Черри Уайлдер родилась в Новой Зеландии, много лет прожила в Австралии, а затем перебралась в Западную Германию. Рассказы писательницы публиковались в журналах «Issac Asimov's Science Fiction Magazine», «Interzone», антологиях «Новые ужасы» («New Terrors»), «Темные голоса. Выпуск 2» («Dark Voices 2») и других.
В числе крупных произведений Черри Уайлдер роман «Вторая натура» («Second Nature», 1982), фэнтезийная трилогия, начинающаяся с романа «Принцесса Чамелна» («А Princess of Chameln», 1984), и роман в жанре хоррор «Жестокие замыслы» («Cruel Designs», 1988), действие которого разворачивается в Западной Германии.
Несмотря на то, что представленный ниже рассказ впервые был напечатан в научно-фантастическом журнале, это мощное, вселяющее ужас произведение повествует о холокосте.
Два младших ребенка немецкого прозаика Августа Фуллера прожили в Калифорнии восемь лет. Их матушка Вики, вторая жена писателя, при первой же возможности улетела к мужу. Но взять с собой в Германию детей она не рискнула — в стране царили разруха и голод. Поэтому до конца 1947 года они оставались в семье школьной подруги Вики, Эстеллы Барт О'Брайан, и вернулись на родину только тогда, когда Люси уже год отучилась в колледже, а Джо закончил восьмой класс.
Чтобы улететь на родину, пришлось задействовать все мыслимые и немыслимые связи. К всевозможным привилегиям и особому отношению дети привыкли, ибо их отец мог творить чудеса. Во время войны папа поддерживал с ними связь письмами в конвертах со штемпелем Португалии и полевой почты США. Всего дети получили около пятидесяти, написанных по-немецки, только более удобочитаемым латинским шрифтом. Вики бережно хранила письма: потом можно будет их опубликовать. Время близилось к Рождеству, и дети летели в самолете с женами американских летчиков. И делились друг с другом воспоминаниями о детстве в стране отцов.
— Ты помнишь Рождество? — спрашивала Люси. — А дом в канун Рождества?
Самой ей никогда не забыть северного Рождества. Навсегда в душу запали стужа, приятное тепло дома и ожидание праздника в свете горящих свечей.
— В доме пахло печеньем, — вспоминал Джо. — Лестницу украшали зелеными ветками. А на кухне нам разрешали вырезать рождественское печенье. Тетя Хельга сидела на углу покрытого клеенкой громадного стола и молола кофе для папы на ручной мельнице.
— Правда? — удивилась Люси. — А я помню, что прихожая была слишком узкой, особенно зимой — все эти шубы и сапоги. Еще там стояла напольная вешалка с зеркалом, которую папа называл «болгарской жутью». Хотя мне она даже нравилась, потому что на зеркале была нарисована какая-то дама. А перечисли-ка комнаты, которые ты действительно помнишь, и жильцов, в самом деле сохранившихся у тебя в памяти.
— Папа в кабинете, — тут же сказал Джо. — Это просто. Он разрешал мне затачивать карандаши и вращать глобус. Ведь папин кабинет наверху?
— В мезонине, туда вела лестница; а еще на папину дверь вешали рождественский венок.
— Так. Я помню, как мама внизу звенела в маленький серебряный колокольчик — в комнате с синими занавесками, где обычно ставили елку. Припоминаю, как в столовой тетушка Хельга резала гуся. Теперь перейдем на второй этаж. Тут уже все как в тумане. Ну… в спальне на северной стороне дома — Гаральд. Как-то раз я стоял и смотрел в окно на группу людей в черном, которые шли с цветами в руках. Он сказал: «Траурная процессия. Хоронят кого-то». Больше ничего не могу вспомнить.
— Я спала одна, — продолжила воспоминания Люси, — потому что бедняжка Розвита уехала учиться в университет. И спальня целиком досталась мне. Она напротив той, где спали вы с Гаральдом.
Их сводная сестра Розвита вышла замуж за декадентского художника Ганса Мольбе и умерла вдали от родины, в Париже, в 1940 году. А их брат по отцу Гаральд, отсидевший за свои левые взгляды, теперь работал над созданием газеты в американской зоне.
— Я помню день свадьбы Розвиты. — В голосе Джо послышались стыдливые нотки. — Мне пришлось надеть бархатный костюм. Вот черт, это единственное воспоминание!
— А я хорошо помню. У Ганса была бородка и галстук-бабочка. Гаральд перебрал шампанского, и даже папа выпил лишку. Мама средь бела дня надела длинное вечернее платье. Тетя Хельга так убегалась, что уселась в плетеное кресло под дубом, где у нее случился нервный срыв.
Теперь она начинала понимать, какой роковой, обреченной на неудачу и тевтонской была свадьба. Мужчины постарше нарядились в черные сюртуки и цилиндры. Пошатывавшийся Гаральд взобрался на кованую садовую скамейку и обвинил отца в буржуазных наклонностях. Папа оставил речь сына без внимания и лишь сказал по-английски: «Я — олицетворение сего».
Люси с удивлением обнаружила еще одно воспоминание. Она вышла из ванной комнаты на втором этаже, взгляд упал на залитую солнцем лестницу. Тетя Хельга взяла ее под руку. Она уже оправилась от приступа и возвышалась над Луизой с ненапудренным лицом и влажными волосами. «Твой папа такой наивный, — прошептала она, — такой простодушный. Те люди внедряются в наш дом…» Какие такие те люди? Тогда Люси понятия не имела, но сейчас понимала, что на свадьбе присутствовало несколько нежелательных личностей. Артисты, социалисты и — самолет нырнул в воздушную яму — евреи. Мама ведь наполовину еврейка, именно поэтому им пришлось эмигрировать.
Тогда тоже задействовали связи. Папа принял решение остаться, о чем объявил в письме № 4, отправленном из Лиссабона в декабре 1939 года. Он должен оставаться в немецком языковом пространстве. Нацисты оставили его в покое после формального ареста 1941 года; найдя пристанище в землях Шлезвиг-Гольштейн, отец писал, но ничего не издавал, ожидая, когда возродится свободный дух.
— Еще я помню замечательное местечко — чердак, — продолжал Джо. — Там у нас был Geheimbutze. где мы вместе с игрушечными зверюшками и куклами устраивали рождественский праздник. Помнишь, там был старый портняжный манекен — дама без головы и без рук. И маленькая дверца, оклеенная обоями.
