Четыре месяца спустя постройка про-Эвергета была закончена. Теперь начиналось самое сложное — настройка и бесконечные проверки. Несмотря на то, что к работам были привлечены лучшие силы и неограниченные ресурсы, шли они медленно — спешка тут была недопустима, а цена ошибки — слишком велика. Все, ощутившие действие Йалис, хорошо понимали это.

Стоя на обегавшей цилиндрический зал галерее, Вэру смотрел вниз. Зал был огромен — ста метров длины и метров сорок в диаметре. Про-Эвергет — бронированная восьмигранная призма длиной в шестьдесят метров — располагался точно в центре помещения. Полностью собранный, не только снаружи, но и внутри почти сплошь состоящий из металла, он весил сорок семь тысяч тонн. От его скошенных граней отходила крестовидная сеть из гигантских, высотой в рост человека, балок, упиравшихся в стальные плиты свода и косо уходивших под стальной пол. Гладкие бока про-Эвергета, покрытые ослепительно-белой эмалью, поднимались на двадцать метров вверх — до уровня галереи, соединенной ажурными мостиками с плоским верхом его восьмигранного центрального возвышения. Там находилось реакторная камера — сердце машины. Сама по себе та не представляла чего-то особенного — два гигантских магнита и вакуумный инжектор гиперядер между ними.

В зале всюду копошилось множество людей и файа в белой одежде. Они работали наверху, внизу, в огромных проемах, ведущих в нижний ярус, — там еще монтировались кабели и огромные, больше человеческого роста в диаметре, охладительные трубы.

Рядом с Вэру стояла Хьютай — в своей обычной одежде, но на боку у нее висела сумка с инструментами, а руки были покрыты свежими и поджившими ссадинами. Она повернулась к нему.

— Я могу сказать, что все это, в какой-то мере, — дело моих рук!

— И моих снов! — Вэру осторожно взял в свою ее ободранную руку. — А что ты об этом думаешь? — он повернулся к замершему рядом Философу.

Возле того стояло двое мускулистых охранников, тоже с любопытством смотревших вниз. Философ молчал, но Анмай продолжил.

— Как видишь, про-Эвергет уже готов. Осталось только отладить его — и пуск!

Он усмехнулся. Действительно, только что была установлена и закреплена последняя плита покрытия. Никакой церемонии при этом не было — оставалось еще очень много работы.

— Потребление энергии будет огромно. А вон те штуки, — он показал на относительно тонкие белые трубы, попарно выходившие из торцевых стен зала и исчезавшие в торцах призмы, — Великий Коллайдер, он будет поставлять сверхэнергичные протоны. Они минуют управляющие магниты и пойдут в фокус, где… — он заметил, что Философ смотрит вверх, на выгнутый с идеальной математической точностью свод. — Тебе кажется, что такой пролет неустойчив? Здесь нет ни пола, ни стен — весь зал в сечении круглый. Облицовка сварена из огромных блоков сверхпрочной стали почти метровой толщины. При непосредственной угрозе ядерной атаки зал можно доверху затопить, — он показал на идущие по своду толстые трубы, — машине это ничуть не повредит, даже улучшит охлаждение, — а вода под давлением в двести атмосфер будет надежно удерживать свод даже при самых сильных ударах. Ну и вдобавок — над нами двенадцать вэйдов скалы! Я сам предложил эту хитрость, — закончил он с гордостью.

Философ мрачно смотрел на него. Анмай стоял выпрямившись, в сером рабочем комбинезоне с множеством накладных карманов. Его лицо сияло — как у всякого, закончившего важную и очень сложную работу. Рядом с ним стояла Хьютай, держа его за руку. Великолепная пара — красивые, сильные, с живо блестевшими большими глазами, и притом… Философ заметил на мочках их ушей, полускрытых волосами, свежие следы зубов. Он вдруг представил, как они, обнаженные, перекатываются по постели, смеясь и кусая друг друга, как сплетаются их бедра, их длинные ноги, как скользят их ласкающие ладони, как…

— Вы хоть понимаете, что делаете? — спросил он. — Ведь эта машина может уничтожить всю жизнь — и уничтожит, если ее запустят!

— Нет, изменения управляемы и мы не хотим никого уничтожать. Но если на нас нападут, мы будем защищаться всеми силами, включая и эту! — Вэру показал вниз. — Или вы боитесь, что про-Эвергет попадет в плохие руки? Здесь нет таких — уж об этом-то мы позаботились прежде всего!

— Да, позаботились… Когда все будет готово?

