Письмо на панцире

Ефетов Марк Симович

ВОЖАТАЯ ВЕРА

 

 

Когда Вита помылась и переоделась в артековскую форму, она почувствовала вдруг какую-то необыкновенную лёгкость. Ей казалось, что стоит только взмахнуть руками, и они поднимут её, как крылья, на самую вершину Аю-Дага.

— Ты, девочка, о чём задумалась?

Вита ощутила жар на щёках и, опустив голову, посмотрела себе под ноги. Она почувствовала, что чьи-то тёплые руки обняли её. Теперь она подняла глаза и увидела девочку с таким же галстуком, как у неё, только девочка эта была постарше. И Вита подумала: «Разве здесь бывают старшеклассники?»

Только потом она поняла, что это вожатая. В первые минуты всё в Артеке казалось ей чудным, непонятным и удивительным.

На небольшом пятачке перед корпусом-распределителем, где аккуратным рядком стояли чемоданчики, рюкзаки, сумки и даже школьные портфели, Вита услышала громкое английское «о'кей», смех и сквозь него украинское «здоровеньки буллы»; кто-то торопил по-немецки — «шнеллер-шнеллер», в чьей-то быстрой речи всё время слышалась буква «ш», а смуглые кавказцы рокотали на своём гортанном и в то же время певучем языке.

Ребята международной смены, пока их не переодели в артековскую форму, выглядели очень пёстро: яркие джинсы, разноцветные блузки, причудливые шляпы.

Начальник дружины, худой, подтянутый, в чуть дымчатых тонкодужных очках, говорил сначала по-русски, потом по-английски, иногда переходил на немецкий. Всё зависело от того, с ребятами из какой страны он разговаривал.

Он говорил об артековском распорядке дня: когда вставать, застилать кровати, делать зарядку, умываться, завтракать…

Тихо-тихо, было вокруг.

Но вот разговор дошёл до абсолюта, и тут возник шумок, будто пролетела стайка воробьёв.

Начальник дружины не старался перекрыть этот шум, он говорил так же спокойно, негромко. Если слышал вопрос по-французски, по-немецки или по-английски, отвечал на том же языке. На других языках детям объясняли переводчики.

Разноязычный шум нарастал, когда начальник дружины начал говорить о дежурствах по столовой и спальням, о кедах, которые надо очищать тут же после похода и потом сушить, о том, что в 10 часов 15 минут вечера все должны быть в кроватях, что купаться в море можно не более двадцати минут, и притом не заплывая за ограждение.

Тут ребячий шум стал нарастать. Слышались уже не воробушки, а грачи:

— Я не умею стелить постель!

— Сюда я не дежурить в столовой приехала…

— А я в десять часов вечера только ужинаю и потом ещё телевизор смотрю.

Начальник дружины молчал. Он вообще был, видимо, из тех людей, которые не перебивают и умеют слушать.

Когда все выговорились, начальник дружины сказал:

— Хорошо. Все высказались. Теперь послушайте меня. Вы что хотите — жить или существовать?! Я! Я! Я! В нашем алфавите эта буква последняя. Мы! Понятно?! Давайте с этого начнём. Не «я хочу», а «нам нужно». А эгоисты — самые несчастные люди на свете. Так и запомните. Ничего не дашь людям — ничего не получишь от них. Это не значит: «Я тебе — ты мне». Нет. «Я — всем, я для всех и все за меня».

Мы стараемся сделать так, чтобы у нас в Артеке было хорошо. А если что не понравится, приходите ко мне или к вожатому. Обсудим. Что у нас хорошо, вы к тому привыкнете, а что у вас лучше, мы тому научимся. Так-то…

Дети в пёстрой одежде стали расходиться.

— Ты откуда? — спросила Вита девочку со светлыми-светлыми волосами; она чуть окала, и Вите вспомнился родной Новгород.

— Я? — переспросила девочка. — Мы из Вологды. А ты что, архангельская?

— Новгород. — Она протянула руку вологодке: — Вита.

— Маша, мы…

Но больше девочка ничего не успела сказать. Чьи-то сильные руки обхватили Виту и Машу, чуть подтолкнув их к ворсистой пальме. Тут только Вита заметила, что мальчик в шортах и куртке с погончиками и золотистыми пуговицами нацеливается в неё и Машу из фотоаппарата.

Пожалуйста, сюда, фото делайт мой товарич.

