При всех добрых, на посторонний взгляд, отношениях между нами Персаны были уже врагами, и тем не менее мы с Рокси ехали, желая еще раз посмотреть на их дом в Шартре, вернее — посмотреть, как поразится Джейн, увидев его величественность и удобство. Она думала, что европейцы до сих пор живут в условиях послевоенных лишений, в разбомбленных домах без настоящих удобств. Она уже имела возможность убедиться, что это далеко не так, с удовольствием походив по рынку на площади Мобера. Правда, для нее рынок — всего лишь место, куда крестьяне привозят свои продукты, а не место, где делают покупки зажиточные буржуазки, соседки Рокси. «Бедные женщины, тащатся с такой тяжестью, — говорила она, хмуря брови и сочувствуя состоятельным матронам в костюмах от Макса Мара, несущим корзинки с шампанским и гусиной печенкой. — Женщинам в любом обществе приходится хуже всех». Неужели и я была такой же, когда приехала, полная наивных, мягко говоря, американских представлений? Рокси с удовольствием ожидала, какое впечатление произведет замок в Шартре на родителей, которые не раз давали понять, что их дочь попала в руки обедневших европейцев — охотников за богатыми невестами, как в романе Генри Джеймса.

Дом Персанов обнесен каменной стеной с воротами. Перед домом — мощеная площадка, где оставляют машины, позади — участок в пол-акра с теннисным кортом.

На станции мы взяли такси, доехали до боковой калитки и оттуда дошли по дорожке до дома. Дом выстроен из серого камня в форме простого прямоугольника. На первом этаже — несколько застекленных дверей, расположенных на равном расстоянии друг от друга, на втором — ряд высоких окон, над ними — мансардный скос, образующий третий этаж. Стены увиты плющом, цепляющимся за ставни. Внушительно, ничего не скажешь. В Санта-Барбаре у нас нет ни теннисного корта или бассейна, ни старинного фаянса, у нас вообще нет загородного шато.

Когда мы подъехали, я поняла, как жестоко мы ошиблись. Дом не поразил отца и Марджив — он их возмутил. Чувство возмущения обострялось при мысли, что Персаны, судя по их дому, сказочно богаты. Рокси поспешила объяснить, что у французов трудно понять, как попадает им в руки та или иная собственность. Само собой, ни в семнадцатом веке, ни потом простой народ не жил в этом шато, но Персанам далеко до голливудских режиссеров и магнатов с Беверли-Хиллз. Они купили дом давным-давно, воспользовавшись падением цен на недвижимость. Европейское величие вообще вводит американцев в заблуждение, как это случалось поначалу и со мной, потому что оно не обязательно означает, что человек богат. Некоторые старинные hotels particuliers, какие у нас, в Штатах, увидишь разве что в парках с аттракционами, часто служат семейным жилищем для простых французов, хотя возведены в те времена, когда дома строили большие и только из камня и когда зеркала вешали потому, что не было электричества. Мне нравилось живописное запустение в таких домах, выпадающие из инкрустированных деревянных панелей кусочки, выцветшие узорчатые шторы, полуистлевшие предметы старины.

Теперь я размышляла над тем, какое впечатление произведут на родителей сами Персаны, и старалась не думать о трениях, которые могут возникнуть в приятной обстановке их дома. В поезде у меня холодела спина от боязни встретиться с Амелией Коссет и… стыдно признаться, но я боялась, что застесняюсь отца и мачеху. Я думала, что давно переросла то особое унизительное чувство, которое часто испытывала раньше, но нет, оно снова нахлынуло на меня. Мне было горько, что я стыжусь и чересчур броского голубого жакета на Марджив, и старомодной бородки отца. Я понимала, что я дурная, неблагодарная дочь, полная незрелых суждений и сомнительных запросов, но ничего не могла с собой поделать. Мне стало еще горше, когда Марджив взяла меня под руку и сказала: «Я так горжусь тобой, Из!»

