Глава первая

ДОРОГА К ХРАМУ

Для того чтобы объяснить, какую роль играл и продолжает играть Иерусалимский храм в жизни и сознании еврейского народа, в его истории, чаяниях и надеждах, в еврейской мистике и эсхатологии, нам явно не хватит одной книги. Нет для религиозного еврея большей исторической трагедии, чем разрушение Храма. Сама конечная цель человеческой истории, с его точки зрения, заключается в приходе Мессии и восстановлении Храма на том же самом месте, на котором он стоял в древности. Причем это восстановление, согласно еврейской эсхатологии, изменит весь мир; в нем снова явственно будет ощущаться присутствие Творца — так, как это ощущалось на Земле Израиля в дни существования Первого храма, построенного царем Соломоном.

Таким образом, именно строительство Храма, а не какие-либо другие заслуги и достижения на иных поприщах обусловили то благоговение, ту идеализацию, которыми овеян образ Соломона в еврейских источниках, а уже из последних это отношение перекочевало и в христианство, и в ислам.

Однако загадок со строительством Храма связано немало, и, разумеется, мы просто не можем обойти их молчанием. Начнем хотя бы с вопроса о том, когда же именно было начато Соломоном это строительство.

Библия на первый взгляд дает на него предельно ясный ответ:

«В четыреста восьмидесятом году по исшествии сынов Израилевых из земли Египетской, в четвертый год царствования Соломонова над Израилем, в месяце Зиф, который есть второй месяц, начал он строить дом Господу» (3 Цар. 6:1).

Эта дата начала строительства Храма — 480 лет после выхода евреев из Египта — является одной из основополагающих для составления классической еврейской хронологии, по которой устанавливаются даты правления всех остальных царей Израиля. Именно в ней, по мнению библеистов, и кроется фундаментальная ошибка этой системы хронологии, вследствие которой все комментаторы Писания считают, что Давид, Соломон и другие библейские персонажи жили на сто с лишним лет позже тех дат, которые приводят историки.

Дело в том, считает Барух Каплинский, что в ту эпоху евреи вели счет времени по числу каденций первосвященников, совершавших службы в построенном еще при Моисее Переносном храме, называемом в синодальном переводе Скинией Завета. Так как считалось, что эта каденция длится 40 лет, а со времени исхода до воцарения Соломона сменилось 12 первосвященников, то, соответственно, и получается, что Соломон начал строить Храм на 480-м году после исхода из Египта. Однако на деле мало кто из первосвященников, убежден Каплинский, мог дожить или по состоянию здоровья отслужить до конца полную каденцию. Вероятнее всего, в среднем каденция первосвященника длилась 25 лет — и тогда Храм начал строиться спустя не 480, а 300 лет после исхода из Египта. В этом случае мы получаем практически ту же дату начала строительства Храма, которую называют историки — 963 год до н. э. К этой же дате приводит нас Иосиф Флавий: он утверждает, что Соломон завершил строительство Храма за 143 года до основания Карфагена. Но дата основания Карфагена хорошо известна: это 814 год до н. э. Таким образом, Храм был построен в 957 году до н. э., а если учесть, что его строительство продолжалось неполных семь лет, то оно было начато в 963 году до н. э. Праздник же открытия Храма состоялся в 956 году до н. э.

Правда, при этом остается непонятным, что же тогда делать с «оставшимися» 180 годами, которые в традиционной еврейской историографии плотно заполнены датами жизни судей, военачальников, пророков и т. д.?

Кроме того, ссылка на Флавия только еще больше запутывает дело.

«К самой постройке храма Соломон приступил уже на четвертый год своего правления, а именно во втором месяце, носящем у македонян название Артемизия, а у евреев Ияра, пятьсот девяносто два года спустя после выхода израильтян из Египта; тысячу двадцать лет после прибытия Авраама из Месопотамии в Ханаан, и тысячу четыреста сорок лет после потопа. С рождения же первого человека Адама до построения Соломоном храма прошло в общей сложности три тысячи сто два года. Тот год, когда началась постройка этого храма, являлся уже одиннадцатым годом правления Хирама в Тире, а с основания Тира до построения Храма истек период в двести сорок лет», — пишет Флавий. Таким образом, Флавий относит строительство Храма к еще более позднему времени, чем Библия — к 3102 году от Сотворения мира, то есть… к 658 году до н. э., что звучит уже совершенно невероятно. При этом остается загадкой, на какие источники опирался этот выдающийся историк, называя такие цифры — тем более что в другом месте он приводит цифру, названную Каплинским.

***

Одним только возведением величественного Храма, призванного стать центром духовной жизни нации, амбициозные планы Соломона не ограничивались. Он намеревался построить для себя куда более величественный дворец, чем тот, который был у его отца Давида, отдельный дом для своей супруги — дочери фараона, а также вообще значительно расширить Иерусалим, чтобы тот соответствовал своему статусу столицы могущественного регионального государства.

Для всей этой работы нужны были стройматериалы, а также зодчие, плотники, литейщики, кузнецы — не считая, разумеется, огромной массы неквалифицированных рабочих, выполняющих самую черную и тяжелую работу. Наконец, саму эту работу надо было организовать, и здесь царь Соломон, если верить Библии, проявил себя в качестве поистине выдающегося менеджера.

Как нетрудно догадаться, наиболее тяжкое бремя пало на тех потомков коренного населения Ханаана, которые не пожелали ассимилироваться с израильтянами. Они не были обращены в рабство, но на них была наложена трудовая подать — то есть определенную часть года они должны были отработать на «царских работах»: «Весь народ, оставшийся от Аморреев, Хеттеев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев, которые были не из сынов Израилевых, детей их, оставшихся после них на земле, которых сыны Израилевы не могли истребить, Соломон сделал оброчными работниками до сего дня… Вот главные приставники над работами Соломоновыми: управлявших народом, который производил работы, было пятьсот пятьдесят» (3 Цар. 9:20–23).

Вторая книга Паралипоменон называет конкретное число людей, занятых на этих работах: «И отчислил Соломон семьдесят тысяч носильщиков и восемьдесят тысяч каменосеков в горах, и надзирателей над ними три тысячи шестьсот» (2 Пар. 2:2).

Далее из той же книги следует, что эти три тысячи шестьсот надсмотрщиков также были хананеями (2 Пар. 2:17).

Трудовые повинности были наложены и на евреев — они должны были отправляться на рубку леса в Ливан и, как утверждают устные источники, принимать непосредственное участие в строительстве внешних стен будущего Храма: «И обложил царь Соломон повинностью весь Израиль; повинность же состояла в тридцати тысячах человек. И посылал он их на Ливан, по десять тысяч на месяц, попеременно: месяц они были на Ливане, а два месяца в доме своем. Адонирам же начальствовал над ними» (3 Цар. 5:13–14).

Таким образом, получается, что суммарно на строительных работах Соломона было занято не меньше 183 тысяч человек, не считая множества мастеров, присланных Хирамом из Тира.

Десять тысяч дровосеков под руководством тирских надсмотрщиков ежемесячно рубили ливанские кедры и кипарисы и переправляли их к морю. Здесь из этих кедров связывались огромные плоты, которые тирские корабли волокли за собой по морю от Тира к Иаффе (Яффо). Отсюда «носильщикам» предстояла тяжелая работа по транспортировке бревен в Иерусалим, отстоявший от Яффо больше чем на 40 километров.

80 тысяч каменотесов вырубали огромные каменные глыбы в каменоломнях, расположенных в непосредственной близости от места строительства Храма. Этими каменоломнями в Иудее пользовались и столетия спустя, и они хорошо знакомы археологам.

Что касается 70 тысяч грузчиков, то часть из них была, как уже указывалось, задействована на доставке дерева с побережья, часть — на транспортировке камня, а часть — непосредственно на строительстве. При этом не следует думать, что эти рабочие все таскали на себе. Те же деревья и каменные глыбы перевозились на волах, а поднимались вверх при помощи системы блоков.

Как предполагают исследователи, 3600 надсмотрщиков-хананеев, о которых говорит Библия, играли, по сути дела, роль бригадиров: они получали трудовое задание для своей группы рабочих и должны были выполнить его в определенный срок. Таким образом, в среднем в каждую бригаду входило 45 человек. Помимо этих «бригадиров», было еще 550 управляющих, каждый из которых отвечал за тот или иной участок работы на самых разных ее стадиях. Будучи своего рода прорабами и менеджерами среднего звена, они набирались уже из израильтян.

Непосредственное же руководство строительством осуществляли присланные царем Хирамом профессиональные зодчие. Сам Первый храм, по мнению большинства историков, был построен по финикийской технологии и в характерном финикийском стиле.

Таким образом, строительство Храма было предельно четко организовано, и работа у тех, кто его вел, должна была спориться. Тем не менее это строительство заняло без малого семь лет. При этом Третья книга Царств четко указывает размеры Храма, построенного Соломоном: длина — 60 локтей (31,5 метра), ширина — 20 локтей (10,5 метра), высота — 30 локтей (15,75 метра).

