Пролог

Маркиз Энгели был не настолько ожесточен, чтобы считать, что царство двуличности — исключительное владение женщин. В эту минуту, однако, он был ожесточен ровно настолько, чтобы вынашивать мысль, что это царство населено главным образом женщинами и весьма успешно правит им сама величайшая королева притворства, вдовствующая леди Энгели… его дражайшая мачеха.

И если мысль эта и содержала в себе чуть больше драматизма, чем пристало мужчине его положения, что ж, он чувствовал, что вполне имеет право на это прегрешение.

В комнате было жарче, чем в преисподней.

В качестве уступки южному итальянскому солнцу и он, и его слуга Кинкейд были в рубашках и босиком. Они распахнули окна и двери, но бумаги, покрывающие маленький письменный стол и усеивающие пол, лежали неподвижно, нетронутые даже намеком на ветерок. Один лишь зной вливался в тесную комнату, отчего на лбу маркиза выступали бисеринки пота.

— Взгляни на это, Кинкейд. — Маркиз вытер влажную ладонь о платок, прежде чем протянуть расписку, которую читал. — Семьдесят пять фунтов Приюту агнцев Божьих в Восточном Лондоне.

Кинкейд, который, несомненно, после существенной внутренней борьбы между гордостью и практичностью сидел на полу, наполовину заваленный гроссбухами и бумагами, написанными этой сумасшедшей за двадцать лег, поднял глаза.

— Это благотворительное заведение мне незнакомо, милорд.

— Еще бы, — отозвался маркиз, — ведь Приюта агнцев Божьих в Восточном Лондоне не существует.

Он отшвырнул бумагу и схватил следующую, содержание которой рассмешило его.

— Восемьдесят фунтов ежегодно на содержание некоей мисс Блайт, дочери мистера Роберта Блайта и законной подопечной маркиза Энгели. — Он взмахнул бумагой. — Подопечная. Мой отец, который с трудом выносил вид собственных отпрысков, согласился взять на себя заботу о маленькой девочке? Какая наглая ложь! Почему же никто из нас раньше не замечал вероломства этой женщины?

— Ваш батюшка был весьма увлечен вашей мачехой.

Маркиз отшвырнул и эту бумагу.

— Во всяком случае, насколько он был способен на подобное чувство.

— Одну минуту, милорд. Как зовут дитя?

Маркиз нахмурился.

— Мисс Блайт, — повторил он, уверенный, что Кинкейд прекрасно слышал и в первый раз. — На тебя жара действует? Быть может, короткий перерыв…

— Перерыв желателен, но необязателен. Я спрашивал про ее имя.

— А… — Маркиз пробежал глазами подробные списки покупок, связанных с гардеробом и содержанием маленькой девочки. Без сомнения, все выдуманное. — Вот — Уиннифред. Мисс Уиннифред Блайт.

— Уиннифред. — Кинкейд заморгал, его угловатое лицо осветили понимание и веселая улыбка. — Фредди. Господи помилуй, я совсем забыл.

— Ты хочешь сказать, что этот ребенок существует?

— Да, по крайней мере, существовал двенадцать лет назад. Дочка викария, маленькая Аннабелла Холмс, писала о ней вскоре после того, как мы уехали из дома вашего батюшки. Очаровательное дитя, Аннабелла. Такое развитое чувство абсурда для столь юного возраста.

— Именно по этой причине она и стала любимицей моего брата, — добавил маркиз, вспомнив, что Гидеон, похоже, никогда не возражал против того, чтобы Анна всюду бегала за ним по имению, засыпая вопросами.

Но это было до того, как Гидеон ушел на войну. Сейчас он другой человек. Совсем другой. Сейчас он бы уже не приветствовал обожание малышки.

— О чем говорилось в письме?

— Если я правильно помню, ваш батюшка и мистер Блайт присутствовали на большой и весьма разгульной охотничьей вечеринке, во время которой какой-то пьяный гость поджег конюшню. У мистера Блайта, судя по всему, хватило храбрости вбежать в горящую конюшню и вывести лошадей, но не хватило ума уберечься самому. Рухнув на траву, Блайт обратился с предсмертной просьбой к ближайшему человеку, который стоял рядом с ним, — к вашему отцу.

— Взять на попечение его дочку? — догадался маркиз.

— Э, нет. «Взять Фредди», полагаю, он сказал именно так. Как понимаете, ваш батюшка и мистер Блайт были всего лишь знакомцами, и его милость предположил, что «Фредди» — это сын. По-видимому, из чувства признательности Блайту за спасение призовых лошадей он согласился — перед свидетелями — позаботиться о его ребенке… Ох и шуму было, когда привезли малышку Уиннифред. Его милость взъярился, уверенный, что Блайт нарочно ввел его в заблуждение. И только согласие вашей мачехи самолично позаботиться о том, чтобы пристроить девочку, успокоило его.

— Она единственный человек, которому удавалось его успокоить, в этом следует отдать ей должное. Мне почти жаль, что я этого не видел. — Маркиз еще раз просмотрел цифры. — Если леди Энгели следовала своей обычной схеме — красть половину суммы от тех трат, которые действительно имели место, то девочке остается сорок фунтов в год. Не густо…

Кинкейд расчистил место среди горы гроссбухов, чтобы встать.

— И когда леди Энгели исчезла, денежные поступления, должно быть, прекратились?

На минуту в комнате повисло тяжелое молчание.

— Больше полугода назад, — тихо промолвил маркиз. — Черт побери. Тут есть адрес. — Он постучал по бумаге. — Мердок-Хаус, Энскрам, Шотландия. Это возле границы, верно? Я напишу Гидеону. Будем надеяться, содержание выплачивалось ежегодно и мисс Блайт по-прежнему живет там. Это дело еще не поздно уладить.

— В ваше отсутствие ваш брат управляет имением. Быть может, нам было бы разумнее вернуться…

— Нет. — Слово вырвалось резче, чем намеревался произнести маркиз, и он устало провел рукой по лицу. — Прошу прощения. Из-за этой жары и бесплодности наших поисков я немного не в себе. Гидеон переложил ответственность за имение на нашего секретаря чуть ли не раньше, чем я успел попросить его заняться этим. Брату нужно какое-нибудь дело. Какая-нибудь задача.

Что-нибудь, подумал маркиз, что хоть немного развеет уныние, которое брат пытается скрыть за веселым остроумием и беззаботной улыбкой.

— Игра в странствующего рыцаря пойдет Гидеону на пользу.

Кинкейд слегка кивнул, выражая свое согласие, но помедлил, прежде чем заговорить:

— А вы не думали о том, что… какие-то сведения из тех, что мы ищем, могут храниться не здесь?

Маркиз предпочел оставить без внимания косвенный намек, содержащийся в этих словах.

— Если они не здесь, то у вдовствующей маркизы. Когда мы найдем ее… — Тогда они найдут все, что мачеха украла за столько лет. — Когда мы найдем ее… то найдем и Роуз.

Когда Кинкейд заговорил снова, голос его был мягок и пронизан сочувствием старого друга:

— Прошло уже больше двенадцати лет, милорд. Двенадцать лет, и ни единого словечка. Прошу вас. Вы должны смириться с мыслью, что Роуз мы не найдем. Велика вероятность, что леди умерла.

— Я бы знал.

Маркиз не поднимал глаз от стола, упорно отказываясь поддаваться сомнению, которое жило бок о бок с надеждой с тех пор, как он узнал о мачехином предательстве.

— Роуз не умерла. Она просто… потерялась на время.

Как и леди Энгели, осознал он, и мисс Блайт.

— Я подумал, Кинкейд, что наша семья имеет дурную привычку терять своих женщин.

 

Глава 1

— Шевельнешь хоть пальцем — и я продырявлю тебя насквозь!

Вот дьявол.

Во время утомительно долгой поездки из Лондона в шотландский Энскрам лорд Гидеон Хаверстон много раз пытался представить, какой прием ждет его в Мердок-Хаусе. Он по большей части был оптимистом, не лишенным живого воображения, и посему имел все основания рассчитывать, что этот прием будет включать в себя самый минимум упреков и слез и ошеломляющий поток изъявлений бурной радости и признательности.

При этом не исключалось использование слова «герой».

Но он уж никак не представлял, что в конце путешествия найдет необитаемый дом, прячущихся в конюшне разбойников, фразу «продырявлю тебя насквозь», произнесенную в темноте сиплым шепотом, и дуло ружья, больно уткнувшегося ему в поясницу.

Однако бывали приемы и похолоднее.

— Если вы хотите денег, то вам трудно будет их получить, разве что один из вас залезет ко мне в карман. Хотя, говорят, в России есть человек, который может двигать предметы одной лишь силой мысли. Весьма полезный талант. Возможно, вы с ним знакомы?

За этим заявлением последовало короткое молчание.

— А ты хладнокровный ублюдок, да? — наконец прошипел голос. — И не я здесь вор!

Молодой, подумал Гидеон. Очень молодой и боится. Ему хорошо знакома мальчишеская привычка прятать за бравадой страх. Достаточно часто приходилось слышать это на борту «Стойкого» — нарочитое понижение голоса, скрывающее дрожь, и эта осиплость, когда слова проталкиваются сквозь ком ужаса, засевший в горле.

«Боюсь? Кто, я, кэп? Да ни в жисть».

Но они боялись. У себя на корабле он не терпел дураков.

Парнишка позади него явно в бегах, думал провести ночь на куче соломы. Лучше поскорее осадить его, пока он не сотворит что-то такое, о чем пожалеют оба.

Гидеон перенес вес на здоровую ногу, развернулся, одной рукой отбил в сторону дуло ружья, а вторую сжал в кулак и отвел для удара.

Луч лунного света прорезался в открытые двери, и в долю секунды он увидел штаны, грудь и длинную косу.

Женщина.

Инстинкт заставил его отдернуть кулак, прежде чем он соприкоснулся с плотью. Все добрые дела наказуемы, а наказание Гидеона за это глупое рыцарство было быстрым, болезненным и унизительным. Он согнулся пополам, когда получил в живот прикладом ружья, взвыл, когда острое колено заехало ему по носу, и провалился в черноту, когда что-то твердое с резким «буме» отскочило от его головы.

— Он мертв, да? Мы убили его?

Уиннифред наклонилась над своей подругой Лилли, а та, в свою очередь, склонилась над мужчиной, которого они только что оглушили. Поскольку их хитрость удалась замечательно, она не могла не испытывать чуточку самодовольства наряду с облегчением и остатками смертельного ужаса. Он должен был оставаться в доме, паршивый ворюга, а он заявился в конюшню за лошадьми.

— Потому что если убили, нам придется по-быстрому спрятать тело. Вдруг кто-нибудь придет искать его?

— Тогда они, без сомнения, удивятся, как его лошадь оказалась в конюшне. — Лилли присела на корточки перед распростертым мужчиной. — И убили его не мы. Это я ударила его сковородкой, а ты просто немножко пнула.

— Обязательно попрошу викария не забыть отметить это различие на наших с тобой похоронах. Повешенным убийцам ведь дозволяются похороны?

— Если повезет, мы этого никогда не узнаем. Он еще дышит.

— О…

Уиннифред скорее почувствовала, чем увидела взгляд подруги.

— Твое уважение к святости человеческой жизни весьма трогательно.

— Ну, это же ты стукнула его по голове, — напомнила Уиннифред. — Кроме того, мертвое тело легче спрятать, чем живое… Может, свяжем его, как думаешь?

— Пожалуй. Сюртук его на ощупь… довольно дорогой.

— Полагаю, имеются все же определенные денежные выгоды в том, чтобы быть разбойником. А ты никогда не думала…

— Нет.

— Жаль. Никто бы нас не заподозрил.

Еще не переставшими дрожать руками Уиннифред вытащила два коротких куска веревки и стала связывать руки мужчины, а Лилли трудилась над ногами.

— У него хорошие сапоги и брюки из первосортной шерсти, — сказала Лилли. — Я хочу взглянуть на него при свете. Принеси свечу…

— Нет, у нас их осталось всего ничего. Не желаю переводить свечку на таких, как он.

— Фредди!..

— Давай хватай его за ноги, а я возьму за плечи, и вытащим его наружу.

Благодаря годам физического труда у обеих девушек были крепкие спины и сильные руки, и тем не менее вытащить взрослого мужчину из конюшни оказалось ох нелегким делом. Лилли пыхтела и тяжело отдувалась, а Уиннифред вся взмокла.

Вначале лунный свет осветил ему ноги, и Уиннифред не могла не заметить, что Лилли была права насчет сапог — они превосходны. Следующими она увидела брюки, затем великолепно сшитый сюртук. В последнюю очередь луна осветила лицо — темные волосы, длинные ресницы, орлиный нос и твердый подбородок. Рот большой и…

— Ох, святители небесные!

Испуганный вскрик Лилли в темноте показался неестественно громким.

— Что? Что такое?

Уиннифред поспешила снова ухватить мужчину за плечи, когда его ноги выскользнули из рук Лилли и он упал на землю.

— Это он. Это он. Это… Постой… — Лилли наклонилась поближе к лицу. — Это не он.

— Бога ради, Лилли…

— Это другой. Это Гидеон.

— Гидеон? — повторила Уиннифред. — Лорд Гидеон Хаверстон, ты хочешь сказать? Брат нашего щедрого благодетеля? Здесь?

Она наклонилась вперед и прищурилась, чтобы еще раз вглядеться в его лицо. Потом уронила его голову на твердую землю.

— Уиннифред, что ты делаешь?

К немалому удивлению Уиннифред, Лилли прошипела эти слова шепотом, как будто состояние Хаверстона внезапным и чудесным образом улучшилось от отключки до простого сна.

— Ты совершенно права. Это было непочтительно с моей стороны. — Она выпрямилась и подбоченилась. — Мне следовало нацелиться на острый камень.

— О нет. О нет. Что мы наделали?

— Упустили прекрасную возможность, по-моему. Сейчас мы могли бы провожать его в путешествие на дно озера, вместо того чтобы… Какого дьявола ты развязываешь его?

— Мы объясним! — несколько истерично забормотала Лилли, дергая узлы. — Ужасная ошибка! Две женщины без помощи и защиты…

— Лилли, остановись. — Уиннифред снова наклонилась и накрыла руки подруги своей ладонью. — Мы жили без помощи и защиты много лет, и никогда прежде его это не заботило.

— Быть может, он не знал…

— Знал. — Уиннифред помедлила, прежде чем заговорить снова. Она никогда не собиралась признаваться в том, что сделала, но теперь не видела иного выхода. — Я написала ему прошлой зимой, когда ты сильно болела. Просила его от нашего имени поговорить с братом.

— Но он так и не ответил? — уныло предположила Лилли.

— О, он ответил, — пробормотала Уиннифред. До конца жизни ей не забыть жалящего оскорбления того ответа. — Нам надо бежать.

Она подняла Лилли на ноги и потянула к дому садовника.

— Собери то, что легко нести. Мы возьмем его лошадь. Если повезет, к тому времени, как он развяжется, мы будем уже далеко.

— Не можем же мы оставить его здесь в таком состоянии.

Уиннифред втолкнула Лилли внутрь и решительно захлопнула за собой дверь.

— Если я могу оставить Клер, — ах, как эта мысль разрывала ей сердце, — то уж его и подавно смогу.

— Клер — коза, Уиннифред.

— Коза ближе к людям, чем любой Хаверстон.

Уиннифред откинула крышку старого сундука, отпихнула в сторону два платья, приберегаемые для поездок в город, и выудила мешочек с монетами, которые ей с таким трудом удалось сэкономить.

— Почти полфунта, — прошептала она, тряхнув мешочек.

— О Бог мой. — Лилли насмешливо хмыкнула. — Значит, мы отправимся на континент с шиком.

— А по-твоему, лучше отправиться в тюрьму?

— Постой. — Лилли наклонилась над сундуком и вытащила платье. — У меня идея.

 

Глава 2

— Снимай брюки, Фредди.

— А вдруг нам придется бежать? У меня во всей этой ткани запутаются ноги. И тебе бы лучше опять надеть свои, Лилли.

За тридцать один год жизни Гидеону доводилось просыпаться под великое множество разговоров на великое множество тем. Ни один из них, однако, не был таким странным и таким интригующим, как то, что он слушал сейчас. Принимая во внимание и свое любопытство, и болезненную пульсацию в голове, глаз он не открывал, он ровно дышал и просто слушал.

— Ноги у тебя все равно запутаются, будут на тебе под платьем брюки или не будут.

— Но я смогу снять платье, ведь так?

— Ты выглядишь подозрительно комковатой.

— А чувствую себя подозрительно глупой. Не могу поверить, что согласилась на это.

Гидеон услышал, как приблизился мягкий шелест юбок, и уловил тончайший запах лаванды и сена. Сочетание показалось ему приятным.

— Он очень красивый. Жаль только, что подлец.

— Тише. В самом деле, а вдруг он услышит тебя?

— Ну, это вряд ли, я думаю. Он до сих пор ни разу не пошевелился.

Гидеон почувствовал, как незнакомка склонилась над ним, и в следующую секунду прохладная, влажная тряпка легла ему на лоб, это действие лишь с большой натяжкой можно было назвать нежностью.

— Ты точно уверена, что он не мертв?

Поскольку в голосе незнакомки прозвучала легкая надежда на то, что подруга ошиблась в оценке его состояния, Гидеон почел за благо открыть глаза.

Взгляду его предстала девушка из конюшни. Коса исчезла, заметил он. Светло-каштановые волосы широкими золотистыми прядями довольно неумело собранные сзади, обрамляли овальное лицо. Ее нельзя было назвать красивой в общепринятом смысле. Нос чуть великоват, губы широковаты, а россыпь веснушек на гладкой кремовой коже модной уж точно не назовешь. Но все это в целом представляло весьма привлекательную картину.

Красота иного рода, решил он. Не лучше и не хуже, чем тот идеал, которого придерживаются в свете. Просто… другой. Только дурак стал бы настаивать на авторитетном мнении относительно того, какая красота предпочтительнее. Сколько ни сравнивай, в каждой можно найти как свои достоинства, так и недостатки. Это все равно что сравнивать букет тепличных роз и охапку полевых цветов. Или яблоки с апельсинами. Кстати, почему именно яблоки и апельсины, интересно знать?

— Почему не виноград и вишни?

Незнакомка при звуке его голоса попятилась, и Гидеон заметил сразу три детали, одну за другой. Во-первых, что глаза у нее, прежде устремленные на его макушку в явной надежде найти там сочащуюся кровь, такие же золотистые, как и пряди в волосах. Во-вторых, она довольно маленькая для той, что одолела его в драке, — как ни стыдно это признать. И в-третьих, в платье она выглядит и впрямь как-то неуклюже.

— Прошу прощения, — просипел он. Потом откашлялся, мужественно не обращая внимания на то, что от этого в голове застучало еще сильнее. — Совсем не то я намеревался сказать при нашей первой встрече. Хотя, с другой стороны, в мои намерения также не входило получить по голове. Чуть больше волнений, чем рассчитывал каждый из нас, полагаю.

Янтарные глаза расширились, потом заморгали.

— Мисс Уиннифред Блайт, не так ли? — Он был почти уверен, что это Фредди. — Или я умудрился до смерти напугать совсем не ту женщину?

Ее глаза тут же превратились в узкие щелки.

— Вы никого не напугали. И меньше всего меня.

Она была поспешно отодвинута в сторону другой, чуть повыше, с черными волосами и большими голубыми глазами. Из них двоих она выглядела на несколько лет постарше. Гидеон гадал, помогала ли она своей подруге в конюшне. Он надеялся, что помогала. Быть сраженным наповал — в буквальном смысле — двумя маленькими девушками все же не так стыдно, как одной.

— Я — мисс Айлстоун, — заговорила вторая девушка. Причем таким тоном, словно ожидала, что он уже догадался, кто она. — Пожалуйста, простите мисс Блайт. У нас была беспокойная ночь. Она собиралась сказать, что на вас, вероятно, напал разбойник или разбойники. Мы нашли вас связанным, без сознания, в конюшне.

Он непроизвольно потер запястье и почувствовал легкое жжение, которое осталось на коже от веревки.

— Разбойники, — повторил он, не поверив ни единому слову. — С дерзкими ртами и длинными косами?

— С длинными ко… о Боже, этого я и боялась. — Мисс Айлстоун материнским жестом положила ладонь ему на лоб. — Ранения головы могут быть такими опасными. Только в прошлом году мистер Перкл свалился с крыши своего трактира. Когда он пришел в себя, то клялся и божился, что это миссис Перкл столкнула его.

A-а, так, значит, это у них такая игра?

— А почему это не могла быть миссис Перкл?

— К тому времени она уже семь лет как умерла.

— Что ж, в таком случае ее определенно трудно заподозрить, — согласился он. — Полагаю, все мои вещи украдены?

— Вовсе нет. Какая удача, верно? Мы с Уиннифред, должно быть, отпугнули их, когда…

— Напугали до смерти, — вставила Уиннифред.

Мисс Айлстоун метнула на подругу уничтожающий взгляд.

— … когда выбежали из дома. Мы производили ужасно много шума.

— Вы знали, что они там?

Ему, конечно, не следовало подыгрывать им, но история такая забавная, ей-богу.

— Вначале нет, — ответила мисс Айлстоун. — Мы видели, как вы вышли из дома и вошли в конюшню, а когда выглянули наружу, услышали шум драки. Мы побежали назад, схватили горшки, сковородки и…

— Ружье, полагаю?

— Боже избави, нет. Что бы мы делали с ружьем? В общем, мы погремели кухонной утварью, немножко подождали, заглянули в конюшню и увидели вас.

Какая изобретательная ложь, подумал он. Хотелось бы ему спросить, кто это придумал и была ли эта выдумка спонтанной, или же они сочинили ее, пока он валялся без сознания, но он вновь уловил страх. Как и тогда, в конюшне. Голос мисс Айлстоун был ровным, но вот руки дрожали. Мисс Блайт мягко отодвинула ее от кровати и, чуть заметно шагнув вперед, встала перед ней, словно защищая. Будет быстрее, проще и много легче позволить им пока думать, что он поверил вранью.

— Что ж, похоже, дамы, я перед вами в неоплатном долгу.

Мисс Айлстоун вспыхнула, нервно закашлялась и сосредоточила взгляд на изголовье кровати.

— Пустяки, милорд.

— Не скромничай, Лилли, — мило проговорила мисс Блайт. — Ты была невероятно храброй.

— Уиннифред…

— Мисс Блайт совершенно права. Если вы… — Он осекся, заморгал и склонил голову набок. — Почему вы решили, что я лорд?

— Мы встречались раньше, — объяснила мисс Айлстоун. — Наверное, вы не помните. Это было много лет назад, к тому же мимоходом. Вы приезжали из школы домой — да, именно тогда, я думаю, — а я гостила у своей кузины, леди Энгели, в имении вашего отца.

— Леди Энгели — ваша кузина? — Гидеон медленно сел, испытав облегчение, когда комната не завертелась в одну сторону, а желудок в другую. — А в последнее время вы не получали от нее вестей?

— Нет… — Она на мгновение задумалась. — Уже года два. Мы никогда не были близки.

— А что? — полюбопытствовала мисс Блайт. — С ней что-то случилось?

Гидеон быстро выдохнул. Он не испытывал смертельного страха перед скандалом, как большинство аристократов, но и не любил обсуждать семейные неурядицы. На его взгляд, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на искупление чужих грехов. Но долг есть долг, а семейство Энгели в долгу перед мисс Блайт за невыполненное обещание.

— Леди Энгели исчезла семь месяцев назад вместе со значительной суммой денег, украденных из семейной казны.

— Украденных? — повторила мисс Айлстоун, округлив глаза.

— Чего ради? — пожелала знать мисс Блайт. — Ваш отец был богат, как Мидас.

— Фредди, — пожурила мисс Айлстоун.

Младшая, к ее чести, немного сконфузилась.

— Я просто хотела сказать, что она ведь не нуждалась в деньгах.

— Нет, — согласился Гидеон, — не нуждалась. Мой отец был весьма щедр со своей второй женой и при жизни, и после смерти. После его кончины в прошлом году она получила значительное наследство. Зачем ей понадобилось красть деньги, нам еще предстоит выяснить. А пока семья пытается исправить нанесенный ею ущерб. Из-за этого я и приехал в Шотландию.

— Ущерб? — в один голос переспросили девушки.

Он кивнул, и ему снова пришлось бороться с нежеланием говорить о преступлениях мачехи.

— Один из способов, которым леди Энгели похищала деньги, — это пожертвования на вымышленную благотворительность. Еще один — удваивать общий расход и прикарманивать его вторую половину.

— И кто же мы? — вызывающе спросила мисс Блайт. — Благотворительность или расходы?

— Ну, это как посмотреть. — Гидеон повернул голову к ней. — Вы получали какие-нибудь деньги из имения Энгели?

— Да.

— Значит, вас можно отнести к расходам.

Он широко улыбнулся в ее насупленное лицо.

— Но мы получали денежное пособие от лорда Энгели, — заметила мисс Айлстоун. — Вначале от вашего отца, потом…

— Не совсем так. Деньги, возможно, поступали от имени лорда Энгели, но распределялись они леди Энгели и мистером Лартвиком — это последний секретарь моего отца, если вы не знаете, и сообщник леди Энгели. Мой отец не знал о воровстве этой парочки, а брату до прошлого месяца ничего не было известно о вас.

Подруги обменялись быстрыми взглядами, удивленными и скептическими. Мисс Блайт открыла рот, словно собралась что-то сказать — что-то неприятное, если судить по выражению ее лица, — но промолчала, когда мисс Айлстоун чуть заметно качнула головой.

— Вы хотели что-то спросить? — подсказал Гидеон.

Обе неуверенно посмотрели на него. Снова этот страх, подумал он.

— Почему бы вам немного не поразмыслить над этим? И заодно подумайте, чему бы вы хотели посвятить себя.

— Посвятить себя? — переспросила мисс Блайт. — Вы приехали, чтобы выселить нас?

Он не мог винить Фредди за этот ее тон смирения, пусть он и раздражал.

— Я приехал, как уже говорил, дабы исправить зло, причиненное вам членом моей семьи. Предназначенное вам денежное содержание будет выплачено в полном объеме, мисс Блайт, плюс небольшой подарок в качестве возмещения ущерба. Вы можете остаться здесь, ежели желаете, или, если хотите, мы можем найти вам другой дом по вашему вкусу… если только ваш вкус не распространяется на Букингемский дворец. В этом случае, боюсь, вам не повезло.

Он перевел внимание на старшую.

— Что касается вас… как вы вообще оказались здесь, мисс Айлстоун? В письме брата вы не упоминаетесь.

— Нет? Я… — На ее лице промелькнула какая-то тень, но она пропала так же быстро, как и появилась. — Я приехала с Фредди — то есть с мисс Блайт — из имения вашего отца. Мои родные умерли, и леди Энгели предложила мне место гувернантки.

В то время ей не могло быть больше семнадцати.

— И вам платили жалованье?

— Ну, было же денежное содержание мисс Блайт… — Она неловко умолкла. — В любом случае едва ли я имела достаточную подготовку.

— Ясно. Значит, и ваше жалованье тоже. Равное содержанию мисс Блайт, я думаю.

A-а, вот наконец-то та реакция, которую он рисовал в своем воображении во время поездки. Лицо мисс Айлстоун осветилось удовольствием и приятным волнением. Она потянулась и стиснула руку мисс Блайт.

— За все двенадцать лет? Вы уверены? Это ведь значительная сумма, и ваш брат…

— Придет в ужас, узнав, что вас оставили без компенсации за работу. — Он послал мисс Блайт быструю улыбку. — Уверен, она была… не из легких.

Комнату наполнил мягкий смех мисс Айлстоун, но Гидеон не сводил глаз с мисс Блайт. Если он не ошибся, ее губы слегка дернулись.

— Я была ангелом, — заявила она.

— Падшим, по всей видимости, — сухо присовокупила ее подруга. Она отпустила руку мисс Блайт и расправила юбку. — Что ж, вы, должно быть, ужасно проголодались, милорд. Я позабочусь о завтраке и приготовлю для вас комнату. Вы ведь собираетесь остаться на день-два, не так ли?

— Собираюсь, но вам незачем беспокоиться. Я сниму комнату в таверне мистера Перкла.

— К несчастью, таверна сгорела две недели назад.

— Снова миссис Перкл?

— Мистер Перкл, — с дерзкой улыбкой сказала мисс Блайт. — А вам лучше поберечься, с вашей-то шишкой на голове.

— Мистера Перкла благополучно вытащили, — заверила его мисс Айлстоун. — Идем, Фредди, у нас дела, а лорду Гидеону нужно отдыхать.

— Полагаю, я наотдыхался, — запротестовал было Гидеон, но мисс Айлстоун покачала головой.

— Фредди права, вам лучше поберечься. — Она направилась к двери, но остановилась, положив ладонь на ручку. — Я писала, — тихо сказала она, вновь повернувшись к нему лицом, — и вашему отцу, и вашему брату. Но ни разу не получила ответа.

Гидеон тщательно обдумал эти новые сведения, прежде чем заговорить:

— Ничего не могу сказать за отца, боюсь, он получил ваши письма, но предпочел не отвечать. Но Люсьен не из тех, кто бежит от своих обязанностей. Это просто не в его характере. Наиболее вероятное объяснение — ваши письма до него не дошли. Я вообще сильно сомневаюсь, что он в то время знал о вашем существовании.

Она молча выслушала это, затем кивнула и вышла.

Мисс Блайт дождалась, когда дверь за ней закроется, и заговорила:

— Леди Энгели спрятала те письма, да?

— Ну, кто-то, очевидно, спрятал, — ответил он после минутного размышления. — С таким же успехом это мог быть мистер Лартвик или кто-то, кого они держали в своих руках. Мы не узнаем, пока не найдем леди Энгели.

Уиннифред кивнула на манер своей подруги и тоже собралась уходить.

— Мне надо помочь Лилли.

— Одну минутку, Уиннифред. Не возражаете, если я буду называть вас так?

— Я…

— Вот и отлично. — Он оборвал ее просто ради удовольствия понаблюдать, как эти золотистые глаза вспыхнут от гнева. — Почему вы живете в домике садовника, а не в особняке? Дом премилый, без сомнения, но он тесноват для двоих.

Он был прав и в том, и в другом отношении. Каменные стены домика были свежевымыты, а грубый дощатый пол дочиста выскоблен. Веселенькие, пусть и не изысканные, шторы обрамляли четыре маленьких оконца, а кровать, которую он в данный момент занимал, была накрыта покрывалом, искусно вышитым оттенками голубого и зеленого. На полках вдоль дальней стены стояли тарелки и другая кухонная утварь, медикаменты и множество безделушек, которые все без исключения женщины — к недоумению всех без исключения мужчин — так любят собирать и выставлять: маленькие статуэтки, изящные деревянные шкатулочки, раскрашенные вручную, и цветистая чайная чашка, слишком тонкая, чтобы пользоваться ею.

Но однокомнатный домик не предназначался для того, чтоб в нем жили две молодые женщины; он был построен для одинокого мужчины.

Отвечая, Уиннифред склонила голову набок и наблюдала за его лицом.

— Мы обнаружили, что домик легче содержать на ограниченные средства.

Мердок-Хаус не назовешь огромным особняком, хмурясь, подумал Гидеон. Особняк может похвастать не более чем четырьмя спальнями, двумя комнатами для слуг, одной гостиной, столовой и кухней. Средства ее были ограничены, это верно, но вполне достаточны, чтобы держать дом открытым.

— Может, мы и жили бы в особняке, а не в этом домике, — продолжала она, — если б я была мужчиной и, таким образом, была способна постичь важность разумных трат и экономии.

Он вначале заморгал, потом засмеялся.

— Какие странные слова, однако! И не думаю, что вы верите хоть слову из того, что сказали.

Она не ответила, просто продолжала пристально вглядываться в его лицо. В поисках чего, Гидеон не представлял, но его смущало, как эти золотистые глаза смотрят не мигая. Минуту спустя она повернулась и прошла к полкам. Взяла одну из разрисованных шкатулок, вынула из нее что-то похожее на открытое письмо, вернулась и снова встала перед ним. Подбородок ее вздернулся, рот открылся… и вновь закрылся.

Она смяла письмо в кулаке.

— Если это шутка, — наконец сказала она, — то жестокая. И я заставлю вас заплатить за то, что вы обидели Лилли.

Не дав ему возможности ответить, она стремительно вышла.

Какое странное создание, подумал Гидеон, и совсем не такая, как он ожидал. Он представлял себе скромную, застенчивую и робкую девушку, быть может, живущую с какой-нибудь пожилой парой, нанятой в деревне, чтобы заботиться о ней. Он воображал тихие голоса, спокойные манеры и обстановку благородной бедности.

Что ж, насчет бедности он не ошибся. Они живут в домике садовника и ходят в изношенных платьях, которые вышли из моды десяток лет назад. Куда, черт побери, они девают сорок фунтов в год?

Впрочем, узнать проще простого. Твердо решив не тратить остаток утра на то, чтобы лежать и попусту мучиться вопросами, на которые легко можно получить ответ, Гидеон поднялся с кровати. Пришлось опереться об изголовье, когда ушибленная голова воспротивилась резкому движению, но ему приходилось бывать и не в таких переделках, так что вскоре он вновь выпрямился и отправился искать свою трость.

 

Глава 3

— Не в своем уме.

Уиннифред произнесла эти слова, ни к кому конкретно не обращаясь. Выйдя из дома, она решила пойти к особняку длинной дорогой. Очень длинной дорогой, которая включала тропинку вокруг огорода, а та, если честно, вела совсем не к дому. Но Уиннифред требовалось время и пространство, чтобы подумать, а лучше всего ей думалось, когда заняты руки.

Всегда было что-нибудь, что нужно сделать, что-то, что требовало ее внимания, — домашняя работа, обязанность, поручение. Мердок-Хаус и землю, на которой он стоит, едва ли можно назвать фермой. Не считая большого огорода, их единственным сельскохозяйственным имуществом были корова, теленок, которого уже выразил желание приобрести сосед, коза и десяток кур. Но даже эти маленькие достижения были завоеваны годами тяжелого труда и жертв, а теперь требовали постоянной заботы и ухода. Они с Лилли не выжили бы эти двенадцать лет, если бы предавались праздности.

Уиннифред остановилась перед грядкой репы, присела на корточки, чтоб вырвать сорняки, и стала методично обдумывать события утра, а заодно и мужчину, который так их взбудоражил.

Лорд Гидеон приехал не для того, чтобы выселить их, и он не лгал о своих намерениях. По крайней мере в этом она была относительно уверена. Она очень пристально наблюдала за ним, когда сказала, что, возможно, могла бы держать дом открытым, если б была способна понимать ценность денег. Это была, почти слово в слово, цитата из отвратительного письма, которое он прислал ей в прошлом году.

Он этой цитаты не узнал. Уиннифред видела смесь замешательства и юмора в его черных глазах.

— Такого надо держать в сумасшедшем доме или где-нибудь взаперти, а не давать свободно разъезжать повсюду, — проворчала она.

Потому что если он не помнит писем, которые написал, и искренне верит, что дом можно содержать на пять фунтов в год, то он точно не в своем уме.

Если б это был кто-то другой, не Хаверстон, она пожалела бы его, даже вовсю постаралась бы устроить поудобнее, пока они будут искать его семью. Но он — Хаверстон, следующий в очереди на титул, и ее сочувствие отошло на далекий второй план, на первом плане осталась озабоченность, что недуг Гидеона может означать для них с Лилли.

Денежное содержание за двенадцать лет плюс прибавка и жалованье Лилли. Все сразу. Не огромное состояние, конечно, но хватит, чтобы купить еще телят, несколько свиней и отложить приличную сумму на черный день. При тщательном планировании им больше никогда не придется голодать. Быть может, получится даже купить кое-что из роскоши, вроде новой пары туфель для себя и красивой шляпки для Лилли.

Сколько всего они могли бы сделать с этими деньгами. Мечты о новом домашнем скоте и удобных туфлях закружились у нее в голове в ту же минуту, как лорд Гидеон дал обещание. В голове Лилли тоже, подумала Уиннифред. Ну может, не о домашнем скоте, но о шляпке непременно. Лилли всегда питала страсть к подобным вещам: красивым шляпкам, платьям с рюшами и глупым, совершенно непрактичным чайным чашкам.

Уиннифред видела, что глаза подруги зажглись надеждой, и это напугало ее так, как мало что еще могло напугать. А что, если лорд Гидеон не в том положении, чтобы давать такие обещания? Вдруг Лилли придется по сердцу какая-нибудь красивая шляпка, а на следующей неделе заявятся люди Энгели и увезут сумасшедшего лорда?

Хотя, с другой стороны, что, если ее письмо, как и те, которые посылала в Энгели Лилли, попало не в те руки?

Или вдруг она ошибается в отношении его честности, и он просто прекрасный актер со склонностью к злым розыгрышам?

Надо было показать ему письмо. Надо было дать ему прочесть его и объясниться.

— Проклятие! — Поднимаясь с корточек, она зацепилась ногой за подол и чуть не полетела головой вперед в грядку репы. — Бесполезный перевод ткани.

Она дернула противное платье вверх, через голову, не настолько сильно, чтобы порвать, иначе Лилли хватил бы удар, но достаточно, чтобы получить малую толику удовлетворения.

— Ну и ну, такое мужчина видит не каждый день. — Голос лорда Гидеона донесся до нее сквозь платье. — Во всяком случае, днем. Жаль, что на вас рубашка и брюки.

На несколько ужасных секунд Уиннифред застыла, ошеломленная, с поднятыми над головой руками и лицом, спрятанным в складках юбки. Как-то она видела рисунок черепахи, и у нее возникла нелепая мысль, что сейчас она напоминает ту самую черепаху.

— Можете заканчивать работу, Уиннифред. Я знаю, что это вы были в конюшне ночью.

Смех — вот что задело ее за живое. Она не против, когда над ней подшучивают те, кого она любит и кому доверяет, — не стоит воспринимать себя слишком серьезно, — но терпеть насмешки лорда Гидеона… такого ее гордость вынести не в силах.

Она чертыхнулась, потянула платье и запуталась окончательно и бесповоротно.

— Вот черт!

— Постойте спокойно.

Она почувствовала, как он подошел к ней сзади. Большие ладони скользнули по волосам и шее. По причинам, над которыми она не собиралась задумываться, по позвоночнику пробежало легкое покалывающее ощущение.

— Было бы лучше, — проговорил он откуда-то сверху, — если б вы вначале расстегнули несколько пуговиц.

Всего пару мгновений игры ловких пальцев, и платье с шелестом соскользнуло.

— A-а, ну вот.

Она подняла глаза вверх… еще выше… потом отступила на шаг и снова посмотрела. Милостивый Боже, какой же он высокий. Она знала, что он выше среднего, но трудно судить о размерах в темноте, да еще когда человек лежит. Пожалуй, он гораздо выше шести футов.

И довольно широкий. Не кряжистый, как их сосед мистер Макгрегор, и не такой невозможно толстый, как кузнец мистер Дауэл, но заметно мускулистый в груди, руках, ногах и… везде. Как солдат, решила она, или один из гладиаторов, изображения которых она видела в книжках.

Только у солдат и гладиаторов нет таких черных глаз, которые весело поблескивают, наблюдая за ней. И они не ходят с тростью. Эбеновой, с резным набалдашником, похожим на какую-то рыбу.

— Она вам нужна? — неожиданно спросила она. — Или это бутафория?

Он взглянул на трость.

— Я могу ходить без нее, что только что и сделал, чтобы забрать ее из конюшни, но она уменьшает нагрузку на слабую ногу. А что? — Он усмехнулся. — Стыдно стало, что сбили с ног беспомощного калеку?

— Было бы стыдно, — призналась она, оглядывая его крепкую фигуру, — но вы кажетесь мне вполне здоровым. Собираетесь выдвинуть против нас обвинение?

Он отдал ей платье.

— Нет, не собираюсь. Начнем с того, что вы имели полное право защищать себя. Кроме того, какой мужчина добровольно признается, что его одолела женщина? В сущности, я заключу с вами сделку. Вы никому не рассказываете про это, а я помалкиваю о том, что мисс Уиннифред Блайт разгуливает в штанах.

Уиннифред хмуро взглянула на коричневую ткань.

— Мы надеваем их, только когда работаем, потому что они практичны, — оборонительно сказала она. — И куда удобнее этого ужасного старого платья. Любая нормальная женщина выбросила бы его не раздумывая.

Глаза Уиннифред округлились, когда до нее дошло, что только что сорвалось у нее с языка. Она ожидала, что он презрительно фыркнет или ухмыльнется, но вместо этого услышала низкий и приятный смех.

— И какой нормальный мужчина стал бы спорить?

Осмелев от его реакции, она уже хотела спросить, нормальный ли он. Но заколебалась — это казалось непростительной грубостью. Как правило, она не особенно утруждала себя хорошими манерами, да и была не особенно знакома с ними, но взять и просто спросить: «Вы, случайно, не сумасшедший?» — было бы уж чересчур грубо даже для нее.

Опасаясь, что смелость может в любой момент покинуть ее, Уиннифред вытащила из кармана письмо и протянула ему почти дрожащей рукой.

— Это вы писали?

Темные брови взмыли вверх, когда он взял письмо.

— Это то, что вы взяли из домика садовника?

— Да.

— И по этой причине вы все время смотрите на меня так, будто у меня две головы и хвост? Не потому ли вы только что бормотали что-то про сумасшедший дом?

Она сглотнула, подумала и решила сказать правду:

— Да.

— Что ж, посмотрим, что тут у вас.

Он переместил трость, чтобы развернуть письмо, и Уиннифред нервно наблюдала, как он читает.

Искорки юмора и любопытства в глазах, которые, как она уже начинала думать, являются его постоянными спутниками, погасли, и лицо Гидеона все мрачнело по мере того, как он читал. К тому времени как он дочитал до конца, лоб его был нахмурен, а губы плотно сжаты от гнева.

— Почему вы это не сожгли? — тихо спросил он.

— Это вы написали?

Она должна быть уверена, полностью уверена.

— Не я. — Он вернул ей письмо. — Эта гнусность скорее всего написана моей мачехой.

Она задумчиво посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на него.

— Вы даете мне слово джентльмена, что не получали письмо, которое я послала вам?

— Даю. А что в нем было?

Она почувствовала, как краска прилила к щекам. Лилли болела, сильно болела, и у них не было денег, чтобы заплатить врачу. Уиннифред была в отчаянии в тот день, когда писала, и это вынудило ее прибегнуть к тому, чего она обещала себе не делать никогда. Она умоляла.

— Это была просьба о помощи, — пробормотала она, надеясь, что письмо сгорело где-нибудь в камине. Она пожала плечами, отодвигая в сторону воспоминания о тех мрачных днях. — В общем, помощь не потребовалась. Так что теперь это не важно.

— Понятно. — Его ладонь, теплая и шершавая, легла ей на лицо. Он замер на мгновение, а Уиннифред приросла к месту, живот напрягся, а воздух застрял в горле. Потом один палец скользнул вниз к подбородку и приподнял ее лицо. — Мне очень жаль.

На один ужасающий миг Уиннифред почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она заморгала, прогоняя их, удивленная своей реакцией на простое извинение и легкую, пусть и неприличную, ласку. Это все переутомление, сказала она себе, вызванное недосыпанием, страхом, тревогой и, быть может, самым опустошающим из всего этого — надеждой. От переутомления с людьми еще и не такое бывает.

Тот факт, что в прошлом ей приходилось и куда больше уставать, и куда больше тревожиться, и ни разу не возникало желания разреветься, был из тех, на которых она предпочитала не задерживаться.

Она уже хотела отвернуться и отшутиться, дабы скрыть свое замешательство, когда он заговорил:

— У вас эти веснушки круглый год?

— Что?.. — Она заморгала, позабыв про слезы. — Прошу прощения?

Он легонько постучал пальцем по щеке и опустил руку.

— У меня на корабле был мальчишка. Джозеф О’Делл. Его веснушки зимой исчезали, а каждое лето возвращались. Я мог бы поклясться, что каждый раз, когда появлялись, они были иными, но, с другой стороны, я никогда особенно не присматривался. Не подобает мужчине считать мальчишеские веснушки, правда же?

— Пожалуй, — выдавила Уиннифред, сама не зная, то ли она озадачена, то ли очарована. — Вы вполне уверены, что вы не «тронутый»?

Он пожал плечами:

— Никто не может быть вполне уверен, потому что узнает он об этом последним.

Романтическая библиотека: http://romanticlib.org.ua

— Не слишком обнадеживающе. — Но она поймала себя на том, что все равно улыбается ему. — И нелепее разговора я еще никогда не вела.

— Мне говорили, что у меня к ним дар. Вы собираетесь ответить на мой вопрос?

Она не видела причины, почему бы не сделать этого.

— Некоторые веснушки зимой исчезают. Но я не могу сказать, меняется ли их положение из года в год, поскольку мне никогда не приходило в голову задуматься об этом. А ваши?

Он слегка удивился и улыбнулся:

— Мои? У меня есть веснушки?

— Семь, — информировала она его, запоздало осознав, что женщине, наверное, точно также не подобает считать веснушки мужчины, как и мужчине считать веснушки мальчика.

Она мысленно отмахнулась от своего беспокойства. В конце концов, это правда, и она совсем не глазела — ну, почти.

— Три слева и четыре справа. Они очень бледные, но они есть. Быть может, заметны только на солнце.

— Я не имею привычки на улице смотреться в зеркало, так что вы, должно быть, правы. — Он слегка поморщился. — Я всегда считал веснушки милой чертой. Совсем не уверен, что в восторге от этого описания применительно ко мне.

Уиннифред знала его меньше дня, но чувствовала, что прилагательное «милый» ему очень даже подходит. А это казалось совсем неправильным. Мужчины, которые выглядят как лорд Гидеон, должны быть обладателями таких эпитетов, как «смуглый», «темный» и «опасный». Крупные мужчины не должны мягко смеяться, их черные глаза не должны лукаво поблескивать, а большие руки не должны быть такими ласковыми, когда дотрагиваются до женской кожи.

Она отвела взгляд.

— Нам пора. Лилли, должно быть, уже закончила.

— Так, значит, мир? — спросил он.

Она задумалась. Он не лжет, и он не сумасшедший. В сущности, даже довольно приятный.

Правда, остается еще вопрос его веры в то, что дом можно содержать на пять фунтов в год. Но с другой стороны, порой те, кто обладает огромным богатством, меньше всего знают цену деньгам. Лорд Гидеон скорее всего просто эксцентричный, и поскольку эта эксцентричность не распространяется на разбрасывание нелепыми обещаниями, которых он не исполнит, она не видела причины для того, чтобы провести следующие несколько дней не в ладах с ним. Поэтому решительно кивнула:

— Мир.

Завтрак в Мердок-Хаусе обычно состоял из одного из трех ингредиентов: яиц, рыбы или каши. Уиннифред ловила и чистила рыбу. Лилли собирала и готовила яйца. Кашу, которую терпеть не могли обе, они ели, только когда было совсем уж туго, и варили по очереди.

Питались они на кухне, имея по одной вилке и оловянной миске на каждую. Поэтому Уиннифред не без удивления обнаружила, что на маленьком обеденном столе расставлено несколько предметов щербатой фарфоровой посуды, которую они нашли на чердаке, лежит небольшая горка яиц, хлеб и сыр. Всем этим можно было питаться несколько дней, и от такого вопиющего расточительства Уиннифред аж рот разинула.

— Что за…

— Присаживайтесь, милорд. Уиннифред.

Лилли бросила взгляд, который одновременно умолял Уиннифред ничего не говорить и сулил самую суровую кару, вздумай она ослушаться.

Достаточно знакомая с гордостью и с редкими вспышками гнева Лилли, Уиннифред направилась вокруг стола, чтобы сесть, но тут Лилли быстро схватила ее за локоть и яростно зашептала:

— Что случилось с твоим платьем?

Уиннифред покачала головой:

— Он не сердится. Потом объясню.

Лилли, кажется, хотела возразить, но удовлетворилась насупленными бровями, прежде чем отпустить руку Уиннифред и сесть самой.

Гидеон расположился во главе стола и оглядел свою исходящую паром тарелку.

— Выглядит и пахнет восхитительно, мисс Айлстоун.

Уиннифред понимающе улыбнулась и подождала, когда он попробует на вкус. Гидеон поддел вилкой яйца и положил в рот. Глаза его удивленно округлились, затем закрылись в явном удовольствии.

— Святители небесные, — пробормотал он с полным ртом.

Прожевал, проглотил, взял на вилку еще, побольше.

Лилли улыбнулась и покраснела.

— Я рада, что вам нравится, милорд.

Гидеон кивнул, но дождался, когда проглотит, прежде чем снова заговорить:

— Необыкновенно. Совершенно необыкновенно. Что вы сюда положили?

— Щепотку этого, капельку того — сливки, укроп и прочее.

— Ваша еда всегда так хорошо приготовлена?

— Да, когда готовит Лилли, — ответила Уиннифред.

— А Уиннифред делает великолепную форель, милорд.

— Гидеон, пожалуйста, — предложил он. — Тогда понимаю, почему у вас нет кухарки. Воистину, зачем она вам?

— Боюсь, мы просто не могли позволить себе кухарки с теми суммами, которые лорд… полагаю, мне следует сказать, леди Энгели присылала нам, — ответила Лилли.

Гидеон перестал жевать.

— Значит, две умные, практичные женщины не в состоянии содержать маленький дом и… — Он смолк, словно о чем-то вдруг задумался. — А сколько фунтов присылала вам леди Энгели?

— Пять, — с полным ртом ответила Уиннифред. — Я думала, вы знаете.

— Пять, — тупо повторил он. Положил вилку, провел ладонью по лицу и тихо выругался. — Пять-точка-ноль?

— Да, конечно, — со смешком ответила Лилли.

Он еще раз тихо чертыхнулся.

— Я надеялся, что вы говорите о сотнях.

— О сотнях? — Уиннифред рассмеялась бы, но холодное потрясение на лице Гидеона к этому не располагало. — Леди Энгели крала не половину?

— Нет. — Он резко выдохнул. — Вам было назначено содержание восемьдесят фунтов в год.

Послышались потрясенные возгласы и звон выпавших из рук вилок. Лилли сидела, разинув рот и широко распахнув глаза. Уиннифред открыла было рот, чтобы заговорить, но не смогла выдавить ни звука.

— А также прибавка, — напомнил им Гидеон. — И, учитывая масштабы преступления леди Энгели против вас, все, что бы вы ни пожелали.

Мозг Уиннифред оставался странно пустым, за исключением звучащих эхом слов Гидеона: «Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов…»

— Я хочу лондонский сезон для Уиннифред.

Это внезапное, решительное и совершенно неожиданное заявление Лилли прорезалось сквозь мозг Уиннифред как острый нож.

— Что?

Лилли проигнорировала ее и обратилась к Гидеону:

— Вы сказали, все, что угодно, в разумных пределах, и я считаю, что светский сезон для молодой леди знатного происхождения не выходит за эти пределы.

Очевидно, ожидая от него возражений, Лилли расправила плечи и вызывающе вздернула подбородок. Только зря трудилась.

Романтическая библиотека: http://romanticlib.org.ua

— Пусть будет сезон. — Все еще хмурясь, Гидеон взял вилку и ткнул ею в яйца на тарелке. — Пять фунтов. Просто чудо, что вы обе выжили.

Уиннифред в недоумении покачала головой:

— Это нелепо. На кой черт мне нужен лондонский сезон?

— Чтобы найти мужа, полагаю, — последовал ответ Гидеона.

Это только озадачило ее еще сильнее.

— А на кой черт мне нужен муж?

— Дабы обрести долговременную финансовую стабильность, — сказала ей Лилли. — Что-нибудь более надежное, чем овцы, которые могут заболеть, или урожай, который может подвести.

— Муж тоже может заболеть, — возразила она. — И, бьюсь об заклад, мужья регулярно подводят своих жен. К тому же у нас нет ни овец, ни урожая.

— Но будет, только дай тебе волю.

— Ну а что в этом плохого? — Лилли открыла рот, похоже, готовая объяснить, что в этом плохого, и Уиннифред попробовала зайти с другой стороны. — Мне почти двадцать шесть. Я слишком старая.

— Для традиционного дебюта — да, но не для обычного сезона. — Лилли в возбуждении подалась вперед. — Опера, магазины, балы и суаре, верховые прогулки в Гайд- парке и поездки на Бонд-стрит. Ты могла бы жить такой жизнью… — Она оборвала себя, по-видимому, вспомнив, с кем говорит. — Ты могла бы иметь мужа, у которого будет достаточно денег, чтоб держать тебя по колено в овцах и земле до конца твоей жизни.

Уиннифред задумчиво смотрела на подругу. Невозможно было не заметить, как зажглись глаза Лилли, когда она заговорила о поездке в Лондон.

— Это у тебя должен быть сезон, — решила она. — Ты любишь это куда больше и лучше сможешь им воспользоваться.

Гидеон ответил раньше Лилли:

— Отличная идея.

— Милорд, расходы, хлопоты… — запротестовала Лилли.

— Совершенно не ваша забота, — закончил за нее он. — Семейство Энгели вполне может себе это позволить, и у меня есть двоюродная тетя, которая с превеликим удовольствием представит обществу двух очаровательных леди.

— Ей придется довольствоваться только одной, — сказала Уиннифред, твердо уверенная, что ни за какие коврижки не поедет в Лондон, чтобы заниматься такой ерундой, как поиски мужа.

Лилли упрямо сжала губы.

— Без тебя я не поеду.

— Лилли, это нечестно.

— Честно или нет, но ты прекрасно знаешь, что я не оставлю тебя здесь одну.

— Я… — Уиннифред взглянула на Гидеона, ожидая помощи, но он опять сверлил свирепым взглядом свою тарелку и бормотал что-то про пять фунтов. Она подумала было взять вилку и запустить ему в голову, но все же сумела сдержаться. — Со мной все будет хорошо, правда. Я…

— Ты едешь со мной в Лондон, или мы обе останемся здесь.

Уиннифред смяла лежащую на коленях салфетку в кулаке, встретилась с непреклонным взглядом подруги и поняла, что не может сказать «нет». Лилли всегда хотелось большего, чем они имели в Мердок-Хаусе или могли купить на свои ограниченные средства в ближайшей деревне Энскрам. Она никогда не жаловалась, никогда не увиливала от самой тяжелой работы. Она с улыбкой голодала, без намека на протест носила обноски… и с распростертыми объятиями приняла ребенка, который больше никому не был нужен.

Но порой, когда им было слишком холодно, или голодно, или слишком страшно, чтобы спать, она мечтательным тоном рассказывала о своем коротком пребывании в Лондоне — про оперу, про суаре и про эти поездки на Бонд-стрит.

Уиннифред бросила салфетку на стол, чертыхнулась — судя по всему, достаточно цветисто, чтобы оторвать внимание Гидеона от своей тарелки, — и встала.

— Прекрасно. Мы едем.

— Спасибо. Фредди…

— Мне надо починить забор.

Уиннифред выскочила из комнаты. А нрав у девушки довольно крутой, размышлял Гидеон. Не злобный и не буйный, как у его мачехи, но все равно грозный. Он находит и его, и саму Уиннифред привлекательнее, чем хотелось бы.

Он повернулся к Лилли и увидел, что она сидит бледная, с плотно сжатыми губами и покрасневшими глазами.

— Полагаю, вы считаете меня очень недоброй, — тихо проговорила она.

— Напротив, я считаю вас очень умной и необыкновенно бескорыстной. — Он успел заметить мучительную тоску в ее глазах, когда она говорила о Лондоне. Она рискнула тем, чего хотела больше всего, ради того, что считала лучшим для своей подруги. — Вы делаете то, что будет наилучшим для Уиннифред.

— Это точно. — Лилли взяла вилку и поковырялась в еде, оставшейся у нее на тарелке. — Она вполне довольна своей жизнью здесь и никогда не станет искать чего-то большего, если ее не заставить. Я хочу, чтоб у нее был шанс обрести настоящее счастье.

— И она обретет его в лондонском сезоне?

Лилли удивила его, рассмеявшись.

— Бог мой, нет! Вероятнее всего, она будет чувствовать себя несчастной. Но ей необходимо сравнение. И всегда есть шанс, что она без ума влюбится в какого-нибудь джентльмена со средствами. — Она тоскливо вздохнула. — Разве это было бы не чудесно?

Поскольку Уиннифред не произвела на него впечатления натуры романтической, он решил воздержаться от комментариев.

— Прошу прощения за прямоту, но вы считаете, что она достаточно… подготовлена для светского общества?

— Она вполне способна вести себя воспитанно и вежливо, — заверила его Лилли. — Просто предпочитает этого не делать. Чтобы отучить ее от этого и навести светский лоск, потребуется всего несколько недель. Мы опоздаем к началу сезона, но тут уж ничего не поделаешь.

Гидеон сомневался, что нескольких недель хватит, чтобы отшлифовать манеры, которые игнорировались столько лет, но почел за лучшее не высказывать своих сомнений вслух.

— Нам надо будет выехать в Лондон как можно раньше, если вы хотите нанять приличную модистку, найти учителя танцев и так далее. Сколько времени понадобится, чтобы найти того, кто будет ухаживать за хозяйством, как вы полагаете, дня два-три?

— Три дня? — Лилли покачала головой. — О нет. Мы никак не можем повезти Уиннифред в Лондон через три дня. Ее привычки слишком укоренившиеся. Мне понадобится самое малое три недели.

Он положил вилку.

— Это невозможно.

Слова вырвались быстро и, следует признать, чуть грубовато. Три недели? Он приехал в Шотландию с намерением найти мисс Блайт, доставить ей недоплаченное денежное содержание и убедиться, что она устроена с подобающим комфортом. На все про все он отводил не более двух дней в ее обществе. Он человек уступчивый и готов накинуть пару дней, принимая во внимание обстоятельства, но три недели исключительно под его попечением — об этом не может быть и речи.

— Уверен, вы вполне хорошо справитесь с этим в Лондоне, — добавил он, как надеялся, подбадривающим тоном. — Моя тетя…

— Лорд Гидеон, — терпеливо прервала его Лилли. — Уиннифред приехала сюда тринадцатилетним ребенком, воспитанным чередой равнодушных гувернанток, нанимаемых рассеянным отцом. Это было двенадцать лет назад, и это одно из ее последних соприкосновений с изысканным обществом.

— Наверняка деревня может предложить какое-то подобие светской жизни.

— Викарий и его жена, мистер и миссис Ховард, безраздельно властвуют над небольшим обществом Энскрама, и нас никогда не приглашали присоединиться к их избранной группе друзей.

— Почему? Наверняка, когда вы только приехали…

— Потому что в нашу первую неделю здесь, когда миссис Ховард пришла с визитом, Уиннифред заявила ей, что пусть викарий не ждет, что она будет в воскресенье сидеть на деревянной скамейке.

— А она сказала почему?

— Насколько я помню, она объяснила, что прочла Библию от корки до корки и нигде нет ни строчки насчет того, что допуск на небеса зависит от воскресного просиживания задницы.

Он выдавил улыбку.

— В защиту Уиннифред следует сказать, что это действительно так.

Она мягко взглянула на него.

— Ей требуется время для должной подготовки.

Он постучал пальцем по столу.

— И почему это вы, дамы, всегда делаете из сезона какое-то спортивное состязание?

— Для незамужней леди так оно и есть. — Она выжидающе вскинула брови. — Так вы дадите нам три недели?

Поскольку он только что дал слово, что у них будет все, что ни пожелают, то уж никак не мог сказать «нет». Не мог, не отказавшись от притязаний на честь и право называться джентльменом.

В сущности, его деликатно приперли к стенке, и внезапно реакция Уиннифред на требования подруги перестала казаться ему такой уж возмутительной.

По сути дела, мысль о том, чтобы громко выругаться, показалась Гидеону весьма привлекательной.

К несчастью, у него не было извинения для такого прискорбного проявления невоспитанности.

Он согласно кивнул, извинился и пошел успокоить себя длительной прогулкой.

 

Глава 4

Уиннифред стояла перед поваленной оградой, коза Клер — рядом с ней, в руке Фредди был зажат молоток, а на лице явно написано раздражение. Уступив требованию Лилли насчет лондонского сезона, она отправилась в конюшню, где хранились инструменты, а оттуда — прямиком к ближайшему поломанному участку забора. И не важно, что эту часть пастбища они редко использовали, она была твердо намерена поколотить по чему-нибудь.

А учитывая ее теперешнее настроение, велика была вероятность того, что она расколотит это что-нибудь на мелкие щепки. Осознав это, она с раздраженным ворчанием бросила молоток на землю. Не в ее привычках крушить что-то в приступе злости. И она никогда не позволяет себе вспышек раздражения, если что-то выходит не так, как ей хотелось бы.

Но ей-богу — лондонский сезон?!

— Взрослые мужчины и женщины, красующиеся друг перед другом, как стая павлинов, — проворчала она.

Она презирает павлинов. Как-то раз они с отцом гостили в большом загородном особняке, где проводился один из тех редких приемов, на которых допускали детей — не приглашали, но позволяли присутствовать. Там было шесть павлинов, и каждый из них из кожи вон лез, чтобы перекричать и перещеголять другого. В ее представлении поведение представителей высшего света мало чем отличается от этого.

— Козы лучше, — заявила она Клер. — Умные, преданные, забавные — весьма практичные животные. Ты со мной согласна?

Клер мелкими шажками подбежала, чтобы понюхать молоток, затем, очевидно, придя к заключению, что он несъедобный, протопала назад и легла.

— Во всяком случае, умнее павлинов, — пробормотала Уиннифред.

Она наклонилась, чтобы погладить козу по голове, потом выпрямилась и повернулась лицом к мягкому ветерку. Она вдохнула теплый воздух, закрыла глаза и вспомнила ту давнюю поездку, когда они с Лилли прибыли в Шотландию. Она была тринадцатилетней девочкой, горюющей, напуганной и гадающей, какой холодный прием ожидает ее в конце путешествия. То, что прием может быть теплым, как-то не приходило ей в голову.

Никто никогда не был особенно рад видеть Уиннифред Блайт.

Отец в течение своих нечастых визитов между охотничьими вылазками в тех запущенных имениях, куда их в то время допускали, приветствовал ее с неизменным выражением недоумения и разочарования, словно никак не мог уразуметь, каким образом на его попечении оказалась маленькая девочка.

Гувернантки взирали на нее с нетерпением. Лорд Энгели встретил ее с открытой враждебностью, а леди Энгели — с фальшивыми улыбками в присутствии других и с нескрываемым презрением наедине. Даже Лилли поначалу — что и понятно — была подавлена неожиданно свалившимся на нее бременем заботы о новой подопечной.

Как-то отнесутся к ней хозяин и хозяйка Мердок-Хауса? Как к обузе? Как к незваной гостье? Как к чему-то, что надо терпеть или забыть? Придерживаясь мнения, что лучше быть забытой, чем презираемой, она надеялась на первое.

И в каком-то смысле ее желание исполнилось.

По приезде их никто не встретил. Их не ждало ничего, кроме заросших полей, заброшенных надворных построек и тихого каменного дома, в котором почти не было мебели.

Лилли в изумлении ходила из комнаты в комнату, словно ожидала, что кто-нибудь вдруг выпрыгнет из-за пыльных портьер и признается, что это была грандиозная шутка.

Но Уиннифред стояла на улице в свете заходящего солнца и слышала то, чего не слышала Лилли.

Приветствие тишины. Безмолвную мольбу о жизни. Что это за ферма без домашнего скота и урожая? Дом без света, звуков и голосов?

Фредди была еще ребенком и все же обладала той уникальной способностью очень юных существ сплетать воедино фантазию и реальность, и ей представлялось, что она слышит, как Мердок-Хаус шепчет ей на ветру: «Добро пожаловать. Добро пожаловать. Оставайся».

Они остались, хотя у них и не было особенного выбора в этом вопросе, и выживали фактически без денег и опыта, что оказалось намного труднее, чем она ожидала. Но у Уиннифред никогда и в мыслях не было уехать. Она гордилась тем, чего они достигли, радовалась тому, что они теперь умеют.

Адостигли они немалого. Свили пусть маленькое, но зато свое собственное гнездышко. И теперь Лилли возжелала бросить все это ради городского дома и леди, которая, возможно, будет им не рада.

Гидеон обходил владения Мердок-Хауса, разминая раненую ногу и размышляя над запутанностью обещаний.

Он слышал, как матросы в разгар кровавой битвы давали всякого рода торжественные клятвы. Некоторые пытались заключить сделку с Богом. Они клялись в обмен на жизнь бросить пить и играть, клялись ходить по воскресеньям в церковь, клялись лучше относиться к своим женам или любовницам — или, как в случае нескольких офицеров, и к женам, и к любовницам.

Кто-то давал обещания самому себе. Ему припомнился один услышанный разговор двух мужчин во время боя. Кристофер Уитерс и Йен Макклей, закадычные друзья, вечно веселые и неунывающие. Они кричали друг другу, перекрикивая свист пуль, грохот канонады и стоны умирающих.

— Если мы выживем, Йен, и дотянем до порта, я куплю себе самую смазливую шлюху, которую только смогу позволить! А на то, что останется, напьюсь вдрабадан.

— Ты рехнулся, старик? Сначала напейся, а потом уж купи дешевую девку. Заверяю тебя, ты не поймешь разницы.

Закончилось тем, что Макклей пил и распутничал за них обоих.

Гидеон же дал себе одно-единственное обещание: больше никогда не брать на себя ответственность за жизнь и здоровье другого человека.

Два года после его ухода со «Стойкого» ему это прекрасно удавалось. Он зарекся жениться, нарушил традицию и отказался от услуг камердинера. Он даже отказался от постоянно проживающих в доме слуг, предпочитая обедать в своем клубе и рассчитывать на приходящую прислугу.

Он не отшельник. Напротив, он с удовольствием проводит время в компании. Но в конце дня предоставлен только своим собственным заботам.

Так как же, дьявол его побери, у него на руках на целых три недели оказалась парочка молодых леди?

И какого дьявола он должен с ними делать?