— Месяца через два, если не возникнет проблем. Но это маловероятно, и дней через 60–70 мы, наконец, достигнем того, о чем мечтали. Тогда уже ничто не помешает нам выполнить нашу главную задачу!

— Спасение цивилизации, конечно, — язвительно сказал Философ, — точнее того, что вы ей считаете. А как же остальные?

Вэру смутился.

— Остальные? Они отказались присоединиться к нам, и, если не получится объединения… В конце концов, мы сами создали все это, — он обвел рукой зал, — потратили девять миллиардов лан, и не должны ничего и никому.

Хьютай весело взглянула на него, потом повернулась к Философу.

— И не лень тебе интересоваться такими вещами? Здесь, — она обвела рукой подземелье, — целый мир, полный удивительных вещей, мир, создававшийся целое столетие! А ты не хочешь знать его и цепляешься за всякие старые…

— Давай пойдем отсюда, — прервал ее Вэру, заметивший, что кулаки Философа сжимаются, — здешние виды плохо действуют на нашего мудреца!

Они направились к выходу из зала. Хьютай сперва последовала за ними, потом отстала и присоединилась к группе файа, укладывающих кабели.

* * *

Путь от зала про-Эвергета до жилых помещений был неблизким. Поскольку диаметр коллайдера на пять миль превышал диаметр самого Хаоса, его пришлось разместить в туннеле, пробитом под окружавшими плато озерами, почти на два километра ниже основных помещений. Им пришлось сперва проехать на монорельсовом поезде пять миль по радиальному туннелю, потом долго подниматься наверх. Вслед им летел грохот машин, расширявших подземелье. Когда Вэру и Философ остались одни в тесном жилище узника, Анмай сказал:

— Ты знаешь, почему оказался здесь? Вовсе не потому, что я захотел показать тебе наши достижения — это, в конце концов, просто смешно. Я привез тебя сюда потому, что ты знал моих родителей — Керото Ласси и Ирту Ласси. У них был ребенок — мальчик двух лет…

— Да я знал их — их обоих расстреляли за измену Фамайа! А мальчика — его звали Суру Ласси — отправили в приют.

— Суру Ласси — это я. Вэру я стал уже здесь.

— Но какое…

— Ты не знаешь, что детям казненных дают другие имена? Или ты меня не помнишь?

Философ вгляделся в лицо Вэру. Действительно, некоторое сходство с личиком маленького Суру, которого он не раз держал на руках, имелось. Но маленький мальчик с живыми смышлеными глазами стал…

Стал взрослым.

— Хочешь узнать, как все было? Когда арестовали родителей, ничего не понимающий двухлетний ребенок попал в Товийский спецприют. Детей арестованных воспитывали так, чтобы они никогда не повторили их ошибок. Как — ты сам знаешь… Я жил там до девяти лет — для меня это целая вечность унижений и боли. Но там была одна девочка, с которой я подружился — Хьютай, — Вэру улыбнулся.

— Но как сирота из приюта может стать Единым Правителем?

— О, очень просто. Однажды туда приехал Армфер Тару — седьмой Единый Правитель, — чтобы усыновить одного ребенка… случайно им оказался я.

— Но почему?

— Почему я? Не знаю. У него не могло быть детей — работа с радиоактивными материалами не проходит бесследно. Почему он решил усыновить одного из детей своих врагов? Что заставило его выбрать бритого наголо заморыша с выступающими скулами? Я не знаю… Он говорил, что я выглядел самым несчастным. И я вырос здесь.

— Но как ребенок мог оказаться тут, в этом ужасном месте?

— Ребенок сам этого захотел! Я очень любопытный — как Маоней Талу, только еще сильнее. И достаточно мне было лишь услышать о плато Хаос, как я решил туда попасть. Ну, Армфер не хотел меня везти — я оказался в его загородной резиденции под Товией, всего в десяти милях от приюта. Мне там не понравилось, были истерики, скандалы — это не помогло. И тогда я… перелез через парапет террасы дома и сказал, что прыгну вниз, если он не возьмет меня с собой. Тару отказался. И я прыгнул! Высота была всего метра четыре, а внизу — клумба с цветами. Я отделался синяками… и попал на плато Хаос. Здесь мне очень понравилось — потом, по крайней мере. Правда, я не мог покинуть плато, пока мне не исполнилось восемнадцать лет. Тогда я вернулся в Товию, и случайно, на улице, встретил Хьютай…

— А еще через год ты убил своего приемного отца и сам стал Единым Правителем!