— Боже Всемогущий! — Люси закатила глаза. — Вот что ты, оказывается, запомнил, Bruderherz.
На самом деле Люси тоже прекрасно помнила душное и пыльное помещение под самой крышей, где играла в дочки-матери. Портняжный манекен всегда ее немножко пугал.
И вот самолет приземлился на холодный бетон Рейн-Майна. Кругом радовались встрече жены и их мужья, служащие ВВС США. Джо был в безукоризненно отутюженных брюках с отворотами, а Люси — в плиссированной юбке и капроновых чулках. Теперь они оценили пальто и сапоги, которые показались им в Калифорнии столь неуместными. Дети настороженно оглядывались по сторонам, рассматривая первых штатских немцев. Сквозь толпу, покачиваясь, пробирался высокий истощенный мужчина в пальто с деревянными пуговицами, из-под которого виднелся очень потрепанный синий костюм. Его остановил офицер военной полиции, и длинный высокомерно махнул ему документами. Люси подумала, что вот прямо сейчас помрет.
— Гаральд!
Он казался таким старым. И ужасно худым. А его немецкий понять было так сложно.
— О-го-го, вы только посмотрите! Парочка американских баловней!
Он по очереди пожал им руки, причем сжимал до боли.
— Где мама? — допытывался Джо. — Где папа?
— Ваша мать все еще не сменила водительские права, — отвечал Гаральд. — И вы думаете, что папа появится на людях? Нет, нет, mein Lieber, сию неприятную обязанность возложили на меня.
Неохотно Люси признала, что обязанность в самом деле была весьма неприятной. На то, чтобы выбраться из здания, ушел целый час. Гаральд затолкал их в дряхлый «опель», и мимо разрушенных заводов и насаждений молодых елей они поехали в небольшой городок Брайтбах. Вот и длинная высокая стена розоватого камня с железными воротами, через которые видны надгробия и серые памятники. День выдался совершенно безветренным, сумрачным и холодным, но снега не было. И вот перед ними дом в глубине длинного и узкого участка.
— Фридхоф-штрассе, — возвестил Гаральд, обращаясь к молчаливым пассажирам. — Кладбищенская улица.
Высокая женщина с пепельными волосами мела выложенную камнями дорожку.
— Это тетя Хельга, — сказал Гаральд. — Фрау Фуллер-Кранц.
— Что случилось с дядей Маркусом? — спросила Люси.
Она знала, что тетя вышла замуж поздно; дядя Маркус пришел с войны и вскоре умер.
Гаральд поскреб затылок.
— Что ж, я вам прямо скажу, — решил он. — Дома вы услышите массу уклончивых ответов и вздора, но, клянусь, я не стану болтать чушь. Бедный старина Маркус вернулся с войны…
— Он был нацистом? — уточнил Джо.
— Нет. Конечно же нет! — рявкнул Гаральд. — Он был славный парень, сын книготорговца из Франкфурта. Его призвали в вермахт. Ему повезло вернуться с русского фронта в июле сорок пятого. Через неделю он покончил жизнь самоубийством.
— Прямо в доме? — шепнула Люси.
— Повесился на лестнице, — ответил Гаральд. — Он был болен, изнурен… Не знаю…
— Папа был дома? — спросил Джо.
— Нет, — покачал головой Гаральд. — Он все еще жил на даче среди северных лугов. Хельга как раз приводила дом в порядок к его приезду.
С чемоданами в руках дети двинулись по дорожке к дому, а Гаральд остался возиться с машиной. Люси остановилась, не в силах идти дальше. Она потирала руки в перчатках и все глубже натягивала на уши синюю шерстяную шапочку. Трава засохла, деревья стояли голые. Где же мама? Почему не выходит их встретить? Ведь они не виделись целую вечность, почти так же долго, как и с папой. Как тяжела разлука!
Дом был большим и высоким, темно-желтая штукатурка кое-где потрескалась, обнажив кирпичную кладку. Ставни шоколадного цвета были откинуты к стенам, а в центре, над входной дверью, нависал обширный балкон того же коричневого дерева. Люси отлично помнила и балкон, и ящики с вечнозелеными растениями. А дальше — папин кабинет. И вдруг на Люси нахлынуло чувство глубокой любви… Наконец-то…
Она бросила взгляд на неряшливую живую изгородь из болотного кипариса и в брешь между ветвями заметила фигуру какого-то оборванца в черном. Среди бурьяна и серых памятников петлял молодой человек — вильнул раз, другой и исчез, словно большая черная птица. Люси взяла чемодан и подошла к тете Хельге и Джо. Тетушка откинула со лба мальчика кудри и спрятала под вязаную шапочку. Схватила за плечи и держала на расстоянии вытянутых рук.
— О, он будет доволен! — подытожила осмотр она. — Наконец-то здесь Иоахим! Иоахим, младший сын!
Только теперь Люси признала тетю и была потрясена. Лишь роскошные волосы остались прежними. Лицо Хельги вытянулось и усохло, на лбу залегли глубокие морщины. Она-была очень бледна, губы казались бескровными. Люси поняла, что тетя не пользуется никакой косметикой: лицо было без прикрас, словно она только что встала утром с постели, хотя она и принарядилась в синее шерстяное платье, а в ушах болтались серебряные серьги. Сама же Люси поверх основы для макияжа нанесла слой пудры и подкрасила губы розовой помадой с мятным вкусом. Тетя Хельга повернулась к ней, взглянула на племянницу, поджала губы и со вздохом оглядела с ног до головы.
— Итак, Луиза…
Она быстренько обняла племянницу.
— Проходите.
Тетя отошла, махнув метлой, а дети подняли чемоданы и двинулись к дому. В тесной маленькой прихожей, рядом с «болгарской жутью», заливаясь слезами, их встретила мама. С радостным воплем Джо бросился к ней.
— Тсс! — шикнула на него Вики Фуллер. — О милые мои, мои дорогие…
Люси тоже ринулась обняться с мамой, вспомнив наконец, как прежде обстояли дела. Из-за папы их день-деньской утихомиривали. Но какое сейчас это имеет значение, коль скоро у них есть мама, их собственная, прекрасная, словно сошедшая с зеркала той напольной вешалки особа, по-девичьи тонкая и гибкая, с темными глазами Джо!
— Где папа? — закричал Джо, сбрасывая пальто. — В кабинете? Бегу наверх!
— Шшш! — Это вошла тетя Хельга. — Наверх ты можешь подняться спокойно и тихо.