В конце концов, после нескольких минут беспокойства и переживаний, он решил, что не будет ничего делать — просто наймет для этих целей кого-то другого. В сущности, он наймет многих. Он так наводнит Мердок-Хаус слугами, едой и развлечениями — куда больше, чем может понадобиться двум девушкам, — что его присутствие станет излишним. И тогда он спрячется в комнате и притворится, что никогда и не думал изображать в Шотландии героя. Это было нелогично, трусливо, по-детски — и совершенно необходимо для сохранения его душевного покоя.

Почувствовав себя лучше после принятия этого решения, он свернул на тропинку, ведущую вдоль маленького пруда, и пошел вдоль забора, отделяющего то, что походило на неиспользованное пастбище, от непаханого поля. Он поднялся на вершину небольшого взгорка и ярдах в тридцати увидел Уиннифред, стоящую к нему спиной.

Ее волосы, которые уже начали рассыпаться, снова были заплетены в косу. Золотистые пряди, блестящие на полуденном солнце, вплетались в темные, словно ленты. Она ремонтировала ограду и разговаривала с лохматой черно-белой собакой.

— Я отговорю ее. Должно же быть что-то еще, что ей понравится. У меня здесь есть обязанности, так ведь? Надо ухаживать за животными, верно ведь? Прополоть огород, насобирать и наколоть дров на зиму. Да и таких вот участков забора, готовых развалиться, чуть толкни, полным-полно. А вдруг мы забудем и приведем сюда Люсьена? Куда мы поставим новых телят?..

Гидеон остановился, слушая, а она наклонилась, чтобы осмотреть завалившуюся ограду. Брюки, внезапно дошло до него, должны стать обязательной одеждой для каждой женщины. Почему это мужчины — властелины и повелители — до сих пор еще не настояли на них? Они мало что оставляют воображению, это правда, но воображение никуда не ведет.

Хотя, с другой стороны, иногда оно может завести чересчур далеко. Эротические образы весело заплясали у него в голове. Стоя тихо-тихо, он представил, как подходит к ней сзади и проводит ладонью по ее сильной спине. Услышал, как она ахнула от удивления и замурлыкала от удовольствия, увидел ответную искру возбуждения в ее глазах, когда она повернула голову. Он наклоняет ее еще ниже, быстро расстегивает пуговицы, тянет штаны вниз и…

И, дьявол побери, что с ним такое?

После нескольких лет на море он не чужд грез о каждой хорошенькой женщине, которая умеет делать всякие развратные штучки. Но никогда прежде в этих фантазиях не участвовала невинная девушка, которая — как бы далеко он ни пытался отстраниться от этой мысли — находится на его попечении.

Вот именно по этой причине на него никогда не будет возложена ответственность за другого человека — ему просто нельзя такое доверять.

Обозвав себя дюжиной разных нелестных прозвищ, он остался на месте, чуть ли не молясь, чтобы она не обернулась, и сосредоточившись на том, чтобы вернуть себе презентабельный вид. Потребовалось несколько глубоких успокаивающих вдохов и одно крайне неприятное воспоминание о том последнем разе, когда он видел принца- регента — полуголого, лапающего свою теперешнюю любовницу, — дабы справиться с задачей, но тем не менее он справился.

Почувствовав, что вновь владеет собой, Гидеон направился к Уиннифред и странного вида собаке. При более близком рассмотрении оказалось, что у собаки приплюснутая голова, болтающиеся уши и короткий торчащий хвост. Коза. Огромная коза, на его взгляд, совсем на козу непохожая, которая безмятежно сидела в траве, наблюдая за Уиннифред и сочувственно слушая ее жалобы. Или, быть может, она просила что-то лежащее у нее в кармане, предположил Гидеон.

— Козы умеют просить? — крикнул он ей.

Уиннифред коротко оглянулась через плечо, после чего подняла лежащую на земле жердь себе на колено, что определенно выдвинуло лишний практический аргумент в пользу брюк.

Прежде чем он дошел до нее, она с помощью ноги и обеих рук подняла жердь между двух поперечных жердей. Упрямая, подумал он, или настолько привыкла делать все сама, что ей даже не приходит в голову попросить о по мощи. Она полезла в карман и вытащила салфетку, полную объедков.

— Клер умеет, — ответила она, бросив еду козе, которая жадно проглотила все, прежде чем вновь обратить на хозяйку свои умоляющие глаза.

Он прислонил трость к забору и оперся бедром о перекладину.

— Вы сегодня совершили очень добрый поступок по отношению к своей подруге, — сказал он ей, главным образом потому, что Уиннифред необходимо было это услышать.

Она пнула ногой камень и нахмурилась, когда тот покатился в траву.

— Не очень-то любезно я это сделала.

— Не очень любезно, верно, но тем не менее. — Он наклонил голову в попытке поймать ее взгляд. — Неужели будет так уж ужасно провести несколько месяцев в Лондоне?

— Да.

Абсолютная убежденность в голосе заставила его выпрямиться.

— А вы когда-нибудь бывали в Лондоне?

— А разве у вас не бывает чувства, что вы не хотите чего-то, чего никогда раньше не делали?

— На ум приходит только смерть.

Уголок ее рта дернулся кверху.

— Не совсем то, что я имела в виду, хотя, пожалуй, принцип тот же.

Он в задумчивости откинул голову.

— Мне не хотелось бы унаследовать титул, — решил он. — И не просто потому, что я люблю своего брата, а его кончина была бы необходимым условием для данного события. Просто не хочу этого бремени.

— А разве это так ужасно — быть маркизом? — в свою очередь, поинтересовалась она.

— Да, — усмехнувшись, ответил он. — Без сомнений, да. Земля, люди, политика — все и вся требует твоего времени и безраздельного внимания. Я мог бы назвать несколько вещей, которых желал бы еще меньше — например, вышеупомянутая смерть, — но это был бы очень короткий список.

Она понимающе кивнула, и он подумал, какая это редкость среди знакомых леди. Леди обычно считают титул одним из величайших подарков судьбы, а приобретение оного — одним из величайших достижений. Надежда избежать титула, разумеется, была бы воспринята как одна из величайших глупостей.

Некоторое время они постояли молча, пока Клер, которой явно наскучило сидеть в траве, не встала со своего места. Уткнувшись носом в ногу Гидеона, она громко фыркнула.

— Не обращайте внимания на Клер, — рассеянно сказала ему Уиннифред. — Она ведет себя так со всеми, кто ей нравится. Хотя, если честно, она ко всем чувствует расположение.

— Ясно. — Он нахмурился, глядя на козу, несколько озабоченный тем, что она может выразить свою внезапную любовь к нему убедительным укусом. — Интересное имя для козы — Клер.

— Гм. Противную жену викария зовут Кларисса.

Он слегка тряхнул ногой в попытке отодвинуть свою новую подружку.

— А Люсьен, о котором вы тут упоминали?

Возможно, это простое совпадение, что его брата тоже зовут Люсьен, но Гидеон в этом сомневался.

Уиннифред криво улыбнулась:

— Наш теленок — точнее, теленок нашего соседа, поскольку он за него уже заплатил.

Он подумал, с каким удовольствием сообщит своему брату, маркизу, о его тезке.

— Изобретательно.

— Не слишком, — призналась она. — У нас бывает только по одному теленку в год, и их покупает наш сосед мистер Макгрегор. Мы называем всех бычков Люсьенами, чтоб не привязываться… ну, вы понимаете.

— Прекрасно. Не думаю, что кому-то из них удалось избежать кастрации?

— Ни одному.

— Как я и сказал, изобретательно. — Он оглядел поле. — А где-нибудь здесь нет Гидеона, о котором мне лучше узнать заранее?

На этот раз, когда она отвечала, лицо ее освещала веселая улыбка, а в янтарных глазах плясали чертенята.

— Нашу корову зовут Гидди. Таких больших титек, как у нее, вы никогда не…

Она замолчала, когда он расхохотался, и склонила голову набок.

— Вам неприятна мысль быть маркизом, но вы ничуть не против, что в вашу честь названа корова. Не знаю, считать это похвальным или нелепым.

— Нелепость — отличная вещь, — отозвался он, все еще посмеиваясь. — Обычно недооценивается и не замечается. И тем не менее ее можно найти почти в любой ситуации. Даже в самых безрадостных обстоятельствах часто содержится та малая крупица юмора, которую мы клеймим как нелепость — война, политика, — он подмигнул ей, — лондонские сезоны. Какое утешение — знать это. И талант — быть способным ее увидеть.

Иногда, подумал он, это единственное, что стоит между человеком и отчаянием. Встревоженный направлением своих мыслей, он оттолкнулся от забора и ухватил свою трость.

— Что ж, утро чудесное, но мне надо сделать в городе кое-какие дела. Не думаю, что у вас есть фаэтон или что-то вроде него…

Она фыркнула при упоминании фаэтона.

— За конюшней стоит одноконная телега, но сомневаюсь, что она все еще в рабочем состоянии.

— А если да, вы со мной поедете?

— Спасибо, нет. У меня есть свои дела.

— Как знаете. Может, что-нибудь привезти?

Она качнула головой, но потом, очевидно, передумала.

— Я не должна… не должна, но… вы не подождете минутку? У меня в домике есть деньги и…

— С деньгами разберемся потом, — не дал ей договорить Гидеон.

Ей надо привыкать к тому, что кто-то другой покупает то, что ей нужно, но лучше приучать ее к этой мысли постепенно. От многолетней привычки почти полной независимости едва ли можно избавиться за несколько часов.

— Ладно, если вы не против. — Она пришла в радостное волнение, улыбаясь и в то же время кусая губу. — В витрине булочной миссис Мортон выставлены просто изумительные пирожные. Но там есть одно, которое мне хочется просто до смерти. Оно пышное, круглое и покрыто какой-то глазурью.

Она сделала попытку показать форму пирожного руками. Это ему совсем не помогло.

— А как оно называется?

— Понятия не имею, но, думаю, оно с какой-то начинкой — может, фруктовой, может, какой-то крем. — Она тоскливо вздохнула. — Очень надеюсь, что это крем.

Она никогда его не пробовала, дошло до Гидеона. Она хочет это пирожное так давно и так сильно, что вздыхает от одной лишь мысли о нем — а Уиннифред не произвела на него впечатления женщины, которая только и делает, что вздыхает по каждому поводу, — и, однако, ни разу даже не откусила ни кусочка. Какие еще удовольствия, большие и маленькие, были украдены у нее?

— Непременно привезу.

И он уж позаботится, чтобы эти пирожные были наполнены кремом, даже если ему самолично придется выскрести фрукты и заново начинить их.

— А не могли бы вы привезти два? — спросила она, явно чувствуя себя неловко. — Одно для Лилли? Если это не слишком…

— Два так два.

Остаток дня и добрую часть вечера Уиннифред занималась хлопотами по хозяйству. Она пропустила ленч, частично потому, что поздно позавтракала, но главным образом просто еще была не вполне готова встретиться с Лилли.

Гнев прошел, как и жалость к себе. Она была решительно настроена не только поехать в Лондон, но и постараться получить удовольствие от поездки. Что толку хандрить — только делать несчастными тех, кто с тобой рядом. С чем она не смирилась, так это с приготовлениями.

Уиннифред прекрасно знала свои недостатки. Она хорошо понимала, что совсем не готова для лондонского сезона и что Лилли уже вовсю строит планы, как поправить дело. Это необходимо сделать, и Уиннифред готова. Желания, однако, отнюдь не испытывает.

Поэтому она работала на улице до тех пор, пока не село солнце и не померк последний свет, только после этого она вернулась в дом.

Лилли она нашла у дверей. Та держала коробку из булочной, записку и выглядела слегка ошеломленной.

— Лорд Гидеон прислал нам записку. Ты чуть-чуть не застала посыльного.

Уиннифред посмотрела на дорогу и увидела, что в воздухе все еще висит пыль.

— Что в записке?

— Не знаю. Еще не открывала.

— Почему? — Ей в голову пришла ужасная мысль. — Ты думаешь, он не собирается возвращаться? Думаешь…

— Что? Да нет, ничего подобного. Просто… ну, нам никогда раньше не доставляли посланий. За двенадцать лет ни единого письма, не считая ежегодного пособия от леди Энгели. — Она широко улыбнулась, глядя на конверт. — И вот, смотри! Нам доставляют письмо специальным курьером — и от самого лорда. Полагаю, это один из самых прекрасных дней за многие годы.

Поскольку это было вполне в духе ее подруги — так по-детски радоваться подобной глупости, Лилли рассмеялась и обняла ее, при этом чуть не раздавив коробку и письмо.

— Я люблю тебя, Лилли Айлстоун. — Фредди чмокнула подругу в щеку. — Прости, что так отвратительно вела себя за завтраком.

Лилли тоже поцеловала ее.

— А ты прости, что я так нечестно вынудила тебя на то, чего ты не хочешь.

— А твоего сожаления достаточно, чтобы…

— Ни в коей мере.

Уиннифред рассмеялась и отпустила ее.

— Что ж, тогда открывай записку.

Лилли сунула коробку под мышку и аккуратно открыла конверт, чтобы не порвать первосортную бумагу.

— Он не смог найти все, что нужно, в Энскраме, поэтому собирается поехать в Лэнгхолм. Вернется утром. Он подписался «ваш покорный слуга». Как это мило, правда?

— Ужасно. Открой коробку.

Лилли проигнорировала требование и нахмурилась.

— Перед отъездом он спросил, не нужно ли мне чего, и я дата ему небольшой список. Неужели все эти хлопоты из-за меня?

— Я бы не стала слишком переживать из-за этого, Лилли. Лорд Гидеон способен сказать «нет». — Она игриво улыбнулась и добавила: — Или, быть может, он слишком джентльмен, чтобы отказать в просьбе леди, и сейчас проклинает тебя на чем свет стоит. «Разрази гром эту мисс Айлстоун. Чертова глупая гусыня, настаивающая на яблоках, когда в каждом углу Энскрама можно найти отличную клубнику».

Лилли фыркнула.

— У Энскрама всего четыре угла. И во всех них очень мало что можно найти.

— Раздраженные джентльмены склонны преувеличивать. — Как и Лилли. Энскрам — маленький, но прелестный, и в нем есть свои магазины. — Что в коробке?

Лилли открыла крышку. Внутри лежало полдюжины пирожных.

— О Боже.

Уиннифред вздохнула и протянула руку, чтобы взять одно. Она поднесла его к носу и втянула аромат свежего крема и сахарной пудры. Сладости были для них с Лилли редкостью, а такие дорогие, как эти в коробке, они и подавно не могли себе позволить. Уиннифред хотелось насладиться каждым мгновением, посмаковать каждую секунду удовольствия. Хотя — в коробке их шесть…

Она нахмурила лоб, подумав о том, сколько это стоит.

— Я просила только два. Как думаешь, может, остальные его? Я не хотела тратить так много…

— Это подарок. — Лилли тоже взяла пирожное и, как и Уиннифред, вдохнула запах. — О Боже, какой чудесный запах, да?

— Ты уверена?

Все еще упиваясь сладким запахом, Лилли заморгала в некоторой растерянности.

— Что они чудесно пахнут?

— Что это подарок.

— Разумеется. — Лилли на минуту задумалась. — Порой я забываю, как мало у тебя опыта в подобных вещах.

— В каких вещах?

Лилли пожала плечами:

— Джентльмены, подарки, забота…

Поскольку это была правда, которую Уиннифред находила неловкой, она повернула разговор в другую сторону.

— Но цена…

— О, подожди, еще увидишь, что я попросила у него. — Лилли рассмеялась. — А теперь ешь. Предпочитаю, чтоб ты была в хорошем расположении духа, когда я буду рассказывать тебе, что мы с лордом Гидеоном решили после того, как ты ушла… В сущности, бери-ка ты коробку и ешь, сколько захочешь, а я пока займусь обедом. — Лилли вручила ей пирожные и повернулась к дому. — Расскажу тебе о своих планах за ужином.

Уиннифред взяла коробку, обеспокоенно хмурясь. Ей не хотелось даже думать, какого рода план потребовал подкрепления полудюжиной пирожных.

«Извлекай пользу, получай удовольствие», — напомнила она себе. Сев на крыльце, она вонзила зубы в пирожное. Заварной крем. Она тяжело вздохнула с полным ртом необыкновенной вкуснотищи. О, она знала, что это непременно будет заварной крем.

Как же все-таки хорошо, что она не поддалась соблазну и ни разу не купила ни одного, потому что не смогла бы отказаться и не купить еще. Те полфунта, что она сэкономила, вылетели бы в трубу за две недели. А так пирожные не будут стоить ей ничего, осознала она. Пирожные достались ей даром.

Это подарок.

Уиннифред откусила еще и задумалась над словами Лилли. Это правда, у нее нет никакого опыта в получении подарков. Уж точно не от джентльменов. Тем более от красивых джентльменов, в чьем присутствии она испытывает какое-то странное беспокойство, словно ей не совсем удобно в собственной коже.

Как чудно трепыхалось ее сердце, а кожу покалывало, когда он утром расстегивал ей платье. И так волнительно и в то же время интригующе вспоминать, как было приятно стоять с ним на пастбище, прислонившись к ограде, смеяться, разговаривать и даже молчать. Было какое-то приятное теснение в груди и неожиданный соблазн придвинуться поближе, чтобы стоять рука об руку.

Погруженная в свои мысли, она доела пирожное и потянулась за другим. Этим утром на нее свалилась целая гора беспокойств, и она не желала множить их, углубляясь мыслями в свою непонятную физическую реакцию на Гидеона. Но теперь и сердцем, и умом она смирилась с будущим, так сильно отличающимся от того, что она всегда себе рисовала. И больше нет предлога отрицать очевидное.

Ее влечет к лорду Гидеону Хаверстону.

Мысль скорее интересная, чем пугающая. Нельзя сказать, что Уиннифред совсем уж незнакома с этим чувством. То, что сын мясника довольно красив, не ускользнуло от ее внимания, но тот легкий интерес, который она испытывала в свои редкие посещения мясной лавки, не идет ни в какое сравнение с тем, что она чувствует в обществе лорда Гидеона. Ее тянет к нему так, как никогда и ни к кому прежде. И как же обескураживающе, что такие чувства предшествовали закладке прочных основ доверия.

Поглощая второе пирожное, она мало-помалу пришла к выводу, что это вполне естественно, что такой красивый джентльмен, как лорд Гидеон, сразу же завладел ее интересом. Она же человек, в конце концов, представительница животного царства. И самец, обладающий наилучшими физическими данными, неизбежно должен был привлечь ее, как превосходный бык привлекает Гидди.

К счастью, Уиннифред сохранила способность объективно оценивать свое физическое состояние. Гидеон влечет ее, да, но она не намерена потворствовать этому своему влечению… пока. Быть может, чувства пройдут, или, возможно, возрастание доверия позволит им расти.

В любом случае самым мудрым будет подождать и посмотреть.

Довольная своим решением, она доела второе пирожное и потянулась за третьим.

 

Глава 5

Гидеон вернулся на следующее утро, как и обещал, но приехал не один. Он привез с собой маленькую армию слуг и целую гору продуктов и вещей: карету с двумя лакеями, едущими на облучке, возницей и двумя грумами, сидящими наверху, а также тремя служанками внутри. Позади них было две повозки, нагруженные провизией, бельем, мебелью. Привез он и кухарку (разумеется, предварительно обговорив эту мысль с Лилли) и еще трех служанок, с которыми представления не имел, что делать. На его взгляд, это не имело значения, раз уж они здесь.

— Святители небесные, что это?

Лилли стояла на крыльце, и на лице ее было написано нечто среднее между восторгом и потрясением.

Гидеон спешился и бросил поводья груму, который спрыгнул вниз, чтобы схватить их.

— Разве я не говорил, что еду за помощью?

— Да, но… — Лилли смотрела, как он достает из кареты пару свертков. — Они все останутся?

— Именно так.

Гидеон поднялся по ступенькам, переложил свертки и трость в одну руку и, взяв ее за локоть, повел в дом.

— Но… — Она вытянула шею, оглядываясь. — Где мы их разместим? У нас же только две комнаты для прислуги.

Он повел ее в гостиную.

— В двух комнатах разместятся четверо, на чердаке в конюшне шестеро, а в свободную спальню можно временно поселить еще двоих. У нас полно места.

— Но…

— Не хотите посмотреть, что я привез? — Он протянул ей одну из коробок, которые держал. — Ну, давайте же, открывайте.

Она часто заморгала, поняв по размеру и очертаниям, что в коробке.

— Но это для Уиннифред. Я просила…

— У Уиннифред есть свое… но если вы предпочитаете, чтобы я отвез его назад…

Лилли со смехом выхватила у него коробку и открыла крышку. Внутри было муслиновое платье, красиво вышитое бледно-голубыми вертикальными полосками. Цвет идет к ее глазам, подумал Гидеон, а покрой хоть и не такой модный, как у лондонских портних, но намного элегантнее, чем у того платья, что на ней.

— Есть и другие, — сказал ей Гидеон. — Все готовые. Боюсь, кое-что придется переделать. Я договорился, что завтра приедет модистка…

— Оно восхитительно, совершенно восхитительно. Я могу его укоротить и ушить, насколько понадобится. — Лилли полностью вытащила платье из коробки и приложила к себе. — Новое платье! — выдохнула она, глядя на себя.

Она разок прокружилась и снова засмеялась свободным и счастливым смехом, заставив Гидеона задаться вопросом, не много ли они с Люсьеном упустили из-за того, что у них не было сестры, которую можно было бы баловать и дразнить.

— Значит, вы довольны?

— Довольна ли я? Да это мое первое платье за десять лет. У меня есть мебель для дома и собственная комната и люди, чтоб ухаживать за тем и другим. Если б это не было непростительно нахально, лорд Гидеон, я бы расцеловала вас.

— Просто Гидеон, — напомнил он и наклонился, подставляя ей щеку.

Она чмокнула его, затем вздрогнула, когда из прихожей донесся какой-то грохот, вопль и несколько громких вскриков.

— Кто, черт побери, все эти люди?

Влетела Уиннифред, запыхавшаяся, ошарашенная. Одежда ее была помята, длинная коса растрепалась, а лицо под веснушками заметно побледнело.

— Вам нездоровится? — нахмурился Гидеон, и что-то сродни панике пронеслось у него по позвоночнику.

— Нет, я…

— Конечно, нездоровится, — весело заявила Лилли. — Вы же прислали ей эти пирожные с кремом.

— С ними было что-то не так? — Боже милостивый, он отравил Фредди. — От несвежего пирожного можно заболеть?

— Нет, — заверила его Лилли. — Но можно заболеть, слопав шесть свежих.

— Шесть?

— Пять, — сказала в свою защиту Уиннифред, все еще стоя в дверях. — Кто-нибудь, ответьте на мой вопрос! Кто эти…

— Наша новая прислуга, — объяснила Лилли. — Ну разве не чудесно? Больше никакой уборки, готовки, стирки, колки дров и…

— Да, я знаю, чем занимается прислуга. — Уиннифред бросила взгляд в холл. — Я думала, вы наймете одного-двух человек, чтобы ухаживать за вами, но неужели вам на самом деле нужно так много?

— Они не для меня, во всяком случае, не все, — сообщил ей Гидеон. — Я нанял их для того, чтобы они снабжали вас с Лилли всем, что вам может понадобиться.

Уиннифред удивленно повернулась к нему.

— Но мне ничего не нужно. Я…

— Ну разумеется, нужно, — заявила Лилли. — Тебе нужен кто-нибудь, чтобы ухаживать за животными, за огородом, чинить ограду, заготавливать дрова на зиму…

— Я могу это сделать сама.

— Можешь и делаешь, но сейчас у тебя есть чем заняться — твои уроки, помнишь?

Уиннифред поморщилась:

— Помню. Просто я думала…

Она осеклась и воззрилась на Лилли, которая проводила ладонью по своему платью.

Гидеон шагнул к ней.

— Что случилось?

— Это новое платье, — изумленно отозвалась Уиннифред. — Я не заметила. Отвлеклась. Я думала, ты играешь со скатертью, Лилли, или… Бог знает, что я думала… У тебя новое платье.

Может, у Гидеона и не было сестры, но возлюбленные у него были, и он полагал, что в состоянии распознать острую зависть. Он не ожидал ее от Уиннифред, но, с другой стороны, он ведь еще плохо знает ее. Он открыл рот с намерением обратить ее внимание на еще одну коробку, которую до сих пор держал под мышкой, но не успел произнести и звука, как она повернулась к нему и доказала, что, пожалуй, он все же знает ее довольно хорошо.

— Вы купили Лилли новое платье.

Она улыбалась ему. Это была не та улыбка, за которой прятался вопрос: «А где же мое?» — и не та, в которой можно было прочесть: «Я страшно разочарована, но не признаюсь в этом». Это была, без сомнения, улыбка: «Вы самый милый, самый умный, самый чудесный джентльмен на свете».

Проще говоря, она улыбалась во весь рот, и он прочувствовал силу этой ослепительной улыбки до самых кончиков пальцев. Ее янтарные глаза сияли, губы раскрылись, а лицо пылало приятным персиковым румянцем. Ему подумалось, что она выглядит чересчур соблазнительно.

Он откашлялся, вытащил другую коробку и чуть ли не сунул ее Уиннифред.

— Здесь есть и для вас тоже, точнее, несколько для вас обеих. Одна из служанок отнесет их вам в комнаты, я уверен. А сейчас, с вашего позволения, я… мне надо… написать несколько писем.

И после этой нескладной речи он покинул гостиную с твердым намерением привести в исполнение свой план избегать хозяек дома в течение следующих трех недель.

В особенности ту, которая зовется Уиннифред Блайт.

Гидеон так поспешно ретировался, что Уиннифред только захлопала глазами ему вслед. Она была озадачена и очень разочарована, что ей не представилось возможности как следует поблагодарить его за платье для Лилли. Это был такой внимательный поступок, который очень аккуратно и очень действенно прорезался сквозь несколько слоев застарелого недоверия.

— Я сказала что-то не то?

Лилли небрежно мотнула головой:

— Вовсе нет. Думаю, наш лорд Гидеон несколько чудаковат. Джентльмену его положения дозволено иметь некоторые странности. Разве ты не хочешь открыть свою коробку?

— Гм? О!..

Она поставила коробку на стол и сняла крышку. Как и у Лилли, ее платье было из белого муслина, но без цветной вышивки на ткани и с тонким шитьем на рукавах и кайме.

Лилли улыбнулась и одобрительно кивнула:

— Хороший выбор. Ты будешь выглядеть в нем прелестно.

— Я… — Уиннифред смолкла и провела пальцем по ткани. — Ох, оно мягкое.

Ее старое платье было грубым и колючим; оно жало под мышками и при малейшем движении врезалось в бока. Было бы не так уж ужасно, подумалось ей, поносить что-то настолько мягкое и нежное, как это платье.

— Это для Лондона? — спросила она.

— Нет, для того, чтоб носить здесь.

Она отдернула руку, словно обожглась.

— Ты, должно быть, шутишь. До отъезда еще несколько недель. А вдруг я его испорчу?

— Тогда ты будешь публично выпорота и оставлена умирать в колодках.

— Я серьезно, Лилли. Я даже и не представляю, что делать с такой красотой. — Она указала на платье. — Я ж заляпаю его грязью за час.

Лилли начала складывать свое.

— Думаешь, ты первая леди, которой случается ходить по грязной дороге?

— Конечно, нет, но…

— Грязь можно почистить, Фредди.

— Но мне сейчас не нужно новое платье. У меня есть старое… и рубашка с брюками.

Лилли уложила свое платье в коробку.

— Нет, тебе теперь не понадобятся твое старое платье, рубашка и брюки; у тебя есть новые платья. Завтра начнем уроки. Никаких отговорок… и больше никаких сладостей. Шесть пирожных… в самом деле.

— Пять, — напомнила ей Уиннифред. Она потерла рукой ноющий живот, села и вздохнула. — И они того стоили.

 

Глава 6

Знакомство Уиннифред с мудреными и, по ее мнению, воистину причудливыми обычаями и нормами высшего света началось на следующий день и продолжалось беспрерывно в течение недели.

Она находила свое новое окружение и свою новую жизнь в Мердок-Хаусе не то чтобы неприятными, но трудными. Они с Лилли жили в одной комнате с тех самых пор, как приехали в Шотландию, поначалу для удобства, позднее из практических соображений. Но теперь Уиннифред ложилась спать и просыпалась одна или с какой-нибудь незнакомкой в комнате, разжигающей огонь в камине. Она еще не решила, что хуже.

Она одевалась в изысканные платья, ей в изобилии подавалась изысканная еда на изысканном фарфоре и серебре, ее обучали изысканным манерам. Все, как казалось Уиннифред, было совершенно, бесспорно и раздражающе изысканно.

Она скучала по утренним прогулкам с Клер к речке. Скучала по свободе носить то, что ей нравится, говорить что думает и делать что хочется. Она скучала по чувству гордости из-за достижения чего-то осязаемого, будь то пойманная на завтрак рыба, починка сломанной двери сарая или даже стирка белья.

Уроки Лилли требовали большой отдачи, это так, но они не были чем-то, на что Уиннифред могла бы указать и сказать: «Это сделала я. Я сумела сделать это сама».

Конечно, она могла бы сказать это про уроки… если бы проявила какой-то талант к их заучиванию и запоминанию.

— Это действительно необходимо, Лилли?

Это был седьмой день, и они с Лилли сидели с прямыми спинами и скрещенными лодыжками в заново обставленной гостиной. Это был первый урок Уиннифред по искусству использования веера, и эта дурацкая штуковина из перьев и китового уса никак не желала ее слушаться. Она упорно норовила сложиться, когда Уиннифред помахивала ею, раскрывалась, когда она ею постукивала, и взметала облако перьев всякий раз, когда она ее резко складывала. Фредди уже вытащила несколько перьев изо рта и была уверена, что и в волосах у нее тоже перья.

— Эта штука явно неисправна.

— Ничего подобного, просто ты обращаешься с ним слишком резко. Это веер, а не молоток. — Лилли наклонилась, чтобы поправить пальцы Уиннифред, вцепившиеся в ручку. — И это необходимо. Общение с помощью веера вышло из моды, но я уверена, что сами сигналы признаются до сих пор. А вдруг ты сделаешь джентльмену предложение, сама того не зная?

— А джентльмен красивый?

— Дело не в этом.

— А жаль. Это было бы так смело, дерзко и чудесно порочно, если он красив. — Она пожала плечами и прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от смеха. — Если же он невзрачный, это было бы просто глупо.

Лилли испустила тяжкий вздох и обратила взгляд в потолок, словно прося Всевышнего о помощи.

— Во-первых, делать предложение джентльмену по какой бы то ни было причине непростительно навязчиво и, таким образом, крайне глупо. А во-вторых, достоинства джентльмена основываются не на одной только внешности.

— Зато достоинства леди — да, — фыркнула Уиннифред.

— Не совсем, по крайней мере если у этой леди хорошее приданое и хорошие связи. И последнее — не пожимай плечами. Это вульгарно.

Уиннифред удивленно воззрилась на Лилли.

— Я сотни раз видела, как ты пожимаешь плечами.

— Но не за последнюю неделю, — с большим достоинством ответила Лилли. — Я с успехом избавилась от этой привычки. И ты тоже можешь избавиться.

Было кое-что другое, от чего Уиннифред предпочла бы избавиться в данную минуту — от этого дурацкого веера, к примеру, — но она дала обещание сделать все от нее зависящее и твердо намерена его сдержать.

Урок продолжался еще час — еще один невыносимо долгий, на взгляд Уиннифред, час, — прежде чем одна из служанок вошла и объявила обед.

Лилли улыбнулась:

— Спасибо, Бесс. Его милость присоединится к нам этим вечером?

— Нет, мисс. Он попросил прислать поднос к нему в комнату.

Опять, подумала Уиннифред, бросая веер в коробку. Она почти не видела его с того утра, как он вернулся с платьями. Он часто отлучался из дома, уезжал на целый день в Энскрам. А когда был дома, уединялся в своей комнате и ясно давал всем понять, что не желает, чтобы его беспокоили.

Его продолжительное отсутствие лишь множило уже и без того тревожные мысли Уиннифред. В тот день, когда он вернулся из Лэнгхолма, она пришла к заключению, что, несмотря на очень короткое время, проведенное вместе, она испытывает к Гидеону больше, чем просто физическое влечение. Она питает к нему нежные чувства. Он был так внимателен, что без всяких просьб привез Лилли новые платья. И с пониманием отнесся к тому небольшому недоразумению в конюшне. Он заставил Уиннифред улыбаться, когда ей хотелось от расстройства разнести забор в щепки, и прислал те восхитительные пирожные с заварным кремом, и привез из города самую чудесную на свете роскошь — шоколад. Как же она могла не влюбиться в него? И как же ей понять, является ли это странное трепыхание в животе и пылающая кожа, когда она хотя бы мельком видит его, чем-то большим, чем временное увлечение и мимолетная влюбленность, если он отказывается разговаривать с ней? Как?

— Уиннифред, ты меня слушаешь?

— Я… — Она заморгала, затем заставила себя отвлечься от своих переживаний и увидела, что Бесс ушла, а Лилли смотри на нее выжидающе. Уиннифред сконфуженно улыбнулась. — Извини. Я задумалась.

— Что-то ты сама не своя, — не преминула заметить Лилли. — Почему бы тебе не прогуляться после обеда? Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

— А разве у нас нет никаких планов?

— Ничего такого, что нельзя было бы отложить на один вечер, и дабы это компенсировать, мы проведем за обедом еще одни расширенный урок столового этикета.

Удовольствие от предвкушения прогулки в одиночестве слегка померкло.

— Конечно.

Гидеон обогнул островок сосен и резко остановился.

Там на камне, отмечающем границу земель Мердок-Хауса, сидела Уиннифред вместе со своей неизменной спутницей — козой. Никто из них не замечал его присутствия.

Сердце непроизвольно забилось быстрее. Это, похоже, случается всякий раз, как он видит Уиннифред. И он, кажется, всегда разрывается между необходимостью отвести от нее мысли и глаза и желанием полюбоваться подольше.

Второе он выбрал только один раз, на четвертый день своего заключения — как он начал называть свое пребывание в Шотландии, — когда Лилли вывела Уиннифред из дома, дабы попрактиковаться в грациозной ходьбе, по крайней мере так предположил он, наблюдая из окна своей комнаты.

Заинтригованный представлением, что женская ходьба — это нечто такое, что необходимо постигать путем проб и ошибок, он наблюдал, как Уиннифред ходит взад-вперед по грязной подъездной аллее со всей грацией строя пехотинцев, марширующих на бой.

Изящества ей явно не хватает, это нельзя не признать. Но нельзя не признать и то, что он находит гордую посадку ее головы и эту бодрую, решительную походку абсолютно очаровательными. В этой девушке он все находит очаровательным. Нет, больше чем очаровательным. Очаровательными находят живые цветы и пушистых котят.

Уиннифред Блайт — дьявольское искушение.

От зрелища золотистых прядей у нее в волосах, освещаемых солнцем, пальцы зудели, желая прикоснуться, а когда от мягкого ветерка тонкий муслин очерчивал фигуру, Гидеон тут же вспоминал, как она выглядела в брюках, наклоняясь, чтобы поднять упавшую жердь.

Он желал ее. Так же настоятельно и мучительно, как и хотел оставить ее в покое.

В тот день он отвернулся от окна.

И сейчас гадал, сможет ли незаметно уйти. За последнюю неделю он неплохо научился ускользать незамеченным — в Энскрам, в поле, в свою комнату или просто в дверь и по коридору, когда кто-то из дам внезапно появлялся в поле его зрения. Почему они постоянно возникают в поле его зрения? Ради всего святого, их же только две. Как же они вечно оказываются на его пути?

Он сделал шаг назад, намереваясь сбежать.

Но тут Уиннифред вздохнула — не легким вздохом, указывающим на удовлетворение, а тяжелым, долгим и глубоким, который говорил о душевном страдании.

Проклятие.

Он не может уйти. Не сейчас.

Смирившись с тем, что придется высказать по крайней мере несколько слов поддержки или что там ей нужно, он кашлянул и шагнул вперед, сокращая расстояние между ними.

— Охранник из Клер не слишком хороший?

Уиннифред оторвала взгляд от воды, когда Клер потрусила к Гидеону.

— Спутник из нее гораздо лучший.

Гидеон шагнул в сторону, уклоняясь от попытки козы ткнуться носом ему в ногу.

— Она… дружелюбная. Почему вы сидите в одиночестве? Я думал, вы занимаетесь с Лилли.

— Мне была пожалована временная передышка. — Уиннифред слегка пожала плечами. — Мы только что закончили очередной урок.

— И как он прошел?

— Из рук вон плохо. — Она наклонилась, чтобы почесать голову Клер, явно избегая встречаться глазами с ним. — Я поставлю Лилли в неловкое положение.

Он сел с ней рядом и снова уловил слабый аромат лаванды. Запаха сена на этот раз не было, и Гидеон нашел, что скучает по нему.

— Уверен, что все не так уж плохо, — сказал он.

— Все плохо. Вчера я попробовала разливать чай.

Она подняла руку, и только теперь Гидеон заметил на ладони небольшую белую повязку.

Не успев передумать, он взял ее руку в свою и потер подушечкой большого пальца там, где повязка граничила с бледной кожей. Ниже пальцев он обнаружил маленький ряд мозолей. Это заставило мышцы живота сжаться. Он испытал внезапную глупую потребность стереть эти мозоли. Пожалел, что не может каким-то образом вернуться на двенадцать лет назад и избавить Уиннифред от стольких лет тяжелого физического труда и лишений. Когда время его пребывания в Шотландии закончится, решил Гидеон, он присоединится к брату в его поисках мачехи. А когда они найдут ее, он будет душить негодяйку, пока не утолит свой гнев… или пока у нее глаза не вылезут из орбит.

— Это пустяковый ожог, — услышал он тихие слова Уиннифред.

И только тогда до него дошло, что он грозно хмурится, глядя на ее ладонь. Удивленный такой своей свирепой реакцией на что-то настолько простое и обыденное, как мозоль, он осторожно положил ее руку на камень, как будто это было что-то бесконечно хрупкое и очень опасное.

— Вам надо к лекарю.

Когда он поднял голову, она смотрела на него с откровенным любопытством и — да поможет ему Бог — с выжидательным интересом. Теперь же на лице ее было написано крайнее удивление.

— К лекарю? Но это же ерунда, всего лишь…

— И тем не менее. Ожоги болезненны. А вдруг ранка загноится? Вдруг поднимется температура? Вдруг…

Она подняла руку и стащила повязку вниз, открывая маленький покрасневший участок кожи без каких-либо признаков волдыря.

— Мне не требуется лекарь.

Он нахмурился, увидев, что ожог совсем незначительный.

— Пожалуй, нет.

— Даже повязка не обязательна, но Лилли…

— Вы не станете снимать ее. И будете держать чистой. И будете уведомлять нас с Лилли о том, как идет заживление.

Она уронила руку на колени.

— Ох, Бога ради. Не из-за чего…

— Разве вы никогда раньше не разливали чай?

Этот вопрос был встречен прищуриванием глаз, в которых поблескивали искорки юмора.

— Смена темы с вашей стороны не означает согласия с моей.

На его взгляд, так вполне означает.

— Вы бы предпочли продолжать обсуждение своего ожога?

— Нет.

— Тогда расскажите мне об уроке.

Она открыла рот с явным намерением поспорить, но потом покачала головой и перевела взгляд на воду.

— Я разливала и раньше, но сейчас все по-другому. Сейчас в гостиной сидим не только мы с Лилли — там сидит весь Лондон. Такое у меня чувство. И вместо того чтоб заниматься своими делами, они все пристально наблюдают, не разолью ли я, не перелью ли или, наоборот, не долью и не буду ли звенеть посудой. — Она встала, но не отводила глаз от воды. — Это же всего лишь горячая вода и чайные листья. Я не понимаю, почему высший свет должен быть таким… таким…

Она пнула ногой маленький камешек, зашвырнув его в воду.

— Нелепым? — подсказал он. — Строгим? Претенциозным?

Она коротко выдохнула и слабо улыбнулась:

— Да.

— Что ж, постарайтесь помнить, что вы будете не единственным новичком в этом сезоне. Дюжины дебютанток будут делать свои первые шаги в свете.

— А будет кто-нибудь из них ошпаривать своих гостей чаем, как вы думаете?

— Сомневаюсь, — признался он. — Поэтому предоставляйте Лилли исполнять эту почетную обязанность, когда придет время принимать гостей. Существует масса способов выйти из затруднительного положения.

— А если я не смогу вспомнить, как правильно обращаться к лорду, когда меня будут представлять?

— Начните чихать.

Она оторвала глаза от речки и глуповато заморгала.

— Что-что?

— Притворитесь, что у вас аллергия на кошек, цветы или что-нибудь еще, что окажется поблизости, и отговоритесь приступом чиханья.

Она издала какой-то сдавленный звук, который мог быть смехом, но с таким же успехом и выражением удивления и неверия.

— Вы шутите?

— Ничуть. Вам придется как следует посокрушаться, разумеется, и убедительно изобразить страдания. Ваша основная задача — добиться сочувствия к своему положению.

На сей раз это определенно был смех.

— Не уверена, что смогу убедительно изобразить приступ чихания.

— Должно же быть что-то, в чем вы хороши, Уиннифред. Сосредоточьтесь на своих сильных сторонах. Вы играете на каком-нибудь музыкальном инструменте?

— Боюсь, нет.

— Акварель, наброски?

— Нет.

— А петь умеете?

— Не слишком хорошо.

— Французский знаете?

Один уголок ее рта приподнялся кверху.

— Немножко.

Она откашлялась и стала перечислять список французских ругательств, настолько цветистых, настолько непристойных, что среди них даже нашлось одно-два, которых он никогда раньше не слышал.

Он с минуту таращился на нее, разинув рот.

— Да, положение дел действительно весьма печальное, когда юная леди может превзойти в сквернословии морского капитана. Или, может, просто курьезное. Я еще не решил. Где, скажите на милость, вы этому научились?

— Там и сям.

В ее улыбке отражались гордость и озорная радость от того, что она изумила его.

— Французские ругательства нельзя услышать там и сям.

— Можно, если меньше чем в пяти милях есть тюрьма, в одном крыле которой держали французских солдат.

— Ах да. — Он слышал, как жители Энскрама говорили о маленькой и относительно новой тюрьме и с признательностью, и с недовольством. Они, конечно, недовольны такой близостью к их домам отбросов общества, но определенно не против возможности подзаработать деньжат. — Полагаю, несколько отборных французских словечек неизбежно должны были просочиться в город. Стоит ли мне спрашивать, где и как вы умудрились подцепить их?

— Не стоит.

— Так я и думал. — Он встал и, положив палец ей под подбородок, приподнял лицо и вгляделся. Румянец вернулся к щекам, и уныние из глаз ушло. — Немного лучше?

При его прикосновении она замерла. Глаза метнулись к его рту.

— Да. Спасибо.

Не следовало ему вновь дотрагиваться до нее. Он знал это еще до того, как протянул руку. Но был не в силах остановиться. Как не в силах был не провести большим пальцем вдоль скулы и не вообразить, каково было бы попробовать ее на вкус прямо там, где кожа такая мягкая и тугая. Легкий поцелуй, короткое прикосновение языка, мягкое скольжение зубов…

Потребовалась огромная сила воли, чтобы дать руке естественно упасть. Желание отдернуть ее было почти таким же сильным, как желание обхватить пальцами затылок и привлечь Уиннифред ближе.

— Не за что. — Из-за рева крови в ушах голос его прозвучал приглушенно. — Если еще что-то нужно, только попросите.

Он сказал себе, что это предложение — немногим больше, чем простая формальность. Это то, что обычно джентльмен говорит леди перед тем, как уйти. Подозрение, что он в эту минуту согласился бы на любую ее просьбу, было старательно игнорировано.

Уиннифред ничего не сказала, словно и не слышала его. Глаза ее, осознал он с растущей неловкостью, были все еще устремлены на его рот.

Он сделал внушительный шаг назад.

— Ну что ж, если больше ничего…

Осознание, что он собирается уходить, кажется, вывело ее из задумчивости.

— Что? — Она коротко нахмурилась и, к его огромному облегчению, похоже, пришла в себя. — О да, постойте, я кое-что хотела бы, если это не слишком сложно. Вы завтра едете в город?

— Думаю, да. — Поручение за несколько миль. Он определенно поедет. — Вам что-нибудь нужно?

— Шоколад. До вашего приезда я его не пробовала, но теперь, когда попробовала, кажется, не могу остановиться. Никогда в жизни не пила ничего вкуснее. У меня осталось всего на одну чашку.

— Боюсь, то немногое, что я привез, — это все, что было в запасе у мистера Макдэниела. Следующая партия придет не раньше чем через… две недели.

— Две недели? Мы к тому времени уже будем в Лондоне.

Разочарование в ее голосе терзало его. Она не должна ждать до Лондона, и без того она ждала двенадцать лет.

— Я съезжу в Лэнгхолм.

— За шоколадом? — Она рассмеялась и отмахнулась. — Не глупите. Благодарю за предложение, но я еще не настолько избалована. Подожду до Лондона, а последнюю чашку приберегу для какого-нибудь особого случая.

— Какого, например?

— Ну, я пока не знаю. Что-нибудь памятное. Мой первый грациозно выполненный реверанс. — Он усмехнулся, и она взглянула на него. Когда же Уиннифред снова заговорила, то с такой нерешительностью, что он занервничал. — Я бы хотела попросить вас еще кое о чем.

Он надеялся, это очередное поручение.

— Я к вашим услугам.

— Вам… вам не трудно было бы иногда делить с нами трапезу? Я знаю, вы предпочитаете есть в своих комнатах, — торопливо добавила она, словно догадалась о направлении его мыслей, — но если Лилли время от времени будет отвлекаться, это здорово облегчит ее бремя, я думаю, как и мое. Когда больше нечего делать и не о чем думать, она становится немножко фанатичной в отношении этой поездки. Мне кажется, это нехорошо.

— Она увлечена.

— Она чуть ли не помешана. Лорд Гидеон… — Она сглотнула, посмотрела на него с надеждой, и он понял, что не сможет ей отказать. — Гидеон, пожалуйста.

Это всего лишь одна-две трапезы. Всего лишь час в присутствии дуэньи и на другой стороне крепкого дубового стола. Он справится.

— Конечно, — услышал он сам себя. — Непременно.

Она просияла.

— Спасибо!

— Для меня это будет удовольствием. — И пыткой. — Если больше ничего…

— Вообще-то есть еще кое-что.

Тысяча чертей.

Он тяжело оперся о свою трость.

— И что же это?

Она неловко переступила с ноги на ногу и убрала руки за спину, словно чтобы не дать им нервно теребить что-нибудь.

— Я понимаю, что теперь не лучшее время упоминать об этом, но я уже давно собиралась поговорить с вами об этом и не могла. Вы часто уезжаете или не желаете, чтоб вас беспокоили. — Она поморщилась от собственных слов. — Я не хотела, чтоб это прозвучало как жалоба или как упрек. Просто…

— Я понимаю. — Он действительно сделал трудным, почти невозможным для нее разговор с ним. Что есть, то есть. — О чем вы хотели поговорить?

— Я… мне хотелось бы начать с того, что вы мне нравитесь.

Черт, черт, черт.

Он медленно кивнул:

— Вы тоже мне нравитесь, Уиннифред…

— Я хочу, чтоб вы поняли… то, что я собираюсь сказать, не означает, что я не благодарна вам за все, что вы сделали, но Лилли я люблю больше. Она, несмотря на то что мы не родственники по крови, моя сестра.

Гидеон был озадачен этим новым поворотом. Он снова кивнул, не вполне понимая, куда она клонит:

— Конечно.

— Она радуется этой поездке, как ребенок.

— Нисколько не сомневаюсь в этом.

— И возлагает на нее огромные надежды.

— Вполне естественно.

— Она… Эта поездка… — Уиннифред в расстройстве сжала губы. — Лилли теперь в таком положении… в положении…

— Выкладывайте, Уиннифред.

— Хорошо. — Она коротко кивнула, вздернула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. — Если кто-то обидит или разочарует ее в Лондоне, кто угодно, по какой угодно причине, я вырежу ваше сердце и съем его сырым.

Он ни секунды не сомневался, что она попытается. И почувствовал почти неудержимое и определенно неуместное желание рассмеяться. Не над ней, а над своим восхищением ею. Она пригрозила ему почти серьезно. И не ради себя, а ради Лилли. И не раньше, чем высказала свои просьбы.

Очаровательная, умная красотка.

— Что заставляет вас думать, что я позволю случиться чему-то дурному?

За исключением явной причины, что он не имеет намерения брать на себя ответственность за них после того, как они прибудут в Лондон. Но Уиннифред не может этого знать.

— Ничто не заставляет меня так думать. Просто хочу, чтоб вы знали: я считаю вас лично ответственным за счастье Лилли.

— Эта ноша несколько тяжеловата для мужчины, вы не считаете?

Она подумала.

— Нет.

— Понятно. — Он почувствовал, как дергаются его губы, несмотря на попытки держать их плотно сжатыми. — Что ж, я сделаю все от меня зависящее, чтобы у Лилли было счастье, а мои внутренние органы оставались… внутренними.

Она кивнула, очевидно, удовлетворенная.

— Спасибо. И прошу прощения за необходимость этой беседы.

— Не за что, вы прощены. — Он повернулся и зашагал прочь, но буквально через три шага не сдержал улыбки и обернулся. — А зачем сырым?

— Зачем… что, простите?

— Зачем есть мое сердце сырым? — повторил он. — Это такое странное уточнение, как будто предполагается, что я предпочел бы, чтоб оно вначале было зажарено и приправлено превосходным сливовым соусом.

— Сливовым соусом? — Рот ее открылся, и из горла вырвался смех. — Вы точно сумасшедший.

— Я любознательный. Действительно ли акт готовки делает это злодеяние менее варварским? И как насчет остального столового этикета? Допустимо ли что-нибудь? Столовые приборы, к примеру, или салфетки? Место за столом и стакан портвейна?

В ее янтарных глазах заплясали веселые искорки, а губы задрожали от сдерживаемого смеха.

— Мне, пожалуй, пора. Всего хорошего, лорд Гидеон.

— Дозволителен ли гарнир и оживленная беседа? — Он повысил голос, когда она резко развернулась и зашагала прочь, а Клер потрусила с ней рядом. — Передайте булочки, миссис Бартли, и еще немножко сырого сердца лорда Гидеона. Нет, нет, дорогая, берите только пальцами, он наказан.

До него донесся ее смех. Не в силах отвести взгляд, он продолжал смотреть, как она удаляется от него в сторону дома. Да, это будет сущая пытка — каждый день видеть Уиннифред за столом, и еще хуже, если придется слышать этот ее чудесно низкий и свободный смех.

Он заставил себя отвести глаза и медленно побрел в другую сторону. Он будет присутствовать на завтраке, решил Гидеон. Насколько он знал, завтрак — самая короткая трапеза в Мердок-Хаусе. Но что важнее, исполнение долга с утра позволит ему остаток дня быть предоставленным самому себе.

Ни при каких обстоятельствах он не будет присутствовать на обеде. Он не желает в конце дня лежать в постели с таким свежим образом Уиннифред Блайт перед глазами.

Ночи, угрюмо подумал он, и без того нелегки.

 

Глава 7

Гидеон изучал колыхающуюся морскую карту. Ему нужен план. Ему надо найти способ вытащить их всех из этого кромешного ада.

Но карта то проступала четко, то расплывалась. Он никак не мог ее прочесть. Не мог думать.

Если б сражение прекратилось хотя бы на минуту, если б корабль хотя бы на минуту затих, он смог бы подумать.

— Я могу сражаться, капитан. Разрешите мне сражаться.

Он поднял взгляд от стола. Откуда взялся мальчишка?

— Иди в трюм, Джимми.

— Но я могу сражаться. Просто дайте мне ружье.

— Ты не можешь сражаться. — Он нетерпеливо показал на грудь мальчишки. — У тебя же нет рук.

Мальчишка взглянул на свои истекающие кровью раны.

— Разрази меня гром. И то правда. Мамка шибко осерчает.

Гидеон заморгал, глядя на кровь. Что-то тут не так.

Да все тут не так.

Ему нужно отправить мальчишку в безопасное место. Это его долг — отправить мальчишку в безопасное место.

— Беги в трюм. — Разве он не сказал всем мальчишкам, чтоб шли в трюм? — Быстро!

— Не-а. — Джимми пожал плечами. — Да мне руки не шибко-то и нужны. Вот у Билли головы нету, вот это незадача.

Дверь каюты распахнулась, и вошел юный Колин Ньюберри с дырой с обеденную тарелку в животе, и он сжимал в руке голову Билли, словно фонарь.

— Нашел! А где он сам?

— Я теряю вас, — услышал Гидеон собственный шепот. — Я теряю вас…

Вслед за Колином вошел лорд Марсон. Верхняя левая половина туловища у него начисто отсутствовала, из оставшейся половины вытекала кровь и растекалась лужей по полу.

— Что потерял, капитан? Это голова Билли? Он ищет ее.

— Отправляйтесь в трюм! Бога ради, я же приказал вам идти в трюм!

Голова Билли заморгала.

— Но, кэп, мы же только что оттуда.

Все фигуры перед ним расплылись, крик отчаяния эхом зазвучал у него в голове и сдавил горло. Гидеону хотелось выдавить его оттуда. Если бы хоть раз удалось это сделать, агония уменьшилась бы. Но с губ не сорвалось ни звука, только долгий стон, который он услышал словно с очень большого расстояния.

— Гидеон, Гидеон, проснитесь. Ради Бога, проснитесь.

Голос Уиннифред проник в его сознание сквозь волны боли и отчаяния. Наконец-то, наконец крик начал умирать, медленно стихать, как последняя нота какой-то неистовой симфонии.

Первым, что он увидел, были ее глаза. Трудно было разглядеть что-то, кроме потолка или верхушки полога, когда он очнулся ото сна, и несколько мгновений он мог только тупо таращиться, пока рассеивались остатки сна. Воистину совсем не так ужасно, просыпаясь, видеть прекрасные глаза, полные озабоченности… и страха.

— Гидеон?

— Проклятие. — Он оттолкнул ее дрожащими руками. — Минуту. Дайте мне минуту.

— Да. Конечно.

Он сел и потянулся за рубашкой, которую бросил на пол, когда ему стало жарко читать в постели. Просунув руки в рукава, он поднялся, порадовавшись, что заснул в брюках. Затем сосредоточился на том, чтобы успокоить колотящееся сердце.

И, только убедившись, что хоть немного восстановил самообладание, он снова повернулся лицом к Уиннифред.

Она сидела на его кровати, и он только сейчас заметил, что Уиннифред одета в кремовую ночную рубашку и халат, которые он сам покупал. Цвет напомнил ему ее кожу. Сейчас кожа была бледной, резко контрастируя с россыпью веснушек на носу и скулах. В широко открытых глазах плещутся беспокойство и тревога, с упавшим сердцем осознал Гидеон. Он напугал ее.

— Я… — Недовольный тем, что голос его прозвучал сипло и надтреснуто, он прокашлялся и начал снова: — Я напугал вас. Прошу прощения.

Она покачала головой и мягко заговорила:

— Я испугалась не вас, Гидеон. Я только испугалась за вас, когда услышала, как вы кричите. Вы… вы нездоровы, да?

— Да нет, я не болен. Я… — Он осекся, не зная, что сказать. И остановился на благословенно земном деле застегивания рубашки. — Почему вы не в постели?

Уиннифред встала, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда.

— Мне захотелось выпить молока. Я проходила мимо вашей двери и услышала…

— Вам следовало позвать служанку.

— О! Если вы предпочитаете, чтоб пришла служанка, я могу разбудить Бесс и послать ее к вам, и…

— Нет, за молоком… — Он покачал головой, злясь на себя и на ситуацию. — Не важно. Я бы хотел побыть один, Уиннифред.

— Ох да, конечно. — Она заколебалась, повернулась, чтобы уйти, потом снова обернулась, нервно теребя руками пояс халата. — Иногда, если меня что-то тревожит, мне помогает разговор с Лилли. Если вы хотите рассказать мне о своем сне…

— Не хочу.

Голос его был отрывистым, но Гидеон ничего не мог поделать. Желание принять то, что она предлагала, рассказать ей все, буквально переполняло его. Ощущение было новым для него — он никогда прежде не испытывал соблазна поведать кому-нибудь о своих снах, даже брату, — и почувствовал себя трусом. Сам сон и причина этого сна — это его бремя. Он это бремя заслужил и будет носить его в одиночку.

— Я не желаю это обсуждать.

— Если вы уверены…

— Уверен. — «Бога ради, уходи же». — Спокойной ночи, Уиннифред.

— Да, хорошо. — Она слабо улыбнулась ему. — Спокойной ночи, Гидеон.

Она снова повернулась и быстро выскользнула, щелкнув дверью. После этого он еще долго стоял не шевелясь, уставившись в одну точку. Это было бы так просто, вначале подумал он, так просто позвать ее назад.

Он с минуту раздумывал над этим, пока не удостоверился, что она уже не услышит его голоса, если он сдастся и окликнет ее.

Потом он подумал, как легко было бы выскользнуть из комнаты и догнать ее в коридоре, пока она еще не ушла к себе.

Минуты шли, и он начал представлять, каково было бы бесшумно пройти по дому и тихонько постучаться к ней в дверь. Она бы впустила его, ни на секунду не задумавшись о том, что это неприлично. Она ведь не думала о неприличии, когда пришла к нему в комнату, не так ли?

Теперь он представлял, как она закрыла бы дверь, мягкую постель, на которой они сидели бы, пока он рассказывал бы ей о своих ночных кошмарах. Он подумал о том, какой понимающей она была бы, какой сострадающей. Как легко ему было бы эгоистично обернуть это сострадание себе на пользу. Как это прекрасно, как успокаивающе для мужчины забыться в объятиях женщины… С Уиннифред это было бы нечто большее. А больше он не имеет права взять, как и не в состоянии дать.

И все же он продолжал неподвижно стоять и мучить себя запретными образами. Трудно сказать, как долго он позволял буйствовать своему воображению и сколько бы еще это продолжалось, если б не послышался тихий стук в дверь.

Уиннифред.

Ему стоило бы догадаться, что она не примет ответа «нет». Стоило бы понять, что ее упрямство и врожденное желание защищать не позволят ей отступить.

Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и пошел открывать дверь, приготовившись отослать ее снова.

Но Уиннифред там не было. Зато на пороге стоял поднос с кусочком гренка, чашкой шоколада и запиской.

«Дорогой Гидеон! Лилли настаивает, чтобы я съедала гренок всякий раз, когда мне нездоровится. Я же, однако, предпочитаю шоколад. Очень надеюсь, что они помогут ивам.

Искренне ваша

Уиннифред».

Почерк у нее, заметил он, отвратительный. Он наклонился, взял поднос и поставил его на стол. Взяв чашку, встал перед окном, устремив взгляд в темноту, и выпил весь шоколад Уиннифред до капли.

Заблудившийся в тумане своих мыслей он и не сознавал, что его губы изогнулись в едва заметной улыбке.

 

Глава 8

На следующее утро Уиннифред проснулась с тяжелым сердцем и неспокойной душой. Почти всю ночь она пролежала без сна, снова и снова вспоминая страх, который увидела в глазах Гидеона, когда он очнулся от своего ночного кошмара, и страдание, которое заметила после.

Ей больно было думать о нем, одиноком и страдающем. И не один раз она представляла, как возвращается к его покоям, стучит в дверь до тех пор, пока ей не разрешат войти, а потом… Потом ей вспоминалось, какой мучительно безуспешной оказалась ее первая попытка утешить, и решимость попытаться еще пропадала.

Она просто понятия не имела, как помочь.

В те немногие разы, когда Лилли бывала не в настроении, Уиннифред легко и вполне естественно предлагала подруге что-то такое, что вновь вызывало у нее улыбку. Лилли любит полевые цветы, чай с медом, импровизированный и хорошо исполненный лимерик, предпочтительно вольного (не путать с вульгарным) характера.

Но Уиннифред не знает, что может заставить улыбнуться такого мужчину, как Гидеон.

Сейчас, в свете раннего утра, она терзалась сомнениями, не был ли ее подарок к виде гренка и шоколада слишком уж детским, не поступила ли она, словно маленькая девочка, предлагающая свою любимую игрушку взрослому, дабы смягчить его горе.

Поморщившись, она скатилась с кровати и оделась без помощи служанки. Было еще рано, и ей хотелось уединения, долгой прогулки с Клер. Хотелось, чтобы хотя бы на несколько часов все вновь стало простым.

Клер она нашла в конюшне крепко спящей на огромной куче свежего сена. Уиннифред ощутила легкий укол сожаления, что кто-то другой снабдил ее товарища такой замечательной кроватью. И все же приятно было видеть, что за Клер так хорошо ухаживают. Она скрестила руки на верхней перекладине и положила подбородок на запястье.

— Посмотрите на нее, — тихо проговорила она. — Принцесса, да и только… Но спит прямо на своей еде, неряха.

Клер подняла голову, два раза моргнула и тут же уснула снова.

Уиннифред рассмеялась и взялась за задвижку стойла.

— Значит, ты тоже становишься соней, да? Лилли называет это «придерживаться городского режима». Всего лишь глупое название для лени. — Она опустилась коленями на сено, полезла в карман и вытащила салфетку с хлебными корочками, которые взяла на кухне. — Поди сюда, голубушка. У меня для тебя кое-что есть.

Обещание лакомства выманило Клер из ее постели и из конюшни.

Немножко опасаясь, что у спутницы может возникнуть соблазн повернуть назад, Уиннифред выдавала лакомство понемножку, пока конюшня не исчезла из виду.

— Как печально, что мне приходится подкупать тебя, чтоб ты составила мне компанию, — заметила она, остановившись, чтоб скормить козе остатки хлеба.

Нимало не расстроенная упреком, Клер слопала свой завтрак и потрусила обследовать старое бревно.

Уиннифред улыбнулась и пошла дальше. Утренний воздух был туманным, сырым и немножко зябким, но ветерок, раздувающий ее юбки, — теплым, а тонкий слой облаков к полудню обещал рассеяться.

Отличное утро, размышляла она. Как раз то, что ей нужно, чтобы прояснить голову и поднять дух. Она намеревалась использовать это время, чтобы как следует покопаться в себе, но все вокруг было таким чудесным, что совершенно не хотелось портить себе настроение мрачными думами. У нее еще хватит времени, чтобы подумать о Гидеоне. Да, в сущности, у нее будет целый день. Он, как всегда, останется в своей комнате или уедет в Энскрам, а она будет занята уроками Лилли. Маловероятно, что они встретятся до обеда.

Поэтому Уиннифред удивилась, когда обогнула купу деревьев и увидела его возле пруда, стоящего тихо и неподвижно, словно статуя среди камышей. Он не обернулся и не подал никакого знака, явно наслаждаясь своим уединением. Она была еще слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, но представила, что оно такое же безмятежное, такое же неподвижное, как и весь он. Слушает птиц и ветер, подумала Уиннифред, и отдаленное мычание коров. Он наблюдал за утренним туманом, стелющимся над прудом, за тихим плеском воды о берег, за мягким покачиванием травы на ветру.

Она посчитала его красивым в ту первую ночь в домике садовника — и неотразимым на следующий день в саду. Она видела в нем человека, имеющего богатство и власть, ум и воображение. Прошедшей ночью она увидела в нем загадку.

Но сейчас, глядя, как от воды поднимается туман и кружится вокруг его ног, Уиннифред подумала, что Гидеон просто прекрасен. И впервые в жизни задалась вопросом, каково было бы, если б такой вот мужчина повернулся к ней, улыбнулся и раскрыл объятия.

Инстинкт заставил ее попятиться на несколько шагов. Одно дело — испытывать влечение, и совсем другое — хотеть чего-то большего, такого, чего у нее может никогда не быть. Гордость и практичность остановили ее и заставили снова пойти вперед. Она не трусиха, и ей надо знать, до сих пор ли он страдает.

Она откашлялась, предупреждая его о своем присутствии, но ему это, похоже, не требовалось. Он оглянулся через плечо и одарил ее улыбкой, как будто все время знал, что она тут.

— Доброе утро, Гидеон.

— Уиннифред. Клер.

Она подошла к нему и встала рядом, сцепив руки за спиной и лихорадочно подыскивая какую-нибудь обыденную тему для разговора.

— Вы поспали? — спросила она, не придумав ничего лучшего.

— Да, спасибо.

Она украдкой бросила взгляд на его лицо, но оно ничего не выражало.

— Еще очень рано, — продолжала Уиннифред, поддевая кустик травы носком ботинка. — Не ожидала, что кто-то уже поднялся.

— В море я всегда поднимался с рассветом, и оказалось, от этой привычки трудно избавиться.

— Вы скучаете по морю?

Он ответил не сразу:

— У меня очень нежные детские воспоминания о побережье. Мама часто возила нас с Люсьеном на море, пока отец проводил время в Лондоне или в одном из своих многочисленных охотничьих домиков. — Он тихо рассмеялся и наклонился, чтобы поднять гладкий, круглый камешек. — Несомненно, мои ранние представления о море значительно ознаменованы отцовским отсутствием.

Хотя сказано это было небрежно, Уиннифред расслышала нотки гнева и печали. Она не знала, что на это ответить.

— Значит, все же скучаете?

— Нет, не скучаю. — Он умело пустил камешек прыгать по воде. — Представления меняются.

Чувствуя растерянность, она обхватила себя руками за талию и опустила голову. Она нашла в себе храбрость заговорить, но слова были адресованы носкам ботинок.

— Гидеон… вы вполне уверены, что здоровы?

— Совершенно, заверяю вас.

— Не похоже. Вы расскажете мне о своем сне этой…

— От вас опять пахнет сеном.

Она вскинула на него удивленные глаза. Он что, пытается шутить, подсмеиваясь над ней? Но непохоже, чтобы он смеялся. Он смотрел на нее с теплой пытливой улыбкой.

— Я только сейчас заметил, — сказал он, словно это каким-то образом все объясняло. — В первую нашу встречу от вас пахло лавандой и сеном. Но потом вы больше сеном не пахли — до сих пор.

— Сегодня утром я была в конюшне, — отозвалась она, роняя руки. — Если запах вам не нравится…

— Нравится. — Он наклонился к ней и понюхал. — Вполне приятный.