— Тару всегда был немного… странным. А в последние дни своей жизни — более, чем немного. Его самолет действительно был сбит здесь, но один только Бог знает, что на самом деле случилось. Есть вещи… которые небезопасно выяснять — даже для меня. Если и был заговор, я ничего не знаю об этом. Я никогда не мечтал занять это место. Но в завещании Тару было сказано, что его преемник — я. Может быть, потому он и умер.

— Я думал, вы уничтожили монархию еще два века назад! — лицо Философа скривилось от отвращения.

— Уничтожили, но Единый Правитель может сам выбрать себе преемника — что в этом плохого? Он лишь предлагает кандидатуру, с которой Совет может не согласиться и выбрать кого-то еще. Ну, я мог отказаться — но ведь даже вы бы так не сделали! Если я скажу, что согласился по глупости, вы мне не поверите. Мне было девятнадцать лет!

— И Совет утвердил правителем мальчишку? Неужели не было более достойных?

Анмай улыбнулся, показав белые зубы.

— Были, а как же. Но по нашим законам власть нельзя давать тому, кто рвется к ней. Те, кто выбирают правителя, сами никогда не смогут быть выбранными. Зато они могут изменить выбор — нужно две трети голосов из пятисот… если честно, то власть принадлежит Совету, а не мне. По-моему, вообще никто не может управлять государством в одиночку — ума не хватит. Вот почему после Второй Революции, когда Тару и его сподвижники свергли зажравшихся бюрократов, вся власть принадлежит ученым — пятьсот самых крупных образуют Совет, который и управляет всем с помощью различных Комиссий, образованных из своих членов…

— И физики решают, как нам жить? Неудивительно, что мы живем так плохо!

— Не глупи! Ты знаешь, почему уровень жизни у нас ниже! А управляют те ученые, чья профессия соответствует доверенной им области — большей частью, конечно, экономисты. Ну, есть еще региональные губернаторы, секретари Совета — их восемь, мой друг Найте Лай…

— И чего же они добились? Развели гекс для поддержания своей власти? Стали превращать своих противников в «бывших»? Ведь это же чудовищно! И как эти ученые могут управлять, если они не покидают плато Хаос?

— В этом основная проблема. Но все же — мы живем вдвое лучше, чем тридцать лет назад, преступность исчезла почти полностью — вот что значит управление научными методами!

— Это я каждый день слышал в лагере — по радио.

Анмай зло рассмеялся.

— Ты что — так ничего и не понял? Наивный мальчишка, который мечтает облагодетельствовать всех немедленно… который влюблен по уши… который вздрагивает даже при мысли, что с его любимой может что-то случится… которым так легко управлять. Но даже это — только часть правды. Меня выбрали потому, что я… был сам по себе. Не поддерживал ни одну из здешних кучек, тянущих одеяло на себя. Всех устраивал. Ну, не только. Я хорошо разбираюсь в физике, хотя и не получил формального образования. Меня учили лучшие умы Фамайа. Тару был физиком, в Совете их тоже много… но это неважно. Решающим фактором оказалось даже не то, что знал я сам, а то, что меня знали как… бесстрашного — на этом месте это самое важное! Ты знаешь, в чем состоит самый смысл должности Единого Правителя? Совет может принимать мудрые решения, но не может принимать быстрых — пока соберутся все, пока обсудят… А есть ситуации, когда надо реагировать мгновенно! Поэтому выбирается один, кто решает за всех, — если нет времени. Поскольку ему придется принимать решения и о применении ядерного оружия, он должен быть бесстрашным!

— Да? И чем же ты доказал свое бесстрашие? Почему ты не освободишь народы, которые не хотят жить в вашей стране, например, нас, тиссов? Нас же так мало! Почему нас арестовывают чаще всех? Я не могу понять причины такой ненависти!

Вэру улыбался, глядя на него, но эта улыбка вовсе не была дружелюбной.

— Какой ответ ты хочешь от меня услышать? Для древних файа сама внешность вас, белокожих, светловолосых, голубоглазых людей, была омерзительна. Они воспринимали ее, как оскорбление собственной природы. Как надругательство над ней, причем осознанное — как если бы вы нарочно рождались в таком виде. Многие из нас до сих пор думают так же — но не я. Вы, тиссы, всегда славились гордостью и непокорством. Наверное поэтому среди «врагов государства» вас треть, хотя в населении страны тиссов нет и процента — а с хайзенами, например, пропорция обратная. А вот еще: тиссы причинили нам, файа, немало зла. Они высаживались на берегах Фамайа — когда это слово обозначало только северный материк — и убивали нас. Они захватывали наши земли, грабили нас, продавали в рабство наших детей… пользуясь тем, что мы не были столь сильны, как они. А у крови длинная память…

— Но это же было сотни лет назад, я даже не знаю, сколько!