Она рассмеялась.
— Бедный Август — к нему ворвется такой верзила!
— Иди, — мягко улыбнулась мама. — Иди, Джо, ты помнишь дорогу?
Джо с грохотом понесся по лестнице, Люси было последовала за ним, но тетя Хельга остановила ее, поймав за запястье.
— Сначала он, — сказала она. — Пусть сперва сходит Иоахим. Ты должна умыться, Луиза. Твой папа не любит пудру.
Люси стряхнула тетину руку. И обратила внимание на то, что мама тоже косметикой не пользуется. А еще она знала, что от мамы помощи не дождешься. В подобных случаях она никогда не вступалась за детей.
— Пошли-ка, — позвала Хельга, — Ты похожа на шлюху, которая бегает за американцами.
— Хельга! — Тетины слова потрясли маму.
Люси легко взбежала по ступенькам, даже не обернувшись на женщин. Вот и дверь в кабинет, она приоткрыта. Осталось только войти.
Джо остановился, не доходя до большого письменного стола, за которым сидел отец. Люси показалось, что папа вообще не изменился. Он выглядел абсолютно так же, как на фотографии с суперобложек: густые белые волосы, седые с сорокалетнего возраста, широкое кроткое лицо. Он дописал предложение и поднял глаза, весь такой робкий и обворожительный.
— Итак, вы здесь? — сказал он.
И протянул руки с каждой стороны кресла. Джо обежал вокруг стола и приник к родителю, Люси же приблизилась медленней. Пока дочь шла, отец не спускал с нее глаз.
— Кинозвезда, — констатировал он.
Он прижал к себе детей с двух сторон, и печаль исказила его лицо.
— Я думал, что уже никогда не увижу своих малышей.
— Папа, — шепнул Джо, — а Гитлер правда умер?
— Надеюсь, что да, — ответил Август Фуллер.
— Папа, а правда то, что рассказывают о лагерях смерти? — спросила Люси, чтобы не чувствовать себя отщепенкой.
Но, спрашивая, она уже чувствовала, сколь неуместен ее вопрос. Наверняка Гаральд, собственный ее брат, был жертвой одного из лагерей.
— Я бы сказал — да, — ответил отец. — Дети мои, это так. И страданиям не будет конца. Пятьдесят лет еще будут считать погибших и спорить, кто виноват больше.
— Папа, — сказал Джо, — хочу подарить тебе кое-что в честь встречи.
Они привезли с собой уйму всяких подарков. И сейчас Джо вытащил из кармана брюк головоломку из магазина дешевых товаров: крохотный шарик нужно было закатить тигру в глаз. Люси оставила их упражняться с игрушкой, а сама подошла к балконной двери. Вдалеке слышались детские голоса, доносящиеся то ли с заднего двора, то ли с детской площадки. Она взглянула на сад и подумала, что было бы здорово, если бы пошел снег.
В кипарисовой изгороди зиял просвет в два дерева шириной. Молодой человек в черном, может, тот самый, что ускользнул при их появлении, стоял среди кладбищенского бурьяна и не сводил с дома глаз. Люси видела черные кудри и бледное лицо. И длинное черное пальто наподобие шинели. Среди запустения виднелись опрятные, убранные цветами могилы и расчищенные граблями дорожки.
Тетя Хельга пришла за детьми.
— Время посещения закончено, — словно медсестра, сказала она.
Джо упрямился, как шестилетний. Хотел остаться с папой. Вырываясь из твердой хватки тети Хельги, он громко протестовал:
— С ума сойти! Да мы только что зашли!
Люси взглянула на отца. С кроткой, робкой улыбкой тот отложил в сторону головоломку и взял ручку. Тетя Хельга потащила упирающегося Джо вокруг стола. Папа сидел, словно под стеклянным колпаком, и не мешал сестре выдворять младшего отпрыска из кабинета. Тетя Хельга и Люси приказала:
— И ты! Ты тоже, Луиза!
Напоследок Люси взглянула в окно и увидела, что молодой человек в черном исчез. Вслед за теткой дети прошли в свои прежние спальни, которые некогда делили с Гаральдом и Розвитой. В общем-то, Люси нравилась ее комната, и она попыталась не думать о залитой солнцем спальне в доме О'Брайнов, украшенной рюшами и узором в горошек. Чемоданы уже подняли наверх, и Люси вместе с мамой принялась разбирать вещи, смеясь и рассматривая последние снимки из калифорнийского Окленда. Когда Джо переобулся в тапочки, ему позволили пойти осмотреть дом. Наконец мама села за пишущую машинку внизу, и тетя Хельга позвала:
— Луиза, пойдем со мной!
Они отнесли пустые чемоданы на третий этаж, где обитала тетя, затем поднялись еще выше, по узкой чердачной лестнице. Там была крохотная лестничная площадка с окном, которое выходило на шиферную крышу. Тревожно Люси глядела на перила, думая о дядюшке Маркусе. Длинный чердак был перегорожен на маленькие чистенькие комнатки, в которых сильно пахло нафталином. Именно здесь некогда находилось место их игр, возле перегородки стояли старый диван и большой платяной шкаф. В одном углу притаился портняжный манекен, обмотанный тюлем. На лестнице послышались глухие шаги, и появился взволнованный Джо.
— Мы здесь играли! — вскрикнул он. — Я помню!
— Ох, Иоахим… — тихонько вздохнула Хельга.
Стоя рядом с тетей, дети увидели серую полевую форму, разложенную на диване, рядом стояла пара поношенных сапог.
— Грустное место, — сказала тетя, — Мой бедный Маркус…
Подавленные, все вышли на лестницу, и тетя Хельга заперла дверь.
— Похоже на то, что играть здесь сейчас слишком холодно, — вздохнул Джо.
В пять часов все спустились в столовую, чтобы поесть ржаного хлеба с маргарином, сливового джема, жареных колбасок и противного кислого сливового пирога, украшенного сверху полусырыми сливами. Мама зажгла первую свечу на рождественском венке из еловых и сосновых веток, украшенных золотистыми шишечками. Из напитков дети смогли пить лишь воду, попробовав противного мятного чая и обезжиренного молока. Джо задумчиво повел рассказ о Дне благодарения, и тут тетя Хельга спросила: «Благодарение за что, собственно?» В половине шестого тетя воскликнула:
— Иди наверх, скорей наверх, крошка Вики, он ждет!
Вики понесла поднос своему мужу. Когда Джо хотел было последовать за матерью, тетя Хельга удержала его на стуле, положив руки мальчику на плечи.
