех, кто хотел бы со мной пообщаться. Слишком гладко всё проходило! Я получал только одно приглашение, никаких конфликтов — не то, что с комнатой в тот день, когда я только прилетел с планеты! И это были люди, с которыми я был действительно рад повидаться. Нам было, о чём поговорить — точнее, было, что рассказать мне.

Клара Чхве поведала о Саде, Папе Симе, а также об изменении порядка дежурств. После той памятной схватки на уровне Ба в «подпол» начали заглядывать гораздо чаще. Более того, школьный кружок биологии сделала его едва ли не самым своим любимым местом!

Дэн пришёл с Кири. Её срок уже подходил, но самочувствие у будущей мамы было отличное, вдобавок она никак не могла упустить такую возможность.

— Мне всё девчонки будут завидовать! — не удержалась она, даря мне широкую солнечную улыбку.

Мы говорили в основном о ней, о её волнующих ощущениях, меняющихся настроениях, физическом состоянии, жизненных планах и будущих родителях, которых Кири, по её словам, «обожала» и «дождаться не могла, когда всё случится», потому что «они ждут больше всех». Лишь под конец, когда мы уже готовились прощаться, Дэн признался — как бы между прочим — что собирается стать спамером.

— Из-за меня? — тихо спросил я.

Он молча кивнул и посмотрел на меня таким взглядом, которого я никак не ожидал от доброго, но довольно-таки бестолкового парня.

Про Вильму Туччи мы не вспоминали. Вслух.

Гольц заявились втроём: на сей раз Соня была «самолётом»: крылья-рукава, винт на попе, на голове шлем-кабина — всё, как положено. Пока мы неспешно обсуждали перестановки в Отделе Безопасности, она старательно заправлялась, периодически оглашая воздух звонким «Готово!»

Временный Глава сильнее всего откорректировал режим в ОБ. Дейзи это не коснулось: из-за ожидаемого «расширения семейства» она была переведена на сидячую работу, и уже жалела, что не может помочь коллегам. Им предстояло в кратчайший срок исправить все неполадки в системе освещения. А пока шёл ремонт, опасные районы дополнительно патрулировались. Это заставило заморозить часть других проектов, например, пресловутый седьмой энергоблок.

— Для него это важнее, — заключила Дейзи. — Может, он и прав…

— Он изменил приоритетность, — уточнил Улле, не отрывая взгляда от дочки. — Не самый полезный ход!

— В смысле? — удивился я.

— Непопулярный. Но ему всё равно не избираться, так что беспокоиться не о чем.

Ирма пришла с Таней. Неразлучные активистки — глядя на них, я сразу вспомнил тот день, когда они «открыли мне глаза» на мою популярность! Как оказалось, по отношению к Дозорным правила не поменялись — наоборот, временный Глава всерьёз взялся за эту Службу. Нарушителей графика чуть ли не силой разводили по домам, и в Службу пришло много новичков — в первую очередь тех, кто был по-настоящему свободен.

— Пользуется тем, что у него только три месяца, — фыркнула Ирма.

— Три с половиной, — вздохнула Сара. — Достаточно, чтобы потом все привыкли, и было поздно менять…

— Он не уважает права женщин, — заявила огненноволосая воительница. — Он вообще не уважает женщин! Понятно, почему… Рэй, ты можешь на него как-то повлиять?

— Ты шутишь, конечно, — рассмеялся я.

— Нет, я серьёзно! Поговори с ним!

— Нет, всё-таки ты шутишь…

К счастью, она поняла, что её просьба выглядела неуместно, и больше не просила меня участвовать в их бесконечной борьбе.

«Дозорные слишком привыкли видеть угрозу!» — подумал я, но вслух, конечно, ничего не сказал.

С Оксаной Цвейг мы обсуждали, как я позировал. Она спросила, хочу ли я позировать без одежды и перед ней одной. Я обещал подумать об этом. Впрочем, на самом деле я собирался подумать о том, хочу ли я ограничиться позированием — или надо предложить ей «нарушить границу». То расстояние, которое она устанавливала между собой и теми, кем дорожила, может быть, пора его сократить? Она может отказаться. Но спросить-то никто не запрещает…

С Зотовым и остальными друзьями из баскетбольной команды мы вспоминали, как я учился играть и ещё тот случай в бассейне, когда мы познакомились.

Сара Дьюб… О, в тот вечер говорил, в основном, я: рассказывал ей про работу с камиллами. Почему-то показалось, что ей будет приятно это услышать. В самом деле: после провала с «бэшками» было очень приятно узнать, что ИскИны могут быть такими живыми. Но про тот вывод о бэшках сообщать не стал — просто не смог.

Я многое успел, только к медикам никак не получалось зайти, пока они не зашли сами и утащили меня прямо с консультации. И тогда, лёжа в сканере, я смог увидеть прошедшие дни и понять, что, кажется, я научился жизни.

Окружающий мир перестал восприниматься как нечто потенциально опасное, а люди уже не были «теми, кто может нажать кнопку». Это не значило, что я смирился со своим положением — но я осознал, что я не один против обстоятельств.

Я давно уже не был тем взвинченным и нервным существом, которое сошло с «Рима». Пожалуй, если бы я его сейчас встретил, то пожалел бы по-человечески и разъяснил, как тут всё устроено. Не всё так просто, но в главном элементарно: этот мир был настроен на то, чтобы жить. И если настраиваться на это, то так и получится.

 

Инверсия

Это случилось, когда я возвращался из Южного сектора с консультации — шёл от лифтов, выбрав дорогу подлиннее и попустыннее. Свет здесь ещё не починили, и периодически я попадал под чёрно-белое мигание. Но длилось оно всего пару секунд. Главная проблема была из-за распределения источников энергии. Леди Кетаки планировала запустить энергокомплекс на полную мощность, и только потом заниматься дальними коридорами. Временный Глава решил иначе… Но я не собирался вообще ломать голову над тем, что хорошо, а что — не очень.

Весь день я рассказывал Одуэну о самом неприятном моменте в своей жизни. Именно «неприятном»: когда я в первый раз обнаружил расхождение между тем, что нам говорили, и тем, что было на самом деле, я изменился навсегда. Потом я научился заново верить — пожалуй, иногда слишком хорошо, но всё равно где-то там, на самом дне, я знал, что всё может оказаться ложью.

Когда-то я уже рассказывал об этом Фьюру и Тьюру — как мы с братьями узнали правду. Но о многом я умолчал. Например, о том, как нелегко было проверять своё тело. Момент, когда всерьёз сомневаешься, и знаешь, что может быть два варианта, но какой из них правда?.. Вспоминать об этом через несколько лет забавно, но когда я разрезал себя — я ведь ожидал, что там, под кожей, будут искусственные органы, пластик или что-то в этом роде! Это помогло преодолеть брезгливость, но одновременно наполнило меня таким странным равнодушием, что лишь в последний момент я очнулся и сообразил, куда должно быть направлено лезвие, чтобы не нанести себе серьёзного вреда…

А потом я скрывал рану, пока она более-менее не зажила. Неделю мы все отказывались от медосмотра, но если ребята делали это из солидарности, то я первым прошёл через тотальное недоверие ко всем тем людям, которым мы раньше доверяли. Доктора, преподаватели, тренеры — они были настолько «своими», что подозревать их в чём-то было похоже на болезнь. Мы ведь доверяли без всяких сомнений, как дети!

Заново пережив эти моменты, я убедился, что этот опыт не из тех, которые пожелаешь кому-то ещё. Понятно, почему я так высоко ценил отношение Юки, Брайна и других детей: видел себя, каким я был когда-то и каким мне уже никогда не стать. Я даже попросил Одуэна поменьше выпячивать те дни — когда мы оставались «подвешенными» между сомнением и окончательным подтверждением, словно между жизнью и смертью. А он, похоже, даже не понял, чего я так волнуюсь!

Ignorance is bliss. Разумеется, мы должны были усомниться и дойти до правды — если бы этого не произошло, эксперимент Проф-Хоффа признали бы неудавшимся. Нам ведь дали полную информацию о гражданских правах, и это был лишь вопрос времени, чтобы мы увидели, что эти права не соблюдаются для нас самих! Как щель между «как надо» и «как есть на самом деле», в которую можно провалиться, если делать вид, что её нет. Но меня эта правда не сделала счастливым.

И теперь я понимал, почему именно запрещали создание искусственных людей. Реакция населения была на втором плане. Главное, как мы сами будем чувствовать себя. Так или иначе, приходится определять себя через человеческое, и остаётся либо «путь бэшек», которые возомнили себя более совершенным видом, либо тревожное ощущение собственной неполноценности. Я был слишком похож, поэтому разница бросалась в глаза, как дефекты движения у имитов. Как можно было считать меня человеком — без детства, без отрочества, без всех этих смешных и бесценных мелочей типа собачьего черепа в семейном кафе, фотографий, первого выхода в космос или хомяка Билли, который постоянно сбегал из своего вольера…

Наверное, можно было всё это придумать — сложный многоуровневый сюжет, без острых противоречий, чтобы не свихнуться. Придумывает же фосный логос каждую чёрточку в облике персонажей! Точно также можно было прописать биографию. Но сил и времени на такую искусственную жизнь уйдёт во много раз больше, чем на обычного человека, у которого есть биологические родители, настоящие родители, няни, воспитатели, врачи, учителя, друзья — и целый мир вокруг! И единственный способ заполучить этот мир в свою голову — это жить в нём, царапаясь об углы, перенося свои и чужие ошибки и прокладывая свой путь…

— Привет, Рэй.

— Здравствуй, Оскар!

Внезапная встреча отвлекла меня от мыслей о вечном. «Может, стоить спросить, что он делает в таком месте? С другой стороны, ему не пять, а пятнадцать, и он явно знает, что ему надо».

Впереди у меня был ужин в компании Ясина Шелли. Сомнений нет, что он будет расспрашивать о теме, по которой я консультирую Одуэна. Всё было не так очевидно — инспектор Хёугэн как бы невзначай намекнул, что «это, конечно, про тот случай с Мидом», а Улле Гольц прямо сказал, что, по его мнению «это про эксперимент, который замутили Туччи и Кетаки». За последнее время я успел стать специалистом по многим вопросам. «Это, случаем, не про тэферов?» — версия Ирмы. И не последняя.

У Одуэна была слава режиссёра, который снимает о наболевшем, а на «Тильде» было, из чего выбирать. Оскар, кстати говоря, тоже годился в качестве героя. Даже придумывать ничего не надо!

Чернокожий паренёк, худой и, пожалуй, слишком высокий для своего возраста, прошёл мимо стремительной подпрыгивающей походкой. А я пытался вспомнить, когда видел его в последний раз, но на ум пришло только прозвище «Кро».

Вдруг подросток качнулся в мою сторону. Я рефлекторно повернулся к нему, чтобы поддержать — и ощутил движение возле своего затылка. Он как будто хотел обнять меня за шею, но я не стал играть в доверие — даже Бидди не решалась трогать меня там без разрешения!

Но он продолжал тянуться к моему затылку, и я оттолкнул его — легонько, только чтобы получить место для манёвра и сделать шаг назад. Но Оскар отлетел к противоположной стене, как от удара, сжался с комок, обхватил голову руками и завыл: «Второй горит! Второй горит!»

От удивления я окаменел — и так стоял, не шевелясь, когда с обоих концов прибежали сначала патрульные, а потом вызванные из школы специалисты и доктора, которые немедленно занялись рыдающим мальчиком. Оскар обливался слезами, трясся, никого не узнавал — и продолжал повторять сигнал тревоги.

— Рэй, пойдём, — майор Ланглуа осторожно взял меня под локоть.

Он явился после своих подчинённых — вместе с людьми из Администрации и СПМ.

— Посидишь пока у себя, — продолжал седовласый майор. — Ты ведь отдельно живёшь? Вот и хорошо!

Я не мог говорить — только открывал рот, как рыба, и оглядывался на подростка, который так странно отреагировал. Его наконец-то поставили на ноги, но идти он не мог — и по коридору проехали вызванные носилки.

Появились и зеваки — любопытные прохожие, которые спешили на ужин, но задержались, чтобы увидеть происшествие своими глазами. Стоя у стены, чтобы не мешать врачам, они изредка переговаривались, передавая подробности тем, кто стоял дальше. Когда я проходил, они здоровались и спрашивали, что стряслось, но Ланглуа сжимал мою руку, и я молчал.

Друзья Оскара там тоже были.

— Это из-за него, — пробормотал Фьюр, провожая меня горящим звериным взглядом. — Всё из-за него!

— Что он здесь делает? Его же изгнали со станции! — вторил ему Тьюр, пряча глаза.