— Колонизация Фамайа началась триста лет назад и прекратилась лишь после Катастрофы. Вам такая история конечно, не интересна, но мы, потомки выживших, помним. За сто лет войны погибло двадцать миллионов файа — больше, чем населяло материк в начале колонизации! Половине убитых не было и восемнадцати…

— Но старые преступления не могут оправдать новых!

Анмай открыл рот, чтобы возразить, но ничего не сказал. Глаза его опасно заблестели, словно у хищника, в лице появилось что-то дикое. Вдруг он рывком расстегнул одежду и сбросил комбинезон с плеч. На мускулистой спине файа выделялось восемь белесых, неровно заживших шрамов — словно кожа была вспорота стальными крючьями. Философ торопливо отвел глаза — зрелище было не из приятных. Он повидал достаточно, чтобы понять, что это за раны. Это был след — пытки.

— Это сделали тиссы, — ровно сказал Анмай, одеваясь. — Такие же «борцы за свободу», как ты. Тогда мне было всего семнадцать лет. Ну, они делали это не ради удовольствия — они пытали меня мужественно сжав зубы. Им хотелось узнать, как удобнее убить других моих соплеменников, а этого, конечно, я не мог им сказать. Они ничего не добились. Как, по-твоему, — можно ли пережившего такое юношу назвать бесстрашным?

— Но как это могло получится? Как сын…

— В приюте я был самым непослушным ребенком, таким же остался и здесь. Я дважды убегал отсюда в пустыню. В первый раз — вскоре после приезда, из чистого любопытства. Тогда меня чуть не съели гексы.

— Здесь, в пустыне?

— Да, здесь — здесь они появились на свет! Теперь их тут нет, я их ненавижу. Второй раз я сбежал после того, как…

— Так при чем же тут я?

— При том, что это ты учился с моими родителями и склонил их к предательству! Если бы не ты — ничего этого не было бы! Я бы сейчас был простым, счастливым юношей и только мечтал бы о том, чем мне приходится заниматься. Справедливость торжествует совсем не так, как нам нравится, правда? Но когда я вспоминаю… Ирту… я ненавижу эту страну… лишившую меня… — Анмай замолчал, потом продолжил: — Все, кто пытал ее, уже мертвы. Но таких файа миллионы…

Философ поднялся.

— Не поздно исправить ошибки!

— То есть, стать предателем и кончить так же, как мои родители?

— У тебя больше возможностей! И тебя поддержат многие, очень многие!

Вэру отвернулся.

— У меня был старший брат… шести лет. Когда мне исполнилось столько же, он умер… его избили. У меня была сестра… Я сам босым балансирую на пирамиде ядовитой дряни и знаю, что рано или поздно оступлюсь и меня сожрут. И Хьютай. И всех, кто меня понимает. Если только… О, я отомщу убийцам — но не так, как ты предлагаешь. Совсем не так. Ведь я не настолько отважен, как ты! — Он помолчал. — Может быть, это и глупость, но я верю в то, что в меня вдолбили в приюте: цивилизация этого мира должна жить. Но я вовсе не считаю, что в прежнем виде или вся. Старый сюжет, и я вовсе не гожусь для этой роли… но, видишь ли, я уже выбрал свой путь. Каким бы он ни был — я не смогу сойти с него, потому что перестану быть собой…

Философ стал приближаться к Вэру.

— Эй, стой! Я все же сильнее тебя!

Философ попятился — так файа взглянул на него. Анмай постучал в дверь.

— Выпустите меня!

Когда охранник закрыл дверь камеры, Вэру послышался за ней диковинный новый звук — словно скулила побитая собака.