— Тихо! — сказала она. — Нужно понимать. Это время принадлежит им двоим.
— А когда нам дадут хоть какое-то время побыть с отцом? — спросила Люси.
Ирония на лице Хельги сменилась ласковой улыбкой, и она смилостивилась:
— Думаю, вам будет позволено прогуляться вместе с Августом.
— Позволено?! — вскричал Джо. — Ты что?! Он мой отец, а не ты!
Тетя Хельга ударила Джо по лицу. Люси, вмиг сделавшись сильной, как супермен, вскочила со своего места, оттолкнула тетю и загородила собой брата.
— Как ты смеешь! — крикнула она. — Мама! Папа! Она ударила Джо по лицу!
Никто не появился. Кабинет и столовая были в разных концах дома. Тетя Хельга упала на стул и залилась слезами. Кипящий злобой Джо вскочил и выбежал из столовой.
— Я не должна была бить мальчика, — повернула она к Люси жутко заплаканное лицо. — Луиза, дитя мое, заботиться о твоем отце было так трудно. Создать ему условия для работы, оградить от помех.
— Джо пойдет к папе и маме, — проговорила Люси.
— Ох, Август отошлет его назад, — сказала тетя Хельга. — Это время принадлежит только ему и крошке Вики.
Она отхлебнула мятного чаю и продолжала:
— Мне казалось, что я умру, когда пришли его арестовать. Август вел себя так храбро. Нас предупредили, мы всегда были хорошо осведомлены. С пальто и шляпой он вышел на дорожку. Не хотел, чтобы они заходили в дом.
— Кто приходил за ним? — спросила Люси.
— Двое мужчин в мягких шляпах и плащах, — ответила тетя Хельга. — Август тогда сказал мне: «Что за штамп…» В нашем доме прятались беженцы, он жертвовал собой ради них. Он говорил с теми двумя мужчинами; я стояла в передней у двери; фрау Ротмайер с детьми убежала в сад за домом, а оттуда через живую изгородь пробралась на кладбище. Никто бы не стал там искать. Мы так поступали при каждой тревоге, только зимой бывало непросто.
Фрау Фуллер-Кранц снова заплакала, лицо ее сморщилось.
— Ох, Луиза, такой кошмар…
— Пожалуйста, ну пожалуйста, не плачь. — Луиза постаралась, чтобы ее голос звучал как можно более тепло и участливо. — С папой все в порядке. Все мы здесь.
— Целых тридцать шесть часов я ждала в президиуме Дармштадта, — рассказывала тетя Хельга. — Пошла в дамскую комнату в большом универмаге, там умыла лицо и руки. Съела булочку и выпила кофе. На автобусе вернулась домой, сюда, и сумела дозвониться до американского бизнесмена в Берлине, мистера Уолкера. Я сказала без обиняков: «Арестовали Августа Фуллера». Несколько часов я проспала прямо в одежде, как вернулась домой, но фрау Ротмайер меня разбудила. Я переоделась, села на велосипед и принялась кружить по Брайтбаху: съездила в полицию, в мэрию, к очень культурному человеку, члену Трудового фронта, интеллектуалу, у которого была вилла в Штейнберге. Мне кажется, все вместе помогло. Через три дня Августа освободили. Тогда, осенью сорок первого, мы решили перебраться в Шлезвиг-Гольштейн — в маленький домик на Мариенсе.
— Ты спасла папу, — сказала Люси. — Ты очень смелая, тетя Хельга.
Наконец-то тетя улыбнулась. Они сидели в тишине, не спеша убирать со стола. На улице было темно, комнату освещала лишь одна-единственная свеча в рождественском венке. Отопление не работало, дом сковал холод. Издалека доносилось однообразное постукивание, словно плотник чинил какой-то соседний дом. Вдруг раздался приглушенный расстоянием жалобный вопль и глухой звук удара.
— Ты слышала?
Спрашивать едва ли имело смысл; тетя Хельга, конечно же, ничего не слышала.
— Ей-богу, — сообщила Люси, — такое чувство, будто кто-то… упал.
Выражение лица Хельги сделалось стылым и неодобрительным, и она процедила:
— Похоже, Гаральд заморочил вам голову всякими печальными небылицами.
— Какими такими печальными небылицами?
— Довольно! — отмахнулась тетя Хельга, — Уберем со стола, и если ты будешь хорошей девочкой, то получишь рюмочку настойки из бузины.
Несколько ступенек вниз вели в кухню, где больше не пахло печеньем, вместо этого от плиты исходил сильный запах копоти. Всего было в обрез: и мыла, и порошка, и полироля, и спирта. Горшки и сковороды чистили песком. Когда они покончили с мытьем посуды, Люси открыла заднюю дверь и выглянула во двор. Ночь не была темной — пошел снег. Старые качели раскачивались ту-да-сюда, словно девятилетняя Луиза только что вбежала в дом.
«О, я помню…»
— Я зову это место детской площадкой, — сказала тетя Хельга. — Надо показать Иоахиму. Я развесила все огоньки, которые у нас нашлись. Когда я думаю о том, как мы летом украшали двор разноцветными фонариками, а в Рождество — гирляндами, то вспоминаю всех детей: Розвиту, Гаральда, Луизу, Иоахима…
— В доме были и другие дети…
— Да, маленькие Ротмайеры. Они были такими тихими и хорошими, но, когда в сумерках их выпускали побегать по двору, они носились как сумасшедшие. Этот двор с улицы не виден.
Тетя Хельга щелкнула выключателем, и вспыхнуло с полдюжины разноцветных лампочек, натянутых между бельевой веревкой и навесом. В компании призрачных детей, которые носились сломя голову, Люси прошлась по саду. Розвита умерла, Гаральд отощал и постарел, Джо сделался перемещенным лицом, а Луиза превратилась в Люси. Тетя Хельга окрикнула племянницу. Накинула ей на плечи старое пальто.
— Тетя Хельга, а что стало с Ротмайерами?
Стоявшая на верхней ступеньке тетка протянула руки к огням и площадке.
— Они спаслись! — воскликнула она. — Мы спасли эту семью, твой папа и я. Все они благополучно добрались до Палестины.
Люси осторожно прошла по лужайке, которую чуть припорошил снег, который пока не примерз к земле. Качели висели на железном каркасе, выкрашенном когда-то белой краской, которая теперь местами вздулась и проржавела. Дойдя до стены из розового камня, Люси обернулась и посмотрела на дом.