Мы с Рокси сразу поняли, что Персаны только что провели семейное совещание, наподобие того, какое было и у нас, и договорились держаться безукоризненно, со всей возможной теплотой, обаянием, здоровым смехом и знаками любви в отношении Рокси и меня. Помимо самой Сюзанны, был Антуан с Труди, была Шарлотта, которая говорила, что не приедет, и жена Эдгара — тетя Амелия, мадам Коссет. Все были обходительны и улыбчивы.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — пела Сюзанна, целуя родителей в обе щеки. — Как хорошо наконец-то увидеться… Ну а Женни — прелестный ребенок, правда? Какое счастье быть ее бабушками и дедушками! — Жизнерадостная, как всегда, она, разумеется, и виду не подала, что в семье есть какие-то проблемы, готовится развод и это они отнимают Роксину картину.

— Роксана такая замечательная мать, слов нет, — говорила Сюзанна Марджив. — А Женевьева просто золото. — Марджив не могла остаться глухой к таким похвалам. Женни тоже радостно прыгала вокруг нас и кричала «moi-moi-moi» или что-то в этом роде. Трудно было понять ее детский лепет по-французски.

Мадам Коссет оказалась совсем не такой, как я ее представляла. Я ожидала увидеть маленькую, увядшую, хорошо одетую женщину. Тетя Амелия, напротив, была крупной, костистой и шумной дамой, в габардиновых брюках и ярко-красной водолазке мужского покроя с аллигатором на груди. Из всех присутствующих она одна была одета не по-праздничному. Волосы серые, зато стрижка короткая, модная, руки натруженные, как у садовника. Говорили, что она хорошо играет в теннис, но в тот день она не вышла на корт. Я думала о том, какая она с Эдгаром в постели — вернее, старалась не думать об этом. И то и то было одинаково трудно.

Судя по всему, Сюзанна любила Амелию. Они оживленно болтали на кухне, то надевая очки, чтобы разглядеть какую-нибудь кулинарную деталь, то их снимая. В гостиной, где были родители, они переходили на английский. Мадам Коссет привезла с собой кастрюлю стручковой фасоли и, держа кастрюлю на коленях, чистила стручки. Эдгара не было.

Когда я не смотрела на нее, она смотрела на меня, во всяком случае, мне так казалось, причем смотрела не с озлоблением, а скорее с интересом. А может быть, и вообще не смотрела и мне это только чудилось. Но нет, Сюзанна и Амелия обе принялись меня разглядывать после того, как мы с папой приложили как маленьких Антуана и Труди. Игра шла на влажном глинистом корте, и день был теплый не по сезону. Живот у меня почти прошел. Я знала, что меня будут разглядывать, но молча, без слов.

День был теплый для тенниса, но если сидеть неподвижно, чувствовалась прохлада. Поэтому Марджив осталась с Сюзанной, мадам Коссет и Шарлоттой в комнате, выходящей окнами в сад. Позже она передала мне — мне, а не Рокси — слова Сюзанны. Та сказала: «Какая жалость, что между детьми возникли споры. Поверьте, мне это чрезвычайно неприятно». Это было единственное упоминание о разводе за весь день.

Мы не виделись с Антуаном, моим противником в теннисе, с того дня, когда я напрямую заявила, что Персаны грабят Рокси и всех нас. Теперь мы столкнулись с ним снова, разделенные только сеткой, и у меня было единственное желание — загнать ему в глотку мяч. Чего хотел он, мне неведомо, потому что он улыбался, как всегда, и был вполне симпатичен, хотя курил много, как Шарлотта. Зато подачи он подавал мне мощнейшие, не такие, как отцу. Наверное, следуя идее мужского превосходства, считал, что Честер играет лучше меня, хотя ему под шестьдесят. Мы с отцом сделали их вчистую, но в одиночной игре Антуан победил бы отца. Тот даже потерял одну подачу.