* * *

Дома Анмай устало растянулся на постели. После разговора с Философом он, непонятно почему, чувствовал себя виноватым. А еще эта проклятая война! Весь Генштаб и командование Внешней Армии трудились над ее подготовкой. В успех переговоров, чьей единственной теперь целью было потянуть время, уже никто не верил. Все их предложения словно тонули в смоле. Все знали, что неизбежное случится — и надо быть готовым к этому. Вопрос был в том, когда это случится — сейчас, спустя полгода или через сто лет. Анмай хотел, чтобы войны не было бы вовсе — но даже тогда следовало быть к ней готовым. Именно поэтому штабисты и эксперты Хаоса работали не покладая рук — точнее, не покладая компьютеров. Они извлекли из сейфов старые, составленные еще Тару, планы обезоруживающего и ответно-встречного ударов, и теперь трудились над ними, приводя их в соответствие с достижениями военной науки, появившимися за прошедшие пятнадцать лет — гамма-лазерами с ядерной накачкой и струйными бомбами, создающими при взрыве убийственную электромагнитную волну.

Подготовка войны, кроме составления планов и программ, имела тысячи других аспектов. Самым важным было усиление ПРО. Только здесь и в Товии она была непреодолима. В других областях Фамайа она была слабее и усиливать ее было уже поздно. Все, что производили заводы Хаоса, приходилось оставлять здесь, где было сердце и мозг государства. Вэру знал, что под прикрытие ракетных батарей Хаоса спешно свозились строительные машины, ценное сырье, уникальное оборудование, которого еще не было здесь, а также банальное продовольствие — поезда шли непрерывно. Но и за пределами плато существовали тысячи важных дел — подготовка бункеров, создание запасов, профилактика мятежей и прочее и прочее и прочее. Он чувствовал, что от такого обилия не самых приятных проблем у него начинает кружиться голова.

Сквозь толщу перины он животом чувствовал толчки вибрации, опережавшей глухой грохот — строительные бригады рвали скалы, пробивая новые туннели. Им предстояло разместить и новые машины и новых жителей. Анмай понимал, что самым главным было собрать не запасы и оборудование, а талантливую и упорную молодежь, способную поднять Фамайа из пепла — если такое несчастье случится. За эти четыре месяца население Хаоса возросло со ста до ста тридцати тысяч и продолжало расти — в любом случае, им требовалось много острых умов и умелых рук, чтобы завершить начатое. Анмай не знал, сколько всего людей и файа для этого потребуется.

Десятки тысяч добровольцев, чьи жизни оказались связаны с плато, целыми сутками пропадали в туннелях, знакомясь с бесконечно разнообразным и таинственным миром Хаоса. В итоге, здесь царила ужасная суматоха, которая возрастала с каждым днем — по мере увеличения числа новичков. Оставалось лишь надеяться, что отбор был достаточно строгим и среди них нет врагов Фамайа и шпионов. Вообще-то разработанная им система не отличалась особой сложностью — требовались молодые люди и файа от пятнадцати до двадцати пяти лет, красивые, выносливые и сильные. И сообразительные, естественно. Последним, решающим фактором была мечтательность — как потому, что она была признаком творческих способностей, так и потому, что она очень плохо уживалась с различными скрытыми и явными пороками. Чтобы распознать ее, правда, требовался особый талант — но ему удалось подобрать несколько шустрых девушек, тоже весьма мечтательных и потому хорошо знающих, что именно нужно искать. Они общались с претендентами по телесвязи; ошибок, насколько мог судить Анмай, пока не было.

Вся эта работа весьма напоминала промывание алмазов — из восьми сотен кандидатов подходил лишь один. В Фамайа было двадцать четыре миллиона здоровой и годной по возрасту молодежи; это значило, что они выбрали практически все. В таком совпадении было нечто мистическое и наводящее на неприятные размышления. В прошлом талантливых и стойких душ было куда больше, но с каждым поколением количество их сокращалось — они чаще иных гибли в лагерях и на войнах. Двести лет Фамайа выедала собственную основу: теперь процесс подошел к концу. А в ССГ? Всего сто лет назад там не было такой вседозволенности и бездуховности, как сейчас. На них всех легла тень…

Анмай чувствовал себя непривычно разбитым и слабым. Четыре месяца непрерывной работы, когда он даже не мог выйти наружу, утомили его. Единственное развлечение, на которое у них с Хьютай хватало времени, было восхитительным, но тоже отнимало немало сил. Он решил съездить с ней к Пустынному Морю — как только работы будут закончены. А пока… но что он мог сделать?

Примечания: история Фамайа

История файа необычайно длинна и запутана. Родина этой удивительной расы, происходящей от больших хищных кошек, лежит в неведомых безднах космоса. Здесь приводится только история государства и народа, существовавших на одноименном материке Уарка.

Относительно их истории не сохранилось точных сведений. Все нижеследующее представляет собой отрывки из легенд, собранные Анмаем Вэру.

