Абдулла получил письмо от сына из армии. Обычно к нему ездила Сельби. На этот раз Хыдыр просил приехать отца. Значит, что-то случилось.

Абдулла был в войсковой части лишь раз, в самом начале службы. Поговорил тогда с командирами, они заверили, что к Хыдыру у них отношение особое, он и здесь будет работать по гражданской специальности. Так и сказали: по специальности. Сын прошлым летом окончил художественное училище, получил диплом оформителя сцены. Сам Абдулла в армии не служил, но по рассказам товарищей знал, что художников там ценят. Выкликали перед строем, и если призывник «по гражданской специальности художник», спрашивали: «Маркса — Ленина нарисовать сможешь? Тогда ступай в клуб».

Маркс — Ленин теперь на задворках, зато вместо них повсюду портреты Великого Яшули.

Абдулла сел в поезд вечером — и всю ночь промучился в душном купе. Вагоны старые, списанные еще при советской власти, окна наглухо заколотили зимой и поленились открыть к лету. Из туалета несет жуткой вонью. Наверно, поэтому приснилась ему очередь в это самое заведение, в основном из женщин. Увидев Абдуллу, они посторонились, пропустили его. Он вошел, думая, что там обычный туалет на одного, а оказалось — что-то вроде общественного сортира в парках культуры и отдыха, на десяток дыр в цементном полу, и сидят на них женщины. Но Абдулла не стесняется, садится рядом, одна из женщин даже пытается заговорить с ним. Но он не отвечает, выходит, как ни в чем не бывало, из кошмарного общественного сортира и у входа видит труп с разбитой головой. Тут же — увесистый пестрый булыжник, пестрый от пятен крови. Увидев его, Абдулла присмотрелся к трупу и с ужасом узнал в нем Великого Яшули! Бросился бежать, не помня себя, мчался так, что слышал из-под ног непрерывный стук. Сквозь морок сообразил, что это стук вагонных колес, и понял: приснилось…

И впервые подумал: а ведь у него, похоже, действительно крыша поехала. Только на чем? Ведь глупее не придумаешь. Какое ему дело до Великого Яшули. Кто он и кто Великий Яшули? Смешно.

Рано утром поезд пришел в областной центр. Отсюда до части — километров десять. Благо автобусов ждать не надо, потому что их нет — маршрут отменили после наступления независимости. Зато частники бросаются на каждого пассажира, как ястребы на зайца. Хорошо промчаться по утренней прохладе с открытым боковым окном, чтоб выветрило вагонную вонь из ноздрей, развеяло муть в голове.

Частник попался разговорчивый. Рассказывал, кем он был в прошлой жизни — инженером по механизации, имел работу, зарплату, авторитет. Сообщил, что войсковая часть в прежние времена была на особом режиме как засекреченный склад боеприпасов. Птица пролетит — лишится крыльев, дикий кулан промчится — останется без копыт. Двойное ограждение. Сейчас его просто растащили по кусочкам, разворовали и продали: столбы, провода, бетонные плиты… — все! Как говорится, досталась сумасшедшему похлебка!

Два изможденных, обтрепанных солдата вышли к Абдулле у железных ворот КПП — контрольно-пропускного пункта. Провели на территорию части. Остановились в тени дежурки.

— Отец, закурить не найдется? — сразу же спросил тот, что поздоровее. Как видно, старший по наряду.

— Да я не курящий.

— И сын не курит?

— Не курит.

— В армии нельзя не курить, отец. Атда, ставь чайник, угостим отца чаем, устал с дороги, небось. В такую жару сидеть в тени невозможно, не то что ехать хрен знает куда. А заварку, отец, ты привез? Или сын твой и чай не пьет?

— Нет, заварка имеется.

Тот, которого звали Атда, пошел в комнату дежурных, волоча тяжелые сапоги.

— А я пойду позвоню, узнаю, где твой сын, — сказал старший.

Абдулла огляделся. Двухэтажное кирпичное здание с добротными стенами — только окон и дверей нет, черные проемы зияют. Удивительно, почему на кирпичи не разобрали. Фонтан перед ним разрушен и загажен, деревья высохли лет пять назад. Прямая дорога от контрольно-пропускного пункта в глубь территории выбита и выщерблена, чуть ли не в рытвинах и ухабах. Правда, можно догадаться, что когда-то была покрыта ровным асфальтом. Значит, нет в ней нужды.

