Становится все сложнее отслеживать успехи Чарльза Л. Гранта в разнообразных литературных жанрах, поскольку он продолжает писать и издавать приключенческие книги под именем Джеффри Марш, юмористическое фэнтези под именем Лайонел Фелл, книги для юношества под именем Стивен Чарльз, — и это только некоторые его псевдонимы. В жанре хоррор его последние романы, изданные под собственным именем, называются «В темных снах» («In a Dark Dream»), «Трюки» («Stunts»), «Что-то шевелится» («Something Stirs») и «Ворон» (Raven»).

Автор более ста рассказов, редактор бесчисленных антологий (последняя из них — «В тумане» («In the Fog»), Грант трижды завоевывал Всемирную премию фэнтези, дважды — премию «Небьюла» и получил премию Британского общества фэнтези за заслуги перед жанром.

Как становится понятно из названия, этот рассказ является еще одним образцом уникального стиля автора в жанре «тихого» хоррора. Впрочем, от этого он не становится менее жутким.

Холмы на северо-западе штата Нью-Джерси невысокие, очень древние, густо поросли лесами и по большей части охраняются государством. Меж этих холмов, которые штат содержит в чистоте и порядке, находятся детские лагеря отдыха и зимние курорты, озера естественного и искусственного происхождения, деревни, где жители только по радио и узнают, который сейчас год. Расположены они так далеко, что никакой нью-йоркский транспорт туда не ходит.

Трудно назвать эти места дикими по стандартам Дальнего Запада, однако они достаточно дикие, чтобы обыкновенный турист вел себя здесь осторожно после наступления темноты. Достаточно дикие, чтобы порождать полуночные истории о путниках, забредающих в чащу, но не всегда оттуда возвращающихся.

Эти истории воскресают при темнолунии.

Бывают ночи, словно созданные для поэтов, когда звезды выглядят совершенными на фоне совершенной черноты, воздух прохладен, речные воды струятся и взор охватывает все, кроме луны. Она может быть полумесяцем, может быть полной, расти или убывать, но всегда затянута дымкой. Серебристый свет становится серым, тени размываются, старики направляют свои стопы в ближайшую таверну или к домашнему очагу.

А путешественники выходят на прогулку, и наши истории начинаются.

Как и всякий другой, живущий здесь круглый год, Кейт Прайор читал неизбежную новость, неторопливо покачивая головой и не переставая удивляться тому, как могут эти городские жители быть такими безрассудными, такими непроходимо тупыми. Темнолуние — просто легенда, сказочка на Хеллоуин, но это не отменяет факта, что люди время от времени умирают. Он думал, что для них было бы очень полезным увидеть развернутую на две колонки фотографию оттаявшего по весне трупа, сжавшегося в комок в маленькой пещере, или наполовину обглоданной женщины под деревом, или лишившейся плоти семьи, не нашедшей защиты в своих палатках, в располосованных спальных мешках и разодранной одежде. Но хотя бы раз в год находится кто-нибудь, не желающий прислушаться к разумным предостережениям, и хотя бы раз в год истории возвращаются.

Не то чтобы сам он жил в грубо сколоченной бревенчатой хижине, колол дрова для печки, охотой добывал себе пищу и шил одежду из звериных шкур. Такие изыски Кейт оставлял для кинематографа и своих нью-йоркских друзей, считавших, что он живет как отшельник.

Многоквартирный комплекс «Гринвич Арме» куда больше подходил для того, чтобы питать ночные кошмары отшельника.

Его построили десять лет назад на заброшенной ферме, у двухполосного шоссе, в шестидесяти милях к западу от реки Гудзон. Семьдесят два двухэтажных строения из разноцветного кирпича в тени дубов, все еще пытающихся дорасти до карнизов; дюжина всяческих дополнений к этим строениям: лестница вверх, ведущая на узкий дощатый балкон, лестница вниз, к бетонной плите, притворяющейся патио. Почти две тысячи человек, думающих, что живут в деревне.

Уже наступил май, и небо окрасилось в синий цвет, больше подходивший глазам влюбленных. Кейт сидел в своей гостиной — стол, два кресла, белые стены, спрятавшиеся за книжными полками, — и ждал, когда вдохновение снова поманит его.

Снаружи, на двадцати ярдах поросшей травой и кустарником земли, между его домом и следующим, размещался мелкий красный пластиковый бассейн, сейчас оккупированный целой армией детишек. Они плескались, кричали и хохотали так громко, что Кейт не мог сосредоточиться на своем занятии, — он писал статью о фантазиях поэтов и пророков для журнала, о котором никогда в жизни не слышал, но который платил по пятнадцать центов за слово.

Кейт вздохнул и подумал, что, наверное, не стоит звонить Джейн и извиняться. Впрочем, он понятия не имел, нужно ли ей это. Хорошо, если бы такая необходимость имелась, — это означало бы, что у него есть еще шанс, но Кейт очень в этом сомневался. Их отношения завяли и застыли еще зимой и не оттаяли с приходом весны. Они оставались друзьями, иногда вместе пропускали рюмочку, Кейт даже заходил к ней время от времени, но инстинкты предупреждали его, что все закончилось. «Вероятно, — кисло подумал Кейт, — Карл Эндрюс окончательно вытеснил меня».

Он еще раз вздохнул, насмешливо-мелодраматично, встал и подошел к двери, чтобы посмотреть на играющих детей. Кейт насчитал восьмерых — все они пытались втиснуться в бассейн, не вставая на землю, уже мокрую и грязную. Внезапно двое — рыжеволосый и белокурый — с отвращением отшатнулись и вяло побрели в сторону Кейта. Они посмотрели вверх и замахали ему раньше, чем он успел отступить вглубь комнаты. Кейт вышел на балкон и оперся на перила.

— Привет, дядя Кейт! — Голоса пронзительные, обращение приятное, титул слишком почетный, но Кейт ничего не имел против.

— Джентльмены, — серьезно произнес он, кивнув в сторону остальных, — что, на пляже слишком много народу?

Мальчишки нахмурились. На обоих были одинаковые голубые спортивные шорты с золотистыми кантами. Грудь, ноги, руки голые и загорелые. Казалось, оба чувствуют себя неуютно, словно им сейчас очень не хватает карманов, куда можно засунуть руки.

— Ну что, ребята, хорошо провели вчера время? — спросил Кейт. — Видели в городе каких-нибудь чудаков?

— Нет, — ответил рыжеволосый Питер, старший из двоих. — Там ничего не было, кроме мертвых животных. Кости и куча картинок. Всякая чушь. Кому нужно смотреть на кости? — Он с отвращением поморщился и пошел домой, в квартиру на втором этаже, через одну от Кейта.

— Эй, ты не беспокойся из-за него, — сказал Кейт, увидев, что Филип потрясен дезертирством брата. — В наши дни трудно быть десятилетним. Обещаю, он повзрослеет.