В качестве аперитива Сюзанна подала шампанское. Мои с любопытством разглядывали вещи в комнате и обменивались многозначительными взглядами. «А у вас приятный дом», — обронила Марджив. Рокси метнула на нее недовольный взгляд: ей тоже было стыдно, как и мне. Вскоре вошла Натали, девица из деревни, нанятая прислуживать за обедом, и сказала: «Madame est servie».

Ни прежде, ни потом я не слышала здесь эту претенциозную формулу, рассчитанную на то, чтобы поразить гостей французской изысканностью. Марджив невольно посмотрела на Рокси, словно спрашивая, что делать. Моя мачеха — типичная дама из среднего класса, но в ту секунду, должно быть, она почувствовала себя подавальщицей в коктейль-холле или чем-нибудь еще в этом роде.

Меню тоже было изысканное. Или я несправедлива? Может быть, Сюзанна искренне хотела угостить родителей хорошим обедом? Не могу сказать, что раньше обеды были не столь хороши, но на этот раз еда, начиная с отменной высококачественной гусиной печенки, была просто восхитительна, хотя и подавалась без особых затей. Я начала уже разбираться в гусиной печенке, поскольку ее особенно любит Эдгар. Может быть, в этот момент тетя Амелия тоже подумала о том, что он любит печенку, потому что разговор перешел на Эдгара, и у меня снова скрутило живот. Хорошо бы понять, почему самые простые слова так действуют на мои внутренности, как будто их привязали к веревке, которую я заглотила.

— Где сейчас Эдгар, Амелия? — спросила Сюзанна.

— О, Bruxelles. On dit. Вероятно, так оно и есть. On ne sait jamais, — небрежно бросила мадам Коссет. — А я больше не спрашиваю.

— Мой муж в Брюсселе, — обратилась она к отцу. — Он сожалеет, что не может быть здесь. — Относилось ли это ко мне и не было ли здесь скрытой иронии, я не знала.

— Мой брат занимается политикой, — пояснила Сюзанна моему отцу. Антуан что-то сказал по-французски, и Персаны дружно рассмеялись, но тут же смолкли, почувствовав свою нетактичность. Мадам Коссет, видно, тоже оценила шутку.

— Нет, правда, дядя сделал множество замечательных вещей, — добавил несколько смущенный Антуан.

— Мы очень рады видеть вас здесь, мы так огорчены… ну, вы знаете, — сказала Сюзанна Марджив, слегка приподнимая свой бокал.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы пригласили нас, — отозвался Честер. — Приятно познакомиться с тетушками и дядюшками маленькой Женни. Нам тоже жаль…

Он как бы спохватился, поняв, что Рокси могла принять их реплики на свой счет.

Марджив гораздо моложе мадам Коссет и Сюзанны, но я обратила внимание, что ее обслуживают первой как самую старшую за столом. Мне всегда казалось бестактным подчеркивать таким способом возраст женщины, но, может быть, эта сомнительная честь выпала Марджив потому, что она была гостьей? Интересно, она оскорбилась или была довольна? После гусиной печенки возникло еще одно небольшое недоразумение из-за различий обычаев. В качестве главного блюда были приготовлены жареные цыплята, они аппетитно поблескивали поджаристыми корочками, как рекламная картинка в журнале, и от них необыкновенно вкусно пахло, но для моих родителей это были просто цыплята — довольно дешевая еда в Санта-Барбаре.

Обычно рассеянная Рокси тоже заметила растущее удивление на лицах Марджив и Честера и принялась расхваливать цыплят, которые действительно отличались от наших вкусом, ценой, тем, что их выращивают не в бройлерах, а на птичьем дворе.

— Ох, какая вкуснятина, Сюзанна, — сказала она. — Где вы раздобыли таких poulets здесь? Мне бы такого коммерсанта-птицевода. Ведь кулинарное искусство в Париже наполовину заключается в том, чтобы знать, где что купить, правда ведь?