Вернулся старший дежурный.

— Велели передать, что ваш сын на учениях. Обещали, что вечером привезут.

При этом улыбался, будто радовался.

— В неудачное время приехал, отец, нас постоянно на учения забирают, — добавил он уже не с улыбкой, а с двусмысленной ухмылкой. — Эй, Атда, ты чайник поставил?

— Уже вскипел, заходите, — послышалось из дежурки.

— Идем, отец, посидим немного. До вечера. Атда, выйди, отнеси поклажу отца!

Подошел Атда, схватил сумку Абдуллы и согнулся от тяжести, споткнулся и чуть не упал. Старший тут же отвесил ему пинка под зад. Поняв по виду, что Абдулла осуждает, пояснил:

— Отец, таковы порядки в армии. Я здесь старший, Атда в моем подчинении. Как говорил мой отец, стремись в начальники хотя бы над одним человеком.

Абдулла достал из сумки ковурму — мелкие кусочки мяса, обжаренные в жире, пресную лепешку, испеченную в тамдыре. Солдаты ели степенно, соблюдая приличия при старшем по возрасту. Но ясно было, что голодны.

— Чем вы тут занимаетесь?

— Служим! Как говорится, не ослов пасем, хе-хе…

— А что за служба?

— Что ты, отец! Военная тайна. Нам ее дали — и мы ее храним, так ведь, Атда?

Судя по всему, старший дежурный был не дурак — по крайней мере, остер на язык.

— Мы с Атдой друзья, — разглагольствовал он, размякнув от вкусной еды, утирая пот со лба. — Эй, скажи, я ведь защищаю тебя?

— Да, защищаешь.

— Вчера его могли размазать по стенке за то, что он стащил анашу у пацана, с которым они на одной кровати спят. А у того земляки, из одного аула, они прижали Атду в углу… Но тут я подоспел…

Атда шмыгнул носом:

— Да соврал он, не брал я его анашу! И так жрать нечего, а от анаши на жратву еще сильнее разбирает.

— Есть в части пацаны и поздоровее меня, — продолжал хвастаться старший дежурный. — Но и они меня боятся. Почему? Потому что я бью первым. Так отец меня учил. Говорил: бей первым, изо всех сил, а потом тебе останется только добивать. И собака у меня дома боевая, первая на всех кидается. Кличка у нее Ханджар — боевой нож, так отец ее назвал. Отец говорит: «Если хочешь кого-то накормить — накорми злую собаку». Мой пахан — крутой мужик. Не то, что другие. Приезжал тут один, к сыну, мы с ним побазарили немного. Так он считает, что первой нападает трусливая собака. Мол, от своей трусости. Ну ниче не понимает в жизни мужик!

Как только Атда вышел, старший дежурный наклонился к Абдулле:

— Сын твой не на учениях. И вечером его не привезут. Скажут тебе, что, мол, неурядицы, с машинами проблемы. Будут мурыжить, пока сам не уедешь. Ты лучше иди на дорогу, двигайся по ней к заходу солнца. Увидишь сад. Пройдешь его и попадешь в большое село. Спроси дом Реджепа Шаллы, нет человека, который не знал бы его, тудыть-растудыть…. Понял?

— Что он там делает?

— Увидишь сам, когда придешь. Если командир узнает, что я тебе сказал, меня тут со свету сживут. Так что молчи, как верблюд, даже сыну не говори, откуда узнал. Оставь мне бутылочку коньяка, а я передам ротному командиру. Чтоб шум не поднимал — он же узнает, что ты был у сына…

Поймав машину на дороге, Абдулла быстро добрался до села, до усадьбы на его окраине. Трехметровый кирпичный забор отгораживал ее от остального аула. Ворота венчала высокая арка. Над ней — государственный флаг Туркмении. Чуть ниже — портрет улыбающегося Великого Вождя и Отца Всех Туркмен. Еще ниже — прибиты рога горного барана. Все вместе, как ни странно, не создавало впечатления пошлости и безвкусицы, характерных для домов так называемых новых туркмен. Наоборот, чувствовалась некая государственная строгость и мощь. Абдулла даже поискал глазами табличку с названием учреждения или организации, расположенной за этими грозными воротами. И нажал кнопку звонка не без робости.

