Она побледнела в тени деревьев. Дико озираясь, посмотрела вокруг.

— Здесь? Сейчас холодно. Сюда могут придти…

— Я полагал, ты хочешь все исправить, — в его голосе прозвучал вызов. Его совесть зашевелилась, это слишком жестко, даже жестоко. Но он не мог остановиться. Он был предан. А надеялся, что уж Эви заслуживает доверия. Такая любимая. Такая честная.

Он до боли в зубах сжал челюсти. Возможно, понятие чести вообще не присуще женщинам. Господь знает, как мало он видел доказательств обратного среди представительниц прекрасного пола.

— Так докажи.

Одно бесконечное мгновение она не двигалась. Холодный ветер, качающий ветки деревьев, трепал выбившуюся прядь на ее щеке. В полумраке прядь казалась почти черной на бледной коже.

А потом она потянулась к груди. Распустила завязки плаща. В тишине он упал на замерзшую землю. Тяжело дыша, он смотрел, как она скользит пальцами по каждой из маленьких пуговиц. И вот она повела плечами, и платье, освободившись, упало на выдохе к ее ногам. В сумерках ее плечи казались вылитыми из мрамора, и он сглотнул.

Она распускала шнурок нижней юбки, пока и та не упала, освобожденная. За ней последовала остальная одежда: корсет, панталоны, подвязки, чулки. И вот она стоит, обнаженная, перед ним. Ее дерзкий и гордый взгляд встретился с его.

— Я надеюсь, ты меня согреешь? — и с вызовом приподняла бровь.

В сгущающихся сумерках он заметил, как она покраснела. Руки, прижатые к бокам, дрожали, и саму ее трясло от холода.

Проклиная все, он шагнул вперед. Даже в полном бешенстве он не хотел, чтобы она дрожала от холода. Он прекратит ее страдания, если сможет. Его гнев повернулся против него самого.

Он подтолкнул ее. Сняв жакет, завернул ее в него. А потом защитил от порывов ветра собственным телом, снова прижав к дереву.

Эви промолчала, не сопротивляясь, когда он сжал ее плечи и посмотрел на нее.

Она не отрываясь смотрела ему прямо в лицо, когда Спенсер опустил руки, скользнул под жакет и сжал ее талию. Провел ладонями по ребрам и охватил грудь.

Девушка резко выдохнула. Он с силой сжал холмики, лаская большими пальцами напряженные соски. Холод ушел, по телу разлился чистый огонь.

Ее дыхание участилось, и движения его ускорились, пока он не потянул резко за набухшие вершинки. Мужчина удовлетворенно зарычал, наблюдая за изменением выражения ее лица. Веки полуопущены. И она смотрела на него сквозь эти полузакрытые глаза, очевидно и великолепно возбужденная.

Он освободил ее грудь, чувствуя ее бедра перед собой, наслаждаясь ощущением ее наготы. Беззащитной и открытой. Готовой для него.

Он выплескивал ласки на нее жестко и яростно. Так, что она выгнула шею и оперлась головой о ствол дерева. И стонала. Вся его ярость растворилась в чистейшем желании иметь ее, укрощать и обладать ей… наказывать собственным телом. Заставить хотеть себя.

Коленями он развел ее бедра.

Быстро провел ладонью между ними и обнаружил, что она готова, уже влажная для него.

Ее крик резанул его слух, несдержанные стоны сливались и растворялись в кронах деревьев. Она сжала пальцами его руки, погружаясь пальцами в его мускулы через жакет, притягивая ближе.

Зарычав, Спенсер схватил ее руки, снова отводя их к стволу дерева.

— Не трогай.

Девушка заморгав, кивнула.

Он потянулся к своим брюкам, не отрывая от нее взгляда, ненавидя себя за эту потребность в ней, за желание, которое ядом распространялось в нем.

Закинув одну ее ногу себе на бедро, он вошел в нее одним жестким движением.

И услышал, как девушка захлебнулась криком.

Сжав ее ягодицы обеими руками, подтянул ее выше. Так, чтобы она была открыта каждому его толчку.

Она опустила голову, ища его губы.

Он увернулся от ее губ, не готовый разрешить ей это удовольствие. Или разрешить самому себе.

Он погружался в нее все сильнее, наслаждаясь жаркой теснотой ее тела. Распластал ее по дереву, стремился к собственному освобождению, получал свою порцию удовольствия и удовлетворенно закричал, когда получил его сполна.

Его сдавленный крик вырвался, затихая в ночи, как только он окончательно растворился в ее тепле.

Спенсер привалился к ней, еще сильнее вдавливая ее в ствол дерева. Ветер хрустел листьями, и он снова почувствовал холод, осознавая, как дрожит под ним женщина.

Осознавая, что он только что натворил.

С каждой секундой его поступки казались все более низкими, а сам он чувствовал себя негодяем. Он никогда не обращался так грубо с женщиной. Не заботясь о ее удобствах. Но он никогда и не ощущал настолько жестокой потребности. И он выплеснул ее. На нее. Что заставляло его чувствовать еще больше отвращения к самому себе.

Предательство Эви все еще снедало его. Это было еще хуже, чем предательство его отца. Хуже, чем ложь Адары и то, что она выбрала Каллена. Эта боль была глубже.

Потому что он любит Эви. Несмотря ни на что.

Он выругался сквозь зубы. Хотя бы мгновение он может не скрываться.

Он поднял руку, и провел, почти касаясь, по ее лицу, по волосам, которые, он знал, ощущались словно шелк под его ладонью. Она смотрела на него решительно, страстно и упорно глазами чистейшего голубого цвета.

Встряхнув головой, он опустил руку.

Отошел, разрывая их связь.