Филип немного подумал и, уныло улыбаясь, пожал плечами:

— Он все еще расстраивается, что Дэнни ушел.

Кейт кивнул. Его страшно раздражали эвфемизмы, заменяющие слово «смерть», а когда их употребляли дети, он чувствовал себя беспомощным, и это раздражало еще сильнее. Дэнни Рамеро нашли на лесной дороге за школой. Его искали пять дней, и полицейские медики пришли к выводу, что он умер в результате воздействия внешних причин. И не важно, что температура на улице больше недели не опускалась ниже восемнадцати градусов, не важно, что тело нашли всего в восьмидесяти ярдах от школы; мальчик играл, упал, ударился головой о камень, а во всем остальном следует винить природу.

Так говорили в городе, и так написали в местной газете.

— Миссис Герман, — внезапно сказал Филип, — считает, что все эти животные прокляты или что-то в этом роде, потому что они не человеческие.

— Что-что? — Кейт моргнул и перегнулся через перила.

Мальчик повторил, и Кейт недоуменно подумал: что за учителей нынче выпускают из колледжей? С другой стороны, Джейн...

— Я думаю, она чокнутая, — заявил Филип.

— Ну... она немного странная.

— Ничего подобного, — ответил мальчик. — Она вампир.

— Как моя третья теща, только я этим не хвастаюсь.

— Да нет, я правду говорю, — произнес Филип, придвинувшись ближе, вытянув шею и щурясь на солнце. — Она настоящий вампир.

— Да брось ты.

— Правда! Она всегда опускает в классе шторы. Говорит, что не хочет, чтобы мы пялились на улицу, но я-то знаю, это потому, что вампиры не переносят солнца. И знаете, что еще?

— Нет, — ответил Кейт. — Что?

— Она никогда не уходит из школы!

— Да просто ты этого не видишь, — сказал Кейт. — Ты уходишь раньше, чем она.

Мальчик энергично замотал головой:

— Нет, честное слово! У нее нет машины, и она никогда не уходит! Правда. Я не вру.

Кейт терпеливо улыбнулся мальчику, который зачастую казался старше своих лет, и задумчиво потер подбородок:

— Слушай, Фил, ты же не думаешь, что мистер Боначек позволит одному из своих учителей...

— Ты знаешь, он прав.

Кейт нахмурился и возвел глаза к небу, насмешливо изображая, что ему помешали высказать Великую Истину. Фил метнулся в сторону, удачно увернувшись от вытянутой руки матери, и нырнул в дом. Мойра Лири была невысокой, изящной, несмотря на двоих детей, родившихся с разницей в год, и носила огромные солнечные очки, от которых ее глаза казались слишком большими и слишком невинными при темных губах, блестевших на ярком солнце. Кейт приветственно помахал ей.

— Значит, Герман — вампир, так?

Мойра прикрыла глаза рукой.

— Если не это, так что-нибудь другое, поверь мне. Пойми меня правильно, она знает свое дело, но иногда ведет себя так, словно явилась к нам прямиком из мрачного Средневековья.

— Я бы выразил сочувствие, — улыбнулся Кейт, — но тогда ты скажешь мне, что холостяки, особенно трижды разведенные, ничего не понимают в воспитании детей. В любом случае, что я вообще могу знать?

Она засмеялась:

— А над чем ты работаешь сейчас, Хемингуэй?

Кейту пришло в голову сразу несколько довольно пошлых ответов, но он их неохотно отверг. Пусть за два года жизни здесь он ни разу не видел ее мужа-торговца, пусть не сомневался, что Мойра неоднократно делала ему откровенные авансы, он предпочитал относиться к ней как к другу, не решаясь на большее. Впрочем, это не мешало ему время от времени бросать на нее голодные взгляды. Кейт усмехнулся, Мойра понимающе усмехнулась в ответ, и он рассказал ей про статью. Она снова засмеялась, отвела со лба челку и помахала рукой, прощаясь.

Кейт дождался, пока она уйдет, и вернулся за письменный стол. Бросив скучающий взгляд на календарь, он, вздрогнув, сообразил, что обещал Майку Боначеку рассказать в понедельник четвертому классу о своей книге, которую они читают,— об астрономии и НАСА. «Боже,— подумал Кейт,— язык мой — враг мой!»

Когда урок закончился, он признался себе, что все прошло не так уж плохо. Дети прочитали книгу и задавали неглупые вопросы. Поспорить пришлось только по одному поводу — отказу Кейта верить в летающие тарелки; дети — целых два класса, набившиеся в один кабинет, — слишком много смотрели телевизор и, конечно же, разбирались в этом лучше.

Но за пять минут до конца разговора в кабинете внезапно наступила тишина. Кейт машинально повернулся к двери и с трудом удержался от того, чтобы изумленно не открыть рот.

На пороге стояла миссис Герман. Почти шесть футов ростом, довольно грузная, в бесформенном ситцевом платье, давно полинявшем. Волосы черные, тусклые; лицо с такими резкими и угловатыми чертами, что кажется изможденным. Она была обута в прочные коричневые башмаки на шнурках, и Кейт мог поклясться, что ее темные чулки заканчиваются сразу над коленом, а удерживает их еще более темная эластичная подвязка, от которой на ноге остаются красные полосы.

Кейт не выдержал, глянул на Филипа. Тот ухмыльнулся. На лице было написано: «А я говорил!»

Джейн Дизанза вежливо улыбнулась:

— Да, миссис Герман?

Пожилая женщина не шевельнулась. Уперев руки с сильно выпиравшими венами в бока, она смотрела на класс.

— Я обхожу кабинеты по просьбе мистера Боначека. Прошу прощения, что помешала. Похоже, кто-то ковырялся в замке подвала. — Взгляд ее был суровым и обвинял без суда и следствия. — Это запрещено.

Дети ничего не сказали; Джейн ничего не сказала; Кейт беззвучно присвистнул и уставился в пол.

— Запрещено, — повторила она, кивнула и вышла.

Дети разом заговорили, но тут же смолкли, повинуясь

резкому окрику Джейн. В оконное стекло с жужжанием билась пчела. Зашелестели учебники, но тут наконец прозвенел звонок, и школьники окружили Кейта. Он, улыбаясь, пожал несколько рук и, когда последний ученик вышел, со стоном выпрямился.

Джейн обмякла на учительском стуле, бездумно покручивая темные прядки волос.

— Стерва, — сказала она. — Герман работает здесь так давно, что решила, будто школа принадлежит ей. Черт, Кейт, да никому и в голову не придет тащиться в этот дурацкий подвал! Ради всего святого!

Ему хотелось встать у нее за спиной, помассировать ей плечи, вернуть назад те дни, когда они вместе смеялись, не чувствуя никакой натянутости. Но хуже всего было то, что он отлично понимал, почему их отношения завершились. Три женитьбы, по четыре года каждая. Джейн имела полное право скептически усмехаться, когда он говорил, что «на этот раз все по-другому, не похоже на те, предыдущие». Она совершенно справедливо замечала, что он уже дважды говорил это (и вполне искренне), а в тридцать два года (и в его сорок) четырехлетний контракт никак не походит на обещание райского блаженства и гарантий счастливого будущего.