Ждать пришлось долго. Почему-то думалось, что выйдет солдат или строгий гражданский служитель. А появился мужик с огромным животом, в тюбетейке на лысой голове. Не поздоровался, слова не сказал, лишь стал оглядывать Абдуллу пристально и с подозрением.

— Я приехал навестить своего сына, солдата Хыдыра Нурыева, — со всей строгостью и жесткостью в голосе сказал Абдулла. Он знал таких холуев. Они вежливые просьбы считают за слабость. — Это дом Реджепа Шаллы?

— Кто тебе сюда дорогу указал?

— Язык до Мекки доведет.

— Надо ж… Скажи спасибо, что нет сейчас самого яшули.

И закрыл калитку. Абдулла решил подождать, не звонить. Начнешь звонить — покажешь суетливость. Что-то в голосе толстого мужика подсказывало, что он позовет Хыдыра или доложит, кому следует.

Действительно, минут через двадцать вышел Хыдыр. Без пилотки, в грязной, заношенной гимнастерке, на ногах старые ботинки, подошва чуть ли не отваливается, без ремня… Поздоровался без радости, почти как с чужим, разве что не надоедливым человеком. Дошли до арыка, сели в тени ив.

— Не нужно было сюда приходить, — хмуро сказал сын.

— Был в твоей части, сказали, что ты на учениях. А ты, оказывается, вон где. Что тут у вас происходит?

— Не нужно было сюда приходить, — повторил сын. — Они б за мной приехали, отвезли в часть, там бы мы и встретились.

— Какие могут быть учения в ауле, что за тайны? По виду твоему никто не скажет, что боевой солдат на стрельбах. Кто такой Реджеп Шалла?

— Богатый человек.

— А тот, который открыл калитку?

— Один из его слуг.

— А Реджеп Шалла здесь глава администрации, хаким?

— Нет, у него четыре магазина в городе и ресторан. Когда привозит товар, мы выгружаем.

— Чем торгует?

— Всем. И наркотиками тоже.

— Наркотиками? И вы об этом знаете? Открыто говорите?

Хыдыр взглянул на отца с удивлением.

— Открыто никто не говорит и тебе не советую. Особенно маме ничего не говори. А то беды не оберетесь. Понял? У Реджепа в городе дворец, турки строили. А здесь домишко на пятнадцать комнат и командир войсковой части в дружках.

— Что за «учения» тут у вас?

— Сарай для скота строим.

Абдулла слышал, конечно, что солдат отдают на батрачество богатым. Но чтоб сын туда попал! Да еще после обещания оставить его художником!

— Это что за национальная армия такая! Вы должны службу нести, а не сараи строить! Иди, забирай вещи, поедем.

— Куда?

— В твою часть! Поговорю с командирами твоими!

Хыдыр смотрел на него, как на дурачка.

— Да ты что, папа. В части жрать нечего, там солдаты объедками не брезгают. Здесь хоть кормят…

Хыдыр, когда торопился или нервничал, переходил на русский язык.

Абдулла опомнился. Он ведь если не знал, то слышал… Так чего ж распаляться впустую. Действительно, так можно только повредить сыну.

— Нет тут места, где можно устроиться и поесть? Я много чего привез, мать и сестренка напекли тебе, нажарили.

— Оставь все здесь, а сам уезжай. Сейчас у меня аппетита нет. Недавно отравление было, забрали в городскую больницу, промыли кишечник, капельницу ставили.

— Да ты что! А мы почему ничего не знаем?

— Зачем я буду вас беспокоить…

— Значит, ждешь очередного отравления? И вообще, почему тебя из города перевели сюда?

— Этот вопрос со мной не обсуждали.

— Но я же договаривался насчет тебя. Они ведь знают, кто я!

Хыдыр засмеялся, стали видны синие прожилки на лице.

— Думаешь, они знают что-нибудь про твой театр?! Они в жизни ни одной книги в руки не брали! Когда спрашивают, я говорю, что ты в школе работаешь.

— Отец твой заслуженный артист республики! Ты должен с гордостью говорить!

— Папа, — умоляющим тоном сказал Хыдыр. — Они артистов считают клоунами. Прошу тебя, не говори им, что ты актер!

Так… Значит, сын теперь стыдится своего отца… Абдулла смотрел на портрет Великого Яшули над помпезными воротами и вдруг подумал, что его портрет здесь выполняет как бы роль охранника. Почти как тот толстопузый, в тюбетейке.