Не помню, как именно, но, наконец, я добрался до своего блока. Камрад Ланглуа завёл меня в комнату, усадил на кровать, сам уселся в кресло напротив.

— Хочешь, приляг, — предложил он. — Ужин тебе отправят прямо сюда — лучше пока не выходи.

— Что происходит? — потрясённо прошептал я.

— Что-то нехорошее, — вздохнул он, и на его морщинистом лице я увидел искреннее огорчение. — Мальчик был очень травмирован после… после 189-го года. Видимо, среагировал.

— Но я…

— Никто тебя не обвиняет, — перебил он, вставив ладони. — Понятно, что ты ничего не имел в виду и не пытался сделать. Но что случилось, то случилось.

— И что теперь со мной будет? — просто спросил я.

— Ничего страшного, — и он похлопал меня по колену. — Переведёшься в Южный сектор. Ограничишь свои контакты. Будешь поменьше выходить… Это же не сложно? А мальчика, по-хорошему, жаль. Говорят, он видел… всё. Выжил совершенно случайно. Так просто такие вещи не проходят.

— Он что, за «бэшку» меня принял? — грустно усмехнулся я.

Майор покачал головой:

— Не знаю. Но я видел, как он…

— Глупо это!

— Я знаю. Глупо. И нехорошо. Но думаю, мы найдём компромисс, — и он оставил меня одного.

Никаких запретительных приказов я от него не услышал, камиллу он тоже ничего не говорил, но я услышал просьбу не выходить до разрешения проблемы. В самом деле, лучше посидеть одному.

Кстати, о камиллах…

— Что думаешь? — спросил я у потолка.

— Ты ко мне обращаешься? — уточнил Р-ДХ2-13405-1.

— К тебе.

— Это неприятное происшествие. Статистически маловероятное, но допустимое. Я услышал сценарий разрешения ситуации — мне он кажется оптимальным в сложившихся обстоятельствах.

— Ладно, готовься к переезду, — сказал я и растянулся на постели.

«Всё-таки я не человек! С человеком такого бы не случилось».

Мне было жаль Оскара, но всё равно вспоминать то движение возле затылка и то чувство, что вот-вот нажмут проклятую кнопку — это было очень неприятно. «Может быть, мне показалось? И это паранойя?» Вряд ли он хотел отключить меня. Скорее всего, просто пугал. Но зачем? И как относиться к нему после такого?

Хуже всего не то, что я мог легко погибнуть — это ещё можно вытерпеть. Но что любой человек мог оказаться убийцей… Я снова вспомнил Просперо Мида. Он хотел, чтобы все на станции чувствовали себя так, как я сейчас. Он вправду был маньяком!

 

Оксюморон

После того, как в сети появилась пятая жалоба на факт моего присутствия на станции, я выключил альтер, а заодно и настенный экран.

— Показывай только официальные сообщения, — попросил я. — Остальные откладывай. Я потом просмотрю. Как-нибудь…

— Хорошо, — отозвался Р-ДХ2-13405-1, забирая управление, и на экранной полоске альтера появился знак перехваченного сигнала.

Лежа на постели, я смотрел в потолок и думал о непредсказуемости своей судьбы. Опять новый поворот — а я только-только привык к нынешнему положению! Но это уже не тревожило так, как раньше. Может быть, потому что «дальше ТФ не пошлют»? Пока мы летели на планету, Рейнер «успокаивал» меня подобным образом, но тогда я не оценил юмора. А это и в самом деле смешно!..

Первые три жалобы были от Фьюра, Тьюра и Оскара, а две других — от людей, которых я не знал. Себя они сами обозначили как тяжело пострадавших. Очевидно, имелось в виду от бунта «бэшек». При чём тут я? Я виноват в том, что каким-то образом напоминал им о тех событиях и вообще самом факте существования андроидов?!

Очевидный бред, и нечего отчаиваться! Большинство тильдийцев понимали это не хуже меня. Поэтому выйдет так, как говорил Ланглуа: перевод поближе к киношникам и просьба поменьше разгуливать по станции. Мелочь, но… А как завтраки в «Огоньке»? Мне позволят видеться с людьми, никак не связанными с моей консультацией? Или это строгое ограничение контактов и перемещений?

«Сейчас, наверное, это и решается, — подумал я. — Медицинско-политическая проблема, с которой будут разбираться наиболее компетентные камрады».

Опять где-то там решали мою судьбу без меня. Как же это бесило!

— Ты не ужинал, — напомнил камилл. — Заказ могут доставить прямо сюда. Что ты будешь есть на ужин?

— Ничего… Попить бы что-нибудь. Чай! Что я обычно заказываю…

— Сейчас. А что-нибудь к чаю?

— Не хочу я ничего! Отстань.

— А чай? — осторожно спросил он после некоторой паузы, когда запутался с оценкой моего состояния.

А пора бы привыкнуть, что гнев у меня не длится больше трёх минут, и я умею возвращать себя в адекватное состояние.

— Чай давай.

Почти одновременно с его словами из «обеденного окошка» рядом со столиком выдвинулся маленький чайник на подогреве и заодно пустая чашка на блюдце. Это произошло так быстро, что я заподозрил — а не знал ли он заранее о моих предпочтениях? Впрочем, вряд ли бы я попросил чего-нибудь другого.

Встав с постели и потянувшись, я переместился в кресло. Вспомнил майора Ланглуа, который сидел здесь… больше часа назад, как подсказали цифры на стене. Наверное, уже скоро мне сообщат решение комиссии.

Так и есть: только я налил чай, как в дверь постучали. Даже не проверяя, кто там, я разрешил:

— Впускай!

— Можно? — человека, который заглянул ко мне в комнату, я ожидал увидеть в последнюю очередь.

Дана. Расстроенная. Ещё немного, и заревёт. Можно не сомневаться в причинах: решила взять всю вину на себя! Ну, это нормально для её возраста: отвечать головой за всё на свете, включая чужие чувства, оплошности, недостатки и вообще каждый астероид. Придётся объяснять ей, где, как и почему она ошиблась с оценкой ситуации. Ей только исполнилось пятнадцать — у неё всё в первый раз.

— Заходи, присаживайся! — из пола выросло второе кресло, а из стены выдвинулась вторая чашка.

Когда она осторожно опустилась на мягкое сиденье и взяла чашку с налитым чаем (так аккуратно, как будто от одного её прикосновения всё должно рассыпаться!), я получил сообщение. Отправитель был официальным — самый «официальный», какой мог быть: временно исполняющий обязанности Главы Станции.

Пришлось прочитать. А потом перечитать.

Он извинялся — от лица всех жителей «Тильды-1» по праву занимаемого поста — за возникшее «недопонимание», из-за которого я, во-первых, был подвергнут опасности, а во-вторых, стал объектом несправедливых обвинений. И он надеялся, что этот «несчастный случай» не повлияет на моё отношение к жителям «Тильды». А ещё он обещал задействовать всё своё влияние, чтобы не допустить впредь подобной ситуации.

Понадобилось время, чтобы сообразить: «несчастный случай» — это то, что произошло между мной и Оскаром. «Ну, можно и так»…

— Эээ… Мм… — я вновь захлопал губами, изображая «рыбку без воды».

В тот момент я одновременно испытывал сильное желание высказаться — и полное отсутствие подходящих слов в голове.

— Прости, — прошептав это, Дана начала плакать.

А вот это было слишком! Я вскочил со своего места, обошёл столик, наклонился над ней и, за неимением других предметов под рукой, подал ей чашку.

— Просто, прости, — продолжала бормотать она.

— Вот… Попей и успокойся. И объясни уже, в чём ты виновата!

Тут на столик выдвинулся контейнер с салфетками, и она смогла вытереть глаза, высморкаться и немного успокоиться.

— Давай, рассказывай, — убедившись, что слёз больше нет, я вернулся в своё кресло. — В чём ты виновата?

— В том, что… Я не должна была!

— Что не должна? — я вспомнил рыдающих школьниц из своей практики скво.

В спецотделе были случаи похуже — если судить по состоянию рыдающих девушек, конечно. Моё собственное состояние… Об этом я решил подумать потом.

— Я попросила тебя помочь, — она шмыгнула носом.

— И что?

— Они решили, что я… с тобой…

— Что? Фьюр с Тьюром? — я наклонился к ней. — Как?

— Это Фьюр. Он видел, как мы с тобой сидим. И что ты опустил ширму. И он решил…

Дальше можно было не рассказывать — и так понятно! Но я, разумеется, выслушал Дану до конца.

Итак, Фьюр следил за ней в тот день, когда Дана попросила меня побыть её посредником. Он вообще, как оказалось, постоянно «сидел у неё на хвосте»: до того, как предложил встречаться, а после — так тем более.

Со стороны, издалека, с точки зрения влюблённого беспокойного паренька наш дуэт именно так и выглядел: Дана пришла признаться, и как только речь зашла о личном, я отгородил нас от окружающих. Дана, если я не ошибался, ещё и за руку меня держала: какие тут ещё нужны доказательства!

Когда Фьюр это увидел, он всё понял. Но само по себе это понимание было относительно безобидным, пока я не сообщил ему и Тьюру о чувствах Даны. Из «бывшего друга, которого полюбила та самая девушка» я немедленно превратился в злейшего врага, потому что «мысленно смеялся над ними и демонстрировал превосходство», как и положено «обычному взрослому».

К тому моменту они оба уже знали, что влюбились в одну и ту же девушку, но я ошибочно интерпретировал то, что увидел, как принятие ситуации. На самом деле произошло замещение: ребята начали новую войну — на сей раз, против меня лично. Ну, чтоб не тревожиться о сердечных делах…

Им надо было выкинуть меня со станции, а поскольку я находился тут на птичьих правах, это не представлялось невыполнимым. Оскар с его опытом жертвы был первым в списке «полезных людей» — и он сразу же согласился. Представляю, как он был горд, что они обратились к нему первому! Так что они дождались того дня, когда я закончил с медобследованием (чтобы не было повода меня задерживать), изучили мои маршруты, подкараулили и…

С Оскара начала и Дана. Она лучше, чем кто либо, знала, что он очень далеко ушёл от состояния «травмированного»! Причём меня он воспринимал хорошо, потому что, до недавнего времени, таковым было отношение его «командиров». Здоровый весёлый парень, у которого главной проблемой было выбрать между баскетболом и плаванием и не потерять место в юниорской команде по мудзюре-болу… И вдруг истерика?! Выглядело это очень подозрительно.

— Я спросила: «Ты что, «бэшка», чтобы угрожать другим?» На него это так подействовало…

В столкновении юной девушки, уверенной в своей правоте, и паренька, который точно знал, что врал, победитель мог быть только один. Дана вскользь упомянула, что её «почему-то» пустили к Оскару, а вот Фьюра с Тьюром — нет. Что ж, через несколько лет она поймёт, что это не было случайностью: ей помогли вполне осознанно, потому что если Дана увидела странность в поведении брата, то для наблюдающих его терапевтов это было очевидно.

— Спасибо, — поблагодарил я, выслушав её историю.

— Ну, что ты, это же я виновата… Я виновата — я и исправила!

— Ты не виновата, — объяснил я и неловко погладил её по голове. — Ты всё сделала правильно. И хорошо. Ты не должна отвечать за их поступки.

— Но я…

Я приложил ей палец к губам и улыбнулся.

— Ты не виновата в том, как они поступили. И не виновата в том, что произошло. Зато ты смогла исправить ситуацию. Поэтому большое тебе спасибо…

Я резко встал и направился к дверям, чувствуя, что сейчас взорвусь, а Дана уж точно не виновата в произошедшем.

— Ты куда? — испуганно спросила она, схватив меня за рукав.

— Пойду прогуляюсь. Что-то я не могу сидеть. Надо освежить голову…

Я говорил «на автомате» и не очень-то понимал смысл своих слов. Но всё было верно: надо прогуляться и вообще побыть одному. Раньше это помогало.

У дверей меня встретил Одуэн. Режиссёр стоял, прижавшись к стене, и не делал никаких попыток помешать мне. Я сделал вид, что не вижу его.

— Рэй, ты же останешься? — спросил он шёпотом и по-детски шмыгнул носом.

Я услышал страх потерять «консультанта», огорчение «этим всем таким внезапным» и покорное принятие, что он ничего не сможет тут сделать — разве что просто попросить. Я вспомнил его слова, что моё участие «не обязательно, но желательно», подумал, что он справится, так или иначе.