Кейт сунул руки в карманы и прислонился к доске.

— Она и впрямь выглядит достаточно странно, поневоле поверишь, что она была здесь всегда. Кстати, твой племянник считает, что она вампир.

— Это наверняка Филип. Питер лучше владеет уличным языком. — Она порылась в бумагах и спросила: — Как ты?

— Держусь, — негромко ответил он.

Джейн взяла карандаш и сильно постучала им по своему блокноту.

— Карл думает, что нам нужно как-нибудь собраться вместе. Двойное свидание или что-нибудь в этом роде.

Кейт кивнул. Похоронный звон. Завершающий удар.

— Конечно. Почему бы и нет?

Она потянулась за сумочкой, лежавшей в нижнем ящике стола.

— Предполагается, что я угощу тебя ланчем.

— Превосходно, — сказал он. — Никогда не жалуюсь на дармовую кормежку.

Кафетерий находился в середине главного коридора — белые деревянные стены, зеленая скользкая плитка на полу. Они встали в конец негромко болтающей очереди. Ученики хихикали и сплетничали, преподаватели изображали бесконечное терпение. Кейт вел себя стоически, машинально улыбался и гадал, почему он не безутешен, а всего лишь разочарован. Но прежде чем он успел углубиться в эти мысли, к нему подошел седой, согнутый годами мужчина в сером рабочем комбинезоне, с метлой в руках, и потянул его за пиджак:

— Парень, огонька не найдется?

— Ты пьян? — спросил Кейт.

Джейн резко обернулась, поджала губы и повернулась к ним спиной.

— Во рту не было ни капли, парень. С тех самых пор, как Герман нашла мой виски и взглядом заставила его скиснуть.

Кейт расхохотался и ткнул кулаком в костлявое плечо Стэна Линкхольма. Школьному смотрителю оставалось три недели до пенсии, и он мечтал провести остаток жизни дома, любуясь на грязь и беспорядок. Они познакомились в «Оленьей голове», единственном баре у шоссе, куда можно было дойти пешком и где тебя не пичкали музыкой кантри шесть вечеров из семи. Именно там Кейт и услышал все эти рассказы о темнолунии и об одичавших среди холмов собаках, которых туристы забывали тут летом.

— Так ты поможешь мне заработать рак или как?

Кейт вытащил спички. Линкхольм кивнул в знак благодарности, окинул кафетерий взглядом, презрительно фыркнул и вышел, бурча что-то себе под нос, — спина согнута, голова опущена, этакий обманчиво-хрупкий мужчина, выискивающий малейший намек на пыль.

— Он тебе нравится? — невинным голосом спросила Джейн.

Очередь наконец-то сдвинулась с места.

Кейт пожал плечами:

— Он рассказывает отличные анекдоты, время от времени угощает меня стаканчиком-другим и говорит то, что думает.

— Ах да, — усмехнулась Джейн, — он упомянул о своей стычке с милейшей миссис Герман.

«Стычка», — подумал Кейт, вряд ли подходящее слово для того, что больше похоже на полномасштабные военные действия. Стэн требовал, чтобы ему разрешили заходить в подвал, дабы проверять, удерживает ли еще фундамент здание; учительница же математики утверждала, что его утварь и бойлер находятся совсем в другом месте и ничто из документов, хранящихся глубоко под увенчанным шпилем главным зданием, не может представлять ни малейшего интереса для человека, который бреется не чаще двух раз в месяц.

Стэн твердо решил разорвать этот замкнутый круг, до того как выйдет на пенсию.

Следующие двадцать минут Джейн старательно уклонялась от вопросов Кейта про ее жизнь с Карлом Эндрюсом. В конце концов, когда Кейт понял, что начинает чрезмерно жалеть себя, он извинился, легко чмокнул ее в щеку и вышел на свежий воздух, чтобы немного успокоиться. Он стоял перед школой, прямо под шпилем, когда-то украшенным колоколом, а сразу перед ним начинался небольшой подъем, ведущий к шоссе; позади резко спускался крутой откос, а сразу за рядом толстоствольных вязов начинался жилой комплекс. Дома на пологих холмах старой фермы словно то опускались, то поднимались, а за ними под полуденным солнцем темнел густой лес.

Кейт прикурил и оглянулся на школу. Своего рода диковина, подумал он. Изначально в ней была всего одна комната, потом их пристраивали то с одной стороны, то с другой, модернизировали, школа раздувалась и расширялась вокруг центрального здания; обрамленное с двух сторон ивами, оно теперь походило на карликовую церковь Новой Англии. Кейту не нравилась школа. Безобидная, выкрашенная в белый цвет, полная детей, — но она ему не нравилась. Она выглядит так, думал он, словно строители знали что-то неизвестное всем остальным и пытались скрыть это, но скрыли плохо.

Он отбросил сигарету, не докурив. Кейт злился на то, что у него испортилось настроение, и равно винил в этом и себя, и Джейн. Он шел медленно, надеясь, что мозги хоть немного прояснятся, и, к тому времени как добрался до дому, уже был готов улыбнуться.

И улыбнулся, увидев дожидавшегося его Питера.

Вход в его квартиру находился сразу под сланцевой крышей. Дверь направо вела к соседям, дверь налево — к нему. Питер стоял на бетонном крыльце. Рыжие волосы растрепались, под глазами залегли тени.

— Привет, дядя Кейт. — Сказано неловко, отрывисто.

Кейт прислонился к дверному косяку.

— Сегодня ты прогулял школу, мальчик мой. Твоя мама знает, что ты уже дома?

Питер помотал головой и хмуро глянул на здание через дорогу:

— Миссис Герман хочет меня исключить.

— Что? Глупость какая, ты же только в пятом классе!

Мальчик едва заметно ухмыльнулся:

— Ну... я подложил ей на стул кнопку.

Кейт не удержался и захохотал. Неоригинально, глупо и унизительно для учителя, но он смеялся, обняв мальчика за плечи — здесь, в тени, прохладные, почти замерзшие.

— Просто поверить не могу! Господи, только не говори своей маме, что я это одобряю.

— Она меня убьет.

— Хочешь, чтобы я с ней поговорил?

Питер тут же отпрянул, радостно просияв:

— Правда? Поговорите?

— Конечно. Почему бы и нет? Но сначала ты сам должен ей сказать, а потом я приду и поговорю.

— Но мы идем обедать к бабушке.

— Вы все время ходите обедать к бабушке. Наверное, она чертовски хорошая стряпуха. Нет. Сначала рассказываешь ты, потом разговариваю я, или договор расторгается. — Кейт помолчал. — Высоко она подскочила?

— Это самое дурацкое. Она вообще ничего не почувствовала. Ей Элси Френке наябедничала.