Холод пробирал до костей. Никогда еще ей не было так холодно. Люси дрожала, клацая зубами, лицо окоченело. Она не могла даже шевельнуться, не то что сойти с места. В необычном освещении дом выглядел странно, его расцветили красные и зеленые пятна фонариков. На крыше, неподалеку от железной лестницы, которой пользуются трубочисты, стоял человек. Среди гробового молчания человек шагнул вперед и упал лицом вниз, черными крыльями взметнулось пальто. Люси узнала звук: страшный жалобный вопль, сорвавшийся с его губ, когда он летел вниз, и влажный тяжелый стук упавшего на землю тела.
Она не двигалась, не могла ни позвать на помощь, ни ясно размышлять об увиденном. Постепенно вернулись обычные вечерние звуки. Тетя Хельга хлопнула дверцей буфета. Где-то вдалеке просигналила машина. Завыла собака. Дрожащая Люси бросилась к задней двери, на миг приостановившись заглянуть за угол дома. Тела на земле она не увидела.
Оказавшись в доме, она сняла пальто и по приказу тети выключила огни. Она двигалась словно лунатик. У передней двери зазвонил колокольчик.
— Гаральд пришел, — сказала тетя Хельга. — Пойди открой.
В передней Люси, задыхаясь, упала брату на грудь.
— Ну-ну! — попытался успокоить сестру Гаральд. — Почему ты так замерзла? Что тебя расстроило, Люси?
Он бросил книги и пальто в библиотеке, где спал. Потом отвел ее в теплую гостиную и усадил на диван.
— Что все это значит?
— Что за грустная история о том, как кто-то упал с крыши?
Гаральд все еще держал в руках портфель. Теперь он вытащил из него бутылку кока-колы и откупорил. Люси жадно глотнула газировки, словно ей предложили эликсир жизни.
— История в самом деле печальная, — отвечал Гаральд. — А также мистическая. На самом деле даже неизвестно наверняка, что он упал с крыши. Если же падение в самом деле имело место быть, тогда непонятно, что он там делал. Неприятно…
Он тоже хлебнул кока-колы.
— Видишь ли, дома никого не было. Папа вместе с Хельгой тогда жил в домике у озера. Я был в Терезиенштадте. И только в тысяча девятьсот сорок четвертом году старина Шульц, который прежде у нас садовничал, пришел к дому в поисках дров. И нашел его, распростертого на земле. Со сломанной шеей.
— Господи, кто же это был?
— Разве я не сказал? Бедный молодой Штейн. Соломон Штейн, брат фрау Ротмайер. Она порой уходила, чтобы встретиться с ним.
— Но разве никто не заметил, что он пропал?
— Конечно, на это обратили внимание, — горько сказал Гаральд. — Он числился в списках на депортацию, и в следующую облаву его должны были взять. Семья-то его уже давно сгинула.
— Он пытался укрыться в доме, — твердо сказала Люси.
— Возможно.
— И упал с крыши, — заключила Люси, пристально глядя на Гаральда. — Я слышала, как тело упало на землю. Я видела, как он падает.
Гаральд покачал головой:
— Ты не лучше папы с его кошмарами!
Люси поняла, что подошла к той черте, которую Гаральд преступить не мог; он сражался не со своим скептицизмом, а с ее неразумием.
Послышался радостный возглас:
— Дети! Хельга!
Это звала Вики. Держа под руку Августа, она медленно и величественно спускалась по лестнице. В честь особого торжественного повода папа изменил заведенный порядок. Мгновенная реакция не заставила себя ждать: явилась Хельга с бутылкой вина, Гаральд затопил печь. Все собрались в гостиной. Снова зажгли свечу в венке, включили радио — и полились звуки вальса Штрауса. Что это? «Утренние газеты»? «Вино, девушки и песни»?
— Нет! — воскликнул Август. — Это «Жизнь артиста»!
Но где же Джо? Люси взбежала по ступенькам и, миновав три пролета лестницы, заглянула в комнату брата. В тусклом свете ночника она увидела, что он калачиком свернулся на кровати и спал. Лицо казалось нездорово бледным, а лоб — влажным. Повернутые вверх ладони оказались выпачканы, густой слой грязи покрывал отвороты брюк. Люси потрясла его за плечо, пытаясь разбудить.
— Джо! Джо! Папа спустился вниз!
Джо посмотрел на нее невидящим взором — на Люси уставились два черных блестящих озера. Разбудить брата было всегда непросто.
— Ты здоров?
— Меня вырвало.
— Папа в гостиной. Ты будешь продолжать болеть или все-таки спустишься?
Покачиваясь, Джо встал с кровати и направился в ванную комнату. Он умылся холодной водой, и они вдвоем с Люси спустились в гостиную. Август был в прекрасном расположении духа и поддразнивал всех по очереди. Как они хохотали! Как смущалась Люси! Как из конца в конец комнаты метались остроты Гаральда! Мама примостилась на подлокотнике папиного большого кожаного кресла. Над каминной доской висела акварель, где была изображена миловидная женщина во фруктовом саду. Это Нина, первая жена Августа, мать бедной Розвиты и Гаральда. Она была школьной подругой Хельги.
Наконец тетю удалось уговорить подойти к фортепьяно, хотя она и утверждала, что инструмент расстроен. Тетя запела «Тихая ночь», и все робко и потихоньку подхватили рождественскую песню. Красивый, еще не ломавшийся альт Джо вторил прекрасному ясному баритону Августа и поставленному сопрано Хельги. Закончив первый куплет, все в изумлении остановились. Вики рыдала.
— Все кончилось, — утешал ее Август. — Теперь конец невзгодам. Мы вместе. Можно начать жить!
Сострадание охватило Люси. Бедняги, подумала она, бедные вы мои. Тетя Хельга заиграла «Ёлочку», и Гаральд вскричал:
— Вот оно самое! Вот то, что надо!
Потом, опьяненные теплом, вином и музыкой, они принялись за другие рождественские песни: «Каждый год приходит младенец Христос» и «Звоните, маленькие колокольцы», где в роли младенца Христа солировал Джо, который просился пустить его с холода в дом. Люси, Джо и мама а капелла спели «Белое рождество» и «Далеко, в яслях», но вскоре тетя Хельга играла уже одна.
Наконец решили сделать перерыв, чтобы передохнуть, и тут Джо спросил:
— Тетя Хельга, а что сталось с моим игрушечным тигром?