Коммерсант? По этому устаревшему слову я поняла всю глубину ее нервного напряжения, не уступающего моему. Мне было ясно, что обиженная Персанами Рокси тем более старалась понравиться им. Нанеся Рокси обиду, они тем более старались остаться хорошими в ее глазах. За столом царили любовь и согласие, и это путало родителей. Они должны были понять, что им не удастся заманить Рокси домой, но если они и понимали, то не желали сдаваться. С самого приезда они то и дело вспоминали красоты Йосемитского парка или нашего пляжа, рассказывали, как Марджив нашла на нем, как раз напротив авеню Мирамар, похожий на большой пузырь плавательный матрас, выброшенный на берег, и прочие чудеса из волшебной страны Калифорнии. Со своей стороны, Рокси делала все, чтобы Персаны и родители понравились друг другу.

Внезапно обед был прерван. В дверях столовой появилась Натали и рядом с ней потный, виновато улыбающийся мужчина, протягивающий бутылку вина. Антуан встал, мужчина вошел в комнату.

— Месье, простите за вторжение, но мне хотелось вручить вам это в благодарность за то, что вы спасли мою panier, — сказал посетитель, разумеется, по-французски.

— A, panier, — протянул Антуан. — Не стоит благодарности.

— Panier, и couverts, и assiettes, и bonne terrine de lapin, — говорил мужчина. — На станции мне сказали, где вас найти.

— De rien, de rien, но как любезно с вашей стороны…

Они обменялись еще несколькими репликами.

— …ухожу, ухожу, bonjour, mesdames, messieurs, excusez-moi… — Незнакомец удалился. Его не задерживали.

— Я нашел его корзину в вагоне, — объяснил Антуан моим родителям. — Мы оставили ее у начальника станции. Вот и вся история.

«Это очень учтиво — принести вино, такая любезность, вовсе не обязательно, c'est gentil», — снова и снова повторяли Персаны. Все шероховатости, возможные споры и стычки, даже проблема цыплят, — все померкло перед наглядным свидетельством того, что в мире еще существуют корректные отношения между людьми, существуют бескорыстие и добрая воля, выразившиеся в том, что одни сберегли чужую корзину, приготовленную для пикника, а другие за это их отблагодарили.

— А вино неплохое, — сказал Антуан, изучая этикетку. — Я открою, отведаем за сыром.

— Роксана — настоящая француженка. Знаете что? — говорила Сюзанна Марджив, понизив голос и с особой веселой ноткой, будто приглашая не слишком сердиться на то, что она скажет. — Если бы мне предложили выбрать, как по каталогу, невестку — вот Роксана, американка, вот немка Труди, вот француженка, — я выбрала бы, естественно, француженку, Эдвиж, жену моего старшего сына Фредерика. Мне и в голову не пришло бы выбрать немку или американку. — Здесь она рассчитанно-любящим взглядом посмотрела на Труди и Рокси. — Но обе они гораздо больше француженки, чем Эдвиж. Та даже croque-monsieur приготовить не может. И вообще полный nulle в домашнем хозяйстве. Преподает сейчас в Монпелье.

Мне было, конечно, интересно, что она подумает о невестке-чешке, если Шарль-Анри женится на Магде. Наверное, интересно было не только мне, потому что в комнате возникло неуловимое движение, а в голосе хозяйки послышалось беспокойство.

Сюзанна обернулась к двери, ведущей в кухню, кивнула, и Натали внесла сыр.

— Женни, милочка, тебе нельзя сыра. Поди побегай в саду, — сказала она внучке и продолжала, бросив взгляд на меня: — Вы, девочки, такие разные, Изабель и Рокси.

Я поняла, что стоит в порядке дня. Я.

— Изабелла — l'américaine, maman, — сказал Антуан, смеясь. Я не усекла, что он хотел этим сказать.

— Помолчи, Антуан, — одернула его Труди.