«Фамайа основали тринадцать файа, предположительно беглых рабов Межрасового Альянса, оставшихся в живых после Освобождения. По другим сведениям, это были беглые заключенные, осужденные за проведение запрещенных экспериментов. Ими руководил юноша, носивший такое же, как и у меня, имя. К сожалению, ничего больше о нем мне не известно.

Каковы бы ни были намерения беглецов, вскоре они были полностью забыты. Уже во втором поколении основные знания были потеряны. Сохранился только язык и самые простые традиции.

Первая тысяча лет существования Фамайа бедна интересными событиями. Файа расселились по всему материку. К моменту основания Товийской Империи их было примерно восемь миллионов. Хотя у них не было собственно каменного века, выплавлять сталь они научились лишь спустя пятьсот лет после Освобождения.

Они жили множеством независимых племен, постоянно враждующих друг с другом. Эти войны надолго задержали их развитие — уже научившись строить крепости из камня, они продолжали воевать. Только Вэйд Объединитель смог прекратить эти войны, как считалось, навсегда.

Основанная им Империя просуществовала триста лет. У нее было четырнадцать правителей. Среди них были наивные мечтатели, но были и тираны. Именно такой тиран, последний император Мэкхис II разрушил ее. Свободолюбивые файа не захотели жить под унизительным гнетом. Отчаянные попытки императора вновь объединить страну при помощи военной силы не имели успеха.

Но все же, Империя была золотым веком файа. Именно тогда мы стали единым народом, и это единство сохранялось и потом, на какие бы племена Фамайа вновь не распадалась.

Именно тогда была создана наша культура, искусство, религия. Она была довольно примитивной, ограничиваясь, в общем, поклонением небесным светилам — солнцу, лунам, звездам. Кстати, Туманность тоже имела свою богиню — Алайю и служила объектом поклонения. Алайа была богиней любви, и множество юных глаз с надеждой смотрело на ее растущее воплощение. В самом деле, откуда они могли узнать правду?

Что же до страшного обычая жертвоприношения солнцу, то он существовал с первых времен файа в этом мире, хотя переход от приношения плодов к жертвоприношениям юношей произошел уже во времена Империи. Мне трудно объяснить, почему так случилось. Для файа, половину года живущих в темноте, солнечный свет был великим даром. Равноценным даром могли быть только жизни. Этот обычай существовал семьсот лет — только Катастрофа положила ему конец.

В Фамайа было больше трех тысяч храмов, посвященных солнцу. Это значит, что она отдала ему два миллиона своих сыновей. То, что жертвой можно было стать лишь добровольно, делает это еще более страшным. Сколько самых лучших избрали эту участь?

Очень может быть, что именно этот обычай привел к упадку и гибели Фамайа. Ее распад вызвал возобновление войн, хотя уже и не столь частых и жестоких. Тем не менее, за четыреста лет, прошедших между Распадом и Вторжением, почти все, созданное Империей, было уничтожено. Хотя осталось множество селений и городков, ревниво хранивших старые достижения и традиции, целым это уже не было.

Появление колонистов из Суфэйна вначале было воспринято файа как спасение. Лишь когда те стали повсюду наводить свои порядки, началась война. Файа сражались бесстрашно, но чаще всего они погибали все, не успев причинить никакого ущерба врагу. За восемь лет войны была истреблена половина населения Фамайа. На прибрежных землях был основан Новый Суфэйн, просуществовавший больше ста лет. Жители Арка тоже стремились на север. Между колонистами из разных стран часто вспыхивали стычки, и это оказалось спасением для файа. Стремясь побольше досадить врагу, люди заключали союзы с племенами, давали им оружие, а то и учили его производить. Файа оказались очень восприимчивы к новому. Очень скоро у них тоже появились пушки, заводы, железные дороги. Фамайа вновь объединилась, но власть в ней никогда не была очень сильной, и не такой жестокой, как в колониях.

После Катастрофы всю Фамайа за несколько лет покрыл нетающий снег. Из пятидесяти миллионов ее населения только пятая часть сумела перебраться на Арк. Другие просто не успели. А очень многие не захотели покидать свою родину и становиться завоевателями. Они предпочли умереть, но не делать то, против чего боролись всю жизнь.

Именно тогда народ Фамайа погиб. Те, кто выжил, уже не были файа — они были хищниками, худшими, чем захватчики из Суфэйна. Все те жестокости, которые они совершали якобы ради Фамайа, однажды обернулись против них. Они все погибли.

И только очень немногие — те, кто сохранил чистые (как я надеюсь) души, смогли уцелеть».