Даже если допустить, что эти цифры не включают в себя данные о тех или иных пристройках, размеры Храма, как видим, были более чем скромные. И такой автор, как Лео Таксиль, разумеется, не упускает случая съязвить по данному поводу.

«Подробности, приведенные во всех этих главах, явно и непомерно преувеличены, — писал Таксиль. — Все эти божественные описания тают, как снег на солнце, как только подвергаешь их более-менее серьезному анализу. 183300 человек, не считая каменщиков и других рабочих, которые явятся позже, заняты одними только подготовительными работами по постройке храма, который задуман длиной в 31,5 метра и шириной в 10,5 метра. Эти строители ухлопывают семь лет на постройку здания высотой в скромных три этажа и занимающего площадь в 325 квадратных метров. Вот числа, заставляющие подскочить всякого, имеющего поверхностное представление о строительстве. Бесчисленные рабочие Соломона были, вероятно, неслыханные лентяи. Или они, не получая зарплаты, шатались без дела».

Другие авторы, не опускаясь, разумеется, до сарказма Таксиля, тоже указывают, что вышеприведенные цифры кажутся им явно завышенными.

Между тем Иосиф Флавий, бывший, очевидно, лучше Таксиля знакомый с древними технологиями строительства и обработки металла, отнюдь не считал семь лет, которые заняло возведение Храма, сколько-нибудь большим сроком. Наоборот! «Если принять во внимание, — писал Флавий, — что царь Соломон окончил все эти огромные и прекрасные здания не только с внешней стороны, но и внутреннее их убранство, в семилетний срок, то приходится констатировать одинаково веское доказательство не только его богатства, но и его личного рвения: ведь всякий согласится, что для осуществления такого грандиозного предприятия, собственно, потребовался бы период целой человеческой жизни».

Из текста Писания, кстати, отнюдь не следует, что все 183,3 тысячи рабочих были брошены исключительно на строительство Храма. Речь идет, вероятно, об общем числе работников, занятых на всех государственных стройках страны, а их, как будет показано дальше, было немало, и многие из них, очевидно, велись одновременно. С этой точки зрения вышеприведенные цифры представляются вполне реальными.

Кроме того, следует учесть, что высота главной башни Храма над «приемным залом», согласно Второй книге Паралипоменон (3:4), составляла 120 локтей (63 метра), то есть эта башня для того времени вполне могла сойти за небоскреб.

Стены Храма складывались из огромных камней, средняя высота которых, по мнению археологов и историков, составляла порядка одного метра, а ширина достигала четырех метров, то есть каждый такой камень весил от 10 до 15 тонн.

Однако Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» утверждает, что длина камней, заложенных в первые ряды храмовых стен, достигала порядка 20 локтей, то есть больше 10 метров, а некоторые из них были вообще длиной 20 метров. Долгое время считалось, что Флавий позволил себе в данном случае очередное преувеличение. Однако раскопки, проведенные в последние десятилетия XX века, неожиданно показали, что Флавий был прав.

При раскопках южной стены Иерусалимского храма действительно были найдены камни, длина которых превышает десять метров, а вес составляет порядка 70 тонн.

Затем при раскопках в районе арки Вильсона были обнаружены камни длиной 12 и высотой более чем три метра. С учетом того, что их ширина составляет свыше четырех метров, речь идет о камнях весом в 400 тонн! Камни эти клались друг на друга без всякого скрепляющего раствора и держались за счет собственной тяжести.

Таким образом, Иерусалимский храм и в самом деле представлял собой один из самых грандиозных древних памятников Средиземноморья. До наших дней дошли только его остатки — часть западной стены Храма, называемой евреями Стеной Плача. 28 из 45 рядов нынешней каменной кладки этой стены были возведены в древности, причем 17 первых рядов кладки относятся к эпохе царя Соломона.

С самой Стеной Плача связано немало легенд. Одна из них гласит, что когда начались работы непосредственно по возведению стен Первого храма, Господь обратился к Соломону и сказал ему: «Сын мой Соломон! Знай, что Храм, который ты строишь, является достоянием всего народа Израиля; каждый должен иметь свою долю в нем. Поэтому пусть весь народ примет участие в его строительстве!»

После этого Откровения Соломон решил распределить ту часть работы, которая еще не была распределена среди наемных рабочих, между представителями различных слоев еврейского народа. По брошенному жребию все работы по отделке восточной стены будущего Храма было поручено вести богатым еврейским купцам и дворцовой знати; работы, связанные с внутренними помещениями Храма и сооружением Святая святых, — коэнам и левитам, то есть священническому сословию; а вот строительство западной стены Храма решили поручить беднякам.

Недолго думая, купцы и военачальники закупили необходимое количество золота и дерева для обшивки восточной стены, после чего наняли для этих работ рабочих, а сами лишь время от времени присматривали за их ходом. Коэны и левиты, посовещавшись, тоже решили нанять рабочих, чтобы те выполнили данное им задание. Но вот у бедняков, понятное дело, денег для найма профессиональных строителей попросту не было. Поэтому западную стену храма они строили сами, собственными руками, обильно орошая гигантские камни своим потом. Отсюда и берет свое начало первое название западной стены Храма — Стена бедняков.

И была, гласит легенда, их работа особенно угодна Богу, так что, когда строительство стены было завершено, с Небес раздался голос: «Собой клянусь, — говорит Господь, — что западная стена Храма будет стеной вечной, и никогда Моя Шхина не отойдет от нее».

Сама история, кажется, подтверждает эту легенду. Западная стена построенного Соломоном Храма пережила вавилонян, римлян, византийцев, персов, арабов, крестоносцев, турок и сегодня считается главной еврейской, да и общечеловеческой святыней, привлекающей к себе миллионы людей.

***

Мидраш утверждает, что, помимо финикийских строителей, Соломон хотел пригласить для строительства Храма и египетских. Однако фараону не очень хотелось посылать к новоиспеченному зятю мастеров, находившихся в полном расцвете сил, которые вполне могли пригодиться и ему самому. Тогда владыка Египта вызвал к себе астрологов, повелел им составить гороскопы всех зодчих страны и представить ему список тех из них, кому предстояло умереть в том году.

Когда присланные фараоном мастера явились к Соломону, тот, благодаря своей Божественной мудрости, мгновенно узрел, что всем им осталось жить меньше года. Тогда выдал Соломон каждому из египтян по савану и отправил их к фараону со следующим письмом: «Как видно, у тебя не хватает саванов для погребения покойников. Получай своих людей обратно вместе с саванами».

Ряд исследователей считают, что этот мидраш отразил первоначальные колебания Соломона, думавшего, строить ли ему Храм в египетском или финикийском стиле, и в итоге остановившемся на последнем варианте.

***

Само место для строительства Храма было, как говорилось выше, открыто ангелом Давиду, и именно с этого места, согласно традиции всех трех авраамических религий, началось Сотворение мира. Сакральным же центром этого места является камень Мория — тот самый, на котором праотец Авраам совершил «жертвоприношение» Исаака и лежа на котором Иаков увидел во сне Небесную лестницу. Местоположение камня Мория и определило местоположение Святая святых Храма.

В целом устройство Иерусалимского храма повторяло устройство Переносного храма. Его непременными атрибутами были жертвенник, зал для принесения воскурений и хлебов предложения и «давир» — Святая святых, в котором хранился Ковчег Завета с выпадавшей в пустыне «манной небесной» и Скрижалями, принесенными Моисеем с горы Синай.

Третья книга Царств опять-таки подробно и предельно точно описывает не только размеры каждой части Храма, но и, по существу, технологию его строительства:

«И притвор перед храмом в двадцать локтей длины, соответственно ширине храма, и в десять локтей ширины перед храмом. И сделал он в доме окна решетчатые, глухие, с откосами. И сделал пристройку вокруг стен храма и давира; и сделал боковые комнаты кругом. Нижний ярус пристройки шириною был в пять локтей, средний шириною в шесть локтей, а третий шириною в семь локтей; ибо вокруг храма извне сделаны были уступы, дабы пристройка не прикасалась к стенам храма. Когда строился храм, на строение употребляемы были обтесанные камни; ни молота, ни тесла, ни всякого другого железного орудия не было слышно в храме при строении его. Вход в средний ярус был с правой стороны храма. По круглым лестницам всходили в средний ярус, а от среднего в третий. И построил он храм, и кончил его, обшил храм кедровыми досками. И пристроил ко всему храму боковые комнаты вышиною в пять локтей; они прикреплены были к храму рядами кедровых бревен… И построил Соломон храм, и кончил его. И обложил стены храма внутри кедровыми досками; от пола храма и потолка обложил внутри деревом и покрыл пол храма кипарисовыми досками» (3 Цар. 6:3—15).

Общая технология строительства Храма из этих слов понятна.