Она честно не знала, что на это сказать. Смена темы была такой резкой, что у нее голова пошла кругом. И не каждый день молодой леди делают комплимент, что она пахнет, как стойло.

Гидеон выпрямился и задумчиво постучал концом трости по голенищу своего сапога.

— Странно, вы не находите, что мы считаем приятными так много запахов, но благоухать хотим лишь несколькими? Почему всякая леди желает пахнуть цветами? Почему не жареной вырезкой или филе? Я еще не встречал ни одного мужчину, который не любил бы добрый бифштекс.

Она не смогла удержаться от смеха, представив женщину, мажущуюся мясом за ушами.

— Леди стало бы дурно.

— То-то и оно. А как насчет свежеиспеченного хлеба? Или спаржи? Лично я очень уважаю спаржу.

Она оставила попытки продолжить серьезную беседу. Он явно не намерен рассказывать ей о своем сне или объяснять угрюмое настроение, в котором она застала его. А поскольку этот глупый разговор, похоже, возвращал ему хорошее расположение духа, ей не приходило в голову никакой веской причины, чтобы заставить его говорить о другом.

— Не знаю, многие ли любят спаржу, — подхватила она, — и вообще есть ли у нее запах. А вот тыква была бы очень даже ничего.

— Пожалуй. Все эти разговоры о еде напомнили мне, что я еще не завтракал, — внезапно сказал он. Повернувшись спиной к пруду, он предложил Уиннифред руку. — Вы отведете меня домой и позаботитесь, чтобы меня накормили?

Она с улыбкой приняла его руку и пошла неспешным шагом.

— У меня особые планы на завтрак. Пикник на лужайке за домом.

— Пикник с утра?

Она пренебрегла правилом Лилли и пожала плечами:

— Погода в последнее время необычайно теплая. Почему бы не воспользоваться этим?

— И в самом деле — почему? Жду с нетерпением.

— Вы собираетесь составить нам компанию за завтраком?

— Одна-две трапезы, как обещал.

Она думала об обедах, когда просила его садиться с ними за стол, но, с минуту поразмыслив, решила, что завтрак тоже вполне подойдет. Если повезет, непринужденная атмосфера утра зарядит всех троих хорошим настроением на целый день.

— Может быть, хотите, чтобы кухарка приготовила что-нибудь особенное?

— А нельзя ли убедить Лилли сделать ее фирменный омлет?

Уиннифред фыркнула.

— Сначала ее придется убедить встать с постели.

— А это можно устроить?

— За определенную цену.

Он сделал вид, что раздумывает.

— А велика ли цена?

— Ну, по меньшей мере вам потребуется помощь крепкой трости.

Он рассмеялся.

— А она всегда по утрам такая свирепая?

— Напротив, довольно бодрая. — Она сделала глубокий вдох, затем преувеличенно удовлетворенно выдохнула. — Я так счастлива, что могу провести эти несколько утренних часов так, как мне нравится. Клянусь, если Лилли поднимется и мне следующий час придется терпеть ее муштру, вместо того чтобы готовиться к пикнику…

— Я готов удовлетвориться кухаркиным омлетом.

— Рада это слышать.

Пока они шли, она поведала Гидеону о своих планах на утро, а когда подошли к дому, еще раз заглянула ему в лицо. И с удовольствием отметила, что хорошее настроение к нему вернулось.

— Не хотите помочь мне с пикником?

Он шагнул вперед и придержал для нее дверь.

— Боюсь, я не обладаю талантом к приготовлению завтраков, только к их поеданию. Я буду в конюшне, если понадоблюсь.

— О… Ну, хорошо.

Она протянула руку, чтобы на прощание погладить Клер, но помедлила, прежде чем войти в дом. Уиннифред чувствовала, что надо бы что-то еще сказать или сделать, но, так ничего и не придумав, неуклюже махнула Гидеону, повернулась и пошла по коридору.

— Уиннифред!

Она обернулась и увидела, что Гидеон наблюдает за ней из дверей.

— Да?

— Спасибо за шоколад.

— Стало быть, вы его выпили?

В какой-то момент ночью ей пришло в голову, что он мог просто презрительно ухмыльнуться и оставить напиток нетронутым.

— Естественно, выпил. И он сотворил чудо.

Она нерешительно улыбнулась, когда Гидеон повернулся и зашагал прочь, предоставив двери закрыться самой. Компания, немножко смеха и чашка шоколада — быть может, несмотря на отсутствие опыта в таких делах, ей все же удалось его чуть-чуть утешить?

Или, может, это простое совпадение?

Хорошо бы, чтоб Лилли научила ее чему-нибудь о лордах и джентльменах, не только как не сделать кому-то из них предложение при помощи веера.

 

Глава 9

Уиннифред поудобнее устроилась на одеяле между Гидеоном и Лилли, впитывая звуки и запахи просыпающегося Мердок-Хауса. Она слышала мычание Гидци, ощущала запах дыма из кухонной трубы и смотрела, как Клер трусит со стороны конюшни, дабы разведать, что это такое непонятное происходит на задней лужайке. Утренние облака рассеялись, и солнце пригревало землю своими теплыми лучами.

Картина, на взгляд Уиннифред, была совершенно чудесная. Она бы даже могла назвать ее идеальной, касайся их теперешняя беседа чего-нибудь — чего угодно! — помимо предстоящей поездки в Лондон.

Следует отдать должное Гидеону, он сделал попытку-другую направить Лилли на иные темы, но сдался, когда она попросила его описать принца-регента. Не столько ради уступки, как показалось, сколько из любви к делу, Гидеону было что порассказать об этом человеке — очень мало лестного, много изумляющего, и все, несомненно, забавное, особенно для Лилли.

Уиннифред улыбнулась, откусывая от своего гренка. Может, ее и разочаровала быстрая капитуляция Гидеона, но сочетание еды и оживленной беседы, похоже, весьма действенно развеяло остатки его мрачного настроения, поэтому она не могла сожалеть об этом.

Она уловила знакомые искорки в его темных глазах, когда он начал описывать пьяные выходки принца-регента на одном особенно веселом балу, и увидела, как они загорелись радостью, когда Лилли звонко расхохоталась. Ему это доставляет удовольствие, дошло до Уиннифред. Ему доставляет большое удовольствие смешить кого-нибудь.

Лилли одной рукой вытерла слезы с глаз и вилкой указала на Уиннифред.

— Не вздумай ни с кем говорить о принце-регенте в такой манере, Фредди.

Уиннифред замерла, не донеся ветчину до рта.

— Я не сказала о нем ни слова.

— Я имею в виду, ты не должна следовать нашему примеру. Молодая, неизвестная, незамужняя леди не может публично порочить члена королевской семьи.

— А можно мне засмеяться, если это будет делать кто- то другой?

— Смотря кто это будет.

— Пожилая, известная, замужняя дама, — сказала она.

— Да, конечно.

— Постараюсь не забыть. Ты была сегодня утром в огороде? Кто-то залез в морковку.

Гидеон усмехнулся от такой явной попытки увести разговор от наставлений, напоминающих урок.

Лилли только вздохнула:

— Я знаю, что ты не хочешь ехать в Лондон, но у нас очень мало времени, а до отъезда еще так много надо сделать.

— Да, понимаю. — Встревожившись, что может испортить своим друзьям удовольствие от такого чудесного утра, она попыталась придать голосу бодрости: — Не сомневаюсь, что увидеть принца-регента будет очень интересно.

— Лондон — это не только светская жизнь, — сообщил ей Гидеон.

Она любезно кивнула:

— Опера и… все остальное. — Она не могла вспомнить, о чем еще упоминала Лилли. — Уверена, это будет весьма увлекательно.

Ее все это не особенно увлекало, но она была заинтригована мыслью провести вечер в театре и подумала, что это почти то же самое.

— И не только опера, — подхватила Лилли. — Есть еще Воксхолл-Гардене и, хоть я и не могу пообещать, что ты побываешь там, Смитфилдский рынок.

Уиннифред испытала первый проблеск предвкушения при упоминании огромного мясного рынка.

— Мне бы хотелось на него посмотреть. А что еще?

— Ну, есть еще Гайд-парк, — продолжала Лилли, — королевский цирк… или сейчас там что-то другое?

— Суррейский театр, — ответил Гидеон и повернулся к Уиннифред. — А также Британский музей и…

— О, ваш брат так любил этот музей, — со смехом вставила Лилли.

Взгляд Гидеона метнулся к ней.

— Вы встречали моего брата в Лондоне?

Лилли на мгновение заколебалась, а потом вдруг нашла исключительно интересным свой гренок.

— В детстве мы были знакомы. Передай, пожалуйста, масло, Фредди.

— Люсьен не обсуждает с малознакомыми людьми свою любовь к истории, — сказал Гидеон.

— Полагаю, в юные годы он был более общительным.

— Нет, насколько я помню.

— Ну что ж… без сомнения, вырастая, люди сильно метаются. И младший брат, возможно, не посвящен в каждое малейшее изменение в характере старшего. Особенно когда они оба очень молоды. Масло, пожалуйста, Уиннифред.

Уиннифред поставила масленку перед Лилли, хотя что подруга собиралась с ней делать, ей было невдомек. Лилли разорвала свой гренок на полдюжины кусочков.

Однако если Гидеон и заметил ее волнение, то не подал виду. Он просто кивнул и протянул руку за своим бокалом.

— Должно быть, вы правы. Вы долго пробыли в Лондоне в последний свой визит?

— Очень недолго, всего несколько коротких недель. У меня не было возможности испытать и половину того, чего хотелось. Я ужасно хотела попробовать мороженое у «Гантера».

Уиннифред лишь вполуха слушала Лилли и Гидеона, снова принявшихся перечислять достопримечательности Лондона. Разбираемая любопытством, она ковырялась вилкой в своем омлете. Лилли что-то скрывает. Об этом нетрудно догадаться, потому что она совсем не умеет врать, но в присутствии Гидеона невозможно потребовать объяснения.

Полагая, что придется ждать еще час или больше, чтобы поговорить с Лилли наедине, она была несколько удивлена, когда Гидеон пять минут спустя отложил свою вилку и объявил, что сыт. Его тарелка, на которой только недавно возвышалась целая гора еды, была подчищена. Уиннифред разинула рот, недоумевая, как он умудрился так быстро все съесть, при этом принимая участие в разговоре. А потом задалась вопросом, не овладеть ли и ей таким мастерством, дабы использовать его на лондонских обедах? Пожалуй, нет.

— Как вы быстро, — заметила она и почувствовала слабый укол разочарования, что ему так не терпится уйти.

Гидеон поднялся при помощи трости, своим крупным телом отбрасывая на одеяло тень.

— Сегодня утром мне надо заняться кое-какими делами.

Ей хотелось спросить, что же за дела такие требуют от него проглатывать еду не жуя, но она сдержалась. Она подождала, пока он поклонился и зашагал прочь, потом обратила взгляд на Лилли.

— Что ты скрываешь?

Лилли подняла глаза от тарелки.

— Что, извини?

— Ты только что солгала про Лондон и про брата Гидеона. Что ты скрываешь?

— Ничего, я… — Лилли как-то вдруг обмякла. — Да, ты права. Я солгала. Прости, Фредди. Это вышло по привычке.

— Ты не имеешь привычки лгать.

— Об этом — имею. Я была знакома с лордом Энгели не в детстве. — Она громко выдохнула. — Я познакомилась с ним, когда мне было семнадцать. Мы были… помолвлены.

Уиннифред могла бы поклясться, что земля под ней закачалась. Попроси ее угадать, о чем была ложь, помолвка никогда бы ей даже в голову не пришла.

— Ты шутишь! Помолвлены? С братом Гидеона? С лордом Энгели?

— В то время он еще не был лордом Энгели, и о нашей помолвке не было объявлено публично. Его отец и мачеха не одобряли наших отношений.

— Почему?

— Потому что я была бесприданницей, дочерью простого сельского джентльмена. Этот брак не сулил семейству Энгели никаких выгод. Мы держали нашу помолвку в тайне от всех. — Лилли медленно улыбнулась, вспоминая. — Он называл меня Роуз.

— Роуз?

— Мне было семнадцать, а ему двадцать, мы встретились в розарии, и наша связь была запретной. Мы считали, что использовать прозвище — это так умно.

— Ясно.

Уиннифред отнюдь не было ясно, но, с другой стороны, ее мир в семнадцать был совсем иным.

— Мы оба были глупыми детьми, — тихо промолвила Лилли.

— Любить не глупо.

— Нет, не глупо. Но глупо верить, что мы можем защитить свое будущее одним лишь глупым прозвищем и нежными чувствами. Он купил офицерский патент, чтобы мы могли жить без поддержки его отца, и обещал вернуться ко мне, как только сможет. Он писал каждый день в течение месяца. А потом перестал. Без предупреждения, без объяснения причины. Просто перестал писать, и все.

Уиннифред некоторое время поразмышляла над этим, прежде чем опять заговорила:

— Как ты думаешь, леди Энгели могла приложить к этому руку?

— Это кажется вероятным. Полагаю, у меня будет возможность спросить его, если он вернется в Лондон во время нашего пребывания там. — Она громко выдохнула и расправила плечи. — Но на самом деле какое это имеет значение теперь? Столько времени прошло.

Имеет, подумала Уиннифред. Она слишком хорошо знает Лилли, чтобы за небрежным жестом и безразличным тоном разглядеть, что ей совсем не все равно. И слишком хорошо ее знает, чтобы понимать, когда можно приставать с расспросами, а когда лучше не лезть в душу.

Лилли поднесла ладонь к животу.

— Ты не против, если мы на полчасика отложим наш следующий урок? Кажется, я переела.

О да, подумала Уиннифред. Это имеет значение, и еще какое. Она потянулась к другой руке Лилли и мягко сжала ее.

— Прогуляйся, Лилли, или полежи.

Подруга поднялась и ушла. Помолвка с маркизом Энгели. Это почти невозможно представить. Насколько иной была бы жизнь Лилли, если б их не разлучили. Каждый сезон она бы проводила в Лондоне, среди всех этих магазинов и театров, которые обожает. Она никогда не приехала бы в Шотландию. И поскольку некая маленькая эгоистичная частичка Уиннифред была рада, что подруга не стала маркизой Энгели, Фредди решительно отодвинула эти мысли в сторону, отряхнула юбки и встала. У нее целых полчаса свободного времени, и уж она найдет, чем их занять.

— У вас найдется еще минутка, Уиннифред?

Она вздрогнула при звуке голоса Гидеона и, развернувшись, увидела, что он снова выходит из дома. По позвоночнику пробежало приятное покалывание. Быть может, он все же не так уж и спешил покинуть ее.

— Так уж случилось, что у меня есть полчаса. К вам вернулся аппетит?

— Нет. — Он жестом предложил ей снова сесть. — Я пришел, чтобы расспросить о Лилли.

— О Лилли? А почему… — Она осеклась, глаза ее расширились. — Вы что, подслушивали?

Его губы скривились в улыбке.

— Нет, но я наблюдал из окна.

— Для чего?

— Я не слепой и видел, как она разволновалась при упоминании имени моего брата, — мягко проговорил он, усаживаясь рядом с Уиннифред.

— О! А я думала, вы не заметили.

— Я подумал, Лилли будет удобнее обсудить этот вопрос с вами.

Она задумалась над этим и протянула руку, чтобы смахнуть с одеяла пушинку.

— Я никогда… у меня никогда не было другого друга. И никогда не было друзей с тайнами.

Гидеон понимающе кивнул.

— Я не прошу выдавать доверенную вам тайну, Уиннифред. Я лишь хочу знать, есть ли тут что-то, о чем мне следует знать.

— А если есть?

— Тогда я вновь подниму этот вопрос с Лилли.

Это казалось разумным.

— Нет, — решительно отозвалась она. В конце концов, это ведь не Гидеон разбил сердце Лилли. — Это не имеет отношения ни к одной из нас.

— Люсьен не был каким-то образом недобр к ней?

— А что, ваш брат может быть недобр к леди? — ответила Уиннифред вопросом на вопрос.

— Они были детьми, — напомнил он ей. — Даже самые что ни на есть паиньки порой могут быть жестоки.

Они не были детьми, строго говоря, но она не видела смысла поправлять его.

— Готова побиться об заклад, вы никогда не были жестоким.

— И проиграете. — Он озорно улыбнулся. — Я толкнул мисс Мэри Уоткинс в грязную лужу, когда нам было по семь лет.

Она обнаружила, что ей очень легко представить Гидеона маленьким черноволосым проказником, но она не могла вообразить, чтобы он толкнул кого-то в лужу.

— Почему?

— Она пнула мою собаку.

У Уиннифред никогда не было собаки, но она подумала, что ее реакция была бы точно такой же.

— Это не жестокость, это возмездие. И совершенно заслуженное, на мой взгляд.

— Она потом целых полчаса плакала.

Уиннифред послала ему сочувствующий взгляд.

— И вы раскаивались.

— Не так сильно, как следовало бы.

Она рассмеялась и ткнула в Гидеона пальцем.

— Вот именно, потому что знали, что она это заслужила. Если это заслуженно, то это не жестокость. Полагаю, я выиграла спор.

— А что, если я скажу, что мисс Уоткинс до того несчастного дня была милым и чудесным ребенком, а потом выросла в прелестную девушку?

— Это так?

— Нет. — Он ухмыльнулся, когда она опять рассмеялась. — Но такое могло быть.

— Наверное, могло, — согласилась она. — Но могу вас заверить, ваш брат никогда не толкал Лилли в грязную лужу и не пинал ее собаку, насколько мне известно.

— Стало быть, я ничего не могу для нее сделать?

Она подумала о той жизни, которой ее подруга была лишена, и о жизни, которая ждет ее сейчас.

— Есть. — Уиннифред поймала его глубокий взгляд и удержала. — Вы можете сдержать свои обещания.

 

Глава 10

На следующий день в Мердок-Хаус было доставлено фортепиано, и Уиннифред получила от Лилли первые танцевальные уроки. К ее великой радости, она вскоре обнаружила, что для того, чтобы получать от чего-то удовольствие, не обязательно уметь это делать хорошо. В сущности, в том, что касалось танцев, удовольствие возрастало в обратной пропорции к количеству мастерства, которое могло продемонстрировать тело.

В доме не имелось бального зала или музыкальной комнаты, заслуживающей упоминания, но гостиная была достаточно просторной, чтобы вместить пианино и пару танцоров, после того как мебель сдвинули к стенам. Лилли была единственной из обитателей дома, которая хорошо играла, посему в танцевальные партнеры Уиннифред определили Бесс. К несчастью, знакомство Бесс с популярными танцами было не намного больше, чем у Уиннифред, к тому же, поскольку бедной служанке никогда не приходилось выступать в роли джентльмена, они с Уиннифред только и делали, что натыкались друг' на друга, спотыкались, наступали на ноги и на мебель.

Уиннифред не помнила, когда еще ей было так весело.

— Стоп, стоп. — Лилли наклонилась над клавиатурой, выдавливая слова сквозь приступы хохота. — Вы двое… как пьяные марионетки.

Уиннифред взглянула на глуповато-застенчивую Бесс.

— А я думала, у нас уже неплохо получается.

За последние полчаса они столкнулись не больше чем пару раз, что являлось значительным прогрессом.

Лилли глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Избегать друг друга, словно вы чумы боитесь, отнюдь не означает «неплохо». И ты опять танцевала за мужчину, Фредди.

— О… — Уиннифред, поджав губы, задумалась над этим. Меньше всего казусов случается, похоже, именно тогда, когда она танцует за мужчину. — А не бывает ли таких обстоятельств, в которых леди…

— Нет. Для леди это совершенно недопустимо — вести.

Уиннифред взглянула на Бесс и подмигнула.

— А жаль.

— Мисс Блайт не виновата, — пробормотала Бесс. — Это я не умею танцевать как джентльмен.

Уиннифред улыбнулась Лилли:

— Вот видишь? Я танцую за джентльмена, потому что Бесс танцует за леди. Полагаю, это называется…

— Это называется издевательством над очень красивым танцем. — Лилли расстроено вздохнула. — Нам нужен настоящий джентльмен.

— Быть может, я смогу помочь?

Уиннифред обернулась и обнаружила в открытых дверях гостиной Гидеона. Он стоял, удобно прислонившись к дверному косяку. Давно ли, интересно, он здесь?

Гидеон улыбнулся, выпрямился и вошел в комнату.

— Не окажете ли честь станцевать со мной, Уиннифред?

Уиннифред метнула на Лилли быстрый самодовольный взгляд. Она предлагала попросить Гидеона быть ее танцевальным партнером, но Лилли заявила, что такая просьба была бы верхом бесчувственности.

— С удовольствием. Вы будете танцевать с тростью?

— Нет. — Он прислонил трость к стене. — Я могу обойтись некоторое время без нее, при условии, что Лилли чуть замедлит темп.

— А вы не рискуете повредить себе?

— Нисколько.

— Даже если я наступлю вам на ногу?

Что было практически неизбежно.

— Ранение было не в ступню, — заверил он, пересекая комнату.

— О… А куда?

Уиннифред сделала вид, что не замечает осуждающего взгляда Лилли. Вопрос, может, и неделикатный, но если Гидеона эта тема не расстраивает, то Уиннифред не видит причин, почему бы не поинтересоваться.

— В бедро. Поэтому, если вы не будете размахивать руками ниже пояса или вскидывать ноги выше колен, полагаю, у нас прекрасно получится.

Представив себе эту картину, она рассмеялась.

— Я постараюсь.

Лилли зашелестела листками нотной тетради.

— Если вы готовы, мы попробуем тот же танец, но помедленнее.

Занимая свое место перед Гидеоном, Уиннифред подумала, какое это странное ощущение — стоять перед джентльменом тихо, не шевелясь, под мелодичные звуки фортепиано, наполняющие комнату. Настолько странно, в сущности, что она потеряла счет тактам и слишком скоро шагнула к Гидеону. Он обхватил ее рукой за талию, оторвал от пола и вновь водрузил на место.

— Еще рано, Уиннифред. И не с той стороны.

Она едва уловила смысл слов, как и то, что музыка прекратилась, а Лилли застонала.

— Боже милостивый, — выдохнула Уиннифред, — да вы сильный как бык.

Он отступил.

— Может, это просто вы изящная.

— Начинаем сначала, — объявила Лилли.

— Изящная? — Хотя Уиннифред и знала, что она девушка не крупная, но никогда не ожидала услышать применительно к себе эпитет «изящная». Она поймала себя на том, что широко улыбается. — Изящным бывает кружево.

— Только не то, что носила моя бабушка, — отозвался Гидеон, повышая голос, когда Лилли снова заиграла. — Как-то раз мы с Люсьеном украли несколько ярдов ее кружева и смастерили себе очень прочные веревочные качели для озера.

— Она, должно быть, ужасно рассердилась?

— Мы не сознались в преступлении. А теперь шагните вперед.

— Что? О!..

Фредди шагнула не в такт и вспомнила, что надо взять его руку, только когда он протянул ее, но Уиннифред удалось не отдавить ему ноги, когда они повернулись друг вокруг друга, и ей подумалось, что это прекрасное начало.

— Качели качелями, но я не уверена, что мне нравится слово «изящная», — заметила она. — Оно подразумевает хрупкость.

— Подходящее описание.

— О, вы, должно быть, шутите.

— Жизнь вообще хрупка и мимолетна.

— Если только вы не мистер Перкл, свалившийся с крыши, — сказала она и вовремя вспомнила поменяться с ним руками и повернуться в другую сторону.

— Пожалуй, — согласился он. — Шагните вправо.

Она так и сделала и чуть не споткнулась о свои ноги в попытке подстроиться под ритм.

— Сосредоточься, Фредди! — крикнула Лилли.

Уиннифред обменялась с Гидеоном веселой улыбкой, но все же последовала совету Лилли, отказавшись от разговора ради того, чтобы обращать внимание на музыку и танцевальные шаги. И очень скоро обнаружила, что танцевать с джентльменом — совсем другое дело. Ранее она пошутила, что просто следует за Бесс, но теперь, когда ее партнером был Гидеон, казалось вполне естественным делать именно то, что нужно и когда нужно. Правда, следует признаться, помогало и то, что Гидеон периодически поворачивал ее в нужном направлении.

Было весело, но совсем иначе, чем с Бесс, когда они хохотали до упаду. Удовольствие танцевать с Гидеоном было совсем, совсем иным. Всякий раз, когда их руки соприкасались или они стояли всего в нескольких дюймах друг от друга, по ее коже растекалось тепло, пульс бился чуть быстрее и дыхание перехватывало, словно она танцует с ним уже не один час подряд.

Когда музыка смолкла, Уиннифред почувствовала легкое головокружение и ужасное разочарование, что все закончилось. Лилли же была просто счастлива.

Она в восторге зааплодировала:

— Прекрасно, Фредци! Просто замечательно! Намного, намного лучше. Попробуем еще разок? Или что-то другое… о, вальс! — Она взглянула на Гидеона. — Полагаю, ваша тетя позаботится, чтобы она получила разрешение?..

— Естественно, — отозвался Гидеон, — но, боюсь, я должен отказаться.

Сердце Уиннифред упало. В эту минуту она была вполне уверена, что готова танцевать до самого вечера, только бы с ним.

— Мне не удастся убедить вас попробовать еще раз?

Он постучал пальцем по ноге.

— Увы, не могу.

— Ох, простите.

— Ничего. — Он забрал свою трость и повернулся к Лилли. — Могу я попросить сделать небольшой перерыв? Мне надо кое-что обсудить с Уиннифред.

— О, конечно. — Лилли взглянула на часы на каминной полке. — Полагаю, несколько минут отдыха не повредит.

Гидеон вывел Уиннифред из комнаты, крепко сжимая набалдашник трости. Не следовало ему приходить в гостиную. Он понял, что это ошибка, едва только заглянул туда.

Но стоило ему бросить один лишь взгляд на Уиннифред, на ее светящееся от смеха лицо, как он не смог удержаться, чтобы не предложить потанцевать. Ему захотелось быть тем, с кем она смеется, тем, на кого она натыкается. Он хотел потанцевать с ней и понимал, что другой такой возможности ему может больше никогда не представится. Рил на полной скорости — больше чем может выдержать его нога, но танцевальный урок с его замедленным ритмом и остановками ему вполне по силам.

И чертовски хорошо, что два танцевальных урока ему не осилить. Каждая улыбка, каждое нечаянное прикосновение руки и случайное соприкосновение плеч было утонченной пыткой. Пыткой, которую он с удовольствием продлил бы, если б мог. Впервые он порадовался ограничениям, наложенным на него увечьем.

Он слышал, что влюбленность может пьянить, как хмельное вино, но никогда раньше не испытывал этого чувства. Да, случалось, что женщины его интриговали, очаровывали и определенно пробуждали желание, но ему никогда не грозила опасность потерять голову.

Гидеон взглянул на Уиннифред, когда они вышли из дома на солнце, и решил, что ощущение больше напоминает легкое опьянение. Ты уже навеселе, и еще хватает ума понять, что следующий стакан превратит приятное опьянение в тяжелое забытье, но его уже недостаточно, чтобы удержаться и не потянуться к бутылке.

Не стоило ему тянуться к Уиннифред в гостиной. Он знал, что это ошибка — предлагать свои услути в качестве танцевального партнера. Он прекрасно знал, что делает, и знал, каковы будут последствия. И все равно сделал это.

— Вы что-то вдруг притихли, Гидеон.

В голосе Уиннифред сквозила неуверенность, что побудило его приложить сознательные усилия, дабы отодвинуть в сторону свои переживания и расслабить руку, сжимающую трость. Он вывел Уиннифред из дома, чтобы удивить ее, а не встревожить.

— Прошу прощения. Я задумался.

— А это имеет какое-то отношение к посыльному, который приезжал нынче утром? — Она потянулась к его руке. — Это ведь не какая-нибудь плохая новость, нет?

— Ни в коей мере. — Он чувствовал тепло ее пальцев сквозь рукав сюртука. — Это то, чего я с нетерпением ждал. Кое-что для вас.

— Для меня? — Она уронила руку. — Но…

— В свой первый день здесь я сказал вам и Лилли, что в качестве компенсации за преступления моей мачехи вы можете просить у семейства Энгели все, чего пожелаете. Вы ни о чем не попросили.

— Это неправда. Я просила не ездить в Лондон.

— Да, верно, — с улыбкой согласился он. — Что ж, надеюсь, это возместит вам отказ в вашей просьбе.

— Но у меня и так теперь много всего, Гидеон. Мне не нужно… — Она осеклась, когда он вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул ей. — Что это?

— Посмотрите.

Она развернула бумагу и прочла аккуратный рукописный шрифт. Это был документ, предоставляющий право на Мердок-Хаус, или нечто близкое к тому, что незамужняя женщина может надеяться сохранить в ограниченных рамках закона. Он даровал мисс Уиннифред Блайт право на аренду Мердок-Хауса сроком на пятьсот лет, утвержденную и полностью оплаченную. Вдобавок контракт и все жалуемые им права могут быть переданы по наследству любому названному ею лицу.

Она долго таращилась на контракт, не говоря ни слова.

— Ну, вы довольны? — мягко спросил Гидеон.

Она посмотрела на него, потом на контракт, потом опять на него. На ее лице отражались потрясение и изумление.

— Но… когда… разве вы можете это сделать?

— Могу и сделал. На прошлой неделе я написал поверенному своего брата и попросил немедленно составить документ.

— Он мой, — выдохнула Уиннифред. — Мердок-Хаус мой.

— И вы можете делать с ним все, что пожелаете. В контракте ясно говорится, что вы не должны отвечать перед Энгели за состояние земли. Вы можете восстановить дом и надворные постройки и держать тут сотню овец, а можете сжечь дом дотла и выстроить на его месте галантерейный магазин. Вам выбирать.

— Я не знаю, что сказать.

— Я подарил бы вам его совсем, если б мог.

— Нет. Это и так… это так много. Куда больше, чем… куда больше, чем я могла себе даже представить. — Ошеломленное выражение на ее лице растаяло, и на его место пришла бурная, неудержимая радость. Уиннифред вдруг засмеялась и, к его немалому удивлению, шагнула вперед и кинулась ему на шею. — О, спасибо! Спасибо вам!

Гидеон говорил себе, что лишь простой инстинкт побудил его обнять ее в ответ. Инстинкт и необходимость удержать равновесие — она же, в конце концов, сбила его трость. Но, даже выискивая эти оправдания, он знал, что все они ложь.

Ему хотелось почувствовать Уиннифред. Хотелось ее тепла и запаха. Хотелось на мгновение ощутить себя в окружении чего-то ясного, прекрасного и невинного, хотелось насладиться этим мигом, не представляя, как это превращается во что-то решительно… менее невинное. Но просить об этом было, наверное, слишком. Аромат лаванды дразнил ему ноздри. Он почувствовал мягкую тяжесть груди, прижимающейся к его торсу. Каждый мускул в теле напрягся. Осторожно, очень осторожно, выпростался он из объятий и отодвинул Уиннифред на расстояние вытянутой руки.

Если она и заметила его неловкость, то никак этого не показала. Она смотрела на него точно так же, как в тот день, когда он привез Лилли новое платье, с той же чудесной широкой улыбкой и светящимися от счастья прекрасными янтарными глазами. Он уронил руки и отступил назад.

— Я рад, что вы довольны.

Уиннифред рассмеялась и подняла контракт.

— Вы подарили мне Мердок-Хаус. Даже и не пытайтесь описать мое состояние. Чувства буквально переполняют меня… ах! — Она заплясала на месте, и это было так мило и глупо, что он усмехнулся, избавившись от напряжения. — Ой, я должна показать это Лилли. Можно, я покажу Лилли? Вы не против?

— Конечно же, нет. С чего бы мне быть против?

— Я не поблагодарила вас как следует. Но я не знаю как. Я… спасибо вам! — Она снова рассмеялась счастливым девичьим смехом, который тронул его сердце, и шагнула к нему, чтобы быстро чмокнуть в щеку. — Спасибо.

Еще раз ослепительно улыбнувшись ему, Уиннифред развернулась и помчалась к дому. Гидеон посмотрел ей вслед и поневоле заулыбался в ответ, когда на верху ступенек она издала совсем не подобающий леди вопль восторга.

Он поднес два пальца к щеке, где все еще оставалось тепло ее поцелуя, и сказал себе, что нет ничего страшного в том, чтобы несколько минут побыть странствующим рыцарем. Разве с самого начала, когда он ехал в Шотландию, он не намеревался изображать героя?

Да, намеревался и был уверен в своих способностях исполнить эту роль, ибо его единственной задачей было предложить извинение и деньги. Он должен был в буквальном смысле сыграть героя. Пока он будет воздерживаться от попыток быть им на самом деле, все останутся счастливы и… невредимы.

 

Глава 11

Уиннифред подняла руку, чтобы постучать в дверь Гидеона, заколебалась, потом раздумала. Существует вероятность, весьма реальная, что разговор может вылиться в спор.

Уже одна эта мысль заставила Уиннифред поморщиться. Ей не хотелось спорить с Гидеоном. Прошел всего лишь день с тех пор, как он подарил ей Мердок-Хаус. Денежная ценность такого подарка была ошеломляющей, но именно от его доброты грудь ее сжималась, а воздух застревал в легких, когда она читала контракт. Гидеон вручил ей мечту точно так же, как вручал мечту Лилли, беря их в Лондон.

У Фредди просто в голове не укладывалась щедрость того, что он сделал. И вот она стоит перед его дверью, собираясь попросить еще больше. И готовая спорить, дабы получить это.

Она потопталась на месте, покусала губу и сказала себе, что попросит не так уж много. Всего лишь о небольшом одолжении. И то только потому, что Лилли настояла, а она нервничает, потому что Лилли подняла из-за этого столько шума.

— Несколько часов времени, — пробормотала она себе под нос. — Это же такой пустяк, правда.

И у нее нет никаких причин так переживать из-за возможного разногласия с Гидеоном. Он сделал ей бесценный подарок, за что она всегда будет безмерно благодарна. Благодарность, однако, не стоит путать с обязанностью. Уиннифред попросит его об услуге, и если у него с этим возникнут затруднения, она уладит этот вопрос с Лилли.

Довольная, пусть даже и не вполне убежденная логикой своих рассуждений, она постучала в дверь Гидеона и, когда он отозвался, вошла.

Он сидел в одном из кресел перед окном, с книгой на коленях. При ее появлении он вскинул глаза и слегка нахмурился.

— Что-то случилось, Уиннифред?

— Нет, нет. — Она искренне надеялась, что это так. Она прошла к нему через комнату и решила приступить прямо к делу. — Лилли считает, что мне теперь неприлично ходить в тюрьму одной.

Строго говоря, Лилли никогда не считала это приличным, но выбора просто не было.

Гидеон очень долго смотрел на нее, прежде чем заговорить:

— Не буду даже и пытаться выразить, как я согласен с Лилли. Какого дьявола вы ходили в тюрьму? Одна?

Во избежание спора она встретила его потрясение со сдержанным спокойствием.

— Некоторые из надзирателей готовы платить неплохую цену за починенную рубашку или пальто, а Лилли всегда была искусной швеей.

— Вам больше незачем шить за деньги. Если вам что-нибудь нужно…

— Работа была сделана до вашего приезда, Гидеон. Мы просто позабыли про нее среди всей этой суеты. Не могу же я оставить их одежду себе, верно?

— Разумеется, нет. Пошлите кого-нибудь из лакеев.

Именно это и говорила ей Лилли, и именно это Уиннифред даже слушать не хотела, не говоря уж о том, чтобы сделать.

— Я бы хотела поехать сама. — Она крепко стиснула руки, чтобы не дать им нервно теребить юбку. — У меня там… еще одно дело.

— Еще одно дело, — медленно повторил он. — В тюрьме.

Его тон раздражал. Одно дело, когда он не одобряет ее прошлого поведения, но совсем другое — разговаривать с ней так, будто она неразумное дитя. Уиннифред вздернула подбородок.

— Именно так я и сказала. Ну, так вы отвезете меня, или я поеду одна и предоставлю вам объяснять Лилли, почему вы не можете оторваться от своих… — она подалась вперед и склонила голову набок, чтобы взглянуть на его книгу, — «Рассказов в стихах» Джорджа Грэбба, чтобы проехаться со мной несколько миль по дороге? Вы правда читаете поэзию?

Он аккуратно закрыл книгу, аккуратно положил ее на столик и заговорил, так тщательно подбирая слова, что Уиннифред слегка занервничала.

— Время от времени. А теперь присядьте, Уиннифред, и расскажите мне толком, в чем заключается это ваше дело. Если я посчитаю его не важным, рубашки и пальто доставит лакей. Если я сочту, что причина поехать вполне убедительная, то отвезу вас сам. Вы можете, если захотите, сообщить Лилли, на каком решении я остановился. Но давайте проясним — я ни перед кем не оправдываюсь.

Она задумчиво смотрела на Гидеона. Он не кричал, не ругался, даже не раздражался на нее. Голос его оставался совершенно ровным. Но властность и в тоне, и в словах была прямо-таки осязаемой.

Она села напротив него, как-то вдруг заинтригованная.

— Я гадала, как вам удавалось столько лет командовать кораблем. Теперь начинаю подозревать, что вы получили свое ранение во время поднятого мятежа.

— Рад, что удовлетворил ваше любопытство, — отозвался он все тем же неумолимым голосом. — Ваши причины, Уиннифред. Изложите их.

Она выпрямилась.

— Я не моряк на вашем корабле, чтобы командовать мной. И мои причины не ваша забота.

— Напротив, к моему большому огорчению в данную минуту, вы и все, что вы делаете, — моя забота, пока я не передам вас на попечение своей тетушки.

При упоминании о неприятной обязанности заботиться о ней до тех пор, пока он не сможет передать ее кому-нибудь другому, сердце Уиннифред ёкнуло. А глаза заволокло красной пеленой. Это была неразумная, несоразмерная реакция на бесцеремонное замечание, Фредди понимала, но была бессильна сдержать гнев. Хватит того, что ее ребенком спихивали с одного на другого.

Глаза ее превратились в узкие щелки.

— Я не желаю быть ничьей обузой, Гидеон. И не позволю, чтобы члены семейства Хаверстон передавали меня от одного к другому, как какой-нибудь причиняющий неудобство насморк.

Она поднялась со стула и повернулась, чтобы уйти, но Гидеон схватил ее за руку прежде, чем она сбежала.

— Сядьте, — мягко сказал он.

— Нет. — Она потянула свою руку. — Отпустите.

— Уиннифред, пожалуйста.

Руку она вырывать перестала, но не села.

Гидеон легонько сжал ее запястье.

— Мое огорчение вызвано этим конкретным разговором, не вами. Я прошу прощения за неудачный выбор слов. Это не первое наше разногласие. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Неужели мы не уладим его так же, как и предыдущие?

— У меня нет с собой ружья, чтобы стукнуть вас.

— Обойдемся. — Он отпустил ее руку. — Присядьте, пожалуйста.

Уиннифред не особенно хотелось, но и перспектива уйти, раздраженно хлопнув дверью, тоже уже как-то не привлекала. Она неохотно села.

Вместо того чтобы последовать ее примеру, Гидеон оперся о подлокотник.

— Сегодня утром я получил письмо от своей тети. Она с удовольствием примет вас обеих в своем доме. Я прошу прощения за то, что создал у вас впечатление, будто ни я, ни она не рады вашему обществу.

— Неудачный выбор слов, как вы сказали. — Поскольку Уиннифред совсем не хотелось показать ему, как глубоко ранили ее его слова, она пожала плечами и постаралась придать своему тону легкость. — Видит Бог, я и сама не сильна в том, что касается правильного выбора слов…

— Вы имеете право сердиться.

— Да, имею. Но не хочу сердиться на вас.

— Я этому рад. — Он слегка склонил голову, чтобы поймать ее взгляд. — Мы снова друзья?

Это только слова, сказала себе Уиннифред.

— Надеюсь.

— Отлично. Тогда давайте еще разок попробуем обсудить тему тюрьмы и посмотрим, удастся ли нам прийти к соглашению.

— Как вы предлагаете это сделать?

— Начав с начала. Вот так. — Он демонстративно уселся в свое кресло и преувеличенно громко откашлялся — глупая выходка, которой удалось вызвать у нее улыбку. — Уиннифред, дорогая, не поведаете ли мне свои резоны — я уверен, вполне веские — для того, чтобы посетить тюрьму?

Уиннифред поморщилась и стиснула пальцами ткань юбки.

— Пожалуй, нет.

У Гидеона вырвался страдальческий смех.

— Ох, ради…

— Я не упрямлюсь, Гидеон, нет. Я… а не могли бы начать откуда-нибудь еще?

— Нет.

Уиннифред нервно потянула ткань.

— Если я соглашусь рассказать вам, вы обещаете, что не будете смеяться или отчитывать меня?

— Обещаю сделать все возможное, чтобы не ранить ваши чувства. Так подойдет? Однако если вы собираетесь сообщить мне, что играете в карты и пьете скотч с заключенными, я стану вас бранить. А если скажете, что обучаете тамошних обитателей искусству шитья, буду смеяться.

Рассмешить ее — вот то, чего он явно собирался добиться этой своей маленькой речью, но Уиннифред промолчала, избегая смотреть ему в глаза и дергая себя за платье.

Видя такую ее сдержанность, Гидеон затих, только глаза его округлились.

— Бог мой. Скажите, что вы не играете в карты и не пьете скотч…

— Разумеется, нет… по крайней мере что касается скотча.

Он ткнул в нее пальцем.

— Никогда, слышите, никогда ноги вашей больше не…

— Там есть один человек, — быстро вставила Уиннифред, спеша объяснить, пока Гидеон не закончил свой ультиматум. — Один паренек, которого я хочу увидеть.

Гидеон медленно опустил руку.

— Парень, с которым вы играете в карты?

— Нет, то есть да, один раз играла, но только чтобы завоевать доверие.

— Конечно. Карты и доверие, — сказал он, растягивая слова. — Они же так естественно сочетаются.

— Могут сочетаться, когда один намеренно проигрывает шестипенсовик и в свой следующий приезд платит долг.

— Пять фунтов в год — и вы нарочно проиграли шестипенсовик? — Он изумленно покачал головой. — Кто этот мужчина?

— Его зовут Томас, и он не мужчина. Он еще мальчик.

Гидеон заморгал, потом откинулся на спинку стула чуть резче, чем было необходимо.

— Мальчик.

— Ему не больше тринадцати, хоть он и твердит, что больше. Но я не верю, что ему пятнадцать, как он утверждает.

— Даже тринадцатилетний мальчик может быть опасен, — тихо произнес Гидеон.

— Несомненно. Но Томаса поймали на краже апельсинов с телеги поставщика в Лэнгхолме. Страшным преступлением это не назовешь. Он же еще совсем ребенок, Гидеон, и я подумала… подумала, что, может быть… если он будет что-то уметь или знать… я учу его читать.

В комнате надолго воцарилось молчание, прежде чем Гидеон заговорил снова:

— Понятно. Почему вы не решались мне это рассказать?

— Ну, это же не совсем приемлемое поведение для леди, не так ли?

— Я видел вас в брюках, ругающейся как сапожник и разговаривающей с козой.

— Да, но то было раньше. До того как вы с Лилли нацелились на то, чтобы… я не знаю… исправить меня, полагаю. Я не хочу, чтоб вы думали, что я не способна к обучению или что я неблагодарна. Да и к тому же большинство людей сочли бы глупостью учить простого вора читать — бесполезная трата времени и сил.

— Я думаю, — мягко проговорил он, — что в мире существует два Совершенно разных типа леди и джентльменов. Есть такие, как леди Энгели, которые имеют титул на сомнительном основании рождения и брака. А есть такие, которые заслуживают его своими поступками. Ваша готовность помочь этому юноше в избытке демонстрирует те самые качества, которые используют, чтобы определить, что значит быть леди, — милосердие и доброта.

Румянец удовольствия залил ей щеки, и Уиннифред не нашлась что сказать.

Губы Гидеона дернулись.

— Насколько я понимаю, у вас еще не было урока о том, как приличествует отвечать на комплимент?

— А этому тоже учат? — Она вскинула руку и покачала головой. — Нет, нет, я не желаю этого знать. Значит, вы отвезете меня? В тюрьму?

— С удовольствием.

Уиннифред не стала возражать, когда Лилли предложила воспользоваться каретой. Это было вполне разумно, учитывая то, что Гидеон ходит с тростью. Однако Фредди горячо заспорила, когда Лилли настояла еще и на том, чтобы с ними отправилась Бесс.

— Я еду в тюрьму. В тюрьму, в которой сотни раз бывала совершенно одна.

Но что самое главное, ей претила мысль, чтобы кто-то присматривал за ней, как за непослушным пятилетним ребенком.

— Сотня — это значительное преувеличение, — возразила Лилли. — И на этот раз ты отправляешься туда как благовоспитанная молодая леди, в компании джентльмена. Бесс будет вас сопровождать.

— Но…

Лилли вскинула руку.

— Бесс может ехать на козлах с Питером, возницей, если не будет против.

— А в Лондоне это допустимо? — больше из любопытства спросила Уиннифред.

— Если я отвечу «нет», ты перестанешь спорить? — Лилли вздохнула, когда Уиннифред покачала головой. — Думаю, нет. Компромисс на этот раз, но тебе следует привыкать к постоянному присутствию служанки. Теперь тебе надо думать о репутации.

Уиннифред, которая до сих пор как-то мало задумывалась о своей репутации, только презрительно хмыкнула, но решила больше не спорить. Лилли согласилась отпустить ее, Гидеон согласился ее отвезти, Бесс поедет наверху, и при этом будут пропущены целых три часа уроков.

Не следует слишком часто смотреть дареному коню в зубы… Особенно когда этот конь трусит не спеша, тем самым продлевая ее свободу. Уиннифред подсчитала, что уже дотопала бы до тюрьмы и вернула половину починенной одежды к тому времени, как заложили карету и пассажиры расселись по местам.

Она поставила корзину с рубашками и куртками на пол, когда карета, дернувшись, покатила по подъездной дорожке.

— Пешком было бы быстрее.

Гидеон, сидящий напротив нее, улыбнулся:

— Но не так удобно.

Карета подпрыгнула на большой кочке, вынуждая Уиннифред опереться рукой о стену.

— Мне это не кажется таким уж удобным.

— Когда вы в последний раз ездили в карете?

— Когда мы с Лилли приехали в Шотландию. — И насколько она помнит, в той поездке ей пришлось нелегко. — Было ужасно.

— Это было трудное время для вас, — мягко проговорил он.

— Дело не только в этом. — Уиннифред слегка нахмурилась, вспоминая. — Я плохо себя чувствовала. Меня немного лихорадило.

— Это определенно могло испортить удовольствие от путешествия. — Карета покачалась на ухабах на въезде в усадьбу, и он добавил: — Как и очень ухабистая дорога.

— Как вы нашли дороги по пути в Мердок-Хаус?

— В лучшем состоянии, чем эта, — ответил Гидеон и ногой придержал корзину, не дав ей заскользить по поду.

Это движение подчеркнуло, как много места занимает его большое тело в этом тесном пространстве. Он был так близко, что Уиннифред ощущала запах его мыла. Еще несколько дюймов, и их колени соприкоснулись бы. Нет, пожалуй, с фут, поправилась она, но все равно довольно близко.

Кажется, езда в карете ей все-таки понравится. До сих пор она как-то не задумывалась об этой стороне их поездки в Лондон. Она будет несколько дней сидеть напротив Гидеона. Будет много часов на разговоры, смех и размышления о том, что же в нем так неодолимо пленяет ее. Она метнула взгляд на его рот и подумала, каково было бы податься вперед и прижаться губами к самому уголку…

Колесо кареты ухнуло в очередную рытвину, едва не сбросив ее с сиденья и положив быстрый конец мечте попытаться грациозно влиться в поцелуй с Гидеоном. Коротко представив, как они стукаются головами, Уиннифред проглотила смешок и твердо вцепилась в сиденье, чтобы удержаться.

— Что мы будем делать, чтобы скоротать время? — поинтересовалась она.

— Сейчас?

— Нет. — Она рассмеялась. — Когда поедем в Лондон.

— A-а… В основном я буду сосредоточен на том, чтобы прямо держаться в седле. Путь неблизкий.

— О… — Надеясь, что он не заметил ее разочарования, она поспешила отвернуться к окну. — Значит, вы будете ехать верхом?

— По большей части. — Он указал в окно, когда карета поднялась на небольшой взгорок и показалась тюрьма. — Это она?

Поскольку Уиннифред ничего не могла поделать с решением Гидеона ехать рядом с каретой, а не в ней, она выбросила из головы мысли об этом и сморщила нос, глядя на мрачное массивное здание тюрьмы из темного камня.

— Да. Ужасная, правда?

Гидеон наклонился вперед, чтобы разглядеть получше.

— Не такая уродливая, как Ньюгейт. Да и поновее, верно? Полагаю, и пахнет получше.

Уиннифред отвернулась от окна и недоверчиво воззрилась на него.

— Пахнет получше? И это все, что вы можете сказать про это чудовище? Что оно меньше воняет?

— Сомнительное отличие, согласен. — Он откинулся на спинку сиденья. — Только не для тех, кто имел несчастье провести время в обеих.

— Я… — Уиннифред не хотелось признавать, что он прав. — Но все равно это тюрьма. Не место для мальчика.

— На этот счет вы не услышите от меня никаких возражений. — Он склонил голову набок. — Как вы познакомились с этим Томасом? Я думал, вы чинили рубашки надзирателей.

— Мы чинили рубашки всех, кто в состоянии заплатить за работу, включая заключенных.

— Интересно, — с прохладцей отозвался он, — что вы забыли об этом упомянуть.

Она не забыла. Ей просто показалось неразумным затрагивать этот вопрос.

— Гм. В любом случае одного из заключенных, у которого хватает денег, чтоб носить приличную рубашку, зовут Коннор. Он сидит по обвинению в разбое, но я не думаю, что он виновен. Он…

— В разбое? — Лицо Гидеона на долю секунды побелело, потом он поднял трость и застучал по крыше кареты. — Стой!

Уиннифред сползла вперед, когда карета замедлила движение.

— Что? Что вы делаете?

Сверху прозвучал голос возницы:

— Что-то случилось, милорд?

— Да! Нет! Минуту, Питер! — Гидеон опустил руку и повернул к Уиннифред лицо, похожее на каменную маску. — Разбой? Это преступление, которое карается повешением, Уиннифред. О чем выдумали, связываясь с таким человеком…

— Я думала о том, как сильно мне нужны деньги! — огрызнулась она и с удовлетворением увидела, что он захлопнул рот. — С Томасом я познакомилась, потому что его поместили в камеру по соседству с Коннором и его людьми.

— Его людьми, — медленно повторил Гидеон. — Чудесно.

— В сущности, они и есть чудесные. Они были очень добры к Томасу.

— Вы верите, что они проявили к мальчишке доброту совершенно бескорыстно? — фыркнул он.

— Бескорыстным Коннора уж никак не назовешь, это я понимаю, — призналась она. — Но покровительство Коннора, пусть и не бескорыстное, сослужит Томасу гораздо лучшую службу, чем горстка букв, которым я научу его из жалости или…

Он вскинул руку, прерывая ее, но заговорил не сразу. Уиннифред воспользовалась этими мгновениями, чтобы понаблюдать, как ходят у него на скулах желваки.

— Вы правы, — наконец выдавил он. — Но только в этом вопросе. Как вы думаете, что будет с Томасом, когда его отпустят?

— Я… — Она поерзала на сиденье. — Я предложила ему временное пристанище в Мердок-Хаусе.

Он прикрыл глаза и с силой втянул воздух.

— Пять фунтов в год, и вы…

— Временное пристанище. Только до тех пор, пока он не сможет найти работу и дом. — Она опять поерзала. — А что мне было делать? Он же еще совсем ребенок.

Судя по жестким чертам его лица, она ожидала, что Гидеон озвучит очень длинный список того, что она могла бы сделать, но он ничего не сказал. Он просто сидел, не сводя с нее пронзительного взгляда.

— Так мы едем дальше? — осторожно спросила она.

— Да, пожалуй.

— Ну и чего же мы ждем?

— Когда я решу, стоит или не стоит позволять вам входить в эту тюрьму.

— Что? — Она изумленно воззрилась на него. — Но вы же обещали.

— Я сказал, что отвезу вас в тюрьму, и я отвезу. — Он заколебался, потом поднял трость и снова постучал по крыше. — Но вы не будете встречаться с Коннором и его людьми.

— Конечно, буду. У меня же рубашка…

— Ее может передать кто-нибудь из надзирателей.

— Томас в соседней камере. Я не могу встретиться с ним и не…

— Я договорюсь, чтоб Томаса привели в другую комнату.

— Вы не можете… — Она вспомнила, что он — лорд Гидеон Хаверстон, брат маркиза Энгели. — Ну хорошо, можете, но это нелепо, и я не соглашусь…

— Вы подчинитесь в этом вопросе мне, Уиннифред.

Подчиниться?

— Это нелепо и бессмысленно… — Она расправила плечи и просверлила его мятежным взглядом. — Я буду встречаться с кем хочу.

Если Гидеон и разозлился на ее вспышку раздражения, то никак этого не показал.

— Я понимаю, что вы привыкли поступать так, как вашей душе угодно, но я не могу позволить вам и дальше подвергать себя опасности.

— А я не могу позволить вам и дальше оставаться в заблуждении, будто вы можете распоряжаться, куда мне ходить и что делать. Я попросила вас сопровождать меня сегодня только ради Лилли, не более. Вы мне не опекун, не отец и не муж…

Он нацелил на нее палец.

— Примерно через две секунды я буду тем, кто оттащит вас обратно в Мердок-Хаус и запрет в вашей комнате.

Она откинулась на сиденье, сложила руки на груди и удостоила его самым надменным и самым вызывающим взглядом. По словам Лилли, этот взгляд был воистину внушительный.

— Что ж, попробуйте! — бросила она вызов.

К удивлению и немалому раздражению, она увидела, что его губы дернулись. У нее возникло желание поддернуть юбки и пнуть его по ногам.

— Вы находите это забавным?

— Да, немного. Еще ни разу леди не бросала мне вызова. — Подергивание обратилось в ухмылку. — Я вдвое крупнее вас, Уиннифред.

— Я проворная, — процедила она сквозь зубы и многозначительно взглянула на его трость. — И не замедлю воспользоваться оружием, вы же знаете.

К ее растущему раздражению, он рассмеялся.

— Вы бы побили меня моей собственной тростью?

Нет, но без колебаний пригрозила сделать это. Уиннифред открыла рот, чтобы выдать язвительную реплику, но он остановил ее, протянув руку и мягко постучав ее пальцем под подбородком.

— Ну, ну, перестаньте. Это разногласие, не дуэль. Не злитесь так.

Она плотно сжала губы, чтобы не дать сорваться с языка инстинктивному отказу. Хоть она и чувствовала, что гнев ее оправдан в свете его высокомерного поведения, но, уступив своему порыву поколотить лорда, она дела не исправит.

— Я соглашусь не злиться… во всяком случае, постараться не злиться, если вы без лишнего шума разрешите мне пойти в тюрьму.

Он покачал головой и уронил руку.

— Если я разрешу вам пойти туда, а с вами что-нибудь случится, то я навек лишусь доверия Лилли.

— Лилли встречалась с Коннором. Она знает, что он для меня не опасен. Он и его люди…

— Они — что? — подсказал он.

— Они не то чтобы друзья… но мы с ними в хороших отношениях.

— В хороших отношениях, — повторил он. — Вы в хороших отношениях с разбойниками с большой дороги.

— Ох, перестаньте говорить это таким тоном. Я же сказала, что не считаю их виновными. — Ей в голову пришла новая тактика. — Кроме того, разве не защита — главная цель присутствия джентльмена? Наверняка вы сможете защитить меня от человека за железной решеткой.

Он отвел глаза.

— Плохой из меня защитник.

Она всей душой была не согласна, но на споры уже не было времени.

— Меня и не требуется защищать.

— Нельзя сказать, что это ваша заслуга.

Она больше не выйдет из себя, нет, ни за что. Этим ничего не добьешься.

— Вы должны по крайней мере позволить мне представить их вам, прежде чем выносить суждение.

Желваки снова заходили у него на скулах, но она пока не могла сказать, хороший это знак или плохой.

— Ладно, — наконец объявил Гидеон. — При одном условии.

— При каком?

— Если, познакомившись с этими людьми, я решу, что вам лучше там не находиться…

— Это же тюрьма. Всем лучше там не находиться…

— Если я прикажу вам уйти, — холодно продолжил он, — вы уйдете. Немедленно. Без возражений, Уиннифред.

— А как же Томас?

— Я назвал свои условия. Вы согласны с ними?

Она задумалась. Естественно, уступить его требованиям — не выход. Если Гидеон думает, что имеет право ограничивать ее свободу, то он глубоко заблуждается. Но они уже подъезжают к тюремным воротам. Если она откажется, он развернет карету и увезет ее назад в Мердок-Хаус. И вполне вероятно, даже попытается запереть ее в комнате. Конечно, Уиннифред станет сопротивляться, и все это будет ужасно неприятно.

— Считаю, что это нелепо, но сегодня уйду, если вы того потребуете.

«И вернусь, — добавила она про себя, — в другой раз».

Поскольку глаза его сузились, словно он догадался о направлении ее мыслей, она поспешила выскользнуть из кареты, едва та успела остановиться.

— Мисс! — услышала Уиннифред голос Бесс и, подняв глаза, увидела, что служанка накручивает на палец прядь белокурых волос и с явным беспокойством оглядывает тюрьму. — Я должна сопровождать вас… туда?

Уиннифред представления не имела.

— В этом нет необходимости, — сказал Гидеон, выходя из кареты и вручая Уиннифред ее корзину. — Ты можешь остаться здесь с Питером.

— Да, милорд. — На лице Бесс отразилось заметное облегчение. — Спасибо.

Уиннифред подождала, когда сторож впустил их в ворота, и только потом оглянулась на служанку.

— Почему вы разрешили Бесс остаться возле кареты? — спросила она Гидеона.

— Потому что мне не улыбается перспектива выносить ее на руках, если она хлопнется в обморок.

Он взял Уиннифред за руку и повел через главный вход в тюрьму. Воздух внутри был спертым и теплым, несмотря на прохладу дня, и в нем отчетливо витали запахи старой соломы, немытых тел и плесени, ни один из которых, казалось, ничуть не беспокоил Гидеона. Он лишь раз принюхался и кивнул:

— Я был прав. Тут пахнет лучше.

— Поверю вам на слово.

Уиннифред улыбнулась, когда из комнаты рядом с главным коридором к ним вышел какой-то молодой человек с длинным лицом и серьезными голубыми глазами. — Мистер Кларксон.

Мистер Кларксон вздрогнул и заморгал, уставившись на Уиннифред, глаза его метнулись к Гидеону, потом снова к ней.

— Мисс Блайт?

— Как видите. — Она засмеялась, впервые осознав, каким сюрпризом должна быть перемена в ее внешности для тех, кто привык видеть ее в старом платье. — Лорд Гидеон Хаверстон. Мистер Рональд Кларксон. Это благодаря мистеру Кларксону нам с Лилли было разрешено посещать… — Когда глаза Гидеона сузились, она осеклась, а мистер Кларксон побледнел. — Э… как ваша жена, мистер Кларксон?

— Хорошо. Очень хорошо, благодарю вас. У нас родился сын… на прошлой неделе.

— Ой, это же чудесно.

— Да, я… — Он снова бросил взгляд на Гидеона, прокашлялся и махнул рукой в противоположную сторону коридора. — Я… э… пойду приведу кого-нибудь, чтобы вас проводили.

Когда мистер Кларксон поспешно удалился, Уиннифред повернулась к Гидеону.

— Вы напугали его.

— Я не сказал ему ни слова.

— Вам и не нужно было. Достаточно и того, что вы стоите тут такой… грозный. Уверена, некоторых это может здорово нервировать.

— В самом деле? — Он слегка нахмурился. — Как неожиданно приятно слышать это.

Она хмыкнула и сунула ему корзину.

— Вот. Если не можете быть милым, будьте хотя бы полезным.

 

Глава 12

Гидеон чувствовал себя не столько полезным, сколько смущенным. Была некая неловкость в том, чтобы идти, хромая, по тюрьме с тростью в одной руке и корзиной в другой.

Надзиратель, которого выделил им мистер Кларксон, молчаливый тип по имени мистер Холлоуэй, вел их по длинным коридорам без окон и через ряд запертых дверей, останавливаясь то там, то тут, чтобы дать возможность Уиннифред обменять у надзирателей рубашки на монеты.

Гидеон хотел было предложить ей возвращать рубашки, не беря платы, но знал, что она откажется. Не потому; что ей нужны деньги, а потому, что не захочет обидеть людей, которые согласились платить. Теперь он жалел, что все же поднял этот вопрос. Каждый обмен денег на товар был ему как соль на рану. Он поневоле задавался вопросом, как часто она делала это одна и как часто Лилли засиживалась до поздней ночи, орудуя иголкой с ниткой при тусклом свете единственной свечи.

— Ну, вот и пришли, милорд, мисс. — Надзиратель открыл дверь, как показалось Гидеону, с угрожающим скрипом петель. — Просто постучите, когда соберетесь уходить.

Гидеон шагнул в широкий коридор с двумя рядами длинных камер по обе стороны. Узкое оконце под потолком каждой камеры пропускало скупые лучи света. Заключенные лежали на полу и на кучах соломы. Кто-то спал, кто-то мерил шагами камеру. Те, кто беседовал, говорили вполголоса.

Вслед за Гидеоном вошла Уиннифред, и царящая тут мрачная тишина разбилась вдребезги. Заключенные шагнули вперед, чтобы поприветствовать ее оживленными восклицаниями или добродушным поддразниванием. Уиннифред здоровалась со всеми по очереди, но ее внимание, заметил Гидеон, было устремлено на две дальние камеры справа. Он окинул обитателей первой быстрым, но внимательным взглядом. Какой-то пожилой заключенный лежал на куче соломы. Еще один, средних лет, с тяжелыми челюстями и брюшком, сидел на единственном в камере стуле, а высокий, примерно такого же возраста, русоволосый стоял, прислонившись к стене у окна.

Взгляд Гидеона перескочил на вторую камеру, где стоял и смотрел сквозь решетки темноволосый мальчик с ангельским лицом. Это, должно быть, Томас. Уиннифред была права: мальчишке уж точно не пятнадцать. Выглядел он скорее лет на двенадцать. Его огромные карие глаза показались Гидеону похожими на глаза гончих брата. Бравада Томаса, однако, напомнила ему о мальчишках на борту «Стойкого».

Томас дернул подбородком в сторону Гидеона.

— А это кто, Фредди?

Высокий в соседней камере ухмыльнулся:

— Что это с тобой, Томас? Ты что, не видишь, что перед тобой благородный господин?

— Клеймо я вижу, — с усмешкой сказал мальчишка. — Так, значит, он такая же шишка, как и ты?

— Нет. — Высокий скрестил руки на груди. — Он не такой, как я.

— Ага! — весело прокричал кто-то. — Ему-то, поди, не придется вытягивать шею для…

— Заткнись, Маккарри! — закричали одновременно несколько человек, включая Уиннифред — правда, без особого пыла.

Уиннифред повернулась к Гидеону.

— Лорд Гидеон Хаверстон, позвольте представить вам Томаса Брауна. — Она указала на мальчишку, потом махнула в сторону высокого в другой камере. — А это Коннор… э, Коннор…

— Просто Коннор, — закончил за нее высокий.

Она бросила на него раздраженный взгляд.

— Прекрасно. Просто Коннор. На стуле — Майкл Берч, а джентльмен, сидящий на куче соломы, — мистер Грегори О’Мэлли. Джентльмены, это лорд Гидеон Хаверстон.

Гидеон заметил, что для пожилого джентльмена на соломе она приберегла почтительное обращение, но от комментариев воздержался. Он приветственно кивнул головой, но не сводил глаз с Коннора. Из всех здешних обитателей Коннор показался ему самым опасным. И самым неуместным тут. Гидеон ожидал, что он окажется таким же, как все остальные в этом тюремном крыле, — бедным, грубым, неотесанным, но Коннор разговаривал как образованный человек и одет был в модную, хоть и поношенную одежду джентльмена.

Интересно, подумал Гидеон, он человек благородного происхождения, переживающий тяжелые времена, или же просто украл чью-то одежду?

Майкл Берч откинулся на спинку стула.

— Лорд Гидеон Хаверстон?

— Да, — ответила Уиннифред. — Он брат моего опекуна, лорда Энгели.

— Опекун, — повторил Коннор, скосив на Гидеона свои голубые глаза. — Не поздновато ли, а?

— Более чем, — отозвался Гидеон, не собираясь оправдываться перед незнакомцем. Он мягко подтолкнул Уиннифред локтем в сторону второй Камеры. — У вас урок?

— Погодь-ка, девонька. — Грегори вскинул руку, потом порылся в куче соломы. — Погодь! Глянь, чего я для тебя смастерил!

Он поднялся с помощью Коннора и шагнул к решетке, чтобы вручить Уиннифред маленькую, вырезанную из дерева фигурку женщины с малышом на коленях. Грегори очень точно уловил сонное довольство горячо любимого дитя, но взгляд Гидеона привлекла женщина. Она прижимала к себе ребенка, его головка лежала у нее на плече, а ее рука на его волосах застыла в жесте любви и защиты. Но глаза ее смотрели куда-то вдаль. В них были тревога, разочарование и зарождающийся страх.

— Какая красота, — прошептала Уиннифред. Гидеон взял фигурку через решетку и передал ей. Уиннифред осторожно взяла ее и повертела в руках. — Великолепно. Вы превзошли себя, Грегори. Мистер Маккин заплатит за это не меньше полфунта. Ее лицо, глаза… кто она? Она настоящая?

— Само собой, настоящая. Это Коннор первым приметил ее. Смотрит и смотрит в субботу в окошко, и нет бы сказать нам, грешным, что там есть на что смотреть. Приглянулась она ему, нашему Коннору.

Коннор принял шуточку слабой полуулыбкой, которая не подтверждала и не отрицала правдивость того, что сказал Грегори.

Грегори фыркнул, потом подмигнул Уиннифред.