Питер ушел раньше, чем Кейт сумел сказать что-нибудь еще. «Отлично, — подумал он, — кажется, меня только что обвели вокруг пальца». Кейт пожал плечами, протянул руку к дверной ручке и замер, увидев около замка глубокие царапины.

Он оглянулся, поискал глазами Питера, потом легонько толкнул дверь носком ботинка. Она медленно отворилась. Сразу направо была лестница, устланная тускло-золотистой ковровой дорожкой, которая отчаянно нуждалась в том, чтобы ее пропылесосили. Кейт прислушался, ничего не услышал и осторожно пошел вверх по ступенькам, не отрывая взгляда от тусклого света, не дававшего толком рассмотреть комнату наверху. Руки словно одеревенели, дышалось с трудом, и почему-то знобило. Кейт быстро поморгал, сглотнул и сказал себе, что нужно спуститься и вызвать от Мойры копов. Насколько он понимал, грабители, вандалы, убийцы все еще наверху, прячутся за креслом, в спальне, в кухне, за пластиковой занавеской в душе. Насколько он понимал, из квартиры вынесли все подчистую, и у него не осталось ничего, кроме того, что сейчас на нем.

Кейт дошел до самого верха и остановился.

Комната была двадцати пяти футов от двери до балкона и двадцати футов шириной. В ней было темно, занавески опущены, а все остальные двери затворены. Намного темнее, чем должно быть в майский день. И холоднее. Намного холоднее. Дыхание из пересохших губ вырывалось паром. Кейт передернулся, напряг левую руку и потянулся к выключателю. Щелкнул и подождал, но свет не включился.

Пробки, подумал он, пробки перегорели.

Глаза уже привыкли к темноте, и Кейт не увидел никаких разрушений. Все книги стояли на полках, стол не тронут, рукопись у пишущей машинки так и валяется в беспорядке.

Но холод никуда не исчез, и Кейт обхватил себя руками.

«Уходи, — подумал он, — уходи и оставь меня в покое». Но не мог понять, к кому обращается — к себе или к тому, кто вломился в его дом.

Кейт сделал шаг назад, и холод начал отступать.

Свет зажегся.

Кейт снова посмотрел в комнату и увидел, что шторы никто не опускал, а на ковер струится солнечный свет.

Он резко сел, уперся руками в колени и уставился на открытую дверь внизу. Кейт знал, что должно быть объяснение всему случившемуся. Он устал. Он переработал. Он расстроился из-за того, что потерял еще одну женщину. Вполне естественно, что мозг перегружен и наказывает его за плохое обращение. Преподает ему урок.

Это были вполне логичные рассуждения, и Кейт себя почти убедил, просидев на лестнице чуть не до заката. Потом встал, спустился вниз, закрыл дверь и обнаружил, что никаких царапин на ней нет.

Он быстро пошел прочь. Подальше от квартиры, вверх по холму к шоссе. Руки у него дрожали, и он сунул их в карманы, переходя на другую сторону улицы, где белые шары фонарей, реагируя на сумерки, уже заполняли жилой комплекс мягким светом. Под весенним небом тянулась гряда невысоких холмов; их неровные края с западной стороны переливались всеми оттенками — от серого до сверкающего розового. И пока Кейт шел по обочине, проходившие мимо автобусы и машины поднимали клубы пыли, отчего ему приходилось щуриться. Сумерки сгущались, и, когда фары исчезали из виду, казалось, что на их месте остаются черные пятна.

У Фрезьеров — в семейной закусочной, объединенной с бакалейной лавкой, — он съел безвкусный сэндвич, выпил четыре чашки кофе и, купив блок сигарет, засунул их под мышку. Перекусив и приятно пообщавшись у Фрезьеров, Кейт почувствовал себя лучше, но только вышел из закусочной, как вспомнил о своем обещании Питеру.

— Просто здорово, — пробормотал он и торопливо зашагал вперед.

В воздухе пахло дождем, поднимался ветер, шины мокро шелестели по асфальту. Чувство вины подгоняло, и Кейт уже перешел на легкий бег, но вдруг услышал, как взвыла и резко замолчала сирена, и остановился. Прикрывая лицо от ветра, он посмотрел в сторону школы. На подъездной дорожке стояли патрульная машина с крутящимися синими огоньками и фургон службы спасения с открытыми задними дверками, в который как раз задвигали покрытые белым носилки. Кейт посмотрел по сторонам, вихрем пересек шоссе и остановился у подножия поросшего травой откоса. Ему навстречу шел Карл Эндрюс.

— Карл, — сказал Кейт как можно нейтральнее, не отрывая глаз от фургона.

— Как дела, Кейт?

Карл был высоким, мускулистым и темноволосым. Его левая рука лежала на деревянной рукоятке револьвера, а в правой он держал планшетку с записями.

— Могли быть и лучше, я полагаю. Похоже, у вас неприятности?

— Мы с ними справимся.

— Да. Кто-нибудь, кого я знаю? Господи, только не еще один ребенок!

Эндрюс не шелохнулся.

— Мертв?

— Да. Мертв. — Эндрюс облизал губы. — Еще как мертв. Это Стэн Линкхольм.

— Ох... Боже мой! — Кейт посмотрел назад, на шоссе, и медленно покачал головой. — Сердечный приступ или что-то вроде этого?

— Что-то вроде этого.

Кейт почувствовал легкое раздражение:

— Карл, слушай. Если хочешь сказать — говори. В смысле я был с ним знаком и хотел бы знать, что случилось. Но если не хочешь говорить — не надо. Я пойду работать.

Карл отвернулся.

Следующие два дня Кейт провел, заканчивая статью. Дверь он запер, телефон отключил. Никто его не беспокоил. Почту не приносили. Он работал, пока пальцы не сводило судорогой, перекусывал и снова работал. Спал он плохо — ему снились сны и не оставляло воспоминание о холоде, который охватил его после разговора с Питером. О холоде, который вынуждал его укрываться двумя одеялами.

В четверг утром в щель для почты просунули газету. Кейт торопливо сбежал вниз, схватил ее, сел на нижнюю ступеньку и раскрыл газету на первой странице. Короткая заметка о Стэне — остановка сердца; годы работы в школе; слова соболезнования от Боначека. Нерезкая фотография. На третьей странице заметка о супружеской паре из Нью-Йорка, в понедельник исчезнувшей из палаточного лагеря на холмах. Редакция требует решительных действий: округу, чтобы выжить, необходим туризм.

Была весна, и все шло как обычно. Кейт швырнул газету в угол, не поверив ни единому слову.

Сердце у Стэна было таким же крепким, как его метла, а если Дэнни Рамеро умер «в результате воздействия внешних причин», Кейт готов выкинуть свою пишущую машинку и пойти рыть канавы.

Но убедили его не все эти истории, а воспоминание о холоде, об исчезнувших царапинах на замке и то, как сжимались дети, когда мимо проходила миссис Герман.