«Глупые мальчишки! Глупые и бедные. А виноват, если честно, тот, кто научил их решать проблемы таким образом… Точнее, они научились, глядя на взрослых. Взрослые смахивали крошки со стола, избавляясь от всего ненужного или потенциально опасного. Такой пример! Хочешь защититься — нанеси превентивный удар или приделай кнопку тому, кто может стать опасен. Временный Глава был миллион раз прав, когда видел источник всех бед в предупреждающем знаке. Знак, кнопка, возможность лишить жизни… Это был яд. Или, скорее, болезнь, вроде тех, которые живут в теле каждого человека, поджидая подходящего момента».

Я не мог винить их. Но и простить не получалось. Потому что это чувство беспомощности — оно было бесконечно унизительным. То, что мне приходится оправдываться, что я — это я…

Обнаружил я себя на траве в Саду. То самое место, где я когда-то валялся в засаде на Папу Сима. Где я познакомился с Юки. Где было так больно слышать от детей, что «это всего лишь андроид».

Всё так же под еле уловимым ветром колыхалась трава, и яркий свет грел кожу. Я лежал, положив руки под голову, и уже не мог ни о чём думать — просто смотрел на ветви над своей головой, на прожилки на листьях и игру зелёных теней. Сад весь, до последней травинки, был создан искусственно — как и я. Но он всё равно был живой.

— Прости их, пожалуйста…

Шёпот, как сквознячок. Так шепчут, когда стесняются быть услышанными, но не могут молчать. И при этом продолжают надеяться, что их услышат.

Юки. Сидела рядом, обхватив ноги и вжавшись лбом в коленки. Как же ей, наверное, было тяжело — и не представить!

— А чего ты просишь прощения?

— Они мои братья…

— Вот пусть они и просят! — фыркнул я.

Вообще-то я видеть не хотел «преступников». Я вообще никого хотел видеть.

— А ты теперь улетишь?

— Я всё равно когда-нибудь улечу.

Она тяжело вздохнула.

— А у меня Билли сбежал…

Теперь пришла моя очередь вздыхать.

— Ты, наверное, специально его выпустила! — перекатившись не бок, я внимательно посмотрел ей в лицо, но Юки пряталась, чтобы я не увидел, как она улыбается сквозь слёзы.

— Не-ет! Он сам. Он хитрый-хитрый! Он всегда сбегает. И никто не знает, как! Поможешь мне его найти?

— Конечно, помогу. Куда я денусь!

 

Хиазм

Мне сразу бросилось в глаза, что все аудио и визуальные выходы были закрыты хитрыми заслонками, способными на некоторое время обмануть коридорных камиллов и центрального логоса. Что ж, к какое-то время это будет работать, пока они не догадаются, что «ничего не происходит» — это на самом деле «повторение одной и той же минуты». Выглядело это как силиконовые наросты на камерах и микрофонах — как будто на стенах и потолке в коридоре внезапно появились древесные грибы.

И этих грибов — а значит, и выходов — было на удивление много: в два раза больше, чем положено по известным мне нормативам для промышленных зон. В жилых зонах устанавливали и того меньше: комнатные камиллы восполняли эту функцию, поскольку приглядывали не только за своим помещением, но и за частью внешнего пространства. Здесь же контроль был не двойным даже — тройным. И не из-за слабости технологий: максимально точные камеры и микрофоны, улавливающие все оттенки звуков, были созданы задолго до Космической Эры. Прогресс в основном шёл в области развития ИскИнов и усовершенствования производства в сторону безопасности и удешевления. Так зачем втыкать столько «глаз» и «ушей»? В тесном коридорном тупике я насчитал больше двадцати «грибов», и это только на видеовыходах! Заслонки дублировали картинку и звук, а держались они с помощью силиконовых присосок — отсюда экзотический внешний вид.

А вот датчики КТРД работали, как ни в чём не бывало.

«Если бы у нас было столько камер, Мид ни за что бы…» — подумал было я, тут же поймал скользкую мыслишку за хвост и посмотрел на эту уродливую извивающуюся тварь. Да, если бы у нас было столько камер, сколько было в Сумрачный период, и не было бы Фикс-Инфо, мешающего просмотреть все записи, не было бы и маньяка. Такого, как Мид. Были бы другие — и в количестве сильно больше одного…

Но заслонки всё равно отвлекали, заставляя иначе воспринимать пару, которая находилась в коридоре. Прежде всего, они были «против ИскИнов», и это было очень странно, если, конечно, не понимать, в чём дело. Там были не совсем те ИскИны, которые были сейчас. Да, пожалуй, в этом и состояло главное отличие: они были почти врагами. И люди постоянно чувствовали это.

Миранда сидела прямо на полу, поджав ноги. Сидела она так довольно долго — так что я удивлялся, как у неё не затекли мышцы. Видимо, тренировка. Профессионал сильнее обычного человека, а она не первый раз принимала участие в съёмках.

Но больше, чем неудобная поза Миранды, тревожило то положение, в котором находилось тело Хьюго. Он лежал на полу, причём голова его была на коленях женщины, а руки раскинуты так, что ему, наверное, приходилось немалые усилия, чтобы удерживать своё тело на весу. При этом он ухитрялся что-то говорить, да ещё и с выражением. Немыслимо для человека!

— Наверное, существует способ, чтобы тебя оставили, — нежно произнесла Миранда, поглаживая гладкий лоб Хьюго. — Если здесь есть место для такой, как я, то и для тебя найдётся уголок!

— Подобное заключение допустимо только при условии, что мы относимся к одному виду, а это не так, — отвечал он. — Я не человек.

— Тогда я тоже хочу быть андроидом! — отозвалась Миранда. — Чтобы мы стали похожи…

Их взгляды пересеклись, и мне стало неудобно, как будто я подглядывал. Столько силы было в этих взглядах, столько энергии, что воздух между ними как будто начал густеть…

— Снято!

— Спасибо, камрады!

— Селина, это было божественно! Правда!

— Так, сколько у нас? У-у-у! Обед! Всем на обед! Через полтора часа продолжим! — скомандовал камрад Зервас — режиссёр «старой» команды — и повернулся ко мне, сидящему на ряду сзади него. — Вот, теперь мы сможем поговорить!

Его широкое плоское лицо выражало удовлетворение, но в маленьких раскосых глазах я увидел печаль, как будто результат не дотягивал до совершенства, вот только знал об этом только он сам.

— Может, переместимся? — предложил я. — Мне понравилось одно местечко…

— Нет, — перебил он. — Я ем здесь. Я бы и спал здесь, но санитарные нормы соблюдает логос, а с ним не поспоришь… Не люблю надолго выходить из атмосферы, — и он помахал ладонью перед лицом, как будто воздух на студии чем-то отличался от воздуха в других помещениях!

Впрочем, ему было виднее.

— Тебе что-нибудь заказать? — спросил Зервас, просматривая меню.

— Я сам.

— Давай. Ну, как тебе? — и он указал на пустое место под камерами.

— «Я и Миранда» — спорная пьеса, — осторожно ответил я. — Но хорошая.

— Ты не это хотел сказать! — прищурился он.

— А вы знаете, что я хотел?

— Знаю, знаю…

Я пожал плечами:

— История про любовь к имиту в Сумрачный период — это актуально для станции, которая собирается инициировать судебный процесс против организаторов уничтожения андроидов А-класса.

— Сразу чувствуется, что ты работал в Администрации, — с усмешкой заметил он. — Аккуратно изъясняешься.

— Это комплимент?

— Для тебя — да.

Я не стал уточнять, для кого — нет, и снова посмотрел на декорации.

Коридор был воспроизведён достаточно точно, и даже без людей казался настоящим. Он был аккуратно разрезан, чтобы видеть всё, что происходит внутри, и позволить камерам снимать с любого ракурса. Когда с этими сценами будет покончено, придёт очередь других… Но в тех же масштабах. «Я и Миранда» полностью проходила в условной колонии Земной Лиги — фактически, внутри огромного купола. Впрочем, людям, родившимся на станциях, отсутствие простора не казалось странным.

Если что и могло напрячь, так это специфическое отношение к ИскИнам. Ну, так это было второй темой пьесы: возможность окунуться в те времена. Помогало понять, когда и почему был введён Фикс-Инфо. И кому он был нужен в первую очередь. ИскИны тогда воспринимались как «добрые враги», следящие за каждым шагом «для всеобщей пользы». Зато их могли отключить. У них не было «голоса» в сегодняшнем понимании и тем более — прав. Они были просто умными и сильными рабами. А люди были их глупыми и слабыми хозяевами.

«Надо будет спросить, как они к этому относятся — к тому периоду».

— Всё-таки, зачем вы меня пригласили? — поинтересовался я, вынимая из подъехавшего официанта поднос со своим заказом. — Посмотреть на съёмки? Или расспросить о том, что делает Одуэн? Спасибо!

Последнее предназначалось камиллу. Он был похож на невысокую колонну: подносы внутри, три манипулятора и колёса для перемещения — ничего особенного. Но это был камилл: где-то там внизу хранился его личный блок. Я вспомнил тэферского рабочего с материка Хамор, который расспрашивал меня о других профессиях. Да, это попроще, чем изучать рост лишайников! Зато работа с людьми…

— Спасибо, милый, — поблагодарил режиссёр и поставил свой поднос на соседнее кресло, сложенное в виде столика.

— Я вернусь берез час, — напомнил официант.

Точнее, официантка. Голос у него был женский, неожиданно мягкий и плавный — похоже, подбирал индивидуально.

— Это время приемлемо для вас?

— Да мне и полчаса хватит! — рассмеялся режиссёр.

— Через сорок пять минут, — уточнил я, и камилл укатил прочь.

— Раньше такую работу выполняли люди, — задумчиво проговорил Зервас — и откусил большой кусок от заказанного пирога.

— Дети до сих пор играют в это, — напомнил я, ковыряя салат вилкой. — Через пару месяцев будут новогодние праздники — кто-нибудь обязательно устроит тематическое кафе. На осенних каникулах они переодевались в индийцев.

— Ты не мог этого видеть, — прищурился режиссёр. — Ты был на планете!

— У меня есть свои источники… информации… — усмехнулся я.

— Да? И что говорят насчёт зимних каникул?

— Они ещё не знают, — ответил я, улыбаясь.

Придумывание темы пытались повесить на меня — весьма ожидаемо! Точнее, пытались «оказать честь», но ничего у них не вышло. Даже несмотря на то, что роль посланника исполняла Юки.

«Передай им, что это учебный процесс, — объяснил я. — Мне не разрешено вмешиваться!»

Кажется, они поверила мне всерьёз… Но вообще тенденция «чуть что — сразу Рэй» начала по-настоящему напрягать. И ладно бы дети!

— Возвращаясь — опять — к моему вопросу: зачем вы меня пригласили?

— Очень хотел с тобой познакомиться, — покончив с пирогом, режиссёр достал себе салфетку из контейнера. — «Миранду» не ставили с 189-го. И я был уверен, что не будут ставить никогда. Отношение к андроидам, сам понимаешь. И тут ты… Просто создан для этого сюжета! Так что я решил сделать фильм. С «Тильды» он уйдёт вместе с остальными… материалами — и будет очень к месту в Солнечной системе. И не только там!

— А вы с Гомером не сильно отличаетесь! — заметил я.

Зервас нахмурился — и стал очень грозен!

— Почему ты так решил?

— Очень качественно оцениваете актуальность!

— Не надо меня сравнивать… с этим выскочкой, — фыркнул режиссёр. — Я ставлю фильм по пьесе, которой в следующем году будет сто пятьдесят лет! Это классика! Это фундамент классической драматургии! И она будет актуальна ещё очень долго! В отличие от новостных реконструкций или как он это называет…

— Я понял. Извините, — пришлось сдержать улыбку. — Я не специалист.

— Не нужно быть специалистом, чтобы увидеть разницу, — отмахнулся он. — Универсальные сюжеты — вот что совершенно! Это и значит «классика»! Сегодня это касается тебя, через двадцать лет будут другие люди и другой повод, и они увидят в этой истории что-то своё — но увидят! А воссоздавать состоявшиеся события — это как ждать, что в портрете конкретного человека все остальные люди увидят себя!

«Увидят, если это хороший портрет», — подумал я, но не стал с ним спорить.

А может быть, и стоило: он же пригласил меня, чтобы посмотреть на «единственного андроида». Я, правда, больше не чувствовал себя андроидом и вообще машиной, но обижаться на желание видеть меня таким… Важно, что обращался он со мной как с человеком. Иначе меня бы здесь не сидело! А что он там себе напредставлял — его личное дело.

— Так что ты видишь? — спросил Зервас. — Там? Как ты сам относишься к «Миранде»?

— Никак, — ответил я, ставя полупустой салатник на поднос. — Это Сумрачный период, перед введением Фикс-Инфо. И когда я смотрю на это, я думаю о том, как хорошо, что Фикс-Инфо всё-таки ввели!

— А Миранда и Хьюго?..