Сначала, разумеется, был заложен на огромной глубине фундамент Храма. По словам Флавия, он состоял «…из очень твердых камней, которые могли бы устоять в продолжение долгого времени и, совершенно слившись с почвой, могли бы служить прочным и устойчивым основанием для возведения на них предполагавшейся постройки и, благодаря своей крепости, были бы в состоянии выдержать не только всё грандиозное сооружение храма, но и тяжесть всех его украшений».

Желая подчеркнуть глубину фундамента Храма, одна из еврейских легенд утверждает, что закладка этого фундамента началась еще при царе Давиде. Причем во время этих работ строители так далеко углубились в землю, что дошли до ее «изначального слоя» — того самого, с которого началось сотворение нашей планеты. Когда же они вошли и в этот слой, из образовавшегося отверстия хлынули «первозданные воды», которые могли затопить сначала Иерусалим, а затем весь мир. Но Давид бросил в эти воды записку с сакральным именем Всевышнего, и земля сомкнулась, закрыв образовавшийся родник.

Давид же после этого прекратил работы, окончательно смирившись с тем, что ему не только не дано построить Храм, но и запрещено вести какие-либо подготовительные работы по его сооружению. Таким образом, Соломону пришлось начать все работы по строительству Храма именно с фундамента.

На этом фундаменте был возведен каменный каркас здания, на южной и северной стене которого были сделаны «окна решетчатые, глухие, с откосами». Трудно сказать, имеется ли в виду, что окна были застеклены. Под словом «решетчатые» ряд комментаторов понимают то, что на них были решетки из того же кедрового дерева. При этом устная традиция подчеркивает, что оконные проемы Храма имели форму трапеции: они были сужены изнутри и расширялись в направлении внешней стены.

Сама форма этих проемов символизировала, что Храм не нуждается в освещении снаружи — напротив, это из него Божественный свет изливается в материальный мир. Уже затем к Храму были сделаны пристройки, служившие для хранения его сокровищ и различных нужд служивших в нем коэнов. После этого кровля Храма была перекрыта кедровыми балками и на них была настелена крыша.

На этом первый этап строительства был закончен и начался второй — пол Храма был выложен паркетом из кипариса, а его стены обшиты кедровыми досками, что предоставляло огромные возможности для отделки помещения.

Но самая большая загадка этого этапа строительства Храма, как считается, связана со словами «Когда строился храм, на строение употребляемы были обтесанные камни; ни молота, ни тесла, ни всякого другого железного орудия не было слышно в храме при строении его».

Надо заметить, что «Пятикнижие» действительно запрещает использование каких-либо железных орудий при строительстве жертвенника — он должен быть сооружен исключительно из неотесанных камней в их первозданной форме (Исх. 20:25–26). Запрет этот, считал Раши, связан с тем, что «жертвенник создан для того, чтобы продлить жизнь человека, а железо, из которого делается оружие, — чтобы ее укоротить; поэтому при создании жертвенника нельзя пользоваться железными инструментами».

Соломон решил распространить этот запрет на строительство всего Храма; более того — на всю территорию Храмовой горы, которая в его понимании должна была стать символом мира между всеми народами планеты, объединенными в служении единственному, истинному, то есть общему для всех Богу. И если это так, то весь ход строительных работ на Храмовой горе должен был обходиться без железных инструментов.

Но насколько это и в самом деле было возможным? По мнению известного комментатора Танаха Иегуды Киля, все обстояло просто. Для сооружения храмового жертвенника, как и предписывалось, были использованы природные камни, которых не касались ни кирка, ни молот, ни какое-либо другое железное орудие. Что же касается строительства самого Храма, то для него камни обтесывались обычными инструментами непосредственно в каменоломнях, подгонялись под необходимый размер и уже после этого доставлялись на Храмовую гору, где их оставалось только уложить на предназначенное для них место. Именно поэтому «ни молота, ни тесла, ни всякого другого железного орудия не было слышно в храме при строении его».

Однако устное предание, разумеется, рассказывает об этом совершенно по-другому. Именно со стремления царя Соломона соблюсти заповедь и обойтись при обработке камней без железных орудий и начались, согласно мидрашам, его особые отношения с князем демонов (или, если угодно, джиннов) Асмодеем.

Легенды, связанные с Асмодееем, вне сомнения, составляют наиболее значительную и увлекательную часть преданий о царе Соломоне, и у автора этой книги просто нет права обойти их молчанием.

***

Итак, чтобы найти ответ на вопрос, как раскалывать и обрабатывать огромные камни без применения железных орудий, собрал царь Соломон на совет всех своих мудрецов.

И вспомнил один из мудрецов, что вечером шестого дня творения создал Всевышний для этих целей особого червя по имени Шамир, которого достаточно положить на любой камень — и тот расколется.

— Слышал я от учителей моих, что пророк Моисей огранил с помощью Шамира камни на эфоде первосвященника. Где же сейчас находится Шамир, никто из людей не ведает, но, может быть, это известно демонам! — сказал мудрец.

Хлопнул Соломон в ладоши — и предстали перед ним два его ручных демона.

— Можете ли вы сказать мне, как я могу достать червя Шамира, способного обрабатывать камни? — спросил Соломон.

— Нет, царь, — ответили демоны, — нам это неведомо. Но вот наш князь Асмодей наверняка знает ответ на твой вопрос. Только он твоей власти над собой не признает и к тебе не явится.

— Где же мне найти его? — спросил царь.

— Каждый день Асмодей поднимается с Темных гор на небо, чтобы учить там Тору вместе с ангелами. Затем, когда урок закончен, он спускается на землю и приходит к расположенному в этих горах колодцу испить воды. Колодец этот закрыт большим камнем с печатью перстня Асмодея, и каждый раз, перед тем как снять камень, князь демонов проверяет целостность печати, а выпив, кладет на место камень и снова ставит печать, — поведали царю демоны.

Тогда вызвал Соломон верного Ванею, вручил ему перстень и свитую из железной проволоки веревку, а на печатке перстня и на веревке было написано «Шем хамефораш» — сокровенное 72-буквенное имя Бога. После этого научил Соломон Ванею, как пленить Асмодея, и тот отправился в путь, к Темным горам.

Прибыв на место, Ванея убедился, что демоны говорили правду — устье колодца оказалось закрыто огромным камнем и запечатано личной печатью Асмодея. Дождался Ванея, когда Асмодей поднимется на небо, выкопал чуть ниже колодца большую яму, а затем проделал в ней дыру и соединил с колодцем. После того, как вся вода в колодце перетекла в яму, Ванея законопатил дыру шерстью и прорыл вторую яму — чуть выше колодца. Затем снова сделал дыру, соединяющую эту яму с колодцем, и влил в него принесенные с собой два меха вина. Закончив с этой работой, Ванея тщательно замаскировал обе вырытые им ямы землей и спрятался на растущем неподалеку от колодца дереве.

И как раз вовремя — через мгновение раздался страшный грохот и Асмодей спустился на землю. Проверил он печать, убедился, что она цела, сорвал печать, снял камень и, к своему немалому удивлению, обнаружил, что вода в колодце превратилась в вино.

Показалось это царю демонов подозрительным, решил он не пить и отошел подальше от колодца. Но вскоре Асмодея стала мучить такая сильная жажда, что он не выдержал и выпил все вино, которое было в колодце. А выпив, захмелел и заснул крепким сном.

Тут Ванея слез с дерева и связал Асмодея железной веревкой с именем Бога. Через некоторое время проснулся владыка демонов, увидел, что связан, и стал метаться, пытаясь развязать веревку. Но хотя и обладал он поистине огромной, сверхъестественной силой, разорвать путы, на которых было написано имя Всевышнего, не мог.

— Смирись, — воскликнул Ванея, — ибо имя Владыки над тобою!

Ничего не оставалось Асмодею, кроме как покорно пойти за Ванеей. По дороге Асмодей увидел пальму, сделал вид, что у него зачесалась спина, но когда он чесался о пальму, то повалил ее. Затем, когда проходили они мимо какого-то дома, взглянул Асмодей на дом — и тот тоже рухнул.

Пошли они дальше. Встретился им по пути слепой — и Асмодей вывел его на дорогу. То же проделал он и с заблудившимся пьяницей.

Спустя еще какое-то время увидели Асмодей и Ванея движущуюся им навстречу свадебную процессию. Взглянул Асмодей на веселящихся людей — и заплакал. Затем, когда они проходили мимо лавки сапожника, прислушался повелитель демонов, о чем говорят сапожник и покупатель, и напал на него приступ смеха.

И еще раз расхохотался Асмодей — когда проходили они мимо колдуна, делавшего свои колдовские пассы.

Наконец пришли они в Иерусалим, во дворец Соломона.

— Скажи мне, — спросил Ванея, — почему, когда ты увидел сбившегося с пути слепого, ты поспешил вывести его на дорогу?

— Потому, — ответил Асмодей, — что об этом человеке было объявлено на Небесах, что он — великий праведник, и тот, кто окажет ему услугу, получит награду Свыше.