— Добиться еще чего-нибудь в энтом деле от Коннора и думать не моги.

— Она жена кого-то из надзирателей, как вы думаете?

— Не, она навещает крыло должников. Приносит мальчонку, чтоб повидался со своим папкой, думается мне.

— Отличная вещица, — заметил Гидеон. И потребовался отличный ножик, чтобы вырезать ее. Он забрал фигурку у Уиннифред и положил ее в пустую корзину. — Пора начинать урок с Томасом, если вы собираетесь закончить до темноты.

Когда она кивнула и пробормотала свое согласие, он взял один из стульев возле коридорной двери и поставил его перед камерой Томаса, а сам уселся на второй, чтобы наблюдать и ждать.

Уиннифред, как вскоре убедился Гидеон, была настоящим учителем, терпеливым и подбадривающим. А Томас оказался исключительным учеником — заинтересованным, жаждущим знаний, умным. Очень умным, поправится Гидеон. Если учесть, что у них было всего несколько уроков, мальчик впечатляюще овладел письмом.

Гидеону нравилось наблюдать за ними двумя, и поэтому он не сделал попытки поторопить ее, когда тонкие лучи света, проникающего в окна, протянулись по полу камеры. И только когда свет сделался оранжевым, это напомнило Уиннифред о времени.

Она подняла глаза от своей работы с Томасом и заморгала, словно забыла, где она.

— Да, да, конечно. Еще минутку.

Уиннифред вернула Томасу несколько листков бумаги и книгу и склонила голову, словно собралась начать обсуждение чего-то важного. Гидеон слушал ее объяснение о предстоящей поездке в Лондон.

— Пожалуйста, пообещай мне, что придешь в Мердок-Хаус, если тебя отпустят в мое отсутствие. Я договорюсь, чтобы наши работники ждали тебя. Там есть работа для тебя, Томас, и надежное пристанище. Я вернусь летом, и мы продолжим наши уроки.

Мальчишка поднял плечо, точь-в-точь повторяя небрежное безразличие Коннора, но даже в тусклом тюремном свете Гидеон разглядел краску удовольствия на его лице. Скоро в Мердок-Хаусе появится еще один рот.

Уиннифред, по всей видимости, была в этом совсем не уверена. После тщетных попыток добиться от Томаса обещания она отошла от камеры и попрощалась с Коннором и его людьми, но при этом ее лоб пересекала морщинка беспокойства.

Гидеон постучал в дверь и наклонился, чтобы тихо проговорить Уиннифред на ухо:

— Не стоит волноваться насчет Томаса. Он придет в Мердок-Хаус.

На ее лице отразились одновременно сомнения и надежда.

— Вы так думаете?

— Иначе не говорил бы.

Тяжелая дверь щелкнула и распахнулась.

Уиннифред хранила молчание, пока они не очутились по другую сторону и не пошли за мистером Холлоуэем по мрачным тюремным коридорам.

— Но почему же Томас так и не сказал? — наконец зашептала она.

— Потому что он — мальчишка в компании взрослых мужчин.

— О, я об этом не подумала. — Она немного помолчала, потом спросила: — Как считаете, Коннор не встанет у него на пути?

Гидеон покачал головой:

— Он не опасен ни вам, ни Томасу.

Уиннифред показалась не столько удивленной переменой его мнения, сколько заинтригованной.

— О, и что же заставило вас изменить свой взгляд?

— Я думаю, он взял своих людей в долю из милосердия.

— Почему вы так решили?

— Ну, они определенно не тянут на разбойников с большой дороги, — объяснил он. — Грегори — старик, а Майкл Берч вряд ли сможет забраться на лошадь, даже если от этого будет зависеть его жизнь.

— Я надеялась, что вы это заметите. — Она выглядела ужасно самодовольной. — Я же говорила, что они невиновны.

— В этом конкретном преступлении, во всяком случае.

Уиннифред решила не обращать внимания на последнее замечание Гидеона, чтобы сколь можно дольше понаслаждаться своими маленькими победами. Томас придет в Мердок-Хаус, и Гидеон признал — более или менее, — что она была права в отношении Коннора и его людей.

Она улыбалась сама себе, когда они вышли из тюрьмы в угасающем свете заходящего солнца, и улыбка все еще светилась на ее лице, когда Гидеон помогал ей сесть в карету.

Он забрался за ней следом, устроился на сиденье и ни с того ни с сего спросил:

— Это вы принесли Грегори нож?

— Что? — Уиннифред оперлась рукой о стенку, когда карета, раскачиваясь, покатила по ухабистой дороге. — С чего вдруг этот вопрос?

— Любопытство. Озабоченность. Выбирайте что хотите. Это вы принесли ему нож, которым он вырезал ту фигурку?

— Конечно же, нет. Хотя один раз я видела его с ножом и согласилась никому не рассказывать, если он пообещает все время держать его при себе и использовать только для своей резьбы. — Уиннифред пожала плечами. — Я приношу ему дерево, и мы с Лилли продаем фигурки мистеру Маккину в Энскраме. У него небольшой магазинчик на площади.

— И что же Грегори платит вам за хлопоты?

— Да какие там хлопоты.

— Так я и думал, — проворчал Гидеон.

Он внимательно разглядывал ее своими темными непроницаемыми глазами, пока она не заерзала на сиденье.

— Что? — Она неловко рассмеялась. — Что такое?

— А как у вас оказалась Клер?

Она никак не могла взять в толк, при чем тут Клер.

— О чем, Бога ради, вы говорите?

— У вас коза, которая не дает ни молока, ни приплода и которую вы, судя по всему, не собираетесь резать. В сущности, совершенно бесполезное животное. Зачем?

— Клер не бесполезная, — возразила Уиннифред. — Она… ощипывает лужайку. Поддерживает ее в порядке.

Он не стал даже отвечать на эту чепуху. Просто молча смотрел на нее, и она в конце концов не выдержала.

— Ох, ну хорошо. Мы нашли ее на дороге в Энскрам. Полагаю, она принадлежала какому-то фермеру, проезжавшему мимо на рынок, но никто не вернулся, чтоб забрать ее, поэтому…

— Она старая, не так ли, и уже не способна давать приплод?

— Да.

— И все равно вы держите ее.

— Она мне дорога.

Уиннифред немного опасалась, что он станет вышучивать ее за подобную чувствительность, но он лишь кивнул и сказал:

— Вы необыкновенно отзывчивый человек.

От его манеры резко перескакивать с предмета на предмет просто голова шла кругом.

— Не больше, чем любой другой.

Он задумчиво постучал пальцем по ноге.

— Вы правы.

— Да?

Уиннифред нахмурилась, не уверенная, довольна ли она или разочарована тем, что так легко победила в споре.

— Необычна не ваша отзывчивость, — объяснил он, — а ваше сопереживание.

Она вдруг пожалела, что возразила против его теории отзывчивости.

— Я не сопереживаю козе.

— То, что она коза, не имеет значения. Важно то, что потерялась.

— Я никогда не терялась, — отозвалась она, намеренно неверно истолковав его слова. — У меня превосходное чувство направления.

— Теряться можно по-разному, — мягко возразил он. — Даже превосходное чувство направления никуда не приведет, если некуда идти.

Она знала, что он говорит о ее жизни после смерти отца. Лучше бы он не затрагивал этой темы. Ей так же неловко принимать от него сочувствие, как и говорить о своем собственном.

— У меня был Мердок-Хаус.

— Только после того, как мой отец отказался вас принять. — Он удивил ее тем, что мягко усмехнулся и устремил взгляд в окно. — Интересно, что было бы, если б отец сдержал обещание и сам заботился о вас?

— Уверена, результаты были бы весьма плачевными.

— Девочка со склонностью приводить в дом каждого бездомного, раненого и потерявшегося человека или зверя, попавшегося ей на пути? В этом были бы свои занятные моменты.

— Я не привожу в дом всех бездомных, — возразила она, главным образом потому, что хотела покончить с этой темой.

— Но хотели бы.

Она мило улыбнулась:

— Я хотела бросить вас в озеро.

Его взгляд резко оторвался от окна.

— Что, простите?

— В ту ночь, когда мы вытащили вас из конюшни, я предлагала Лилли бросить вас в озеро.

Строго говоря, она просто пожалела, что они упустили возможность отправить лорда Гидеона Хаверстона на дно озера, но все равно.

Он медленно провел языком по губам.

— Признаю свою ошибку.

— Правда, в защиту вашего аргумента, вы не потерялись, не заблудились и не были домашним скотом.

Если у него и было что на это сказать, она так и не узнала.

Карета вдруг сильно дернулась, швырнув Уиннифред на пол, и на долю секунды показалось, что карета сейчас перевернется. Но спустя несколько ужасающих секунд она с грохотом шмякнулась обратно на дорогу и резко остановилась.

Сильные руки Гидеона обхватили Уиннифред и потянули вверх.

— Уиннифред. Уиннифред, вы не ушиблись?

— Со мной все хорошо.

— Уверены?

— Да, да. — Немножко саднили колени, которыми она ударилась об пол, но в остальном она чувствовала себя отлично и странно спокойной. — А вы?

Как только он кивнул, она потянулась к дверце кареты и распахнула ее.

— Бесс! Питер!

— Здесь, мисс!

Голос Бесс донесся с другой стороны кареты, и спокойствие Уиннифред как ветром сдуло. О Боже, Бесс сбросило с верха кареты.

— О нет.

Уиннифред стала карабкаться к другой дверце, но Гидеон первым добрался до Бесс.

Служанка сидела, что само по себе уже было облегчением, но лицо ее сморщилось от боли, и руками она держалась за ногу выше лодыжки.

Гидеон присел рядом с ней на корточки.

— Ну-ка, дай мне взглянуть.

— Ерунда, — выдавила сквозь зубы Бесс, — растянула лодыжку, вот и все.

— Уверен, ты права, но все равно позволь мне взглянуть. — Гидеон мягко отвел ее руки. Уиннифред видела, что руки его твердые, а голос успокаивающий, но лицо бледное… слишком уж бледное.

— Гидеон, вы уверены, что невредимы?

— Да.

Он не удостоил ее даже взглядом, сосредоточив все свое внимание на Бесс. Он внимательно осмотрел лодыжку, прощупав каждый дюйм повреждения.

— Всего лишь небольшое растяжение, — наконец объявил он, и Уиннифред могла бы поклясться, что увидела, как к лицу его вернулась краска. — Весьма незначительное. Через день, самое большее — два, уже опять будешь на ногах.

Бесс кивнула и поправила юбки.

— Да, милорд. Уже не так больно.

Уиннифред облегченно выдохнула и огляделась. Лошади и карета по-прежнему стояли на дороге и выглядели целыми и невредимыми, как будто бы просто тихо и спокойно остановились и теперь дожидаются приказа хозяина двигаться дальше.

— Что, черт возьми, стряслось?

Питер указал куда-то назад. Она обернулась и увидела глубокую широкую рытвину, протянувшуюся поперек дороги до самой середины.

— О!..

— Уж простите, милорд, — пробормотал Питер, обращаясь к Гидеону. — Мы б ее объехали, но Самсон потерял подкову, споткнулся и потянул прямо в канаву. Не было времени остановиться.

Гидеон встал и потрепал Питера по плечу.

— Никто не виноват, что подкова слетела. Давай посмотрим, как он.

Уиннифред заглянула через плечо Гидеона, когда он стал осматривать лошадиную ногу.

— Не поранился?

— Нет. Только немного ушибся. Не везет так не везет, а, Самсон? Освободи их, пожалуйста, от сбруи, Питер. — Гидеон отступил назад и взглянул на Бесс. — Ты умеешь ездить верхом?

— Нет, милорд.

Гидеон посмотрел на Питера, тот кивнул:

— Ага. И неплохо.

— Отлично. Как можно скорее отвезешь Бесс домой на Одине.

— Будет сделано, милорд.

— А мы с мисс Блайт и Самсоном пойдем пешком.

Взгляд Бесс метнулся от Питера к Гидеону.

— Воля ваша, милорд, но мисс Айлстоун наверняка была бы против. Стемнеет до того, как вы…

— Мисс Айлстоун сможет изложить мне свои жалобы по возвращении, после того как пошлет за лекарем для тебя.

— За лекарем? Но это ж просто…

— Никаких возражений.

Гидеон решительно пресек спор и отошел, чтобы помочь отвязать второго коня.

Бесс посмотрела ему вслед, потом послала умоляющий взгляд Уиннифред. Та покачала головой.

— Тебя сбросило с кареты, Бесс. Придется тебе смириться с несколькими днями безделья.

Бесс наклонилась вперед и прошептала:

— Но лекарь, мисс? В этом нет никакой надобности.

Уиннифред была склонна согласиться, но поскольку это не ей придется терпеть манипуляции доктора, поддержать эту идею было легко.

— Лорд Гидеон, похоже, считает иначе, а я доверяю его мнению.

Бесс помалкивала, пока лошадей не освободили и не усадили ее перед Питером на Одина. Она сделала еще одну, последнюю попытку сказать, что все они должны возвращаться вместе, но Гидеон быстренько заставил ее замолчать, хлопнув коня по заду, отчего тот ходко порысил вперед.

 

Глава 13

Гидеон медленно выдохнул. С Бесс все будет хорошо. Лодыжка, может, немного поболит, но заживет.

На одну ужасающую минуту, увидев Бесс на земле, он вообразил худшее и почувствовал виноватым себя. У него в голове пронеслись тысячи обвинений. Не следовало ему соглашаться везти Уиннифред в тюрьму. Не стоило соглашаться брать с собой Бесс. И уж точно не надо было позволять Бесс ехать на козлах.

Его реакция была неразумной, и он это понимал. Лошади теряют подковы. Колеса карет попадают в рытвины и выбоины. Козлы предназначены для того, чтобы на них ездить. Он ведь даже не правил лошадьми, Бога ради. Но ему не удавалось до конца избавиться от сомнений, пока он сам не оценил повреждение Бесс.

В поле его зрения шагнула Уиннифред.

— Вы хорошо себя чувствуете, Гидеон?

Он заставил себя отодвинуть в сторону тревоги и улыбнулся ей:

— Вполне.

— Нога болит, да? Не слишком ли далеко идти?

— Пару миль одолею.

Потом нога отомстит ему, но с этим он тоже справится.

— Просто вы сейчас выглядели таким…

Он широко улыбнулся:

— Потерянным?

— Да, немного, — тоже с улыбкой ответила она. — Отвести вас домой?

— Буду весьма признателен.

Он снял с кареты фонарь, взял повод Самсона, и они не спеша тронулись в путь.

Гидеон всегда считал, что длительные пешие прогулки прекрасно проясняют голову, а в компании Уиннифред возвращение к Мердок-Хаусу оказалось в поднятии духа вдвое эффективнее. Всякий раз, как Гидеон поглядывал на нее, настроение у него улучшалось, поэтому он говорил себе, что вполне разумно смотреть на нее как можно чаще.

Она вписывается в окружающую обстановку думал он. Она выглядит естественно, шагая по пыльной сельской дороге, держа шляпу за ленточки и вертя ею, как игрушкой. Уиннифред смахивала с лица выбившиеся из прически пряди, небрежно поддевала носком камешки, пока край юбок и ботинки не покрылись красной пылью, указывала на растения и птиц, которых знала, пока поля не потускнели и не затихли.

— Откуда вы все это знаете? — полюбопытствовал он, останавливаясь, чтобы зажечь каретный фонарь.

— От Лилли в основном. И из книжки, которую мы нашли в мансарде. — Она забрала у него фонарь. — Может, он нам и не понадобится. Сегодня будет полная луна.

Гидеон взял ее за плечи, мягко развернул и указал на горизонт, где только-только появлялся золотисто-огненный лунный диск.

— Уже есть.

— Ой, какая огромная! — выдохнула Уиннифред. — Как будто солнце снова всходит. А в Лондоне можно увидеть луну?

Гидеон удивленно взглянул на нее.

— Конечно.

— Лилли говорит, фонари Мейфэра затмевают звезды.

— Но их все равно видно, — заверил он. — И луну, хотя, разумеется, и не так хорошо.

— Не важно. — Она пожала плечами и повернулась, чтобы продолжить путь. — У сельской местности должны быть свои прелести. Хотя мне, пожалуй, даже интересно посмотреть, как выглядит ночное небо из Гайд-парка.

Он на несколько минут задумался над ее словами.

— Надеюсь, вы понимаете, что это должно прекратиться, когда мы приедем в Лондон?

— Посещение тюрем, хотите сказать?

— Ну да. — Он мысленно представил Уиннифред в недрах Ньюгейта. — Безусловно. Но я имел в виду полуночные прогулки с джентльменами.

Она фыркнула, и у нее это вышло одновременно мягко и дерзко.

— Сейчас не больше восьми.

— И темно, и если б вас увидели, вашей репутации пришел бы конец.

— И заодно репутации Лилли, — проворчала она. — Полагаю, не имеет значения, что мы оказались в таком положении не по своей вине?

— Нет.

— Это ужасно несправедливо. — Она перепрыгнула через выбоину на дороге. — С другой стороны, если темно, как нас увидят?

— Фонари, — напомнил он.

— Ну, тогда это уже будет не темно. И…

Она смолкла, когда они поднялись на небольшой взгорок и глазам предстал Мердок-Хаус. Лунный свет отражался от камня, а в окнах мерцал свет свечей. Казалось, весь дом светится.

Уиннифред остановилась и поставила фонарь.

— Ах, какой же он красивый. И он мой благодаря вам. — Она повернулась к Гидеону и улыбнулась. — Спасибо.

Потому что это была она, потому что луна освещала ее приподнятое лицо и потому что в этот момент он подумал, что Уиннифред — самое прекрасное, что он когда- либо видел, Гидеон наклонил голову и поцеловал ее.

На то время, что потребовалось, чтобы наклониться, ему удалось убедить себя, что поцелуй будет быстрым и простым. Невинным. Но едва их губы соприкоснулись, поцелуй стал отнюдь не простым и каким угодно, только не невинным.

Ее губы ожили под его губами — вначале с невинностью простодушной девушки, а потом с необоримой требовательностью нетерпеливой женщины, как будто Гидеон был новым лакомством, только что ею обнаруженным. Лакомством, которое она твердо вознамерилась как следует распробовать.

Эффект оказался ошеломляющим. Желание, доселе тлеющие уголья, вспыхнуло и разгорелось. Гидеон отпустил повод Самсона и обхватил затылок Уиннифред, чтобы привлечь ее ближе и повернуть голову под удобным ему углом.

У него есть и свои требования.

Гидеону хотелось услышать, как она вздохнет, и почувствовать, как она уступит.

Он провел большим пальцем вдоль скулы, пока не добрался до подбородка. Мягко надавливал до тех пор, пока она не открылась для него, и скользнул языком в теплую пещеру ее рта. Вкус у нее был божественным — невыносимо сладкий, совершенно неотразимый.

И тогда она наконец вздохнула — тихий женственный вздох, который раздул огонь до адского пламени. Он бушевал у Гидеона в жилах, опаляя кожу изнутри.

Лишь краем сознания он запечатлел ее ответный стон и то, что рука его опустилась, чтобы обхватить ее за талию и притянуть к себе. Он почувствовал, как ее мягкие груди прижались к его груди, и ощутил горячий выдох на своих губах. Но этого было мало.

Ему нужен был ее запах вокруг него, ее вкус внутри его.

Он представил, как стаскивает с нее платье и опускает на землю. Представит ее бледную кожу, мерцающую в лунном свете и трепещущую от предвкушения и беспомощного желания в прохладном ночном воздухе.

Он воображал, как действует не спеша, вынуждая ее ждать, пока ласкает руками ее гладкое прекрасное тело, пока боготворит нежную кожу груди и дразнит языком и зубами соски до тех пор, пока они не превращаются в твердые бусины. Он представлял, как неспешно исследует каждый шелковистый дюйм и наблюдает, как трепет обращается в дрожь, а тихие вздохи в отчаянные стоны. И когда наконец продолжать эти сладкие муки станет уже совсем невмоготу, когда она затеряется в пароксизме страсти, он скользнет между ее ног и погрузится во влажный жар.

Он видел это так ясно.

Слишком, слишком ясно.

Уиннифред упивалась поцелуем, восхитительным ощущением руки Гидеона, обвивающей ее за талию, и его крепкого тела, склонившегося над ней. Его рот требовательно двигался на ее губах, и она затерялась в незнакомых ощущениях, нахлынувших и переполнивших ее.

А потом вдруг все ощущения исчезли, поцелуй оборвался. Гидеон резко отстранился. Только что он без памяти целовал ее — и вот уже стоит в целых трех шагах.

Она смотрела на него, ошеломленная. Неужели она сделала что-то не так? Да нет же, конечно, нет. Поцелуй — не такое уж сложное дело. Он был волнующим, возбуждающим и оставил ее решительно одурманенной. Но это ведь не что-то такое, что может не получиться, правда?

Нервничая, она облизнула припухшие губы и почувствовала на языке его вкус.

— Гидеон…

— Я прошу прощения. — Голос его был хриплым, дыхание прерывистым. — Мне очень жаль.

— А мне нет!

Она выпалила это не раздумывая, но не видела причин жалеть о сказанном. Это же правда.

Гидеон издал какой-то страдальческий звук и отступил еще на шаг.

Она совершенно не знала, что на это сказать. Не знала, что подумать. Быть может, она все же сделала что-то не так? Что-то такое страшное, ужасно неправильное, что вызвало, у Гидеона отвращение?

— Я никогда раньше не целовалась! — выпалила она и на этот раз все-таки пожалела, что не может забрать слова обратно.

Ей вовсе не хотелось выдавать свою неуверенность.

Гидеон ответил не сразу. Он опустил голову, тяжело оперся на трость и несколько раз шумно выдохнул. Наконец, спустя, как показалось Уиннифред, целую вечность, он поднял лицо, прищурился, словно она говорила на каком-то непонятном языке, и сказал:

— Прошу прощения?

Она раздраженно засопела.

— Я просто подумала, что вам следует принять это во внимание, прежде чем вы наткнетесь на Самсона.

— Я… — Гидеон оглянулся на охромевшую лошадь, которая щипала траву на обочине. — Я не понимаю.

— Посмотрите на себя. — Она взмахнула рукой, показывая, как далеко он отошел. — Вы бы не убегали и не отталкивали меня, — строго говоря, он ее не отталкивал, он сам отстранился, но это не имело значения, — если б я не сделала что-то неправильно или…

— Нет. — Он шагнул вперед, довольно широко. — Нет. Вы не сделали ничего плохого. Совсем ничего. Понимаете?

Это не объясняло, почему он так быстро отступил, но он защищал ее с таким пылом, что она поневоле кивнула.

На лице Гидеона было написано облегчение пополам со страданием.

— Для джентльмена совершенно недопустимо таким вот образом воспользоваться леди. Мне за это нет оправдания. Могу лишь заверить, что этого больше не повторится.

И все? А если она хочет, чтобы это повторилось? Если она хочет большего?

Она чуть было не спросила его, но в этот момент предупреждающе зазвучал голос Лилли у нее в голове: «Делать предложение джентльмену, какова бы ни была причина, совершенно недопустимо и крайне глупо».

Как-то не похоже, чтобы предложение после поцелуя было так уж глупо, но поскольку Уиннифред пока еще не была уверена, какое поведение допустимо для леди, а какое нет, то решила придержать этот вопрос. У нее еще будет время, чтобы разобраться в своих чувствах к Гидеону. Такое изолированное место, как Мердок-Хаус, должно предоставлять массу возможностей для леди и джентльмена найти несколько минут наедине.

— Мне бы не хотелось, чтобы из-за этого между нами возникла неловкость, — сказала она и, дабы убедиться, что неловкость не возникла, шагнула ближе, подняла повод Самсона и с улыбкой вручила его Гидеону. — И не хотелось бы выслушивать упреки Лилли по поводу того, что я бездельничаю. Отведите меня домой.

 

Глава 14

Задним умом Уиннифред осознала, что то, что изолированная ферма должна предоставить и что предоставит, совершенно не одно и то же. Мердок-Хаус должен был получить отличный урожай морковки в прошлом году и должен был дать Уиннифред еще одну возможность поцеловать Гидеона после той их поездки в тюрьму. Ни одно из этих ожиданий не сбылось.

Гидеон присутствовал на одной трапезе в день, как и обещал, но после тут же исчезал, либо уединяясь в своей комнате, либо уезжая в Энскрам. В течение того незначительного времени, что он проводил в обществе Уиннифред, Гидеон вел себя так, словно между ними не произошло ничего особенного. И ни жестом, ни взглядом не давал понять, что хочет, чтобы между ними вновь произошло нечто особенное.

Раз или два у нее возникала мысль под тем или иным предлогом постучаться к нему в дверь, но она никак не могла набраться смелости. Одно дело целовать джентльмена, стоя в лунном свете, и совсем другое — вообразить себя способной воссоздать тот момент… без полей и лунного света.

Уиннифред пришло в голову, что, возможно, Гидеон избегает ее намеренно, но она не могла придумать ни единой тому причины.

Он ведь поцеловал ее. Разве это не означает, что она ему немножко нравится?

Или нет? Лилли все еще не расширила ее знания о мужчинах, и Уиннифред очень хотелось самой понять, что же происходит между мужчинами и женщинами, кроме того, что ей удалось узнать, наблюдая за животными. Она была в полном замешательстве, когда доходило до дел сердечных, и особенно в том, что касалось ритуалов ухаживания леди и джентльменов. На прошлой неделе Лилли снабдила ее еще несколькими «ни в коем случае», но наверняка же есть что-то еще — сложные правила и знаки, о которых она может только догадываться.

Уиннифред гадала, не подала ли она какой-нибудь ненамеренный знак незаинтересованности, и волновалась, что могла не заметить такой знак от Гидеона.

От одной лишь мысли о том, что он ее отвергает, Уиннифред становилось плохо. Ей не привыкать к отказам, к их ужасной, сокрушающей боли. Воспоминаний об этой боли ей хватило, чтобы ненадолго задуматься, не перестать ли ей бегать за Гидеоном. Она, конечно, могла бы это сделать, если б не три причины. Во-первых, он поцеловал ее, что — и она готова была принять это на веру — все же указывало на некоторый интерес с его стороны. Во-вторых, она не привыкла отступать перед трудностями.

Ну и последнее и, быть может, самое главное: она хочет его. А если она что и знает очень, очень хорошо, так это как бороться за то, чего хочет.

Уиннифред находила эго умение полезным. Однажды утром Лилли вошла в гостиную и объявила, что они принимают приглашение на обед у Ховардов.

— Это же просто нелепо. — Уиннифред взяла приглашение из рук Лилли. — Ты терпеть не можешь Ховардов.

— Это неправда, — возразила Лилли. — Викарий мне нравится. Я не терплю только его жену.

— Потому что Кларисса — претенциозная дура и настоящая стер…

— Миссис Ховард, Фредди.

— Ну разумеется, теперь она миссис Ховард. Раньше ты никогда не давала себе труда называть ее так.

— Раньше она не была для нас полезна.

Хотя Уиннифред и оценила искренность этого утверждения, оно ничуть не поколебало ее мнение о миссис Ховард.

— Я сильно сомневаюсь, что она может хоть кому-нибудь когда-нибудь быть полезной.

— Думаю, что ее дети не согласятся. — Лилли схватила приглашение. — Мы пойдем на обед. Тебе нужна практика.

— Мне нужно практиковаться в том, как притворяться, что я получаю удовольствие от общества кого-то, кого я на дух не выношу, и кто не любит меня, и все потому, что этот кто-то может быть мне полезен?

— Да! Именно! — воскликнула Лилли, словно Уиннифред только что успешно усвоила особенно трудный урок. — О, а ты начинаешь кое-что соображать. Что ж, думаю, тебе следует надеть зеленое платье. Цвет не так тебе идет, как персиковый, но покрой…

— Постой. Я еще не согласилась пойти.

— Ты пойдешь.

Она не сомневалась, что так оно и будет, и вынуждена была признаться, что доводы Лилли в пользу посещения званого обеда вполне разумные, но не собиралась говорить это вслух… пока.

— Я пойду, но хочу кое-что взамен.

— И что же это, интересно? — настороженно спросила Лилли.

— Передышку. Хочу день, полный день без уроков, без изысканных обедов, чтоб только я, ты и Гидеон, если его удастся убедить присоединиться к нам просто поразвлечься. Мы можем поехать в город, или устроить пикник, или поиграть в какие-нибудь игры на лужайке, или… заняться еще чем-нибудь. Что угодно, только не разговоры о Лондоне, или подготовка к Лондону, или планы о Лондоне, или…

— Несколько дней назад я давала тебе полдня на поездку в тюрьму.

— Это была не передышка, а работа, и тебя там не было. Я хочу целый день для нас обеих…

— Целый день — это слишком много, — прервала ее Лилли. — Мы можем выделить утро.

— Целый день, — уперлась Уиннифред, сложив руки на груди, — или я не пойду.

Лилли сжала губы, громко выдохнула через нос и постучала ногой. Все знаки очень положительные.

— Если я на это соглашусь, — наконец сказала она, — ты безо всяких жалоб и сетований отправишься на обед к Ховардам и приложишь все усилия, чтобы быть приятной и хорошо воспитанной гостьей?

— Как будто я намеревалась попытать там счастья с одним из лакеев в гостиной.

— Мне нужно твое слово, Уиннифред.

— Да, хорошо, — простонала Фредди. — Обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы вести себя, как подобает леди.

Лилли переключилась с постукивания ногой на постукивание пальцем по квадратику приглашения — еще более обнадеживающий знак.

— Прекрасно, значит, договорились.

— Отлично. — Уиннифред опустила руки. — Когда обед?

— Сегодня.

— Сегодня? И мы только что получили приглашение?

— Нет, оно пришло два дня назад. Я просто не говорила тебе.

Поскольку Уиннифред это не особенно удивило, она просто пожала плечами и заметила:

— Все равно довольно поздно. — Это, без сомнения, результат попыток миссис Ховард решить, стоит ли потерпеть в своем доме двух нежелательных персон ради одного брата маркиза. — Она, вероятно, надеется, что Гидеон пойдет без нас.

— Ну, видишь? — Лилли помахала перед ней приглашением. — Великолепная возможность насолить миссис Ховард. Ты должна быть в восторге.

Уиннифред решила, что самым подходящим ответом будет уклончивое «гм», и быстренько вышла из комнаты.

По правде сказать, она не была так уж сильно против званого обеда у миссис Ховард, как пыталась убедить Лилли. Это хороший способ испытать свои новые манеры. Если на обеде она совершит какую-нибудь оплошность, это не будет иметь никаких значительных последствий, поскольку если бы миссис Ховард имела такого рода влияние в свете, Уиннифред не было бы никакого смысла готовиться к поездке в Лондон. Ее имя уже было бы запятнано.

Но, изобразив сопротивление, она смогла вытребовать день передышки и определенно не преувеличивала, что совершенно не горит желанием провести вечер с Ховардами.

Она до сих пор с отчетливой ясностью помнила тот день, когда миссис Ховард нанесла свой первый и единственный визит в Мердок-Хаус. Она прибыла, полная прощупывающих вопросов, напыщенных мнений и невыносимой надменности. Даже будучи тринадцатилетней девочкой, Уиннифред видела, какой несчастной и неловкой миссис Ховард заставляет чувствовать себя Лилли. Третье замечание о том, что в доме прискорбно мало удобных мест, где можно сидеть, стало для Уиннифред последней каплей. Как только речь зашла о воскресной службе, она ухватилась за возможность так ошеломить миссис Ховард, чтобы та поскорее ушла. Позже Уиннифред пожалела об этом, но не так сильно, как жалела, что вообще встретила миссис Ховард.

Несколько часов спустя, когда карета подкатила к фасаду большого тюдоровского дома Ховардов, Уиннифред спрашивала себя, насколько сильно она будет жалеть, что согласилась посетить этот званый обед.

Миссис Ховард стояла по другую сторону открытой парадной двери. На ней было темно-оранжевое платье, которое совершенно не гармонировало с соломенными волосами, и какой-то тюрбан на голове, из которого торчало непомерно большое павлинье перо.

— Терпеть не могу павлинов, — пробормотала Уиннифред.

Сидящий напротив Гидеон вскинул бровь.

— Что такое?

— Ничего.

Выходя из кареты и поднимаясь на крыльцо, Уиннифред приклеила на лицо безмятежное выражение. Последовал обмен представлениями, поклонами и реверансами, последний из которых, по мнению Уиннифред, она выполнила вполне даже ничего. Как и следовало ожидать, миссис Ховард слегка посуетилась вокруг Гидеона, продемонстрировала умеренную вежливость в отношении Лилли и растянула рот в некоем подобии улыбки, гораздо больше напоминающей оскал, когда обращалась к Уиннифред.

Несмотря на то что за эти годы она очень редко встречалась с миссис Ховард, Уиннифред была совершенно уверена, что с каждым разом маленькие глазки соседки становились все меньше. Птичьи глаза-бусинки, подумала она и взглянула на павлинье перо. Как подходяще.

— Мисс Блайт, — чопорно проговорила миссис Ховард. — Как приятно, что вы почтили нас своим присутствием.

— Я тоже ужасно рада, — продекламировала Уиннифред в точности так же, как, по настоянию Лилли, с дюжину раз проделала в карете.

Последовало целых пять секунд неуклюжего молчания, и оно продлилось бы еще дольше, если б от дальнейшего обмена любезностями Уиннифред не спасло прибытие новых гостей.

Когда они двинулись из холла в гостиную, Лилли прошептала ей на ухо:

— Молодец, Фредди.

Уиннифред почти не слышала ее и едва замечала обстановку в холле и гостиной. Ее внимание было целиком сосредоточено на гостях. Их было с дюжину, в основном те, в ком она узнала дорогих друзей миссис Ховард и еще две леди, которых она никогда не видела.

Неудивительно, что две незнакомки были единственными гостями, которые после представления не оглядывали Уиннифред сверху донизу, словно ярд муслина, который они не собираются покупать.

Она приседала до тех пор, пока не заболели ноги, повторяла «приятно с вами познакомиться», пока не одеревенел язык, и вознесла безмолвную благодарственную молитву за то, что обед был объявлен до того, как кто-нибудь попытался вовлечь ее в настоящий разговор.

Уиннифред проследовала за остальными гостями в столовую, очень надеясь, что будет сидеть рядом с Лилли или Гидеоном или, если повезет, между ними обоими. Но ее усадили между пожилым джентльменом, от которого воняло чесноком и имя которого она не могла вспомнить, и свекровью миссис Ховард, миссис Кресс, тучной седовласой дамой, которая ходила с тростью и носила на шее не по моде пышные — что знала даже Уиннифред — кружева.

К счастью, джентльмен, похоже, был не склонен вести беседу, а миссис Кресс оказалась одной из тех гостей, кто приветствовал ее с теплой и открытой улыбкой. Уиннифред подумала, что могла бы попытаться завести с миссис Кресс вежливый разговор… или просто помалкивать во время обеда.

У миссис Кресс было другое мнение.

— Мисс Блайт! Мисс Айлстоун поведала мне, что вы едете в Лондон. Такая неожиданная удача, моя дорогая! Как же это случилось?

Дюжина пар глаз тут же обратилась на Уиннифред.

— Я…

Фредди сглотнула и перевела взгляд с Лилли на Гидеона. Как ответить на такой вопрос, не поставив в неловкое положение семью Гидеона, и не отказаться отвечать, не поставив в неловкое положение миссис Ховард и, что важнее, себя?

К счастью, Гидеона вопрос не смутил.

— Это длинная и запутанная история, — сказал он миссис Ховард. — Мы не станем обременять вас подробностями.

— Но вы должны рассказать нам, как познакомились с нашей дорогой мисс Блайт, — настаивала миссис Ховард. — Мы понятия не имели, что у нее есть друзья в Лондоне.

— Она тоже. Наша дружба недавняя.

— Ох, расскажите же!

Сейчас Гидеон выглядел непринужденным, но Уиннифред ясно помнила его первый день в Мердок-Хаусе и как неприятно ему было рассказывать о преступлениях своей мачехи.

Фредди торопливо заговорила, опередив Гидеона:

— Покойный лорд Энгели был очень великодушен, оставив мне наследство в память о короткой дружбе с моим отцом.

— После смерти? — встряла миссис Ховард. — Конечно, дареному коню в зубы не смотрят, но почему же он не позаботился о вас при жизни?

— Он лишь недавно узнал о моем существовании. Мой отец предпочитал обсуждать спорт и лошадей, а не семью.

Это признание было встречено деликатными покашливаниями и многозначительным переглядыванием гостей.

Миссис Кресс была, похоже, единственной, кто не замечал происходящего за столом безмолвного разговора. Она весело хмыкнула, отчего кружева вокруг ворота заколыхались.

— Мои старшие внучатые племянники точно такие же. Уехали в Лондон уже два десятка лет назад. И ни слова от них, кроме как на Рождество, и при этом целых три страницы с разглагольствованиями про свои клубы и лошадей. Такие милые мальчики, но, клянусь, если б закон дозволял, они променяли бы меня на добрую пару и допуск в «Уайте». — Она снова усмехнулась и взмахнула своим бокалом в сторону Гидеона: — Вы, джентльмены, ужасные создания. Нам не следует иметь с вами ничего общего.

— Верно, — согласился Гидеон. — Но тогда вам придется танцевать друг с другом и сочинять стихи самим себе.

Гости рассмеялись, и вскоре разговор вылился в легкомысленный список причин, по которым леди вопреки здравому смыслу продолжают водить компанию с джентльменами. Уиннифред подумала, что никто среди них не пожелал указать на явную пользу продолжения рода, но почла за лучшее оставить это мнение при себе.

Остаток трапезы прошел без эксцессов. Единственной странностью, отмеченной Уиннифред в последующие три часа, была склонность миссис Кресс жевать, то и дело глазея на нее. Потому Фредди не удивило, когда миссис Кресс приложила все усилия, чтобы увести ее в сторону от других гостей, едва дамы удалились в гостиную.

Миссис Кресс осторожно опустилась на маленький диванчик перед камином.

— Присаживайтесь рядом, мисс Блайт. Мне давно хотелось познакомиться с вами.

— Я… — Уиннифред села и расправила юбки, подыскивая подходящий ответ. — Я тоже очень рада нашему знакомству.

— Я не часто навещаю сына и его жену. — Миссис Кресс похлопала себя по правой ноге. — Двадцать миль для меня довольно нелегкое испытание, знаете ли. Нам в Шотландии нужно больше постоялых дворов.

Уиннифред представления не имела, что на это сказать. К счастью, миссис Кресс, похоже, не требовалось ответа.

— Но миссис Скарроу написала мне, что миссис Ховард собирается отправить вам приглашение, и я не смогла отказаться от соблазна наконец познакомиться с вами.

Неудивительно, что они так поздно получили приглашение. Сначала оно было одобрено комитетом.

— Надеюсь, поездка не была слишком утомительной?

— Постоялых дворов маловато, — повторила миссис Кресс, — но погода была чудесная.

— Ясно.

Миссис Кресс подалась вперед и прошептала:

— Что вы думаете о моей невестке?

О Боже.

— Э… миссис Ховард сегодня очень мила.

— Гм. — Она выпрямилась и окинула миссис Ховард критическим взглядом. — Мне не нравится цвет ее платья.

— Поговаривают, что вы в вашу первую с ней встречу здорово раздраконили ее.

— Я… — Ох ты, черт побери. — Мне было тринадцать.

— Ох, не преуменьшайте своих заслуг, отговариваясь возрастом, моя дорогая. Я слышала, вы обругали ее.

— Ну, не ее.

— Жаль. Моя невестка — глупая, злая и мелочная особа. Резкая отповедь время от времени ей только на пользу. — Она снова взглянула на миссис Ховард и вздохнула. — Но ее привязанность к моему сыну искренняя. А что еще нужно матери?

Матери, которая любит своего сына, больше ничего не нужно, подумала Уиннифред и поймала себя на том, что ей нравится миссис Кресс.

— Куропатка, однако, — добавила миссис Кресс, — была сегодня суховата.

У Уиннифред поневоле дернулись губы.

— Признаюсь, я не заметила.

— Не важно. Телятина с лихвой это компенсировала. Вы знакомы с мисс Мэлоун?

Уиннифред посмотрела на миловидную девушку с белокурыми волосами, украшенными бесчисленным количеством лент, и узнала в ней еще одну гостью, которая тепло приветствовала ее.

— Нас представили. Она кажется очень милой.

— Она только что вернулась к семье из школы. Дитя довольно нелепое, но нрава такого веселого, что невозможно не получать удовольствия от ее общества. Ее мать — превосходная флейтистка, хотя ее музыкальные таланты не превосходят художественного дара мистера Бейта. А его сын очень даже ничего, хотя подбородок у него великоват…

Уиннифред устроилась поудобнее, когда миссис Кресс начала весьма длительный монолог о различных обитателях Энскрама и его окрестностей.

Для дамы, которая наведывается сюда редко, она знала удивительно много подробностей о людях в гостиной. Эти подробности она выдавала кусками, урывками и обрывками, отчего порой было очень трудно уследить за ней. Тем не менее Уиннифред получала удовольствие от того, что лишь отдаленно можно было назвать беседой. Позже она всегда успеет уточнить, то ли миссис Уорд имеет коллекцию ваз, а мистер Джеттл щиплет служанок, то ли наоборот.

Возможно, это прекрасный способ добиться успеха на лондонских званых обедах, размышляла Уиннифред — найти какую-нибудь дружески настроенную и болтливую кумушку, и пусть себе болтает весь вечер.

Краем глаза она уловила какое-то движение и, повернув голову, увидела направляющегося к ним Гидеона. Сегодня он выглядел особенно красивым. Он, конечно, всегда красив, но до сих пор у нее еще не было возможности видеть его в комнате, где есть другие джентльмены. Он выигрывал в сравнении с ними. Очень сильно выигрывал. И, хоть и понимая, что это глупо, Уиннифред почувствовала маленькую искорку гордости от того, что знает этого самого привлекательного джентльмена в гостиной.

Подойдя к ним, Гидеон поклонился.

— Прошу прощения, что прерываю, миссис Кресс, но я бы хотел переговорить с мисс Блайт.

С согласия миссис Кресс Гидеон предложил Уиннифред руку, провел через комнату и вывел в открытые стеклянные двери, ведущие на боковую террасу. Из гостиной туда струился свет, и сад был освещен развешанными кое-где по саду фонарями, но все равно в сравнении с гостиной тут был полумрак.

— А мне можно находиться здесь с вами? — спросила она.

— Если мы остаемся на виду у всех тех, кто в гостиной.

Гидеон сказал это как-то мягко и рассеянно, и, взглянув на его профиль, она поняла по его серьезному лицу, что он искал ее не для легкомысленной беседы.

— Что-то случилось? — спросила Уиннифред.

Он остановился и повернулся к ней, дав ее руке соскользнуть вниз.

— Вы солгали, чтобы пощадить имя моего отца. Почему?

Она не сразу сообразила, о чем он говорит.

— За обедом, вы имеете в виду? — Она пожала плечами и оперлась о каменную балюстраду. — Я солгала, чтобы избавить вас от неловкости. А ваш отец может отправляться к дьяволу.

Он слегка улыбнулся:

— Я благодарю вас, Уиннифред, но в обмане не было необходимости.

— В правде тоже.

— А вы не подумали, что могли быть несправедливы по отношению к своему отцу? — не унимался он. — Получился портрет очень бесчувственного человека, который даже не подумал позаботиться о вашем благополучии.

— Я слышала историю о том, как он умер, — сказала она, — и как лорд Энгели стал моим опекуном.

— Его последняя мысль была о вас.

Чтобы дать себе время разобраться в своих чувствах, она повернулась и медленно пошла по террасе, а Гидеон зашагал с ней рядом.

— Я бы солгала, если 6 сказала, что это ничего для меня не значит, — наконец проговорила Уиннифред — Но солгала бы и если б сказала, что минутная радость возмещает целую жизнь в отсутствие родительского внимания. Хороший человек, хороший отец заботится о своих детях. Он не передает их в последнюю минуту своей жизни джентльмену, стоящему ближе всех. — Она остановилась и встретилась с его взглядом. — Может, я и изобразила вашего отца лучше, чем он того заслуживает, но своего изобразила не хуже, чем заслуживает он.

Гидеон слегка кивнул.

— Тогда я еще раз благодарю вас за то, что избавили меня от необходимости во всеуслышание заявлять о грехах моей мачехи.

Она хотела еще что-то сказать, но отвлеклась, обнаружив, что эта маленькая прогулка привела их к шестифутовой секции стены, разделяющей стеклянные двери в гостиную. Они были полностью скрыты от глаз тех, кто находился внутри. Первоначальным порывом было побежать назад, к окнам, но один взгляд на Гидеона, и этот порыв исчез, словно его и не было.

Гидеон выглядел таким неотразимым в вечернем наряде. Уиннифред была заворожена тем, как легкий ветерок путает пряди его темных волос и как свет от фонарей пляшет на его поразительных чертах.

И сейчас здесь, впервые после их возвращения под луной к Мердок-Хаусу, у нее есть возможность…

Она устремила взгляд на его губы и сделала маленький шажок вперед.

Гидеон — большой шаг назад. Потом еще один, пока не оказался прямо перед следующими стеклянными дверьми.

— Вы видели шляпу миссис Ховард? — спросил он.

Она заморгала, потрясенная его отступлением и резкой сменой темы. Неужели он понял, что она задумала? Неужели отступил потому, что знал, что сейчас может произойти, и ему это не понравилось? Она вгляделась в его лицо, но увидела лишь искреннее любопытство.

— Шляпу? — недоуменно переспросила она.

— Ну да, с пером на макушке. Зачем леди носят головные уборы с торчащим пером?

Ей ужасно хотелось ущипнуть себя за кончик носа.

— Не знаю, — вот был лучший… нет, единственный ответ, который она смогла придумать.

— Они похожи на уродливые восклицательные знаки.

Она не будет спрашивать. Ни за что не будет.

— Леди или шляпы? — спросила она.

Потому что, ей-богу, что еще она могла сделать? Гидеон порой высказывается так странно, что чувствуешь себя застрявшей в болоте. Будешь пытаться выбраться, только засосет еще глубже.

— И те и другие, — решил он после минутного раздумья. — Но хуже, когда на голове такая шляпа.

— Почему?

— Потому что она делает их уродливыми восклицательными знаками с ногами. — Он улыбнулся и немножко подождал, словно давая ей время мысленно представить картинку. — Вы не находите это загадочным?

— Я нахожу загадочным весь этот разговор.

— Это головоломка, — согласился он. Подмигнул и предложил руку. — Ну что, вернемся в дом и посмотрим, что может сказать на эту тему миссис Ховард?

«Может, ты бы лучше шагнул со мной назад, в тень?»

Ах, как бы ей хотелось, чтобы у нее достало смелости сказать ему это.

Но она, разумеется, не смогла, поэтому шагнула вперед и взяла его под руку. И поскольку была занята своими мыслями и забавной, пусть и пустой угрозой оскорбить шляпу миссис Ховард, Уиннифред не заметила, как улыбка слетела с лица Гидеона, едва только они повернулись к дверям. И не услышала, как он глубоко вздохнул.

Три часа спустя Уиннифред вошла в свою спальню в Мердок-Хаусе, бросила сумочку в сторону стула и тут же плюхнулась спиной на кровать.

Как же она устала. Несколько часов она не делала ничего, только стояла, сидела, ела и говорила — и все равно чувствует себя как выжатый лимон. Это нелепо, и если б у нее были силы, она бы обеспокоилась. Неужели она вот так же будет чувствовать себя после каждого званого обеда? И что же тогда с ней станет после бала? Так ей в Лондоне и недели не выдержать.

Она в Шотландии не выдержит еще неделю, гадая и переживая, почему Гидеон не поцеловал ее снова.

Никогда еще не находила она математику такой угнетающей.

Что, черт возьми, она делает не так?

Может быть, это просто она сама не такая? Может, существуют веские причины, поэтому отец и Энгели когда-то отвергли ее? Может, вкусы Гидеона не распространяются на неискушенных деревенских девиц? Может, она просто не внушает симпатии? Может, не стоит хлопот?

Уиннифред поморщилась от направления своих мыслей. Это старые страхи, и ее реакция на них такая же знакомая. Она безжалостно отогнала их прочь и решительно отказалась углубляться в них. Жалостью к себе ничего не добьешься.

Она устремила взгляд на штукатурку потолка и уже почти убедила себя, что не случится ничего страшного, если один раз она заснет прямо в одежде, когда дверь распахнулась и в комнату влетела Липли. Она выглядела такой же счастливой, как и в тот день, когда Гидеон прислал в Мердок-Хаус посыльного с запиской и пирожными, и вдвое энергичнее. Остановившись посреди комнаты, Лилли пустилась в пляс.

— Ох, Фредди, ты была сегодня великолепна! Просто великолепна!

Кое-как Уиннифред наскребла в себе сил, чтобы сесть и прислониться к одному из столбиков.

— Да?

— А ты сама не знаешь?

— Ну, я вообще великолепна, но… — Она умолкла, чтобы широко зевнуть, и Лилли рассмеялась. — Но что касается сегодняшнего вечера…

— Твои манеры были лучше, чем у миссис Ховард, — с удовольствием объявила Лилли.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Когда мы прибыли, миссис Ховард приветствовала тебя после меня. Это было грубейшей ошибкой.

— Правда? — Уиннифред задумчиво нахмурилась. — Ты старше.

— Но, как компаньонка подопечной маркиза Энгели, я ниже по положению.

— Какая ерунда. — Уиннифред выпрямилась. — Ты не ниже…

— В твоих глазах — нет. — Лилли сделала паузу и подмигнула. — И в моих определенно тоже.

Но в глазах света ты занимаешь более высокое положение. Миссис Ховард должна была приветствовать тебя первой.

— О… — Уиннифред снова расслабилась и обдумала эту информацию. — Значит ли это, что когда мы в следующий раз встретимся, я могу сделать вид, что не знаю ее?

— Нет.

— Жаль.

Лилли присела на кровать рядом с Уиннифред и вгляделась в нее.

— Ты выглядишь измотанной.

— Не понимаю почему.

— Нервы.

— Так я и думала. — Но почему-то в устах Лилли это прозвучало как-то правдоподобнее. — Что, всегда так будет?

— Нет. — Лилли сочувственно протянула руку и мягко убрала прядь волос Уиннифред за ухо. — Будет много, много хуже.

— Ах, негодная! — Уиннифред игриво оттолкнула руку подруги, когда та покатилась со смеху. Как же чудесно, подумала она, видеть Лилли такой счастливой и беззаботной. — Какая же ты гувернантка?

Лилли громко выдохнула и вытерла слезы.

— Я никогда не была тебе настоящей гувернанткой.

— Последние две недели была, — возразила Уиннифред.

— Да, верно. — Лилли наклонилась и чмокнула ее в щеку. — Ну, теперь отдыхай. Спокойной ночи, Фредди.

— Спокойной ночи. — Подруга встала и чуть ли не вприпрыжку устремилась к двери. — Лилли!

— Гм?

— Ты всегда будешь нужна мне и как сестра, и как подруга.

Улыбка Лилли смягчилась, а глаза засветились еще ярче.

— Спасибо, Фредди. Ты мне тоже.

 

Глава 15

Хоть убей, Гидеон не мог сообразить, как он дал уговорить себя поехать вместе с Лилли и Уиннифред в Энскрам. Лилли приперла его к стенке в гостиной перед завтраком, это ясно. Она бросалась такими словами, как «Лондон», «покупки», «необходимые вещи» и «посоветовать», и не успел он и глазом моргнуть, как уже шагал по скромной городской площади с Уиннифред, неуклюже таща под мышкой кипу свертков.

Ему следовало бы раздражаться или по крайней мере стоически мириться с тем, что его вытащили из добровольной ссылки, но невозможно было сохранять отвратительное настроение перед лицом восторга Уиннифред. Нельзя сказать, что хождение по магазинам доставляло ей особенное удовольствие, но она явно радовалась прогулке по городу, разглядыванию витрин и разговорам о ее будущих планах на Мердок-Хаус.

Даже мрачная серая погода не могла испортить ей настроения. Небо было затянуто плотными тучами, воздух был холодный и тяжелый, и крошечные капельки влаги блестели у нее в ресницах и волосах. Гидеон заметил, что концы ее волос начинают завиваться, и вдруг порадовался, что его руки заняты свертками и тростью. Ему хотелось протянуть руку и потрогать влажные локоны пальцами, хотелось наклониться и языком слизнуть влагу с ее щеки. От Уиннифред пахло бы умытой дождем лавандой, а кожа под губами была бы атласной.

Он оторвал глаза и заставил себя подумать о чем-нибудь другом, о чем угодно.

— Нам… э… надо было взять с собой лакея.

Уиннифред, которая шла рядом, поправила маленькую коробку с разнообразными лентами для волос.

— Тогда кто бы пошел с Лилли к книготорговцам?

— Другой лакей.

— Он составляет компанию Питеру.

Гидеон улыбнулся этому нелепому замечанию.

— Питеру не требуется компания.

— Если хотите, я могу понести еще какой-нибудь…

— Нет, спасибо. — В конце концов, он же сам настоял на большинстве покупок. — Знаете, вам надо привыкать к тому, что кто-то из слуг всегда будет сопровождать вас.

— Я никогда к этому не привыкну. — Она бросила быстрый взгляд на Бесс, семенящую чуть поодаль, тоже со свертками, и понизила голос до шепота: — Меня бы так не смущало, если б она не шла сзади. Такое чувство, словно мы пренебрегаем ею.

— Но так всегда делается.

— А мне не нравится… и я затылком чувствую ее взгляд.

— В данную минуту Бесс занимает кое-что поинтереснее вашего затылка. Каким бы очаровательным он ни был. — Он дернул подбородком в сторону кареты и Питера, который, в свою очередь, тоже, кажется, глазел на Бесс. — Похоже, у них роман. Мы могли бы скрыться на одной из этих улиц и уже пройти половину города, прежде чем Бесс заметила бы.

Глаза Уиннифред засветились озорными искорками.

— Правда?

— Но проверять не будем.

— Жаль. Это было бы так…

Она осеклась, когда ее взгляд привлекло что-то в витрине магазина мистера Маккина. Поскольку мало что в витринах Энскрама удостаивалось любопытного разглядывания от Уиннифред, Гидеон удивился, когда она остановилась, чтобы посмотреть на маленький золотой кулон на цепочке.

Несмотря на свои уверения в обратном в день их знакомства, Уиннифред прекрасно сознавала, что она далеко не ангел. Она совершила свою долю проступков, которыми не гордится, но только два из них были достаточно ужасными, чтобы заставить по-настоящему стыдиться их.

Первый проступок она совершила, когда ей было тринадцать: голодная, не в силах устоять перед искушением, она стащила липкую булочку из магазина миссис Макалистер, пока Лилли выторговывала лучшую цену за вчерашний хлеб. Украденную булочку Фредди жадно проглотила тем же вечером, и ее, непривычную к жирной сдобе, чуть не стошнило. Чувство вины терзало куда хуже, чем боль в животе, и Уиннифред поклялась, что больше никогда в жизни (в конце концов, она же была подростком) не будет красть.

Но здесь, в витрине магазина мистера Маккина, лежала цепочка с кулоном, которая насмехалась над ней, называя лгуньей.

Они с Лилли нашли ее под кроватью в свой первый месяц жизни в Мердок-Хаусе. Тогда, даже не думая о краже, Уиннифред сунула ее в комод и оставила там. До прошлой зимы, когда стащила ее, продала и потратила деньги на доктора для Лилли.

— Он вам нравится?

Голос Гидеона в ее ушах прозвучал неестественно громко.

— Что?

— Кулон. — Он тростью указал на магазинную витрину. — Хотите его?

У нее так и вертелось на языке «нет» — украшение на самом деле было просто безобразным. Но тихий голос в голове — который с каждым днем все больше и больше походил на голос Лилли — отругал Уиннифред за ложь. Она огляделась, чтобы удостовериться, что никто их не слышит, и затем, к своему полнейшему изумлению и ужасу, быстро залепетала:

— Он ваш. Кулон. Или вашего брата, я не знаю. Я взяла его в Мердок-Хаусе. Прошлой зимой, когда Лилли сильно болела, а вы прислали то ужасное письмо. Только это были не вы? Но откуда же я могла знать? Простите. Я не должна была этого делать. — Леди не сделала бы. Порядочная девушка или по крайней мере девушка поумнее не сделала бы. — Я больше ничего не смогла придумать. Я пыталась продать Клер, но никто не хотел ее покупать, и…

— Уиннифред, остановитесь. Вы хотите сказать, что заложили этот кулон?

Она сглотнула сухой ком в горле.

— Да.

— И вы просите прощения, потому что?..

— Потому что украла его.

Это же так очевидно, подумала она.

— Вы не крали. У вас было мое разрешение продавать из этого дома все, что пожелаете. Вы просто не знали об этом. — Он послал ей обезоруживающую улыбку, которая немножко успокоила. — Я в общем-то тоже, но сейчас это не имеет никакого значения…

— Конечно же, имеет. Я не имела права брать чужую вещь.

Он задумчиво оглядел Уиннифред.

— Вы очень совестливая?

— Это влияние Лилли, — проворчала она.

— Нет. Не все, во всяком случае. Вот что: какие из ваших новых вещей вам особенно нравятся?

— Какие… ах да, конечно. — Она откажется от чего-то своего в качестве платы за украшение. Правда, это он купил все, что у нее есть, но в этом случае мысль не в счет. Надеясь, что мысли будет достаточно, она скосила глаза на коробку с парой новых полуботинок. — Полагаю…

— Ботинки я не возьму, — слегка нетерпеливо прервал он ее. — Отдайте мне ленты. Мне показалось, они привели вас в восторг.

— Ленты для Лилли.

— Зачем вы купили ленты для Лилли?

— Затем, что они ей понравятся, — ответила она, снова подумав, что это вполне очевидно. — Зачем же еще?

— Не важно. Скажите, мы купили сегодня что-нибудь, что не было бы строго практичным или подарком для кого-то другого?

Она окинула взглядом коробки.

— Ночная рубашка. Мне не нужны две. Да они вообще не нужны мне теперь, когда у меня своя комната.

Он не ответил. Он смотрел на нее, и хотя она не представляла, как его черные глаза могут стать еще чернее, но они заметно потемнели. Веки его опустились, взгляд заскользил ниже… ниже…

Этот тлеющий взгляд взволновал, смутил и привел ее в замешательство. Она остро ощутила свое тело, словно Гидеону удалось раздеть ее глазами, и как бы ни было приятно знать, что он находит ее образ без одежды интригующим, сама мысль о том, чтобы обнажиться перед Гидеоном, очень сильно смущала.

Более того, она понятия не имела, видит ли он именно ее или просто женское тело. Лилли говорила, что большинство джентльменов в душе распутники. А она так мало знает о джентльменах, чтобы понять, правда ли это.

Она хотела спросить у него, придется ли стоять тихо и молча перед любым лондонским джентльменом, которому взбредет в голову представить ее без ночной рубашки, но испугалась того, что может услышать в ответ.

— Гидеон… — напомнила она.

Его голова резко дернулась вверх.

— Оставьте рубашку, — натянуто проговорил он. — Шляпка. Я заберу шляпку.

Она вручила ему одну из коробок, которую несла.

— Но мне она даже не нравится.

— А я до сегодняшнего дня в глаза не видел кулона. Так что мы в расчете.

— Но…

— Мы в расчете, Уиннифред.

 

Глава 16

Последние дни перед поездкой в Лондон прошли в кутерьме уроков и последних приготовлений. Для Уиннифред время летело слишком быстро. Хоть ее уверенность и получила значительную поддержку от званого обеда у Ховардов, еще так многому предстояло научиться. И оставалось еще так много того, что ей хотелось сделать, в том числе провести больше времени с Гидеоном. Но, как ни старалась, она не смогла отыскать еще одну возможность увидеться с ним наедине. Он присутствовал на каждом завтраке, но потом буквально «испарялся».

Она брала что могла из всех коротких минут в его обществе. Ни о какой беседе на интересные для них обоих темы не могло быть и речи, поскольку разговор велся исключительно о Лондоне. Она находила удовольствие в том, что просто смотрела на него, пока он ел, смеялся и разговаривал с Лилли.

И каждый раз она обнаруживала какую-нибудь черточку в нем, которой раньше не замечала. Под подбородком у него имелся маленький шрам в форме полумесяца. Глаза его в утреннем свете были светлее, чем при свете свечей или в ярком полуденном солнце. С левой стороны была прядь волос, которая так и норовила завиться на конце. Он имел привычку постоянно сжимать и разжимать руку, когда сидел. Уиннифред гадала, не пытается ли он таким образом расслабить мышцы, постоянно сжимающие трость.

Ей многое было в нем интересно: она хотела узнать о тех днях, когда он был морским капитаном, о том ночном кошмаре, от которого она его разбудила, и, самое главное, увлечен ли он ею хотя бы вполовину так, как увлечена им она.

Учитывая его склонность уединяться, легко было поверить, несмотря на поцелуй, что ее интерес безответен. Но, наблюдая за ним, Уиннифред замечала, что время от времени Гидеон украдкой посматривает на нее, пока Лилли говорит. И отметила, что делает он это с заметной регулярностью. Случалось, Уиннифред переставала делать вид, что занята едой, и позволяла их глазам встретиться через стол.

Каждый раз он смотрел на нее немножко по-другому. Иногда посылал дружескую улыбку, которая согревала сердце. Иногда она ловила его на том, что он наблюдает за ней из-под полуопущенных век, и каждый нерв в ее теле пробуждался к жизни. А порой по его лицу пробегала какая-то мрачная тень. Быть может, это что-то вроде тоски или печали, но тень исчезала так быстро, что никак нельзя было сказать наверняка.

Следует признать, его частые взгляды в сторону Уиннифред могли быть результатом недоуменных мыслей, почему, черт возьми, она так глазеет на него, но ей нравилось думать, что это что-то другое. И хотя глаза их встречались не больше чем на секунду-другую, на эти мимолетные мгновения она почти могла поверить, что они в комнате одни.

Почти. Трудно было долго игнорировать присутствие Лилли.

— Я составила список того, что мы должны сделать в течение нашего визита, — говорила она за обеденным столом. — Пункты идут не в порядке важности, однако я распределила их в соответствии с местонахождением и другими величинами.

Уиннифред опустила глаза в тарелку, чтобы спрятать улыбку. Это был их последний день в Шотландии, и она уже начинала думать, что, пожалуй, это не так уж и плохо. В конце концов, как только они окажутся в Лондоне, Лилли придется говорить о чем-то другом, а не о поездке в Лондон. И это будет воистину благословенная перемена.

— Первое, что я хотела бы попробовать, — это мороженое. — Лилли наколола на вилку кусочек омлета. — Ну, не самое первое, а как только смогу, разумеется.

— Вы уже упоминали об этом своем желании, — заметил Гидеон, поднимая глаза от тарелки. — Как же случилось, что вы не смогли доставить себе такое удовольствие, когда были в Лондоне?

— Мой визит из-за маминой болезни был весьма коротким.

— Визит? — Лоб Гидеона прорезала морщинка. — Я думал, вы бывали там ребенком, а потом снова приехали в качестве дебютантки.

— Нет. В сущности, я была еще почти ребенком во время своего дебюта. Мне только-только исполнилось семнадцать.

— Семнадцать? Вам было семнадцать, когда вы были в Лондоне? И тогда же вы познакомились с моим братом?

— Я… — Лилли взяла гренок. — Да.

— Стало быть, моему брату тогда было что-то около двадцати. А я-то полагал, что вы с ним знали друг друга в гораздо более раннем возрасте.

— Да… ну… Фредди, передай, пожалуйста…

Уиннифред передала масло, пока подруга окончательно не искрошила свой гренок.

Гидеон задумчиво постучал вилкой по столу.

— Скажите мне, Лилли… погодите. — Морщина у него на лбу стала еще отчетливее. — Лилли, — повторил он. — Лилли… Роуз.

Стук вилки прекратился. Глаза Гидеона расширились до размеров блюдец, рот открылся. Уиннифред подумала, что он сейчас ужасно похож на человека, получившего чувствительный удар, и по какой-то необъяснимой причине ей это понравилось.

— Силы небесные, вы Роуз.

Лилли оцепенела, нож для масла замер в ее руке.

— Я ведь прав, да? — настаивал Гидеон, подавшись вперед.

Продолжающееся молчание Лилли было красноречивее любых слов.

Гидеон послал Уиннифред обвиняющий взгляд.

— Вы считали, что мне незачем об этом знать?

Потрясенная его реакцией, она только и смогла, что качнуть головой.

— Я… она… — Уиннифред попыталась вспомнить, почему это дело показалось малозначащим. — Это же было очень давно.

— Да, давно, — наконец проговорила Лилли. Она с величайшей осторожностью положила нож и гренок. — И я понятия не имела, что лорд Энгели говорил кому-то о нашей дружбе.

— Говорил? — Гидеон провел пятерней по волосам и засмеялся. — Да он не рассказывал так ни об одной другой женщине ни до, ни после. Он в каждом письме только и рассказывал, что о вас.

— Судя по всему, он очень давно не рассказывал обо мне, — пробормотала Лилли, — иначе вы бы помнили мое имя.

— Он никогда не называл вашего имени из уважения к вам.

— Из уважения? — переспросила Уиннифред.

— Свет не одобряет разорванных помолвок, — объяснил Гидеон, потом снова переключил внимание на Лилли. — Он… он так любил вас.

Лилли упорно не поднимала глаз от стола.

— Как сказала Фредди, это было очень давно.

— До недавнего времени он думал, что вы замужем.

Она резко вскинула голову.

— Что?

— Он думал, что вы вышли замуж за человека по имени… — Гидеон вскинул глаза на потолок, роясь в памяти. — Томас, Томпсон, Таунсенд — точно, Таунсенд. Джеффри Таунсенд.

— Я никогда в жизни не встречала человека с таким именем. Откуда, скажите на милость… — Она закрыла глаза и тихо застонала. — Леди Энгели. Ну конечно.

— В данном случае не удивился бы, если б узнал, что ей помогал мой отец. У них на Люсьена были очень большие планы.