Он понимал, что это глупо. Он понимал, что пытается вырвать себя из депрессии, вызванной расставанием с Джейн, и цепляется за любые соломинки, принесенные к нему ветром. Миссис Герман, конечно, человек эксцентричный, но не более странная, чем учителя его детства; а люди, не знающие, что такое холмы, всегда исчезали: уезжали домой, никого не предупредив.

Но холод... был еще холод.

Одевшись, Кейт поехал в больницу, находившуюся в восьми милях, но ему не разрешили посмотреть медицинские архивы. Полицейские разговаривали уклончиво, Эндрюс его избегал, а из беседы с Питером после школы он извлек только рассказы о Джеке-потрошителе и Годзилле и «все знают, что это сделала миссис Герман, поэтому давайте просто возьмем колья и подстережем ее у подвала».

Кейт так сильно ударил по своей машинке, что костяшки пальцев обожгло, словно огнем. Черт побери, тут бродит убийца, а никому и дела нет!

Он целый час собирался с духом, а потом схватил ветровку, выскочил из дому и встал под одним из вязов, охранявших шоссе, в ста ярдах от школы. Кейт смотрел, как в классах гаснет свет, как ученики парами и по одному исчезают в слишком быстро наступающем вечере.

Пять сигарет. Мимо проезжали патрульные машины, притормаживали, узнавали его и ехали дальше. Снова поднялся ветер, небо затянуло облаками, и звезды умерли, не загоревшись.

Кейт попытался усмехнуться. Глупость, вот что это такое. Он это понимал и принимал. Паника, сны, сочетание разной ерунды, ведущей к еще большей ерунде. Причем это действовало — Кейт вдруг сообразил (не испытывая при этом никакой вины), что уже больше трех дней не вспоминает про Джейн. Тем не менее вот он стоит здесь, изображая из себя этакого деревенского Хамфри Богарта и чувствуя неприятное покалывание в затылке, которое, сколько ни чеши, никак не проходит.

За несколько минут до семи он попятился за дерево. Миссис Герман, высоченная даже на таком расстоянии, медленно вышла из-за угла школы, придерживая у горла темно-синюю шаль. Похоже, она проверяла окна, парадную дверь, высматривала в траве потерянные учениками вещи, потом исчезла, снова появилась, сжимая в руке сумочку, и быстро пошла через игровую площадку и дальше, в сторону леса.

«Идиотизм, — думал Кейт, перебегая шоссе. — Идиотизм», — повторил он, срезав путь между качелями и обнаружив узкую тропинку между двумя березами.

Свет исчез. Сумерки быстро перешли в полную темноту, когда над его головой сомкнулись кроны деревьев. Шаги звучали глухо, но ветки хлестали Кейта по лицу и цеплялись за брюки, и ему приходилось задерживать дыхание и то и дело вытирать пот со лба. Шум, доносившийся с дороги, затих. Тепло дня превратилось в клочки сырого тумана, запутавшегося среди ветвей, прильнувшего к земле, заполнявшего легкие. Кейт хватал ртом воздух, оттягивал воротник рубашки, ремень. Носки промокли. Посмотрев в прогал между листьями, он увидел темную луну и сердито обругал себя.

Десять минут. «Интересно, — думал Кейт, — прошел ли я уже то место, где нашли Дэнни? И где нашли Стэна».

Еще десять минут, и он остановился. Прислушался. Наверху колыхались тени, ветер шептался с листвой вяза, что-то маленькое пробежало справа, что-то большое неуклюже проковыляло слева.

Кейт тронулся с места, не очень понимая, куда идти, и сознавая собственный идиотизм, прикрытый мрачным сожалением.

И когда он окончательно утратил представление о времени и ничего не мог разглядеть на часах, деревья внезапно поредели, кустарник исчез, и Кейт обнаружил, что смотрит на несколько обшитых досками домов. За ними тянулась улица. Заборы вокруг двориков. Челюсть его отвисла; Кейт выругался и закрыл рот. Вытер рукавом лицо и увидел, как в домике прямо перед ним зажегся свет в кухне. Миссис Герман стояла у окна, приблизив к глазам чайник и слегка потряхивая его.

Чайник. Чертов медный чайник!

— Иисусе, — прошептал Кейт, — Господи... черт! — Жестом послав эту улицу в преисподнюю, он повернулся и пошел прочь, проклиная себя за то, что почти поверил, будто она живет в гробу. — Идиот! — Единственное правильное слово. — Идиот!

А все потому, что слушал детские сказки.

Тут Кейт вздрогнул и замедлил шаг. Стало холодно. Май вдруг сменился декабрем, окутавшим его, заморозившим щеки и пронзившим грудь. Из носа потекло, уши заныли от холода, и прошло некоторое время, прежде чем он услышал, как по лесу что-то движется.

Оно было слева, глубоко в темноте. И насколько Кейт понимал, сам он шел по единственной существующей здесь тропинке. Он подавил кашель — господи, до чего холодно! — и торопливо зашагал вперед, нащупывая левой рукой ветки и отводя их от лица, а правой сжимая у горла воротник ветровки.

Оно держалось рядом, потом постепенно отстало и оказалось за спиной.

Кейт пытался вглядеться в темноту, но добился только того, что стволы деревьев начали изгибаться, кусты взбираться куда-то вверх, а листья тянулись к нему и пытались схватить. Он посмотрел вперед, пытаясь увидеть огни на шоссе. Оно тут же оказалось ближе; он не сомневался, что звуки приблизились. Он попробовал засвистеть, но во рту пересохло. Он попытался продекламировать какое-нибудь стихотворение, но вспомнил только первую строчку «Танатопсиса» Брайанта.

Холод все усиливался. Сухой, извечный, он потрескивал, кусал за ноги сквозь хлюпающие по земле ботинки.

Смертельный холод и чернота вокруг; холод вонзался ему в череп, как когти разъяренной кошки.

За спиной захрустели кусты; оно, чем бы оно ни было, продиралось между деревьями.

И, несмотря на то что Кейт знал, что не умрет, что он бессмертен, как и все остальные люди, что он всего лишь писатель, живущий сразу за невысоким холмом, чуть дальше старой школы, он побежал. Подскочил, словно услышав выстрел из стартового пистолета, и понесся вперед, больше не обращая внимания на ветки и сучья, перепрыгивая через то, что казалось ему корнями, огибая то, что считал камнями.

Он мчался, пока не добежал до игровой площадки, оперся на один из скошенных железных столбов (холодный! Какой он холодный!), на которых висели качели, и сполз на колени, не отрывая взгляда от фар автомобиля, быстро едущего с запада на восток.

Школа стояла темная. Белый цвет стал тенью. Небо — светящееся, но не совсем белое, не совсем серое, мерцающее, как грозовая туча, неуверенная в своей мощи, — поглощало огни жилого комплекса. Кейт дрожал и смотрел на него до тех пор, пока не услышал за спиной шаги. Тогда он оторвался от качелей и метнулся вперед, через заросшую травой площадку, соскользнул вниз по холму и, пошатываясь, как пьяный, добрел до своей двери. Ключи в его руке прыгали и звенели, а он осыпал их бранью; дверная ручка оказалась на удивление скользкой и липкой.