Она осела у дерева, охватив его и вцепившись в ствол, будто могла упасть, если расцепит руки.

Большинство ее шпилек потерялись, и волосы окутывали ее как облако сияющей бронзы. Она напоминала ему лесную нимфу, нагую и дикую, настолько естественно вписывавшуюся в свое окружение, как сам воздух.

Он с трудом отвел взгляд, не позволяя этой видимости обмануть его. Она достаточно его обманывала. И он больше этого не позволит.

Спенсер смотрел на кроны деревьев, слепо уставившись, как они накладывали ветви друг на друга, не пропуская света, только мрак и тени.

— Я ухожу, — объявил он, приводя в порядок одежду.

— Уходишь? — она нагнула и подняла свою одежду, прижимая ее к себе. — Обратно в дом…

— Нет. Обратно в Эштон-Грейндж.

— А как же… — бесцветным голосом. На лице промелькнули тысячи чувств. Она смотрела на него, припав к земле.

— У нас с тобой не может быть ничего общего, — он пожал плечами.

— Кроме брака, — ответила она, оживляясь.

— К сожалению. Но ничего страшного. Тысячи пар живут раздельно. Мы ведь так и собирались поступить, — скривился он.

— Но я этого не хочу. Уже нет, — и голос ее был полон чувств. Он не мог ошибиться. Но решил не обращать на это внимания.

— Наше первоначальное соглашение все еще в силе. Я прослежу, чтобы ты была обеспечена.

— А как же Николас? О нем ты забыл?

— Естественно нет. У него будет все необходимое.

— Кроме отца, — она отошла от дерева. В глазах полыхало голубое пламя.

Возможно, потому что это так много значило для нее, и потому что он хотел, чтобы она страдала так же, как и он, он решил ударить ее по самому болезненному месту.

— Его отец умер. Признай это. И так же как ты не можешь быть Линни, я не могу быть Йеном.

— Ублюдок, — выдохнула она.

Сейчас он был удовлетворен неприязненным блеском ее глаз. Потому что один взгляд ее нежных мягких глаз — и он простит ее, простит ее предательство и поверит в обещание, читающееся в ее взгляде. Поверит в любовь.

— Пока мальчик останется с тобой.

— Пока?

— Он еще ребенок. Младенец. И он верит, что ты его мать…

— Я его мать!

— Но, в конце концов, ему нужно мужское влияние.

— Ты не заберешь его у меня, — прошипела она, яростно натягивая одежду. Голубые глаза сверкали. — Никогда.

— Думаешь, можешь бороться со мной? И победить? Ты не в том положении, чтобы выдвигать требования, — он наклонил голову набок.

— Ты отвратителен, — она выскользнула из его жакета и с силой бросила им в него. — Как я могла позволить себе чувствовать к тебе что-либо?

— В самом деле. Я задаюсь тем же вопросом, — развернувшись, он пошел прочь, пробираясь между деревьями. Не оборачиваясь. Не смотря назад.

Было проще уйти вот так. Просто сбежать.

На несколько мгновений Эви застыла, дрожа в промозглой ночи, но не от холода. По спине поднималась холодная ярость, пока она смотрела на его удаляющуюся спину.

Как только могла она вообразить, что может влюбиться в этого бессердечного человека? Он воспользовался ее самой большой слабостью, основной причиной, по которой она согласилась выйти за него, и набросился на нее со всей яростью хищника.

Не был ли Спенсер Локхарт и в самом деле хищником?

Он одной только мысли, что она потеряет Николаса, у нее встал ком в горле, и она сглотнула. Если такова реакция Спенсера, то она была права, что боялась все ему рассказать с самого начала.

Дрожащими руками она закончила одеваться. В глазах стояли слезы. Она все еще ощущала тупую пульсацию между бедер, она чувствовала его, и это было унизительно. Жар затопил ее щеки. Наивысшая слабость — предложить себя ему, позволить соблазнить, а потом позволить ему уйти, сказав эти жестокие слова.

Разве ее предательство заслуживает такого наказания? Девушка покачала головой, сжав пальцами виски, пронзенные внезапной болью. Она так не думала, но поклялась не приближаться к нему, чтобы он не смог снова сделать ей больно.

Одевшись, Эви брела между деревьев, размышляя, как не позволить ему забрать Николаса. Безумием было позволить ему сломить ее защиту, так быстро позволить ему все. Она ускорила шаг. Она обошла озеро, стремясь поскорее увидеть своего сына.

Тупая боль разлилась по груди. Должно быть, Эми уже увела Николаса внутрь на ужин. Они, наверное, гадают, почему она все еще к ним не присоединилась. Конечно, она хотела присоединиться, ее не было так долго. Оставалось только надеяться, что они не заметят ее боли.

Коттедж был уже рядом. Беленые стены и коричневая соломенная крыша внезапно показались такими дорогими и родными.

Эви глубоко вздохнула. Урок усвоен. Она вернется к жизни, которую вела до того, как Спенсер ворвался в ее мир. Да. Она снова вернется к той жизни. И притворится, что она всегда только этого и хотела.

Она притворится, что этого достаточно.

Спенсер пригубил из своей чашки и посмотрел на миссис Брукс, приподняв бровь. Холодный кофе. Снова.

Она изогнула бровь в ответ, с привычным вызовом, побуждая его выразить недовольство. Но он хорошо понимал что к чему. Сердито поджав губы, он сделал еще один глоток.

— Что-то не так, милорд? — откровенно дерзя, поинтересовалась она.

— Немного… — он осторожно подбирал слова, осознавая, что прислуга устала от его постоянного недовольства за последние две недели и была на грани бунта. Его ожидает гораздо худшая, по сравнению с холодным кофе, участь, если он не будет следить за своими словами.