Те несколько дней, что оставались до решающего свидания с Эдгаром, меня неотступно мучили сомнения. В Калифорнии я всегда любовалась стройными молодыми людьми (и не только любовалась!), и теперь мне предстояло увидеть тело старика. Как он будет выглядеть, когда разденется? Не вызовет ли у меня отвращения? Мне вспоминались бледнотелые пенсионеры в черных носках на пляже в Санта-Барбаре, их животы, красные руки, белая шерсть на спине… Нет, не может быть, ничто не должно помешать моему желанию.

Теперь-то я знала, что французы тщеславны, особенно те, кто любит женщин и держит себя в форме, хотя некоторые подкрашивают волосы. Рокси объясняет это отличным качеством французской диеты, но у нее все французское — отличное (за исключением французских мужей). Мне же кажется, что это каким-то образом связано с сотрудничеством полов во Франции. У нас в Штатах мужчины и женщины находятся в состоянии нескончаемой холодной войны. Чтобы досадить своим любимым и эротически обездолить их, каждая сторона толстеет на почве безнадежности и вражды.

На хрупкие плечи Рокси свалилась еще одна ноша. Она проконсультировалась с мэтром Бертрамом насчет «Святой Урсулы». Может ли она отправить картину на выставку в музей Гетти? Мэтр Бертрам присоединился к точке зрения Антуана де Персана, сказав, что делать это нецелесообразно.

— Это может быть воспринято как предлог, чтобы вывезти картину из Франции, что, в свою очередь, может сказаться на ходе бракоразводного процесса. Понимаю, у вас самые добрые намерения, но ваш поступок может быть расценен как недобросовестный, и это может привести к возбуждению уголовного дела.

Мэтр Бертрам предупредил Рокси, чтобы она не слишком увлекалась злословием по адресу Шарля-Анри. За высказывание типа «Шарль-Анри — порядочная свинья, хочет украсть мою картину» во Франции можно угодить за решетку.

Шарль-Анри позвонил Рокси и сказал, что ему безразлично, что она сделает с картиной, что он и не думал доставлять ей новые хлопоты. Просто Антуан хочет, чтобы все было по закону. Известное дело — адвокаты.

— Тогда скажи! Скажи им, что тебе безразлично, — говорила она в трубку.

Не знаю, что ответил Шарль-Анри. Сама святая Урсула была, казалось, вполне довольна тем, что из-за нее разыгрывается схватка. Но чуть лукавая улыбка, с какой она молила Всевышнего сохранить ее девство, и ее безразличие к сокровищам за ее спиной таили в себе столько врожденного аскетизма, что отречение от радостей земных ничего ей не стоило. Я не могла не почувствовать презрение, с каким она отнеслась бы к сделанному мне подарку.

Я не возражала против того, чтобы Рокси самолично позвонила Марджив и Честеру. Пусть соберется с духом и сообщит им, что не может отправить картину в музей Гетти. Она знала, что новость расстроит и рассердит их. Но я даже не представляла, с какой обидой Марджив встретит сообщение. Она не особенно любила «Святую Урсулу», и до музея ей было мало дела. Картина, в сущности, принадлежала Честеру, она перешла к нему от его родителей, и Марджив не питала к ней наследственного чувства. Кроме того, она совсем недавно взялась за изучение искусства, хотя, естественно, ей не хотелось срамиться перед музеем, если она вела с ним длительную переписку. Я не знала, с каким удовольствием она лелеет надежду показать принадлежащую ей картину на выставке и тем подтвердить свой социальный статус и репутацию ценительницы прекрасного. Не думала, что Марджив вообще заботится о статусе и репутации.

Кадр: Калифорния, Санта-Барбара, Марджив разговаривает с Рокси по телефону. Мне нетрудно догадаться, что она говорит.

— Конечно, Рокси, если есть юридические проблемы, мы не должны этого делать… Я надеюсь, что они еще не отпечатали каталог… Да, понимаю, но они, наверное, знают, как разобраться с этими юридическими закавыками. Может быть, сказать этой даме, чтобы они сами связались с французскими юристами, а то и с правительством? Конечно, конечно, с гарантиями возврата во Францию… Нет, я все-таки уверена, что есть вполне легальные способы…

Рокси осталась довольна разговором, она даже сказала, как хорошо, что Марджив не приняла это близко к сердцу. Марджив, я знаю, заведется позднее, когда будет готовить салат. Несправедливость французов, их произвол поразили ее до глубины души. Картина принадлежит ей, Рокси, всему семейству Уокеров, и Уокеры хотят отдать ее на выставку в американский музей — все, точка. Нечего тут французам вмешиваться. Добро бы еще незнакомые французы, за которыми право и мораль. Так нет, это делают родственники противника, люди, которых она знать не знает и которые губят жизнь ее дочери и ее собственную.

Честер переживал за Рокси и Марджив. Он всегда возмущался, когда обижали Рокси, ибо считал, что она не может быть не права, не то что я. Поняв, как много значила для Марджив выставка, он жалел ее.

— Мы позвоним Роджеру, — говорил он. — Он что-нибудь присоветует, уверен.

А Марджив думала: «Почему я так расстраиваюсь? Трудно даже поверить. Роджер наверняка может что-то сделать, начать какую-нибудь юридическую процедуру. Он должен знать во Франции людей, которые могут заплатить страховку, а мы пошлем письменные показания. Кроме того, существуют же контакты межу музеями. Руководство Гетти может сделать официальный запрос через Лувр…»

Марджив охватило чувство разочарования, острое, как муки голода, когда не доешь, уберешь блюдо, потом хватишься, ищешь… Мысленным взором своим она видела «Святую Урсулу» на белой стене галереи и надпись внизу: «Из частной коллекции», может быть, даже «Из коллекции проф. и м-с Честер Уокер, Санта-Барбара» или, на худой конец, «Коллекция г-на и г-жи Шарль-Анри де Персан, Париж». Нет, она не стала бы кричать об этом на каждом углу, она тихо радовалась бы про себя, радовалась своему участию в крупном гражданском событии. Разве такое участие означает желание подняться выше по общественной лестнице? Вот она стоит перед картиной, рядом какая-то незнакомая женщина — не сорвется ли в этот момент у нее с губ: «Знаете, это ведь моей дочери Роксаны»? Говорливые старухи вечно носятся со своими детьми. Ей было стыдно признаться самой себе, что искушение было бы очень велико. Так или иначе она рассчитывала, что картина попадет на выставку в Гетти, и вот пожалуйста — такое разочарование, нет, форменное унижение… ведь она обещала… как будто это был ее долг — обещать.

Она давно надеется искупить свои грехи и успокоиться, но никогда не испытывала чувства покоя после развода, после автомобильной катастрофы в 1956-м, случившейся по ее вине, хотя она сумела доказать обратное, после того, как редко ходила на собрания ассоциации «Родители — учителя», после того, как была недостаточно любящей и великодушной. Марджив заставила замолчать знакомые уколы совести.