Хыдыр вдруг сказал:

— Что хотите делайте, но переведите меня поближе к дому, иначе я здесь не вылечусь.

— Неужели даже в городской больнице обыкновенное пищевое отравление не могут вылечить?

— Не понял ты меня, папа…

— Раз ты понимаешь, надо было остаться в городской больнице и твердить им, что не уедешь, пока не обследуют, не вылечат до конца.

Хыдыр сидел, не поднимая головы. Потом сказал:

— У меня болезнь другая…

— Что?

Истина медленно доходила до Абдуллы. Вместе с ней его охватила невиданная ярость:

— Встань! — заорал он. — Смотри мне прямо в глаза! С какого времени?

— Как здесь оказался, так сразу. Все ребята здесь…

— Все?

Абдулла, не помня себя, ударил сына по лицу.

— Позор! У нас в роду никогда наркоманов не было!

Хыдыр даже не пошатнулся.

— Да пошел ты, артист! — с презрением выговорил он и направился к воротам.

Абдулла опомнился, закричал вслед:

— Вернись!.. Хыдыр, вернись — тебе говорю!.. Постой сынок… возьми хоть продукты, мама же прислала…

Хыдыр даже не обернулся.

Ярость Абдуллы искала выхода. Казалось, сейчас он способен разнести эту гнусную крепость на кирпичики, добраться до Реджепа и взять его за глотку: «Ты, скотина жирная! Ты наших детей убиваешь!» Если не здесь, то в городе он его найдет, доберется…

Вместе с тем частью разума понимал, что не в силах, ничего не может сделать — и ярость гнева сменялась яростью бессилия.

Абдулла нажал на кнопку звонка. Вновь вышел толстопузый.

— Где можно найти твоего хозяина?

— В Афганистан уехал, — протяжно, лениво выговорил толстяк. — Если есть жалобы, обращайся к командиру части.

«Что, за новой партией героина?» — чуть не спросил Абдулла. Но вовремя удержался.

— Передай эту сумку Хыдыру Нурыеву, — обратился к нему Абдулла. — Тому парню, что сейчас выходил, это мой сын… А еще… А еще хотел я сказать несколько слов твоему хозяину.

— Можешь сказать мне, я передам.

Абдулла хотел произнести: «Передай ему, что я назвал его сволочью», но передумал.

— Скажи: очень хорошо, что он над воротами повесил портрет Великого Яшули. Очень кстати. Твой хозяйчик знает, что делать.

Толстяк выслушал, не выказывая никаких чувств, взял сумку и закрыл калитку перед носом Абдуллы.

— Все! Теперь судьбой Хыдыра только я буду заниматься! — заявила Сельби. — Чтоб ты и близко не подходил, понял?

Сказано было резко. Получилось, отстранили главу семьи, резко и грубо отстранили. Но Абдулла не обиделся, не стал показывать дурной гонор: мол, я мужчина, я должен решать! Когда речь о детях, право матери даже всевышний не в силах оспорить. Самое святое на свете право.

Но и он, мужчина, должен готовиться ко всему, к решительным поступкам. А способен ли он на них? Что он может вспомнить? Прошли времена, когда воин-джигит мечом защищал честь и жизнь семьи, кровью врага смывал оскорбления и обиды, отвечал ударом на удар. Современная жизнь не требует от мужчин таких поступков, она превращает их в беззубых клерков. А ведь иногда требуется не только мужество, но и жестокость. Абдулле некстати вспомнилось, как однажды, один-единственный раз за все годы на этом свете, он убил. Ему десять лет тогда было. В юрту, где хранились припасы, повадился какой-то зверек, воровал засоленное мясо, хранящееся в бараньем желудке — карыне. Мать сокрушалась, что скоро они без запасов останутся, и Абдулла, вооружившись тяжелой дубинкой, устроил засаду. Увидел, как через дымовое отверстие юрты спускается большой желтый кот, уверенно подкрадывается к карыну и ловко вытягивает оттуда куски засоленного мяса. Абдулла изо всех сил запустил в него дубинкой, она попала коту в голову. Он коротко мявкнул и желтым мешком свалился на землю. Из оскаленного рта вытекла струйка крови и глаза вывалились из орбит.

Абудлла выскочил из юрты и скорчился в плаче и в судорожной, долгой рвоте. На всю жизнь остался кошмар — глаза желтого кота, вывалившиеся из орбит.