— Ох, Джо, — вздохнула мама.
— Знаете, он мне нужен, — объявил Джо. — А еще у меня были мишка и деревянная лошадка. Целая коробка игрушек, которые мы не взяли с собой.
— Тише, — шикнула мама. — Думаю, они где-то здесь.
— Иоахим, ты уже большой, — заметила тетя Хельга. — Зачем тебе понадобились игрушки?
— Я бы хотел отдать их детям беженцев, — краснея, заявил Джо. — Знаете, по радио передавали воззвание.
Все были удивлены, но сочли желание мальчика весьма достойным. Все, кроме Люси, которая знала наверняка, что Джо зачем-то лжет, причем весьма убедительно.
— Это делает тебе честь, Иоахим. — Голос тети Хельги был спокойным и осторожным. — Игрушек больше нет. Их уже отдали детям беженцев. Маленьким Ротмайерам, которые у нас скрывались.
Тут всю веселость как рукой сняло. Гаральд горячо начал:
— Они родились и выросли в Германии и вдруг в одночасье сделались беженцами. Роза, Бенни Ротмайер и дитя. Нечего сказать, не самое наше высшее достижение.
Август, готовый к борьбе, заспорил с Гаральдом, и дошло до того, что оба они раскричались. Что за жалкая организация! Натуральный фарс! Тут ничем не поможешь. Что, он винит Хельгу? Больше ответственности лежало на самой фрау Ротмайер. Чудо, что они все не сшили в тюрьме!
— Тетя Хельга! — вскричала Люси. — Ты же сказала, что они спаслись, что невредимыми добрались до Палестины!
— Такова их Земля обетованная, — сказал Гаральд. — Бедные маленькие дьяволята…
— Луиза, я тебе солгала, — ответила тетя Хельга. — Все это слишком грустно.
Семью Ротмайеров выследили и арестовали на окраине города, пока они ожидали машину, которая должна была отвезти их к швейцарской границе.
— Господи боже мой, что я могла сделать?! — заламывая руки, вскричала тетя. — Я помогла фрау Ротмайер застегнуть их пальтишки, надеть ботиночки. Вечером, когда я уже благодарила Всевышнего за спасение, позвонил герр Штейн, ее брат. Машина приехала слишком поздно… Он видел, как арестовали его сестру и детей. Бедняга, я думаю, что от этого разум его и помрачился. На следующий день я уезжала к Августу. Уже даже вещи собрала… На получение разрешения ушли недели.
— Ты уверена, что всех Ротмайеров… не стало? — прошептала Вики. — И матери, и троих малышей?
— Я уверен! — рявкнул Гаральд.
— Мы посылали запрос в Красный Крест, — с трудом проговорил Август. — Я писал в Америку. Надеяться бессмысленно.
Но все же с этого мгновения Люси стала надеяться. Теперь ее занимали окна, выходящие на дорогу. То и дело она выглядывала в окошки и видела, как они идут по дороге. Такие же тощие, как Гаральд, они шли, прижимая к себе игрушечного тигра, мишку и маленькую деревянную лошадку.
Эти грезы ей нравились куда больше снов, которые сделались стылыми и тревожными. Когда Люси смотрела на брата, то видела безжизненное выражение лица и шевелящиеся губы, словно тот беззвучно молился. В доме постоянно слышались постукивание, царапанье и такой звук, словно что-то сверлят, это продолжалось вновь и вновь, порой будто бы доносились голоса — то ли младенца Христа, то ли пропавших детей, просящих их впустить. По ночам она просыпалась от воплей отца, которому снились кошмары, и мать успокаивала его.
В канун шестого декабря, дня памяти святого Николая Чудотворца, возле двери кабинета все выставили по башмаку. Люси и Джо положат каждому тщательно выбранные подарки из американского магазина: мыло, носки, духи. Но что они получат взамен?
— Наверное, они пошутят, — решил Джо.
— Шшш, — тихонько прошептала Люси, совсем как мама или тетя Хельга. — В канун Рождества нас ждут самые настоящие дары…
Без четверти шесть было страшно холодно и темно, хоть глаз выколи. Еще пару часов электричество включать не будут, поэтому они положили подарки в башмаки и с помощью фонарика Джо отыскали свои собственные. Скоро тетя Хельга спустится вниз, чтобы при свете свечи растопить кухонную плиту. Дети уселись прямо на лестницу и уткнулись носами в апельсины. На них были свитера и брюки, а сверху еще и халаты.
— Я поеду домой, — заявил Джо.
— Ты не можешь так поступить, — сказала Люси, которая даже не стала делать вид, будто не поняла. — Ты еще маленький. И должен остаться с мамой.
— Она согласится со мной. — В голосе мальчика слышалась непреклонная решимость.
— У папы на тебя планы.
— Папа может приехать в Америку, чтобы повидаться со мной. Он тоже должен был уехать с нами тогда.
— Джо, они в самом деле стараются изо всех сил… даже тетя Хельга.
— Она плохая, — твердо стоял на своем Джо, сминая апельсин. — Это жуткое место. Подумай о дяде Маркусе и том бедолаге, который свалился с крыши.
— Это война виновата. Джо, ты должен остаться здесь.
— Да этот дом не лучше, чем концлагерь.
Эта фраза рассердила и возмутила Люси.
— Ты с ума сошел! — холодно решила она. — Ты хоть представляешь себе, каково было в тех лагерях?
— Да!
Тетя Хельга заскрипела ступеньками и вскоре обнаружила в своей старой синей бархатной тапочке подарок.
— Лавандовое мыло! — вскричала она. — Сколько лет я его не видала!
Гаральд вытеснил Августа из кабинета, где он принимал теперь корреспондентов. В обычный распорядок дня пришлось внести и другие изменения, поскольку дети готовились к поступлению в немецкую школу. Даже Люси придется год отучиться в гимназии перед тем, как она попытается поступить в университет. Мама натаскивала их в математике, а Гаральд — в немецкой грамматике. Общее мнение сводилось к тому, что отлично выучить немецкую грамматику настолько сложно, что Люси и Джо, возможно, никогда не преуспеют в этом, что помешает им претендовать на ряд профессий.
Август обнаружил, что Люси читала все его романы и в подлиннике, и в переводе. Он выкроил четыре часа в неделю, чтобы заниматься с дочерью литературой. Они спорили и весьма смело излагали свои мысли. А потом оба умолкли в изумлении: Люси потому, что говоривший был мужчиной и писателем, а Август оттого, что эта резкая, энергичная американка была его дочерью. Тетя Хельга, которая приходила прервать семинар, изобрела поговорку: «Дети превращаются в людей».