Один шаг внутрь, и тут кто-то ткнул его в спину.

— Только сделай так еще раз! — говорил он Карлу Эндрюсу, стоявшему на крыльце и хохочущему в голос. — Плевать, если из-за этого я потеряю десять лет жизни и сто фунтов веса, но я сломаю твою чертову шею!

Потребовалось пятнадцать минут, чтобы Кейт перестал дрожать и согрелся. К этому времени спиртное было налито, Эндрюс сидел в кресле с подголовником, а сам Кейт, расхаживая взад-вперед, громко-оборонительно и агрессивно-стыдливо рассказывал о том, куда ходил, хотя так и не сумел объяснить зачем.

— Пошел, да и все, — сказал он, наконец остановившись, и сел на пол. — В тот миг мне это показалось хорошей мыслью.

Рассказывать о темноте и о холоде он так и не стал.

— Верю, — отозвался Карл. — Такое впечатление, что эта старая грымза живет тут вечно. Нетрудно понять, почему ты решил, что она...

— Я не говорил, что она кого-то убила! — огрызнулся Кейт. — Я просто... Черт, да не знаю я! Просто пошел, и все.

Он уже соображал: утром первым делом нужно взять у Мойры машину, отвезти мальчишек к дому Герман, показать им, где она живет, и только потом свернуть им шеи.

Карл осушил свой бокал и поставил его на пол.

— Давай поговорим о Стэне.

— О чем говорить-то? Мы с ним несколько раз вместе выпивали, и в основном я выслушивал его военные байки, нот и все.

Похоже, Эндрюса это разочаровало.

— И он никогда не рассказывал о школе?

Кейт помотал головой, потом вспомнил:

— Ну, разве пару слов. Если день был неудачный, он жаловался на это, а больше ничего. — Он глянул вверх. — Господи, Карл, ты же не думаешь...— Он нервно засмеялся.— Да нет, конечно. Не думаю, что они до такой степени гадкие.

Эндрюс прищурился:

— Ты не видел Стэна. И ребенка того не видел.

— Так плохо?

— Еще хуже. Сперва я решил, что у нас появились дикие псы. Они были просто изодраны в клочки. Не целиком. А так... местами.

Кейт разглядывал свои руки.

— Может, бешеные? Тогда они не едят, даже если голодны. Ты мог бы...

— Мы уже. Прочесали это чертово место вдоль и поперек.

— Газеты об этом молчат.

— Газеты читают туристы.

Они помолчали. Кейт подергал себя за ухо.

— И что ты думаешь?

— Если б я знал, не сидел бы тут.

Они поговорили еще немного, но так ни к чему и не пришли. Потом Эндрюс поблагодарил за выпивку и ушел, оставив Кейта сидеть на полу. В конечном итоге тот пришел к выводу, что должен осмотреть еще и школьный подвал. Он не очень понимал зачем, но точно знал, что должен, иначе просто перестанет спать.

На следующее утро Кейт подошел к Боначеку, вооружившись наметками о статье, которую обдумывал по дороге. Директор вежливо отказал.

— Но там все архивы! — мягко возразил Кейт. — Я имею в виду, они просто бесценны.

— Я понимаю, — ответил директор, — но боюсь, что у меня связаны руки. Это собственность совета школы. Вам придется заполнить формуляр с просьбой. У них собрание через две недели.

Кейт пожал плечами и ушел. Некоторое время он стоял в коридоре, злясь на бюрократов, засевших даже в деревенских школах, потом осмотрелся, убедился, что за ним никто не подглядывает, и торопливо пошел обратно. Лестница вела вниз, к задним двойным дверям. Резкий поворот направо, и вот еще одна лестница, ведущая к двери из толстых досок, запертой на висячий замок и засов. И хотя Кейт не был специалистом, он, глянув, понял, что и засов, и замок используются довольно часто.

Кто-то, думал Кейт, откровенно врет, но когда он сказал об этом Джейн, встретив ее перед ланчем, она повернулась к нему, нахмурилась и посоветовала заниматься своими делами.

— Ты просто рехнулся, — говорила она, торопясь выйти из здания школы. Кейт трусил рядом. — Там, внизу, нет ничего, кроме пыли!

— Значит, никому и вреда не будет, — мягко сказал он, взяв ее за руку. — Ну давай, Джейн. Ты же знаешь, где Чеки хранит ключи. Навешай лапши на уши. Я буду ждать твоего звонка после уроков.

Кейт поцеловал ее в щеку раньше, чем она успела отшатнуться, почти бегом отправился домой и едва не столкнулся с Мойрой, стоявшей у двери. Блузка ее была расстегнута до середины груди, солнечных очков на носу нет, джинсы такие обтягивающие, что невольно вводят в соблазн. Мойра, мужа которой он не видел больше двух лет. Тень за окном, всегда прикрытая дверь. Когда бы Кейта ни приглашали к ним на ланч или обед, муж был в отъезде. Кроме того, Кейт всегда немного удивлялся, почему мальчики называют его дядей.

«Мойра. Джейн. Да ты распутник, братец», — подумал Кейт, толкнув дверь, но не входя в дом.

— Что, опять дети? — спросил он.

Мойра покачала головой:

— Джейн. Я за нее беспокоюсь.

— Серьезно?

К его руке прикоснулся палец, прохладный и требовательный. Стоять рядом с Мойрой — все равно что полеживать в тенечке, и Кейту не потребовалось много времени, чтобы решить, что ее муж — болван, а болваны заслуживают, чтобы их водили за нос.

— Ты с ней сегодня виделся?

— Ты умеешь хранить секреты?

И прежде чем Мойра успела ответить, Кейт уже выложил ей все про ключи, миссис Герман и пережитый им страх. Когда он замолчал, Мойра покачала головой и многозначительно посмотрела на лестницу.

— Ты чокнутый, — произнесла она. — Ничего удивительного, что мальчишки тебя любят.

Не «ты им нравишься», а «любят».

Он сглотнул.

— Я... — Кейт положил ей руку на плечо. — У меня полно работы, Мойра.

— Все нормально, — жизнерадостно произнесла она. — Я просто хотела пригласить тебя на обед.

— Договорились. А после него я расскажу тебе о моих приключениях.

Внезапно Мойра прижалась к нему и легко поцеловала в подбородок.

— Джейн много потеряла, — шепнула она и убежала.

Кейт не знал, сколько времени он простоял, уставившись ей вслед, — просто вдруг обнаружил рядом ухмыляющихся Питера и Филипа.

— Он греческий бог, — серьезно сообщил Питер брату.

— Не-а. Он один из этих динозавров, которых мы видели в городе. Такие, набитые всякой ерундой.