— Неужели и тот пьяница, которому ты помог, тоже великий праведник? — удивился Ванея.

— Нет, с ним как раз все наоборот, он — великий грешник, но и у него была какая-то малая заслуга перед Богом. Оказав ему услугу, я заплатил ему за то единственное доброе дело, которое он сделал, и окончательно лишил его доли в будущем мире.

— Почему же ты заплакал, когда увидел свадьбу?

— Потому что жениху этому предназначено умереть через тридцать дней после свадьбы, а его супруга будет тринадцать лет ждать, пока подрастет его младший брат, чтобы сочетаться с ним браком.

— Что же такого смешного было у лавки сапожника?

— Да этот чудак просил у сапожника сандалии, которые могут продержаться семь лет, хотя жить-то ему осталось всего семь дней…

— А почему ты смеялся над колдуном? — не унимался Ванея.

— Да какой он колдун! — рассмеялся Асмодей. — Сидит-ворожит, щеки раздувает, а того, что прямо под тем местом, где он сидит, зарыт огромный клад, проведать не может.

Затем пришло время предстать Асмодею перед Соломоном.

— Неужели тебе мало того, что ты имеешь? — спросил Асмодей. — Почему ты захотел власти и надо мной?

— Есть у меня к тебе одна просьба. Собираюсь я построить Храм Господу, и нужен мне для этого червь Шамир, — произнес Соломон. — Сказали мне, что ты знаешь, где его найти. Да и не у тебя ли он вообще находится?!

— Нет, не у меня, — ответил Асмодей. — Шамиром владеет Дух Морской, но он передал его Дикому Петуху, взяв с того клятву, что он его не потеряет.

— Зачем же Дикому Петуху Шамир? — заинтересовался Соломон.

— Затем, что он живет на пустынных скалах. Бросает Дикий Петух червя Шамира на скалу — и в камне появляются борозды. В эти борозды он бросает принесенные издалека семена, и на скалах вырастают деревья. На одном из этих деревьев Дикий Петух вьет себе гнездо, а потом плодами их кормит своих птенцов.

Отправил Соломон одного из верных ему людей на поиски Дикого Петуха. Когда обнаружил посланник царя гнездо Дикого Петуха с птенцами, накрыл он это гнездо стеклом. Вскоре прилетел Дикий Петух, стал пробовать так и этак снять стекло, да только ничего у него не получалось. Тогда взмыл он в небеса, скрылся из глаз, но вскоре вернулся, держа в клюве червя Шамира. Бросил Дикий Петух червя на стекло — и оно раскололось. Тут слуга Соломона выскочил из своего укрытия, схватил Шамира и бросился бежать.

Увидел Дикий Петух, что нарушил он данную Духу Морскому клятву, проглотил большой камень, подавился и издох.

Так Шамир оказался у Соломона и с его помощью обрабатывали камни для строительства Храма. Хранили Шамира завернутым в овечью шерсть в свинцовом сосуде, наполненном отрубями.

Но, повторим, таково устное предание, которое, как подчеркивают все комментаторы, вовсе не нужно понимать буквально. Вопрос в том, что кроется за этим преданием? Может быть, то, что строители Храма использовали для обработки камней корундовые резцы — ведь слово «шамир» на иврите обозначает еще и корунд? Или же под «шамиром» следует понимать какую-то кислоту, с помощью которой известковым глыбам придавали нужные форму и размеры? Как бы то ни было, по свидетельству все того же Флавия, «…вся внешняя отделка храма была сделана из удивительно искусно и точно обтесанных камней, которые так плотно и легко были пригнаны друг к другу, что никто не мог бы заметить следов молотка или какого-либо другого инструмента».

Еще больше загадок задает другая легенда о Соломоне и Асмодее, которая наверняка придется по вкусу убежденным сторонникам существования инопланетных цивилизаций.

***

После того как Ванея доставил Асмодея в Иерусалим, продолжает мидраш, Соломон оставил его в своем дворце в качестве пленника. Он поселил повелителя демонов в одном из укромных уголков своего сада, где тот и коротал дни, связанный железной веревкой с выгравированным на ней именем Бога. Веревка эта была завязана так, что не ограничивала его движений, но ее незримая власть заставляла Асмодея служить Соломону и, даже если пленник куда-то отлучался, он вынужден был возвращаться к царю.

Время от времени Соломон навещал Асмодея или призывал его к себе, и они беседовали о тайнах мироздания, о великой мудрости Творца и чудесах сотворенного Им мира.

— Ты и в самом деле думаешь, что тебе открыты тайны всего сущего? — как-то с усмешкой спросил Асмодей. — Что ж, я могу тебе доказать, что ты заблуждаешься. Я покажу тебе то, чего ты еще никогда не видел.

Сказал так Асмодей — и исчез, а когда появился снова, то вместе с ним был двухголовый человек из страны Тевель, расположенной в пятистах годах пути от Иерусалима.

— Кто ты такой? — спросил пораженный Соломон.

— Я — человек, один из потомков Каина! — ответил двухголовый гость.

— И как выглядит место, в котором ты живешь?

— Так же, как тут — у нас есть Солнце и Луна, мы пашем, жнем и пасем стада.

— А верите ли вы в Бога?

— Конечно, верим и молимся Ему.

— И как же вы молитесь?

— «Как многочисленны создания Твои, Господи! с великой мудростью Ты сотворил их»…

— Что ж, — сказал Соломон, — ты, наверное, хочешь вернуться к себе на родину?

— Очень хочу! — признался двухголовый человек.

Но когда Соломон велел Асмодею вернуть пришельца домой, повелитель демонов смутился и сказал, что… это не в его силах и придется оставить гостя здесь.

Так этот человек остался на земле, разбогател, женился на обычной женщине, и родилось у него семеро сыновей. Шестеро были обычные люди, а седьмой уродился в отца — с двумя головами.

Когда же двухголовый человек умер, братья стали делить его наследства. Шестеро братьев считали, что все состояние отца должно быть разделено поровну на семь частей. Однако тот сын, который был с двумя головами, настаивал, что он равен двум человекам, то есть наследство следует разделить на восемь частей, и ему причитается двойная доля.

В итоге братья пришли на суд к Соломону, но дело было настолько необычным, что даже Соломон растерялся. Он велел братьям прийти на следующий день, а ночью обратился к Богу со страстной молитвой о помощи в разрешении этого спора. И Бог ответил Соломону, что утром Он подскажет ему верное решение.

Наутро Соломон велел привести к нему двухголового брата.

— Проведем испытание, — сказал Соломон. — Если у этого человека одна голова одновременно воспринимает и чувствует то же, что и другая, то его следует считать за одного человека. Если же нет — то его надо считать за двух разных людей. Принесите-ка кувшин с кипятком!

Когда горячая вода была принесена, Соломон велел вылить ее на одну из голов.

— Ой-ой, прекратите! Мы умираем! — завопили разом обе головы, и всем стало ясно, что они принадлежат одному человеку, и двухголовому сыну полагается только одна доля наследства.

Что это? Еще одна занятная сказка о царе Соломоне? Но ведь приводит-то Асмодей двухголового человека не откуда-нибудь, а из «страны Тевель».

«Тевель» же на иврите означает «Вселенная», а «страна Тевель» — это не что иное, как «космос». Ну а если вспомнить утверждение Асмодея, что до того места, где живут двухголовые люди, — «пятьсот лет пути», то становится ясно, что речь идет не о нашей планете. И, кстати, о каких это пятистах годах пути идет речь — уж не о световых ли? Но ведь между временем жизни царя Соломона и эпохой, когда возникнет эта единица измерения, пролегает почти три тысячи лет!

Еще одна загадка этого мидраша заключается в том, что двухголовый человек заявляет о себе, что он является «потомком Каина». Согласно «Пятикнижию», потомков Каина на Земле не осталось — все они были уничтожены во время Всемирного потопа. Современное человечество, с точки зрения Библии, ведет свое происхождение от Ноя (Ноаха), а Ной, в свою очередь, потомок не Каина, а третьего сына Адама и Евы — Сифа (Шета).

Таким образом, этот мидраш поистине предоставляет уфологам огромный материал для выдвижения самых фантастических гипотез. Скажем, можно предположить, что на самом деле Всемирный потоп происходил не на Земле, а на некой другой планете, а Ноев ковчег был не чем иным, как межпланетным кораблем. Сам Ной со своими детьми и представителями различных видов животных своей планеты добрался до Земли и начал здесь все заново в твердой уверенности, что на его родной планете не осталось ничего живого… Но вот появляется человек из «страны Тевель» и говорит, что это не так.

Или, возможно, все было как раз наоборот? Ной был убежден, что всё, кроме него, членов его семьи и спасенного им генофонда, погибло, а на самом деле часть человечества — «сыновья Каина» спаслись, улетев к звездам и найдя планету, близкую по условиям к Земле и расположенную от нее на расстоянии пятисот световых лет? С точки зрения этой версии, понятно и то, почему Асмодей не мог вернуть двухголового человека на родную планету — для этого требовались колоссальные затраты энергии, а может, его корабль потерпел крушение при посадке.