Нападало довольно много снега, и все радовались, потому что не всегда в Байтбахе выдавалось снежное Рождество. Самыми холодными месяцами были те два генерала, что некогда разгромили Наполеона: январь и февраль. Люси, которая как-то раз бродила по кабинету, выглянула из окна и обмерла. Тот молодой человек стоял сейчас совсем близко, прямо в саду, и смотрел на дом с таким страданием и ужасом, что кровь стыла в жилах.
— Папа, — прошептала Люси. — В саду кто-то есть!
— В чем дело? — уточнил Август. — Кто-то пришел за дровами?
Где-то из недр дома донеслось постукивание, нарастающая череда тихих ударов, звуки стали громче, а потом все стихло. Люси была уверена в том, что стук слышат все.
— Я вижу молодого черноволосого мужчину, — быстро проговорила она. — На нем длинное черное пальто… на котором какое-то желтое пятно неправильной формы.
У Августа вырвался испуганный возглас, и он заторопился к окну. Теперь они смотрели вместе, но молодой человек исчез. Они глядели на нетронутый снег.
— Это Штейн, молодой Штейн, — сказал Август. — Он носит Звезду Давида.
— Он пришел с кладбища, — заметила Люси.
— Там он похоронен, в дальнем конце, где еврейское кладбище, обособленное от остальных могил. Похоже, что там он был похоронен последним, когда его нашли… за домом.
Август рухнул в кресло возле балконной двери и обхватил голову руками.
— Он мне снится, — рассказывал он. — В кошмарах. Я вижу его на дорожке и бегу навстречу со словами: «Зайди, войди же…», но он отворачивается, потому что мой дом проклят. Вся моя жизнь, моя работа, моя страна, все проклято…
— Ты слышишь… стук? — спросила Люси. Голос ее стал очень низким.
— Да, — подтвердил Август. — И царапанье, и будто бы кто-то что-то грызет… крысы и мыши разгулялись в подвале…
— Ох, папа! — вскричала Люси, обнимая отца. — Все снова станет хорошо. Все будет хорошо. Завтра канун Рождества!
Она снова взглянула на заснеженный сад и вдруг вскрикнула. Теперь там стоял не молодой Штейн, а ее брат Джо. Он бросил снежок, который приземлился на балконе. В следующий миг показалась тетя Хельга, которая прогнала его. Люси поняла, что ее крик доконал папу, который не выносил громких звуков. Покачивая красивой головой, он вернулся за письменный стол. На сегодня урок литературы был окончен.
Куда же поставить рождественскую елку? В комнате с синими шторами на первом этаже печатала Вики, так что Гаральд установил елку в столовой. Тетя Хельга разогнала всех и принялась за дело.
Ближе к вечеру Люси сидела с матерью в комнате с пишущей машинкой, и к ним присоединился Джо. По случаю Рождества все нарядились. С Джо явно было что-то не то. Он подрос на два дюйма, лицо стало худым, он странно сжимал зубы, когда говорил. Взрослые в присутствии Люси употребляли словосочетание «пубертатный период», что вовсе не рассеивало подозрений сестры. Может, и пубертатный период, но явно и еще что-то. Вот он сидит с ними, немного похожий на Гаральда, и листает копии отцовских писем в Америку.
Они ожидали явления младенца Христа. Заглянул Гаральд. Забрал упакованные в оберточную бумагу подарки, чтобы положить под елку. А еще заставил всех искать ключи тети Хельги, которая перевернула весь дом вверх дном в поисках связки. И спросил, готовы ли их номера: и Люси, и Джо, как младшие, должны были читать вслух во время праздника.
— Тебе нечего бояться, — сказала мама, когда ушел Гаральд. — Я уверена, что вот Люси совсем не боится.
— Это я-то боюсь? — презрительно бросил Джо. — Бояться прочесть что-то этим вот…
Но тут ему стало стыдно, и он обнял маму. Теперь заглянула тетя Хельга:
— Вики… Вики… Ты должна помочь!
И шаловливо улыбнулась детям.
— А вы подождите, когда зазвонит маленький серебряный колокольчик.
Когда они остались одни, Джо вскочил на ноги и заявил:
— Мне всегда казалось, что для девчонки ты слишком бесчувственна и способна выдержать что угодно.
Его манера общения была странной; Люси понимала, что он просит о помощи.
— Вот, — сказал он. — Прочти эту страницу папиного письма. Прочти им. Если ты не в состоянии сообразить, то Гаральд поймет, я уверен.
У него был еще один подарок: небольшая картонная коробка, кое-как завернутая в подарочную бумагу из Америки.
— А вот это подарок для всей семьи, — заявил он.
— Джо, Джо, если ты пошел вразнос, то зря, это глупо.
— Вовсе не вразнос, — отмахнулся Джо. — Совсем наоборот. Ты ведь тоже можешь сходить туда… куда и я. Ой, совсем забыл… Это для тети Хельги.
Он сунул руку в карман куртки и вытащил связку ключей. Затем подхватил мамину красивую муфту из вигоня и выскочил из комнаты. Люси услышала, как он поднялся наверх. И начала читать страницу из письма № 12, датированного ноябрем 1941 года.
«Я прячу книги, — писал папа, — чтобы спасти от огня, пожирающего нашу страну. Размышляю о тайниках в дачных поселках, в лесах, на чердаках и в подвалах по всей нашей земле, где мужчины и женщины доброй воли прячут тех, кого преследуют.
В нашем доме, который вы, я надеюсь, все еще помните, скрывается мать с тремя детьми. Я не могу назвать вам имена ребят. Когда опасность угрожает хоть самую малость, они убегают в маленькую комнатку под самой крышей. Они выучились сидеть очень тихо.
Я думаю о бесчисленных памятниках бесчеловечности, воздвигнутых по всей Германии фюрером и его приверженцами. Эти монументы тщеславию обратятся в прах и тлен. Лишь тайники останутся да память; души мужчин, женщин и детей, которые укрывались в них, останутся там навеки».
Люси была озадачена, ей сделалось страшно. Она стояла на краю бездны. Послышался какой-то звук — звон маленького серебряного колокольчика. Она медленно прошла через гостиную с упакованным Джо подарком в руках. Но прошмыгнуть в столовую незамеченной ей не удалось. Детей ждали все, включая папу. Ее глазам предстала прекрасная елка — как раз такая, какой Люси ее помнила: сверкающая огнями настоящих свечей. Она созерцала мерцающую серебристую мишуру, очаровательные безделушки из разноцветного стекла, целый сонм деревянных ангелочков и серебряную звезду на верхушке.