— Обе такие очаровательные, но разные, — сказала Сюзанна. Собственно говоря, они в самом деле могли не знать, что Рокси и я — сводные сестры и в нас нет ни капли общей крови. Видимо, Рокси не упоминала об этом.

— Да, очень разные, — подтвердила Марджив.

— Изабель такая предприимчивая, — продолжал Антуан.

— Антуан! — одернула его Труди.

— Я считаю, американцы вообще предприимчивые люди, — заметила мадам Коссет. — Предприимчивые и практичные.

Мне стало обидно. Ничего себе практичные — режем вены, исследуем планету, умираем от любви. Может, «практичные» у французов означает что-то другое? А предприимчивость?

— А американцы считают французов рационалистами, — ненавязчиво заметил отец. — Разум, Век Просвещения, Термидор.

— Конечно, у Изабель сильный характер. Только сильные могут быть практичными, — снова вставил Антуан. Труди сказала ему что-то по-французски.

— Молоденькие американки славятся своей откровенностью, — сказала мадам Коссет. — У меня есть приятельница, графиня Кортену — ты ее знаешь, Сюзанна, — так вот, она считает, что все они — богатые наследницы и ловят женихов-французов, но на мой взгляд, эти дни миновали.

— Мне кажется, что французы очень практичны, — вставила Марджив. — По-моему, «рациональный» и «практичный» — это одно и то же.

— Мама, как можно обобщать, когда речь идет о национальном характере? — сказала Рокси и добавила умоляюще: — Правда…

Марджив уставилась на обглоданные цыплячьи косточки с выражением оскорбленной невинности. В конце концов не она затеяла этот разговор.

— Знаете, je chasse, — обратился Антуан к отцу, мужественно меняя тему. — Я говорю, что люблю охоту. А вы?

— М-м… да нет… И на кого же вы охотитесь?

— На оленей.

— Наверное, стреляете их? — мрачно заметил отец.

— Mais non, стреляют птиц. Оленя гонят собаками. Красивое, доложу вам, зрелище: лошади, охотники в костюмах, собаки, общий азарт. Даже кюре приезжает — благословить собак. Идея в том, чтобы затравить благородное животное. Олень выбивается из сил и больше не может бежать.

Мы, американская часть присутствующих, разом умолкли. Молчание неприлично затягивалось. Нас, кажется, не понимали.

— И что же потом? — тихо спросила Марджив.

— Потом собаки начинают терзать оленя. У вас есть выражение «добей его» — так вот оно об этом.

Мы были в ужасе, и наши французские хозяева поняли это, но не знали, в каком глубоком ужасе.

— А люди на охоте не погибают? Можно ведь упасть с лошади, или еще что-нибудь случится.

— Нет, обычно не погибают, хотя иногда, к сожалению, бывает и такое.

— Господи, — выдохнула Марджив, — это даже хуже, чем я думала.

— Собираетесь поехать на турнир «Ролан Гаррос»? — торопливо обратился к Антуану отец.

— Французы уж точно показали себя практичными, как только дело дошло до «Святой Урсулы», — гнула свое Марджив.

— Хорошо бы, но билеты!.. Совершенно невозможно достать! — воскликнул Антуан.

— В Калифорнии предлагали теннисные туры через Американскую федерацию. «Ролан Гаррос» — Королевский кубок — Уимблдон, — рассказывал Честер. — Надо было заранее записываться. Забыл, сколько это стоит, но не важно.

— Мы уже говорили, что Рокси — настоящая француженка. У нее так развиты духовные потребности… — начала Сюзанна. — А вот у Изабель…

— Мы сейчас серьезно подумываем, не пойти ли нам на байдарках вдоль берегов Патагонии, — не стесняясь, перебил ее папа.