Впрочем, согласитесь, что при желании этот мидраш можно объяснить куда проще: Асмодей (или кто-то другой) мог привести к царю Соломону сиамских близнецов, и эта природная аномалия вызвала у царя искреннее изумление. И близнецы эти рассказали ему, что они живут, думают и чувствуют так же, как и остальные люди; и так же, как и остальные, верят в Бога. Ну а все остальное — это, как говорится, уже спекуляции и плод досужего вымысла.

В связи с этим неминуемо возникают вопросы, где вообще берут свои истоки легенды о странных отношениях между Соломоном и Асмодеем, каково их происхождение.

Ответ на этот вопрос тоже далеко не однозначен, и мы к нему еще непременно вернемся при анализе других легенд о царе Израиля и князе демонов. Ну а пока самое время продолжить рассказ о строительстве Иерусалимского храма.

 

Глава вторая

ДОМ ГОСПОДА

«И было слово Господа к Соломону, и сказано ему: вот ты строишь храм; если ты будешь ходить по уставам Моим, и поступать по определениям Моим, и соблюдать все заповеди Мои, поступая по ним, то Я исполню на тебе слово Мое, которое Я сказал Давиду, отцу твоему. И буду жить среди сынов Израилевых, и не оставлю народа Моего Израиля» (3 Цар. 6:11–13).

Обычно эти слова понимают в том смысле, что посреди строительства Храма Бог снова явился к Соломону и выразил свое одобрение его действиями. Однако классические комментарии Писания трактуют этот отрывок совершенно иначе. Все они говорят, что никакого нового Божественного Откровения в те дни Соломону не было — эти слова были переданы ему от имени Бога жившим в его эпоху пророком Ахием. И звучит в них отнюдь не одобрение, а предупреждение. Видимо, уже в те дни Соломон начал проявлять терпимость по отношению к языческим культам, что, с точки зрения еврейского Закона, было совершенно недопустимым.

И пророк, по версии Абарбанеля, был послан Богом к Соломону, чтобы сказать ему: «Если ты думаешь, возводя Храм, что он простоит вечно, благодаря монументальности своей постройки, то ты заблуждаешься. Существование Храма будет зависеть от того, насколько еврейский народ и ты лично будете сохранять верность Моим заповедям. Только в этом случае Я исполню в полном объеме то, что обещал тебе и твоему отцу Давиду, и буду обитать среди сынов Израиля».

Но одновременно Бог подтверждает: что бы ни случилось, Он останется верен своему союзу с еврейским народом, ибо союз этот вечен.

Ученые-библеисты, разумеется, знакомы с этими комментариями и в целом с ними согласны. Вот только понимают они их… совершенно иначе. По их мнению, этот отрывок показывает, что еще до завершения строительства Первого храма наметились первые трещины в отношениях между Соломоном и духовенством, и чем дальше, тем больше эти трещины разрастались, превращаясь постепенно в настоящую пропасть. Пророк Ахия явился к царю для того, чтобы предупредить его о возможных последствиях либерального отношения к языческим культам и к усилению влияния чужеземцев в Иерусалиме; он пытался наставить Соломона «на путь истинный», но ему, как мы увидим, это не удалось.

Вместе с тем строительство Храма, говорит мидраш, было, безусловно, угодно Богу. Это проявилось хотя бы в том, что на протяжении всего времени этого строительства никто из строителей не умер, не заболел и у них не сломалось ни одно орудие труда.

***

После того как каменные стены Храма были обшиты кедровыми досками, к работе приступили резчики по дереву. Между историками до сих пор идет спор, какой именно технологией они пользовались — вырезались ли цветочные узоры прямо на дереве или речь шла о деревянной аппликации, которая вырезалась отдельно и уже затем крепилась к стенам. Неясным остается и то, что собой представлял этот цветочный орнамент; какие именно цветы использовали резчики в качестве образца. Но из текста Библии ясно следует одно: стены Храма были украшены великолепной деревянной резьбой, а затем от пола до потолка покрыты золотом, включая помещение Святая святых. Перед этим помещением были протянуты золотые цепи; золотом же был покрыт стоявший перед ним жертвенник для воскурений. Помимо этого, стены Храма украшала также деревянная лепнина с изображением пальм, цветов и херувимов (керувов). И уже после этого золотом был покрыт, также поверх настеленных кипарисных досок, пол внутренних помещений Храма:

«На кедрах внутри дома были вырезаны подобия огурцов и распускающихся цветов; все было покрыто кедром, камня не видно было. Давир же внутри храма он приготовил для того, чтобы поставить там ковчег завета Господня. И давир был длиною в двадцать локтей; и шириною в двадцать локтей, и вышиною в двадцать локтей; он обложил его чистым золотом; обложил также и кедровый жертвенник. И обложил Соломон храм внутри чистым золотом, и протянул золотые цепи перед давиром и обложил его золотом. Весь храм он обложил золотом, весь храм до конца, и весь жертвенник, который пред давиром обложил золотом. И сделал в давире двух херувимов из масличного дерева, вышиною в десять локтей. Одно крыло херувима было в пять локтей и другое крыло херувима было пять локтей; десять локтей от одного конца крыльев его до другого конца крыльев его. В десять локтей был и другой херувим; одинаковой меры и одинакового вида были оба херувима. Высота одного херувима была десять локтей, также и другого херувима. И поставил он херувимов среди внутренней части храма. Крылья же херувимов были распростерты, и касалось крыло одного херувима одной стены, а крыло другого херувима касалось другой стены; другие же крылья среди храма сходились крыло с крылом. И обложил он херувимов золотом. И на всех стенах этого храма кругом сделал резные изображения херувимов, и пальмовых дерев, и распускающихся цветов — внутри и вне. И пол в храме обложил он золотом во внутренней и передней части. Для входа в давир сделал он двери из масличного дерева, с пятиугольными косяками. На двух половинах дверей из масличного дерева он сделал резных херувимов, и пальмы, и распускающиеся цветы и обложил золотом; покрыл золотом и херувимов, и пальмы. И у входа в храм сделал косяки из масличного дерева, четырехугольные, и две двери из кипарисового дерева; обе половинки одной двери были подвижные, и обе половинки другой двери были подвижные. И вырезал на них херувимов, и пальмы, и распускающиеся цветы и обложил золотом по резьбе. И построил внутренний двор из трех рядов обтесанного камня и из ряда кедровых брусьев» (3 Цар. 6:18–36).

Самым загадочным во всем этом описании являются, безусловно, херувимы. Две фигуры херувимов с простертыми друг к другу крыльями располагались на монолитной золотой крышке Ковчега Завета. Все комментаторы сходятся во мнении, что в фигурках херувимов был заложен высокий символический смысл, хотя и расходятся в том, какой именно. Одни утверждают, что херувимы символизировали собой союз между еврейским народом и Богом, подобный супружескому союзу; другие усматривали в нем символ единства Божественного суда и милосердия; третьи — необходимость единства духовной и государственной власти в жизни еврейского народа и т. д. Есть также мнение, что херувимы были как бы стражами Ковчега Завета и символизировали одновременно как двух ангелов-близнецов, стоящих перед «троном Всевышнего», так и двух херувимов, охраняющих вход в Ган эден — Райский сад.

Немало споров велось и ведется о том, как выглядели херувимы на крышке Ковчега Завета. Есть раввинистические авторитеты, считающие, что у херувимов не было лиц — то место, где у их фигурок предполагалось наличие лица, у них было закрыто крыльями. Раши считает, что у них были лица младенцев. Книга «Зоар», лежащая в основе Каббалы, утверждает, что

«…один керув имел вид мужчины, другой — женщины. Присутствие Шхины между ними указывает на то, что лишь в супружестве человек достигает цельности, необходимой для того, чтобы удостоиться Божественного Откровения. И когда супруги живут в согласии, с ними пребывает Божественный свет».

Но размер крышки Ковчега составлял 114x68,5 сантиметра, а высота отлитых вместе с ней херувимов — 75 сантиметров. Херувимы же, вырезанные по указанию Соломона, были высотой 5,2 метра, и таким же был размах их крыльев.

Комментаторы утверждают, что херувимы, поставленные Соломоном в Святая святых, имели ту же форму, в какой они предстали затем пророку Иезекиилю в его знаменитом видении Божественной колесницы, то есть это были человекоподобные фигуры с крыльями. Но вот их лица Иезекииль описывает весьма туманно — как «лица керувов» или как «лица, которые видел я на реке Кевар». Ясно, что это не было человеческое лицо, морда животного или голова птицы, так как пророк их четко различает (см.: Иез. 10:9–22).

Так что о подлинном облике херувимов мы можем только догадываться.