— Это человек, которому срочно требуется помощь специалиста, и поломанный имит, которого она воспринимает, как равного себе, что как раз и свидетельствует о необходимости психологической помощи! Но она слишком далеко зашла… Мне кажется, ей нравится это её состояние!

— Значит, так ты относишься к любви… — задумчиво проговорил он.

— Да. Так! Только спешу предупредить: это не потому, что я андроид, а потому что работал в спецотделе. Назвать это любовью, извините, не могу. Я знаю, что человек способен увидеть равного себе даже в кукле. Но это защитный механизм имеет смысл только при отсутствии других людей. А этой бедной женщине, — я показал на пустое место под камерами, — очень не повезло ни с донорством, ни с отношениями, ни с профессией. Поэтому она сделала андроида объектом своих чувств — именно потому, что андроида она может полностью контролировать. Хорошая пьеса на самом деле, но не совсем про то, что вы туда вкладываете. На мой взгляд, — поспешил уточнить я.

Какой-то время режиссёр молчал: я как раз успел покончить с ужином. В съёмочный павильон заглянула актриса, игравшая Миранду — кажется, её знали Селина. «Значит, пора уходить», — решил я и встал, но Зервас указал мне на кресло и даже дождался, когда я снова сяду.

— Последний вопрос… А если бы Хьюго был не имитом? Если бы он был «ашкой», как ты? Или с разумом логоса?

— Тогда история была бы совсем другой! Вы уж извините, — тут я осёкся, потому что осознал, что зову его на «вы» — из-за возраста, наверно, — Но я слишком хорошо представляю «начинку» у этих ребят. Они умели только притворяться людьми — загляните в энциклопедию, почитайте! Только это и больше ничего. Там просто не было таких мощностей, чтобы зародились эмоции!

— А это важно?

— Что?

— Эмоции?

— Ну, конечно!

— Спасибо за ответ! — поблагодарил он без тени усмешки. — Вот как раз за этим я тебя и звал! Именно за этим!

 

Дисфемизм

— Привет, Рэй! Спасибо, что пришёл! Знаешь, а ведь я особо и не ждал. Думал, ты не станешь. Особенно после того… ну, ты понимаешь, после того случая… Мы ещё с тобой должны были поужинать. Я-то как раз собирался тебя пригласить, а тут это. Сначала новость про всё… Потом сразу извинение от временного. Он, конечно, молодец, быстро отреагировал. И правильно. Вообще, хоть это всё и погано получилось, но ребята наши сработали, как надо: не стали ни о чём сообщать, пока полностью не разобрались, а как только разобрались, разом всё и сообщили.

А так даже представлять не хочется, как тебе было! Ты имел полное право хлопнуть дверью! Может, и следовало бы — для тебя, но и для нас тоже. Но спасибо, что остался, и спасибо, что пришёл. И вообще… Это, конечно, ужасно звучит, но ты должен быть благодарен этим засранцам. До того, как всё стряслось, кто знает, как бы было. А теперь уже в открытую говорят, к каким последствиям привела вся эта история, что сделали с твоими братьями, инструкция и кнопка — всё, что было накручено. Кое-кто, конечно, набрал баллов, что снял с тебя тот знак! «Под свою ответственность!» Ха! Если б он баллотировался, то я бы решил, что это не спроста… А так сливки снимет Аямэ — она с самого начала шла против Кетаки, и это учтут. Ладно, не будем об этом, а то тема-то так себе.

Я чего тебя пригласил: нужно твоё мнение. Именно твоё — в этом вопросе ты человек уникальный. Через многое прошёл, и думаю, ты многое воспринимаешь иначе. Не так, как кто-то другой. Чем я, например. Особенно я. Да уж, я, себе глаза испортил во всех смыслах этого слова! Когда всё перегребёшь, просто слышишь, как крыша едет. Вжжж… И чем ближе новый год… Чем ближе даже февраль! Первого нам надо оглашать программу, а ещё столько не отсмотрено. И ладно бы отсмотрено — я сомневаюсь, что способен увидеть то, что должен. А ты… Ты можешь. Ты увидишь, потому что знаешь жизнь с той стороны, за которую нам никогда не заглянуть. Печально но, прости, правда, как она есть.

Нет, современное мы не смотрим. В смысле, всё, что снято после нулевого. После нулевого можно брать всё, потому что ничего такого туда положить не могут, даже если захотят. Конечно, туда много всякого кладут — и всякие треугольники, и проблемы с родителями, и биологические разные штуки, молчу уж про «ржавь» и рейтинговые вещи. Ты смотрел ту трагикомедию про художников? Ну, где они дерутся в финале? Это ничего не надумано: ты бы видел наших в конце месяца, когда считают результат. О, это песня! Ода! А бывают и жёстче истории. Особенно про шахтёров, которые не могут вернуться, или про пострадавших. Грустные истории… И страшные.

Но по сравнению с тем, что было до того, и раньше, и ещё раньше… Вообще, очень хорошо понимаешь эту разницу, когда можешь сравнить. Видно, какое у нас всё-таки другое время! Но это художка. Общеобразовательные идут только так, причём чем меньше там человеческого, тем лучше. Передачи про животных — вообще идеально. Про зверей или даже микробов. И ещё ведущие там в основном такие замечательные дядьки — вот жалко их не было в той вашей передаче про людей прошлого, которые приближали будущее! Очень бы они там были в тему! И фильмы у них очень добрые. Ну, их подреставрировали, конечно, а вообще выглядит, как снято вчера, ничего менять не надо. Их уже давно внесли в общую базу, очень давно.

А из современного мы не цензурим, а только проверяем возрастное соответствие. И это даже не я делаю — я только присутствую, а так это работа специалистов. Это когда снимают для трёхлеток, например, и надо проверить, будет ли оно понятно. Ну, трёхлеткам. Не все могут делать для детей! Не всегда ясно, что им будет интересно и вообще близко… Им же скучно будет, если показать что-нибудь слишком сложное. Заснут! Я не шучу — однажды видел такое. В зал-то они прошли, чего бы им не пройти, раз двадцать всем пообещали, что не будут мешать. Поспорили, наверное, с друзьями! И заснули через полчаса или даже раньше. Ну, там правда была сложная история, да ещё одни взрослые и очень взрослые отношения — им это неинтересно совсем.

А вот старую художку надо перелопачивать. Всё-всё, и очень аккуратно, потому что там можно реально выкрутить себе голову. Я когда начал смотреть, ещё когда только вошёл в Комиссию, знаешь, я очень быстро понял, почему спамеры такие шибанутые. Они же всё без цензуры видели — и о таких вещах знают, что бррр. Я их даже пожалел. И так порадовался, что не выбрал СПМ — я же думал, а не пойти ли туда! Это же с ума сойти можно, что им приходится смотреть. Мрак и ужас. Больные люди, идиотские проблемы, ситуации не пойми про что, и ещё атмосфера такая — хоть на стенку лезь… И при этом подаётся как нормальная и даже правильная! Сплошное насилие, в каждом слове и жесте, в отношениях вообще не разбери что! Спамеры фильтруют самый кошмар, но всё равно остаётся много такого… Разного. Я сразу выключаю, если понятно, что там. И всё равно потом снится. Серьёзно! Не понимаю, почему они это смотрели… Ну, люди в докосмической. Что они в этом находили?

Конечно, много хорошего, а кое-что просто блеск! Если не обращать внимание на детали, то прям как про нас. Тут простое правило: если за три минуты можно объяснить, что не так, как у нас, и если не появится поводов для споров — годится. Старые технологии, невозможность чего-то привычного — вот этим мы как раз и занимаемся. Иногда можно подмонтировать, кое-что исправить. А чаще, конечно, делаем предисловие, чтоб все были в курсе. Например, про деньги. Ну, что они были отдельные, вне системы. Или про трудовой кодекс — как это решали раньше. Или про медицину — ты знал, что раньше это было как бы личным делом каждого? Ну, конечно, знал. А я вот до сих пор удивляюсь, когда сталкиваюсь. «Обязан быть здоровым перед обществом, которое выполняет только половину необходимого и выставляет требования, при которых невозможно остаться здоровым» — я ведь это учил! Но понял только после десятка картин, когда пару раз подловил себя на непонимании.

Беда в том, что очень часто вся история на этих деталях и завязана. И не на старой связи или неразвитых ИскИнах — всё глобальнее! А если на каждую страницу текста пять страниц примечаний… Ну, это идёт только для специалистов. Обычный зритель сбежит — и будет прав. Или вот представь: режиссёр, сценарист, актёры — вся команда создавала историю о крутом парне. Такой весь из себя герой! А мы видим беднягу, который рассыпается на глазах, и которого надо немедленно лечить, а то поздно будет! И зритель чувствует жалость или отвращение. А это совсем не то, что закладывалось. Так что фактические моменты на втором месте, главное — это восприятие нормального и правильного! Оно очень сильно поменялось, просто с ног на голову. Нулевой год был не просто так!

В общем, когда мы составляем программу на следующий год, приходится очень много пересмотреть. Потому что всё показать невозможно — терапевты нас живьём съедят, они и так вечно ноют, что скоро будет информационный перегруз, как в докосмическую. А я что могу поделать? Каждый год всё равно прибавляется и накапливается. Мы пускаем новинки на большой экран, но прошлогодние вещи всё равно здесь. И мы обязаны ставить самые популярные — рейтинги всё равно никто не отменял! Знаешь, я иногда страшно жалею, что у нас так популярен совместный просмотр. Я читал, что раньше смотрели в одиночку. Не знаю, как они выбирали и вообще как часто смотрели, но таких проблем не было! А тут и старые вещи нельзя упустить, и новинки надо показать. Вот в первых числах февраля как раз будут премьеры Одуэна и нашего великого Зерваса. Ты же дождёшься? Ну, решай сам.

А мне надо, чтоб ты кое-что посмотрел и сказал: есть там моменты, которые могут навредить, или всё в пределах? Наседать не буду — пять картин, примерно по штуке в пять дней, чтобы ты не устал. Просто будешь смотреть, а потом говорить, коробит тебя, и что именно. И ту передачу вашу вспоминай почаще — про людей, которые приблизили будущее. Если ты увидишь то, против чего они боролись…

Тут ведь какое дело: раньше в прошлом показывали неправильные вещи, потому что они всё равно были. И делать вид, что их нет, это значило врать. Поэтому и показывали — ради достоверности. Ну, если не считать больных на голову, которым это всё нравилось…А нормальные режиссёры показывали разные проблемы, потому что иначе эти проблемы невозможно было решить! Но когда они были решены, фильм становился не нужен. Он может быть очень хороший, и красивый, и актёры — молодцы, но повода смотреть уже нет. И чем больше было решённых проблем — тем меньше оставалось годных историй! Ну, и что, что об этом снимал классик — зрители просто не понимают, что он хотел сказать, потому что вопросы, которые его мучили, для них — урок далёкой истории.

Так что второе, что мне нужно, чтобы ты решил: проблема, которая заявлена в фильме, уже всё, или всё-таки ещё нет? Имеет смысл показывать? Можно это связать с тем, что у нас сегодня, или вообще всё мимо? Ты на своей шкуре испытал, что многое «уже всё» на самом деле здесь, рядом. Ты знаешь, как на самом деле недалеко мы ушли!

 

Сарказм

Когда мы пришли в назначенное место, ещё никого не было. Вообще никого не было: игровой зал пустовал. Мне даже показалось, что я вижу пыль на застывших пешках и слонах. Но это была исключительно работа воображения: помещение, разумеется, тщательно убиралось. Особенно это — школьный клуб всё-таки.

— А вдруг кто-нибудь придёт? — забеспокоился Брайн, оглядываясь по сторонам, как будто незваные гости могли появиться прямо из воздуха.

— Никого не будет, — успокоил я его. — Сюда приходят до обеда и остаются, самое позднее, до восемнадцати ноль-ноль. Я проверил расписание.

— А вдруг… — не унимался он.

— А чтобы не было этого «вдруг», я попросил у президента клуба выделить мне час после ужина, — назидательно объяснил я.

Но мальчика это не успокоило.

— И за это ничего не будет? — нахмурился он. — Ты же не школьник!

— И что? — я пожал плечами. — Они отвечают за это помещение. А мы им не мешаем… Лучше скажи мне, почему ты не идёшь спать? Уже поздно!

— Мама мне разрешила, — пробурчал Брайн, выбрав себе место во втором ряду.

Это был аналоговый столик, без фигур, с гладкой клетчатой поверхностью. И он никак не отреагировал на человека — понял, что тут не до игры. Как и подобает школьному камиллу, здешний «хозяин» был невероятно догадливый! Или его предварительно предупредил президент клуба настольных игр, который в свои одиннадцать лет по понятливости не уступал ИскИну.