— Где Джо? — воскликнули все. — Ну где же он?
— Он пошел в туалет, — ответила Люси. — Перенервничал.
Все засмеялись. Тетя Хельга выдала поговорку, замечательно подходившую к этому моменту: «Eine schone Bescherung», что означает «Ну, как твои дела сегодня?»
— Люси, — позвал Гаральд, — в чем дело?
Люси по-прежнему стояла на том же месте, сжимая сверток. Сцена начала разворачиваться в замедленном темпе. Так плавно, что Люси смогла поверить во вмешательство неких высших сил.
Папа и мама стояли за своими стульями возле обеденного стола, заставленного тарелками со сладостями, апельсинами и орехами. Только тетя Хельга сидела и обмахивалась бумажным веером, отгоняя от себя очередной нервный срыв. Гаральд выхватил у Люси копию письма.
— Джо сказал, что ты поймешь, — прошептала она.
Медленно, чтобы не упасть, она двинулась вперед. Перед тетей Хельгой положила ключи, а потом поместила сверток в самый центр стола. Начала разворачивать оберточную бумагу и поняла, что ее догадка оказалась верна. Сверток пах устрашающе — прахом и разложением. После того, как руки касались обертки, хотелось скорее вытереть их. Голос прозвучал неконтролируемо громко:
— Это от Джо… для всей нашей семьи.
— Не хватает одного ключа! — воскликнула тетя Хельга.
— Что же, во имя всего святого?.. — недоумевал папа.
Люси открыла крышку картонной коробки, но смогла вынуть оттуда лишь одну вещицу, которую опустила на камчатную скатерть. Вещь была старой и очень грязной, к плюшу прилипли темные нити; это был игрушечный тигр. Гаральд издал звук наподобие рыка и быстро вывернул содержимое коробки. На столе оказались шесть ужасных и дурно пахнущих предметов.
— Это детские ботиночки. Их ботинки! — прогремел Гаральд, голос его сорвался.
Он поворошил детскую обувь и обнаружил, что некоторые из башмачков не пусты. Схватил салфетку и вытер пальцы. Потом вручил папе его собственное письмо.
— Что если фрау Ротмайер взяли одну? — предположил Гаральд. — Она пошла на встречу с братом, спрятав детей в укрытии…
— Невозможно, — сказала мама. — То, что ты говоришь, не представляется возможным. Дети…
После затянувшегося молчания папа очень тихо спросил:
— Хельга?..
Вдруг послышался громкий плеск, журчание все не стихало, и в столовой запахло мочой. Лицо тети Хельги приобрело пунцовый оттенок, с ней сделалась истерика, она то ли смеялась, то ли рыдала. Никто не посмел хлестнуть ее по щеке. Люси попятилась от мокрого ковра; с рождественской ели упал красный шар.
— Я ехала к Августу, — заговорила тетя Хельга. — Вещи уже собрала. Я ждала этого разрешения целую вечность…
Люси продолжала пятиться, пока не оказалась у двери. Папа и Гаральд разом заговорили. Она выскользнула прочь и взбежала вверх по ступеням: бесшумно и легко, словно летела. Выше и выше. Дверь на чердак была открыта, в замке торчал ключ. Она вошла туда, вдыхая запах нафталина; на чердаке было страшно холодно; окна заледенели морозными цветами. Джо прилепил к старой тарелке свечи; на кушетке лежали плед и меховая муфта. Люси тихонько опустилась на диван, и тут дрогнула дверь платяного шкафа. Оттуда показался Джо. Он сел подле сестры. Не смущаясь, они взялись за руки.
— Дверь была оклеена обоями, — сказала Люси. — Она задвинула ее платяным шкафом.
— Может, они всегда так делали, — предположил Джо.
— Ты украл ключ сегодня или вчера. Как же ты попал туда раньше?
— Через крышу. Вылез из окна на лестнице и влез через люк в крыше. Домик-то всегда был с секретами.
Джо мог упасть, подумала Люси. Пошел один, придумал, как пробраться в тайную комнату. Нашел детей. Худел, старился и молчал.
— …выломал доску сзади шкафа, — говорил Джо. — А потом попал в комнату. Вовсе не сложно. Я просто хотел найти коробку с игрушками.
— Соломон Штейн догадался, где они, — поняла Люси. — Он пытался их спасти. Хотел залезть к ним.
Тут Люси наконец заплакала; почувствовала, как по холодным щекам текут горячие слезы.
— Извини, — шепнула она. — Не могу не думать о…
Ледяной холод. Тьма. Они вели себя очень хорошо, сидели тихо, но в конце концов стали звать, стучать, скрестись, как мыши, которые вгрызаются в дом, пустой дом…
— Там очень плохо? — спросила Люси. — Могу я?..
Что она имела в виду? Сумеет ли она протиснуться в пролом? Сможет ли перенести то, что увидит? Она вспомнила о видении или предвидении Джо, который сидел за столом с мертвым взглядом. В итоге она открыла шкаф и посмотрела в щель. Тела двух старших детей, Розы и Бенни, он покрыл еловыми ветками, охапка поменьше схоронила останки малыша на истлевшей подушке. Все еще тяжелым был воздух. Комнатка была не больше буфета; свет проникал через уголок большого люка на крыше. Заглянув в комнату, можно было почувствовать, что им пришлось вынести…
— Она знала, что их мать никогда не вернется, — сказал Джо. — Бросила их и уехала заботиться о папе, никому не сказав ни слова.
— Не совсем так, — качнула головой Люси. — Наверное, все же сказала.
Она повернулась посмотреть на портняжный манекен, на который Джо накинул серый армейский китель.
— Я думаю, что она сказала дяде Маркусу.
Люси припомнила слова Гаральда. Маркус Кранц был славным малым, он покончил жизнь самоубийством вскоре после возвращения с русского фронта.
Потом Джо спросил:
— Что будет? Что они сделают?
Люси покачала головой. Она потеряла способность предсказывать действия взрослых. Отождествить себя она могла лишь с Джо и с мертвыми детьми.
Так они и сидели со свечой, ожидая, когда заскрипят ступеньки на чердачной лестнице.
Пер. М. Савиной-Баблоян