Лилли медленно покачала головой. Вдруг большие голубые глаза ее заискрились смехом. Губы дернулись, и она хихикнула.

Гидеон поднял голову.

— А вы воспринимаете это совсем не плохо.

Уиннифред тоже так подумала.

— С тобой все в порядке, Лилли?

— Простите, — сказала Лилли без малейшего сожаления в голосе. Потом хихикнула снова и снова. Поставив локоть на стол, она ущипнула себя за переносицу. — Ох, просто… Все это ужасно похоже на мелодраму — злодеи, фальшивые браки и украденные письма.

— Да, действительно драма, — пробормотала Уиннифред, главным образом потому, что чувствовала, что должна что-то сказать.

— Я извещу своего брата о вас, — мягко проговорил Гидеон. — Сразу по прибытии отправлю ему письмо.

Лилли отмахнулась, не поднимая головы.

— Он приедет в Лондон, — добавил Гидеон.

— Это не имеет значения. — Лилли испустила тяжкий вздох и подняла голову. — Правда, Гидеон, для меня это не имеет значения. Это было очень давно.

Уиннифред не удивилась, что после минутного колебания Гидеон кивнул и вскоре после этого сменил тему. Не удивило ее и то, что через пять минут он извинился и встал из-за стола.

Он тоже не поверил Лилли.

Уиннифред дождалась, когда отчетливые шаги Гидеона стихнут в глубине дома, и только потом снова заговорила:

— Ты как, Лилли? Нормально?

Лилли встретила ее взгляд:

— Разумеется.

— Какое облегчение, должно быть, узнать, — сказала Уиннифред, — что ваша разлука с братом Гидеона была, в конце концов, делом рук леди Энгели. Он не бросал тебя.

— Нет, не бросал. — Последовала долгая пауза, после которой Лилли добавила: — Не сразу.

— Странное уточнение.

И снова Лилли заговорила после долгого молчания:

— Он не искал меня, Фредди. После того как ему сказали, что я вышла замуж за другого, он не… Он ни разу не приехал ко мне и не спросил, почему я нарушила обещание.

— Как и ты к нему.

— Но я бы сделала это, — возразила Лилли, и впервые в ее голосе зазвучали нотки гнева. — Будь у меня деньги и свобода, я бы поехала к нему и потребовала сказать, почему он перестал отвечать на мои письма. Только у него были средства, чтобы бороться за нас, а вместо этого он предпочел поверить в мое предательство.

Уиннифред хотела указать на явные прорехи в ее доводах. Но чутье подсказало ей, что сейчас не время быть рассудительной.

— Он неправильно поступил, что не боролся за тебя.

С его стороны было бы также неправильно искать замужнюю женщину, но это был еще один бесполезный довод.

— Да, неправильно, — согласилась Лилли, все больше воодушевляясь этой темой. — Более того, он имел роскошь в колыбели богатства и положения лелеять свою сердечную боль и неуместное чувство предательства, тогда как мы были здесь, прозябая в холоде и в голоде.

— Ты сердита на него.

И обижена, подумала Уиннифред. Нетрудно было за резкими словами разглядеть уязвленные чувства.

Лилли сдержанно выдохнула.

— Нет… да… ну, может, чуть-чуть разочарована, вот и все.

Уиннифред не назвала бы это «чуть-чуть».

— Хочешь, чтобы я прочитала лимерик?

Предложение немного развеселило Лилли, как Уиннифред и надеялась.

— Не сейчас, спасибо.

Как бы ни хотелось Уиннифред завершить разговор с Лилли улыбкой, был еще один вопрос, который она должна была задать.

— Тебе будет неловко, если лорд Энгели вернется из Италии, пока мы будем в Лондоне?

— Разумеется, нет, — ответила Лилли с нажимом, чтобы показать, что либо это правда, либо она хочет, чтоб это было правдой. — С самого начала, когда я только попросила, чтоб мы поехали в Лондон, я знала, что существует вероятность встречи с лордом Энгели. Разве я хоть чем-то дала понять, что не хочу ехать?

— Нет. Ничем.

И поскольку бесполезно было убеждать Лилли, что она обязательно испытает неловкость, Уиннифред в конце концов все же решила развлечь подругу неприличным лимериком.

 

Глава 17

Осаждаемая возбуждением и нервами, Уиннифред почти всю свою последнюю ночь в Шотландии пролежала без сна. Картинки Смитфилдского рынка и Лилли на Бонд-стрит кружили в голове наряду с видениями ошпаренных чаем гостей и танцевальных партнеров со сломанными на ногах пальцами. Услышав, как часы в гостиной пробили четыре, Уиннифред отказалась от попыток уснуть и выбралась из постели.

Она не спеша умылась, оделась и прошла на кухню, чтобы неторопливо позавтракать хлебом и сыром. К тому времени как она вышла на прохладный сухой воздух, на небе уже занимался рассвет.

Уиннифред вывела Клер из конюшни и начала долгий, обстоятельный обход земли Мердок-Хауса. Обычно, гуляя, дабы развеять свои тревоги, она пускала мысли на самотек и мало внимания обращала на окружающее. Но в то утро ей хотелось только упиваться, любоваться каждой пядью земли.

Она знала каждое дерево, каждый камень, каждый кустик и цветок. Она знала, что откроется перед ней на вершине каждого взгорка, чего ждать по ту сторону каждой купы деревьев. Знала, где речушка течет медленно и широко, а где она узкая и глубокая. Все вокруг было знакомо и любимо.

Впервые в жизни она пожалела, что не умеет рисовать. Было бы так здорово взять с собой в Лондон рисунки Мердок-Хауса. Вместо этого она сорвала с молодой серебристой березы листок, чтобы засушить его. А потом второй, когда Клер отщипнула первый из ее руки и съела его.

Уиннифред вздохнула и потерла листок пальцами. Ей такие хочется уезжать, так жалко пропускать медленный, но неуклонный переход весны в лето. Хотя, с другой стороны, это всего на несколько месяцев и, быть может, недолгая разлука поможет ей еще больше ценить все это.

Нет, с улыбкой подумала она, ей не хочется уезжать. Лилли, однако, так и горит желанием, и короткая поездка в Лондон — малая цена за то, чтобы увидеть подругу такой счастливой.

— Я очень скоро вернусь, — сказал она вслух. Клер ответила тем, что попыталась схватить второй березовый листок.

Уиннифред со смехом отдернула руку.

— Жадина. Веди себя прилично, не то больше не видать тебе никаких корочек.

Она бросила Клер кусочек хлеба и пошла дальше, вдоль речушки к пруду. Она подумала, не увидит ли там Гидеона, и была разочарована, когда подошла к кромке воды и оказалась там одна. Они не разговаривали со вчерашнего завтрака. Она ждала, что он вернется, чтобы расспросить о Лилли, но он не вернулся, и ей оставалось только гадать, не ждал ли он, чтобы она пришла к нему сама и все рассказала.

Ах, если б это действительно было так.

Погруженная в свои мысли, она постояла у воды, бросая камешки и скармливая Клер остатки хлебных корочек, пока солнце не поднялось над горизонтом.

— Пора, — крикнула Уиннифред Клер.

Лилли теперь уже встала и недоумевает, где ее подопечная. Все равно Уиннифред пошла к дому кружным путем, и к тому времени, когда она вернулась, Мердок-Хаус уже проснулся. Перед крыльцом кипела работа. Лакеи грузили на карету сундуки, служанки сновали в дом и из дома, и, к удивлению Уиннифред, Гидеон стоял с двумя мужчинами из Энкрама, оба были одеты по-дорожному и держали поводья оседланных лошадей.

Он помахал ей, когда она приблизилась, и оставил мужчин, чтобы встретить ее на лужайке.

— Доброе утро, Уиннифред. — Клер подбежала к Гидеону со своим обычным приветствием. Он ласково, но твердо отстранил ее. — Клер.

— Доброе утро, Гидеон. — В утреннем свете его глаза светлее, с приглушенным вздохом подумала Уиннифред. Взволновавшись, что вздох мог получиться не таким приглушенным, как ей хотелось, она заставила себя переключиться на другое. — Что делают здесь эти люди?

— Я нанял их в качестве верховых.

Она вытянула шею, чтобы заглянуть за него.

— Обоих?

— До Лондона долгий путь. А что? Они вас смущают?

— Нет, конечно же, — ответила она, выпрямляясь. — Просто это кажется излишним, вот и все. Два лакея, пара верховых и вы…

— Излишек время от времени не повредит.

— Излишек в сдержанности звучит нелогично.

Он, казалось, задумался над этим, взгляд сделался вопросительным.

— Это верно. Поневоле усомнишься, хорошо ли продумал этот вопрос Аристотель.

Хотела бы Уиннифред, чтоб ее знание Аристотеля простиралось дальше того, как пишется его имя.

— Быть может, вы захотите приобрести еще и парочку гончих мистера Ховарда, чтоб бежали рядом? — поддразнила она, надеясь сменить тему до того, как ее ограниченное образование или смущение ограниченным образованием станут очевидны.

— У мистера Ховарда свиньи, — заметил Гидеон.

— Они довольно энергичные.

— К тому же у мистера Ховарда вполне хватает средств на безбедную жизнь. — Гидеон слегка взмахнул тростью в направлении верховых. — А этим людям не помешает подзаработать.

— О. — Она почувствовала себя немножко глупо из-за своих слов, пусть даже сказанных в шутку. — Да, вы правы. Конечно…

— Фредди!

Уиннифред повернулась и увидела Лилли, решительно спускающуюся по ступенькам и шагающую по подъездной дорожке.

— Фредди, где ты была? — Она схватила Уиннифред за руку и потащила к дому, не дав ей даже попрощаться с Гидеоном. — Я везде искала тебя. Ты хоть представляешь, сколько всего нам еще надо сделать?

Насколько уяснила Уиннифред, главным образом еще надо было суетиться, проверять и перепроверять все приготовления, которые Лилли вчера проверила и перепроверила.

Несмотря на беспокойство Лилли, карета была загружена удивительно быстро, по крайней мере так показалось Уиннифред. С каждым предметом багажа, выносимым из дверей, она чувствовала пробегающую по позвоночнику нервную дрожь. Как ни странно, но чем ближе был отъезд, тем, казалось, спокойнее становилась Лилли. К тому времени как Гидеон объявил, что они готовы тронуться в путь, чело Лилли почти совсем прояснилось.

Она взяла Уиннифред под руку и повела ее вниз по ступенькам.

— Ну, дело сделано.

— Дело?

— Приготовления, сборы и все такое прочее. — Лилли счастливо вздохнула. — И нам остается только получать удовольствие.

Уиннифред выдавила улыбку, когда ее подруга забралась в карету. Она боялась, что удовольствие — далеко не единственное, что ее ждет. На ум пришел позорный провал. Но Уиннифред заставила себя не думать об этом и уселась рядом с Лилли.

Карета, слегка дернувшись, покатила по подъездной дорожке, и Уиннифред обернулась, чтобы бросить последний взгляд на Мердок-Хаус. Она смотрела, пока не заболела шея, и дом не скрылся из виду.

— Ты уезжаешь не навсегда, — мягко проговорила Лилли.

Уиннифред повернулась и обнаружила, что Лилли наблюдает за ней с сочувствием.

— Знаю. Просто…

Уиннифред подыскивала слова, чтобы описать ту бурю эмоций, с которой она боролась. Лилли нашла их за нее.

— Знать и чувствовать не одно и то же.

— Да. Именно.

Лилли кивнула и потрепала подругу по руке.

— Не унывай, Фредди. Все будет хорошо.

— Конечно. Я знаю. — Уиннифред развязала ленточки шляпы. — Просто сегодня утром мне немножко не по себе, вот и все.

— Это я могу понять. Ночью я не сомкнула глаз. И чувствую себя так, словно не спала несколько дней. — Лилли усмехнулась и тоже сняла шляпку. — Прямо как тогда, когда мы, приехав в Мердок-Хаус, думали, что волк забирается в курятник.

Вспомнив это, Уиннифред рассмеялась и почувствовала, что тревоги понемногу отступают. Они не спали несколько ночей, совершенно уверенные — и ужасно перепуганные, — что поймают вора на месте преступления, а через несколько дней сосед сообщил им, что волков в Шотландии не видели уже лет пятьдесят и если пропадают куры, то это орудует лиса.

— Почему, Бога ради, мы решили, что это волк?

— Ты так предположила, — напомнила Лилли.

— Ой, и правда, — пробормотала Уиннифред, вспомнив, как заполошно кричали куры. — Как мы вообще выжили в тот первый год?

— Я спрашивала себя об этом много раз.

— И как, пришла к какому-нибудь удовлетворительному ответу?

— Нет. — Лилли взяла с соседнего сиденья маленькую подушку. — Но без сомнения, не обошлось без слепого везения. Ты не будешь против, если я немножко подремлю? А то мне кажется, я могу уснуть сидя.

Уиннифред покачала головой, хоть и предпочла бы поговорить еще.

— Я разбужу тебя, когда мы остановимся сменить лошадей.

— Спасибо.

Лилли положила подушку между головой и боковой стенкой кареты и уже через несколько минут задышала ровно, погрузившись в сон.

Уиннифред подумала было взять одну из книг, которые захватила с собой Лилли, но хотя дорога на юг и была в гораздо лучшем состоянии, чем та, которой они ехали в тюрьму, все равно карету трясло и раскачивало, посему перспектива сосредотачиваться на мелком шрифте показалась ей малопривлекательной.

Тогда Уиннифред перевела взгляд в окно и обнаружила, что вид почти полностью загораживает один из обитателей Энскрама, скачущий рядом с каретой. Какая жалость, что Гидеон предпочел ехать за каретой, размышляла Уиннифред. Насколько интереснее было бы провести день, глядя на него.

И все же, немножко извернувшись, она могла разглядеть то, что они проезжали, и долго наблюдала, как извивается маленькая речушка, то приближаясь к дороге, то отдаляясь от нее, рассекая пастбища, исчезая в рощицах и вновь появляясь с другой стороны. Это была та самая речка, что течет по земле Мердок-Хауса. И не выпускать ее из виду было все равно что не выпускать из виду дом.

Она не помнила, как уснула, и представления не имела, как долго проспала, но, едва открыв глаза, поняла, что произошла какая-то ужасная и пугающая перемена.

В животе образовалась тупая боль, и, стоило пошевелиться на сиденье, чтобы уменьшить дискомфорт, обнаружилось, что движение лишь усилило тошноту. Пульсация, начавшаяся в затылке, стала растекаться, пробралась к вискам, пересекла лоб и угнездилась под веками. Уиннифред поднесла ко лбу дрожащую руку.

Неужели ее лихорадит? Кожа на ощупь горячая и липкая, но, не страдая никогда ничем, кроме простуды и легкого озноба, она понятия не имела, что это может означать. Испугавшись, Уиннифред прижала пальцы к глазам. А вдруг она подхватила что-нибудь в тюрьме или от кого- то из гостей на званом обеде? После стольких приготовлений, стольких трудов неужели она все испортит, свалившись с каким-нибудь недугом?

Она уронила руку и сделала медленный вдох. Нет, ни за что. Она не лишит Лилли возможности побывать в Лондоне. Словно в насмешку над ней, карету тряхнуло на ухабе, и ее охватил трепет.

В отчаянии Уиннифред заставила себя втянуть в легкие воздух, которые как будто сдавило, и закрыла глаза. Она боролась с подступающей тошнотой, но с каждым толчком и раскачиванием кареты желудок ее судорожно сжимался, пока она не поняла, что больше не выдержит ни секунды.

Сдавшись, она наклонилась вперед и заколотила по крыше кареты.

— Стойте! Остановите карету!

Уиннифред смутно сознавала, что Лилли резко села.

— Фредди! Фредди, что случилось? Что…

Уиннифред распахнула дверцу кареты, едва та, замедлив ход, остановилась, запуталась в юбках и споткнулась, спеша поскорее выбраться наружу.

— Фредди, ради Бога! Куда…

— Нет. Тошнит. Оставь меня.

Она побежала через маленький лесок под уклон, ведущий к речке. Потом упала на колени и опустошила желудок в воду. Это было ужасно, просто ужасно, ее буквально выворачивало наизнанку. Когда это наконец закончилось, она почувствовала себя чуть-чуть лучше. Ей удалось прополоскать рот, прежде чем она перекатилась на спину и уступила всепоглощающему желанию закрыть глаза и отдохнуть.

Она почувствовала, как прохладная рука скользнула ей под шею, и Уиннифред оттолкнула ее, не думая и без особой силы. Ей не хотелось, чтобы кто-то был здесь, чтобы ее видели такой слабой и уязвимой. Ладонь передвинулась на лоб, и Уиннифред опять шлепнула по ней.

— Ну-ну, хватит.

Голос Гидеона, необычайно низкий и скрипучий, послышался откуда-то сверху. Если б у нее были силы, она бы застонала. Ну почему это должен быть он? Там же еще с полдюжины других людей, и если кому-то обязательно надо быть свидетелем ее унижения, почему это не мог быть кто-то из них?

— Уходите.

— Не сейчас. — Его руки двинулись к ее горлу и пощупали под подбородком. — Где-нибудь болит, Уиннифред?

Болит? Он что, шутит?

— Везде.

— Я знаю, дорогая, но где-нибудь в особенности? Острые боли в боку или в груди?

— Нет. Тошнит. Голова болит. Уходите.

Он подложил ей под голову что-то мягкое, потом поднялся и отступил. На минуту Уиннифред показалось, что он правда послушался ее и ушел. По телу пробежал озноб, и она поежилась. Повернувшись на бок, она подтянула колени кверху в попытке побороть озноб — и внезапный порыв окликнуть Гидеона.

«Не оставляй меня. Не оставляй меня здесь».

Он не оставил ее, во всяком случае, не надолго. Через несколько минут он вернулся, мягко укрыл ее дрожащее тело пледом и подоткнул его между ней и холодной землей.

Уиннифред свернулась калачиком, согреваясь.

— Со мной все в порядке, — слабо сказала она. — Все хорошо.

— Будет, — согласился он и провел влажной тряпкой по ее разгоряченному лбу и щекам.

Оставив тряпку охлаждать ей затылок, он занялся чем-то еще.

Эти звуки странно успокаивали, и она долго просто лежала, не шевелясь, слушая хруст листьев у него под ногами. Хоть она и понимала, что это невозможно, но могла бы поклясться, что даже различала его запах — мыла, лошади и мужчины. Глубоко вдыхая через нос, она ощущала, как эта иллюзия успокаивает ее. Мало-помалу тошнота и головная боль отступили, и Уиннифред задремала.

Она не открывала глаз, пока не почувствовала, как Гидеон убрал волосы с ее лица.

— Просыпайтесь, милая.

Она заморгала, попробовала сглотнуть и с облегчением обнаружила, что тошнота прошла. Но, ох, ей надо чего-нибудь попить.

— Пить, — сипло выдавила она.

— У меня тут есть кое-что. Может, попробуете сесть?

Он обхватил ее руками, что она могла бы найти приятным, если б не была такой несчастной, и мягко приподнял в сидячее положение.

Уиннифред пыталась помочь ему в этом, но руки и ноги были такими тяжелыми, что самое большее, на что она оказалась способна, — это ухватиться за лацканы его сюртука и тупо пялиться на расслабленный узел шейного платка.

Гидеон освободил одну руку, чтобы заправить волосы ей за ухо.

— Давайте не будем спешить и посидим здесь минутку, хорошо?

Уиннифред осторожно кивнула и была приятно удивлена, когда голова не скатилась с плеч. Шея казалась слепленной из пудинга.

— Долго я спала?

— Минут двадцать или около того.

Всего-то? А кажется, будто она провалялась на земле несколько часов.

Его рука мягкими круговыми движениями гладила ей спину.

— Знаете, вы здорово напугали Лилли. Она пыталась последовать за вами, когда вы выпрыгнули из кареты. Не очень хороший из нее следопыт, а?

— Никудышный, — тихо согласилась Уиннифред. — Где она?

— Хотите, чтоб я привел ее?

— Нет, она будет суетиться.

Гидеон усмехнулся:

— Так я и подумал. Я попросил ее подождать у дороги с остальными… после того как помог ей выбраться из леса.

Так приятно было почувствовать, как губы ее изгибаются в улыбке.

— У нее нет чувства направления. Она все еще беспокоится?

— Озабочена, да, но не беспокоится. Она передала это со мной.

Он отвел руку за спину и предъявил зубную щетку и зубной порошок.

Слишком признательная, чтобы обращать большое внимание на свое смущение, Уиннифред отпустила Гидеона и схватила их так, словно они были сделаны из золота.

«Ох, Лилли, благослови тебя Бог».

— Как думаете, можете попробовать встать? — спросил Гидеон.

— Да.

Если это означает, что она почистит зубы и что-нибудь попьет, то она может попробовать даже станцевать.

С его помощью она поднималась медленно и осторожно, но все вокруг все равно кружилось и расплывалось.

Гидеон крепче обхватил ее за талию, когда Уиннифред покачнулась.

— Тише.

— Нет, нет, все хорошо. — Ноги ее были слабыми, но устойчивыми, головокружение уже проходило. — Можете отпустить меня.

Он вглядывался в нее, между бровей залегла морщинка.

— Вы уверены?

Уиннифред кивнула, и он медленно отпустил ее, держа руку в нескольких дюймах от талии. Видя, что Фредди не собирается падать, он осторожно отступил на шаг. Теперь, когда Гидеон больше не загораживал ей видимость, она заметила, что на земле расстелено одеяло, а сверху разложена всякая еда.

— Что это?

— Пикник своего рода. У нас тут хлеб, сыр, яблоки и разбавленное пиво.

— Но остальные… — начала Уиннифред.

— Тоже подкрепляются на свежем воздухе, только у них еще и сдоба. Полагаю, вы к ней пока не готовы?

— Нет, благодарю.

— Так я и думал.

Он обошел ее и поднял с земли свое пальто. Так вот что он подкладывал ей под голову вместо подушки, размышляла Уиннифред. Значит, его запах все- таки ей не почудился.

Со слабой улыбкой она отошла в сторонку, чтобы почистить зубы. Ощущение было просто божественным, и, присаживаясь к Гидеону на одеяло, она чувствовала себя уже значительно лучше.

— Начните с хлеба, — предложил Гидеон и, отломив маленький кусочек, подал ей.

— Не знаю, смогу ли я.

Это была не совсем правда. Она не сомневалась, что сможет есть. По сути дела, она вдруг ужасно проголодалась. Вот только совсем не была уверена, что еда останется в ней.

— Ну, всего один маленький кусочек.

Она попробовала и удивилась, обнаружив, что это еще немного помогло успокоить желудок. Осмелев, она снова потянулась за хлебом и кусочком сыра.

— Не так быстро, — предупредил Гидеон. — И не слишком много.

Она откусила немножко и промычала:

— М-м. Это же просто амброзия.

— Очень рад это слышать.

Какие-то странные нотки в его голосе заставили ее поднять голову. Он выглядел не просто довольным.

— Вы… смеетесь?

— Разумеется, нет.

Он поднес кулак ко рту, чтобы откашляться, но Уиннифред все же заметила улыбку.

— Смеетесь, — обвинила она. Оскорбленная и немножко обиженная, она отложила еду. — Почему, черт побери, вы смеетесь?

— Я счастлив видеть, что вам лучше.

— Ну, знаете! Я, может, серьезно больна, а вы…

— Уиннифред, — сказал он с улыбкой, — вас укачивает.

Если б он сказал ей, что она царица Савская, то и тогда Уиннифред не была бы так потрясена. Она уставилась на него, разинув рот, потеряв дар речи.

— Кто бы мог подумать? — Гидеон взял ее кусок сыра и съел его весь. — Наша Уиннифред — нежное создание.

Она снова обрела голос:

— Нежное…

— Как лепестки орхидеи, — промурлыкал Гидеон поэтично и, на ее взгляд, глупо. — Как снежинка весной.

Из ее горла вырвалось что-то похожее на смех.

— Снежинка?

— Именно. — Гидеон откусил хлеб. — Определенно диваны в светских гостиных в этом сезоне будут использованы правильно. Я надеюсь, Лилли объясняла, как должным образом изображать Обморок? Потому что мне бы не хотелось, чтоб вы беспорядочно стукались о мебель. Это ж целое искусство…

— Я никогда в жизни не падала в обморок. — Не считая того, что было несколько минут назад.

— А мне показалось, что всего…

— У вас есть что-нибудь еще, кроме разбавленного пива? — быстро спросила она.

— Боюсь, нет; Если только вы не желаете глотнуть джина из фляжки одного из наших верховых.

— Нет, спасибо. — От одной только мысли об этом ее снова замутило. Она сморщила нос и покачала головой. Откусила еще кусочек хлеба с сыром и задумчиво нахмурилась. — Вы уверены, что меня просто укачало?

Хоть она и не в восторге, но это все же предпочтительнее скарлатины, оспы или какой-нибудь другой ужасной и заразной болезни.

— Точно так же некоторых укачивает на море — морская болезнь называется, — поэтому да, я уверен. Видел ее много раз. — Гидеон махнул рукой в сторону дороги. — Это от постоянной качки.

У Фредди опять пропал аппетит.

— До Лондона нам еще ехать и ехать.

— Есть способы облегчить недомогание, — мягко заверил Гидеон ее.

— Вы уверены?

— Обещаю. — Он подтолкнул ее руку, держащую еду. — Попробуйте еще немножко поесть.

Решив довериться его опыту в таких делах, Уиннифред послушалась. Они неторопливо ели, и Уиннифред с каждой минутой чувствовала себя все лучше. К тому времени как Гидеон собрал одеяло и остатки еды, она снова чувствовала себя почти человеком. Почти.

— Хотите еще чего-нибудь, прежде чем мы поедем? — спросил Гидеон, когда они выходили из леса.

Домой. В свою кровать в домике садовника. Она удержала слова при себе, надеясь, что тоска по безопасному и знакомому пройдет вместе с остатками недомогания.

— Нет, мне уже гораздо лучше, спасибо.

Ее уверенность пошатнулась, когда они дошли до опушки у дороги. При одном лишь взгляде на карету Уиннифред стало нехорошо. Она заколебалась и, не думая, потянулась к руке Гидеона.

— Мне кажется, я не смогу…

— Вам и не придется, — мягко отозвался он. — Поедете сверху.

Не успела она ничего ответить, как Лилли вылетела из кареты в мелькании голубых юбок.

Гидеон позволил Лилли немножко поохать над состоянием подруги, после чего помог Уиннифред забраться на козлы. Вместо того чтобы возвращаться на свою лошадь, он устроился на сиденье рядом с ней. Исключительно по причине безопасности, заверил он себя. Намного лучше, если они с Питером будут поддерживать ее с обеих сторон — и его логика получила подтверждение, когда голова Уиннифред склонилась и легла ему на плечо в первые же десять минут.

Но чем бы Гидеон ни оправдывал свое решение, в глубине души он знал правду. Ему хотелось быть с ней рядом. Хотелось любоваться ею спящей. Хотелось успокаивающей близости ее теплого тела.

Сердце его едва не остановилось, когда он нашел ее на земле возле речки. Когда же она страдальчески застонала, оно вновь забилось медленными, болезненными толчками. В ту минуту он бы отдал все на свете, чтобы помочь ей, все, чего бы она ни захотела. Если б она попросила вернуться в Мердок-Хаус, он бы развернул карету, и к черту Лилли и его брата.

И смех его был вовсе не насмешкой над ее состоянием, нет. Это было чистейшей воды облегчение.

Сила чувств к ней не давала Гидеону покоя, но он не знал, как их преодолеть, не знал, как ослабить желание просто быть с ней рядом. Он пытался. За последние три недели он перепробовал почти все развлечения, известные джентльмену… по крайней мере джентльменам в Энскраме и его окрестностях. Он даже подумывал найти какую-нибудь пригожую, услужливую бабенку, но эта мысль положительно не вызывала у него энтузиазма. Это откровение беспокоило в особенности. Он не собирается завлекать Уиннифред Блайт в постель, но и прожить всю оставшуюся жизнь монахом, черт побери, не намерен.

Уиннифред тихонько застонала и пошевелилась. Одеяло, которым он укутал ее, соскользнуло к талии. Он осторожно вернул его на место, мягко подоткнув вокруг плеч и под подбородком. Кожа Уиннифред медленно теряла краски, которые вернулись к ней во время их пикника.

Гидеон тихо заговорил через ее голову с Питером:

— Мне кажется, я припоминаю таверну недалеко отсюда.

— Да, милорд. Меньше чем в миле.

— Мы остановимся там на ночь.

Гидеон не будил Уиннифред до тех пор, пока не показалась таверна. Потом тихонько потер ее плечо и прошептал на ухо:

— Уиннифред.

Этого оказалось достаточно. Она, вздрогнув, проснулась и выпрямилась так резко, словно ее ткнули в бок раскаленной железякой.

— Что? Что случилось?

Он не мог не усмехнуться при виде ее широко открытых, перепуганных глаз.

— Вы… быстро проснулись.

Она взглянула на него и сонно заморгала. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы начать осознавать окружающее.

— Привычка, — последовал ответ.

Его веселье испарилось. Две женщины на отдаленной ферме в течение многих лет. Да, он понимал, что эта привычка сформировалась быстро и прочно. Он стиснул челюсти с такой силой, что скрипнули зубы.

Уиннифред, похоже, не заметила перемены в его настроении. Она повернулась, чтобы оглядеться вокруг.

— Зачем вы разбудили меня?

Он кашлянул и подвигал челюстью, чтобы ослабить напряжение.

— Чтоб вы опять не заболели. Немножко сна вам не повредит, но если долго не смотреть на дорогу, тошнота может вернуться.

— Ох. — Уиннифред потерла живот, словно проверяя теорию Гидеона, и снова огляделась, когда они сбавили ход перед таверной. — Мы останавливаемся. Будем менять лошадей?

— Нет. Мы останавливаемся на ночь.

— На ночь? — Она прищурилась на солнце. — Но ведь до ночи еще далеко. Что-то случилось?

— Ничего такого, чего нельзя было бы поправить неторопливой трапезой и хорошим ночным отдыхом.

— Но еще же рано. Почему?.. — Она повернулась к нему и нахмурилась. — Со мной не надо нянчиться, Гидеон.

Напротив, он еще никогда в жизни не встречал женщины, которая больше нуждалась бы в том, чтобы с ней нянчились, чтобы о ней заботились, чтобы ее баловали. Но сомневался, что она оценит такое мнение.

— Может, вам и не требуется отдых, зато мне требуется. — Он постучал пальцем по ноге. — Продолжительные периоды бездеятельности вызывают неприятную одеревенелость.

Это была чистейшая и, на его взгляд, вполне оправданная выдумка. К тому же замечательно эффективная.

— О!.. — В мгновение ока выражение ее лица из упрямого сделалось извиняющимся. — Да, конечно. Прошу прощения. Почему вы мне раньше не сказали?

— Раньше она меня не беспокоила. — Как и сейчас, добавил он про себя.

— Но в будущем… — настаивала Уиннифред.

— Я непременно выражу свое недовольство, когда возникнет такая необходимость, — пообещал он и в этот раз был честен. Он намеревался говорить это всякий раз, когда она побледнеет или будет выглядеть усталой.

Свое недовольство он намеревался выражать довольно часто.

 

Глава 18

Несколько часов перед обедом Уиннифред искала, чем бы занять свои мысли и не дать себе уснуть. Она могла бы заснуть. Если б легла на кровать и закрыла глаза, то уже через минуту спала бы мертвым сном. Но поскольку нет ничего хуже, чем, выспавшись днем, лежать ночью без сна, она предпочитала читать, докучать Лилли и мерить шагами комнату, пока наконец не пришло время спускаться вниз к обеду.

Таверна была заведением современным, без отдельной столовой. Заняв место за столом с Лилли и Гидеоном, Уиннифред огляделась. Постояльцев было человек пятнадцать, разместившихся группками по двое-трое. Тихий смех сопровождался потрескиванием огня в камине, две официантки в платьях с низкими вырезами ловко лавировали среди столиков и гостей. В воздухе пахло горящим деревом и жарящимся в кухне мясом.

Она облегченно выдохнула, когда ее рот наполнился слюной, а желудок подвело от голода, а не от тошноты.

— Умираю с голоду.

— Хотела бы я сказать то же самое, — слабо пробормотала Лилли.

Уиннифред взглянула на подругу и поморщилась. Лилли нельзя было назвать тепличным цветком, но, видно, от тяжелого запаха жарящегося мяса ей сделалось нехорошо.

— Может, лучше поедим в своей комнате?

Она мысленно молила Лилли сказать «нет». Проведя два часа томительного ожидания в их с Лилли номере, Уиннифред совсем не радовалась мысли о том, чтобы вернуться туда так скоро.

Лилли покачала головой.

— Я поем наверху. А ты оставайся здесь с Гидеоном, если хочешь.

— А мне можно?

Лилли кивнула в сторону пожилой матроны, сидящей за столом чуть поодаль.

— Жена трактирщика будет вполне подходящей дуэньей. Я поговорю с ней.

К радости Уиннифред, жена трактирщика согласилась. Более того, она предпочла исполнять обязанности дуэньи из своего уютного кресла, позволяя Уиннифред и Гидеону вести разговор в относительном уединении.

— Вздремнули? — поинтересовался у нее Гидеон.

Она покачала головой.

— Я дремала в карете и на козлах. Если б поспала еще хоть минуту, то ночью не сомкнула бы глаз. И без того трудно будет уснуть в незнакомом месте.

— Вам и раньше доводилось ночевать на постоялом дворе?

— Да, по дороге в Шотландию, — отозвалась она. — И я мучилась бессонницей. У меня была легкая лихорадка.

Его губы изогнулись в понимающей улыбке.

— Вы уверены?

— Да, ко… — Она осеклась, вспомнив головные боли и приступы тошноты и как быстро она поправилась, когда они приехали в Мердок-Хаус. — О! Я не подумала, что это может быть что-то еще. Не припомню, чтобы мне еще когда-нибудь было так плохо, как сегодня.

— Это же было двенадцать лет назад. Есть вещи, которые сильнее воздействуют на взрослых, чем на детей. И наоборот, разумеется. — Он подмигнул ей. — За эти годы вы стали чувствительнее.

Она засмеялась, но тут же отвлеклась, когда перед ней поставили миску с исходящим паром рагу и несколькими ломтями теплого хлеба. Пряный аромат защекотал ноздри, и рот опять наполнился слюной. Уиннифред не могла вспомнить, когда еще была так голодна.

На последующие четверть часа разговор стих, пока она утоляла голод. Когда она наконец подняла глаза от стола, то обнаружила, что Гидеон уже поел и смотрит на что-то позади нее, улыбаясь одними уголками губ.

Она оглянулась, но не увидела ничего необычного.

— Чему вы улыбаетесь?

— Гм? — Гидеон взглянул на нее. — A-а… Я играю в «разгадай тайну».

— «Разгадай тайну»? Это игра такая?

Заинтригованная, она положила ложку, совсем не удивляясь, что он, взрослый мужчина, все еще играет в игры.

— В некотором роде. Один молодой офицер у меня на корабле придумал ее во время очередного особенно длительного похода.

Уиннифред подавила зевок. Теперь, когда она насытилась и угроза опять заболеть была предотвращена по крайней мере еще на несколько часов, ее стало клонить в сон.

— И как же в нее играть?

— Выбираешь каких-нибудь случайных людей и пытаешься угадать их самые страшные тайны… или какие из их страшных тайн сегодня особенно не дают им покоя. Вторая версия на корабле выходит лучше, потому что там каждый день видишь одних и тех же людей.

— Разве у ваших людей было мало работы?

— Время от времени у них выдавалось свободное время. Взгляните туда, — тихо сказал он и мотнул головой в сторону дородного мужчины средних лет в поношенном сюртуке. — Он заложил часы и цепочку своего покойного тестя, чтоб заплатить за эль. Хотя денежки он припрятал и бережет. Покупает на них только по одному бокалу в неделю. Видите, как он медленно потягивает свой эль? Хочет продлить удовольствие.

— А разве он не мог купить его на честно заработанные за день деньги?

— Мог бы, если б мы не играли в игру «разгадай тайну». А как насчет нее?

Гидеон кивнул на одну из официанток, которую природа одарила пышными формами, кои она щедро демонстрировала.

Уиннифред задумчиво нахмурилась, разглядывая девушку.

— У нее полный гардероб вполне приличных платьев, которые она не надевает в надежде заработать побольше чаевых.

— Не уверен насчет полного гардероба платьев, но остальное общеизвестно. Вам придется постараться получше. Какая у нее тайна?

Уиннифред задумчиво выпятила губы, все больше воодушевляясь.

— Серьги, которые она носит, подарил ей любовник. Весьма состоятельный любовник. Они не из тех, что может позволить себе прислуга, работающая в таверне. Видите, как она теребит их и улыбается? Но она не поглядывает на дверь. Не ждет, что он придет. Потому что он уже здесь.

— Молодец, — похвалил он, когда она наконец сдалась и зевнула. — Вы быстро учитесь.

— Некоторым вещам, — пробормотала она. — Теперь вы. Который из этих джентльменов купил сережки?

Гидеон оглядел комнату.

— Молодой человек через два столика слева. Он украдкой поглядывает и краснеет, и он…

— Женат, — закончила за него Уиннифред. — Бьюсь об заклад, он женат.

— Это и есть его страшная тайна. Его брачное ложе еще не остыло, а он уже согревает другое. Но ничего не может с собой поделать. Ее прелести, ее… — Он вдруг осекся и прокашлялся. — Пожалуй, это не самая подходящая игра, чтобы играть с вами.

Она хмыкнула.

— Я имею некоторое представление о том, что происходит за закрытыми дверьми между мужчиной и женщиной. — Очень смутное, но его следует учитывать. — Если помните, Гидди приносит приплод ежегодно.

— И тем не менее будет лучше, если мы перейдем к кому-нибудь другому. Что насчет вон того парня?

Не зная, раздражаться ей или смеяться, она даже не потрудилась взглянуть туда, куда он указывал.

— Женат, но имеет двух любовниц. В том же доме.

Он нахмурился.

— Мужчина в синем шерстяном сюртуке у огня?

— Любит своих овец не только за шерсть.

— Бога ради!

Она рассмеялась, не смогла удержаться. Но в ее смехе не было веселья, а на сердце лежала тяжесть, от которой никак не получалось избавиться.

Всего неделю назад она сидела в его комнате в Мердок-Хаусе, переживая, что он подумает из-за того, что она учит вора читать. Ей казалось важным, чтобы он поверил, что она может вести себя, как подобает леди. Но обнаружила, что теперь хочет от него вовсе не этого. Ей все равно, одобрит ли он, какой она может стать — или притвориться — на короткое время пребывания в Лондоне. Она не была уверена, что желает стать леди. Есть веские резоны полагать, что она вообще не способна на такое перевоплощение.

В эту минуту все, чего она от него хотела, — это принимать ее такой, какая она есть. И ее раздражало, что ему надо напоминать, кто она.

— Думаете, красивое платье и разлука с землей сделают меня кем-то совершенно другим, Гидеон? — тихо спросила она. — Вы что, забыли, как нашли меня? Кто я?

Он долго, испытующе смотрел на нее, прежде чем ответить:

— Я никогда не смог бы забыть вас, Уиннифред.

Она пожала плечами и провела пальцем по ручке ложки.

— Жалко, что ваша семья не считает так же.

— Да, жалко. Очень жалко.

Она отдернула руку со стола и поморщилась. Гидеон был сегодня таким внимательным, таким чудесно заботливым, а она отплатила ему сварливостью и недовольством.

— Я прошу прощения, — пробормотала Уиннифред. — Это было ни к чему. Не знаю, зачем я это сказала.

— Помимо того, что это правда, — проговорил он с большей добротой, чем она заслуживала, — вы так сказали, потому что устали больше, чем готовы признаться.

Она, казалось, не могла поднять взгляда от своей пустой миски.

— Это не оправдание…

— И, — продолжил он, не дав ей договорить, — по той же причине принимаете это слишком близко к сердцу. Уиннифред, посмотрите на меня. — Он подождал, пока она послушалась. — Вы того и гляди упадете в свою миску. Идите наверх, ложитесь спать. Утро вечера мудренее.

При иных обстоятельствах она, может, обиделась бы на намек, что ей трудно видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В сущности, ей хотелось обидеться, что лишь подтверждало его слова.

Она вымотана. Тело как будто налито свинцом, а в голове полный сумбур. Уиннифред понимала, что все равно злится, но не могла решить, то ли на него за то, что она должна стать леди, то ли на себя за то, что не оправдывает его ожиданий. Вероятно, и того и другого понемножку, что кажется совершенно бессмысленным.

— Уиннифред, — снова повторил Гидеон, — идите спать.

Сдавшись, она кивнула и поднялась, чтобы пойти к себе.

 

Глава 19

На следующее утро Уиннифред стояла перед таверной и наблюдала за Гидеоном, присматривающим за тем, как в карету впрягают лошадей. Фредди с наслаждением втянула в себя холодный утренний воздух и улыбнулась. Она вновь чувствовала себя нормально… даже лучше. Значительно лучше. В сущности, она чувствовала себя бодрой и полной сил.

Это было так странно. Она легла спать, переживая из-за своей размолвки с Гидеоном, а проснулась в таком прекрасном настроении, что безо всякого труда справилась со своими тревогами так, как часто делала… отмахнувшись от них.

Гидеон не сердился на нее, когда она уходила. И она больше не сердится. А остальное со временем разрешится.

Все казалось таким простым. Что, если честно, было немножко странно.

Как это может быть, что тело все еще борется с остатками слабости, а душа буквально воспарила? Уиннифред как раз размышляла над этим, когда Гидеон через двор направился к ней. Тогда она стала размышлять, как ей нравится наблюдать за Гидеоном, направляющимся через двор к ней.

Он должен бы казаться неуклюжим или менее мужественным из-за своего увечья, но почему-то не кажется. Он двигался с неожиданной грацией и безошибочной уверенностью человека, не сомневающегося в своем физическом совершенстве. Она понаблюдала, как скульптурные мышцы бедер бугрятся под плотно облегающей тканью брюк, потом позволила взгляду скользнуть вверх, к его широкой груди, увидела, как быстро поднимаются и опадают сильные плечи, когда он опирается на трость.

О да, все в Гидеоне говорило о его необычайной физической силе. И все это удивительно действовало на нее.

— Чувствуете себя лучше? — поинтересовался Гидеон, подходя к ней.

— Намного, спасибо. — Позабавленная направлением своих мыслей — но куда меньше горячей краской на щеках, — Уиннифред сцепила руки за спиной и покачалась на носках. — Знаете, вы были правы. Утро вечера мудренее. Воистину так. Я чувствую какую-то беспричинную радость. Это так странно.

Он склонил голову набок.

— Вы раньше не болели, да?

— Ну, у меня были простуда и легкое недомогание по дороге в Шотландию. А что? — Она перестала покачиваться, ей в голову пришла ужасная мысль. — Эта эйфория — симптом чего-то более серьезного?..

— Нет! — со смехом ответил он. — Просто признак выздоровления.

— Ох. — Как замечательно. — И долго она длится?

Он перевел взгляд на карету, потом снова на Уиннифред.

— Боюсь, что нет.

— Значит, буду наслаждаться ею, — решила она.

Он усмехнулся и кивнул:

— Пойду приведу Лилли.

Час спустя Уиннифред отметила, что Гидеон оказался прав и насчет кратковременности ее эйфории. С каждым покачиванием кареты еще одна частичка ее хорошего настроения ускользала прочь.

Уиннифред снова ехала на козлах, и хотя находила движение кареты неприятным, однако много что отвлекало ее от этого неудобства, и ей было невдомек, почему вообще кто-то может хотеть ехать внутри. Вокруг столько всего интересного, а узкий обзор пейзажа из окна кареты, да еще почти закрываемый верховым, не сравнить с великолепным видом, открывающимся с высокого сиденья. Более того, Гидеон снова решил составить Уиннифред компанию и развлекал ее рассказами о своих путешествиях и юности. И все это, по его собственному признанию, он щедро приукрашивал для пущей драматичности. Уиннифред была в восторге от этого. Она была в восторге от него. Никогда еще не встречала она человека, способного рассмешить ее и тут же заставить мечтать, потом заинтриговать и сразу же раззадорить.

Но самым непривычным для нее была забота кого-то сильного. С Лилли это всегда было товарищество и взаимопомощь. Но с Гидеоном Уиннифред чувствовала себя… защищенной. Не было иного слова, иного способа описать, что она чувствовала, уютно приткнувшись у него под боком, под защитой этого большого и сильного мужчины. Когда карета слишком сильно раскачивалась, он придерживал Уиннифред сильными руками, и тепло его тела проникало сквозь ее накидку и платье, согревая кожу, прогоняя холод.

Фредди всегда считала себя человеком независимым, способным позаботиться о себе. Но приходилось признать: это такое утешение, даже некое ощущение свободы — знать, что она может рассчитывать на Гидеона. Так приятно сознавать, пусть даже и ненадолго, что ей не надо быть сильной.

Но даже частых остановок, которые они делали, отвлекающей красоты пейзажа и общества Гидеона было недостаточно, чтобы полностью избавить Уиннифред от недомогания. Ко второй половине дня ее беспокоила постоянная ноющая боль в животе, а руки и ноги отяжелели. Она старалась не дать себе уснуть, помня, что говорил Гидеон об опасности слишком долго не смотреть на дорогу, но мало-помалу голова свесилась на грудь, и Уиннифред уснула.

Проснулась она сама, медленно и с неприятным ощущением, будто кто-то затолкал ей в рот шерстяное пальто. Окончательно проснувшись, она поняла: точнее было бы сказать, что она приложилась к пальто ртом.

И обслюнявила Гидеона.

Она так резко дернула головой, что шее стало больно.

— Простите! Ох, простите ради Бога…

Ох, какой стыд.

— Да ничего, — заверил он с дразнящей улыбкой. — Это было вполне милое зрелище.

Уиннифред застонала и провела рукой по подбородку.

— Почему вы меня не разбудили?

— Не было причин. Вы спали меньше получаса.

— Моя гордость — причина более чем достаточная. Теперь она повергнута в прах, — проворчала Уиннифред.

— Так чего тогда о ней беспокоиться?

— Вам легко говорить.

Его достоинство не капало изо рта на протяжении последних нескольких миль.

— Вы преспокойно шутите насчет мужчин и овец, но стоило вам чуть-чуть пустить слюнки, и вы тут же краснеете. Вы загадка, Уиннифред.

— Ну и видок у этой загадки, — проворчала она.

Одежда ее помялась и перекрутилась, шляпа съехала набок, а выбившиеся пряди лезли в глаза. Головная боль уже начала стучаться в виски, и тошнота накатывала неумолимыми волнами.

Гидеон снял с себя пальто и укутал им плечи Уиннифред.

— Скоро мы остановимся на ночлег.

Она не замерзла, но пальто пахло им, и это было так успокаивающе. Уиннифред благодарно улыбнулась.

— Еще рано останавливаться. Едва перевалило за полдень.

— Почти два. — Он указал на плотную серую стену облаков на горизонте, которую Уиннифред не заметила. — И скоро будет дождь.

Не просто дождь, подумала Уиннифред, а гроза. Уже слышался тихий, отдаленный рокот грома, и тяжелые завесы дождя, протянувшиеся из туч, через несколько минут грозили смыть дорогу и все на своем пути.

Она повернулась к Питеру.

— Далеко еще до укрытия?

— Десять миль назад и девять вперед, плюс-минус.

Романтическая библиотека: http://romanticlib.org.ua

Она снова посмотрела на надвигающуюся грозу.

— Не успеем.

— Нет, не успеем, — согласился Гидеон. — Скоро вам придется сесть в карету.

— Нет. — Она потуже завязала ленточки шляпы. — Ни за что.

— Вы промокнете.

Она на минуту задумалась.

— Ну и пусть.

— Уиннифред…

— Я не могу, Гидеон. Это ж целых девять миль. Нет, нет, не могу.

Он хотел было возразить, но, видно, передумал и просто кивнул, поплотнее укутав ее в свое пальто.

— Вам самому оно понадобится.

— Не надо. И не вздумайте его снимать, иначе поедете в карете.

Она и не думала снимать.

Дождь начался неторопливо, с мелкой мороси, принесенной ветром. По мере того как креп ветер, усиливался и дождь, и через двадцать минут предсказание Гидеона сбылось. Она вымокла до нитки. И воздух, и дождь были теплыми, но вода лилась такой сплошной стеной, словно кто-то на небесах лил ее на землю из гигантской кадки. Она держала голову опущенной, а глаза закрытыми и не открывала их до тех пор, пока не услышала, как Гидеон тихо чертыхнулся, а карета не замедлила ход.

— Что случилось?

Если кто и ответил, она не услышала в шуме дождя, да в этом и не было нужды. Она и сама видела, в чем дело. Большая река пересекала дорогу. Быстрая, широкая и, без сомнений, глубокая. А деревянный мост был слишком низким, чтобы избежать неожиданного разлива воды из-за сильного ливня. Стремительно несущийся поток бил в край моста, периодически выплескиваясь на доски. Уиннифред представляла, что, если бы не вой ветра и дождя, можно было бы расслышать скрип и стоны дерева. Если дождь продолжит идти с такой силой, то разрушение моста — это лишь вопрос времени.

Как только карета остановилась, Гидеон с Питером спрыгнули вниз. Уиннифред последовала за ними, слегка удивленная, что Гидеон не настоял, чтобы она осталась, и не помог спуститься. Если б она не знала его, то могла бы подумать, что он совершенно забыл о ее присутствии. Он зашагал к реке. А когда верховые тоже хотели последовать за ним, он просто остановил их, рассеянно махнув рукой.

Он шагнул на мост и посмотрел вниз, когда очередная волна перехлестнулась через верх и залила сапоги, доставая почти до лодыжек. Он отступил на сушу и присоединился к Питеру на дороге. Уиннифред ждала, что Гидеон что-то скажет, но он просто повернулся и смотрел на воду.

Питер повысил голос, перекрикивая бурю:

— Этот мост крепкий, все одно что камень.

Уиннифред кивнула и взглянула на Гидеона.

— Переедем?

Когда он ничего не ответил, все так же не сводя глаз с моста, она подумала, что он не услышал ее из-за дождя и ветра.

— Гидеон, переедем? — прокричала она громче, но он опять не ответил. И ничем не показал, что слышал ее. Ей в душу закрался холодок беспокойства. — Гидеон!

Беспокойство обратилось в страх, когда Гидеон остался неподвижным и безмолвным. Сглотнув, она повернулась и заговорила с Питером:

— Иди к карете. Скажи мисс Айлстоун, чтобы оставалась внутри. Мы с лордом Гидеоном сейчас придем.

Питер неуверенно взглянул на Гидеона, но в конце концов послушался. Когда он отошел подальше, Уиннифред постаралась оказаться в поле зрения Гидеона, но он просто смотрел поверх ее головы на мост. Он слишком бледен, подумала она. Дыхание слишком тяжелое. Вода ручьями стекала у него по лбу и щекам, чего он, похоже, не замечал.

Она схватила его за плечи.

— Гидеон, что случилось?.. Гидеон!

Он не взглянул на нее, но наконец заговорил так тихо, что она с трудом расслышала его в грохоте бури.

— Минута. Это должно остановиться на одну чертову минуту, чтобы я мог подумать.

— Что должно остановиться?

Гроза? Ливень? Бессмыслица какая-то. Он как будто очутился вдруг в другом месте, ведя битву, которую она не могла видеть. Но она различила муку и узнала в его глазах боль, в точности такую, какую видела, когда он пробудился от своего ночного кошмара.

— У вас столько времени, сколько пожелаете. — Сердце ее разрывалось от сострадания к нему. — Только посмотрите на меня.

Но ее как будто бы здесь и не было. Она отступила назад и вытерла капли с лица. Мольбы не помогают. Кричать тоже бесполезно. Она должна придумать что-то еще. Нет сил видеть его таким потерянным, таким отрешенным.

Она взглянула на мост, на Гидеона и приняла решение. Развернувшись, зашагала к мосту.

Гидеон нагнал ее прежде, чем она успела ступить на мост. Он схватил ее за талию, оттащил от воды и развернул лицом к себе.

— Что, черт возьми, вы делаете?

Руки его были как железные обручи, а черты твердые как камень. Он был в ярости. Она и не знала, что он способен на такой гнев. И единственной ее мыслью было: «Слава Богу! Ох, слава Богу!»

Она вздернула подбородок, надеясь, что избранная ею тактика верна.

— Проверяю мост. Кто-то же должен решить, что делать.

— Я решу, что делать!

Она взяла его лицо в ладони и заставила смотреть на нее, только на нее.

— Тогда решайте, Гидеон. Едем мы или нет?

Он натужно сглотнул, но глаз не отвел.

— Нет, — наконец сказал он. — Нет, не едем.

— Отлично.

Он кивнул, словно одобряя собственное решение, и замешательство и боль начали пропадать из глаз.

— Гроза двигается быстро. Подождем, когда она пройдет. И вода спадет. — Он снова кивнул. — Мы подождем.

— Подождем.

Испытывая радость и облегчение вплоть до головокружения, она уступила соблазну и прижалась губами к его губам. У него был вкус дождя со слабым привкусом джина из фляжки верхового. Уиннифред как раз хватило времени, чтобы решить, что этот вкус ей нравится, и почувствовать, как его пальцы легонько коснулись ее щеки, а потом он отстранился. Медленно на этот раз, без единого шага назад.

Только за одно это она могла бы поцеловать его еще. У Гидеона были другие планы.

— Идите в карету, — сказал он с легкой хрипотцой. — Я позову вас, когда придет время ехать.

 

Глава 20

Не успела Уиннифред вернуть Гидеону пальто и открыть дверцу кареты, как Лилли схватила ее за руку и рывком втянула внутрь.

— Что это тут происходит, хотелось бы мне знать?

— Господи помилуй! — охнула Уиннифред, высвобождая руку и садясь. — Дай мне хоть дух перевести.

— Переведешь после того, как объяснишь.

Уиннифред попыталась снять свою промокшую насквозь шляпку, но ленты завязались в безнадежный узел.

— Между мной и лордом Гидеоном возникло незначительное разногласие. Я подумала, что лучше разрешить вопрос один на один.

— Один на один? Я прекрасно видела тебя из окна, Уиннифред Блайт. И видела тот поцелуй. И все видели.

— Оставь, Лилли.

— Не оставлю. Ты — моя подо…

— Оставь пока, — попросила Уиннифред. — Оставь пока. Пожалуйста.

Лилли поджала губы, постучала пальчиком по коленке — что являлось не таким ободряющим знаком, как постукивание ногой, — затем сказала:

— Нет. Ни за что.

Уиннифред застонала. Ей следовало знать, что мольбами от Лилли не отделаешься.

— Я люблю тебя, Лилли. Правда. Но не буду делиться с тобой секретом, который принадлежит только мне.

Особенно когда она не имеет ни малейшего представления, что это за секрет.

— Я и не прошу — возразила Лилли. — Я требую, чтоб ты объяснила тот поцелуй.

— Я просто… — Уиннифред оставила попытки развязать узел и стащила ленты с подбородка. — Просто чмокнула его.

— Я не слепая. Я видела, как ты смотрела… — Лилли вздохнула и умолкла. А когда вновь заговорила, тон ее был сочувствующим: — Ты влюблена в него, Фредди?

Уиннифред задумчиво нахмурилась. До сих пор она как-то не задумывалась об этом и сейчас обнаружила, что с какой стороны ни посмотри на вопрос, она не сможет дать удовлетворительного ответа. Хуже того, она даже не сможет сказать, что чувствует по этому поводу. У нее нет никаких философских возражений против того, чтобы влюбиться, но имеются некоторые сомнения, не последнее из которых заключается в том, что ее любовь может оказаться безответной.

Она чуть продвинулась вперед, поморщившись, когда мокрые юбки скомкались между ног.

— Не знаю. А каково это — влюбиться?

— Это чудесно, — отозвалась Лилли. — Правда, не всегда.

— Не очень-то понятно.

— Любовные переживания у каждого свои. — Лилли склонила голову набок. — А что чувствуешь ты?

— Я же только что сказала. Мне кажется, я влюбилась. — Глаза Уиннифред расширились. — Физически, ты имеешь в виду? О, я нахожу его очень привлекательным. Порой, когда он смотрит на меня определенным образом…

— Нет, я не это имела в… — Лилли откашлялась и осторожно разгладила руками юбки. — Да, существуют определенные… телесные… э… сигналы, которые, безусловно… указывают… О Боже.

Уиннифред покачала головой:

— Я не понимаю, что…

Лилли на миг прикрыла глаза и вскинула руку.

— Позволь, я попробую еще раз. Ты счастлива, когда он рядом?

— Да, очень.

— А когда его нет рядом, ты скучаешь по нему?

— Да.

— Иначе, чем скучаешь, скажем, по Клер или даже по мне?

— Да.

Лилли кивнула:

— Существует вероятность, что ты влюблена в него.

— Всего лишь вероятность?

— Только ты можешь сказать наверняка.

Уиннифред привалилась спиной к подушкам. Если б она могла сказать наверняка, то ей не пришлось бы спрашивать.

— А как… когда ты узнала, что лорд Энгели отвечает на твои чувства?

— Когда он сам сказал мне об этом.

— О…

Лилли тихо рассмеялась.

— Все в свое время, Фредди.

— Значит, ты одобряешь?

— Ну, естественно. — Лилли наклонилась вперед и схватила ее за руку. — При условии, что он сделает тебя счастливой.

Без этой второй части она могла бы обойтись.

— А ты думаешь, он может сделать меня несчастной?

— Не намеренно, нет. Он, похоже, питает к тебе нежные чувства, но… — Лилли еще разок сжала ее руку и отпустила. — Он же брат маркиза.

Вот они, все ее страхи, выраженные одним-единственным предложением.

Уиннифред на какое-то время занялась выжиманием воды из манжет платья, пока не набралась смелости высказать с вой страхи вслух.

— Он читает поэзию, — тихо проговорила она. — Настоящую поэзию, а не глупые лимерики. И поездил по миру. Он говорит об Аристотеле и знает французский. И, бьюсь об заклад, никогда не забывает пользоваться за обедом вилкой. — Она покусала губу. — Ты полагаешь… полагаешь, я для него всего лишь развлечение? Думаешь, он видит во мне забавную деревенскую простушку, и ничего больше?

— Нет, — ответила Лилли так решительно, что сразу стало понятно — она действительно так думает. — Это исключено. Я не сомневаюсь, что Гидеон видит умную девушку, которая только изучает вилки и поэзию и в один прекрасный день будет знакома с ними так же, как любая другая леди.

Уиннифред попыталась изобразить улыбку, но безуспешно. Если следовать этой логике, Гидеон высоко ценит леди, которой она может стать, а не ту, которой она является теперь.

Лилли заговорила раньше ее:

— И я совсем не это имела в виду, когда говорила о положении Гидеона. Уверена, что ты ему небезразлична, но на брата маркиза могут возлагаться определенные надежды, когда дело касается выбора жены. Не хотелось бы, чтобы ты разочаровалась.

— Ах это. — Уиннифред фыркнула и решила, что хватит с нее вникания во все причины, по которым она может быть недостаточно хороша для Гидеона. — Его не особенно заботят подобного рода ожидания. Да это и не важно. Я совсем не уверена, что хочу быть чьей-либо женой.

Без солнечного света трудно было разобрать, но Уиннифред могла бы поклясться, что подруга чуть-чуть побледнела.

— Уиннифред Блайт, слушай меня внимательно. Если ты намерена продолжать искать внимания лорда Гидеона, ты будешь делать это, имея в виду единственную цель — брак. Рассмотрение каких-либо иных романтических отношений неприемлемо. Ты поняла?

— Но…

— Нет. — Лилли отрезала это с такой окончательностью, что было понятно: дальше спорить бессмысленно. — Никакие другие отношения невозможны. Ты поняла?

Уиннифред прикусила язык.

— Да.

— Обещай мне, что ты не допустишь даже мысли…

— Обещаю, что не вступлю с Гидеоном в официальные отношения, которые не получат твоего одобрения.

Она желает становиться чьей-то любовницей не больше, чем чьей-то женой.

— Хорошо. — Лилли сузила глаза. — Теперь скажи то же самое, только без слова «официальные».

— Ой, смотри, дождь кончился. Как быстро!

Уиннифред потянулась к ручке, намереваясь скоренько сбежать.

Лилли преградила ей путь рукой.

— Уиннифред!

Она закусила губу, ища способ умиротворить подругу, не давая обещаний, пока не продумает все варианты.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь был разочарован, — тихо проговорила она. — И меньше всего ты.

Лилли заколебалась, потом кивнула и убрала руку.

Сдержав вздох облегчения, Уиннифред выбралась из кареты и захлопнула за собой дверцу. Воздух казался густым. И земля чавкала под ногами, пока она шла туда, где спиной к ней стоял Гидеон, глядя на речку. Вода уже начала спадать и почти не заливалась на мост.

Приблизившись к Гидеону, Уиннифред замедлила шаги.

«Ты влюблена в него?»

Откуда, скажите на милость, ей знать? Она питает к нему нежные чувства, да. Ее влечет к нему, без сомнения. Она испытывает к нему уважение и восхищение… у нее к нему столько вопросов. О себе. О нем. Сейчас, однако, не время задавать их. Но теперь он стоит один под тяжелыми серыми тучами, голова опущена, плечи под сюртуком заметно напряжены. Отодвинув в сторону свои переживания, она встала с ним рядом.

Он бросил на нее короткий взгляд и слабо улыбнулся:

— Замерзли?

— Это же не я стояла без пальто, — напомнила она ему. — Вы промокли насквозь.

И при этом выглядит так прелестно, подумалось ей. Темные пряди начинают завиваться на концах.

Он небрежно мотнул головой.

— Скоро обсохну.

— Вода быстро спадает, — заметила она, не осмелившись сказать что-то еще. — Как думаете, мы скоро сможем переехать?

— В течение часа.

Она вдавила носок в сырую землю и понаблюдала, как грязная жижа обволакивает ботинок.

— С вами все в порядке, Гидеон?

— Да. — Он кивнул и мимолетно взглянул на нее. — Да, конечно.

Ей так не показалось. Сейчас он выглядел и говорил точно так же, как тогда, когда она встретила его у пруда наутро после того, как разбудила от ночного кошмара, — уставшим, встревоженным и отчужденным.

Ей вспомнилось, что тогда он не желал никаких расспросов и что глупый разговор и немножко смеха помогли ему почувствовать себя лучше. С первым она еще могла справиться, несмотря на одолевающее ее любопытство, но, хоть убей, не в состоянии была придумать, что сказать смешного.

До тех пор, пока Гидеон не повернулся и не заметил:

— Полагаю, у Лилли были к вам вопросы, когда вы вернулись в карету.

О, прекрасно. Она улыбнулась ему так, словно это был только им двоим известный секрет.

— О нашей размолвке и последующем примирении? Естественно.

— Размолвка, — повторил Гидеон и, как она и надеялась, первый намек на юмор окрасил его голос. — Так вот что произошло?

— А вы не помните? Я высказала мнение, что овцы, выращиваемые в Шотландии, — лучшие в мире. Вы же настаивали, что их не сравнить с английской бараниной. — Она поцокала языком. — Вы вели себя крайне неразумно.

Он посмотрел на нее с сомнением.

— Вы правда сказали это Лилли?

— Она не спрашивала, из-за чего был спор, — призналась Уиннифред и почувствовала, как щеки заливает румянец. — Ее немного обеспокоил поцелуй.

Он закрыл глаза и чертыхнулся.

— Проклятие, она видела.

— Да. — Она прикусила щеку, чтобы не улыбнуться. — Она уверяет, что из вас выйдет неплохой муж.

Глаза его распахнулись, из горла вырвался какой-то резкий, сдавленный звук, вслед за чем с лица отхлынула краска. Он выдавил «Прошу прощения» или что-то в этом роде и уставился на нее так, словно у нее выросла вторая голова.

Потрясенная Уиннифред воззрилась на него. Она не ожидала, что Гидеон поверит в эту шутку, но это была ерунда в сравнении с его острой и решительно нелестной реакцией на мысль, что они помолвлены.

Он — брат маркиза.

Больше уже не было необходимости прикусывать щеку, чтобы сдержать веселье. Теперь Уиннифред приходилось бороться со страхом отвержения, когда все сомнения вновь всплыли на поверхность. Грудь сдавило. Глаза защипало. Захотелось снова спрятаться в карете, поддаться внезапному унизительному порыву и разреветься.

Но не раньше, чем она хорошенько врежет ему.

Только воспоминание о том, каким дезориентированным, каким потерянным Гидеон был всего полчаса назад, удержало Уиннифред от этого. Он не вполне в себе. Стоит принять это во внимание. Требуется терпение… немного терпения.

Но не может же она оставить оскорбление совсем без ответа?

Уиннифред заставила себя изобразить слабый интерес.

— Что-то вы вдруг побледнели, Гидеон. Вы тоже хрупкого сложения?

— Я… что? Нет, Уиннифред…

— Какая удача, что у нас так много общего, — мило прочирикала она. — Быть может, Лилли права и из нас получится неплохая пара. Должна признаться, у меня были сомнения.

Ее слащавый тон, должно быть, медленно просочился сквозь его панику, потому что лишь через несколько секунд его шевелящиеся губы начали издавать звуки.

— Вы шутите, — выдавил Гидеон и быстро, с явным облегчением выдохнул. — Вы это несерьезно.

— Умны, как всегда, — сухо заметила она. — Как мне повезло, что я вас подцепила.

— Я… — Он поморщился раз, другой. — Я это заслужил.

— Да, заслужили.

Он поднес кулак ко рту и прокашлялся.

— В свою защиту должен сказать, что нечасто джентльмен получает руку такой достойной леди, приложив так мало усилий. Такая удача буквально ошеломила меня.

Она без улыбки склонила голову набок.

— Чересчур для вашей тонкой натуры?

— Именно.

— Тогда нам придется разорвать помолвку, пока вы еще в состоянии сдерживать радость, не извергнув содержимое желудка.

Гидеон состроил сконфуженную физиономию.

— А если это случится сейчас, вы простите меня?

Несмотря на обиду и гнев, Уиннифред не могла не рассмеяться.