Изабель, Изабелла… С чего бы это так замелькало мое имя? Все говорили одновременно, большей частью по-французски, кто-то утверждал что-то, кто-то отрицал, послышался смешок Антуана, я не расслышала, что сказала мадам Коссет. Меня увлекла воображаемая и невиданная прежде картина. Присутствующие представились мне как оперный октет, где каждый исполнитель, выйдя вперед, ведет свою собственную партию. Рокси, например, тянет: «Шарль-Анри… любовь… разлука…» Антуан с Амелией составили дуэт на тему: «Разбила семейный очаг потаскушка из Калифорнии». «Бедная я, бедная, зачем мне нужен Лондон, холодный, промозглый»?» — жалобно выпевает Шарлотта. Озабоченным речитативом выделяется Сюзанна: «Как довести до конца эту сцену? Как доиграть? И внучек моих никому не отнять!» Еще один дуэт — Марджив и Честер: «Забрать бы картину у дочерей и убраться отсюда домой поскорей». Труди? Не знаю, что пела бы Труди. Одно мне было ясно: никто ни с кем не хотел делиться ни мыслями, ни чувствами, как это принято у нас в Калифорнии, — и это называется «вежливостью», «цивилизованным поведением» и т. п. Но все равно каждый знал, что думает другой, во всяком случае, мне казалось, что я знаю. Из этой сцены я извлекла хороший урок: держи язык за зубами и улыбайся. Вот тебе и вся «цивилизация».

Я так увлеклась придуманным спектаклем, что не заметила, как разговор переменился, пошел в опасном направлении и где-то в глубине его закипала угрожающая идея. В общей разноголосице внезапно выделился голос Рокси. Она сказала: «Ну а теперь настало время сказать…» Вдруг все оборвалось, над столом повисла звенящая тишина. Я пропустила этот момент и теперь видела только испуганные лица. Я старалась угадать, что было сказано, по выражению лица Марджив и нахмуренным бровям Рокси. Я подумала, что речь шла обо мне, но нет…

Наконец мадам Коссет хрипловатым от отвращения голосом произнесла:

— Этот бофор испортился.

— Нет, что ты, это у него запах особый, с дымком, — судорожно проговорила Сюзанна.

«Да, что-то не то!» — раздались восклицания.

Антуан взял с блюда кусок сыра, положил в рот.

— Правда, испортился, — шепотом согласилась Труди. Именно ей, нефранцуженке, поручили принести сыр.

— А уверяли, что это бофор высшего сорта, — раздраженно говорила Сюзанна. — Я сама поговорю с месье Компаном… Но ничего, у нас еще есть. Замечательный реблошон. Servez-vous.

После десерта (glace vanille, sauce caramel) Сюзанна повела нас пить кофе в гостиной. Роджер, Антуан и Честер устроились на диванах. Джейн громко спросила, где туалет. (Жуткий faux pas, Рокси даже глаза закатила. Французы, кажется, вообще не писают.)

Поскольку мне тоже приспичило, я повела ее по назначению. «Приятный обед, — прошептала она, — и люди вообще прекрасные». Как это похоже на психиатров — не замечать ни напряженного состояния в людях, ни подспудного страха. Не заметила она и прекрасных старинных обоев с птичками и виноградными лозами в спальне. Неприятно поразило ее биде, которое она приняла за туалет без сиденья, то есть только для мужчин, что выглядело в ее глазах как еще одно свидетельство французского сексизма.

Спускаясь по лестнице, я видела сквозь стеклянную дверь, как на террасе беседуют Марджив и Сюзанна. Труди скрылась в кухне, оттуда вышел Антуан с кофе на подносе. Марджив услышала нас и обернулась. На лице у нее было написано беспокойство.

— Нам пора ехать, — сказал вскоре Роджер. — Мне и Джейн. Хотим послушать вечерню в соборе Парижской Богоматери.

«Нам тоже пора!» — послышались восклицания. Мы надевали куртки, собирали сумки.

Ничего, собственно говоря, не произошло. Мадам Коссет пожала мне руку на прощание и понимающе усмехнулась — или мне показалось? Она пожала руки всем моим, а Сюзанна расцеловала нас.