Кейт пришел в себя и шутливо нахмурился:

— Катитесь отсюда, бесстыдники, а не то я оставлю вас без обеда.

— А нам все равно, — ответил Питер. — Мы идем к бабушке.

Кейт уже хотел возразить, но тут зазвонил телефон. Он помахал мальчикам, взбежал по лестнице и схватил трубку на пятом звонке. Карл требовательно спросил, куда, черт побери, подевалась Джейн. Кейт рассказал ему все, что знал, то есть совсем немного, а Карл пожаловался, что она не ответила ни на одно из его сообщений. Посетовал еще немного и повесил трубку.

«И кто же я по-твоему, — кисло подумал Кейт, — неужели сторож твоей девушке?»

Но звонок его встревожил. Совсем не в духе Джейн не отвечать на сообщения; кроме того, вспомнил он, уже нацелившись пальцем на наборный диск, она не любит личные звонки в школу.

Кейт опустился в кресло и уставился на телефон, надеясь, что он зазвонит. Он ждал, ерзал в кресле, один раз встал, чтобы взять пива, и вернулся обратно бегом.

В шесть позвонила Мойра. Кейт сказал, что опоздает.

Дважды он сам звонил в школу, но там никто не отвечал.

В семь перезвонил Карл, встревоженный и злой, и предупредил, чтобы Кейт больше никуда сам не совался, скаут недоделанный.

Семь тридцать. Он поднялся. Постоял в нерешительности. Глянул на небо, достал плащ из шкафа, фонарик из ящика письменного стола, шепотом извинился перед Мойрой и выбежал из дому.

Он мог думать только о миссис Герман и о том холоде.

Воздух был необычного оттенка — тусклого серо-зеленого. Листья поворачивались брюшком вверх к пряному влажному ветру. Погромыхивал гром. Машин вообще не было видно.

К тому времени как Кейт добрался до школы, он уже тяжело дышал, проклиная лежавшие в кармане сигареты. Небо быстро затягивалось тучами; шпиль, на котором некогда красовался колокол, словно грозил опрокинуться. Кейт подошел к парадной двери, огляделся по сторонам, взлетел по шести ступенькам, перескакивая сразу через две, и сильно дернул за ручку. Дверь задребезжала, но не открылась. Он дернул еще раз, пытаясь справиться с охватившей его паникой, спрыгнул с крыльца и быстро зашел за угол здания. Все тени сильно вытянулись, глаза сами собой закрывались, а подоконники оказались слишком высокими — Кейт не мог разглядеть, отперты ли окна.

Он вытащил фонарик из кармана плаща и нетерпеливо постучал им по ладони.

Совсем стемнело.

Сверкнула молния.

Кейт досадливо опустил плечи и повернулся спиной к ветру. Должно быть, Джейн передумала, решил он, и все-таки пошла к Карлу. Или захотела прокатиться на машине. Или пошла через лес к миссис Герман на чашку ее чертова чая.

Хлестнул сильный порыв ветра. Кейт пригнулся и замер, увидев, как на игровой площадке мелькнуло что-то сине-белое.

Горки. Качели. Песочница. Железная лошадка.

Задержав дыхание, он медленно зашагал по мокрой утоптанной траве.

Качели.

С одной стороны в них была люлька с дощатым полом и двумя сиденьями напротив друг друга. Джейн сидела спиной к школе, опустив свои длинные ноги так, что ступни касались земли. Кейт не окликнул ее и не побежал. Он смутно услышал, как ветром распахнуло заднюю дверь, смутно ощутил, что дождь барабанит по плечам.

Опять сине-белое, и теперь он, не прищуриваясь, разглядел, что в ее волосах блестит что-то красное.

Кейт остановился прямо у нее за спиной, протянул руку... и отдернул ее, словно обжегшись. По спинке сиденья стекала кровь и черной лужей собиралась на земле. Он сглотнул. Прошептал ее имя. Шагнул, обходя качели сбоку, и рухнул на колени.

Ее лицо! Оно исчезло.

Хлынул дождь, сверкнула молния, а над грозой висела темная луна. Кейт запрокинул голову и пронзительно закричал вместе с громом. С трудом поднявшись на ноги, он побрел к школе. Дверь. Он помнил эту дверь, но теперь там, за потоком ледяной воды, она стояла распахнутая и ждала его. Не было времени подумать, не было времени на разработку великих проектов; Кейт, спотыкаясь, перевалился через порог и пошел по лестнице в подвал. Потом глянул на руки. Фонарик исчез. Он похлопал по карманам и наткнулся на смятый коробок спичек.

Снова пронзительно сверкнула молния, и Кейт увидел собственную тень, скользнувшую через порог открытой двери в подвал. Дверь туда была распахнута настежь.

И тогда он быстро побежал вниз. Спустившись на четыре ступеньки, вытащил спичку, чиркнул о поручень — неприятный звук заставил его поморщиться. Зашипела, загораясь, сера, вспыхнула, разогнала тьму, но заставила его прищуриться. Здесь ничего не было. Не слышно дыхания. Никаких шагов. Не скрипят прогнившие половицы, не свистит штормовой ветер, ворвавшийся внутрь вслед за ним; только колышется причудливый сине-желтый огонек над его сжатыми пальцами.

Он немного подождал и отошел в сторону от лестницы.

Подвал походил на большую, тревожаще безмолвную пещеру и занимал все пространство под центральным зданием школы. Слева, вдоль стены из грубого камня, пятнистой от сырости, громоздились ряды ящиков. Казалось, они рассыплются в прах от одного прикосновения. Справа — то же самое. По всему неровному полу подвала тянулись проходы между покоробленными стеллажами, которые стояли на крошащихся кирпичах, — четыре ряда, а на них коробки, заплесневелые книги, бумаги, стянутые леской или полинявшей пряжей; все погрызено крысами, порвано, засыпано пометом.

Прогнувшийся каменный потолок на низко висящих балках, и никаких окон. Только безмолвие и холод, как в склепе.

Кейт зашипел от боли, когда пламя лизнуло его пальцы, уронил спичку и тщательно затушил ее подошвой. Тут же зажег еще одну и пожалел, что обронил фонарик. Но Джейн... Джейн... Он почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и начал быстро и сильно сглатывать.

Закружилась голова. Кейт вошел в центральный проход и задрожал от холода, вызванного отнюдь не грозой. Тени колыхались, ветер шелестел, на плечи черной тяжестью давил вес всего школьного здания. Он побрел вперед, проклиная детей и все их дурацкие байки про вампиров, проклиная путешественников и темнолуние.

В конце прохода он остановился и стал ждать.

Кейт знал, что он здесь не один.

И он знал, кто здесь с ним.

За спиной, на потолке, зажглась голая лампочка, и на покрытых влагой каменных блоках появилась темная тень Кейта. Сам он не шелохнулся. Он не хотел, чтобы присутствующее здесь существо испытало удовольствие от его страха. Поэтому он медленно — так медленно, что хотелось закричать, — сунул руки в карманы и сжал кулаки.