В то же время из самого библейского текста следует, что суммарный размах крыльев обоих херувимов равнялся ширине стен давира. Но тогда возникает резонный вопрос: какими же были размеры тел этих херувимов, а если тел у них не было вовсе, то как же они стояли перед Святая святых? Талмуд отвечает на этот вопрос так: «Стояли, благодаря чуду!» — явно намекая на то, что внутри Храма нарушались привычные нам законы пространства и времени. Последнее ясно видно, если вчитаться в приведенные в Библии размеры Храма, а также в утверждении трактата «Пиркей авот» («Поучения отцов»), что во время службы в Храме люди стояли крайне плотно, но когда доходили до того места молитвы, где полагалось кланяться, становилось просторно и все кланялись без труда (Пиркей авот. 5:5).

В целом из приведенной нами пространной цитаты из Библии становится ясно, что внутреннее убранство Храма должно было не просто изумлять, а поражать, повергать в шок своей роскошью. Именно к такому эффекту и стремился царь Соломон. Возможно, на каком-то этапе жизни (который он подвергнет ядовитому сарказму в «Екклесиасте») вся эта роскошь и напыщенность отвечала особенностям его вкуса и душевных устремлений. Не исключено, что если бы он был нашим современником и жил в России, то на вопрос, зачем ему понадобилось так ослеплять молящихся блеском золота, Соломон бы ответил: «Это — круто!»

Но так как Соломон был человеком совсем иной эпохи и вдобавок необычайно духовным и утонченным, то на этот вопрос он бы наверняка дал бы совершенно иной ответ.

«Как иначе, — вопросил бы Соломон, — я мог воздать должное Владыке мира, наполняющего Своей славой всю Вселенную?! Как иначе я мог показать всем народам мира, что Единственный невидимый Бог, Творец и владыка Вселенной, является подлинным Богом — в отличие от их идолов, — если не создать храм, который затмевал бы своей роскошью и египетские, и арамейские, и вавилонские и все прочие храмы?! Да и разве сияние золота могло сравниться с тем Божественным светом, который Господь изливает в мир?!»

И ответ этот был бы, безусловно, искренним.

Однако мало было построить Храм — нужно было еще изготовить различные храмовые аксессуары для богослужения. Причем аксессуары эти должны были поражать воображение не меньше, чем внутренняя отделка Храма; каждый из них должен был представлять собой подлинное произведение искусства. Но мастеров, способных работать с металлом на таком уровне, у Соломона опять-таки не было. И ему снова пришлось обращаться за помощью к своему другу и союзнику царю Хираму.

***

«И послал царь Соломон, и взял из Тира Хирама, сына одной вдовы из колена Неффалимова. Отец его Тирянин был медник; он владел способностью, искусством и уменьем выделывать всякие вещи из меди. И пришел он к царю Соломону, и производил у него всякие работы…» (3 Цар. 7:13–14).

Так в Библии впервые возникает фигура не царя, а мастера Хирама — культовая фигура в идеологии и мифологеме масонства. Как известно, масонская легенда представляет Хирама Абифа, как его называют представители этого тайного общества, главным архитектором Храма, руководителем его строительства и, одновременно, мастером, который собственными руками сделал многие сакральные аксессуары, предназначавшиеся для храмовой службы. Хирам Абиф, соперничавший с Соломоном в мудрости и знании тайн мироздания, продолжает эта легенда, был убит тремя своими учениками. Это предание о Хираме и его убийстве лежит в основе ритуала посвящения в масоны.

Однако ни текст первоисточников, ни устные еврейские предания не дают никаких оснований для такого мифотворчества. Третья книга Царств, как мы видели, говорит о Хираме как об искусном скульпторе и литейщике, умеющем делать «всякие вещи из меди» — и не более того. Некоторые комментаторы акцентируют внимание читателей на словах «из меди». Значит, делают они вывод, многочисленные работы с золотом выполнял какой-то другой мастер.

Правда, Вторая книга Паралипоменон представляет дело несколько иначе. Согласно его автору, царь Хирам сам, по собственной инициативе, направил к Соломону своего тезку, который умел работать не только с медью, но и почти со всеми известными в то время материалами:

«И еще сказал Хирам: благословен Господь Бог Израилев, создавший небо и землю, давший царю Давиду сына мудрого, имеющего смысл и разум, который намерен строить дом Господу и дом царский для себя. Итак, я посылаю тебе человека умного, имеющего знания, Хирам-Авия, сына одной женщины из дочерей Дановых, — а отец его Тирянин, — умеющего делать изделия из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев, из пряжи пурпурового, яхонтового цвета, и из виссона, и из багряницы, и вырезывать всякую резьбу, и исполнять все, что будет поручено ему вместе с художниками твоими и с художниками господина моего Давида, отца твоего» (2 Пар. 2:12–14).

Но даже такое расширение списка талантов и специальностей Хирама все равно не позволяет утверждать, что он был главным архитектором Храма. К тому же не стоит забывать, что автор Второй книги Паралипоменон в данном случае говорит от имени царя Хирама. Последний, понятное дело, был заинтересован в том, чтобы запросить максимально высокую цену за услуги своего мастера, а потому и всячески его расхваливал.

Из текста «Паралипоменона» становится также понятно, почему масоны называют этого мастера Хирамом Абифом. Одна из фраз 4-й главы второй книги «Хроникона» в переводе Йосифона звучит так: «…и котлы, и лопатки, и вилки, и весь набор их сделал Хурам-Авив царю Шеломо из меди полированной…» (II Хрон. [2 Пар.] 4:16).

Но дело в том, что Давид Йосифон в переводе этой фразы допускает явный просчет. До этого Вторая книга Паралипоменон уже называла Хирама «Хурамом-Ави». «Ав» — на иврите означает «отец», а «Ави» обычно означает «отец мой», хотя может означать и собственное имя, сокращенное от «Авраама». Таким образом, имя «Хирам-Ави» может восприниматься либо как два собственных имени (а у семитских народов вообще, и у евреев в частности, принято давать двойные имена), либо как «Хирам, сын своего отца». Ряд комментаторов именно так это и понимают, усматривая в имени «Хирам-Ави» намек на то, что отец его был не менее знаменитым и уважаемым мастером, чем он сам.

Во втором упоминании имени Хирама в «Паралипоменоне» к слову «Ави» добавляется окончание из букв «йуд» и «вав». В результате возникает некая двусмысленность в вопросе о том, как следует прочесть второе имя мастера Хирама, хотя ясно, что речь идет о том же человеке, который до того был назван «Хурам-Ави». И Йосифон, оказавшись в затруднительном положении, выбирает самый простой, но по большому счету противоречащий правилам чтения на иврите вариант прочтения: «Хурам-Авив». Видимо, то же самое произошло и с масонами: они прочли второе имя Хирама даже не как «Авив», а как «Абив», а отсюда уже рукой подать до «Абифа».

В синодальном переводе Второй книги Паралипоменон на русский язык этой ошибки нет. Его авторы решили проигнорировать то, что в «Хрониконе» Хирам именуется Хурамом, а также слова «ави» и «авив» перевели одинаково — как «Авий». Это, безусловно, было верное решение: донести до читателя смысл текста, пожертвовав при этом второстепенными фонетическими разночтениями.

Наконец, Библия нигде не упоминает о жестоком убийстве мастера Хирама — а ведь если бы это событие и в самом деле имело место, оно почти наверняка нашло бы свое отражение на ее страницах. Зато в той же Второй книге Паралипоменон есть фраза об окончании Хирамом своей миссии: «И кончил Хирам работу, которую производил для царя Соломона в доме Божием» (2 Пар. 4:11), то есть, вероятнее всего, по завершении работы мастер Хирам просто отправился домой, в Тир.

Таким образом, повторим, в еврейских источниках нет оснований для масонской легенды о мастере Хираме. Легенда эта, судя по всему, родилась спустя много веков не только после смерти царя Соломона, но и после разрушения Второго иерусалимского храма в 70-м году н. э., и анализ ее происхождения никак не входит в задачу данной книги.

Что касается происхождения самого мастера Хирама Авия, то по этому поводу идут немалые споры. Из приведенных выше отрывков следует, что Хирам Авий родился в смешанном браке: его мать была еврейкой, а отец — финикиец, уроженец Тира. Однако Третья книга Царств утверждает, что мать Хирама была из колена Неффалимова (Нафтали), а Вторая книга Паралипоменон — что из колена Дана, и это довольно серьезное противоречие, по меньшей мере, с географической точки зрения — эти колена жили довольно далеко друг от друга.

Вместе с тем Иосиф Флавий, имевший доступ к источникам, которые являются для нас навсегда утерянными, настаивает на том, что и отец Хирама также был евреем. «В то же самое время, — пишет Флавий, — Соломон пригласил к себе от царя Хирама из Тира художника, по имени Хирам, который по матери своей происходил из колена Нефталимова, а отец которого был Урий, израильтянин родом».