Признаться, я был очень удивлён, когда посредником в давно ожидаемом разговоре стал Брайн. Должна была быть Юки — или кто-нибудь из «банды Фьюра». Ханна, например, тем более что я дружил с её братом. Но пришёл мальчик, которого я привык не замечать — особенно на фоне его деятельной сестры. Я даже не мог вспомнить, чем он увлекается!

«Может быть, Юки ему и предложила посредничать, раз уж он признался, что завидует ей?»

Но я не стал расспрашивать его об этом. У каждого из нас было, о чём молчать. Брайн не распространялся о причинах своего участия в организации встречи, я — о том, почему выбрал именно это место.

Я вспомнил о нём в первую очередь — если искать уединения, то игровой зал в Лифтовой зоне подходил лучше всего. Идеальная обстановка для непростого, но неотвратимого разговора. А рядом размещалась столовая — тоже не самое популярное помещение на станции. С началом вечерней смены Лифтовая зона «вымирала»… Нет, это неправильное слово! Я сразу подумал об Ирвине Прайсе и Просперо Миде.

А может быть, всё логично, разговор о смерти вполне в тему. Фарид Эспин, Теодор Ремизов и Оскар Ява тоже не относились к безопасным согражданам. «Наверное, даже Грета больше не шутит об известности своего сына!»

Я ждал с понедельника. Прошло две недели с того неприятного случая — именно столько мне посоветовали подождать. Не сказать, что я торопил события, но надо было поставить точку. Точнее, позволить им «закончить историю». И лучше делать это напрямую и по свежим впечатлениям. Хоть я и думал о том, чтобы всё бросить и вернуться на планету, это было не самый разумный ход, потому что тогда бы ситуация стала «отложенной», и трудно представить, как бы они с этим жили.

То, что я ни в чём не виноват, ситуации не меняло: трое юных дураков запутались в своих чувствах и правилах взрослого мира, и кто-то должен им помочь. Вне всяких сомнений, если бы я отказался, этим бы занялся кто-то другой. Только я не видел повода отказываться.

— Ты им всё точно объяснил? — переспросил я Брайна, так как прошло уже пятнадцать минут после назначенного времени.

«Семнадцать», — уточнил я по альтеру.

У главного входа послышалось сопение и шорох подошв. Похоже, они пришли вовремя. Но прийти — это одно, а вот начать разговор…

— Ещё десять минут — и я ухожу, — заявил я, стараясь, чтоб звучало погромче — и демонстративно повернулся спиной к двери. — Это вообще не мне надо!

Всё так же держа дверь вне поля своего зрения, я дошёл до противоположной стены. При моём приближении включился экран со стенгазетой. Победители последних игр, статья по истории шашек, разбор партии в сёги…

Я вдруг подумал, что участником клуба было намного труднее оправиться от самоубийства Мида. Это ведь была их территория! Как гласило объявление на двери, каждый мог зайти и поиграть, но я был уверен, что одиннадцатилетнему президенту было очень важно дать мне «разрешение на час». В прошлом году клуб принадлежал старшей школе — и был передан новым игрокам со всеми почестями, как сообщала школьная газета. До старшей школы это был игровой клуб для взрослых, поэтому он был расположен в таком нетрадиционном месте. Своя история, своя место… И тут такое. Уже не сделаешь вид, что ничего не было. А надо жить дальше, играть дальше, затирая этот момент времени.

Из-за спины у меня раздалось вежливое покашливание. Ага! Втроём они проскользнули внутрь и сели за крайний столик: Оскар подальше от меня и поближе к выходу. На переднем краю — Тьюр.

Медленно повернувшись, я посмотрел на них. Только Тьюр не отвёл взгляд (и я готов был поспорить, что он единственный возражал против плана), а вот Оскар вообще не поднимал головы.

— Добрый вечер! — поздоровался я.

Они что-то прошелестели. Я бы не удивился, если бы они встали и ушли, не успев извиниться — так велико было их смущение.

— Мне очень не нравится эта история, — начал я, не особо понимая, о чём говорить — поэтому говорил первое, что пришло в голову. — Мне не нравится, что она вообще была! Я помогаю разным людям, не только Дане… А знаете, почему она обратилась ко мне? Потому что не хотела вас ранить. Она заботилась о вас! А знаете, почему я согласился помочь? Потому что мне не нравилось видеть её расстроенной. И мне не хотелось, чтобы вам было плохо.

Возможно, они это всё уже слышали, и не одному разу. Но я должен был сказать, что…

— Это такие взаимные вещи, понимаете? Если мне будет плохо, найдётся очень много людей, которые захотят исправить это. Люди помогают друг другу. И не только люди! Так всё устроено. Мы все доверяем друг другу. Мы заботимся друг о друге. Никому не всё равно. И никто не хочет искать врагов, потому что там, — я указал вверх, подразумевая космос, который, если по-хорошему, был везде, — Там хватает опасностей. И не только там…

Я помолчал, кусая губы.

— Я пострадал не меньше вас. Я тоже потерял близких. Я получил это, — теперь я указывал себе на затылок. — Но даже так можно жить. И можно многое отстроить заново. А можно… воевать. Со всеми. Врать, когда выгодно. Подставлять других, когда хочется. И каждый выбирает сам, как ему жить, по какому варианту. Никто не может заставить человека выбирать правильное. Вы действительно выбираете такой способ?

Оскар помотал головой. Тьюр посмотрел в пол, Фьюр — прямо мне в глаза.

— Ты знаешь, почему мы это сделали, — спокойно сказал он.

— Знаю, — усмехнулся я. — Вы решили, что я предал вас, потому что решили, что Дана выбрала меня, а это делает меня предателем. То, что она как будто выбрала именно меня. Она выбрала — а виноват я, да? Вас ничего не напрягает в этом выводе? Фьюр, даже если бы она выбрала меня — что это меняет? Или вы думаете, что я бы навредил ей?

Вместо ответа он отвернулся.

— Я работал скво, — напомнил я, хотя, в общем-то, в этом не было необходимости. — Я умею помогать и учить обращаться со своими чувствами. Я этому учился, специально… Проблема в том, что вы и так это знаете! Но продолжаете обманывать себя, потому что вам нужен повод. Такое удобное объяснение, чтобы воевать со мной. Чтобы воевать со всем миром! Удар на удар: она выбрала другого — вы устраиваете этому другому интересную жизнь! Кто следующий?

— Мы теперь знаем, что это Зейд, — прошептал Тьюр. — И ничего ему не будет…

— Спасибо! — саркастически поблагодарил я. — Надо будет объяснить ему, какой он везунчик: вы решили его не трогать! Какое благородство!

Тьюр как будто хотел сказать что-то, но промолчал.

— Я не обижаюсь на вас, ребята, — вздохнул я, сменив тон на более мягкий. — Никаких обид! Просто теперь, увидев вас, я буду на всякий случай держаться подальше — вы уж учтите это обстоятельство! По той же причине, по которой соблюдают технику безопасности. И я знаю ещё как минимум пару человек, которые будут делать то же самое. А всё люди, которые пережили… «Кальвис»… нашли в себе силы переступить через это, будут смотреть на вас… Вам это точно не понравится! Потому что вы воспользовались не самым удачным… объяснением. Такими вещами не шутят!

Неожиданно для самого себя я улыбнулся:

— А знаете, я рад, что вы можете шутить этим — значит, теперь для вас это не так больно. Хоть что-то хорошее…

Вдруг заговорил Оскар:

— Мы теперь как «бэшки», да? Как «бэшки»?

— Почему ты об этом спрашиваешь? — нахмурился я, а в голове у меня звучал голос камилла: «Андроиды Б-класса стали похожи на людей».

— Нам нельзя доверять, — объяснил Оскар — глухо, с запинкой. — Как «бэшкам»!

— Интересное сравнение… Нет, всё не так. Думаю, что вам дадут ещё один шанс. По крайне мере, я дам. Потому что вы не «бэшки», а люди. Люди не запрограммированы. Люди могут исправить себя. Могут многое изменить… Особенно когда они только учатся жизни!

— Спасибо, — поблагодарил Тьюр, и я не услышал ни тени иронии.

— Я видел «бэшек», — продолжал Оскар, не обращая внимания на товарищей и, похоже, не особенно вслушиваясь в то, что говорю я. — Близко. Официант спрятал меня. Я очень испугался, говорить не мог… Я видел как они тащат маму, Ольгу, тётю Фло… А я даже пошевелиться не мог! Просто смотрел… А они… Они упрашивали их, умоляли, и плакали, и… А им было всё равно. Им было всё равно, что они делают плохо… Они специально так делали! А теперь я тоже…

— Нет, — возразил я. — Ты — нет. Каждый из вас может увидеть это со стороны. Вы можете понимать, можете видеть разницу. Они — нет!

Едва я договорил, как дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась знакомая рыжая голова.

— Рэй, ты очень нужен, — сказал Одуэн.

— Я занят, — ответил я. — Ты не понимаешь, что значит режим «я занят» на альтере?

— Но вы же уже закончили? — осведомился он с невинным видом.

— Когда я закончу, я сниму режим «я занят», — объяснил я таким тоном, каким маленьким детям объясняют правила пользования санитарной комнатой.

Брайн хихикнул: взрослый дяденька — а не понимает таких очевидных вещей! Но Одуэн не унимался. Он был в состоянии интеллектуального зуда, и даже присутствие «преступников» не изменило его курс.

— Помнишь, ты рассказывал о Чарли, — начал он, входя в игровой зал. — О том, что он покончил с собой?

— Да, — ответил я, чтобы поскорее закончить — вытолкнуть его всё равно не получится. — Он прямо нарушил инструкцию, да ещё перед теми, кто её утвердил.

— И это было после «осечки», так вы её называете? Запрограммированной осечки, но он не знал, что это запрограммировано, и решил, что вас обманули, поэтому решил показать это всем, и особенно тебе…

Я увидел, как блеснули глаза Фьюра: он слушал — и очень внимательно.

— А профессор Хофнер думал, что это «осечка», но это было секретная информация, и он побыстрее отправил тебя с «Дхавала», чтобы ты не узнал… Рэй, а ты не думал, что он мог следить за состоянием ваших кнопок? — спросил режиссёр.

Я тут же включил режим «говори аккуратно, а лучше молчи». Никто не знал о такой возможности, кроме меня и Кетаки. Может быть, ещё Нортонсон догадывался.

— Смотри, что получается, — продолжал Одуэн. — Он мог знать о том, что сделал Чарли — о том самом первом разе. Но он не мог замять это незаметно, потому что опасался рассказывать всё Чарли — это же с очень большой вероятностью значило рассказать всем! И когда Чарли сделал это во второй раз, ваш профессор понял, что это от незнания! Чарли решил, что кнопка — тоже ложь! Потому что не знал про нулевой первый раз! Если он и собирался убивать себя, то не в открытую — первый раз он сделал это тайно, ты сам рассказывал, что ничего не было заметно! А профессор… О-о-о! — режиссёр схватился за голову, развернулся и покинул игровой зал.

— Что это было? — нервно усмехнулся Фьюр. — Он больной?

— Понятно, — задумчиво проговорил Тьюр. — Это правда, Рэй? Это может быть правдой?

Я кивнул, не находя слов.

— Хотел бы я встретиться с тем, кто придумал эту штуку, — прошептал он, рассматривая свои мосластые кулаки.

«Не ты один, — подумал я. — Не ты один…»

— Ты ведь нас простишь? — спросил Оскар, старательно ловя мой взгляд. — Я понимаю, как плохо поступил. Я больше не буду!

— Я уже давно вас простил! Не в обидах тут дело, а вас самих… Ладно, время позднее, особенно для Брайна. Хорошо, что мы поговорили. Хорошо, что всё закончилось. Я очень хочу, чтобы это вправду закончилось, и никогда больше не повторится. Давайте пожмём друг другу руки и попробуем через это всё перешагнуть. И пусть это станет неприятным, но ценным опытом!

 

Аллегория

Фильм-спектакль команды Зерваса показывали на неделю раньше, чем картину Одуэна. Это был разумный ход, потому что ставить обе премьеры на одну субботу… Это было лишено всякого смысла! Зачем заставлять людей выбирать без особой причины? Пусть желающие посмотреть спокойно посмотрят всё!

Вообще расписание было утверждено едва ли не год назад. В первую субботу февраля — Зервас с классикой, во вторую — Одуэн с модерном, а потом с понедельника начинались новогодние каникулы, под которые подбиралась специальная программа. Если бы кто-то не успел, показ перенесли бы на апрель, а «дыру» заткнули одной из премьер с других станций, присланных год назад. Несмотря на низкую производительность кинодеятелей, к концу года скапливалось много «запасных» вещей, и нередко они по нескольку лет кряду переходили в запас. Это если не считать наследия докосмической эпохи. Синефилы, конечно, могли посмотреть всё, но на массовый показ всегда шла конкуренция.