— А это вполне вероятно, — продолжал он. — Какое жестокое разочарование — так быстро завоевать и потерять руку такой леди…

— Ох, ради Бога.

Острота гнева притупилась, когда звук его смеха смешался с ее невольным весельем.

Гидеон склонил голову, и смех его замер.

— Означает ли это, что я прощен?

Уиннифред хотела сказать «нет». Хотела потребовать объяснений, что же такого пугающего в одной мысли о том, чтобы жениться на ней. Но не могла этого сделать. Не сейчас, когда он наконец стал похож на самого себя.

Уиннифред проглотила свои уязвленные чувства, но в этот раз не могла полностью проигнорировать их тяжесть, камнем осевшую в желудке.

— Прощен, — согласилась она. — Но увы, не забыт.

 

Глава 21

Оставшуюся часть дня Уиннифред старалась не спать, но тщетно. Было еще рано, когда они добрались до следующего постоялого двора, и, переодевшись в сухую одежду и поев горячего, она нашла соблазн мягкой постели слишком сильным, чтобы устоять. Она проспала остаток дня и вечер. Когда же проснулась, в комнате было темно, за исключением тусклого мерцания углей в камине, и тихо, не считая ровного дыхания Лилли рядом.

Уиннифред закрыла глаза и попыталась заставить себя вновь уснуть, но отказалась от попыток, поняв, что это бесполезно. Смирившись, она потихоньку встала с кровати, прошла к окну и выглянула из-за занавесок.

Свет полумесяца освещал двор, и она увидела, как пара конюхов забрала лошадь у поздно прибывшего гостя. Уиннифред почувствовала, как от тихого стука входной двери слегка завибрировал пол у нее под ногами, и задумалась, будет ли ночь в Лондоне такой же шумной. Тетя Гидеона живет в доме, не в гостинице, но дом стоит на городской улице, и кто знает, насколько оживленным там может быть движение.

Мысли о поздних ночных гуляньях у нее под окном рассеялись при звуке низкого стона, просочившегося сквозь стену.

Гидеон.

Уиннифред взглянула на кровать, боясь, что этот тихий звук мог разбудить подругу, но Лилли оставалась неподвижной, дыхание было глубоким и ровным.

Уиннифред прикусила губу, не зная, что делать.

Воспоминание о его ужасной реакции на новость об их помолвке вспыхнула в мозгу. Как и воспоминание о пальцах, гладящих ее по щеке, когда они целовались под дождем. Она вспомнила, как он попятился от нее по дороге из тюрьмы и на званом обеде у Ховардов. И подумала о том, как он почти не отходил от нее эти последние два дня. Он был внимательным, заботливым, способным на такую нежность… и так глубоко ранил ее.

И еще говорит, что это она — загадка.

Гидеон снова застонал, подтолкнув ее к действию. Она схватила халат, просунула руки в рукава и направилась к двери. Мимолетно подумала было оставить Лилли записку, но тут же отказалась от этой мысли. Сказать просто нечего. «Ушла в комнату Гидеона, скоро вернусь»? Но это непременно повергнет подругу в панику. Остается только надеяться, что Лилли будет спать и не заметит ее отсутствия.

В коридоре, к счастью, никого не было, но не было и света, и ей пришлось отыскивать дверь в комнату Гидеона на ощупь. Она постучала вначале тихонько, потом погромче, а затем услышала через дверь его стон, за которым последовало одно-единственное слово: «Пушки».

Затем стон прекратился, и наступила тишина.

Уиннифред постучала снова, не понимая, как один только стук ее сердца не разбудил его.

— Минуту. — Голос Гидеона был приглушенным и явно раздраженным. — Одну минуту.

Она ждала, слушая, как он ходит по комнате. Он обо что-то споткнулся и грубо выругался, а потом дверь открылась, и он предстал перед ней в брюках и рубашке. Мягкий свет огня в камине освещал его сзади и лился в коридор.

— Уиннифред? — Гидеон крепко зажмурился, потом открыл глаза, словно не мог понять, сон это или явь. — Вы почему не в постели?

— Стены в этой гостинице тонкие. Я слышала, как вы кричали.

— Вы слышали… — Он осекся и провел ладонью по лицу. Она никогда не видела его таким усталым. — Проклятие.

Сегодня он ругался больше, чем за все время, что они знакомы, печально подумала Уиннифред.

— Не пригласите меня войти?

Как она и надеялась, дерзкая просьба застигла его врасплох. Он отпустил дверь, Уиннифред открыла ее пошире и протиснулась мимо него в комнату.

Он потянулся к ее руке.

— Вам нельзя находиться здесь.

— Я уже здесь, — отозвалась Уиннифред, отступая от него, — и если вы не хотите, чтобы меня здесь кто-нибудь увидел, предлагаю закрыть дверь.

Ей потребовались значительные усилия, чтобы говорить и держаться уверенно. Желудок был скручен в узел, а в голове роились сомнения. Быть может, она неправильно поступила, пробравшись к нему в комнату, но она должна была что-то сделать. Уиннифред пыталась оставить его в покое и хотела подтолкнуть к действиям. Именно последнее принесло результаты на мосту.

Полная решимости, она встала посреди комнаты и дождалась, когда он закроет двери, прежде чем снова заговорить:

— Вам снова приснился кошмар.

— Но сейчас я не сплю.

— Как и я, и поскольку мы оба не спим и…

— Это не должно вас беспокоить.

Она пропустила это замечание мимо ушей.

— Вам снится война?

— Что, простите?

— Я слышала… только что… — Она махнула на дверь. — Слышала, как вы сказали «пушки». Вам снится война?

Он молчал так долго, что она даже немного удивилась, когда он открыл рот, чтобы заговорить.

И тут же захлопнул его, не произнеся ни слова.

— Хотите, чтоб я принесла вам какого-нибудь вина или…

— Спасибо, нет.

Она переступила с ноги на ногу.

— Жалко, что у меня нет шоколада.

— Все в порядке. Возвращайтесь в постель.

— А не лучше ли вам…

— Нет. Идите спать.

Она расправила плечи, сделала глубокий вдох и сказала:

— Нет.

Темные брови поднялись так высоко, что чуть ли не скрылись в волосах.

— Нет?

Она решительно кивнула:

— Я не уйду.

Он не шевелился, только брови опустил.

— Это была не просьба, Уиннифред.

— Я знаю.

— Понятно. — Он отступил назад, прислонился к двери и сложил руки на груди. — И чего же вы надеетесь достичь, бросая мне вызов?

В таком настроении Уиннифред его еще не видела. В речи его была холодность, усиливающая ее нервозность, а пренебрежительная манера была чем-то новым. Он смотрел так, словно находил ее интересной, но лишь самую малость.

— Ничего я не надеюсь достичь, — ответила Уиннифред. — Я надеюсь помочь. Должна попытаться.

— Почему?

Она не поддалась внезапному желанию отвести взгляд.

— Потому что вы мне небезразличны. Вы мой друг. Потому что…

— Мы знаем друг друга без году неделя, — напомнил он, скривив губы. — И вы упорно пытаетесь превратить это в душещипательную комедию?

Разрываемая обидой и гневом, она почувствовала, как под кожу проникло тонкое, но острое лезвие крайнего смущения. Чтобы руки не дрожали, она сцепила их за спиной, вздернула подбородок и встретилась с ним глазами.

— Я не знаю, что это такое.

Он моргнул раз, другой, затем закрыл глаза.

— Простите. Черт, простите. Это было ни к чему.

Она промолчала, не зная, что сказать.

Гидеон провел ладонью по лицу.

— Кажется, мне все же надо выпить.

— Я принесу.

— Нет. Оставайтесь здесь. — Он оттолкнулся от стены, схватил трость, прошел к двери, потом обернулся и нахмурился. — Оставайтесь здесь, Уиннифред.

— А разве я не за тем пришла, чтобы здесь остаться?

Он насупился еще суровее, потом повернулся и вышел из комнаты.

Уиннифред смотрела на дверь, слушая, как раздаются в коридоре шаги Гидеона.

«Мы знаем друг друга без году неделя».

Эти слова уязвляли, но они не ранили так, как его слова у моста. Частично потому, что Уиннифред знала, что они были сказаны в гневе, но главным образом потому, что это не было критикой в ее адрес. Но это не остановило ее. Сказанное напомнило ей, как часто приходится хорошенько потрудиться, чтобы получить желаемое. Можно целыми днями тянуть морковку, но она не будет расти быстрее и не вырастет крупнее. А можно поливать, пропалывать и окучивать, и в конце терпение и труд окупятся.

Мужчине может нравиться женщина, его может влечь к этой женщине и в то же время ужасать мысль о том, чтобы жениться на ней после всего лишь недолгого знакомства. Это имеет смысл. Не слишком лестно, но по крайней мере разумно.

И ей тоже надо быть разумной. Она готова была бороться за то, чего хочет; теперь необходимо ждать и принимать то, что им обоим еще так много нужно узнать друг о друге.

Это она сможет… наверное… вероятно.

Запас смелости не безграничен. Сколько бы ни отодвигала Уиннифред в сторону свои страхи, они всегда найдут способ дать о себе знать… способ подточить ее решимость.

Знает он ее неделю или десять лет, ей, возможно, никогда не стать той женщиной, на которой Гидеон захочет жениться.

Она не красавица, не образованна, не утонченна. Она не леди. Она украла кулон, играла в карты с воришкой и водила дружбу с козой.

Она не из тех людей, с которыми хотят дружить.

— Лилли хотела, — прошептала она в пустую комнату.

Раньше она была кому-то нужна, значит, кому-то может понадобиться снова. Немножко времени и труда — при условии, разумеется, что она все еще будет этого хотеть, — и этим кем-то может оказаться Гидеон.

 

Глава 22

Гидеон искал не выпивку — во всяком случае, не только. Он хотел несколько минут побыть в одиночестве. Ему требовались время и пространство, чтобы обуздать свой гнев, привести в порядок бессвязные мысли и укрепить пошатнувшуюся решимость сделать то, что правильно. Он извинится за свое поведение, а потом отправит Уиннифред назад, в ее комнату.

Выпивку он нашел в таверне, где в угрюмом молчании порознь сидели несколько посетителей. Ему хотелось присоединиться к ним, сесть у огня и напиться вдрызг. Вместо этого он купил бутылку и сделал первый длинный глоток на лестничной площадке на обратном пути наверх.

Дважды. Дважды задень он забылся в воспоминаниях о войне. И дважды за день вывалил свои страдания на Уиннифред.

Просто чудо, что она еще не сбежала назад, в Мердок-Хаус, проклиная его на чем свет стоит.

Он потер грудь там, где тупая боль не давала покоя с тех пор, как он осознал, как сильно ранил ее чувства у моста. Она безобидно пошутила по поводу их помолвки, и он, как последний ублюдок, ответил тем, что чуть не проглотил язык от ужаса.

О, она сделала вид, что это ерунда, что ничего страшного не произошло, а потом рассмеялась и простила его. Но он видел обиду и боль в ее глазах и как побледнела кожа под веснушками. Уиннифред не удалось это скрыть. А он не сумел найти ни слов, ни смелости, чтобы все исправить. Как он мог объяснить свои страхи, не объясняя их причин? Как мог раскрыть ей ту маленькую, эгоистичную часть себя, которая мечтает время от времени о том, как ухаживает за ней, как делает ее своей? Как может он признаться в этом и не сказать, что лучшая его часть никогда не позволит этому случиться?

Он не мог. И в этот раз ему не удастся все сгладить глупой шуткой.

Acomedie larmoyante… Проклятие!

О чем он думал?

Он стиснул в руке горлышко бутылки. Он чертовски хорошо знал, о чем думал — о том, что она снова вытащила его из боли воспоминаний. Что у реки, промокшая насквозь и встревоженная, она выглядела такой же неотразимой, как и тогда, смеющаяся, на залитой лунным светом дороге в Шотландии, и вдвое прекраснее, стоя в его комнате, освещенная светом пляшущего в камине огня, позолотившего волосы. Он думал, что еще никогда в жизни так отчаянно не желал овладеть женщиной. И до смерти перепугался того, что станет с ними, если он уступит своему желанию. Он должен был что-то сделать, что угодно, лишь бы заставить ее уйти.

И поэтому обидел ее неосторожными словами. Она не отступила, но он видел, как она съежилась у него на глазах, что мгновенно остудило его пыл.

Он приостановился перед своей комнатой и хотел выпить еще, но поборол соблазн и открыл дверь. О, Он намерен выпить еще и не один раз, но перед Уиннифред предстанет трезвым.

Он нашел ее там — стоящей посреди комнаты. Не в силах заставить себя встретиться с ней взглядом, он занялся запиранием двери. Когда увиливание не помогло успокоить грызущее ощущение в животе, Гидеон сдался и отнес бутылку на маленький письменный стол, чтобы налить выпить. От двух порций едва ли запьянеешь, рассудил он. Разве что немного осмелеешь.

— Почему вы не садитесь, Уиннифред?

— Я сегодня уже насиделась, благодарю.

Гидеон одним глотком опрокинул в себя спиртное, шумно выдохнул и повернулся к ней. Она не выглядела ни рассерженной, ни оскорбленной. Она выглядела душераздирающе уязвимой и… очень, очень решительной.

— Вы демонстрируете бесконечное терпение, — мягко проговорил он. — Вам следовало бы залепить мне пощечину, и дело с концом.

Она неуверенно улыбнулась:

— Соблазн был. Но вы и без того выглядели здорово пришибленным. Я не бью лежачего.

Он поставил пустой стакан.

— Даже когда он этого заслуживает?

— Никто этого не заслуживает.

— О, такие есть, — заверил он. И то, что она этого не знает, только еще резче обозначило различие между ними. Ей не следует быть здесь, подумал он. А он не должен втягивать ее еще глубже в мерзость своего прошлого. — Я прошу прощения за свое поведение. Нет оправдания…

— Я приму ваше извинение. — Она не дала ему закончить и, к его смятению, пересекла комнату и встала перед ним. — Если вы расскажете мне, что привело вас в такое состояние.

Он покачал головой и внезапно пожалел, что стол стоит у стены. Некуда отступить.

— Сожалею.

— Вы это уже говорили.

— Я очень ценю вашу заботу и ваше терпение, Уиннифред, но… — Не задумываясь, Гидеон схватил ее за руку, когда она в явном расстройстве хотела отвернуться от него. — Я не хотел, чтобы это прозвучало так, будто я вас прогоняю. Я признателен вам за заботу, правда. Но сны…

Ему придется что-то ей рассказать, осознал Гидеон. Глупо и эгоистично ждать, чтобы она ушла сейчас с очередным его извинением и уверткой. Он отпустил ее и сжал руку в кулак.

— Вы правы, — услышал Гидеон свой голос. — Мне снится война.

Уиннифред снова кивнула.

— Сон каждый раз один и тот же?

— И да, и нет. — Он не знал, как объяснить. Он никогда раньше не пытался. — То же сражение, те же… — Те же мальчишки. Слова повисли на кончике языка. Он не дал им сорваться. — Те же люди. Тот же день. Но сны меняются.

— Это то сражение, в котором вы были ранены?

Он покачал головой и ухватился за возможность сменить тему.

— То было несколькими месяцами раньше, в небольшой стычке у побережья Испании. Потребовалось шестеро матросов, чтоб вытащить меня из-под нока.

Она склонила голову набок.

— Вы как будто гордитесь.

— Да, своими людьми. — По крайней мере эту историю он может рассказать. — Они спасли меня в гуще сражения. Лорд Эммерет одной рукой поднял нок, а другой вытащил пистолет и выстрелил… У меня были отличные люди.

— Как-то это не похоже на небольшую стычку.

— Такой она была в масштабах всей войны.

— А сражение, которое вам снится? — мягко спросила она. — Каким оно было в масштабах всей войны?

— Незначительным столкновением. — В его жизни оно было всем.

— А люди, о которых вы говорили, они погибли в сражении?

— Да.

— А вам они были дороги?

Следующие слова вырвались у него помимо воли:

— Должны были быть.

У нее между бровями залегла морщинка.

— Я не понимаю.

Ей и незачем, подумал он. Нельзя просить Уиннифред понять. Он покачал головой:

— Возможно, в другой раз, Уиннифред.

Он ждал, что она станет возражать, но она удивила его, шагнув ближе и приложив ладонь к его щеке.

— Мне очень жаль, Гидеон.

Он хотел отвести ее руку, но поймал себя на том, что вместо этого держится за нее. Уиннифред смотрела на него с такой добротой, с таким пониманием…

Каким сильным, невыносимо сильным было искушение утонуть в этих мягких янтарных глазах. Если б он не думал ни о чем, кроме этого, ни о чем, кроме ее красоты, то привлек бы ее ближе. Мог наклонить голову и накрыть ее теплый рот своим. На какое-то время он мог бы забыть обо всем, кроме нее.

Было бы проще, если б она возражала. Если б спорила.

Неимоверным усилием воли он отстранил ее руку от своего лица, мягко сжал и отпустил.

— Мне тоже жаль.

«Что же произошло в том сражении?»

«Что ты видел сегодня у моста?»

«Кого ты потерял?»

Вопросы один за другим проносились в голове Уиннифред, но она безжалостно отбрасывала их все. Она пришла в комнату к Гидеону, полная решимости узнать наконец, что же так мучает его, и узнала. Ему снится война и люди, которые сражались с ним рядом. Для одной ночи этого достаточно.

Время и труд, напомнила она себе.

И все равно она на секунду замешкалась, прежде чем повернуться и направиться к двери. От работы она никогда не увиливала, но вот ожидание всегда ей давалось нелегко.

— Уиннифред…

— Да?

Она обернулась и увидела, что Гидеон смотрит на нее твердым, немигающим взглядом.

— Спасибо, — мягко сказал он. — Вы тоже мне дороги.

Она тихо выдохнула, улыбнулась и вышла.

Сегодня она рискнула, проникнув в его комнату и в его тайну, но то, как запело ее сердце от этих нескольких простых слов, сказало ей, что риск того стоил.

 

Глава 23

На следующее утро Уиннифред вышла на ступеньки постоялого двора и обнаружила, что кареты и верховые готовы и ждут, а Гидеон сидит на маленькой каменной скамейке во дворе. Большая лохматая псина с хвостом-обрубком и висячими ушами каталась у его ног. Гидеон наклонился и почесал собаке живот.

— Вы не можете забрать его домой! — крикнула она, спускаясь к нему по ступенькам.

Он выпрямился и посмотрел на нее, прищурившись от солнца.

— Доброе утро, Уиннифред.

— Доброе утро. — Она села с ним рядом и потрепала собаку по голове, когда та встала и ткнулась носом ей в ноги. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Он криво улыбнулся:

— То же самое я хотел спросить у вас.

— Не так хорошо, как вчера утром. — Эйфория вернулась, но уже заметно уменьшилась. — Но без сомнения, лучше, чем будет сегодня днем.

— Мы будем часто останавливаться. Сколько пожелаете.

— Гм.

Между ними повисло короткое, молчание, пока Гидеон, дернув подбородком в сторону собаки, не сказал ни с того ни с сего:

— Как думаете, у него хвост не чешется?

Озадаченная Уиннифред посмотрела на него, потом на собаку.

— Он обрублен. Там особенно нечему доставлять беспокойство.

— Это-то я и имею в виду. — Он снова почесал пса, потом выпрямился. — У меня есть друг в Лондоне, Эндрю Сайкс. У него ампутирована рука. Он говорит, что болеть она больше не болит, но чешется так, что хоть на стенку лезь.

— Я и не представляла, что ампутация вызывает зуд, — отозвалась она, с готовностью поддерживая глупый разговор, чтобы Гидеон почувствовал себя лучше.

— Чешется та часть, которой нет, только чесать нечего.

— Та часть, которой нет? Как такое возможно?

— Понятия не имею.

— Какой ужас! — Она нахмурилась, глядя на собаку, и наклонилась, чтоб почесать ей хвост. — Я всегда чувствовала себя немного виноватой, зная, что из наших бычков делают волов. Теперь я чувствую себя ужасно. Хотя, учитывая физическое строение скота, думаю, они не смогли бы почесаться, даже если б им оставляли…

Он от души расхохотался.

— Будь я проклят, если вы не творите со мной чудеса, Уиннифред!

Никакой другой комплимент не мог бы доставить ей больше удовольствия. Она улыбнулась и решила, что ей наплевать, что ее замечание на самом деле вовсе не было шутливым.

— Всегда рада услужить.

Гидеон снова усмехнулся и потянулся за своей тростью.

— Как бы ни хотелось мне продолжить нашу во всех отношениях занимательную беседу, но нам пора ехать.

— Я схожу за Лилли. — Уиннифред вытерла руки о юбки своего лавандового платья и поднялась. Потом замешкалась и обернулась. — Гидеон… — Она заговорила прежде, чем успела себя остановить. — А что такое комеди лар… ларм…

— А… — Он поморщился и отвел глаза. — Comedie larmoyante. Это старая разновидность театральной постановки. Сентиментальная комедия.

— О! Ясно. — Она задумалась. — Это не так уж плохо. Однако в будущем вам лучше ограничивать свои оскорбления терминами, хорошо понятными тем, кому они предназначены.

Он, должно быть, услышал нотки веселья в ее голосе, потому что снова взглянул на нее и его губы дернулись.

— Зачем же?

— Дабы избежать риска нарваться на такое же отношение. — Она мило улыбнулась. — Мое знание физиологии домашнего скота довольно обширно. Вы же не хотите, чтоб вас назвали липпетом?

— А что такое липпет?

Слово, которое она только что придумала, но не собиралась признаваться в этом. Уиннифред загадочно улыбнулась, подмигнула и пошла прочь.

День в дороге прошел спокойно, как и последующие дни, но их путешествие в Лондон было длинным, и из-за постоянной борьбы с недомоганием Уиннифред с каждым днем уставала все больше. К утру последнего отрезка их пути она чувствовала себя так, словно путешествует уже полгода и болеет полжизни.

Усугубляло дело и то, что чем больше накапливалась усталость, тем труднее ей становилось не спать в дороге, а чем больше она спала, тем сильнее ее тошнило…

— Этому кошмару нет конца, — пробормотала она с закрытыми глазами.

Гидеон разбудил ее несколько минут назад, и после бесчисленных засыпаний у него на плече она уже даже не беспокоилась, что пускает на него слюни. Она слишком устала, чтобы это волновало ее.

Она слишком устала, чтобы в настоящий момент открыть глаза. Ей нужно, просто необходимо сделать это. С каждой секундой ожидания рос риск снова разболеться, но у нее просто не было сил. Сознание ее то погружалось в сон, то вновь выплывало из него, пока наконец она не уснула.

Ей приснилось, что она стоит в бальном зале, полном людей, только одета она не для бала. На ней брюки, что вполне разумно, так как она всегда надевает их, когда надо выполнить какую-то работу. А оттаскивать Клер от стола с закусками — та еще работенка. Другим гостям, похоже, не по нраву ее практичная одежда и ее коза. Они смеются, визжат и показывают на Уиннифред пальцами.

— Незачем кричать на меня.

— Что? — прозвучал голос Гидеона. — Уиннифред…

Она резко проснулась и могла бы повалиться вперед, если б Гидеон не схватил ее.

— Уиннифред! Что такое? Что случилось?

Его слова не доходили до нее. Ничто, в сущности, не доходило, за исключением осознания, что она уснула в одном мире, а проснулась в другом.

— Боже милостивый, где мы?

— Мы в Лондоне. Я же разбудил вас десять минут назад. Вы что, спали сидя?

— Да.

Она была слишком потрясена незнакомым видом, чтобы ее волновало, смеется Гидеон или ужасается.

Ее окружали дома. Они были тесно прижаты друг к другу и отделялись от улицы лишь тонкой лентой тротуара. Не было видно ни лужаек, ни деревьев, ни какой-либо иной зелени. Просто дом за домом, магазин за магазином.

И всюду люди, люди. Толпы людей входят и выходят из зданий, что-то кричат друг другу, смеются.

— Вам нужен полный день отдыха, — услышала она ворчание Гидеона.

— Что? Ой, нет, я чувствую себя нормально, правда. — Она не чувствовала себя нормально. Желудок скрутило в тугой узел из-за нервов и тошноты. — Долго я спала?

— Включая последние десять минут? Целых три часа.

— О Боже. — Просто чудо, что она не чувствует себя хуже. — Почему вы не разбудили меня раньше?

— По булыжным мостовым езда ровнее, — объяснил Гидеон. — Я хотел, чтоб вы подольше отдохнули. Уверены, что хорошо себя чувствуете?

— Да, конечно. Я просто потрясена, вот и все. Не могу поверить, что мы в Лондоне. Ох, Лилли, должно быть, в восторге. Интересно… — Она осеклась, принюхалась и сморщила нос. — Что… — Она снова понюхала. — Что это такое?

Гидеон тихо усмехнулся.

— Это, моя дорогая, благоухание цивилизации.

— Что ж, цивилизации не мешало бы помыться.

— Во многих смыслах. — Он вытащил из кармана носовой платок и вручил ей. — Дышите через него. Запах улучшится, когда мы достигнем Мейфэра, обещаю.

Уиннифред быстро обнаружила, что это правда. Через полчаса улицы начали расширяться. Лавчонки исчезли, дома стали больше и стояли дальше друг от друга. Наконец появились лужайки, деревья и цветы. И запах значительно улучшился. Людей тут было меньше. Хорошо одетые леди и джентльмены прогуливались по тротуарам группами — по двое-трое.

Что ж, будет не так уж трудно провести несколько недель в таком месте, как это, подумала она.

Карета начала замедлять ход, и на мгновение Уиннифред показалось, что они остановятся перед относительно большим домом с веселенькими зелеными ставнями на передних окнах, но они свернули в еще один мир.

Дома здесь не были относительно большими и веселенькими; они были огромными и устрашающими. И карета остановилась перед самым огромным и самым устрашающим из них всех — перед трехэтажным кирпичным особняком, который, казалось, занимал треть квартала.

— Ваша тетя живет здесь? — испуганно проблеяла Уиннифред.

Гидеон спрыгнул вниз, повернулся и помог ей спуститься.

— Вам не нравится?

Честно говоря, она не знала, что на это ответить. К счастью, появление из кареты Лилли избавило ее от необходимости отвечать.

Улыбаясь от уха до уха, Лилли чуть ли не вприпрыжку подбежала к Уиннифред и стиснула ее руки.

— Мы в Лондоне! Ты можешь в это поверить?

— Это и вправду кажется довольно фантастичным, — призналась Уиннифред.

— Это просто чудо! — воскликнула Лилли. Она взяла Уиннифред под руку и зашагала вслед за Гидеоном, когда он направился к дому. — Ну что ты думаешь, Фредди? Как тебе?

— Это не то, чего я ожидала, — уклончиво ответила Уиннифред. Совсем, совсем не то. Дом больше, парк обширнее — хотя в нем, как она с облегчением отметила, вроде бы нет павлинов, — и парадная дверь выглядит достаточно крепкой, чтобы выдержать натиск целой армии. Когда их впустили в дом, Уиннифред обнаружила, что холл такой большой, что мог бы вместить весь Мердок-Хаус, а может, еще и домик садовника.

Никогда раньше ей не доводилось видеть такого богатства. Даже деревенский помещичий дом, в котором она ребенком бывала с отцом, не мог сравниться по роскоши с лондонским домом леди Гвен.

Даже сама леди Гвен оказалась не такой, как ожидала Уиннифред. Пытаясь подавить свои страхи из-за предстоящего пребывания в чужом доме у чужого человека, она рисовала себе тетушку Гидеона как маленькую пышную женщину с круглыми пухлыми щеками и добродушным нравом. Казалось логичным предположить, что она должна быть добродушной, если согласилась поддержать двух совершенно незнакомых ей молодых женщин.

К несчастью, предположения Уиннифред оказались настолько далеки от истины, что она посмеялась бы над ними, если б была в состоянии смеяться.

Леди Гвен, спустившаяся по широкой лестнице в холл, обладала внешностью белокурой амазонки и осанкой и манерами королевы. Ростом она была, наверное, около шести футов, и хотя, по подсчетам Уиннифред, дюйма три ей добавляла тяжелая копна волос, заколотых высоко на макушке в густую массу колечек и локонов, все равно леди Гвен была невозможно высокой. И суровой. Она выглядела очень, очень суровой. Вот почему у Уиннифред не было ни малейшего желания смеяться.

Леди Гвен остановилась перед ними, царственным кивком головы ответила на их книксены и приветствие племянника и медленно обошла своих новых подопечных, оглядывая их так внимательно, как мистер Макгрегор оглядывал годовалого теленка.

Уиннифред бросила взгляд на Гидеона, но он был слишком занят беседой с дворецким. Уставшая, раздраженная и оскорбленная, она стиснула зубы, чтобы смолчать и не ответить таким же дерзким взглядом, пока леди Гвен завершала свой осмотр.

— Что ж, они определенно не юные мисс, не так ли? — Леди Гвен быстро одобрительно кивнула. — И слава Богу. Нет ничего хуже глупых хихикающих вчерашних школьниц, которые выскакивают замуж, даже не успев как следует оглядеться.

Она шагнула чуть ближе к Лилли.

— Волосы не по моде темные, но остальное, осмелюсь сказать, более чем приемлемо. Вам повезло с глазами, мисс Айлстоун. Такой оттенок голубого увидишь не часто.

— Спасибо, миледи.

Леди Гвен хмыкнула вместо ответа и перевела свой острый взгляд на Уиннифред.

— Эта выглядит зеленой.

Гидеон оглянулся через плечо.

— Уиннифред? Разве я не говорил, что это ее первый сезон?

— Не неопытной, фигляр ты этакий. Зеленой.

Он вскинул темную бровь.

— Ну разумеется, зеленой. А я о чем?

— Полагаю, она имеет в виду больной, — сообщила ему Уиннифред и тут же пожалела, что разжала зубы, потому что теперь, позволив себе заговорить, уже не могла остановиться. Она обратила надменное лицо к леди Гвен. — У меня есть уши, рот, и я неплохо понимаю по-английски, миледи. Буду благодарна, если вы не станете говорить обо мне так, будто я глухая, немая и безмозглая.

Лилли ахнула:

— Уиннифред!

— Ха! А девчонка с характером! — К изумлению Уиннифред, леди Гвен снова одобрительно кивнула. Потом, что было уже не так удивительно, сузила глаза. — Смотри только, не путай его с нахальством, дитя.

Гидеон шагнул вперед и улыбнулся:

— Такого рода нахальство, в результате которого дочь маркиза выходит замуж за простого баронета вместо выбранного для нее виконта?

— То было не нахальство, — фыркнула леди Гвен. — То была мудрость, которая всегда в чести.

Гидеон лишь подмигнул в ответ на сердитый взгляд леди Гвен.

— Помилосердствуйте, тетя. Путешествие было утомительным. Уиннифред нужно отдохнуть.

— Мисс Блайт, — с нажимом сказала леди Гвен, дабы показать свое неудовольствие фамильярностью Гидеона, — незамедлительно проводят в ее покои.

— Отлично. — Гидеон хлопнул перчатками по ноге. — Тогда, если дамам больше ничего не нужно, я откланяюсь.

— Куда ты собрался? — строго спросила леди Гвен.

— Домой.

— А когда вернешься?

— Естественно, я в вашем распоряжении, — небрежно отозвался Гидеон. — Когда понадоблюсь, пришлите за мной одного из ваших лакеев.

— Пустая трата времени и сил. Ты останешься здесь.

Если б это не было непростительной грубостью, Уиннифред рассмеялась бы при виде перепуганного выражения на лице Гидеона.

— Да нет же.

— Хочешь, чтобы высший свет сказал, что лорду Гидеону Хаверстону так мало дела до его подопечных, что ему невыносимо жить с ними под одной крышей?

— Они — подопечные моего брата, — возразил Гидеон.

— Я не являюсь ничьей подопечной, — напомнила Лилли.

— А я определенно не желаю ею быть, — проворчала Уиннифред.

Леди Гвен оставила без внимания все три замечания.

— Вели своему камердинеру привезти… У тебя нет камердинера, да? Я все время забываю про твою склонность жить дикарем.

— Дом в Мейфэре и поденщица едва ли…

— Не важно, кто-нибудь из моих слуг сможет привезти все, что тебе нужно.

— Как великодушно с вашей стороны, — насмешливо протянул Гидеон. — Тетя…

— Значит, решено. — Она жестом подозвала служанок. — Ребекка и Сара проводят дам в их комнаты.

 

Глава 24

Уиннифред последовала за Лилли и служанками наверх, но голова ее была как в тумане. Краем сознания она отметила дорогой ковер под ногами, портреты в замысловатых рамах на стенах и показавшееся бесконечным количество дверей и коридоров, но невозможно было сосредоточиться на чем-то, кроме растущего кома тревоги в животе.

Дом слишком велик. Тут слишком много слуг. Она уже забыла имена тех служанок, за которыми шла. Леди Гвен ненавидит ее. Не стоило ей соглашаться ехать в Лондон.

— У вас Голубая комната, мисс.

— Что?

Уиннифред заморгала и только теперь заметила, что они остановились.

Лилли сочувственно потрепала ее по руке.

— Ты выглядишь измотанной, дорогая.

— Если честно, я чувствую себя ужасно, Лилли…

— Отдохни. — Лилли чмокнула ее в щеку. — Моя комната чуть дальше по коридору.

Уиннифред кивнула и облегченно вздохнула. Она опасалась, что их могут поместить в разных крыльях. Но малая крупица уверенности быстро растаяла, когда она увидела, как Лилли уходит с одной из служанок! «Чуть дальше» оказалось довольно далеко, ведь коридор длинный-предлинный.

— Мисс! Не желаете?..

— Гм? — Уиннифред повернулась и увидела, что другая служанка придерживает для нее дверь. — О, конечно. Спасибо.

Уиннифред робко улыбнулась служанке и шагнула через порог в самую огромную, самую роскошно обставленную и самую… голубую комнату из всех, что она когда- либо видела.

— Боже милостивый!..

— Развести огонь?

Уиннифред рассеянно кивнула. Она была потрясена размером и цветом комнаты. Все было голубым: полог над необъятной кроватью, диванчик и пара кресел перед камином, портьеры на высоких окнах, даже ярды и ярды ковра… необычайно роскошного и очень дорогого на вид ковра.

Она бы еще поразмышляла над этой путающей неизбежностью, но краем глаза заметила в коридоре какое-то движение. Повернувшись, увидела, как Гидеон остановился перед открытой дверью. Бросив взгляд по сторонам, он сунул голову в дверь.

— Ну, как вам комната, Уиннифред?

— Огромная, — только и сказала она.

— И голубая, — добавил он, глубокомысленно кивнув. — Я всегда считал, что эта комната слишком голубая.

— Быть может… быть может, я могла бы…

Вернуться в Мердок-Хаус. Ох, но даже от одной лишь мысли о том, чтобы забраться в карету, желудок ее скрутило.

— Хотите другую комнату? — подсказал Гидеон.

Да.

— Нет, конечно же. Ваша тетя очень щедра, просто… комната такая большая.

— Средняя для дома таких размеров.

— Громадная. Посмотрите, сколько тут места. — Уиннифред развела руки и тихонько хихикнула. — Для чего столько? Первая обитательница что, занималась тут акробатикой?

Служанка шуровала кочергой, ударяя ею о металлическую решетку.

Уиннифред уронила руки, внезапно осознав, что можно было заключить из ее замечания.

— Прошу прощения. Я не имела в виду…

Она осеклась, почувствовав, как краска заливает щеки, надеясь, что служанка увидит только ее смущение, а не готовый сорваться смех.

Но смешок все-таки сорвался, а за ним еще один. Уиннифред зажала рот ладонью, злясь на себя. Черт побери, что это с ней? Одно дело болтать глупости в таверне, в присутствии одного Гидеона, и совсем другое — делать это в доме его тети, перед служанкой.

Гидеон шагнул в комнату.

— Ребекка, полагаю, огонь в гостиной требует внимания.

— Да, милорд.

Уиннифред с растущей тревогой смотрела, как Ребекка открыла дверь, которая, как она предположила, ведет в гардеробную. Фредди опустила руку. Ей не хотелось, чтобы Гидеон знал, как ужасно она себя чувствует, как потрясена и подавлена. Но…

— Дело совсем не в комнате. Ох, я знала… знала, что ничего не выйдет.

— О чем вы говорите? — мягко спросил Гидеон.

— Об этом. — Она развела руки, указывая на все, что ее окружает. — Обо мне. В Лондоне. Это была плохая идея. Мы пробыли здесь меньше часа, а я уже повздорила с вашей тетей, отпустила вульгарную шутку и засмеялась над ней. Не стоило мне приезжать.

— Сядьте, Уиннифред.

— Не хочу я садиться. Насиделась в дороге.

— Вы перевозбуждены.

Она презрительно сморщила нос.

— Перевозбуждаются маленькие дети и глупые леди.

— А также умные барышни, которые провели много дней в дороге и боролись с болезнью.

— Я… — Ей ужасно не хотелось признавать, что он прав. — Я не в себе, это правда. Но не думаю, что смогу уснуть, Гидеон. В дороге я очень устала, но сейчас слишком… — Она поискала подходящее слово, но в голове все смешалось. — Слишком бодра… — Вот лучшее, что она смогла придумать.

— Вам не обязательно спать. Просто ложитесь и ненадолго закройте глаза… на часок.

— Просто лежать? Целый час?

— Я расскажу вам какую-нибудь историю, чтоб время прошло быстрее.

Это было бы не так уж плохо, подумала Уиннифред, лежать и слушать Гидеона. А может, и нет. Она взглянула на открытую дверь комнаты, затем вытянула шею, чтобы заглянуть в гостиную.

— А разве вам можно находиться здесь?

Он пожал плечами:

— Дверь открыта, вон там Ребекка, а вам нездоровится, и до возвращения своего брата я, в сущности, являюсь вашим опекуном.

Уиннифред устремила на него нежный взгляд.

— Но можно ли вам находиться здесь?

— Пожалуй, нет, но тетушка в оранжерее, а Ребекка не сплетница. Ну же! — Гидеон взял ее за руку и подвел к кровати. — Садитесь!

Она села на край кровати и чуть не подскочила, когда Гидеон опустился перед ней на колени и начал расшнуровывать ей ботинки.

— Не надо. Я сама…

Уиннифред потянула ногу, но он схватил ее за лодыжку и притянул назад.

— Сидите тихо. И хватит спорить.

— Я не…

Уиннифред сжала губы, чтобы удержаться от возражений. Когда его пальцы коснулись голой кожи над ботинком, она еще крепче сжала губы, чтобы не дрожали.

Он стащил один ботинок, затем второй.

— Ну вот. А теперь быстро в кровать.

Она сдержала вздох, но не могла сказать — от разочарования или от облегчения, что все закончилось. И дабы скрыть свое замешательство, повозилась чуть дольше необходимого, поправляя подушки, после чего легла и сложила на груди руки.

— Какую историю вы собираетесь…

— Историю по своему выбору, — прервал ее Гидеон. Он придвинул к кровати маленький стул. — И чтоб никаких комментариев. Это рассказ, а не разговор.

Уиннифред закрыла глаза и усмехнулась:

— Слушаюсь, капитан.

— Мы понимаем друг друга. Ну а теперь… как вам понравится история о том, как леди Гвен ослушалась своих родителей и вышла замуж за простого баронета?

— О, замечательно:

— Никаких комментариев, — напомнил ей Гидеон. — История такова… Моя тетя в возрасте шести лет была обещана виконту Уонроу. Это был маленький толстый тип с деспотичными замашками и склонностью присвистывать на звуке «с». Представьте пухлого, шепелявого Наполеона… прекратите смеяться, — пожурил он. — Вы должны отдыхать.

Она закусила губу и кивнула.

— Немудрено, что взрослеющую леди Гвен все меньше и меньше приводила в восторг идея стать леди Уонроу. Она попросила освободить ее от обязательства, в чем ей было категорически отказано и ее семьей, и Уонроу. Он был решительно настроен жениться на ней и грозился погубить ее доброе имя, если она попытается нарушить договор.

— А он мог это сделать?

— Не важно. Отдыхайте. — Он дождался ее следующего кивка, прежде чем продолжить: — Ну, вы, должно быть, заметили, что моя тетя необычайно высокая.

— Заметила.

— Ш-ш-ш… — На этот раз он подождал, когда она перестанет хихикать. — Чего вы не знаете, так это что она была неестественно умной для своего возраста и терпеливой. Очень, очень терпеливой. Начиная с шестнадцати лет она начала подкладывать что-нибудь в туфли всякий раз, когда Уонроу являлся с визитом. Поначалу что-то маленькое, потом все больше и больше. Когда ничего больше подложить было уже невозможно, она тайком заплатила сапожнику, чтобы он делал каблуки ее туфель повыше. К восемнадцати годам она возвышалась над Уонроу почти на фут. Мне говорили, что зрелище было весьма комичным. И все это время она поощряла ухаживания джентльмена, который ей нравился, — неизвестного, относительно бедного баронета без связей, зато приемлемого роста.

— Откуда вам это известно?

— Тоже не важно. Результат ее усилий — вот что имеет значение. Уонроу разорвал помолвку — по меркам Хаверстонов, скандал грандиознейший. Разрыв с виконтом может заклеймить девушку как неподходящую для брака, а в глазах Хаверстонов незамужняя леди — бесполезная обуза.

— Как ужасно.

— Прекратите болтать. Тетушке это было только на руку. Когда юный баронет пришел просить ее руки — и немалого приданого, — не в состоянии ничего предложить взамен, кроме своего низкого титула, моя семья с радостью ухватилась за его предложение.

— Как замечательно.

— Ш-ш-ш… Медовый месяц они провели на континенте. Вначале в Испании. Тетя до сих пор говорит о побережье. Золотые пески и непредсказуемые воды. Солнце там ярче, по крайней мере так утверждает она. Потом они отправились в Италию…

Сознание Уиннифред затуманилось, когда Гидеон начал описывать путешествие леди Гвен и ее баронета. Руки и ноги налились приятной тяжестью. Вскоре голос Гидеона превратился в низкое, далекое, успокаивающее бормотание. Она лишь смутно ощутила, как он поднялся со стула, как теплое одеяло укрыло ее, и услышала тихий шепот у изножья кровати.

— Мне помочь ей переодеться, милорд?

— Нет, пусть спит.

И затем Уиннифред погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Она и вправду почувствовала себя лучше после долгого сна — чересчур долгого, как оказалось. Когда она поднялась, часы показывали половину восьмого. Но как отдых улучшил ее физическое состояние, так визит в покои Лилли поднял ей настроение. Уиннифред обнаружила подругу бодрствующей и сидящей на краю зеленой кровати в решительно Зеленой комнате.

— Боже милостивый. — Уиннифред рассмеялась и закрыла за собой дверь. — Эта комната!

— Необычная, правда?

И это еще мягко сказано.

— Они все такие, как ты думаешь?

— Полагаю, да.

— Но количество цветов не бесконечно. — Интересно, если зеленый и голубой уже заняты, какого же цвета комната Гидеона?

— Что ты находишь таким забавным? — вопросила Лилли.

— Я представляю лорда Гидеона купающимся в море розового.

— Да, это и вправду интересная картина, — согласилась Лилли, наклонив голову чуть вправо.

Уиннифред рассмеялась и села рядом с подругой на кровать.

— Полагаю, ты довольна своей комнатой?

— О да. Взгляни. — Лилли указала на толстую веревку, свисающую с потолка рядом с кроватью. — Это сонетка. Саре потребовалось двадцать три секунды, чтобы ответить.

— Двадцать три?

— Я сосчитала.

— Не может быть. — Но Уиннифред видела по выражению лица Лилли, что так оно и было. — Зачем ты ее звала?

— Главным образом чтобы проверить, работает ли сонетка, — хихикнув, призналась Лилли. — Но я попросила ее принести чашку чаю. И смотри… — Она соскочила с кровати и распахнула двери в свою гостиную. — Она больше нашей общей гостиной. О, и… — Лилли практически проскакала через комнату и раздвинула портьеры. — Парк. Ну, сейчас слишком темно и не видно, но это настоящий парк, полный цветов, и никаких тебе грядок с овощами.

По какой-то причине Уиннифред почувствовала потребность защитить их огород в Мердок-Хаусе.

— Некоторые овощи тоже цветут.

Лилли будто и не слушала ее.

— Он просто прекрасен. Настоящее чудо. Не могу поверить, что мы наконец здесь.

Вот почему, с расцветающей улыбкой подумала Уиннифред, она приехала в Лондон. Чтобы увидеть, как подруга светится от восторга и радости.

И, следует признаться, мысль о действующей сонетке у нее в комнате была интригующей. Уиннифред задумчиво взглянула на Лилли.

— А я могу попросить шоколада, как думаешь?

— Ты можешь просить все, чего твоя душа пожелает, Фредди. Ты гостья.

Уиннифред заморгала. Гостья. Не помеха, не обуза, а гостья. Странно, что она до сих пор о себе так не думала.

— Да, наверное, — тихо вымолвила она.

Эта мысль пришлась ей по душе… до тех пор, пока она не осознала, что гостью могут вышвырнуть из дома так же быстро, как и помеху. Она встала рядом с Лилли у окна и потрогала портьеру.

— Как тебе леди Гвен?

Лилли пожала плечами:

— Довольно внушительная. Но она не показалась мне недоброй.

— Она смотрела на нас, как на домашний скот.

— У нее не было намерения оскорбить, — непринужденно отозвалась Лилли.

— Почему ты так уверена?

— Да потому что у такой женщины, как леди Гвен, есть дела поважнее, чем приглашать из Шотландии двух неизвестных девиц только для того, чтоб оскорбить их.

Это кажется разумным, но…

— А не может для нее это быть всего лишь забавным развлечением?

Лилли улыбнулась:

— Дай ей шанс, Фредди.

Уиннифред уже и сама так решила, но только потому, что леди Гвен — тетя Гидеона. И потому что она не может не восхищаться тем, как леди Гвен перехитрила лорда Уонроу.

— Я дам ей шанс, — согласилась Уиннифред, — надеюсь только, что она окажет мне такую же любезность.

— Она ценит твой характер, — напомнила ей Лилли.

— Это верно. А я ценю ее. Не так плохо для начала. Может, со временем…

Уиннифред замолчала, прерванная громким урчанием у нее в животе.

— О Бог мой, — рассмеялась Лилли.

— Похоже, ко мне вернулся аппетит. — Уиннифред потерла ладонью живот. — Долго еще до обеда?

— Еще час, но я не так давно видела в коридоре Гидеона, и он сказал, что ты будешь обедать у себя в комнате. И завтракать завтра утром тоже.

— Чего это ради?

— Ради выздоровления. Он сказал, что ты не спустишься вниз, пока окончательно не поправишься. — Лилли слегка нахмурилась, вспоминая. — И он был в этом весьма непреклонен.

— Это нелепо. Он не может сослать меня, как какую-то…

— Ты бы предпочла спуститься к обеду?

Уиннифред открыла рот. Потом закрыла его и покачала головой.

— Так я и думала. — Лилли взяла подругу под руку. — Идем, добудем тебе что-нибудь поесть. Хочу испробовать сонетку в твоей комнате.

 

Глава 25

Прошло почти два дня, прежде чем Уиннифред снова почувствовала себя здоровой. Ну, на самом деле полтора дня, но она притворялась из страха сидеть за одним столом с леди Гвен.

Фредди, может, и дольше помедлила бы, но, просидев полтора дня в четырех стенах своей комнаты, не в состоянии выйти никуда, кроме покоев Лилли, она уже просто умирала от скуки.

А еще Уиннифред ужасно скучала по Гидеону. Она не видела его с тех пор, как он рассказывал ей историю про леди Гвен и ее баронета. По словам Лилли, он часто справлялся о ее состоянии, но больше не приходил к Фредди в комнату.

Она очень надеялась увидеть его за завтраком в то утро, пусть даже это означало необходимость делить трапезу с леди Гвен. Умывшись и одевшись, она спустилась в столовую и обнаружила леди Гвен, в одиночестве сидящую за длинным столом. Стол, не могла не заметить Уиннифред, не был накрыт, не считая тарелки леди Гвен. От длинного буфета у дальней стены исходил соблазнительный запах яиц, мяса и свежего хлеба.

Ох, черт побери.

Лилли говорила ей, что в некоторых домах так заведено, но, хоть убей, Уиннифред не могла вспомнить, должна ли она сама накладывать себе на тарелку или надо ждать, когда это сделает кто-то другой.

Она замешкалась в дверях и только решила потихоньку улизнуть наверх, к Лилли, как леди Гвен подняла глаза от тарелки.

— Мисс Блайт. Вы выглядите гораздо лучше. — Она отложила вилку и окинула Уиннифред внимательным взглядом. — Действительно, намного лучше. Жаль, что у вас веснушки, но в целом вы, похоже, выглядите вполне приемлемо.

Уиннифред была слишком поглощена попытками решить, каким должен быть ее следующий шаг, чтобы обратить внимание на весьма прохладный комплимент.

— Спасибо… я…

Леди Гвен взглянула в сторону буфета.

— A-а… Можете этим утром обслужить себя сами или попросите слугу. В будущем, если джентльмен предложит вам принести тарелку, вы можете согласиться.

Уиннифред заморгала от того, как легко и непринужденно леди Гвен объяснила то, что для нее, без сомнения, является очень простым делом.

— О! Благодарю вас.

Леди Гвен вскинула бровь.

— Вы, кажется, потрясены, мисс Блайт. Неужели вы полагали, что лорд Гидеон не сообщил мне о состоянии, в котором нашел вас? — Она опустила бровь и с явным недовольством поджала губы. — Какой позор!

Манеры манерами, но Уиннифред не могла этого так оставить.

— Нет ничего позорного в том, что мы с…

— Не поднимай перышки, дитя. Я имею в виду поведение лорда Энгели, а не ваше. Бросить двух юных леди на произвол судьбы — это непростительно. — Она снова поджала губы. — Мой брат всегда был невежей.

Ох, лучше б она оставалась в своей комнате подольше… желательно до осени.

— Прошу прощения за предположение.

— Не страшно. — Глаза ее скользнули поверх плеча Уиннифред. — О мисс Айлстоун, ваш выбор времени безупречен… как и ваш туалет. Прелестный оттенок зеленого, моя дорогая. Надеюсь вскоре увидеть его на вас в платье более модного фасона. А сейчас покажите мисс Блайт, как правильно обслужить себя, и присаживайтесь. Нам надо многое обсудить относительно ваших выходов. Полагаю, бал леди Паулер на следующей неделе как раз то, что нужно.

Как убедилась Уиннифред, подготовка, требуемая для бала, который был «как раз тем, что нужно», оказалась точно такой же, как и подготовка ко всему лондонскому сезону, но с двумя существенными исключениями. Во- первых, на этот раз Лилли была уже не наставницей, а ученицей. Эту роль она исполняла с уверенностью. Не было такого танца, который она не могла бы освоить, имени, которое она не могла бы запомнить, французской фразы, которая легко и непринужденно не слетала бы с ее языка.

Уроки Уиннифред, с другой стороны, продвигались точно так же, как и в Шотландии. Она проливала чай, забывала, кем является жена второго сына графа — леди или миссис, и приводила в отчаяние учителя танцев, своими движениями напоминая марионетку под мухой. С каждой ошибкой, с каждым неверным шагом она все больше ощущала себя не в своей тарелке. С каждым скомканным уроком росла ее тревога, что предстоящий бал станет для нее полнейшим крахом.

Еще одним ударом по ее уверенности явилось то, что Гидеон стал регулярным свидетелем ее промахов, и его присутствие стало вторым отличием шотландских приготовлений от лондонских. Леди Гвен настояла на том, чтобы он играл активную роль в обучении своих подопечных — ответственность, которую он переносил с разной степенью энтузиазма. Ему удавалось, сославшись на хромоту, исчезать, когда приходил учитель танцев, и Уиннифред заметила, что он клевал носом, когда леди Гвен читала из «Книги пэров» Дебретга. Но на следующий день он, похоже, с удовольствием сопровождал их на Бонд- стрит и, к смущению Уиннифред, проявлял чрезмерный интерес к выбору ее нового гардероба, зайдя так далеко, что даже неоднократно отвергал выбор, сделанный его тетей. В сущности, не прошло и получаса, как они вошли в магазин модистки, а он уже просматривал модные иллюстрации и сам выбирал платья.

К еще большему удивлению Уиннифред, леди Гвен без возражений соглашалась с большинством его замечаний.

— Мне нравится твой выбор, — прокомментировала леди Гвен, когда они с Лилли просматривали иллюстрации. — Ты удивляешь меня, племянник. Не думала, что ты знаток женской моды.

Такое заявление как будто даже оскорбило Гидеона.

— Я не знаток. Просто использую здравый смысл, вот и все. А вам нравится, Уиннифред?

Как бы ни было приятно Уиннифред, что он спросил, ее полнейшее невежество в отношении моды не оставляло иного критерия судить о платьях, кроме мягкости ткани. Она погладила несколько рулонов, отложенных для нее.

— Да. Они чудесные.

Лилли мягко подтолкнула к ней иллюстрации.

— Ты должна взглянуть на рисунки, прежде чем принимать решение, Уиннифред.

— Не вижу смысла, — призналась Уиннифред. — Вы втроем куда лучше меня подготовлены к выбору новых туалетов.

Леди Гвен кивнула:

— Я аплодирую здравому смыслу, с которым вы полагаетесь на более опытных людей, мисс Блайт.

Этот маленький комплимент слегка приободрил Уиннифред. Похвала от леди Гвен — редкая вещь, во всяком случае, адресованная ей, и хотя мнение надменных, критичных леди не то, из-за чего ей хотелось бы переживать, она все же поймала себя на том, что против воли ищет одобрения тети Гидеона.

— Спасибо, миледи.

— Однако, — продолжала леди Гвен, — негоже вам так мало разбираться в моде. Это распространенная тема разговора. — Она велела Уиннифред подойти ближе. — Подите сюда, дитя. Гидеон объяснит вам причины своего выбора, а мы с мисс Айлстоун пока выберем ткань для ее нового гардероба.

Гидеон резко поднял голову от иллюстрации, которую разглядывал.

— Объяснить?

— Да, племянник. Объяснить. Идемте, мисс Айлстоун.

— Я… — Гидеон взглянул на Уиннифред, на удаляющуюся спину тетушки, потом опять на Уиннифред. — Ну…

Она помогла бы ему, если б знала как. Наверное, лорд Гидеон Хаверстон в таком комичном замешательстве — зрелище редкое и очаровательное.

Он кашлянул раз, другой и указал на иллюстрации.

— Ну, бледные цвета, разумеется, de rigueur для молодых незамужних леди.

Она была относительно уверена, что знает, что означает de rigueur.

— Разумеется.

— И… э… высокая… — он взмахнул рукой где-то в районе женской груди, — высокая талия также de rigueur.

— В самом деле?

Он метнул в Уиннифред быстрый угрожающий взгляд, который заставил ее подавить смешок.

— Ох, Бога ради, — прошептала она, — даже я это знаю.

— Первый раз, когда мы с вами встретились, вы были в брюках, — напомнил он ей.

— Но они не сделали меня слепой, — парировала она. — И у меня было платье, если помните.

— Да, было, но знаете ли вы, что делало это платье старомодным?

— Тот факт, что оно было грязно-бежевого цвета и имело на юбке несколько заплат?

Она прислонилась бедром к столу; вспомнила, что леди не опирается о мебель, и тут же снова выпрямилась.

— Нет, это делало его старым, — сказал Гидеон. — Покрой — вот что делало его старомодным. Талия была слишком высокой. Строгая приверженность классическому стилю в последние годы смягчилась. Талии в наши дни стали ниже.

— Понятно. — Он выглядел ужасно гордым собой за то, что нашелся что сказать. Она подозревала, что это единственное, что он знает. — Так вы это ищете в этих платьях? Модную линию талии?

— Ну, это и… — Он задумчиво нахмурится. — И определенные детали, которые бы исключительно подошли вам. Видите вот это? В Шотландии я купил вам платье того же оттенка персикового. По опыту знаю, что оно подчеркивает нежный румянец ваших щек, не выделяя веснушки.

Она зарделась от удовольствия при упоминании «нежного румянца» и состроила гримасу, чтобы скрыть это.

— Ох, уж эти веснушки.

— В веснушках нет ничего плохого.

— Тогда почему мы беспокоимся о том, чтобы они не выделялись?

— Потому что это дело вкуса, а… а о вкусах не спорят. — Он улыбнулся. — Вот и все.

— Гм-гм. — Она постучала пальчиком по одной из иллюстраций. — Вы представления не имеете, почему выбрали эти платья, верно?

— Разумеется, имею. Я выбрал их, потому что они вам идут. — Он подтащил небольшую стопку иллюстраций с конца стола и показал ей бледно-голубое платье с кружевом и лентами и чем-то очень большим, странным, приделанным сзади. Оно походило на плохо завязанный бант.

— Вот бальное платье, на котором настояла леди Гвен.

— О, какое сложное.

— Вот именно. А вы не сложная. Вы простая.

— Простая, — сухо повторила она. — Следует ли мне предположить, что вы не будете наставлять меня в искусстве говорить комплименты?

— Вижу, вас до сих пор не научили, как их принимать. Простота может быть замечательным качеством.

— Как навоз на грядке с репой.

— Намек понят, — с кривой ухмылкой отозвался он. — Позвольте мне попробовать объяснить иначе. Вы, Уиннифред Блайт, настоящая. Неподдельная. Безо всяких хитростей и уловок. Разговор с вами не требует недомолвок или поисков скрытого смысла. Дружить с вами легко. Вот что я имею в виду под простотой. Эти… — Он указал на иллюстрации. — Эти слои рюшей, кружев и замысловатые узоры, они для леди, которая скрывает свою сущность. Не для вас.

Это была такая замечательная речь, что у нее не хватило духу указать, как много она скрывает, пытаясь быть светской леди, как и не хватило духу задаться вопросом, понимает ли он это.

— Спасибо, — пробормотала она и, боясь, что ее румянец будет замечен не только Гидеоном, быстро сменила тему. — А что, бальное платье действительно так плохо?

— Нет, — заверил он ее, — иначе я возражал бы решительнее. Это очень модное платье. Человеку не вредно время от времени расширять свои вкусы.

— Это правда. — Она задумчиво склонила голову набок, разглядывая иллюстрацию. — Этот оттенок голубого очень красивый.

— Полагаю, ваше будет розовым.

— О! Что ж, уверена, леди Гвен знает, что делает. И вы тоже, но должна сказать, ничто из этого не поможет мне обсуждать моду хотя бы с маломальским знанием дела.

— Вы обладаете чувством цвета и ощущением качества ткани. Ограничьте свой вклад этим, а когда будете сомневаться, упоминайте, что ваши наряды от мадам Файетт. На других дам это произведет нужное впечатление.

Звук тихого смеха Лилли помешал Уиннифред ответить. Она повернула голову и увидела, как леди Гвен улыбнулась и одобрительно кивнула на что-то сказанное Лилли.

— Она так счастлива. Я имею в виду Лилли, — добавила Уиннифред, поворачиваясь к Гидеону. — За это я должна благодарить вас.

— Стало быть, мои внутренние органы останутся при мне?

Она задумалась над этим и над предстоящими неделями балов и званых обедов.

— Давайте посмотрим, как пойдет дело на балу леди Паулер.

Его губы изогнулись в улыбке, но не насмешливой, а понимающей.

— Уверен, моя тетя была весьма осмотрительна в выборе приглашений, Уиннифред. Вам нечего бояться.

Уиннифред расправила плечи, возмущенная намеком.

— Может, я и нервничаю из-за предстоящего события, но я ничего не боюсь.

 

Глава 26

Четыре дня спустя, когда час бала у леди Паулер неотвратимо приблизился, Уиннифред, стоя одна посреди своей комнаты, призналась себе, что боится.

Да что там боится, она просто в ужасе.

До сих пор она не боялась, была слишком занята, чтобы бояться.

Она искупалась в воде с добавлением розового масла, при помощи служанки облачилась в свое розовое бальное платье и высидела длительный процесс закалывания волос в замысловатую прическу. Жаль, что этот процесс не оказался еще длиннее, потому что теперь ей не осталось ничего другого, кроме размышлений о том, как ужасно она нервничает.

Она подведет Лилли.

Она унизит себя.

Люди не дураки, они сразу поймут, что она не леди.

В попытке отвлечься она разглядывала свое отражение в овальном зеркале и после некоторых раздумий решила, что внешность ее по крайней мере приемлема. В сущности, она выглядит довольно хорошенькой. Конечно, с веснушками ничего не поделаешь. Да и кожа ее, несмотря на усилия Лилли на протяжении всех этих лет, слегка загорелая. Но приглушенный розовый шелк весьма ей к лицу, а низкий вырез исключительно подчеркивал ее прелести.

Уиннифред критически оглядела себя с головы до ног. Она никогда раньше не считала свои формы стоящими большого внимания. Но вот они, зашнурованные и приподнятые, чуть ли не вываливающиеся из лифа. Какое лицемерие, что ей запрещено признавать в обществе джентльмена то, что так явно и открыто демонстрируется для того же джентльмена.

«Взгляните, сэр, что вы об этом думаете? Я считаю, это самая превосходная грудь на балу».

Нервно хихикнув, она повернула голову, когда раздался тихий стук в дверь.

— Да. Войдите. — И оставайтесь, подумала Уиннифред. Она не хотела сидеть наедине со своими нервами.

Дверь приоткрылась, и Ребекка просунула голову в щель.

— Лорд Гидеон хотел бы переговорить с вами, мисс.

Ох, прекрасно.

— Конечно. Где он?

Вместо ответа Ребекка вошла в комнату, а следом за ней — Гидеон. Он вошел, увидел Уиннифред и остановился. Его взгляд медленно заскользил по ней сверху вниз, глаза задержались на низком вырезе. О более эффективном средстве отвлечения и мечтать было нельзя, и Уиннифред не была уверена, чего ей хочется больше — покраснеть, поманить его ближе или рассмеяться. Лицемерки или нет, но дамы света определенно знают, что делают.

Ребекка деликатно кашлянула.

— Развести огонь в гостиной, милорд?

— Гм? — Гидеон заморгал и медленно повернул голову, словно никак не мог сосредоточиться. — А, конечно. Огонь. Спасибо, Ребекка.

Когда он вновь посмотрел на Уиннифред, глаза его прояснились, а на губах играла улыбка.

— Похоже, я ошибался насчет платья. Вы выглядите изысканно.

— Благодарю вас. — Она изобразила быстрый, хорошо отрепетированный книксен. Затем, почувствовав, что от движения материал опустился ниже, подтянула лиф. — Оно весит целую тонну кирпичей.

— Могу себе представить. — Взгляд его проследовал за движением ее рук за мгновение до того, как резко вернуться к лицу. — А почему кирпичей?

Она перестала тянуть.

— Боюсь спросить, что вы имели в виду.

— Какая разница, кирпичей, камней или очень пушистых подушек? По определению они все весят одинаково.

— Мне абсолютно необходимо иметь на этот счет какое-то мнение?

Он печально покачал головой и, пройдя через комнату, встал перед ней.

— Вы демонстрируете прискорбное отсутствие любопытства.

— Что правда, то правда. И груз стыда за это с каждым днем давит все сильнее. Прямо как тонна пушистых подушек.

— Что ж. Надеюсь, вы не против добавить еще несколько унций? — Он бросил взгляд в гостиную и, увидев, что Ребекка занята, вытащил из кармана маленькую коробочку. — Я увидел это сегодня и подумал о вас.

Она посмотрела на коробочку и застонала. Не того рода отвлечение, которого она хотела.

— Гидеон, нет.

Последние четыре дня он каждый день покупал ей подарки — шляпки и браслеты, серьги и расшитые бисером тапочки. Иногда он присылал ей сразу несколько подарков.

— Вы не можете покупать мне такие вещи.

— Почему?

— Потому что это слишком и это неприлично. Даже я знаю, что джентльмену не дозволяется дарить леди украшения или предметы одежды. А леди не дозволяется принимать их.

— Для меня, как вашего опекуна в отсутствие моего брата, вполне приемлемо покупать вам все необходимое для лондонского сезона.

— Приемлемо, если вы платите за них, а не покупаете в качестве подарков.

— Не вижу разницы. — Он зажал трость под мышкой, чтобы открыть коробку.

— Но она есть. Ведь…

Уиннифред умолкла, глаза ее округлились при виде ожерелья из маленьких изящных жемчужин, заканчивающееся среднего размера бриллиантовой подвеской. Простое, элегантное, очень красивое и, несомненно, дорогущее. Уиннифред почувствовала, что ее решимость отклонить подарок ускользает.

— Ох, какая красота… Я не должна его принимать. Я не должна принимать от вас никаких подарков.

— Почему же тогда принимаете, если это так вас беспокоит?

— Потому что… — Она замялась, покусала губу. — Знаете ли вы, сколько овец я могу купить за это? И за гранатовый браслет? Благодаря этому Мердок-Хаус может пережить засуху… и я не могу отказаться.

Он склонил голову и тихо рассмеялся.

— Я не должна это брать, — пробормотала Уиннифред, глядя на коробочку в его руке. И все-таки взяла ее. — Но я не могу сказать «нет». Я смогла бы… не испытывала бы искушения, если б вы перестали предлагать. Что я должна сделать, чтобы убедить вас перестать?

Смех его стих, и когда он поднял голову, глаза были серьезными. Голос мягкий и пронизан грустью, причину которой Уиннифред не понимала.

— Считайте их само собой разумеющимися, — сказал он.

Она покачала головой.

— Что?

— Я хочу, чтоб вы считали их само собой разумеющимися. Хочу, чтоб вы были уверены в их существовании в своей жизни, как были уверены в существовании голода и холода в Шотландии. — Он постучал пальцем по краю коробки. — Я хочу дарить вам миленькие безделушки и хочу, чтоб вы видели в них миленькие безделушки — не непредвиденный доход, не его стоимость в пересчете на домашний скот и определенно не спасение от лишений, которые, как вы, похоже, считаете, ожидают вас в будущем.

— Вы хотите баловать меня?

— Да, хочу.

— А я хочу раздражаться на вас за это. Меня мучит совесть. — Уиннифред взглянула на ожерелье. — Но это было бы глупо.