Это сказала девочка, которую Вита приняла за нашу, если бы не иностранный выговор. Иностранка была выше и крупнее Виты, у неё были светлые глаза, её сильные руки были в то же время и ласковыми. Девочка эта как-то раздельно произносила слова, будто где-то в мозгу перебирала листки и строчки словаря.

— Мой имя Джен. А как есть ваше?

В это время щёлкнул фотоаппарат, и Джен сказала:

— Мой товарич — Гарри.

Маша с любопытством разглядывала иностранцев, а Вита снова, в который уже раз, вспомнила родной Новгород, где бывает так много иностранцев с фотоаппаратами, что иногда новгородцев и не увидишь в толпе.

— Вита, кто это? — спросила Маша, повернув голову в сторону курчавого темнокожего мальчика.

— Наверно, африканец… Смотри, Маша, наши строятся. Пошли!

Вместе с мальчиками и девочками своей дружины Вита пошла к корпусу, где ей предстояло прожить два месяца.

Вожатая оказалась совсем не такой, какой Вита представляла её себе в мечтах об Артеке. Это была худенькая девушка, которая казалась старшей подругой, а отнюдь не учительницей или каким-то там начальством. Ведь это она помогла Вите подобрать по росту артековскую белую блузку и голубую юбку. Вита надела голубую пилотку, повязала галстук и посмотрела на себя в высокое зеркало.

— Отлично, — сказала вожатая. — Виктория, а как тебя папа называет?

— Вита.

— Хорошее имя. «Вита» — это «жизнь».

При этом она снова обняла Виту, и Вита вспомнила папу — может быть, ещё и потому, что вожатая спросила именно о нём.

«Про маму она, наверно, знает», — подумала Вита и спросила:

— А вас как зовут?

— Меня зовут Вера Васильевна, а проще говоря, — она улыбнулась, — Вера. Но вот совсем недавно, когда я была такая, как ты, меня дома называли тоже сокращённо — Вер.

— Просто Вер?

— Ага. — Вера засмеялась. — Смешно, правда?

Вита промолчала. В какое-то мгновение ей стало грустно-грустно. Она с Верой стояла в большой, очень светлой комнате. Солнечные лучи пронизывали насквозь, и воздух был здесь такой же, как на пляже, по которому они только что проходили. Это был морской воздух с запахом водорослей и рыбы, особый воздух, которым Вита дышала впервые в жизни. Она облизала высохшие губы и почувствовала на них соль. И что самое удивительное, соль эта и все запахи были очень приятными, хотя была в них и горечь, и смола, и дыхание раскаленных солнцем камней.

Окон в спальне не было. Просто вся стена была из стекла. Стёкла эти огромные раздвигались, и море как бы входило в комнату прямо к Витиной кровати. Такой вид был сквозь одну стеклянную стену, а сквозь другую были видны такие же, как этот, спальные корпуса Артека.

— Как же тут не заблудиться? — подумала, а потом спросила Вита. Сквозь заднюю стенку спальни Артек представился ей флотилией одинаковых корпусов-кораблей.

— Заблудиться? — переспросила Вера. — Да, Вита, в первый день ты будешь здесь, как в лесу, но это может пройти даже завтра или послезавтра. Номеров у нас здесь нет, но зато посмотри: на том корпусе-корабле ветка ландыша, и корпус называется «Ландыш». А рядом — стань ближе ко мне — видишь: «Фиалка», «Ангара», «Волга», «Енисей», «Севан», «Байкал», «Тополь», «Клён», «Василёк»…

Вита, конечно же, не могла увидеть и тем более прочитать названия всех этих корпусов. Она увидела только первые три, но то, что дома в Артеке называются как цветы, ей понравилось. И она подумала о том, как хорошо было бы, чтобы и в городе дома назывались не по номерам, а тоже как цветы. Тогда каждый дом был бы розой, ромашкой или лилией.

Свои мысли она высказала вслух, но вологодская Маша возразила:

— Домов больше, чем цветов. На все дома названий не хватит.

— Ну и пусть не хватит. А всё равно какие-то дома можно назвать цветами…

— А какие-то? — запальчиво спросила черноволосая, смуглая девочка Роза.

Вожатая подошла к смуглянке:

— Ты почему не в артековской блузке? — Мне в моей лучше. И вообще…

Джен подошла к Маше и Вите, и теперь они стояли, взявшись за руки. Никто из трёх девочек ничего не сказал, но было видно, что все они поражены.

— Так что же «и вообще»? — спросила вожатая.

Роза ничего не ответила.