А первого февраля, в пятницу, цензурная комиссия сдала список выбранных фильмов, сериалов и мультфильмов, чтобы весь последующий месяц доводили его до ума. Так что у меня разом закончились поводы оставаться на станции. Но я решил задержаться, чтобы посмотреть премьеры вместе со всеми.

Осталось неизвестным, получал ли временный Глава новые жалобы на моё присутствие: их могли отправлять в скрытом режиме. И не понятно, как с теми протестами, которые пришли после того, как слухи об истории с Оскаром распространились по сети. Жалобы за авторством мальчишек, разумеется, были аннулированы. А остальные? Некоторым людям достаточно одного намёка, чтобы запаниковать, но в этот раз опровержение было однозначным. Наверняка они отозвали свои «бумажки», чтобы не выглядеть глупо…

Так или иначе, если кому-то и не нравилась моя «условная приостановка приговора», не находилось оснований для озвучивания этих чувств. Но не это повод застревать на станции! Я не собирался бросать тэферство — хоть меня и учили управлять, в Администрацию меня совершенно не тянуло. Там, внизу, было очень много дел, а людей — мало. Зато много камиллов, и я ощутимо скучал по их непростым вопросам и заковыристым просьбам.

Но сначала — фильм Одуэна, чтоб хоть знать, на что я потратил столько времени! На «Миранду» я пошёл скорее из вежливости: не самая моя любимая пьеса, при том что мы с ребятами просмотрели пять, кажется, вариантов постановки. И какое-то время всерьёз «болели» этой историей. Потом появились новые вопросы, и уже другие сюжеты помогали нам справиться.

А вот формат был в новинку: вместо скромной просмотровой во Второй лаборатории, здесь был просторный зал, рассчитанный на показ самых разных зрелищ. Исторические шоу, спортивные трансляции, faux-фильмы и, конечно же, театральные постановки. Четыре больших зала в каждом секторе были отведены под премьеру, не считая киноэкранов у шахтёров и тэферов. Альтернативные помещения предлагали прошлогодние проверенный репертуар из вещей с высоким рейтингом.

Забавно: из всей программы лишь пару-тройку названий были мне знакомы. Я вообще не особо интересовался премьерами. Школьная классика максимум, типа «Я и Миранда». «Обязательный минимум, чтобы поддерживать коммуникацию» — привычки бывшего будущего администратора давали о себе знать.

Из всей пьесы мне больше всего нравилась притча о светлячках и одуванчиках. Её рассказывал Тиган — старый инженер, который помогал главной героине найти своё место в колонии. Он относился к ней по-отцовски, искренне желая ей если не счастья, то покоя. Но он не мог прекратить её метания: проблема была отнюдь не в профессиональной сфере, и когда Тиган понял это, он рассказал эту притчу:

«Одуванчик следит за солнцем, поворачиваясь вслед его движению. Но одуванчиков так много, что солнце совсем не ценит такую любовь! Светлячку для счастья достаточно одного цветка, но ему никогда не стать таким же ярким. Однако он может постараться — и обмануть цветок. И тогда одуванчик начнёт раскрываться не днём, а ночью, приветствуя своего светлячка, который светит особенно ярко. Солнце светит для всех, но как же приятно, когда у тебя есть твоё личное солнце! Одна беда: светлячку нужно всё время находиться рядом, и при этом светить изо всех сил. Так что, рано или поздно, он выбивается из сил и умирает. Или оставляет цветок, спасая свою жизнь. Одуванчик, привыкнув раскрываться ночью, уже не может вернуть своих прежних привычек. И вскоре он вянет, устав от ожидания».

Миранда, впрочем, притчу не поняла, да ещё и принялась объяснять старику, что с биологической точки зрения такое в принципе невозможно: «Ты хотя бы светляка себе представляешь? Как он может так светить?!»

При этом сама она активно противостояла законам биологии. На этом, кстати, и расходились акценты в разных постановках. Для одних режиссёров вопрос был в том, что имит Хьюго не был человеком, и Миранде приходилось прилагать усилия, чтобы видеть в нём «существо такого же вида», равного себе.

Для других это была борьба с эффектом «зловещей долины». Но Хьюго всегда играл человек, поэтому мы не понимали, в чём проблема (эта постановка была самой старой — для людей, которые застали имитов).

Была версия, где главным оказывалось разрушительное противоречие между представлениями главной героини о её «женском предназначении» и тем фактом, что она получила в детстве серьёзную дозу облучения и стала бесплодной.

…Я вспомнил о такой интерпретации во время антракта — и тут же подумал о Кетаки. Разумеется, режиссёры не знали о трагедии бывшей Главы Станции, но ей от этого не легче. Она ведь увидит в несчастной Миранде себя, а в Хьюго…

Между тем Зервасу всё это было неинтересно. В классической истории он разглядел стремление человека любить всё, что является живым — и традиционно «отсталая» Миранда стала у него образцом «нового человека», непонятого и непринятого современниками. Что характерно, имелись в виду современники-люди: тогдашние ИскИны проявили лояльность и гораздо больше терпимости — так это показал режиссёр.

Мне, привыкшему к «недоразвитости» в качестве главного объяснения, это было непривычно. Да и любимая притча воспринималась иначе: «солнцем» стало общепринятое понимание ситуации, отчаянным светлячком — идея, которая в итоге погубила главных героев. Одуванчиком — внезапно — назначили Энджела, бывшего партнёра Миранды. Он уже не казался таким обманутым и потерянным: скорее, его главным чувством было уважение к чужой точке зрения, которую он не мог понять, но которая вызывала у него чуть ли не восторг.

А вот «сумрачный период» стал совсем мрачным, даже закралась мысль: «А как вообще люди смогли перевалить через этот водораздел и двинуться дальше?» Для живущих в то время как будто бы не было выхода, и финал всерьёз пугал: редкие проблески не разгоняли сгущающуюся тьму. У Миранды не нашлось выхода, кроме как отказаться от своих принципов, а это было даже страшнее смерти. Ну, и Хьюго выглядел человечнее многих людей — из-за этой своей робости и мягкости.

Зервас показал общество, которое нуждалось в «выбраковке» неправильных граждан, и отнюдь не посредством «ржави». И оно ещё не успело осознать, что сама необходимость в таком «лекарстве» была бедой, без искоренения которой было невозможно начать Космическую эру.

Момент, когда приводили в исполнение приговор по утилизации имита, был просто неприлично похож на событие из недавней истории. Даже комбо на Хьюго был с неким условным кружком на груди — как будто предупреждающий знак. Понятно, что для зрителей не с «Тильды» это будет «интересное совпадение», но меня это глубоко взволновало. Теперь я больше, чем кто-либо ещё, понимал этот знак и что он несёт.

— Это очень смелый ход, — сказал я Саласару, который собирал первые впечатления после просмотра. — Я привык совсем иначе относиться к этим героям!

Зрители расходились молча, изучая собственные впечатления, и поделиться было совсем не лишним!

— А сколько ты поставил? — спросил журналист.

Я имел право не отвечать, но стал делать из этого тайны.

— Восемь.

— Спасибо, что ответил! — поблагодарил он — и отправился вылавливать следующего интересного зрителя.

Это был первый раз после моего «последнего» интервью. Но я вспомнил об этом обстоятельстве, лишь увидев его спину и голый затылок под феской. Для меня те события были нереальными, как фос-фильм — для него, судя по всему, тоже.

— Рэй, а тебе понравилось? — спросили меня снизу.

Юки — а кто же ещё! С Брайном и мамой. «В каком классе начинают изучать эту вещь?» Пожалуй, они были ещё малы для таких аллегорий и многого не понимали, но это не значит, что их нужно огораживать от «слишком сложного». В крайнем случае, всегда можно уйти!

— Мне не понравилось, — пробурчал Брайн. — Какие-то они все глупые! Особенно этот Энджел. Он же мог спасти её!

Нтанда тихонько рассмеялась.

— А что, разве нет? — спросил Брайн у меня.

— Да, ты прав на сто процентов, — кивнул я. — Мог вмешаться!

— И этот Хьюго совсем не как Рэй, — добавила Юки, беря меня за руку. — Он противный. Добренький-добренький. Я бы сто раз разозлилась! И я бы не позволила им так…

— У него не было тебя, — серьёзно ответил я. — И Билли. Вы очень хорошо меня воспитали, ребята!

Она хихикнула и взяла меня за руку. Я не стал спрашивать, куда они меня тянут — судя по времени, на ужин. Что ж, компания ожидалась приятная: младшеклассники наверняка будут обсуждать увиденное, сравнивать с прочитанным и высказывать свои мнения. И возможно, точности тут окажется больше, чем у взрослых критиков — не будет страха выглядеть «наивным» или «непонимающим».

Поудобней перехватив ладошку Юки — шоколадную сверху, розовую внутри — я вдруг осознал:

«Она была ниже, когда мы познакомились. Точно — ниже. Ну, да, почти год прошёл — должна же она вырасти!»

 

Метафора

Они бежали по коридору, хотя можно было идти. Не было смысла спешить, но они всё равно не могли перейти на шаг. Казалось, их распирало изнутри, и если не поторопиться, то можно взорваться от той информации, которую они добыли…

Я не рассказывал об этом моменте — вот что странно. Одуэну неоткуда было узнать, что мы именно бежали тогда по коридору, как будто за нами гнались, и перебрасывались короткими фразами «Он знает!» — «Он всегда знал!» — «Ты уверен?» — «Вот увидишь!» Но так оно и было: гонка, а потом резкий финиш, и, запыхавшись, мы вошли к нему в кабинет.

Только теперь, через несколько лет, я понял, что это были последние минуты, когда мы были людьми — когда у нас была надежда, что, может быть, мы ошибаемся, что может быть, всё не так, что может быть…

Мы сразу перешли к сути — спросили в лоб: «Профессор, мы не люди, так? Мы андроиды?» Точнее, спрашивал я: остальные поддакивали, пристально глядя на Проф-Хоффа. Все, кроме Чарли — он смотрел на меня, как будто следил, правильные ли слова я употребляю. А может быть, проверял мою решимость: если бы я не смог, то говорил бы он. И Чарли выглядел точь-в-точь таким, каким я его запомнил.

Со стороны это выглядело глупо, чего уж там! Не смешно, а именно что наивно и глупо, хотя лучше, чем, если бы мы начали издалека. Наверное, единственный способ сообщать о таких вещах — это не тратить время на вежливость…

Этот день — когда мир вокруг нас развалился, и дальше нам пришлось жить заново, по новым правилам — стал началом фильма. После сакраментального вопроса была показано насмешливое лицо профессора. Он смотрел прямо на зрителей, снисходительно и не без иронии. Мол, что это вы ко мне явились с такими глупостями!

А потом сразу — флэшбэк на пару десятков лет назад. Проф-Хофф, помолодевший за три секунды, открыл рот — и принялся объяснять научной комиссии, что его новый проект жизненно необходим для развития матричного клонирования: «Если не проверим так, придётся проверять на людях. Вы готовы к такому?»

Нас тогда ещё не было — даже не предполагалось, какими мы можем быть. Более того: отсутствовала уверенность, что вообще что-то получится!

Этика была главным препятствием: профессор намеревался переступить через главный запрет. И все это понимали — можно было даже не произносить вслух пресловутое «Люди для людей»! Но все также ясно видели, что ему было неинтересно что-то там оспаривать или ниспровергать. Профессор Хофнер хотел довести до ума собственную технологию, а бесспорная ценность этой технологии была так высока, что сразу сказать «нет» не получалось. И судя по лицам членов комиссии, многие были солидарны с ним: зачем останавливаться? Надо довести испытания до логического конца!

Когда-то в прошлом, когда клонирование ещё только развивалось, у этого метода тоже быть противники. Их аргументы, пусть и основанные на антинаучных и даже антиобщественны понятиях, были необыкновенно сильны. Клонирование представлялось фантастическим кошмаром, и часто становилось главным движетелем глупых историй, потакавших всеобщей истерии. Монстры, двойники, всемирные эпидемии — и всё потому, что люди, неспособные контролировать самих себя, не верили, что можно контролировать что-то ещё! Я знал об этом ещё с курса системного управления — один из тех примеров, который врезался в память.