— О чем, Уиннифред, я и толкую. Когда вы сможете отвергнуть дорогое украшение, не чувствуя себя глупо, тогда я и урежу свои привычки дарителя. — Он вынул ожерелье из коробочки и вручил Уиннифред трость. — Подержите-ка.

Не успела Уиннифред спросить, что он собирается делать, как Гидеон зашел ей за спину и протянул руки, чтобы надеть ожерелье на шею. Лишь краем сознания она отметила вес жемчуга на коже. Невозможно было думать ни о чем, кроме близости Гидеона. Она ощутила тепло его дыхания на волосах и легкое прикосновение запястий к плечам. Жар и головокружительное чувство предвкушения скопились в груди и растекались по телу волнами до тех пор, пока ей не стало казаться, что она вся пылает. Ей хотелось обернуться и поднять к нему лицо, но Ребекка все еще была в гостиной. Слишком скоро ожерелье было застегнуто, а Гидеон отступил.

— Идеально, — объявил он, когда Уиннифред повернулась. — Теперь это.

К ее изумлению, он вытащил из кармана еще одну коробку и показал пару сапфировых сережек.

— Еще украшения?

Не задумываясь, она потянулась, чтобы потрогать.

Гидеон отвел ее руку.

— Уже становимся жадными? Отличное начало. — Он захлопнул коробочку. — Но они не для вас.

— Не для меня? Но… — Она вскинула глаза и увидела в его взгляде уже знакомые лукавые искорки. — Для Лилли?

— Конечно. Хотите отдать их ей?

Уиннифред бы лучше поцеловала его, но альтернатива презентовать Лилли сапфиры не так уж плоха.

— Ну так идите, — предложил Гидеон, вручив ей коробку. — Я встречу вас внизу, когда будет пора ехать.

Гидеон смотрел вслед уходящей с сапфировыми серьгами в руке Уиннифред, как делал по дюжине раз в день всю последнюю неделю.

«Что, разрази меня гром, я творю?»

Ответ был всегда один и тот же. Он мучает себя.

Нет никакого иного объяснения, никакой иной благовидной причины, по которой он перестал бы так упорно избегать Уиннифред и даже начал искать ее общества.

Иначе почему он решительно не воспротивился, когда тетя настояла, чтобы он присутствовал на каждом уроке и принимал участие в каждой поездке по магазинам? Зачем бы еще он взялся лично отнести ожерелье ей в комнату, если не для того, чтобы увидеть Уиннифред, зная, что она не может ему принадлежать? И не было никакой необходимости ему самому выбирать для нее платья у модистки. Тетя и сама прекрасно справилась бы, а Уиннифред было все равно. И уж точно не было никакой необходимости каждый вечер сидеть в библиотеке в кресле с высокой спинкой просто потому, что Уиннифред всегда садится на зеленый диванчик, а из кресла с высокой спинкой лучше всего любоваться ее профилем.

Это было нелепо, и виной всему стала поездка из Шотландии. Он привык к тому, что может поговорить с ней в любое время, когда захочет, к ощущению тепла, когда она прижималась к его боку, и к возможности видеть каждую черточку ее лица, лишь слегка повернув голову. Он так привык, что она есть, что она рядом, что обнаружил, что не может прожить и дня, не увидев ее. Достаточно было всего нескольких часов, чтобы он начинал ощущать беспокойство и неудовлетворенность.

Те два дня, что Уиннифред провела в своей комнате, пока выздоравливала, были сущим адом. Еще один день, и он бы…

Он покачал головой и провел ладонью по лицу. Еще одного дня он бы не вынес.

В его поведении в отношении Уиннифред нет ничего неприличного. Следует признаться, несколько неприличных мыслей, касающихся Уиннифред, у него было, но нельзя же винить мужчину за парочку эротических грез.

Никакие его поступки не вредят ей. И не грозят его свободе от ответственности. Так что ничего страшного, если он смотрит. Мужчина имеет право смотреть. И время от времени дарить украшения. Уиннифред необходимо побаловать — семейство Энгели задолжало ей немножко внимания, — а джентльмен может дарить подарки леди, не беря на себя ответственности за нее. Слишком много подарков или неправильные подарки, и честь обязывает предложить брак, но к подопечным и их опекунам это не относится.

Ирония использования сомнительной роли опекуна как довода против его ответственности за Уиннифред — то, о чем Гидеон предпочитал не задумываться слишком глубоко.

Он предпочитал сосредоточиться на своих будущих планах. До конца сезона, до того, как ему придется отпустить Уиннифред, еще несколько месяцев, и если он настроен провести это время, терзая себя, так тому и быть. Он будет глазеть, будет покупать ей бриллианты и жемчуг и представлять ее только в них, и ни в чем больше. И будет делать это так часто, как ему, черт побери, нравится.

Он похлопал тростью по голенищу сапога, и медленная решительная улыбка озарила его лицо. Следующие несколько месяцев он проведет в муках, и разрази его гром, если он не будет наслаждаться каждой минутой этого времени.

— Не желаешь объяснить, что ты делаешь в покоях мисс Блайт, племянник?

Гидеон резко вскинул голову на звук тетиного голоса в дверях.

— Э… просто задумался. И уже ухожу.

— Не так быстро, пожалуйста.

Леди Гвен вошла в комнату под мягкий шелест золотистого шелка.

— В гостиной Ребекка, — объяснил Гидеон. — А Уиннифред с Лилли.

— Да. Я только что из покоев мисс Айлстоун, где мисс Блайт сообщила мне, что не заинтересована в поисках мужа в этом сезоне.

Он оставил без внимания ее явное неудовольствие тем, что он употребляет имена.

— Да, я знаю.

— Полагаю, по этой причине в своих письмах из Шотландии ты был так непреклонен в том, что не нужно устраивать приданое?

Он пожал плечами:

— Не вижу смысла делать ее мишенью для охотников за приданым.

— Но ведь есть еще мисс Айлстоун, которую надо выдать замуж, — напомнила она ему.

— В случае с мисс Айлстоун твои знания могут не понадобиться. — Он хотел продлить момент, поэтому медленно подался вперед и прошептал: — Она — Роуз Люсьена.

Всегда так прекрасно владеющая собой леди Гвен была заметно потрясена — редкое зрелище. И, вообще говоря, очень короткое. Глаза ее округлились, а рот изумленно приоткрылся, но лишь на мгновение.

— Боже милостивый. Он знает?

— Я отправил письмо в Италию. Но пока еще не получил ответа.

— Что ж… — Леди Гвен задумчиво склонила голову. — Возможно, Люсьен отправился куда-нибудь на поиски вашей мачехи и мог не получить письма.

— Мог. В любом случае рано или поздно он узнает. — Гидеон представил брата читающим письмо и улыбнулся. — Я рад за него.

— Я тоже, — отозвалась леди Гвен, а потом добавила: — И раздражена на тебя. Ты позволил мне считать, что мисс Блайт и мисс Айлстоун нуждаются в моей помощи.

— Но это так, — заверил он ее. — Всем нужна твоя помощь, тетушка. Англия была бы куда прекраснее, если б у англичан хватало здравого смысла прислушиваться к твоему мнению.

— Ой, чушь! — Она подозрительно воззрилась на него. — Какие еще секреты ты от меня скрываешь?

— От тебя — никаких. Но если уж мы заговорили о секретах — Уиннифред считает, что будет одна управлять Мердок-Хаусом, к тому же со строгими финансовыми ограничениями. Я был бы тебе благодарен, если б ты не разубеждала ее в этом.

— Хочешь, чтоб она боролась и терзалась?

— Я хочу дать ей то, чего она желает. А она желает работать, чтобы поднять имение. Ей доставляет огромное удовольствие видеть результаты своих трудов, и я не собираюсь лишать ее этого удовольствия, избавив от работы.

— Но ты намерен позаботиться, чтоб ее не постигла неудача, — догадалась тетя.

— Была отложена сумма в десять тысяч фунтов на случай, если она понадобится. — Он задумался. — Но она не понадобится.

— Такая вера в женщину? — тихо сказала леди Гвен.

— Я видел, на что она способна.

— Мне бы следовало устроить тебе нагоняй за то, что поощряешь свою подопечную в подобной глупости.

— Но ты этого не сделаешь, — догадался он, снисходительно улыбаясь, — потому что она тебе небезразлична, она тебе нравится.

Леди Гвен тихонько фыркнула.

— Ты приписываешь мне великодушие, которым я не обладаю. Я едва знаю девчонку. Это ты мне небезразличен. Это тебя я желаю видеть счастливым. Мисс Блайт для меня не более чем возможный путь к твоему счастью.

— Путь к моему счастью? Какая нелепость.

— Я уже давно не видела, чтоб ты так интересовался и так заботился о ком-то или о чем-то.

У него между лопаток возникло неприятное напряжение.

— Мои интересы и заботы не изменились.

— Можешь отрицать, если хочешь, но помни, что ты играешь в опасную игру, племянник. Мисс Блайт — незамужняя женщина, умная, упрямая, с несколько необычными идеями. — Она выпрямилась, словно удивившись собственным словам. — Что ж, пожалуй, ты прав. Пожалуй, она мне все же нравится.

 

Глава 27

По словам Лилли и леди Гвен, вечера леди Паулер не были ни самыми экстравагантными, ни самыми модными событиями лондонского сезона. Но для Уиннифред бал леди Паулер казался событием воистину грандиозным. Всюду, куда ни повернись, сияли шелка и драгоценности, хрустальные люстры и позолоченные канделябры. И еда, думала Уиннифред, угощаясь восхитительным клубничным пирожным, которое обнаружила на столе с закусками. Столько еды она за всю свою жизнь не видела. С галереи второго этажа доносились бодрые звуки рила, а гости внизу танцевали, смеялись и прохаживались по огромному залу в поисках друзей и новых знакомств.

Несмотря на свою нервозность, Уиннифред вынуждена была признать — не принимая во внимание вопиющее расточительство, — что все это довольно увлекательно. И они с Лилли последние полчаса только и делали, что глазели вокруг.

Уиннифред бросила быстрый взгляд через плечо, дабы убедиться, что никто не услышит, потом наклонилась к Лилли.

— Я проехала сотни миль не для того, чтоб лицезреть, как ты отвергаешь возможности потанцевать.

— Я не оставлю тебя здесь одну, — отозвалась Лилли, спокойно разглаживая рукой юбки своего бледно-голубого платья.

Как прелестно она сегодня выглядит, подумала Уиннифред. Настоящая красавица. И не один джентльмен заметил это.

— Леди Гвен не дальше чем в десяти шагах.

Уиннифред кивнула подбородком туда, где их дуэнья была вовлечена в разговор с группой дам ее возраста.

Лорд Паулер утащил Гидеона за карточный стол почти сразу же, как они приехали, но леди Гвен оставалась с ними дольше, представив их и устроив в тихом местечке на краю бального зала. С тех пор несколько джентльменов приглашали Лилли на танец. И Уиннифред видела, как она любезно отвергала каждое приглашение.

С ума можно сойти.

Она наклонилась чуть ближе.

— Клянусь тебе, Лилли, если ты не примешь следующее приглашение на танец, я устрою такую сцену, что леди Гвен не останется ничего другого, как нынче же ночью отослать нас назад в Шотландию.

— Ты этого не сделаешь.

Конечно, не сделает, но поскольку было просто необходимо убедить Лилли в обратном, Уиннифред доела пирожное, отряхнула руки и откинулась на стуле. Потом бросила на Лилли тот же внушительный взгляд, которым удостоила Гидеона, когда он грозился запереть ее в комнате в Мердок-Хаусе.

— Помнишь ту короткую песенку, которой я научилась в тюрьме?

Лилли приняла следующее предложение.

И, наблюдая, как подругу ведут в танцевальный круг, Уиннифред подумала, что, не считая того, что пришлось силой заставить Лилли развлекаться, и того короткого мига, когда они только вошли в бальный зал и когда она всерьез подумывала, не удрать ли назад, вечер протекает относительно неплохо. Насколько ей известно, она еще не совершила ни единой грубой ошибки в поведении. Правда, ее пылкое описание шотландской природы было встречено поднятием бровей юных леди, которые какое-то время сидели с ними. И наверное, ей не следовало рассказывать подробности своей болезни джентльменам, которые поинтересовались, как прошло путешествие в Лондон. Никто, однако, как будто не оскорбился и даже нисколько не заинтересовался ее мелкими промахами.

Какой глупостью было воображать, будто она станет центром внимания, что все гости до единого будут наблюдать за ней, скрупулезно оценивая каждое ее слово и жест.

Очевидно, в глазах общества она просто еще одна дамочка, приехавшая в город. Правда, связь с лордом Энгели сделала ее объектом слабого интереса, но ведь она не красавица, не наследница и даже не член семьи Хаверстон. Короче, она не из тех женщин, которым гарантировано пристальное внимание света.

Во второй раз в жизни Уиннифред порадовалась, что она принадлежит к тому сорту людей, которые не представляют для других никакого особенного интереса.

Уж лучше пусть тебя забудут, чем презирают, подумалось ей.

И куда лучше, что ее промахи не замечаются, чем если б они плохо отразились на дорогих ее сердцу людях. Все, что от нее требуется, — это воздерживаться от такого поведения, которое сочтут чудовищно неподобающим и на которое просто не смогут посмотреть сквозь пальцы — с чем она почти наверняка справится, — и у Лилли будет успешный сезон.

Уиннифред почувствовала, что улыбается, и улыбка ее стала еще шире, когда она заметила, что Гидеон покидает карточный стол.

«А когда его нет рядом, ты скучаешь по нему?»

Очевидно, скучает, даже когда он всего лишь в соседней комнате.

Ей хотелось покинуть свой уголок в бальном зале, чтобы пойти и рассказать ему о новых приятных мыслях по поводу своего пребывания в Лондоне, о том, как она заставила Лилли танцевать, и про все-все, что произошло с тех пор, как они в последний раз говорили.

Она решила, что еще ей хочется взять его лицо в ладони и притянуть темную голову для долгого чудесного поцелуя, потому что, ей-богу, если уж предаваться нелепым фантазиям, так пусть они будут приятными.

Позабавленная мысленной картинкой — зацелованный Гидеон, вынужденный выслушивать все мысли, пришедшие ей в голову за последние полчаса, — она терпеливо дождалась, когда он отыскал ее в толпе и подошел.

— Мисс Блайт, — низко поклонившись, сказал он, — могу я заинтересовать вас прогулкой по залу?

Она поднялась и приняла его руку.

— Пройтись было бы замечательно, милорд, благодарю вас.

Улыбаясь, Гидеон не спеша повел ее.

— Вы выглядите довольной.

— Ох, но я и вправду довольна. — Она в волнении сжала его руку. — Вы видели Лилли? Минуту назад она танцевала. К тому же я пробыла здесь уже почти час и еще никого не ошпарила, никого не оскорбила и ничего не пролила. Не могу вспомнить имя дамы в бронзовом платье рядом с пальмой в кадке, но она об этом не знает.

— Миссис Карлайл.

— А-а…

— Стало быть, вы не будете есть мое сердце сырым?

— Не сегодня! — весело отозвалась она.

И почти тут же задалась вопросом, не слишком ли поспешила. Среди группы дам, которые втянули Лилли в разговор после того, как она покинула танцевальный круг, раздалось хихиканье. Хихиканье — это всегда нехороший знак. Уиннифред потащила Гидеона поближе, но он придержал ее, не дав ринуться прямо на обидчиц.

— Имейте же веру в свою подругу, — посоветовал он и оттащил ее как раз на столько, чтобы слышать, не будучи замеченными.

— Весьма интересный выбор платья, мисс Айлстоун, — прочирикала одна из леди и улыбнулась своим подругам быстрой кошачьей улыбкой. — Этот стиль, должно быть, последний крик моды в сельской Шотландии, поскольку, клянусь, я никогда не видела ничего подобного.

Вскипев, Уиннифред шагнула вперед со смутным неблагоразумным намерением разбить ближайший цветочный горшок о голову нахалки.

Гидеон схватил ее за руку и встал так, чтобы никому не было видно, что он ее держит.

— Вера, Уиннифред.

Ясно сознавая, что происходит неподалеку, Лилли чуть заметно вздернула подбородок, премило улыбнулась и сочувственно потрепала леди по руке.

— Ну разумеется, не видели, мисс Дрейберн. Это творение мадам Файетт. А она несколько избирательна в выборе клиентов.

Хихиканье прекратилось. Мисс Дрейберн открыла рот, но не произнесла ничего, кроме шипения.

— Но не волнуйтесь, — продолжала Лилли, опустив руку. — Ведь мадам Файетг не услышит от ваших подруг об этом промахе. А теперь, с вашего позволения, я ангажирована на следующий танец.

Уиннифред наблюдала, как Лилли повернулась и упорхнула с самодовольной улыбкой на лице. Нет, не просто с самодовольной, а с ужасно довольной.

Гидеон отпустил ее руку.

— Ну, вы видели?

— Лилли наслаждалась этим, — прошептала Уиннифред.

— Вас это беспокоит?

— Нет, конечно же. Просто я… я боялась, что кто-то может обидеть ее. Никогда не думала, что ей это понравится.

— Ей понравилось одерживать верх, — поправил Гидеон. Глаза его отыскали Лилли. — Она в своей стихии. Ее место здесь.

Уиннифред хотелось сказать ему, что он ошибается. Место Лилли в Шотландии, с ней. Слова уже готовы были сорваться с языка, но она придержала их, прекрасно понимая, что это неправда. Мердок-Хаус последние двенадцать лет, может, и был домом Лилли, но она никогда по-настоящему ему не принадлежала. С каждым днем этой последней недели становилось все яснее, что мир Лилли — это Лондон.

— Я думаю… — Уиннифред сглотнула ком в горле и заставила себя высказать вслух страх, который до сих пор отказывалась признавать. — Думаю, она намерена остаться.

Гидеон взглянул на нее и нахмурился.

— Вы пробыли здесь всего лишь неделю. И это только первый бал. Вы не можете знать, где Лилли захочет оказаться через несколько месяцев.

— Вы только что сказали, что ее место здесь.

— В свете — да. Но высший свет собирается в Лондоне только дважды в год. Остальное время проходит в путешествиях или в загородных имениях.

— Это верно. — И с помощью воображения можно представить Мердок-Хаус как маленькое загородное имение. Очень, очень маленькое. — Полагаю, если Лилли захочет время от времени ездить в Лондон, это будет не так уж ужасно.

Не чудесно, совсем не то, чего она хотела, но не ужасно.

— Ну вот… вам полегчало?

— Да. И нет. — Ее губы дернулись. — Мне все еще хочется треснуть мисс Дрейберн цветочным горшком.

— Так вот что было у вас на уме?

— Более или менее.

— Уж лучше пусть будет менее, — предложил он.

— Ох, ну хорошо.

Она просверлила затылок мисс Дрейберн свирепым взглядом и прошептала особенно вульгарное оскорбление.

Плечи Гидеона затряслись от беззвучного смеха.

— Ну, теперь вам полегчало?

— О да, весьма.

Скан и вычитка Романтической библиотеки: http://romanticlib.org.ua

Она вздохнула и посмотрела на Лилли, снова скользящую в танцевальном кругу, на этот раз в элегантном кружении медленного вальса. Уиннифред пришло в голову, что любоваться грациозным танцором в красивом, ярко освещенном бальном зале почти так же приятно, как и быть неуклюжим танцором в уединении собственного дома.

— Ну не чудесно ли? — сказала она через некоторое время. — Настоящее совершенство.

— Жаль, что я не могу потанцевать с вами.

Уиннифред вскинула глаза и обнаружила, что Гидеон хмуро смотрит на свою трость. Сожаление и раздражение, что он не может делать то, что хочется, она понимала, но извинение озадачило ее.

— Я тоже, если вас это волнует.

— Разумеется, волнует. — Он насупился и стал еще мрачнее. — Вы не должны стоять здесь. У вас должен быть выбор партнеров.

— Не нужен мне выбор.

— Вы должны танцевать. — Он обратил хмурый взгляд в сторону нескольких молодых джентльменов на другой стороне зала. — Ждите здесь. Я позабочусь…

— Что? Нет. — Она хотела схватить его за руку, но вовремя опомнилась, осознав, что такое поведение недопустимо. — Умоляю, не требуйте, чтоб я танцевала с кем-то из тех джентльменов. Это будет ужасно…

— Я не собирался требовать… не совсем.

Она оставила явную ложь без внимания.

— Более того, я не хочу танцевать.

— Разумеется, хотите.

Он подчеркнул это предположение кивком и твердым постукиванием трости об пол.

— Откуда, скажите на милость, у вас сложилось такое впечатление?

— Из Шотландии, — ответил он, словно это было очевидно. — Вы танцевали с огромным удовольствием.

— Да, но делала это ужасно.

— Но у вас были уроки, время… — Он осекся, и брови его поднялись в насмешливом удивлении. — Вы не стали лучше?

— Нет.

Но ей понравилось, что он полагал, будто она могла научиться. После первого же танца учитель объявил ее безнадежной. Но Гидеон, она вспомнила, не присутствовал на тех уроках.

— Даже самую малость? — не унимался Гидеон.

Она покачала головой и заговорщицки наклонилась к нему.

— Ваша тетя велела мне притворяться, что у меня болит голова всякий раз, как меня будут приглашать.

Он посмотрел на нее с явным недоверием.

— Весь сезон?

— Либо я особенно склонна к головным болям, либо исключительно медленно поправляюсь.

Их смех был прерван прибытием леди Гвен и джентльмена, которого Лилли описала бы как светского красавчика: светлые глаза и волосы, высокий рост, стройный стан, широкий лоб, тонкий нос и сильный подбородок. Уиннифред подумала, что он не так красив, как Гидеон, но все равно не могла не почувствовать к нему симпатии, потому что когда он улыбался, в уголках глаз у него собирались милые морщинки.

— Лорд Грэтли, — сказала леди Гвен, — позвольте представить вам мисс Уиннифред Блайт.

Лорд Грэтли поклонился, а Уиннифред присела в книксене.

— Мисс Блайт, не желаете ли пройтись по залу?

Она предпочла бы остаться с Гидеоном, чем делать еще один круг по залу, но на такое прямое приглашение не могла ответить отказом.

— С удовольствием, милорд.

Гидеон едва ли заметил, что его тетя отошла, как только лорд Грэтли увел Уиннифред прочь, и, уж конечно, не видел понимающей улыбки, которая промелькнула на тетином лице, прежде чем леди Гвен повернулась и ушла. Он был слишком поглощен попытками не обращать внимания на семена ревности, пускающие корни у него в сердце. А когда игнорировать не получилось, сделал попытку образумить себя.

Это всего лишь круг по залу, сказал он себе. Короткая прогулка с джентльменом, который ему вполне симпатичен. Лорд Грэтли — добродушный, умный малый с хорошим чувством юмора и способностью видеть то, что скрывается за претенциозностью света.

Да вот в этом-то и загвоздка, мрачно подумал Гидеон.

Он не хочет, чтобы какой-то другой джентльмен увидел — по-настоящему увидел — Уиннифред.

Одета ли она в замысловатый бальный наряд или в простое платье, он — единственный мужчина, который действительно видит ее. Он знает, что под тонким шелком стальной стержень женщины, которая лицом к лицу встретилась с вором у себя в конюшне и сбила его с ног. Он знает, что за мягкой улыбкой скрывается несгибаемая воля, которая помогала двум девушкам выживать на пять фунтов в год. Хорошо отрепетированные манеры прячут дерзкий язычок, а отговорка головной болью скроет тот факт, что ей недостает грациозности. Только ему известна ее простая, первозданная красота. Это сокровище, которое ему хочется припрятать. Тайна, которую ему хочется хранить.

Он неблагоразумен и понимает это. Но, даже ругая себя за то, что он как собака на сене, Гидеон сердито нахмурился, когда Уиннифред рассмеялась над чем-то сказанным Грэтли. И не знал, лучше это или хуже, когда Грэтли, в свою очередь, рассмеялся чему-то сказанному Уиннифред. Гидеон только знал, что ему это не нравится. Это не те приятные и желанные муки, которые он пообещал себе в покоях Уиннифред.

Гидеон чувствовал, как прорастают семена ревности, пока наблюдал за их медленной прогулкой по залу. К тому времени как лорд Грэтли подвел к нему Уиннифред, семена уже пустили предательские ростки ему в мозг. И когда лорд Грэтли поклонился и удалился, Гидеоном овладел безумный порыв огреть его своей тростью.

Должно быть, он чем-то выдал свое раздражение, ибо Уиннифред бросила на него один взгляд и спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, ничего. — Ему удалось придержать язык еще на целых две секунды. — Вам следует поостеречься, Уиннифред. Люди будут говорить, что вы слишком много флиртуете с одним джентльменом.

— Если верить Лилли, есть такие, кто будет говорить в любом… — Она заморгала и взглянула на Гидеона со смесью удовольствия и замешательства. — А я что, флиртовала? С лордом Грэтли, вы имеете в виду? Я понятия не имела.

— Вы улыбались и смеялись.

— И это означает флирт? — вопросила она недоверчивым шепотом. — Вы шутите. А как еще леди должна реагировать на обаятельного джентльмена с прекрасным чувством юмора?

— Вежливой улыбки — одними губами — было бы достаточно.

Она изумленно воззрилась на него.

— Я должна изображать отсутствие интереса, даже если интерес есть?

Он переступил с ноги на ногу, не сознавая этого.

— Нет. Да. А у вас возник интерес?

Она слегка вздрогнула от вопроса, да и можно ли ее за это винить, подумал он. Не его дело спрашивать. Не его дело вообще любопытствовать. И уж точно он не должен говорить тоном раздраженного мальчишки, задавая вопрос, который не дает ему покоя. Он силился найти способ спасти свою гордость и, отвлекшись, пропустил быструю вспышку понимания в ее глазах.

— Я могу поговорить со своей тетей, если хотите, — сказал он, найдя оправдание своему поведению. — Уверен, она сможет выяснить, какие приглашения он принял.

«И позаботиться, черт побери, чтоб тебя не было ни на одном из них», — прошептал внутренний голос.

Она посмотрела поверх его плеча на лорда Грэтли, и взгляд ее был таким внимательно-изучающим, что пальцы Гидеона с силой стиснули рукоять трости.

— Думаю, что была бы не против, — сказала наконец Уиннифред. — С ним легко разговаривать, он очень красивый. Прямо как сказочный принц.

Гидеон не собирался оборачиваться, но все же не удержался, чтобы не дать Грэтли быструю и ревнивую оценку.

— У него приплюснутый нос, — заявил он, вновь поворачиваясь к Уиннифред.

— Разве? Я не заметила. — Она адресовала Гидеону вежливую улыбку одними губами, и он едва не чертыхнулся. — Полагаю, я заметила только его лучшие качества.

У него не было ни желания, ни намерения изучать лучшие качества лорда Грэтли. И, приглядевшись к Уиннифред повнимательнее, Гидеон заподозрил, что и ее они не особенно интересуют. Губы у нее подергивались.

— Вы подстрекаете меня? — спросил он, сузив глаза.

— Да, и вполне успешно, следует заметить.

— Зачем?

— Затем, что вы несете вздор. «Не улыбайтесь и не смейтесь». — Она фыркнула. — С вами же я улыбаюсь и смеюсь, и если б это было неприлично, Лилли не преминула бы указать мне на это.

— Смеяться со мной — это совсем другое дело. — Во- обще-то нет, потому что нет ничего дурного в том, чтобы смеяться с любым из них, но было уже слишком поздно признаваться в этом. — Как ваш опекун…

— Лорд Энгели — мой опекун, или был им…

— Как член высокопоставленного семейства Хаверстонов в Британии, как человек, который привез вас в Лондон, и как…

— Ох, пожалуйста, давайте не будем выискивать недостатки, — со смехом прервала она его. — Позвольте же мне еще немножко понаслаждаться моими успехами.

Подумав, он быстро отверг идею продолжать настаивать на своем. Частично потому, что понимал, что не прав, но главным образом потому, что не был уверен, куда приведет его этот последний довод.

— Успехами?

— О да. Я здесь уже больше часа и до сих пор никого не ошпарила, не оскорбила и не огрела цветочным горшком. И, по вашим словам, даже умудрилась пококетничать с высокородным и богатым джентльменом. — Уиннифред улыбнулась и, по-видимому, забыв на минуту, где находится, подбоченилась, как фермер, оглядывающий превосходный урожай. — Разве это не успех?

 

Глава 28

Планы по посещению Гайд-парка были отложены, когда погода оказалась холодной и сырой. Уиннифред не возражала. Это дало ей возможность поработать над задачей, над которой она готова была трудиться неделями, — планированием бюджета Мердок-Хауса. Гидеон обещал возмещение ее ежегодного пособия и небольшую прибавку, а такое состояние требует тщательного управления. И хотя мечты о том, что может быть сделано для Мердок-Хауса, весело кружились у нее в голове с той самой минуты, как было дано обещание, поначалу она не была уверена в Гидеоне и не хотела строить планы о том, чего может и не быть. Неуверенность прошла задолго до того, как они выехали в Лондон, но до сегодняшнего дня у Фредди было мало свободного времени, чтобы попытаться тщательно проделать эту работу.

И еще довольно долго не будет. Следующая неделя ее жизни была расписана по минутам — званые обеды, еще один бал, опера, визиты к соседям, а на седьмой день — пышный бал леди Гвен, который, как не преминули уведомить ее и леди Гвен, и Лилли, обещал быть гвоздем лондонского сезона.

Правда, Уиннифред сомневалась, что он может быть хоть вполовину таким увлекательным, как ее планы в отношении Мердок-Хауса.

Вначале она наслаждалась тем, что составляла подробнейший список всех вещей, которые нужны дому и усадьбе, сопровождая каждый пункт приблизительной стоимостью, но по мере того, как список рос, удовольствие ослабевало. К тому времени как она добралась до конца своих расходов, губы ее кривились в гримасе.

Как это возможно, что ей не хватает средств? Теперь у нее денег больше, чем она когда-либо видела. Денег столько, сколько она никогда и не мечтала увидеть. Этого должно хватить.

Она еще раз прошлась по цифрам, на этот раз исключая такую роскошь, как шоколад и новые ботинки дважды в год, но это мало что изменило. Потом она попыталась распределить расходы на два, а затем на три года, но стало только хуже. Чтобы содержать дом и прислугу, Мердок-Хаусу требуется получать солидный доход. Но чтобы получить солидный доход, требуется достаточно скота, припасов и времени. Но если заплатить за скот и припасы, то ничего не остается на содержание дома и зарплату прислуге на то время, что требуется Мердок-Хаусу, чтобы получить солидный доход.

Тьфу ты, пропасть!

Она швырнула ручку на стол и сложила руки на груди. Это все Гидеон виноват, решила она. Это он притащил целых двенадцать слуг из Лэнгхолма. И почти все они домашние слуги. Поэтому ей придется нанимать еще полевых работников.

— Дьявольщина!

Она гневно зыркнула на список и заставила себя обдумать один вариант, который до сих пор старательно игнорировала. Она может продать драгоценности, подаренные Гидеоном.

От одной лишь мысли об этом у нее засосало под ложечкой, и это оказалось достаточным мотивом, чтобы обдумать и принять еще один выбор, который у нее остался.

Она попросит денег у Гидеона.

После недолгих поисков Уиннифред нашла его сидящим за столом в маленьком кабинете рядом с холлом. Он снял утренний сюртук, в котором был за завтраком, и закатал рукава рубашки, обнажив мускулистые руки. Шейный платок сохранил тот простой узел, который она видела раньше, но сейчас шелк свободно висел вокруг шеи, словно Гидеон бессознательно тянул ткань.

Она тихонько постучала в открытую дверь.

— Гидеон! Можно с вами поговорить?

Гидеон оторвал глаза от солидной стопки бумаг. Лоб его был сосредоточенно нахмурен, а волосы взлохмачены.

— А это отвлечет меня от моей теперешней задачи?

— Э… думаю, да.

— Отлично. Присаживайтесь.

Она так и сделала, но поскольку была не вполне готова сразу приступить к делу, обратила свое внимание на бумаги на столе.

— Что это?

— Работа из имения Энгели. В последнее время всем этим занимался секретарь моего брата, но сейчас он уехал и подхватил лихорадку.

— Как необдуманно с его стороны.

— Вот и я о том же. — Он отложил ручку. — Что вас тревожит, Уиннифред?

Она встретилась с ним взглядом и тут же отвела глаза. Она вдруг почувствовала себя неловко — разочарованной в собственных силах и неблагодарной. Расстроенная и тем и другим, сосредоточилась на середине.

— Математика, — проворчала она и нацелила на него палец. — И все из-за вас. Вы не должны были нанимать так много.

— Чего много?

— Людей. Персонал для Мердок-Хауса. — Она раздраженно вскинула руки. — Я не могу их себе позволить. Я знаю, что предложила Томасу прийти, но это же только один. Я могу позволить себе одного, но не несколько дюжин.

— У вас нет нескольких дюжин, — спокойно напомнил Гидеон. — Почему бы вам не уволить двух-трех, если…

— Уволить? Я не могу, не могу после такого короткого найма.

— Почему? — задал он явно праздный вопрос.

— Вы прекрасно знаете почему. Они рассчитывают… они нуждаются… — Нуждаются в том, чтобы она обеспечивала их едой, крышей над головой и безопасностью. — Я не могу этого сделать. Не могу уволить их. — Уиннифред натужно сглотнула и заставила себя выпрямиться на стуле. — Мне требуется ваша помощь. Я прошу о дополнительных денежных средствах, чтобы оставить их. Всех.

— Разумеется.

— Это будет лишь временная мера, — заторопилась она. — Только до тех пор, пока земля… — Наконец до нее дошел ответ. — Что, простите?

— Я сказал — разумеется. У вас будет все, что нужно.

— Но… — Не может быть, чтобы это оказалось так легко. Ничего никогда не бывает легко. — Но соглашение было на задолженность по содержанию…

— Соглашение изменилось, — вставил он. — Хотите с этим поспорить?

Она захлопнула рот и покачала головой.

— Стало быть, решено, — заявил Гидеон.

— Ну… — По-видимому, это все же вот так легко. — Полагаю, да. Спасибо.

— Не за что. — Он поднял палец, когда она собралась встать. — Еще минутку вашего времени, пожалуйста.

Она снова опустилась на стул, а потом пожалела, что сделала это, потому что он ничего не говорил, просто сидел, молча глядя на нее пытливым взором. И если б она стояла, то могла бы пройти к камину, чтобы посмотреть на часы или поразглядывать книжки на книжной полке — что угодно, лишь бы не видеть, как он глазеет на нее.

— Что? — наконец не выдержала она. — Что вы так смотрите?

— Я не могу вас разгадать.

Разгадать ее? Разве он сам не говорил, что она простая?

— Что же тут разгадывать?

— Чего вы хотите, — ответил он.

— Я же только что сказала, чего хочу.

— Нет, вы только что сказали мне, чего хотите для других. Если б не работники, вы бы не попросили денег. Вы так мало просите для себя, — мягко добавил он.

Она не знала, почему ей это показалось так похоже на обвинение.

— Это неправда. Я приняла пищу, кров, гардероб, гору украшений, поездку в Лондон…

— Потому что принять это означало все привилегии и для Лилли.

— Я просила вас привезти мне пирожные и шоколад, напомнила она.

— Вы предложили заплатить мне за два пирожных, одно для Лилли, одно для вас, и отдали мне последнюю чашку шоколада. — Он постучал пальцем по ручке кресла. — Два поручения, вот и все, что вы потребовали от меня, богатого сына и брата маркиза.

— Я требовала, чтобы вы ели с нами.

— И опять потому что считали, что это пойдет на пользу Лилли.

— Мердок-Хаус…

— Я отдал вам Мердок-Хаус. Почему вы опять спорите?

— Потому что… — Она подыскивала способ объяснить свою неловкость. — Потому что вы изображаете меня святой, а я не думаю, что это уместно. — Не более уместно, чем представлять ее истинной леди. — Я не… и не вижу тут ничего смешного.

— Святой? — переспросил он, отсмеявшись. — Заверяю вас, такая мысль не приходила мне в голову. Ни разу.

Несколько раздраженная, что он с такой готовностью с ней согласился, Уиннифред направила разговор подальше от своей маловероятной канонизации.

— Тогда почему вас волнует, о чем я попросила или не попросила?

Он снова начал постукивать пальцем и смотрел на нее так, словно она какой-нибудь особенно увлекательный ребус. Это, решила она, несколько предпочтительнее, чем смех.

— Я нахожу это интригующим, — наконец отозвался он. — И расстраивающим.

Она почувствовала, что покраснела из-за первого и слегка нахмурилась из-за второго.

— Не понимаю, с чего бы вам расстраиваться. Если я чего-то захочу/ я об этом попрошу.

— В самом деле?

Голос его был несообразной смесью надежды и скептицизма. Внезапно Гидеон поднялся и обошел стол. Не успела Уиннифред спросить, что он задумал, как он сел с ней рядом и придвинулся так, что они оказались лицом друг к другу, а колени их соприкасались.

Потом, тепло улыбнувшись ей, наклонился вперед и взял ее руку в свою.

— Попросите меня о чем-нибудь сейчас.

Озадаченная Уиннифред взглянула на их соединенные руки, потом снова на него.

— О чем?

— О чем угодно, — отозвался он. — О чем-нибудь только для вас.

Он так явно радовался, был таким очаровательно взволнованным со своим помятым галстуком и растрепанными волосами, что она просто не могла отказать ему.

Тысячи просьб проносились у нее в голове, больших, маленьких и нелепых. Новая конюшня. Пара тягловых лошадей. Тысяча фунтов на пирожные с кремом.

Но потом солнце вышло из-за тучи и залило комнату своим светом, и она увидела, как изменились при этом глаза Гидеона.

Утром светлее, подумала она и не задумываясь выпалила:

— Вы!..

Гидеон уронил ее руку и покачнулся назад.

— Прошу прощения?

О, дьявольщина, она не собиралась говорить это вслух. Она даже не успела сообразить, что подумала об этом.

Теперь она лихорадочно искала способ прикрыть свою грубую ошибку.

— Вы… — начала она, растягивая слово, — можете купить мне тягловую лошадь.

Это прозвучало неубедительно даже для нее самой. И для Гидеона тоже. Он все еще смотрел на нее так, словно она ни с того ни с сего влепила ему пощечину.

Схватив трость, он поднялся и встал за спинку своего стула как человек, нуждающийся в щите.

— Вы не это имели в виду.

Разумеется, не это. И теперь уже ей никак не отвертеться.

Ну что ж, была не была. Когда-нибудь это должно было случиться. Не может же она до бесконечности гадать о его чувствах.

— Нет, — призналась она, — не это.

Гидеон тихо чертыхнулся.

— Мне кажется, Лилли учила вас, что леди должна и чего не должна говорить джентльмену.

— Конечно, учила, но… — Взявшись за гуж, не говори, что не дюж, сказала она себе. — Но вы ведь не просто какой-то джентльмен. Вы — мой друг. Друг, который поцеловал меня и которого мне очень понравилось целовать…

— Я извинился за это, — прервал он ее, — и сделаю это еще раз… Мне очень жаль.

— Почему?

Он заметно вздрогнул.

— Что значит — почему?

— Почему вам жаль?

Он заколебался.

— Потому что это был риск для вашей репутации.

Что-что, а уж плохо состряпанную ложь от правды она могла отличить.

— Какая чепуха. В первый раз мы были на темной, редко используемой дороге посреди Шотландии. Кто мог нас там увидеть? А…

— Другие люди тоже ездят по дорогам, — изрек он.

— И производят при этом много шума, — парировала она, уже начав раздражаться его отговорками. — Вы ожидали, что запряженная четверкой карета подкрадется к нам незаметно?

— Дело не в этом.

— Тогда я просто не понимаю в чем. Почему вы жалеете, что поцеловали меня?

— Потому что… — Он смолк и тяжело оперся о спинку стула. Уиннифред ждала, что он соберется с мыслями, но когда вновь подняла к нему лицо, то увидела, что он собирается не с мыслями, а с холодной, твердой решимостью. — Потому что я не могу жениться на вас.

Он брат маркиза.

Уиннифред могла бы поклясться, что почувствовала, как что-то внутри ее сломалось.

Вот она, награда за все ее риски, труд и терпение.

Еще один отказ.

Гидеон увидел, как от щек Уиннифред отхлынула краска и у нее в глазах вспыхнул гнев, тот, что порождается ранеными чувствами и уязвленной гордостью.

— Я не просила вас жениться на мне, — холодно сказала она.

Как она прекрасна, с тоской подумал Гидеон. Он только хотел дать ей что-нибудь исключительное. Что-нибудь от него. Почему же все вдруг пошло не так?

Он стискивал рукоять трости, пока пальцы не побелели.

— Есть определенные знаки внимания, которые джентльмен оказывает только той леди, которую намерен сделать своей женой.

— О? — Тон ее сделался колючим, насмешливым. — Значит, вы тоже девственник?

— Я… нет. Уиннифред…

Она вскинула руку.

— Не надо. Вы не обязаны объяснять свое решение. Вы — брат маркиза, а я — необразованная, плохо воспитанная дочь человека без положения. — Она встала, лицо — маска с трудом сдерживаемой ярости, и развернулась к двери. — Прошу меня извинить.

Он поймал ее за талию сзади прежде, чем она прошла половину комнаты. Он не мог вот так отпустить ее.

— Постойте, Уиннифред…

— Отпустите!

Она вскинула руку и ткнула его локтем в грудь.

— О черт! — Не обращая внимания на внезапную нехватку воздуха, он перенес вес на здоровую ногу, бросил трость и обхватил Уиннифред обеими руками, не давая ей вырваться. — Прекратите. Дайте мне объяснить.

Ее единственным ответом был сильный удар каблуком по ноге.

— Проклятие, Уиннифред. — Он оторвал ее от пола. — Это не имеет никакого отношения к…

Она больно заехала ему по голени здоровой ноги.

— Сукин…

Он снова поставил ее на пол.

— Выслушайте меня. Я не могу…

Она мотнула головой и, наверное, сломала бы ему нос, если б он в последний момент не отвернулся и не выпалил то единственное, что могло заставить ее понять.

— У меня на корабле были пороховые обезьяны!

 

Глава 29

В комнате стало тихо-тихо, слышен был только звук их тяжелого, прерывистого дыхания. Уиннифред спиной ощущала твердый стук сердца Гидеона и его горячее и влажное дыхание на затылке.

— Вы знаете, что такое пороховая обезьяна, Уиннифред?

Хотела бы она, чтоб ей было все равно.

Она не ожидала, что его отказ причинит такую боль, ранит так глубоко. Но случилось именно так, и ее напугало и разозлило, что он имеет над ней подобную власть. Ей хотелось забрать эту власть назад. Хотелось сказать ему, чтоб отправлялся прямиком к дьяволу вместе со своими пороховыми обезьянами. Но страдание в его голосе, тихое отчаяние, заставившее ее резко прекратить вырываться, сделали уход невозможным.

— Нет, — прошептала она.

— Вы позволите мне объяснить?

«Нет. Я не желаю этого слышать».

Она чуть заметно кивнула.

— Спасибо.

Гидеон отпустил ее, наклонился, чтобы поднять свою трость, прошел к буфету и плеснул в стакан бренди.

Пока она смотрела, как он наливает себе выпить, по позвоночнику прокатилась дрожь. Что это за объяснение, которое требует бренди в одиннадцать часов утра?

Он повернулся к Уиннифред со стаканом в руке, с застывшим, словно каменным лицом. Она вспомнила, как тринадцатилетняя услышала от незнакомого человека известие о смерти своего отца. Тот посыльный выглядел тогда точно так же, как сейчас Гидеон, — решительным и отстраненным.

— Пороховая обезьяна, — начал Гидеон, — это маленький мальчик, который во время сражения подносит к пушкам порох. Он держит его под рубашкой, чтобы защитить от искр. На каждом военном корабле есть хотя бы один мальчик — подносчик пороха.

Она облизнула внезапно пересохшие губы.

— И у вас на корабле был такой?

— У меня их было шестеро.

— Шестеро? У вас на корабле было шесть мальчишек?

Он рассмеялся тихо и невесело.

— О, у меня было их гораздо больше. Чуть ли не четверть команды была моложе двадцати.

Он надолго уставился в свой стакан, словно мог найти там ответ или просто место, чтобы похоронить вопросы.

— Гидеон…

— Нельзя мне было становиться капитаном корабля. Не должен я был нести ответственность за тех мальчишек.

— Я не верю, что…

— Я не хотел брать мальчишек на «Стойкий», но ты берешь то, что тебе дают. Война есть война. Ты делаешь все, что в твоих силах, с тем, что имеешь… Я посчитал лучшим отправить их в трюм. Каждое сражение я самого младшего отправлял в трюм, чтобы уберечь. — Он покачал головой и осушил стакан. — Это не помогало.

Она прикрыла глаза, когда до нее дошел весь ужас того, что это означало.

— Мне так жаль.

От неожиданного грохота она отпрыгнула назад, Гидеон швырнул свой стакан о камин, и тот разбился на сотни блестящих острых осколков. Гидеон развернулся к ней, лицо холодное и злое, а мышцы вздуты так сильно, что, казалось, они вот-вот лопнут, как стекло.

— Дети! Что, к чертям собачьим, я знал о детях?!

— Гидеон…

— Я скажу вам, что я знаю теперь! Что узнал очень скоро. Достаточно одного ядра и одной доли секунды, чтоб разорвать на части почти дюжину мальчишек! — Он провел дрожащей ладонью по волосам. — Всего одно ядро. Одно ядро и капитан, ответственный за то, что поместил их на пути у этого ядра.

— Нет, это неправда. Вы…

Она не договорила, когда лакей постучал в открытую дверь. Глаза его метнулись к осколкам стекла, но, как и ожидалось от человека его положения, лицо не выдало ни единого намека на эмоции.

— Милорд! Вам или мисс Блайт нужна помощь?

Уиннифред беспомощно смотрела, как Гидеон силится взять себя в руки.

— Нет. У нас все в порядке. Спасибо.

— Послать за служанкой?

— В этом нет необходимости.

— Хорошо, милорд.

Уиннифред слушала звук удаляющихся шагов лакея, но не сводила глаз с Гидеона. Вспышка гнева погасла, и на ее место пришло смирение. Она не знала, что хуже.

— Гидеон…

— Нет. — Он вскинул руку. — Я больше это не обсуждаю. Я просто хотел объяснить. Хотел, чтоб вы поняли, почему я не могу… не буду больше никогда ни за кого нести ответственность.

Например, за жену, дошло до нее.

— Но…

— Оставьте, Уиннифред.

Боясь, что он опять замкнется, она твердо заявила:

— Не оставлю. Потому что вы не виноваты.

— Вас там не было! — огрызнулся он.

— А разве вы просили мальчишек себе в команду? — воскликнула она. — Разве вы вербовали их или платили за их патенты? Вы стреляли из пушки, которая убила их? Построили корабль, на который их отправили служить? Начали войну, которой потребовался военный корабль?

— Нет, я…

— Вот где лежит вина, — настойчиво продолжала Уиннифред. — Она не ваша. Вы делали все от вас зависящее с тем, что имели, — вы сами так сказали. Если б политики, короли и выскочки-тираны, мнящие себя императорами, делали бы все от них зависящее для людей, за которых несут ответственность, у нас бы никогда не было войны — или детей, участвующих в ней.

Скан и вычитка Романтической библиотеки: http://romanticlib.org.ua

— Люди всегда воюют. — Он покачал головой и отвернулся от нее к окну. — Всегда. С этим нельзя ничего поделать, просто лучше держаться от этого в стороне, а если не выходит, находить удовольствие в жизни, где и когда можешь.

Уиннифред смотрела ему в спину, лихорадочно пытаясь найти способ достучаться до него, помочь. А потом ей пришло в голову…

— Вы… я хоть немного дорога вам?

Он полуобернулся и бросил удивленный взгляд.

— При чем тут это?

— Ответьте на вопрос. — Если она нашла в себе смелость спросить, то он тоже может найти в себе смелость ответить. — Я вам дорога?

— Да, — четко ответил он. Повернулся и удержал ее взгляд, словно хотел убедиться, что она воспринимает это всерьез. — Вы же знаете, что да.

Облегчение было таким огромным, что ноги стали ватными. Ей захотелось кинуться ему на шею и рассмеяться. И захотелось сесть. Не обращая внимания ни на одно из трех желаний, Уиннифред решительно кивнула.

— И если б мы были на корабле, в эту самую минуту, и началось бы сражение — куда бы вы меня поместили?

На его лице промелькнул мимолетный страх, прежде чем Гидеон успел его спрятать.

— Я бы и близко не подпустил вас к военному кораблю.

Она оставила без внимания его отговорку.

— Зная то, что знаете сейчас, куда бы вы меня поместили?

— Это нелепо.

Он отошел от окна и от нее, словно чтобы отдалиться от вопроса. Но Уиннифред не собиралась позволить ему убежать. Она сделала два шага вперед.

— Куда, Гидеон?

— Оставьте…

Еще шаг.

— Куда?

Он умоляюще покачал головой:

— Бога ради…

Один последний шаг, и она стоит прямо перед ним.

— Скажите, куда?

— Я бы поместил вас в чертов трюм!

Она обхватила его щеку ладонью.

— Потому что это самое безопасное место на корабле. Потому что я дорога вам и это лучшее, что вы могли бы сделать для меня. То, что случилось бы после, от вас бы не зависело.

— Они были детьми, — хрипло прошептал он. — Невинными душами. Я должен был защитить их.

— Даже вам не под силу остановить пушечное ядро.

— Я должен был…

— Нет. Вы ничего не могли сделать, Гидеон. Ничего. Так уж случилось.

Гидеон крепко зажмурился и покачал головой. Он не желал слышать этих слов, не желал признавать, что они могут быть правдой.

Так уж случилось.

Ему известно, что основное человеческое желание — владеть ситуацией, понимать, знать причины почему. Он знает, что стремление познавать значение событий в жизни — как крупных, так и мелких, как счастливых, так и трагических — приводит людей к религии, философии, науке. От этих поисков исходит величие и благородство; утешение, что ответы найдены.

Но возможно, бывают случаи, когда объяснения нет, и, быть может, менее пугающе винить себя, чем признаться в своей беспомощности, и легче взвалить вину на себя, чем принять то, что никто не виноват. Но все, что угодно, лучше, чем думать о том, что шестеро мальчишек бессмысленно погибли в трюме корабля и в этом некого винить.

Кто-то должен быть виноват.

Гидеон отнял ее руку от своего лица и выпустил.

— Мне очень жаль.

Уиннифред вглядывалась в его лицо.

— Я не понимаю.

Он вздохнул, проталкивая ком боли глубже в грудь.

— Вы и я. Это невозможно.

— Но я же вам небезразлична, — прошептала она. — И вы мне. Почему?..

— Они мне тоже были небезразличны.

— Ну конечно же…

— Нет, Уиннифред.

Она отвернулась и долго смотрела на огонь, ничего не говоря. Ему хотелось заполнить тишину, но он не мог придумать, что сказать. Объяснять больше было нечего.

Уиннифред наконец заговорила, не оборачиваясь к нему:

— Это… это ваше последнее слово?

— Да.

Она опустила глаза.

— И я не могу ничего сказать, чтобы переубедить вас? Хотел бы он, чтобы она посмотрела на него.

— Нет.

Она чуть заметно кивнула:

— Что ж, ладно.

И на этот раз, когда она направилась к двери, он не остановил ее.

 

Глава 30

Долгое время после ухода Уиннифред Гидеон стоял посреди комнаты, устремив взгляд в коридор.

Он рассказал ей. Рассказал ей все. Поделился с ней бременем, которое обещал нести один. Хотелось проклинать себя за это, но он не видел смысла. Паршивее, чем сейчас, просто быть не может.

«Вы и я. Это невозможно».

Он всегда знал, что это правда, но до сих пор не произносил этих слов вслух. И никогда не намеревался говорить их Уиннифред. Если б он был поосторожнее и чуть меньше сосредоточен на себе, ему и не пришлось бы. Он знал, что его интерес взаимен. Видел огонек желания в глазах Уиннифред и чувствовал, как она таяла в его объятиях, когда они целовались. Но Гидеон намеренно игнорировал все это, дабы потворствовать своему эгоистичному желанию быть с ней.

Что ж, больше этого не будет. Сделанного не воротишь, но он может хотя бы частично исправить то зло, которое уже причинил, и постараться не причинять нового.

Он найдет способ снова наладить их отношения, достаточно приятные, чтобы она чувствовала себя легко в его обществе… которое он намеревался в будущем сильно ограничить.

Невозможно избежать его обязанности сопровождать дам на балы и вечера, но свободное время он может проводить, навещая друзей или расслабляясь в своем клубе. Это он может. И сделает.

Дабы доказать это, он схватил сюртук, сунул руки в рукава и покинул кабинет. Он проведет несколько часов в «Уайтсе», решил Гидеон, даст Уиннифред немного времени, а себе — пространства. А потом позаботится о том, чтобы вернуть непринужденные отношения между ними. Сдержанные, но непринужденные.

Он уже потянулся за шляпой и перчатками в холле, когда парадная дверь с треском распахнулась.

Люсьен ввалился в дом, совсем непохожий на гордого и надменного пэра королевства, которым должен был стать, как надеялся их отец. Волосы его были растрепаны ветром, дорожная одежда на его высоком, сухощавом теле помялась и запылилась, а резкие черты заострились, что говорило о слепой решимости и недосыпании.

Люсьен вскинул на него глаза.

— Гидеон! Где она?

Неожиданно, несмотря ни на что, у Гидеона возникло непреодолимое желание улыбнуться.

— Добро пожаловать домой, Люсьен. Как прошла поездка?

— Насыщенно. Где…

— У меня все хорошо, спасибо. Ты получил мое письмо?

— Оно нашло меня в Берлине. А…

— Леди Энгели?

— Мертва, — нетерпеливо ответил Люсьен. — Отравилась опиумом два месяца назад.

— Опиумом? — Гидеон коротко выдохнул. — Я понятия не имел, что она наркоманка. Но это объясняет безумие… А где Кинкейд?

— Остался уладить еще кое-какие незаконченные дела. Бога ради, старик, где она?

Гидеон пожалел брата.

— Наверху.

Словно в доказательство его слов, Лилли внезапно появилась на верху лестницы. Она положила руку на перила, посмотрела вниз и замерла.

Люсьен тоже застыл.

— Роуз.

Не желая вмешиваться, но и не собираясь пропустить, что будет дальше, Гидеон попятился к открытой двери в столовую, чтобы оттуда понаблюдать за разворачивающейся сценой.

Лилли опомнилась первой. Она продолжила спускаться по лестнице и, не дойдя несколько ступенек, остановилась.

— Лорд Энгели. С приездом. — Голос ее был ровным, спокойным и таким убийственно вежливым, что Гидеон посочувствовал брату. — Полагаю, ваша поездка прошла хорошо?

— Э… плодотворно. — Люсьен шагнул вперед. — А ты как?

— Неплохо, благодарю вас. Ваша семья была очень добра, позволив…

— Ты точно такая же, какой я тебя помню! — выпалил он.

— Я… я направлялась в… в библиотеку. — Она внезапно устремилась вперед, мимо ошарашенного Люсьена. — Прошу прощения.

— Постой! — Люсьен схватил ее за руку. — Роуз. Подожди.

Лилли посмотрела на его руку, потом медленно подняла глаза на него.

— Меня зовут Лилли, — холодно сказала она. — Мисс Лилли Айлстоун.

Люсьен заметно вздрогнул и уронил руку.

— Да… да, конечно. Мои извинения.

Лилли удостоила его царственного кивка головы, которым гордилась бы сама леди Гвен, повернулась и уплыла в сторону библиотеки.

Люсьен шагнул вперед, запнулся, прорычал что-то вроде «черт знает что» и ринулся за ней прежде, чем она успела пройти половину холла. Он схватил ее за руку и потащил к гостиной.

— Прекратите! — Лилли попыталась вырвать руку. — Что вы себе думаете?..

— Я думаю, что не спал несколько дней! — чуть ли не рявкнул Люсьен. — Думаю, что по четырем странам гонялся за сумасшедшей! — Он распахнул дверь в гостиную. — Думаю, что ждал этого двенадцать чертовых лет!

Он втолкнул Лилли в комнату, шагнул вслед за ней и захлопнул дверь.

Уиннифред не хотелось думать о себе как об эгоистке, но когда она сидела на своей кровати с Лилли и слушала ее рассказ о приезде лорда Энгели, то вынуждена была признать, что втайне рада этому отвлечению от своих переживаний.

Оставив Гидеона в кабинете, она целый час мерила шагами комнату, ругая себя и Гидеона и разрываясь между желанием расплакаться, закричать и сесть на первый же почтовый дилижанс до Шотландии.

Разбираться с горестями Лилли было куда проще.

Лилли теребила покрывало, но голубые глаза ее были полны неуверенности.

— Люсьен… то есть лорд Энгели согласился жить в своем городском доме.

Что означает, что Гидеон продолжит жить здесь, поняла Уиннифред.

— Это ты его об этом попросила?

— Да. И еще я попросила признать, что с нашей последней встречи прошло очень много времени, и он согласился, что это существенно, и обещал ограничить свои упоминания о нашем совместном прошлом.

— Ясно.

— Он также ясно дал понять, что намерен начать ухаживания.

— Правда? — Уиннифред коротко выдохнула, когда Лилли кивнула. — Что ж. Разве ты не хотела этого?

— Нет, не хотела. Вначале я отказалась, но… в общем, он ведь пошел на некоторые уступки, поэтому с моей стороны было справедливо сделать то же самое.

— И на какие же уступки ты пошла?

— Я согласилась, что, пожалуй, несправедливо с моей стороны критиковать его за то, что он не искал меня, когда услышал о моем замужестве. С его стороны было бы неблагородно добиваться жены другого джентльмена. — Лилли перестала теребить покрывало, подтянула колени к груди и обхватила ноги. — А я бы никогда не была о нем самого высокого мнения, не будь он человеком благородным.

Уиннифред думала точно так же, но порадовалась, что Лилли сама до этого дошла.

— Я согласилась не отвергать его ухаживаний, Уиннифред… — Лилли покачала головой. — Я даже не представляла… Гидеон говорил, что его брат до сих пор любит меня, но… он мчался из Испании без отдыха. Из-за меня. Он говорит… говорит, что до сих пор очень сильно любит меня.

— А ты?

— Я не знаю. Не знаю… — Голос Лилли дрогнул, глаза налились слезами. — Я давно заставила себя перестать думать о нем. Я должна была заставить. Мы были одни в Шотландии, без средств и без единой души, к которой можно было бы обратиться. Страдающая от разбитого сердца, я была бы бесполезна для тебя. Господи, тебе же было всего тринадцать. Это я должна была быть сильной, а не ты.

— Мы обе были сильными.

— Я рада, что ты помнишь это так, — сквозь слезы усмехнулась Лилли.

— И ты тоже.

— Может быть. Что я помню… это что любила его. — Лицо Лилли сморщилось. Слезы потекли по щекам. — Я так сильно любила его, Фредди!..

Страдая за них обеих, Уиннифред обняла Лилли.

И надо ж было такому случиться, подумалось ей, что они позволили парочке Хаверстонов разбить им сердца.

 

Глава 31

Единственной радостью Уиннифред на неделе перед балом леди Гвен было наблюдать, как лорд Энгели осыпает Лилли знаками внимания. Верный своему слову маркиз начал ухаживания, и, к немалой радости света, он целиком и полностью отдался этому занятию. Он приносил цветы, книги и коробки конфет. Он вальсировал с Лилли на каждом балу, каждый солнечный день возил ее на прогулки по Гайд-парку и безраздельно захватывал ее внимание на каждом званом обеде.

Он ясно давал понять Лилли, своей семье и всем желающим слушать, что намерен сделать мисс Лилли Айлстоун своей маркизой. Наедине Лилли признавалась Уиннифред, что хоть такое повышение в статусе, предоставляемое вниманием маркиза, ее нимало не волнует, она совсем не против того, чтобы сделать его постоянным. Уиннифред переводила это как то, что она снова влюбляется.

И хотя брак с Энгели и положит конец вопросу, вернется Лилли в Мердок-Хаус или нет, Уиннифред была счастлива за подругу. Однако не была счастлива сама.

Ее дружба с Гидеоном стала сдержанной и холодной. Словно огромная стена выросла между ними, и они были вынуждены обмениваться вежливыми приветствиями и мучительно официальными репликами через эту преграду, как противники, ведущие перестрелку через крепостное сооружение.

Ей хотелось возложить всю вину за это на его плечи, но она не могла. Дистанция была его рук делом — он снова стал уединяться в своих покоях и обедать по большей части в клубе. Он выполнял свои обязанности, сопровождая их с Лилли по городу, но не подходил к Уиннифред в гостиных во время званых обедов и не вовлекал в разговор на балу у леди Хиллспик.

Он избегает ее, это ясно как Божий день.

Но в холодности была виновата она. Поначалу Гидеон пытался сделать те несколько минут, что они каждый день проводили вместе, если не дружескими, то непринужденными. Он улыбался ей и отпускал замечания, которые должны были рассмешить ее. Она отвечала напускным отсутствием интереса.

Она знала, что небезразлична ему. Он совершенно ясно дал это понять. Но отцу она тоже по-своему была небезразлична. И это привело ее к тому, что она оказалась сиротой, брошенной в Шотландии. Такой любви она не желала — той, о которой достаточно намекнуть, но никогда не нужно высказывать. Порой надежда может ранить глубже, чем отказ, и причинить вред не только сердцу.

Может, если б она лучше старалась…

Может, если б она прилагала больше усилий, чтобы стать леди…

Может, если б она изменила себя, стала другой…

Нет. Не собирается она становиться другой. И не собирается сидеть, ждать и надеяться, когда Гидеон увидит, что она идеальна для него, или бегать за ним в надежде на доброе слово или знак любви. Хватите нее борьбы, ожидания и риска. Она не позволит себе терзаться, как какая-нибудь глупая бесхребетная дура, которая…

Уиннифред поерзала на своем стуле в дальнем углу переполненного бального зала леди Гвен. Весь последний час она сидит и терзается как дура. С тех пор как увидела, что Гидеон протолкался сквозь толпу к карточному столу.

Она повернула голову, чтобы просверлить гневным взглядом дверь в комнату для карточных игр, но обнаружила, Что больше не видит ее из-за людской массы. В бальном зале, где уже было много людей, когда Уиннифред садилась, стало вовсе не протолкнуться, пока она сидела, уставившись в пол, погруженная в свои мысли.

Только сейчас она заметила, как ей жарко и как плотно сомкнулись вокруг нее люди. Она была практически прижата к стене, и взгляд ее упирался в чей-то зад в белоснежном платье. Пожилой джентльмен, от которого разило спиртным, спал на стуле рядом с ней и медленно соскальзывал в ее сторону. Она выставила руку, чтобы не дать ему улечься на нее, осторожно встала, чтобы не задеть локтем леди перед ней, и мягко опустила голову старика на свой стул.

Ей нужен воздух.

— Извините.

Она протиснулась мимо дам и стала продвигаться вперед, решительно настроенная добраться до дверей на террасу и до свежего воздуха. Но продвижение было медленным. Гости столпились, как скот на рынке. Люди напирали на нее сзади, толкали сбоку и, кажется, не замечали, что ей надо пройти. Они смеялись, разговаривали, окликали друг друга, перекрикивая шум. Воздух вокруг нее все сгущался от приторных духов и разогретых тел. Она почувствовала, как дыхание участилось, а желудок свело. Она оглянулась в ту сторону, откуда пришла, раздумывая, не сможет ли вернуться на свое место, где у нее было по крайней мере несколько дюймов пространства, но та дорожка, которую она проложила, уже была поглощена толпой. И стул ее, без сомнения, уже занял кто-то другой.

Уиннифред снова стала проталкиваться вперед, в шуме, запахах и плотной людской стене.

Она никогда не видела такую толпу. У нее возникло чувство, что ее вот-вот затопчут.

Паника змейками стала расползаться по коже и прокралась в легкие.

Ей срочно надо вырваться отсюда. Ей нечем дышать. Она ничего не видит. Она пыталась удерживать взгляд на верху двери на террасу, но комната все время двигалась, и было так много людей — кто-то заступал спереди, кто-то отталкивал ее с дороги. Ей хотелось закричать на них, но не хватало воздуха.

«Выпустите! Выпустите же меня отсюда!»

Комната с ее обитателями покачнулась, поплыла и закружилась.

Чья-то большая рука схватила ее за локоть.

— Медленные вдохи, милая. Вы уже почти пришли.

Гидеон. Ей хотелось засмеяться, заплакать, кинуться ему на шею и как следует врезать по носу.

Медленные вдохи? Он рехнулся?

— Дышите ртом.

Она послушалась, и душные запахи комнаты отступили.

Она слепо последовала за ним по пути, прокладываемому им в толпе, радуясь его твердой хватке на своей руке. Желудок больше не грозил взбунтоваться, но головокружительная паника осталась. Слишком уж много здесь людей. На всех не хватает воздуха.

— Почти пришли, — снова проговорил Гидеон.

Он прошел не через двери на террасу, а в маленькую комнатку рядом с бальным залом, где толклись слуги. Он тут же стал раздавать им приказы:

— Приведите мисс Айлстоун, принесите бренди и чашку чая.

Он открыл еще одну дверь и затащил Уиннифред в гостиную.

— Теперь все в порядке. Здесь никого нет.

Он подвел ее к стулу и усадил. Но Уиннифред все никак не могла перевести дух. Она слышала, как хватает ртом воздух.

— Не могу дышать.

— Можете.

Гидеон опустился перед ней на колени и взял за руку. И приложил ладонью к груди, где она почувствовала биение его сердца, ровное и сильное.

— Ну вот, чувствуете? Подстройте свое дыхание под мое, Уиннифред. Глубокий вдох… теперь выдох. Вот и умница. Еще разок… вот так…

Он удерживал ее руку и бормотал что-то успокаивающее. И Уиннифред постепенно почувствовала, как паника отступает, а воздух возвращается в легкие.

— Лучше? — в конце концов спросил Гидеон.

Она отрывисто кивнула головой и дала своей руке выскользнуть из-под его ладони.