Таким образом, одни исследователи Библии настаивают, что Хирам Авий был сыном еврейки и известного финикийского мастера по работе с медью; другие — что мать Хирама родила его от первого мужа-еврея, потом вышла замуж за финикийца, который обучил пасынка своему ремеслу; третьи считают, что Флавий прав, и родители Хирама попросту переселились в Тир, где его отец, будучи высококвалифицированным литейщиком, был куда больше востребован, чем в Израильском царстве. До тех пор, пока Соломон не начал свою «стройку века», разумеется.

Впрочем, согласитесь, принципиального значения этот спор не имеет. Как и спор о том, занимался ли Хирам Авий в Храме самыми различными работами, или только работами, связанными с отливкой из меди — на самом деле работы у «медных дел мастера» при изготовлении различных предметов культа и храмовой утвари хватало. И, судя по всему, Хирам Авий и в самом деле проявил себя в этой работе как выдающийся мастер и художник.

Самыми впечатляющими творениями Хирама стали, безусловно, два столба, поставленные у входа в Храмовый зал, а также медное «море» — огромная ванна, предназначенная для омовения коэнов:

«И сделал он два медных столба; каждый в восемнадцать локтей вышиною, и снурок в двенадцать локтей обнимал окружность того и другого столба. И два венца, вылитых из меди, он сделал, чтобы положить на верху столбов: пять локтей вышины в одном венце и пять локтей вышины в другом венце; сетки плетеной работы и снурки в виде цепочек для венцов, которые были на верху столбов: семь на одном венце и семь на другом венце. Так сделал он столбы и два ряда гранатовых яблок вокруг сетки, чтобы покрыть венцы, которые на верху столбов. А в притворе венцы на верху столбов сделаны наподобие лилии в четыре локтя, и венцы на обоих столбах вверху, прямо над выпуклостью, которая подле сетки; и на другом венце, рядами кругом, двести гранатовых яблок. И поставил столбы к притвору храма; поставил столб на правой стороне, и дал ему имя Иахин, и поставил столб на левой стороне, и дал ему имя Воаз. И над столбами поставил венцы, сделанные наподобие лилии; так окончена работа над столбами» (3 Цар. 7:15–22).

Таким образом, высота столбов Воаз (Боаз) и Иахин (Яхин) составляла, согласно этому описанию, 18 локтей, то есть чуть больше девяти метров. Согласно Второй книге Паралипоменон (3:15), высота столбов составляла 35 локтей (18,2 метра). Некоторые комментаторы считают, что 35 локтей — это суммарная высота обоих столбов; эта цифра была важна в процессе их отливки. В любом случае столбы эти ничего не поддерживали — их назначение было чисто декоративное, символическое. Но вот по поводу того, что именно они символизировали, опять-таки идут споры. Слово «Яхин» означает «уготовил», слово «Боаз» трактуется как комбинация двух слов «Бо оз» — «в Нем Сила». Таким образом, названия столбов как бы сливались во фразу «В Нем Сила и Готовность». Есть мнения, что Воаз и Иахин символизировали все ту же диалектику Божественных атрибутов Суда и Милосердия; две Скрижали Завета, Солнце и Луну и т. д.

Так как Воаз — это имя прадеда царя Давида, то Барух Каплинский высказывает предположение, что Хирам сделал эти столбы в память о предках царя Соломона, и тогда Иахин — это, возможно, имя прадеда Вирсавии.

Подлинное искусство проявил Хирам и при отливке медного «моря»:

«И сделал литое из меди море, — от края его до края его десять локтей, — совсем круглое, вышиною в пять локтей, и снурок в тридцать локтей обнимал его кругом. Подобия огурцов под краями его окружали его по десяти на локоть, — окружали море со всех сторон в два ряда; подобия огурцов были вылиты с ним одним литьем. Оно стояло на двенадцати волах: три глядели к северу, три глядели к западу, три глядели к югу и три глядели к востоку; море лежало на них, и зады их были обращены внутрь под него. Толщиною оно было в ладонь, и края его, сделанные подобно краям чаши, походили на распустившуюся лилию. Оно вмещало две тысячи батов» (3 Цар. 7:23–26).

Помимо этого, Хирам сделал десять медных умывальных чаш, или, проще говоря, раковин, объемом 40 батов каждая. Чаши эти размещались внутри специальных подстав — тележек на колесах. Это позволяло с относительной легкостью перемещать их по всей территории Храма, доставляя в то место, где была нужна вода. А воды в Храме требовалось немало — и для омовения, и для стирки одежд коэнов, запачкавшихся кровью приносимых в жертву животных, и для варки мяса этих животных, в случае если ритуал жертвоприношения предписывал есть это мясо, и т. д.

Причем Соломон не был бы Соломоном, а Хирам — Хирамом, если бы эти подставки не представляли собой подлинные произведения искусства:

«И сделал он десять медных подстав; длина каждой подставы — четыре локтя, ширина — четыре локтя, три локтя — вышина. И вот устройство подстав: у них стенки, стенки между наугольными пластинами; на стенках, которые между наугольниками, изображены были львы, волы и херувимы; также и на наугольниках, а выше и ниже львов и волов — развесистые венки; у каждой подставы по четыре медных колеса и оси медные. На четырех углах выступы наподобие плеч, выступы литые внизу, под чашею, подле каждого венка. Отверстие от внутреннего венка до верха один локоть; отверстие его круглое, подобно подножию столбов, в полтора локтя, и при отверстии его изваяния; но боковые стенки четырехугольные, не круглые… И сделал десять медных умывальниц: каждая умывальница вмещала сорок батов, каждая умывальница была в четыре локтя, каждая умывальница стояла на одной из десяти подстав» (3 Цар. 7:27–38).

Помимо этого, согласно Третьей книге Царств, Хирам сделал всяческие необходимые для Храма инструменты — котлы, лопатки, вилки, кропильные чаши. Вторая книга Паралипоменон сообщает также, что Хирам покрыл медью новый жертвенник, сложенный, как и предписывает Тора, из неотесанных камней. Там же приводятся размеры Храмового жертвенника: его длина и ширина составляли 20 локтей (10,4 метра), а высота — 10 локтей (5,2 метра).

Понятно, что для производства всех этих работ Хираму нужна была своя литейная мастерская, по сути дела — небольшой завод. И Библия указывает место, которое Соломон выделил Хираму для такой мастерской: неподалеку от берега Иордана, между Сокхофом (Суккотом) и Цартаном (Церейдатой), то есть в районе нынешней границы между Израилем и Ливаном. Оттуда, через всю Галилею, весившие порой не одну тонну изделия Хирама везли в Иерусалим.

***

Как уже было сказано, помимо меди, при изготовлении храмовой утвари широко использовалось золото, причем самой высокой пробы.

Из золота, согласно Второй книге Паралипоменон, были сделаны в Храме следующие предметы: жертвенник для воскурений, стоявший перед Святая Святых. Он был одним из важнейших атрибутов Храма, так как дым воскурений образовывал своеобразное облако, символизирующее Сокрытую природу Бога. Окутанный этим дымом первосвященник раз в год, в Судный день, входил в Святая святых; стол, на которые ставился «хлеб предложения». Мидраш говорит, что по указанию царя Соломона было сделано десять таких столов — точных копий стола, сделанного во времена Моисея мастером Веселеилом (Бецалелем) для Скинии Завета; десять храмовых светильников, представляющих собою, по распоряжению Соломона, точные копии меноры, сделанной для Скинии Веселеилом. Эти меноры, каждая из которых имела по семь чашек для наполнения их маслом, предназначались для освещения. Общее число лампад — 70 — призвано было символизировать 70 народов, которые, как считали евреи того времени, составляли все человечество; ложки, совки (для набора благовоний), щипцы (для снятия нагара), ножницы (для обрезки фитилей), кропильные чаши (для сбора крови жертв).

Внешние двери Храма были обложены медью, а внутренние — золотом. Святая святых не имела дверей, и вход в нее был занавешен тяжелой завесой. Завеса эта была сделана «…из яхонтовой, пурпуровой и багряной ткани и из виссона…» (2 Пар. 3:14) и расшита изображениями херувимов.

Согласно Талмуду, при Храме всегда работали 82 девственницы, ткавшие и расшивавшие две огромные храмовые завесы — одну обычную, а другую гофрированную. Как только одна из юных ткачих выходила замуж, ее тут же сменяла другая. По одним источникам, завеса над Святая святых менялась накануне Судного дня, по другим — гораздо реже.