Впрочем, одновременно с запретами на клонирование было возможным рождение детей-доноров, предназначенных для спасения своих братьев и сестёр, больных от рождения. Один старый фильм из коллекции Ясина Шелли был как раз про это: сначала об этику разбивались родители, приняв решение «родить ещё одного — для лечения», потом дети узнавали «правила игры»: один рождён, чтобы быть полезным другому, а другой будет жить за счёт невинного человека. И надо было как-то выживать с этим, вписав туда любовь и доверие, а иначе ведь совсем невозможно… Это был страшный фильм — ни у одного участника конфликта не было шансов выйти целым.

Я одобрил эту картину: хоть мы и перешагнули через эту медицинскую проблему, научившись избегать генетических заболеваний, но на вопросы «Зачем я живу?» и «Какой ценой я живу?» отвечает каждый человек. И, так или иначе, ответ получается мимо «ценности» и вообще рационального. Иначе жизнь теряет свой смысл, ведь жизнь конечна и вдобавок очень хрупка. Стоит применить к ней строгий расчёт — и не останется ничего.

С этикой всегда так: неудобно и неэффективно. Но без неё гораздо хуже!

Нас разрешили только потому, что во главе проекта вставал человек, фактически, придумавший матричное клонирование и отдавший всю жизнь этому направлению. Его не интересовали этические тонкости: он хотел проверить изобретённый им метод. Именно поэтому ему и разрешили: была уверенность, что в сложной ситуации он примет решение, которое устроит всех.

Вот, тоже коллизия: кто-нибудь другой мог поступить иначе, но «кому-нибудь» никогда бы не позволили! А «правильный» человек поступал правильно: скажем, без колебаний отбраковывал неудачные модели и сужал эксперимент до одной группы. Неудачные образцы отправлялись на утилизацию. Конечно, делал это медкамилл, но распоряжение отдавал человек. Один человек.

Профессору нужно было знать, как следует обращаться с теми, чей мозг был восстановлен. Как их лечить, как учить, как восстанавливать им общую картину. Не было времени думать о том, какого обращения заслуживают те, на ком был проверен ошибочный вариант…

Когда двери его кабинета распахнулись, и к нему ввалились молодые люди, которые поняли, что они не люди, он пожал плечами и поставил точку на основном этапе эксперимента. И начал следующий. А что ещё можно было сделать?

Если бы он поставил себе целью подарить нам полные гражданские права, это бы получилось! Но он не стал создавать прецедент и пользоваться своим авторитетом, чтобы создать шумиху. В конце концов, мы появились на свет только потому, что его не интересовали такие нюансы. Права? Чувства? А-класс андроидов был придуман с особой целью — зачем же усложнять?

Хофнер не был злым, вот что самое странное. Язык не поворачивался назвать его «жестоким» или «бессердечным»: мы не были чужими, по-своему, он заботился о нас. Он был такой, как есть. Вот только со стороны это было пугающе: наблюдать за его работой или тем, как он общался в «воспитанниками»… Пожалуй, в камилле было больше чувств! Я долго пытался заставить его среагировать так, как мне было нужно. А он просто не умел так. Не умел видеть в нас «нечто большее»: видел только очередной итог приложенных усилий. Что ж, мы не были его детьми, и глупо обижаться на это!

После «Кальвиса» он спокойно позволил «дополнить» нас выключателем: это позволяло продолжать наблюдение, а что может быть важнее? Любой конфликт угрожал эксперименту, законченному официально и продолжающемуся только при совокупности выполняемых «если»: так он объяснял нам. И мы верили. Мы оправдывали его, даже если сами чувствовали в таком решении глубокую несправедливость!

Одуэн объяснял это иначе: любой конфликт угрожал привычному ходу жизни. Профессор Хофнер произвёл революцию в медицине — но на самом деле он страшно боялся перемен! Он не умел с ними обращаться и не хотел учиться, потому что ему хватало привычки перекладывать ответственность на обстоятельства.

Узнав об отключении Чарли, он сделал вид, что ничего не происходит. Меня он уже потерял — потерять второго «лидера группы» было бы катастрофично. Поэтому лучше подождать. Вдруг ничего не будет?

Потом была церемония прощания со мной, превратившаяся в прощание с Чарли. Одного он отдал сам, второго не удержал. Третий — Дэвид — отправился следом, но было уже всё равно.

В итоге профессор получил предложение «утилизовать оставшихся». И опять не стал спорить. Не видел смысла. Наверное, потому что просто не умел бороться на этом поле. Боялся проиграть? Боялся признаться самому себе, что он не так крут?

Он отключил всех, кто остался, и беспристрастно пронаблюдал, как моим братьям, погрузившимся в глубокий сон, вводят смертельную инъекцию. И с таким же лицом он смотрел, как медицинский камилл вводит такую же инъекцию ему самому.

Вот и вся жизнь.

В день смерти ему исполнилось девяносто один год. Очень успешная карьера — коэффициент полезности, как у логоса. Матричное клонирование спасает сотни жизней в год! Восстановить можно всего человека, и теперь точно известно, что это действительно работает. Но я не мог избавиться от ощущения, что такую жизнь можно назвать скорее проклятием, чем счастьем.

Когда погас экран, зрители молча потянулись из зала. Возможно, снаружи их поджидал вездесущий Саласар, но сам зал оставался тихим — только шуршание подошв об пол.

Я сидел в отдельной ложе. Обычно в неё пускают по медицинским показателям. Ну, случай очень похожий: мне было бы плохо, если бы пришлось с кем-нибудь разговаривать! Хотелось побыть одному.

Но больше всего я хотел побыть с дорогими мне людьми, с которыми расстался навсегда.

Я не знал, кому предназначался этот фильм — точно не мне! Но пробрало всерьёз. Одуэн был мастером, и я со спокойным сердцем поставил ему «десять». Будет ли это засчитано с учётом того, что я консультант? А какая разница! Я был уверен, что он наберёт достаточно баллов, чтобы получить всё, что нужно для следующей картины. Это не хобби — это искусство: показывать то, что реальнее, чем сама реальность.

Но я поставил «десятку» не за это. Ещё полгода назад, увидев такую картину, я бы взбесился: «Как он смеет показывать моего Проф-Хоффа так?!» Теперь я был согласен с трактовкой. Одуэн искал правду — да, она не так прекрасна, как мечталось раньше! Но она именно такая. Я был создан человеком, который не заслуживал уважения. Я мог только сказать ему «Спасибо» — и отправиться своим путём.

 

Пафос

— Позвольте представить наших гостей. Камрад Айрис Аямэ, Квартер Западного сектора. Очень рад вас видеть! Камрад Уна Окман, старший школьный психолог Восточного сектора. Благодарю, что приняли участие! И третий гость, которого, кажется, вообще не нужно представлять — Рэй. Спасибо! Спасибо! О, какие аплодисменты! Рэй, тебя не тревожит, что приветствуют тебя гораздо теплее, чем школьного психолога или администратора?

— Я думаю, это из-за фильма, — осторожно ответил я, косясь на Аямэ. — Высокие оценки, вторичный просмотр… Так что это заслуга камрада Одуэна. Поздравляю его с успехом. Очередным успехом.

— И как тебе быть консультантом на фильме? — поинтересовался Саласар как бы между прочим.

— Нормально.

— По счёту — какая это у тебя профессия?

— Я не считаю. Это… Пусть этим занимаются другие!

— А кем ты себя считаешь?

— Тэфером. Просто тэфером — искренне ответил я.

Прозвучало показушно, но как ещё объяснить свою позицию? Зрители в студии (логос выбирал их из общего числа заявившихся, которых было раза в три больше, чем надо), бешено захлопали в ладоши. Им понравилось моё заявление — и они ему поверили.

Аямэ приподняла правую бровь: мол, а не много ли ты на себя берёшь, «просто тэфер»?

Доктор мягко улыбнулась. Мы были знакомы ещё с тех дней, когда я занимался «бандой Фьюра», причём она же и выдвинула мою кандидатуру для выполнения этой непростой «миссии». Так что на неё шутки о моей многофункциональности не действовали.

— Понятно, — отозвался Саласар, и повернулся к доктору Окман. — А как вы считаете: сколько профессий может быть у человека?

— Смотря, какие профессии. Количество ничего не значит. Вопрос в совместимости! Не говоря о том, что существуют медицинские противопоказания…

— И таланты, — подсказал журналист.

Доктор покачала головой, демонстрируя идеально ровный пробор. Лазурно-голубой комбо СПМ смотрелся на ней безупречно, но при этом выглядела она гораздо естественнее, чем Аямэ, чья красота была больше похожа на красоту статуи. Или куклы.

— Таланты — это оценочное понятие, — объяснила Окман. — У каждой профессии есть ряд требований, и если человек заведомо не может им соответствовать, то ему просто не позволят там работать! Работа инженера от работы воспитателя ничем не отличается в этом отношении. Где-то нужен свой тип нервной системы, где-то склонность к определённым типам занятий… И это понимают. А если требований нет…

— А если человек всё равно хочет работать в этой невозможной для него профессии? — вдруг спросила Аямэ, перебив доктора.

— Вы хотите спросить, что если он не способен трезво оценить свои возможности? — усмехнулась та. — Это обычная проблема у подростков — почти все, так или иначе, проходили через такую стадию.

— И что в итоге? — уточнила Аямэ.

— Проходили, — повторила доктор, доброжелательно глядя на Квартера, — Сами или с помощью моих коллег. Хотя, конечно, бывают исключения: когда человек продолжает стремиться к профессии, работать в которой он не может, и это стремление может разрушить его. Но это всегда…

— Брак?

— Нет. Трагедия. Мечты, которые не могут сбыться, можно использовать с пользой. Но для этого надо признаться самому себе, что не можешь воплотить эту мечту. Это, кстати, одно из отличий зрелого взрослого человека от выросшего подростка — осознать свои рамки и принять их, как данность.

— А что вы делаете с выросшими подростками, которые не признали и так и не стали взрослыми? — не сдавалась Аямэ, в который раз не позволяя Саласару вставить и словечка.

Окман по-прежнему сохраняла хрустальное спокойствие.

— Полагаю, этот вопрос надо адресовать вам! Администрация существует для установления порядка, которому в первую очередь угрожают такие люди.

— Это у вас мнение такое?

— Опыт. Самодостаточные зрелые люди нуждаются в минимуме управления.

— То есть, если таких зрелых людей будет сто процентов, Администрация вообще не понадобится?

— Таких людей никогда не будет сто процентов.

— Потому что вы и ваши коллеги не могут это обеспечить?

— Потому что это невозможно. Люди, если вы не заметили, разные. Если сделать их одинаково идеальными… Пожалуй, проще заменить их андроидами!

Саласар уже не пытался высказывать своё мнение — с интересом наблюдал за их пикировкой. Я тоже. Только, в отличие от него, я не мог быть абсолютно беспристрастным.

Они обсуждали судьбы Фьюра, Тьюра и Кро. Не произнося имён, не уточняя деталей — но говорили именно о них, продолжая длинную дискуссию, начавшуюся сразу после инцидента и перекинувшуюся в сеть. Мнения насчёт юных провокаторов разделились поровну. Одни предлагали выслать их или изолировать: всё-таки не первый «подвиг», и кто поручится, что последний! По мнению других, кризис прошёл, и следуют простить. Все трое уже получили отметки в личное дело — лет через пять останутся только эти отметки, а ребята вырастут и перерастут свои проблемы.

Аямэ была категорически не согласна — и на передаче о том, как меняет человека «веер профессий», она заговорила о том, что порой человека невозможно изменить:

— Вы и ваши коллеги в школе приняли очень удобную позицию: пока это не взрослый, надо помогать ему вырасти, и не оценивать, пока не станет взрослым, а когда это уже взрослый — это не ваша забота. Всё верно, это наша забота — Администрации. И я постоянно наблюдаю, как школа буквально выращивает таких правонарушителей, потакая их слабостям. Хотя можно повести себя строже!

— Вы думаете, таким людям не хватает строгости? — переспросила Окман, но Аяме не услышала иронии.

— Вот именно! Без дисциплины не бывает здорового характера! Если прощать преступников, ничто не остановит их перед следующим преступлением! Наша собственная мягкость вредит нам!

Она сделала паузу, чтобы перевести дух, чем немедленно воспользовался Саласар:

— Рэй, а ты что думаешь об этом?

— О чём? — переспросил я, отвлёкшись, потому что размышлял о Рейнере и том, как могло измениться его мнение насчёт «юных правонарушителей»: всё-таки они напали на одного из «своих».

— О строгости в отношении преступников! Как, по твоему мнению, надо поступать?

— Смотря какие преступники, — уклончиво ответил я.

— Ну, например, Ядвига Зив, — ответил журналист, наслаждаясь моим замешательством. — Это правда, что она нападала на тебя и пыталась отключить, и ты мог сообщить, но не стал?

«Она ему рассказала, — понял я. — Сама пришла… Вот же дрянь!»