«Вспомни тот случай, давным-давно: отец привез тебя в сумерках на озеро и вы вдвоем ждали, когда летучие мыши покинут свои пещеры в поисках пищи. А сейчас помолчи, — сказал он, — Теперь тихо, ведь ты не хочешь, чтобы он тебя услышал?»

А сейчас помолчи.

Не дай ему услышать тебя.

Кейт обернулся к лестнице и фигуре, ждущей у перил. Посмотрел вверх, на потолок:

— Кто-нибудь... догадался?

— Дэнни, — отозвался голос. Гром и мертвенная тишина сделали голос лишенным пола. — Стэн сунул свой длинный нос. И несколько других.

— А те люди из Нью-Йорка?

— Видишь ли, время от времени меня мучит голод. Я ничего не могу с этим поделать.

— Я не верю.

— Не веришь, что я могу проголодаться, или не веришь в то, что я такое?

— Я не верю в вампиров, что бы там ни говорили дети.

В темноте послышался смешок.

— Для них любое чудовище — вампир. Наверняка ты можешь их за это простить.

«Я боюсь, — думал Кейт. — Я боюсь, но убежать не могу». Впрочем, он понимал, что его держит здесь не страх; все хуже, гораздо хуже — он хотел знать. Скорее всего, это приведет его к гибели — но он хотел знать.

— Ты оборотень, — произнес Кейт. — Или вурдалак?

Пауза, словно оно колеблется. Кейт на мгновение закрыл глаза и беззвучно пробурчал что-то, изо всех сил борясь с выворачивающим внутренности страхом.

Тут снова послышался голос, а за ним накатил холод.

— Мне слишком много лет, чтобы точно вспомнить, как это началось. Это просто началось. Сначала все было нормально, а потом... — Невидимое пожатие плечами. — А здешняя жизнь все предельно упростила. Здесь и в других местах, подобных этому, — по всей стране. Когда тебя начинают подозревать, ты переезжаешь, прежде чем тебя успеют уничтожить. Кусочек тут, — оно хихикнуло, — кусочек там. Все складывается вместе, Кейт. Все согласуется.

— Дрянь! Зачем было убивать Джейн?

Снаружи был холод, но внутри пылала ярость, разогревая кровь. Голова у него кружилась, глаза сощурились.

— В этом не было необходимости, ты же знаешь, Мойра. Почему не сохранить ей жизнь? Хотя, конечно, вы знакомы так давно, что она уже могла начать что-то подозревать. Должно быть, уже гадала, что за чудо-средства ты принимаешь.

Что-то зарокотало, зарычало, но мгновенно затихло. Фигура шевельнулась, и Кейт приставил к глазам ладонь козырьком, повел взглядом по сторонам, словно пытаясь рассмотреть ее, пытаясь найти что-нибудь, что можно швырнуть в нее и убежать. Она не будет его преследовать; она не сможет. Она понимает, что он позовет Карла, — тот скоро должен прийти сюда в поисках своей возлюбленной. Все, что требуется, — это продолжать с ней разговаривать, пробираясь к лестнице. Дверь оставалась открытой, и Кейт слышал, как барабанит по лестничной площадке дождь.

— А как же ты сумела завести детей? — спросил он, дюйм за дюймом продвигаясь спиной вперед по проходу.

— Каких детей? — спросил голос.

Кейт замер, потому что она вышла прямо под лампу.

Лицо ее было бледным, как луна, губы темными и блестящими. Она улыбнулась, и Кейт увидел, что с ее зубов тянется слюна.

Холод. Теперь он чувствовал этот холод, слышал, как шуршат, сминаясь, пожелтевшие бумаги, слышал, как потрескивают, изгибаясь, ящики из-под апельсинов.

Холод в его квартире.

Он прижал ладонь ко лбу, пытаясь думать. Очень важно, чтобы сознание продолжало работать, а не отказало при виде ее улыбки.

Холод. Возможно, сигнал, предвещающий, что она голодна. И чем дольше она не может утолить голод, тем холоднее становится вокруг.

Мойра приложила длинный палец к подбородку.

— Дети, — протянула она, словно эта мысль ее забавляла. — Нет, Кейт, мы просто одна маленькая семья. Родственные сущности, если хочешь. Не важно, откуда мы; мы просто пришли, вот и все. Встретились там, в холмах, и решили, что будем держаться вместе. Сила в количестве, любовь моя.

Он услышал, как за спиной тихонько передвигаются мальчики.

Дэнни, Стэн, Джейн. Сегодня мы идем обедать к бабушке.

И тогда Кейт рванулся вперед. Все, во что он верил, все то безумие, с которым столкнулся, все это прорвалось сквозь напускное спокойствие и заставило его броситься к дверям. Мойра взревела, когда он оттолкнул ее в сторону, вцепилась ему в руку, а когда он был на полпути к заветной двери, мальчики повисли у него на ногах. Он отчаянно лягался, неистово махал кулаками, но поскользнулся, упал и, ударившись головой о нижнюю ступеньку, затих.

— Нет, — прошептал Кейт. — Нет, Мойра, пожалуйста.

Филип уселся ему на живот, Питер — на бедра. Мойра маячила за ними; свет, лившийся с потолка, окрасил ее лицо черным, а волосы сделал призрачно-белыми.

— Ты не знаешь, что это такое, — произнесла она, протянув руку и холодными пальцами погладив его подбородок. — Когда приходится сочинять фальшивого мужа. Мужчину, которого никогда нет дома. Когда приходится привечать каждого чертова похотливого ублюдка, который подходит к твоим дверям, а ты даже не голодна.

Его сознание растворялось, пройдя путь от скулежа до почти полного оцепенения; остались только холод и звук ее голоса.

— Мне надоело, — устало произнесла она. — Мне очень, очень надоело.

«Управляли, — подумал Кейт, — все это время мною ловко управляли».

Он сглотнул. Он даже всхлипнул.

— Эй, не бойся! — воскликнул Питер. Такой старый. Такой древний.

Мойра кивнула:

— Ты не умрешь, любимый. Во всяком случае надолго.

Он закрыл глаза, потом снова широко открыл и уставился на нее.

— Да, дорогой, Джейн — это наша еда. Малышка Джейн — наша еда. Мы привели тебя сюда, вниз, потому что я устала от вранья. Кроме того, мальчикам нужен отец, которым они смогут гордиться.

Питер быстро закивал. Его напряженные глаза ярко сверкали.

— Совсем немного боли, — прошептала Мойра, словно неживой ветер прошелестел по бархату. — Не волнуйся, совсем немного боли и. чуть-чуть смерти. Потом я произнесу слова — заклинание, — и ты у нас будешь как новенький.

Питер наклонился ниже, обдав его ледяным зловонным дыханием:

— И тогда я смогу назвать тебя папочкой. Дружище, разве это не здорово?