— Не знаю, что случилось. Я просто хотела добраться до террасы, а потом вдруг мне сделалось нехорошо. — Уиннифред тихо, прерывисто рассмеялась. — Быть может, у меня просто хрупкое сложение.

— Или, возможно, — угрюмо пробормотал Гидеон, поднимаясь с пола, — моя тетя назвала слишком много народу.

— Я еще никогда не видела столько, — призналась она, — никогда не была в такой тесноте.

— Даже закаленному представителю света такая толпа может показаться огромной.

Он бросил короткий взгляд на служанку, которая принесла чай и бренди. Та поставила поднос на столик и тихо выскользнула из комнаты.

Гидеон взял бренди и протянул его Уиннифред.

— Вначале это.

— Я никогда не пробовала крепких напитков. — Она сделала неуверенный глоток и поморщилась. — Ой, вкус, как… как будто им очень хорошо можно отмыть пол.

Гидеон постучал пальцем по дну стакана.

— Пейте.

Она сморщила носик и подчинилась. Жидкость обожгла горло.

— Брр. Ну и гадость. — Уиннифред нахмурилась, глядя на остатки бренди в стакане, когда жжение обратилось в приятное тепло. — Хотя, впрочем, не такая уж и гадость. Я должна допить?

Гидеон усмехнулся и забрал у нее стакан.

— Пока хватит. Теперь чай.

Уиннифред взяла чай, и до нее вдруг дошло, как уютно и покойно ей с ним и что они ведут себя как прежде. Она не знала, что больнее: тоскливое желание продолжать так же или мысль, что Гидеон на это способен.

Это не должно было быть для него так чертовски легко. Никому не должно быть легко делать больно человеку, которого любишь.

Она хотела сказать ему это, но приход заметно взволнованной Лилли вынудил ее придержать свой гнев.

— Фредди! Фредди, что стряслось? Боже милостивый, ты белая как мел. — Она повернулась к Гидеону. — Что вы с ней сделали?

Уиннифред поднялась и встала между ними. Если кто из них и выскажет Гидеону все, что о нем думает, — это будет она.

— Лилли, остановись. Я… мне на минуту стало нехорошо в толпе, вот и все. Он просто помог мне.

— О!.. — Глаза Лилли метнулись от Гидеона к ней, потом обратно. Наконец, фыркнув, она сказала: — Что ж. Прошу прощения.

Если Гидеон и оскорбился ее совсем неубедительным выражением сожаления, то виду не подал.

— Ваша забота о мисс Блайт достойна восхищения, — вежливо отозвался он. — Оставляю ее на вашем превосходном попечении.

Мисс Блайт…

Его голос эхом звучал у Фредди в голове, а сердце в груди сжималось. Время от времени он стал называть ее так, словно медленно отдалял их друг от друга.

Глядя ему вслед, ей хотелось окликнуть его. Хотя бы только для того, чтобы послать к чертям.

Лилли шагнула в ее поле зрения, желанное отвлечение.

— Расскажи мне, что произошло.

— Да ничего особенного. — Она помотала головой. — Я пыталась пробраться к террасе, чтоб глотнуть свежего воздуха, и застряла в толпе.

— И? — подсказала Лилли.

— И мне стало душно. И кажется, слегка закружилась голова. Наверное, я немного запаниковала.

Или много, но она не собирается признаваться в этом.

— О Боже.

— Гидеон нашел меня и привел сюда.

Лилли потрепала ее по руке.

— Прости, что оставила тебя так надолго. Я только пошла принести чего-нибудь попить и поговорить с леди Гвен. Комната заполнилась людьми так быстро. Я не смогла пробиться назад.

— Тебе незачем было возвращаться. Там не было ничего интересного.

— И тем не менее…

— Тебе и сейчас незачем сидеть здесь и нянчиться со мной, вместо того чтобы веселиться в свое удовольствие.

Она вдруг вспомнила, что проталкивалась и протискивалась сквозь огромное количество людей в попытке добраться до террасы. И могла только представить, что делал Гидеон, чтобы вывести их из толпы. Быть может, Лилли больше не сможет веселиться в свое удовольствие, потому что ее подруга вела себя так скверно перед двумя третями высшего общества.

— Все видели, — простонала она. — Все видели, как я покидала бальный зал.

— Не все, — отозвалась Лилли совсем не так озабоченно, как ожидала Уиннифред. — Но полагаю, некоторые видели.

— Все шло так хорошо. Я не совершила ни единого промаха. — Плечи Уиннифред поникли. — А теперь я опозорила тебя.

К ее удивлению, Лилли лишь рассмеялась.

— Это не смешно, — заявила Уиннифред.

— Ох, еще как смешно, — настаивала Лилли. — Опозорила меня? У тебя случился приступ меланхолии, Фредди. Что может быть более подобающим леди?

— О! — Уиннифред чуть-чуть воспряла духом. — Я об этом не подумала.

— В обморочном состоянии трудновато мыслить ясно.

Уиннифред поморщилась от замечания и сопроводившей его усмешки.

— Ты никогда не дашь мне забыть об этом, да?

— Никогда. Но ограничу свои подтрунивания, пока ты окончательно не поправишься. — Лилли прошла и открыла дверь, ведущую наружу. — Глоток свежего воздуха — вот что тебе нужно.

Уиннифред последовала за ней на маленькую уединенную террасу со ступеньками, ведущими в освещенный факелами сад.

— Я и пыталась добраться до свежего воздуха, когда Гидеон нашел меня. Не знаю, почему он привел меня… — Она оглянулась на множество людей, болтающих друг с другом, и увидела, что главная терраса так же многолюдна, как и бальный зал. — Не важно.

Она взяла Лилли под руку, и они пошли по широкой дорожке, усыпанной гравием. Воздух и свобода движений были такими чудесными, и хотя в саду были и другие гости, гуляющие по дорожкам и вокруг фонтанов, число их было куда меньше, чем в бальном зале. Если не считать время от времени встречаемых парочек, они с Лилли были в относительном уединении.

— Как удачно, что Гидеон оказался в бальном зале поблизости от тебя, — сказала наконец Лилли.

— Да, пожалуй.

— И удивительно. В последнее время он не часто бывает в твоем обществе.

Уиннифред помедлила, прежде чем ответить. Она не упоминала о своих трудностях с Гидеоном, потому что не хотела портить подруге радость от ее вновь обретенного счастья. И, говоря по правде, у нее просто не было желания обсуждать это. Но если принять во внимание, с какой горячностью Лилли набросилась на Гидеона в гостиной, то подруга уже и сама догадывается, что что-то не так.

Уиннифред вздохнула и смирилась с предстоящим разговором.

— Между нами произошла размолвка.

— Из-за чего?

— Из-за брака. Он не женится на мне.

Лилли издала какой-то сдавленный звук и резко остановилась.

— Фредди, ты… ты ведь не спрашивала его, нет?

— Нет, конечно же. Так получилось… — Что она в некотором смысле сделала ему предложение. — Этот вопрос возник сам собой, вот и все.

— Ох!.. — Лилли длинно, с присвистом, выдохнула и подняла глаза к небу. — Ох, слава Богу.

— Он ни на ком не хочет жениться, — добавила Уиннифред, желая поскорее увести разговор дальше.

— Он сказал почему?

— Это сложно, — уклонилась Уиннифред и потянула Лилли вперед. — Но если вкратце, он не хочет нести ответственность ни за кого, кроме себя.

Лилли некоторое время обдумывала это, потом спросила:

— А ты хочешь замуж?

Нет. Может быть… если б это был Гидеон.

— Не знаю. Да это и не важно. Он ясно дал понять, что даже мысли такой не допускает.

Вместо ответа Лилли бросила взгляд на другую дорожку и сказала: «Ха» — потом обернулась и добавила столь же рассеянно: «Гм».

— Что-то это не слишком мне помогло, Лилли.

— Сюда идет лорд Грэтли.

— Что?

Уиннифред повернула голову и увидела лорда, шагающего по встречной дорожке. Ей очень нравится лорд Грэтли, но сейчас она была не в настроении разговаривать с кем бы то ни было, кроме Лилли.

— О, как думаешь, нельзя ли нам ускользнуть?

— Нет. — Лилли взяла ее за руку и заставила остановиться. — Ты останешься.

— Что? Почему?

— Потому что с террасы за нами наблюдает Гидеон.

Она не станет оборачиваться, ни за что на свете.

— Мне нет дела до того, куда смотрит Гидеон.

— Разумеется, есть. — Лилли понизила голос, когда приблизился лорд Грэтли. — Ты останешься здесь, будешь флиртовать с лордом Грэтли и докажешь лорду Гидеону Хаверстону, что тебе плевать на то, что он думает о браке.

— Но зачем?

— Затем, что это поможет тебе почувствовать себя лучше. — Лилли метнула взгляд на террасу. — И Гидеон, мне кажется, человек ревнивый.

— Не будь…

— Ой, смотри! — прочирикала Лилли, чуть повысив голос. — Ты знала, что вон там, за розами, есть фонтан? Какая прелесть! Я должна взглянуть. Подожди меня здесь, ладно, Фредди?

Уиннифред даже не пыталась позвать Лилли назад. Фонтан был всего ярдах в двадцати, и оттуда была ясно видна дорожка. Строго говоря, она была по-прежнему под присмотром дуэньи.

И если подумать, подруга, возможно, права. Быть может, легкий флирт с другим джентльменом прольет бальзам на ее израненную гордость.

Пусть Гидеон увидит, что она прекрасно проводит время в обществе лорда Грэтли. Пусть это напомнит ему, что он не единственный джентльмен, которому она может быть небезразлична, что может даже найтись джентльмен, который захочет жениться на ней.

Она повернулась и во весь рот улыбнулась лорду Грэтли.

Пусть Гидеон увидит это.

 

Глава 32

Гидеон увидел. Если не считать красной пелены, которая постепенно наплывала ему на глаза, он прекрасно видел Уиннифред.

О чем, дьявол побери, думала Лилли, так надолго оставив ее наедине с лордом Грэтли? Что может быть такого увлекательного в дурацком фонтане, что это потребовало получасового осмотра?

Еще полчаса назад Уиннифред была в полуобморочном состоянии. Ей следует сидеть в доме, одной.

Гидеон твердил себе, что он дурак, даже когда перешел на другое место на террасе, чтобы лучше видеть. Он говорил себе, что ведет себя глупо, даже когда решил, что лучше всего, по всей вероятности, будет видно с нижних ступенек террасы.

О да, так было видно гораздо лучше. Он стоял в тени между двух горящих факелов, слишком далеко, чтобы слышать, о чем говорится, но достаточно близко, чтобы видеть выражение глаз Уиннифред, золотистые пряди ее волос и широкую, ослепительную улыбку на губах.

Его рука стиснула рукоять трости.

Это ему она должна улыбаться.

Будь он проклят, если не пытался наладить с ней отношения. В первые дни после их размолвки он сделал несколько попыток к примирению, и все они были встречены холодным отпором. Ему не оставалось ничего другого, как только принять ее чувства и придерживаться своего плана сохранять дистанцию.

И это было чертовски трудно.

Нет… нет, неверно. Это в Шотландии было чертовски трудно мельком увидеть ее в доме и вместе посмеяться над чем-нибудь забавным, прежде чем уйти. И мукой было, когда они приехали в Лондон и он искал ее общества, зная, что не может сделать ее своей. Но это… это был ад.

Он был убежден, что сможет. Он был так уверен, что может заставить себя держаться в стороне. И он держался, да только не совсем.

Он наблюдал за ней из других концов бальных залов и гостиных. Он рано возвращался домой с визитов к друзьям и из клуба, говоря себе, что устал, и зная, что на самом деле надеется хоть краем глаза увидеть перед сном ее. Даже сегодня он не смог высидеть больше одной игры в карты и отправился посмотреть на нее и вышел на террасу, зная, что Лилли настоит на прогулке по свежему воздуху.

А сейчас Лилли уже давно пора перестать пялиться на дурацкий фонтан и привести Уиннифред обратно.

У него чесались руки врезать Грэтли кулаком по носу. Грэтли стоит слишком близко к Уиннифред. Да еще наклоняет голову к ней так, словно у них есть какой-то общий секрет. Он же и так наедине с ней. За каким чертом надо шептать?

Потому что, чтобы шептать, требуется наклонить голову, мрачно подумал Гидеон. А это, в свою очередь, дает возможность ближе лицезреть глубокое декольте. Гидеон никогда не считал Грэтли распутником, но доказательство вот оно, налицо. Очевидное для всех, кроме Уиннифред.

Она подняла лицо к Грэтли, смеясь над какой-то глупостью, которую тот прошептал, и рукой легонько дотронулась до его рукава.

Это стало последней каплей.

Уиннифред не знала, какую реакцию может вызвать у Гидеона ее легкий флирт с лордом Грэтли, но определенно не ожидала увидеть, как он покидает террасу и решительно шагает по дорожке.

Как интересно.

Гидеон остановился перед ними и поклонился.

— Грэтли. Мисс Блайт. — Он повернулся в сторону Лилли и произнес довольно громко и язвительно: — Мисс Айлстоун.

Грэтли поклонился. Уиннифред присела в реверансе. Лилли весело помахала. Уиннифред разбирал смех — подруга стала довольно дерзкой с тех пор, как за ней начал ухаживать маркиз, — но Гидеон и без того уже выглядел здорово раздраженным.

— Что-нибудь случилось? — спросила Уиннифред.

— Ваше присутствие требуется в библиотеке.

— О! — Это уже было не так интересно. — Леди Гвен, полагаю? Прошу меня простить, милорд.

— Конечно. — Грэтли снова поклонился. — Мисс Блайт, было очень приятно. Мисс Айлстоун!

— Милорд!

Губы лорда Грэтли дернулись, прежде чем он зашагал прочь.

Воистину он очень славный, подумала Уиннифред. Умный и забавный, он разговаривал с ней о рыбалке и не подсмеивался, когда она забыла, что леди не полагается ничего знать об этом занятии. И дал совет по поводу наживки.

Жалко, что не он приехал в Шотландию.

— Вы только что вздохнули? — потребовал ответа Гидеон.

Уиннифред бросила на него холодный взгляд и направилась к дому. Он молча шел следом, вверх по ступенькам, через гостиную, в боковой холл. Но когда она повернула налево, к библиотеке, Гидеон схватил ее за локоть и потащил направо, к черной лестнице.

Она инстинктивно попыталась вырвать руку.

— Что вы делаете? Я думала, мне нужно в библиотеку.

— Нет.

— Но вы сказали…

— Я солгал. Я хочу переговорить с вами.

Она оглянулась на Лилли, но подруги нигде не было видно. Уиннифред снова попыталась вырвать руку.

— Ежели вы желаете аудиенции у меня, можете попросить о ней.

Гидеон остановился и гневно воззрился на нее.

— Вы идете со мной, или мне…

— Хорошо, я пойду с вами, — сказала она спокойно и очень, очень быстро.

Если б он договорил свою угрозу, ей пришлось бы противиться только из принципа.

А это ей совсем не нужно. Не сейчас, когда на Гидеона в конце концов, похоже, подействовал ее флирт с лордом Грэтли.

Она помалкивала, пока Гидеон вел ее к ее комнатам и закрывал за ними дверь. Тут она заговорила бы, но Гидеон не дал ей шанса. Он повернулся и испепелил ее взглядом.

— Что это, дьявол побери, вы вытворяете? — прорычал он, и она только сейчас заметила, что костяшки пальцев, сжимающих трость, побелели.

Что ж, хорошо, подумала она. Пусть злится. Пусть рвет и мечет. Хорошая стычка — как раз то, что ей нужно.

— Насколько мне известно, — со сдержанным достоинством проговорила она, — я вела совершенно невинную и совершенно чудесную беседу с лордом Грэтли.

— С лордом Грэтли?

— Вы явно не одобряете.

— Я этого не говорил.

— Вам и не надо ничего говорить, — сказала она, покачав головой. — Вы повторяете слова, когда не одобряете.

— Не повторяю.

Она посмотрела на него с жалостью.

— «Тюрьма. Разбойники. Побьете меня тростью. С лордом Грэтли». Вы всегда повторяете мои слова, когда не одобряете того, что я говорю.

— Я ищу ясности.

— Да. В том, что не одобряете.

Она могла бы поклясться, что услышала его рык.

— Вы заигрывали с лордом Грэтли!

— Мне кажется, мы уже это обсуждали. И что, если так? Вы ясно выразили свои намерения. — Она демонстративно расправила бархатную ленточку на рукаве. — И лорд Грэтли тоже.

Он сделал к ней несколько шагов.

— Что вы задумали, Уиннифред?

— Абсолютно ничего. — Она смахнула с платья пылинку. — Пока.

— Объясните! — приказал он, морской капитан до мозга костей.

Она беспечно пожала плечиком.

— Я дала обещание вести себя как примерная дебютантка в этом сезоне, и я выполню свое обещание.

— А после сезона?

— Ну, не вечно же я буду дебютанткой, верно? Я даже не в Лондоне буду. Стану наслаждаться независимостью старой девы в далекой сельской Шотландии.

— Лорд Грэтли живет здесь.

— Да. — Она улыбнулась ему настолько шаловливо, насколько сумела. — Но он часто путешествует.

Она затаила дыхание и ждала, когда Гидеон взорвется. Уиннифред ждала, что он станет кричать, бушевать и потребует, чтобы она больше никогда не приближалась к лорду Грэтли. Ее удивило, насколько сильно ей этого хотелось, насколько необходимо было получить какой-нибудь, хотя бы малейший, знак его страсти.

Но он не взорвался. Он не кричал, не бушевал, не требовал.

О, он злился; она видела, как ярость буквально исходит от него волнами. Но не было ни единого, даже самого малого, намека на утрату самообладания. Он полностью владел собой — совершенно неподвижен, не считая вздувшихся мускулов на плечах и едва заметно опустившейся головы.

Он смотрел на нее не мигая, и внезапно она поняла, что утратила свое преимущество.

— Вы ждали, что я в это поверю? — опасно мягким голосом спросил он.

— Не понимаю, о чем вы.

— Понимаете. — Он шагнул к ней. — Прекрасно понимаете.

Она начала непроизвольно отступать, а он надвигаться. Медленно, неуклонно он преследовал ее через комнату.

— Вы считаете меня шутом, Уиннифред?

— Что?

— Дураком, над которым можно подшучивать, потому что я пару раз рассмешил вас?

— Нет. Я…

— Тогда безобидным, потому что я поцеловал вас под луной и отпустил?

— Я никогда…

— Дело в хромоте? В трости? — Движением настолько молниеносным, что у нее захватило дух, он метнулся вперед и пригвоздил ее к стене. — Ты думала, я тебя не поймаю?

Не успела она даже подумать о том, что ответить, как его рот накрыл ее и поглотил. Это было совсем не похоже на тот его поцелуй в Шотландии. Совсем не похоже на нежное слияние губ у моста. Своим телом он удерживал ее прижатой к стене, а руками схватил и пригвоздил запястья над головой.

— Ну так останови меня! — выдохнул он у ее рта. — Останови меня. Покажи, почему ты считала безопасным играть со мной в свою маленькую игру.

Мгновение обида и страх боролись с желанием. Но потом Уиннифред ощутила это — дрожь в его теле, резкий стук сердца на своей груди, учащенное дыхание на своей коже. Он боролся так же, как и она.

Она обещала себе, что не будет ждать и надеяться, но никогда не обещала не использовать шанс.

— Я играла… потому что знала, что ты выиграешь.

Его хватка стала крепче, глаза почернели как ночь, а рот снова впился ей в губы.

У нее не было времени мягко и постепенно погружаться в жар возбуждения, как тогда, в Шотландии, не было возможности отыскать в это мгновение свой путь. Стремительно, без принуждения она была втянута в дуэль зубов, языков, губ.

Он пошевелился, втиснув колено ей между ног. Она услышала собственный тихий стон удовольствия и подалась вперед в безмолвной мольбе быть ближе. Ее пальцы сгибались и разгибались в его тисках, жаждая прикоснуться к нему. Но Гидеон не смягчился; он удерживал ее крепко прижатой к стене.

Щемящая боль стала потребностью, когда он оторвался от ее рта, чтобы распробовать линию скулы, мочку уха и изгиб шеи. Она чувствовала шероховатое царапанье зубов и влажное прикосновение языка. Гидеон легонько прикусил чувствительное местечко между шеей и плечом, и она ахнула от ошеломляющего ощущения.

Он затих от этого звука, пригвождая ее своим весом, обжигая кожу горячими, прерывистыми вдохами и выдохами. Руки его расслабились и соскользнули с ее запястий, и на один ужасный миг она испугалась, что он отпустит ее совсем.

Он не отпустил. С внезапной сменой настроения он обвил ее рукой за талию и мягко потянул от стены. А потом поцеловал нежно, медлительно, томно, словно мог часами просто вкушать ее. Руки его больше не пытались пленить и удержать силой, но возбуждали через платье медленными поглаживаниями и легкими, невесомыми прикосновениями. Словно он вдруг решил быть бережным. Более того — хотел быть бережным.

Последней ее связной мыслью была мысль о том, что вот именно этого она и хотела. Чувствовать себя желанной, лелеемой и любимой.

Гидеон совсем перестал думать. Он повиновался лишь чувствам и инстинкту. Мозг его был пуст, за исключением мыслей об Уиннифред в его руках. Не было ни корабля, ни сражения, ни чувства вины. Не было больше гнева или первобытной потребности поставить свое клеймо. Была только Уиннифред… Ощущение ее пальцев у него в волосах, вес прижимающегося к нему мягкого тела, сладкий вкус губ и слабый запах лаванды на коже.

Она переполнила его, утопила разум и смыла все, кроме потребности погрузиться дальше в ее ощущение, вкус и запах. Почти по собственной воле его пальцы начали трудиться над рядом пуговок платья на спине. Ткань соскользнула с плеч. Он потянул ее вниз, по тонким рукам и талии, пока она лужей не растеклась на полу. Сзади плясал свет камина, очерчивая ее тело сквозь тонкую белую шемизетку и подсвечивая забранные вверх локоны.

— Прекрасная, — прошептал он, протягивая руку, чтобы вытащить шпильки из волос.

Как же она красива.

Мало-помалу он раздел их обоих, останавливаясь, чтобы прикоснуться к каждому дюйму кожи, который обнажался, и давая Уиннифред возможность делать то же самое. Она была нерешительной и в то же время настойчивой в своем изучении, позволяя пальцам исследовать его голый торс и руки, ладонями прикасаясь к бедрам и талии. Она заколебалась, когда он снял брюки, но лишь ненадолго.

Он со стоном закрыл глаза, когда маленькая ладошка отыскала доказательство его желания. Он застыл, позволяя им обоим удовольствие ее открытия до тех пор, пока это удовольствие не стало слишком острым. Крепко удерживая за талию, он отнят ее руку и стал продвигать спиной к кровати.

Опустившись вместе с ней на одеяло, он заново приступил к процессу исследования. Она сплошь состояла из противоречий. Такая маленькая, думал он, такая хрупкая, но руки у нее сильные, он почувствовал крепкие и тугие мышцы ее длинных ног, когда они задвигались под его ногами. Он опустил голову, пробуя на вкус шею, ключицу, грудь. Кожа ее была удивительно мягкой, пугающе нежной, и все же он ощутил еще не до конца сошедшие мозоли, когда она пробежала ладонями по его спине. Она была бледной и в то же время пылающей от страсти. Она была беспомощной и господствовала над всеми его мыслями, всеми движениями, всеми желаниями.

Желание делалось острее и безжалостнее, когда она вздохнула, застонала и выгнулась под ним. Потребность овладеть ею терзала его, и все же он сдерживался. Он хотел, чтобы она ослепла от страсти, всецело отдалась требованиям его тела.

Он взял в рот сосок, ласками языка и зубов превратив его в твердый бутон. Пробежал ладонью вниз по боку, через изгиб таза, по шелковистой коже бедра к нежному пушку между ног.

Она чуть не слетела с кровати.

— Гидеон, пожалуйста.

Звук его имени в ее устах отнял у него последние остатки самообладания. Он лег на нее, силясь быть нежным, любящим, когда вжался в ее влажный жар. Она обвила его руками за плечи и приподняла таз, поощряя, помогая… пока он не встретился с преградой, отмечающей ее невинность, и, надеясь, что чем быстрее, тем лучше, прорвался сквозь нее одним решительным толчком.

Она напряглась и чертыхнулась.

— Ох…

Он стиснул зубы, пока ослепляющее наслаждение быть в ней не отступило ровно настолько, чтобы он смог наклонить голову и поцеловать ее в лоб.

— Прости, милая. Прости.

— Это… — Она потрясенно воззрилась на него и натужно сглотнула. — Это не то, что я думала…

— Знаю.

Он завладел ее ртом в долгом, глубоком поцелуе, отпустив, только когда почувствовал, что она чуть-чуть расслабила пальцы, вонзившееся ему в спину, и услышал, как она длинно выдохнула.

— Прости, — снова прошептал он. — Дай мне еще минуту. Сможешь?

Она кивнула и даже умудрилась нерешительно улыбнуться.

Он не был уверен, что сможет сделать это. Каждая секунда, каждый удар сердца казались вечностью. Она была раем, и каждый мускул в его теле кричал, чтобы он двигался, чтобы погружался в нее снова и снова, пока не удовлетворит эту сжигающую его страсть, эту неутолимую жажду. Но он отказывался слушать. Удерживая желание в крепкой узде, он стал заново разжигать страсть Уиннифред, руками отыскивая те местечки, прикосновение к которым прежде вырывало у нее стоны и вздохи.

Когда она вновь начала постанывать и вздыхать, он осторожно вышел из нее и снова медленно вошел, наблюдая за ее реакцией. И застонал от облегчения, когда она неуверенно приподнялась ему навстречу.

— Да, милая. — Он снова вошел длинным, глубоким погружением, сорвав с ее губ тихий стон. — Вот так…

И тогда он отпустил узду, позволив инстинкту и желанию взять верх. Он затерялся во времени и пространстве, не видя, не слыша и не чувствуя ничего, кроме сладостного звука стонов Уиннифред, которые становились все чаще и громче, и острого наслаждения от того, что он оттягивал момент своей разрядки, дожидаясь, когда Уиннифред найдет свою.

Когда это случилось, когда ее ноги сцепились у него на спине и она выгнулась и вскрикнула в его руках, он глубоко погрузился последний раз, затем с прерывистым стоном вышел и выплеснул свою страсть на белые простыни постели Уиннифред.

 

Глава 33

Гидеон стоял в библиотеке, хмуро уставившись в пространство. Он не хотел быть в библиотеке, не хотел хмуриться. Чего он хотел, так это вернуться наверх, скользнуть в постель Уиннифред и притвориться, что все отлично, что все так, как и должно быть. Так он и проснулся — сплетясь с ней руками и ногами и чувствуя мягкий шелест ее дыхания на своей шее. Несколько счастливых, драгоценных мгновений он лежал, купаясь в ее тепле и в воспоминаниях об их любви.

Но слишком скоро реальность того, что он натворил, стала просачиваться сквозь этот кокон блаженства, а с ней пришли терзания, раскаяние и обвинения.

Естественно, он женится на Уиннифред как можно скорее. Так будет правильно. Единственно правильно. Часть его чуть ли не вопила от радости, что теперь она принадлежит ему и всегда будет принадлежать. Но другая часть, та, что потребовала оставить спящую Уиннифред, честила за близорукий эгоизм.

Вопрос обладания ею не прост. Это вопрос ответственности за нее… и за детей, которые могут появиться у них.

Перед глазами возник образ маленькой девочки с янтарными глазками и светло-каштановыми волосиками с золотистыми прядками. У нее будет его чувство юмора, подумал он, и мамин смех. Он почти слышал этот смех.

Образ померк, сменившись образом Джимми. Светловолосого, голубоглазого, безрукого Джимми.

Он провел по волосам дрожащей рукой.

Не будет никаких детей.

И не будет никаких гарантий, если только он не собирается принять обет воздержания, а он, черт возьми, не настолько близорук, чтобы заставить себя поверить в осуществимость подобного плана. Но есть такие шаги, которые мужчина может предпринять, чтобы уменьшить вероятность беременности. И он намерен следовать им. У него нет выбора.

Уиннифред может это не понравиться, но она девушка благоразумная… Хотя нет, не всегда. Но она практичная. Она поймет. Ей придется понять. У нее, черт побери, тоже нет выбора.

Уиннифред не понимала. Никак не могла уразуметь, проснувшись, почему засыпала под звуки дыхания Гидеона, а проснулась в тишине. Не в полной тишине, поправилась она, ибо слышала приглушенные голоса внизу и шарканье шагов в холле.

Она повернулась и посмотрела в окно. Тонкие полоски солнечного света прокрадывались в комнату из-за краев портьер.

Уже утро, дошло до нее. Позднее утро, судя по виду и звукам. Слуги, должно быть, встали, убирают после вчерашнего бала. А Гидеон ушел, потому что не хотел, чтобы обнаружилось, что он провел ночь в ее постели.

Воспоминания об этой ночи нахлынули на нее, сопровождаемые теплой волной удовольствия. Окончательно проснувшись, она соскочила с кровати и начала умываться и одеваться.

В голове роились тысячи вопросов. Что последует дальше? Объяснение в неумирающей любви и вечной привязанности? Звучит немножко театрально… но и довольно мило. И близко к тому, что она уже какое-то время чувствовала, но до сих пор не могла в этом признаться.

Она любит Гидеона.

Любит его черные глаза, его красивое лицо, его чувство юмора, его внимательность и щедрость. Любит ощущение его рук на своей коже и губ на своих губах. Она любит в нем все… ну, кроме его неуместного чувства вины, пожалуй, но все остальное — определенно.

Должна ли она теперь признаться, что любит его? Признается ли и он в своих чувствах? И что за этим последует? Не брак, нет. Он совершенно ясно выразился по этому вопросу, а она не настолько глупа, чтобы думать, будто он переменил свое мнение за каких-то несколько часов. Быть может, со временем он свыкнется с этой мыслью. Он явно способен передумать. В конце концов, она ведь занимала в его жизни второе по важности место после его вины… до нынешней ночи.

Но что же делать пока? Будет ли у них тайная связь? Ведь открытая определенно невозможна. Лилли никогда не простит такое.

Некоторое время Уиннифред пыталась решить эту задачу, но потом отказалась от мысли справиться с ней в одиночку. Ей просто надо спросить Гидеона, решила она и направилась к двери. Так или иначе, она не может планировать их будущее без него.

Узнав у служанки, что Гидеона можно найти в кабинете рядом с гостиной, Уиннифред отравилась вниз. Она тихонько постучала в дверь кабинета, когда из столовой до нее донесся смех Лилли и лорда Энгели.

Не дожидаясь ответа, Уиннифред открыла дверь и вошла. Гидеон снова сидел за столом, но, по-видимому, не работал. На столе перед ним не было бумаг, в руке не было ручки. Она увидела, что он в той же одежде, что был предыдущим вечером, что под глазами у него залегли тени, и он не улыбнулся, говоря:

— A-а, ты проснулась. Присаживайся, Уиннифред.

По спине пробежал холодок тревоги. Она подошла к одному из стульев перед столом, но не села.

— Что-то случилось?

Не должно было ничего случиться, подумала она. Только не этим утром.

— Нет, ничего, — заверил Гидеон. — Я просто хочу обсудить с тобой приготовления к нашему браку.

Уиннифред медленно опустилась на стул, потрясенная, ликующая и встревоженная одновременно. Неужели он передумал за одну ночь? Это казалось невозможным. И определенно нелогичным.

— Ты говорил мне, что никогда не женишься.

— Обстоятельства изменились. Я позабочусь о том, чтобы было сделано оглашение в церкви. Моя тетя поможет тебе выбрать свадебное платье и…

— Постой. — Она вскинула руку, призывая его замолчать, и окинула взглядом его напряженную челюсть и твердый, неулыбающийся рот. И пришла к единственно разумному и разрывающему душу заключению: — Ты не хочешь этого делать.

Он наклонился вперед и поставил локти на стол. Когда он заговорил, тон его был мягким:

— Это правда. Я не планировал обзаводиться женой, но мои прежние планы больше не имеют значения. Долг и честь обязывают меня жениться.

Долг и честь.

Она почувствовала себя дурой. Слепой, влюбленной дурой. Разумеется, Гидеон чувствует себя обязанным предложить брак. И конечно, он будет смотреть на этот брак и на нее как на бремя. Его мнение не изменилось, изменились лишь цели.

Она вдохнула, борясь с удушающей болью в груди.

— Спасибо за предложение, но я вынуждена отказаться.

Он снова выпрямился, искренне ошеломленный ее ответом.

— Отказаться? Почему?

— Полагаю, это вполне очевидно, — проговорила она, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Это было нелегко, внутри у нее все дрожало. — Ты не хочешь на мне жениться, а я не хочу выходить за тебя замуж. Мы…

— Не хочешь?

— За тебя замуж? — Не так. — Нет. Не желаю приносить в жертву свою свободу.

— Ну, не знаю, так ли уж плохо все это было бы, — проворчал он.

— Именно так.

Но вовсе не потеря свободы сделала бы брак с Гидеоном кошмаром. Она готова уступить часть своей независимости ради того, чтобы провести с любимым человеком всю оставшуюся жизнь. Но она не желает выходить замуж за человека, который не отвечает на ее чувства, за человека, для которого она удавка на шее. И будь она проклята, если всю жизнь будет мучиться вопросом, когда он найдет способ разорвать эту удавку и забудет ее.

К глазам подступили слезы. Усилием воли она прогнала их.

— Мои личные чувства по отношению к супружеству сейчас не важны. Важно то, что тебе не нужна жена, а мне не нужен муж. У нас нет никаких причин жениться.

— Причина есть, и весьма веская. — Он наклонился к ней и понизил голос: — Я украл твою добродетель, Уиннифред.

Если б он наклонился еще чуть ближе, мрачно подумала Уиннифред, она смогла бы дотянуться и придушить его.

«Украл твою добродетель» — ну надо же! Как будто она какая-нибудь беспомощная девица, которую он жестоко соблазнил, а поутру бросил.

Она тоже подалась вперед. Если он хотел ее оскорбить, что ж, она тоже умеет.

— У меня множество добродетелей, Гидеон. Ни одна из которых никогда не находилась у меня между…

— Не надо.

Она откинулась на спинку стула и укуталась в свой гнев, как в плащ. Гнев был куда лучше, чем боль.

— Как легко ты забыл, кто я. Как быстро ты превратил бы меня в одну из этих изнеженных, глупых, безвольных светских дамочек.

— Я не делал ничего подобного.

— Разве? А зачем тогда предложение? — Без любви. Даже без малой толики привязанности. — Зачем предлагать брак, о котором я не просила, если не для того, чтоб спасти меня от самой себя?

— Затем, что такова цена! — бросил он.

О да, она с удовольствием прикончила бы его.

— Я отказываюсь от платы.

Он тихо выругался.

— Могут быть последствия. Надо же все предусмотреть. Ты могла забеременеть, Уиннифред.

— У нас же есть Гидди, — холодно напомнила она. — Мне известно, как создается новая жизнь. Разница между нашими видами не может быть настолько большой, чтобы допустить беременность без мужского семени.

— Вероятность ниже, но это не гарантия.

Даже броня злости больше не защищала от сердечной боли. Ребенок Гидеона. Какой чудесной могла бы быть картинка их будущего: они улыбаются, смеются и спорят из-за того, кому учить сына удить рыбу. Но вместо нее Уиннифред видела лишь страдания — муж, который считает себя пойманным в ловушку брака и вынужденного отцовства.

Это немыслимо. А то, что она не знала, что беременность может случиться, даже несмотря на принятые для ее избежания меры, лишь еще отчетливее подчеркнуло, какой слепой она была.

Если ей удалось избежать катастрофы принести в этот мир ребенка, нежеланного для его отца, значит, она поблагодарит свою счастливую звезду и позаботится, чтобы такого больше никогда не случилось.

— Не вижу причин кликать беду, — сказала она наконец. — Если я обнаружу…

— Планировать наперед не значит кликать беду.

— Тогда я планирую наперед вернуться к этому вопросу, если возникнет такая необходимость. — Зачем он спорит с ней? Почему не примет ее отказ с признательностью и не даст закончиться этой мучительной сцене?

— Будь благоразумной, Уиннифред. Мы…

— Я благоразумна! — отрезала она.

С этим надо покончить.

— Ты упряма. Мы не можем с чистой совестью…

— Я же сказала — нет!

Бормотание голосов в холле резко стихло, но она была слитком зла, чтобы заметить, и слишком убита горем, чтобы ее это взволновало. Она встала, больше ни минуты не в силах выносить это. — Ох, какой же ты лицемер со всеми своими разглагольствованиями о том, чтобы находить юмор и удовольствие в любой ситуации. Но когда тебе вручают что-то прекрасное, ты превращаешь это в отвратительную кучу ответственности, долга и…

— Я пытаюсь поступить благородно! — огрызнулся он. — Мой долг…

— Я не буду той тяжкой ношей, которую ты вынужден нести! — проорала она в тот момент, когда Лилли с лордом Энгели стремительно вошли в комнату. — И вашей тоже, — добавила она, развернувшись к Энгели. — И леди Гвен, и вообще ничьей!

Гидеон поднялся из-за стола, и, хотя обращался к Лилли и лорду Энгели, он не сводил глаз с Уиннифред.

— Не оставишь нас на минуту, Люсьен?

— О нет, пускай остается! — Ее голос был жестким. Она и не знала, что может говорить так жестко. — Я ведь и его крест? Или, быть может, ты предпочитаешь образ страдающего в одиночестве?

Гидеон стукнул кулаком по столу.

— Хватит!

— О да.

Если она останется здесь еще хоть на минуту, то просто рассыплется на части.

Она развернулась, слепо протиснулась мимо Лилли и лорда Энгели и ринулась через холл, чтобы добежать до своей комнаты раньше, чем хлынут слезы. Только это не ее комната… Это Голубая комната леди Гвен.

Слезы потекли еще до того, как она пробежала половину лестницы.

Не нужна ей эта проклятая Голубая комната.

Ей нужна ее собственная кровать в Шотландии. Ей нужны Мердок-Хаус, и Клер, и тихое уединение ее прежней жизни.

Она хочет домой.

 

Глава 34

Гидеон говорил себе, что не должен пить. Не должен сидеть в своей комнате в три часа дня, всерьез размышляя над тем, как хорошо было бы напиться.

Это было похоже на горе. Голова у него болела, в груди ныло, а по жилам растекалось тошнотворное чувство беспомощности, скручивая желудок в тугой узел. Мозги работали вяло, мысли прокручивались туго, несмотря на то что он выпил не больше нескольких глотков бренди, а руки и ноги были такими тяжелыми, что даже поставить стакан казалось непосильным трудом.

Но с чего бы ему горевать? Ведь это то, чего он хотел. Он отделался испугом. Он свободен от обязательств, от ответственности… от Уиннифред.

Как же так вышло? Как дошло до того, что он пьет среди дня, а Уиннифред сидит наверху, кипя от негодования… а может, даже плачет?

Ад и все дьяволы, он надеялся, что она не плачет.

Он сделал предложение, черт бы побрал все на свете. Предложение не подразумевает ни гнева, ни слез.

Ему следовало сказать что-то другое, сделать что-то еще. Он должен был заставить ее остаться и образумиться. Но он был так сосредоточен на том, что необходимо предпринять, так страшился своей предстоящей ответственности, что ему просто не пришло в голову, что она может возражать. Он не предусмотрел вероятность того, что она может сказать «нет», причем вполне серьезно.

Почему она сказала «нет»? Правда, она с самого начала ясно дала понять, что не намерена выходить замуж, но нежелание иметь мужа вообще — это все же нечто другое, чем нежелание иметь в качестве мужа его. По крайней мере так ему кажется.

Она не должна была говорить «нет».

Только теперь до него дошло, что он не может назвать ни единой причины, почему она должна была согласиться. Он говорил о чести и ответственности, о долге и… бремени.

Он говорил о бремени.

Как, черт возьми, мог он быть таким бездушным, таким эгоистичным?

Всю жизнь к Уиннифред относились как к бремени. Как там сказала Лилли? Ее растила череда равнодушных гувернанток, нанимаемых невнимательным отцом. А потом ее навязали его отцу, который перепоручил ее леди Энгели, а та передала Лилли.

Немудрено, что Уиннифред так любит Мердок-Хаус и так предана Лилли. Мердок-Хаус — единственное место, встретившее ее радушно, а Лилли — единственный друг, не бросивший ее.

Уиннифред была счастлива в Шотландии и продолжала бы счастливо жить там до сих пор. Если б Люсьен не узнал про нее… и весь процесс не начался заново, с упавшим сердцем осознал Гидеон. Люсьен переложил ответственность за Уиннифред на него, а он при первой же возможности передал ее леди Гвен. Хуже того, нынче утром он ясно дал ей понять, что на самом деле не хочет ее.

Но какого дьявола он должен был делать? Ответственность за жену и детей — детей, черт побери! — это не для него.

Он подведет их, как подвел своих людей… своих мальчишек.

«Так уж случилось…» — неприемлемое объяснение для того, что произошло на борту «Стойкого». Это неприемлемое объяснение ни для чего, что происходило на войне. Каждый, кто стрелял, несет ответственность за тот вред, который нанес кусок металла и порох. И каждый офицер отвечал за те приказы, которые отдавал своим подчиненным, находящимся в опасности. Он не может притвориться, что это не так, да и не хочет.

Он снова потянулся за выпивкой, но резко отдернул руку.

Неужели он цепляется за свою вину и страхи, чтобы исключить все остальное — исключить Уиннифред? Он не был уверен, что хочет этого. Не был уверен, что может это сделать.

Как и не был уверен, что не может.

Гидеон все еще метался, когда полчаса спустя длинная ночь, переживания и бренди сделали свое дело и он уснул.

Море было бурным, швыряя фрегат как собаку, играющую с костью.

Гидеон пытался устоять на ногах. Он пытался сосредоточиться на том, что должен делать, но из-за всего этого грохота невозможно было думать.

Если б сражение остановилось хоть на минуту, если б корабль хоть на одну минуту затих, он бы смог подумать.

И вдруг море в одно мгновение успокоилось, и вокруг стало тихо-тихо, как в могиле.

Глаза его метнулись к открытой двери каюты. Бой был в самом разгаре. Он видел своих людей сквозь дым и пламя. Чувствовал, как дрожит у него под ногами корабль. Видел, как обломился и рухнул на палубу конец мачты.

Но он ничего не слышал. Ни грохота пушек. Ни людских криков. Ничего.

— Лучше. Так-то лучше.

Теперь он мог подумать. Мог отыскать способ вытащить их из этой дьявольской…

И тут он увидел Уиннифред. Она стояла среди всего этого хаоса и безмятежно скармливала Клер остатки еды из салфетки.

— Нет!

Он ринулся к двери, но лишь врезался в холодную твердую стену. Что-то преграждало ему путь, какая-то невидимая преграда заперла его внутри. Он бросился на нее и замолотил по ней кулаками.

— Уходи в трюм! Уиннифред! Уиннифред, уходи в трюм!

— Не знаю, кэп, лично я сейчас трюм не посоветовал бы.

Он развернулся на звук голоса Джимми. Силы небесные, его руки. Где руки мальчишки?

— Нет. Нет. Что с тобой стряслось?

— Ядро пробило потолок, ошметки полетели во все стороны. Но чего ж еще ждать, когда вы привели на борт женщину. — Джимми медленно покачал головой. — Это ж к несчастью, капитан. Это все знают.

— Я не приводил… — Он развернулся и кинулся на невидимую стену. — Помоги мне. Ты должен помочь мне выбраться отсюда.

— У меня ж нет рук. — Джимми заглянул ему через плечо. — А она милашка, а? Вроде как не место ей тут.

— Конечно, не место. Она не должна быть здесь.

— Да бросьте, капитан, обычное дело. Не можете же вы отвечать за каждую глупую девчонку с козой, которая тайком пробирается на корабль, а?

— Совершенно верно, — послышался новый голос. — Это нам вы должны помогать.

Он развернулся к двери. Там стояли лорд Марсон и юный Колин Ньюберри с головой Билли, с которой капала кровь.

— Я не могу… Да вы посмотрите на себя! Я ничего не могу для вас сделать.

— Уж побольше, чем для девчонки, которая стоит там, — показал рукой Колин. Он вытянул шею, чтобы выглянуть в дверь. — А вот ей и конец, точнехонько.

Гидеон снова развернулся и, скованный ужасом, смотрел, как пушечное ядро летит на Уиннифред, словно воздушный змей, подхваченный ветром.

Она отступила назад, и ядро просвистело мимо.

Колин присвистнул.

— Умная девушка. За таких, как она, не стоит переживать. Она прекрасно справится и без вас.

— Ей надо быть в каюте. Она должна быть здесь, со мной.

Марсон придвинулся поближе к двери.

— Что-то непохоже, чтоб вы были нужны ей, капитан.

— Дело не в этом. Я должен…

Внезапно из дыма появился Грэтли. Он встал перед Уиннифред, снял с себя сюртук и набросил ей на плечи.

— Идиот. Идиот! Что он делает?

— Что считает лучшим, я разумею, — последовал ответ Билли.

Уиннифред предложила Грэтли кусочек того, что было в салфетке. Он взял, не спеша прожевал и, наконец, взял Уиннифред за локоть и повел прочь.

— А, уходят! — крикнул Колин. — Вот и славно, правда? Да и у вас тяжкий груз с души свалился, теперь кто-то другой в ответе за девчонку, а?

Дыхание вырывалось у него резкими, болезненными рывками.

— Да. Да, это облегчение.

— Ага. — Джимми бочком придвинулся к нему и зашептал в ухо: — Хотите на спор, капитан? Ставлю шестипенсовик, что он отведет ее прямехонько в трюм.

Последний удар плечом о преграду — вот что разбудило его. Он уставился в потолок, дожидаясь, когда сердце перестанет бешено стучать в груди. Пока мозг силился сориентироваться, у него возникло странное ощущение, что если он повернет голову, то увидит Уиннифред, наблюдающую за ним своими золотистыми глазами, полными озабоченности, понимания и любви.

Как ему хотелось, чтобы это оказалось правдой! Как мучительно хотелось увидеть ее! И он понял. Понял с отчетливой ясностью, что эта потребность не уйдет вместе со сном. Он хочет видеть ее не только в этот раз, хочет просыпаться рядом с ней, не только когда его мучают кошмары. Он хочет видеть ее каждый раз, когда бы ни поднял глаза, и везде, куда бы ни посмотрел.

Он хочет, чтобы она была там, где он всегда сможет найти ее, дотронуться, вдохнуть запах лаванды и сена. Ему нужно, чтобы она была там, где он сможет сделать так, чтобы она была жива-здорова, счастлива и… любима.

Он медленно повернул голову и увидел лишь пустую комнату.

— Господи, что я наделал?

 

Глава 35

— Какого черта ты позволил ей уехать? — Гидеон сунул руки в рукава плаща с такой силой, что чуть не порвал по швам. — О чем ты думал, черт побери?

Люсьен прислонился к стене в холле.

— Думаю, что она уехала часа три назад. Полагаю, в то время я думал о мерине по кличке Покетс. Красивый гнедой, которого я видел на «Таттерсоллзе» два дня назад.

Гидеон выхватил у ожидающего лакея шляпу и перчатки.

— Никто не пытался остановить ее?

— Никто не видел. Мы понятия не имели, что она уехала, пока Лилли не нашла… — Люсьен поднял руку, в которой держал кусок бумаги, доселе не замеченный Гидеоном, — эту записку.

Он прошагал через холл.

— Почему, дьявол тебя дери, ты не сказал, что была записка?

— Я пытался, когда разбудил тебя, но ты так спешил…

Гидеон зарычал и выхватил записку из руки брата.

«Дорогая Лилли! Я уехала в Мердок-Хаус. Не сердись. Извинись за меня перед лордом Энгели и леди Гвен.

С любовью, Фредди».

— Судя по всему, отбыла в спешке, — прокомментировал Люсьен. Он протянул руку и постучал пальцем по бумаге. — Хотя она все же подумала о Лилли, о леди Гвен и обо мне.

Гидеон грязно выругался — единственный выход для его растущего страха.

— Ты находишь это забавным?

— Ужасно. А ты находил забавным, что я сломя голову примчался, когда узнал о Лилли?

Гидеон ничего не ответил, но сунул записку в карман и направился к двери, когда Люсьен прокричал ему вслед:

— Дамы сплошь и рядом путешествуют в одиночку, Гидеон! С ней все будет в порядке!

Грум ждал Гидеона с его лошадью. Он вскочил в седло, не обращая внимания на резкую боль в ноге, и пустил коня в галоп. Сейчас он не обращал внимания ни на что, кроме своей потребности догнать Уиннифред. Люсьен прав, дамы часто путешествуют в одиночку. Но Люсьен отлично знает, что на них часто нападают. Вот почему его лошадь тоже подготовили, пока он отдавал распоряжения слугам. Все здоровые мужчины в доме будут отправлены на поиски Уиннифред.

Гидеон не стал их ждать. Нельзя терять ни минуты. Уиннифред станет соблазнительной мишенью: молодая, красивая, одинокая и к тому же, вероятно, больная.

Черт побери, она будет неотразимой мишенью. На мгновение страх грозил взять над ним верх. Если с ней что-то случится… если он потеряет ее…

Он отбросил панические мысли в сторону.

Он найдет ее. Он ее найдет, и с ней все будет хорошо. Она сообразительная, самостоятельная, способная прекрасно позаботиться о себе.

Он снова и снова напоминал себе об этом, пока сломя голову мчался по Лондону, а потом по тракту, идущему на север. Он то и дело напоминал себе об этом, останавливаясь на каждом постоялом дворе и расспрашивая каждого трактирщика и слугу. И все равно в голову ему лезли тысячи катастроф, которые могут приключиться с леди, путешествующей в одиночку, и всякий раз, когда на его расспросы отвечали невыразительными взглядами и качанием головы, он воображал еще тысячи.

Он не успокоится, пока не увидит собственными глазами, что она жива-здорова. Тяжелый комок страха и раскаяния останется у него в животе до тех пор, пока он не почувствует ее в своих объятиях, где она и должна быть. Каким же идиотом он был, думая, что может быть какой- то иной путь. Как он мог убедить себя, что расстояние каким-то образом уменьшит его ответственность за нее, уменьшит его потребность в ней, уменьшит его любовь?

Придорожная гостиница «Черный баран» была далеко не самым лучшим постоялым двором в Англии. Дерево прогнило и посерело от плесени, ставни или болтались на одной петле, или вообще отсутствовали, и все три этажа подозрительно накренились вправо. Уиннифред не сомневалась, что одна хорошая буря, и это ветхое сооружение рухнет на землю.

Но ей было все равно. Какая разница, что пол под наклоном, а лестница скрипит и стонет под ее ногами? Кому какое дело до того, что кровать в ее комнате выглядит так, словно лет десять не видела чистого белья, а единственный стул перед очагом того и гляди развалится под ее весом? Она может спать на коврике перед камином.

Лишь бы коврик не трясся и не раскачивался под ней, и она будет счастлива.

Нет, не счастлива. Она бросила на стул накидку и шляпу и, опираясь рукой о стену, опустилась на пол. Она несчастна — больна, одинока и в тысяче миль от дома.

Она едва выбралась из Лондона. Меньше трех часов в карете, и кожа ее сделалась липкой, в желудке замутило, к горлу подступила тошнота. Если бы Уиннифред не убедила кучера остановиться на постоялом дворе, ее вырвало бы прямо в шляпу.

Она закрыла глаза, борясь с новым приступом тошноты.

Как же случилось, что все вышло так ужасно? Она не должна была возвращаться в Мердок-Хаус побежденной и определенно не должна была возвращаться одна.

С ней должна была ехать Лилли. И Гидеон. Властный, упрямый, чудесный Гидеон. Она никогда не признается в этом даже самой себе, но в глубине души она ждала, что он вернется с ней в Мердок-Хаус. Или, точнее было бы сказать, что она не могла представить возвращения без него.

Они созданы друг для друга. Ну почему же он этого не видит и полагает, что ему лучше без нее? Что же в ней такого, что людям так трудно ее принять и так легко от нее отказаться?

Она глубоко вдохнула и попыталась прогнать слезы, щиплющие глаза. Она не хочет думать о Гидеоне. Не хочет думать о боли в груди, которая не имеет никакого отношения к укачиванию в карете.

Он ей не нужен. Ей никто не нужен. Она вполне может довольствоваться обществом слуг в Мердок-Хаусе и быть счастлива визитами Лилли. Кроме того, в одиночестве есть свои преимущества. Впервые в жизни у нее есть свобода и деньги, чтобы делать то, что хочется. Она будет носить брюки, когда душе угодно, и ходить в тюрьму без служанки, когда пожелает. Она будет играть в карты с Томасом и пить скотч с разбойниками, если посчитает нужным.

У нее есть дом, который она любит, и деньги на его содержание. Это все, что нужно, твердила она себе, несмотря на усиливающуюся в груди тупую боль.

— Да, — прошептала она самой себе, и боль стала острой. — Должно быть.

Что-то внутри ее сломалось, рассыпавшись на куски. На этот раз, когда пришли слезы, она не пыталась их остановить. Да и не смогла бы, даже если б попыталась. Сердечная боль накатывала волнами и снова вытекала из нее судорожными всхлипами, сотрясающими тело. Она плакала, пока больше не осталось слез и острая боль не стихла, оставив вместо себя пустоту.

Потом она вытерла лицо рукавом, сделала глубокий, успокаивающий вздох и сказала себе: «Хватит». Хватит плакать по Гидеону, хватит страдать по нему. У нее есть стержень и есть гордость. Она может и будет держаться за их силу, пока не исцелится сердце. А оно исцелится. Может, оно уже не будет прежним, может, уже не будет таким открытым, как раньше, но оно исцелится. Она позаботится об этом. У нее нет выбора.

Она встала с пола, отряхнула юбки и принялась строить планы, которые не включали лорда Гидеона Хаверстона. Ей надо добраться до Мердок-Хауса, и надо добраться туда на чем-то другом, не в почтовой карете. Другим пассажирам не понравится останавливаться всякий раз, когда ей станет плохо. Верхом на лошади было бы идеально, но она никогда в жизни не проводила день в седле. Ей придется нанять собственный экипаж с кучером. Ничего другого не остается. Расходы нанесут весьма ощутимый удар по ее бюджету, но она найдет способ их компенсировать.

Полная решимости, чувствуя себя сильнее, чем когда покидала дом леди Гвен, она направилась к двери, намереваясь привести свой план в исполнение. Она прошла половину комнаты, когда услышала из коридора крик:

— Уиннифред?! — Голос приблизился. — Уиннифред!

Гидеон.

Чистейший инстинкт погнал ее к двери и заставил распахнуть ее. Гидеон стоял с другой стороны двери, растрепанный, изможденный и невозможно красивый… подлец.

— Уиннифред.

Он произнес ее имя как молитву.

Она захлопнула дверь у него перед носом.

Гидеон уставился на закрытую дверь и услышал громкий щелчок поворачиваемого замка. На одно короткое мгновение, когда Уиннифред появилась, ему показалось, что все осколки его разбитого мира снова соединились. Все тело обмякло под грузом облегчения. Он нашел ее. Она цела и невредима, и невозможно красива, и…

Но тут она захлопнула дверь, снова рассыпав осколки мира и искусно напомнив ему, что она по-прежнему ужасно зла. Вероятно, во время своих поисков ему следовало бы подумать о такой вероятности, но он так спешил найти ее, так был переполнен тревогой и раскаянием, что не мог думать ни о чем другом.

И не в этом ли заключается самая суть его грехов? Слишком долго он думал только о своем страхе, о своем прошлом, о своих желаниях и нуждах. Не поздно ли теперь это исправить? Не слишком ли долго он ждал, чтобы образумиться? Неужели был настолько слеп, настолько эгоистичен, что потерял ее? С этим он не смирится. Ни за что. Она — самая большая часть его мира. И он вновь завоюет ее, даже если ему для этого потребуется вся оставшаяся жизнь. И начнет прямо сейчас… как только придумает, как начать.

— Отпереть вам дверь, милорд?

Гидеон оглянулся. Он и забыл про хозяина постоялого двора. Гидеон бросил на него неприязненный взгляд.

— А разве леди желает, чтоб ее дверь отперли?

Трактирщик потоптался на месте, поскреб плешь, словно пытаясь выцарапать из нее ответ, и, наконец, пожал плечами.

У Гидеона зачесались руки ради безопасности других постоялиц выхватить у него кольцо с ключами. Он указал тростью в коридор.

— Уходите.

Трактирщик зашаркал прочь, оставив Гидеона наедине со своими мыслями. С минуту он просто стоял перед комнатой Уиннифред, пытаясь обрести почву под ногами и найти правильные слова. Наконец он поднял руку и тихо постучал в дверь.

— Уиннифред?

— Уходи.

О да, она в ярости.

— Ты здорова? — Ему надо знать наверняка. — С тобой все в…

— Никогда не было лучше.

Он дал еще одной волне облегчения омыть себя, прежде чем заговорил снова:

— Открой, пожалуйста, дверь.

— Ни за что.

— Я приехал извиниться.

— Как благородно с твоей стороны.

— Тебе не обязательно впускать меня. Просто… чуть приоткрой…

— Нет.

— Тогда слушай. Просто слушай. — Он положил ладонь на дверь и заговорил сквозь дерево: — Я хочу нести ответственность за тебя.

— О, поди к дьяволу…

— Постой. Дай мне закончить, пожалуйста. — Не услышав возражений, он прикрыл глаза и заговорил от сердца: — Я хочу заботиться о тебе. Всегда буду этого хотеть. Ты можешь сейчас прогнать меня. Можешь не пускать меня на порог. Можешь выйти за другого и навсегда вычеркнуть меня из своей жизни. Но я всегда буду хотеть заботиться о тебе, Я хочу видеть тебя счастливой… потому что всегда буду любить тебя.

Его признание было встречено молчанием. Из-за двери не доносилось ни единого звука. Он открыл глаза и уронил руку. Неужели она больше не слушает? Неужели решила не верить ничему, что он говорит? Неужели выскользнула через окно?

— Уиннифред, где ты?

Ответ пришел в форме тихого щелчка отпираемого замка и скрипа петель, когда Уиннифред приоткрыла дверь. Она стояла прямо за дверью, дошло до него, и он сделал маленький шажок назад, чтобы дать ей немного пространства. Она слушала и готова слушать дальше — оба знака очень хорошие.

Выражение ее лица, однако, было не таким ободряющим. В янтарных глазах плескался океан скептицизма, и то, как она стояла в дверях, готовая сорваться и убежать, поведало ему, что она далека от того, чтобы броситься в его объятия. Но она слушала и теперь открыла дверь. Этого оказалось достаточно, чтобы зажечь небольшой огонек надежды.

— Ты любишь меня? — проговорила она недоверчиво и настороженно.

— Да. — Ему пришлось стиснуть руку в кулак, чтобы не потянуться к ней. — Знаю, что дал тебе мало причин верить…

— Ты любишь меня? — настаивала она. — Ту женщину, которую встретил в Шотландии? Ту женщину, которая иногда носит брюки и время от времени…

— Я знаю, кто ты. Я знаю тебя лучше, чем свои пять пальцев. Знаю, что ты не умеешь танцевать. Знаю, что ты предпочитаешь кремовую начинку фруктовой. Знаю, что ты научилась ругаться, посещая тюрьму, и проиграла шестипенсовик мальчишке, чтобы научить его читать. Я знаю, что обидел тебя, говоря об ответственности и долге. — Он наклонил голову в попытке поймать ее взгляд. Было жизненно необходимо, чтобы она поняла и поверила в то, что он скажет дальше: — Ты не обуза, Уиннифред. И никогда не будешь обузой. Мне нет оправдания за то, что я так пренебрег твоими чувствами, произнося эти бессердечные слова… разве только… разве только то, что я очень сильно люблю тебя, и это…

— Но хочешь ли ты?

— Любить тебя? — Он выпрямился, рискнул и потянулся к ее руке. Огонек разгорелся чуть ярче, когда она не убрала руку. — Да, это ужасно пугает меня. Мысль о детях меня ужасает. Мысль о том, что что-то может случиться с тобой, что я могу позволить чему-то случиться с тобой, пугает меня до чертиков и всегда будет пугать. — Он легонько сжал ее ладонь. — Но я не избавлюсь от этого страха ни за какие коврижки. Потому что лишиться его — значит потерять тебя и наших будущих детей. Я… я хочу этого — тебя, и детей, и каждое мгновение страха и счастья, которые приходят с любовью. Я хочу этого. Всего этого.

Скептицизм постепенно исчезал. Гидеон видел, как боль и настороженность покидают ее черты.

— Ты любишь меня, — повторила она, но теперь сказала это с убежденностью и первым намеком на улыбку.

— Да, — Он медленно привлек ее ближе, пока платье не коснулось его. — Да. Всем сердцем и душой. Если ты не веришь ничему, что я сказал…

— Я верю тебе.

— Правда? — Надежда больше не была маленьким огоньком, теперь это был ослепительный свет, который рассеял остатки страха и сомнений. — И в то, что ты никогда не можешь быть бременем? И что я сожалею? Я так сожалею, Уиннифред! Ты была такой храброй, а я таким слепым и эгоистичным.

— Я определенно верю этому. Всему этому.

Всему. И хорошему, и плохому. Он не мог постичь величину своего везения, как и не мог не просить о большем.

— Я знаю, что мало сделал, чтоб заслужить это, но я надеялся… я очень надеялся, что, несмотря на мои ошибки и недостатки, ты, возможно, согласишься подумать над тем, чтобы… нести такую же ответственность.

— Это нелепейший способ спросить, люблю ли я тебя.

— Знаю.

— Но он тебе подходит. — Она протянула руку и обхватила ладонью его лицо. — Да. Я люблю тебя.

Все кусочки снова встали на место. Он сделал глубокий вдох и набрался смелости.

— Ты выйдешь за меня?

Она тоже глубоко вздохнула и сказала:

— Да.

Он издал радостный вопль, бросил трость, схватил ее за талию и оторвал от пола, намереваясь целовать до тех пор, пока они оба не задохнутся.

— Погоди.

Она, смеясь, отвернула голову в тщетной попытке увернуться от губ. Он поцеловал ее в щеку. Потом в лоб, нос, волосы — всюду, куда смог дотянуться.

Она игриво хлопнула его по плечу.

— Погоди. Есть еще кое-что.

Моментально посерьезнев, он поставил ее на ноги, но рук не разжал.

— О чем ты?

Что бы это ни было, он выяснит, он исправит, или что там еще надо сделать. В эту минуту он поклялся, что достанет ей звезду с неба, если она попросит.

— Я о Лондоне, — объяснила она смеясь. — Я знаю, здесь твой дом, и это красивый город, но…

— Это красивый город, — согласился он. Убрал ее волосы с лица и быстрым поцелуем прижался к губам. — Полагаю, мы захотим наезжать сюда время от времени. Особенно когда здесь будут Лилли и Люсьен.

— Наезжать, — отозвалась она, и ее улыбка стала еще ярче. — Да, я бы хотела наезжать из Мердок-Хауса.

— При одном условии, — согласился он, любуясь ее ослепительной улыбкой. — Мы расширим дом. Я снова привык к обширному штату прислуги. И я хочу большую музыкальную комнату. — Он снова приподнял ее над полом и нежно коснулся губ. — Я желаю танцевать со своей женой.

 

Эпилог

Бракосочетание маркиза Энгели и мисс Лилли Айлстоун было предметом пересудов всего высшего света. Не столько из-за положения жениха, или красоты невесты, или того факта, что такого замысловатого, такого тщательно продуманного ухаживания Лондон не видел уже давно, сколько потому, что пара, очевидно, временно свихнувшаяся от своего близкого супружеского счастья, решила сыграть свадьбу в каком-то захолустном имении лорда Гидеона Хаверстона где-то в шотландской сельской глуши. На какой-то непривлекательной маленькой ферме под названием Мердок-Хаус.

Это было в высшей степени необычно. Члены общества кривили губы на такое ужасное отсутствие вкуса, высказанное парой, перешептывались о нелепости устраивать деревенскую свадьбу во время малого сезона и тщательно проверяли свою почту с надеждой и ожиданием получить приглашение.

И все они были разочарованы.

Единственными гостями в день свадьбы были члены семьи, Томас Браун и коза по имени Клер.

Коза явилась сюрпризом для Уиннифред. Она была уверена, что плотно закрыла дверцу стойла. Но Клер была тут как тут, безмятежно лежа в траве между леди Гвен и Томасом — который, как сильно подозревала Уиннифред, имел непосредственное отношение к бегству Клер, — пока Лилли и Люсьен стояли перед в викарием на берегу озера.

Уиннифред счастливо вздохнула. Полгода назад на этом же самом месте она вышла замуж за Гидеона.

Через неделю после их с Гидеоном возвращения в Мердок-Хаус прибыл лорд Энгели со специальным разрешением, а вскоре после него приехали Лилли и леди Гвен.

Не желая, чтобы Ховарды имели какое-то отношение к ее свадьбе, Уиннифред послала в Лэнгхолм за другим викарием и на следующий день вышла замуж за Гидеона, глядя, как в утреннем солнце светлеют его глаза, пока они обмениваются брачными обетами.

Он пообещал любить и лелеять, и она пообещала любить, лелеять и слушаться.

Она перевела глаза с новобрачных на человека, стоящего с ней рядом. Она не представляла, как можно не любить Гидеона, не лелеять его. Решив, что исполнение двух обетов из трех совсем не так уж плохо, она взяла его под руку.

Он посмотрел на нее и улыбнулся теплой улыбкой, согревшей ей сердце.

До приезда Гидеона она считала себя счастливой. Верила, что заботится о доме, который устроила для себя и Лилли. Но теперь-то она понимала, что просто довольствовалась тем, что было, за них обеих.

Сейчас, наблюдая, как Лилли смеется и целует своего новоиспеченного мужа, и слушая мычание своих коров на пастбище, Уиннифред подумала, что вот он, тот свет, те звуки и те голоса, которые она представляла в первый день своего приезда в Мердок-Хаус. Здесь жизнь и смех, и радушный прием.

Она взглянула на сильную руку Гидеона, накрывшую ее ладонь.

Здесь ее дом.