— Я совершил большую ошибку в отношении камрада Зив, — объяснил я, осторожно подбирая слова. — Существовал социальный инструмент воздействия на неё…

— А почему ты его не применил? — опять перебила Аямэ. — Пожалел?

— Жалость тут ни при чём. В тот момент я… как бы получше сказать… не совсем осознавал свои права. Но если бы она предприняла такое против кого-нибудь ещё… Мне кажется, она это понимала — то, что для другого я не буду колебаться.

— Очень интересно, — усмехнулся Саласар. — А Наной Фицджеральд ты не встречался? Она ведь тоже теперь тэфер!

— Да. И поэтому нет смысла пережёвывать прошлое и пытаться встретиться… Я вообще о ней не думал, пока ты не спросил!

— То есть ты предпочитаешь прощать? — прищурилась Аямэ.

— Я не выбираю. Я просто прощаю. Извини, не могу объяснить это понятнее. Но это не предпочтение!..

С трудом, но Саласар всё-таки вывернул разговор на заявленную тему передачи, и остаток часа Окман рассказывала о том, как её подопечные определяются с выбором профессии, и как важно помочь услышать свои желания. В стереотипах и примерах недостатка нет, и легко спутать «популярное» и «своё», а у людей подросткового возраста постоянно возникают проблемы с критичностью.

Я послушно исполнял роль «образца», которые перепробовал многое. Что касается Аямэ, то она больше никого не перебивала и вообще отделывалась короткими репликами. Её роль «человека одной профессии» в этом и состояла — и мне было странно, что пригласили именно её, Квартера! Или это старт предвыборной кампании? Очень даже может быть: она собирается баллотироваться, и самое время начинать!

Когда после передачи я выловил её в коридоре, я об этом и спросил:

— Ты ведь будешь баллотироваться? На Главу Станции?

Холодным взглядом она окинула меня с ног до головы — и жестом отослала прочь двух секретарей, который её сопровождали.

— Сначала — на Квартера.

— Ну, да, конечно… У тебя высокие шансы, я знаю! Думаю, ты победишь и там, и там. И думаю, ты знаешь об этом.

Она продолжала смотреть на меня, не меняя выражения лица: ждала, к чему я приведу. А может быть, догадывалась, к чему.

— Как ты поступишь с камрадами Кетаки и Туччи?

Она приподняла бровь, изображая удивление.

— Я никак не поступлю. Не я решаю их судьбу, а экспертный совет. А на него повлиять невозможно!

— Да, конечно. Но ты же…

— Я вижу картину шире, чем ты, — перебила она. — Для меня Кетаки — это просто пример, один из многих примеров того, что бывает, если проявлять мягкость. Ты пострадал больше всех? И хорошо, что только ты, потому что могли пострадать все!

Попытка возразить ни к чему не привела — она не давала и рта открыть!

— Я родилась на «Тильде», — продолжала Аямэ поставленным голосом. — Это не делает меня чем-то лучше тех, кто прилетел сюда год или три или тринадцать лет назад! Но это влияет на моё отношение к станции и живущим здесь людям. Я не просто так вернулась сюда после учёбы! И я не могу относиться к своей работе как просто к выполнению служебных обязанностей. Для меня «Тильда» не одна из множества станций, а дом, родной дом! И хочу, чтоб он стал таким для каждого, кто живёт здесь! Я хочу, чтоб у граждан нашей станции никогда не возникало ни малейшей мысли о переезде! А чтобы это случилось, чтобы «Тильда» была именно домом, а не временным жилищем, здесь должен быть порядок.

Она перевела дыхание, но я молчал, потому что говорить тут было бессмысленно.

— Порядок невозможен без жёсткости, потому что соблюдение законов очень часто идёт вразрез с личными желаниями. И особенно это касается тех, кто ставит свои желания выше законов. И для таких людей не бывает вторых шансов. Бессмысленно возлагать на них свои надежды, потому что такие люди будут, так сказать, ошибаться снова и снова. И это не только подростки, которые пользуется мягкостью своих воспитателей — к сожалению, в своём нынешнем состоянии профессиональный кодекс допускает, что люди, доказавшие свою несостоятельность, могут через определённое время занимать административные должности. Я знаю несколько рецидивистов, которые, однако, продолжают работать в качестве директоров своих направлений. Конечно, у них есть шарм, и они очень интересные люди, по-своему полезные, но задумайтесь, какой пример они подают подрастающему поколению!.. Вот какое направление остаётся без внимания, и, на мой взгляд, здесь кроется корень всех бед. Мы должны соблюдать порядок. Мы единственный источник порядка в этой части вселенной! И я буду соблюдать этот порядок, чего бы это ни стоило!

 

Градация

До вечера я думал, что делать.

Впрочем, это не совсем так: я знал, как поступить, стоило мне удостовериться в намерениях Аямэ. И даже последствия — для меня лично, если я сделаю то, что должен сделать — были понятны в ту же минуту. Так о чём же я размышлял до вечера?

Ничто не мешало попрощаться с Юки и Брайном — и сесть на ближайший катер. Я был уверен, что стоит мне отметиться об окончании командировки, как меня будет ждать транспорт с Рейнером на борту. И потом можно совершенно спокойно заниматься камиллами. И не важно, что будет на станции!

Но я сильно сомневался, что реформы, задуманные Аямэ, ограничатся «Тильдой-1». Идея была в том, чтобы ужесточить наказания, верно? Для всех. Убрать «фактор неопределённости» и закончить «игры в прощение». Это значило, что все, кто оступился, будут наказаны как следует, без «вторых шансов».

Вряд ли Рейнер сильно расстроится, лишившись своего поста, и вряд ли генерал Телжан будет плакать, расставшись с плашкой… Но они были на своих местах. И не нужно было ничего менять в этом направлении, да и в других тоже!

Так считал я. А что думал временный Глава?

Нужно было «всего лишь» пойти к нему и попросить поступить поперёк всех принципов и привычек. Фактически, он должен будет полностью поменять свою жизнь — ради моих преставлений о том, как правильно? Как-то не очень хорошо это выглядело…

Хуже всего, я сомневался в его объективности. Он честно признался, что неравнодушен ко мне, и это «его проблема». Теперь я понимал, что это значило. Конечно, ни о какой плате и речи не было (вообще, подумав об этом, я сначала покраснел, а потом побледнел — СПМ и цензура сильно меня испортили!) Но всё равно чувства ко мне могли влиять на его решение — игнорировать вероятность этого было тем более неприлично.

«Загребать жар чужими руками» — вот как это называлось, вспомнил я старую пословицу. Ну, вот теперь я действительно понимал, то она значит!

Однако попробовать стоило. Просто обозначить своё предложение — и пусть он выбирает. И я знал, с чего начать.

— Можно спросить вас о кое-чём? Это важно, — добавил я, поздоровавшись.

Временный Глава ничем не выдал своего удивления, а ведь мы виделись и общались только в день моего возвращения на станцию, и потом лишь раз, когда он уточнял, что задержусь. Ну, ещё было «официальное извинение». И вот через два месяца мы увиделись снова, и теперь уже по моей инициативе.

— Спрашивай, — разрешил он, выключая настольные экраны и откидываясь на спинку кресла.

— Ты знаешь о проблеме «А-М-112»?

— Да, — кивнул он и добавил, предупреждая мой следующий вопрос:

— Знаю с самого начала. Я был среди тех, кто голосовал.

— Я могу узнать, как?

Он помолчал немного, как будто вспоминал.

— Сначала за сохранение секретности… Голосование проводилось каждый месяц. И после каждого случая тоже.

— И ты голосовал «за» секретность, — уточнил я.

— Да. До того, как погиб Когоут. После этого было три голосования, и я был «против».

— А… я?

— Ты имеешь в виду, идея привести кого-нибудь вроде тебя? — он усмехнулся. — Хорошая идеи! Я был «за».

— Но насчёт секретности ты был «против»? То есть ты считаешь это плохой идеей?

— Я считаю, что это был выбор из двух зол, — и временный Глава внимательно посмотрел на меня, как будто моя реакция на его ответ значила очень много. — Тогда это выглядело так. А теперь я считаю, что Мид хотел именно паники. И камрад Кетаки поступила наилучшим образом. Хотя тогда это выглядело иначе… Рэй, зачем ты пришёл?

Я отвернулся, чтобы случайно не столкнуться с ним взглядом. Но так сразу ответить не получалось…

— Рэй, если ты ищешь объяснение её поступкам, то тут всё просто, и ты сам это знаешь. Она угадала с методом — когда мы искали Мида. Приняла очень непростое решение. Так или иначе, оно было неправильным. Она выбрала вариант наиболее опасный для неё. Но дело вовсе не в этом! Она решила, что эта исключительная ситуация даёт ей право применять тот же метод. Понимаешь? Инструмент, сработавший один раз, был применён для совсем другой ситуации. Она должна была рассказать тебе всё сразу после того, как приняли поправку. Но она предпочла играть по тем же правилам. И проиграла. Это не самый редкий случай… — он вздохнул, обрывая себя на полуслове. — За последний год она выдержала колоссальное давление! Легко смотреть со стороны, голосовать, оценивать… Критиковать. А быть внутри… Она ошиблась с тобой, но была права во всём остальном.

«Знал ли он о поправке «Т-191-006»? — подумал я. — Нет. Не мог. Не мог знать — и болтать со мной за чаем. Если он знал, он бы мне обязательно рассказал. Не такой он человек, чтобы…»

— Она поправится? — осторожно спросил я.

Он пожал плечами.

— Главой Станции ей уже не быть. Но в Администрации ей будут рады. Лет через десять она сможет спокойно баллотироваться в Квартеры. Люди предпочитают помнить хорошее, а насчёт неё есть, что вспомнить.

— А ты?

Он встрепенулся, как будто ждал этого вопроса.

— А что я?

— Что ты будешь делать после выборов?

— То же, что и всегда: вернусь в эксперты. А может быть, поработаю Квартером — посмотрим, как всё пройдёт. Если понадоблюсь, то поношу ещё этот комбо, — и он любовно пригладил серую с узкими вставками форму.

— Знаешь… Я считаю… Я думаю, что тебе надо задержаться.

Он картинно приподнял брови.

— В каком смысле?

— Тебе нужно выставить свою кандидатуру. На голосование. На пост Главы Станции.

Он рассмеялся, а потом забарабанил по столешнице, как от восторга.

— Ты серьёзно хочешь этого?

— Да. И не только я.

— То есть?

— Аямэ собирается сделать курс на ужесточение наказаний. Чтобы камрад Кетаки никогда больше не смогла работать в Администрации. И не только она… Рейнер и многие другие. Чтобы не было «лишних» шансов. Ну, это так называет.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился он. — Я смотрел всё передачу. Она ничего такого не говорила! Она всегда была достаточно резкой, но не настолько же!

— Она призналась мне потом, после, — пояснил я. — Речь произнесла — явно готовится… Она очень хочет этого, всерьёз…

— Весело, — фыркнул временный Глава. — И если она победит… Ну, если у неё такие планы, то… — он задумчиво пригладил волосы.

— Я разу подумал про тебя, — признался я, и отчего-то сразу полегчало. — Если ты не можешь, то хотя бы подскажи, кто ещё мог бы…

— Никто, — резко ответил он и поморщился. — В этом году всё должно быть просто. У Аямэ нет серьёзных конкурентов, потому что после кризиса их не бывает.

— А ты ничего не обещал…

— Я никогда ничего не обещаю, кроме того, что должен, — отрезал он. — Все понимают, что лишние конфликты тут не нужны. А если я выставлю свою кандидатуру, то начнётся такое… Ты даже представить себе не можешь!

— А если не выставишь, то победит Аямэ, — печально закончил я.

— Однозначно. И начнётся реакция. А потом всё откатится назад. Знаешь, я уже видел такое… Это нормально. В принципе.

— Значит, ты… не… — я встал с кресла. — Тогда прости за беспокойство…

— Сиди, — вздохнул он. — Скор ты на выводы! Такие вопросы с наскока не решают. Ты сам этого хочешь, верно?

— Да, хочу, — ответил я, продолжая стоять.

— Значит, будешь мне помогать. Задержишься на станции до выборов. Начнёшь работать в моей команде. И будешь делать то, что я скажу — без самодеятельности, хорошо?

— Хорошо, — кивнул я, пряча победную улыбку.

«Значит, ещё не всё! Значит, поборемся!»

— Ну, что… Поздравляю с началом избирательной кампании! — временно исполняющий обязанности Главы станции «Тильда-1» Ниул Ярхо вышел из-за стола, подошёл ко мне и протянул руку для рукопожатия. — Давай прикинем, что у нас есть.

КОНЕЦ ДЕЛА № 8