«Ко всему этому, — спешит добавить Флавий, основываясь, как предполагается, на инвентарных списках храма времен Ирода, — царь велел сделать еще восемьдесят тысяч золотых кувшинов для вина и двойное количество таких же сосудов из серебра; равным образом восемьдесят тысяч золотых подносов для принесения к алтарю приготовленной муки и двойное количество таких же серебряных подносов; наконец, шестьдесят тысяч золотых и вдвое больше серебряных квашней, в которых мешали муку с оливковым маслом; к этому было присоединено также двадцать тысяч золотых и вдвое более серебряных мер, подобных мерам Моисеевым, которые носят название гина и ассарона; далее двадцать тысяч золотых сосудов для принесения (и сохранения) в них благовонных курений для храма и равным образом пятьдесят тысяч кадильниц, с помощью которых переносили огонь с большого жертвенника (на дворе) на малый алтарь в самом святилище; тысячу священнических облачений для иереев с наплечниками, нагрудниками и камнями, служившими для гадания. Но тут имелась одна лишь головная повязка, на которой Моисей начертал имя Господне и которая сохранилась до настоящего времени. Царь велел сшить священнические облачения из виссона и сделать к ним десять тысяч поясов из пурпура. Равным образом он распорядился заготовить, по предписанию Моисееву, двести тысяч труб и столько же одеяний из виссона для певчих из левитов. Наконец, он приказал соорудить из электрона сорок тысяч самостоятельных музыкальных инструментов, а также таких, которые служат для аккомпанемента при пении, то есть так называемых нибл и кинир».

«И окончилась вся работа, которую производил Соломон для дома Господня. И принес Соломон посвященное Давидом, отцом его, и серебро, и золото, и все вещи, отдал в сокровищницы дома Божия…» (2 Пар. 5:1).

Это еще одна, весьма любопытная деталь: оказывается, Соломон почти не воспользовался теми материалами, которые оставил ему специально для строительства Храма отец. Он предпочел пользоваться золотом из Офира, деревом из Ливана и медью из открытых им месторождений, о которых пойдет речь впереди. Собранные же Давидом богатства Соломон передал в сокровищницу Храма.

Согласно устному преданию, Соломон решил отказаться от использования золота и других материалов, собранных Давидом, потому что по большей своей части они представляли собой военную добычу, взятую великим псалмопевцем в его многочисленных войнах. Соломону же, продолжает это предание, очень не хотелось, чтобы другие народы говорили, что евреи построили свой величественный Храм из золота и меди, награбленных у других народов. Хотя не исключено, что на самом деле сокровища Давида были использованы наряду с сокровищами Соломона, но в итоге стройматериалов оказалось так много, что немалая их часть осталась попросту неиспользованной.

Теперь, после того как все работы по строительству Храма были завершены, пришло время начать в нем предписанные Законом службы и открыть его двери для народа.

Устройство Иерусалимского храма.

 

Глава третья

«КТО ЕСТЬ СЕЙ ЦАРЬ СЛАВЫ?»

«Тогда созвал Соломон старейшин Израилевых, и всех начальников колен, глав поколений сынов Израилевых, к царю Соломону в Иерусалим, чтобы перенести ковчег завета Господня из города Давидова, то есть Сиона. И собрались к царю Соломону на праздник все Израильтяне в месяце Афаниме, который есть седьмой месяц» (3 Цар. 8:1–2).

Итак, с датой празднования завершения строительства Храма все более-менее ясно: месяц афаним (эйтаним) — это месяц тишрей по принятому евреями после Вавилонского плена календарю; седьмой месяц, если вести отсчет от весеннего месяца нисана, на который приходится праздник Песах (Пасха). На тишрей, приходящийся обычно на сентябрь — начало октября, в свою очередь, падают главные еврейские праздники. Первого тишрея отмечается Новый год, празднуемый два дня подряд; затем через десять дней после Нового года приходится Судный день, а через четыре дня после этого начинается недельный праздник Суккот (Кущей), причем это был восьмой год, если вести отсчет от начала строительства Храма.

Но чуть выше та же книга приводит иную дату завершения строительства Храма: «А на одиннадцатом году, в месяце Буле, — это месяц восьмой — он окончил дом со всеми принадлежностями его и предначертаниями его; строил его семь лет» (3 Цар. 6:38).

Таким образом, строительство Иерусалимского храма шло на деле чуть более шести лет. Но Соломону крайне важно было приурочить начало в нем богослужения к какой-нибудь значимой дате, к великому празднику — так, чтобы собрать всех видных представителей народа в Иерусалиме и чтобы два столь важных события слились воедино в народной памяти. Поэтому царь отложил праздник в честь открытия святилища на 11 месяцев, и в результате Храм распахнул свои двери лишь через семь лет после начала его строительства.

Большинство источников утверждает, что под праздником, в который начал действовать Храм, следует понимать Суккот. Торжества по поводу окончания строительства при этом плавно перешли в грандиозный пир в честь свадьбы Соломона с дочерью фараона, и пир этот продолжался еще один день после окончания праздника.

Но есть и мнение, что на самом деле Соломон решил приурочить празднование новоселья Храма к Судному дню — дню поста, молитвы и трепета. В связи с этим народ начал прибывать в Иерусалим за двое суток до Судного дня, тогда же, по сути дела, и начался праздник обновления Храма, продолжавшийся семь дней — до первого дня праздника Суккот. А в семь дней праздника Суккот, в свою очередь, отмечалась свадьба Соломона с дочерью фараона.

Комментаторы подчеркивают, что, помимо членов советов старейшин всех колен, городских судей, командиров резервистских подразделений, начиная от сотников, выдающихся знатоков Закона и других известных и уважаемых людей, в Иерусалим пришло и множество простого народа — те, кого Вторая книга Паралипоменон называет «все люди Израиля».

Грандиозная церемония празднования началось в Городе Давида. Здесь, на глазах огромной толпы, левиты в роскошных новых одеяниях подняли с помощью специальных ремней на плечи и вынесли из сооруженной Давидом Скинии Ковчег Завета с лежащими в них скрижалями с горы Синай. Затем из Скинии вынесли и другие священные артефакты, сопровождавшие евреев еще во время их странствий по пустыне — золотой храмовый семисвечник (менору), столы для хлебов предложения…

Но прежде, чем эта процессия двинулась в сторону воздвигнутого Соломоном Храма, перед Ковчегом началось жертвоприношение овец, баранов и быков. Дальше, очевидно, все происходило так же, как в свое время при внесении Давидом Ковчега Завета в Иерусалим: через каждые несколько метров процессия останавливалась и в жертву закалывалась новая партия животных. В результате, как говорится и в Третьей книге Царств, и во Второй книге Паралипоменон, общее число принесенных в жертву животных «…невозможно исчислить и определить, по причине множества» (2 Пар. 5:6).

Наконец, под восторженные крики толпы, пение левитов, играющих на различных музыкальных инструментах, Ковчег Завета был внесен в зал Храма, и теперь оставалось лишь разместить его в давире — в Святая святых.

В этот момент левиты стали распевать 24-й псалом, написанный, согласно преданию, царем Давидом специально для того дня, когда Ковчег будет внесен в давир:

«Давида песня. Господу принадлежит земля и все, что на ней, мир и его обитатели. Ибо он основал ее на морях и утвердил на реках. Кто взойдет на гору Господню и кто предстанет на Его месте? Тот, у кого чисты руки и чисто сердце, кто не возносил напрасной клятвы Моим Именем и не клялся ложно. Такой получит благословение от Господа и благословение от Бога, избавляющего его. Это поколение ищущих Его, это Яаков, всегда ищущий лица Твоего. Поднимите, врата, ваши головы и вознеситесь, двери вечности, — и войдет Славный Царь. Кто этот Славный Царь? Господь — сильный и могучий, Господь, могущественный на поле битвы. Поднимите, врата, ваши головы и вознеситесь, двери вечности, — и войдет Славный Царь. Кто этот Славный Царь? Бог Воинств — он Славный Царь вовеки» (Пс. 24 [23]Хайльперин И. Ш., раввин. Сефер седер гадорот. Бней-Брак, 2009. Т. 1. С.158.
: 1–9).

Фольклор живописует эти великие минуты, внося в них элементы драмы и последующего чуда.

«Когда стали вносить Ковчег Завета в Храм, — повествует мидраш, — выяснилось, что ширина его дверей с точностью до миллиметра равна ширине Ковчега, и потому он не проходил внутрь. И охватили Соломона стыд и боль за эту ошибку при строительстве, и взмолился он к Богу: „Господи! Дай внести Ковчег в Дом Твой ради отца моего Давида!“

И сразу после этих слов косяки дверей расступились и пропустили Ковчег внутрь Храма и тут же снова встали на свое место.

Но когда Ковчег принесли к Святая Святых, то сомкнулись его двери и никакой силой не получалось открыть их. Произнес Соломон подряд двадцать четыре молитвы ко Всевышнему с просьбой открыть двери, но все они остались безответными. И тогда воспел Соломон псалом отца своего, Давида: „Поднимите, врата, ваши головы и вознеситесь, двери вечности, — и войдет Славный Царь!“

В тот момент попытались двери соскочить с петель и отсечь Соломону голову, ибо подумали, что Соломон назвал „Славным Царем“ самого себя.

„Кто этот Славный Царь?“ — вопросили двери.

„Господь сильный и могучий, Господь могущественный на поле битвы!“ — ответил Соломон.

„Поднимите, врата, ваши головы и вознеситесь, двери вечности, — и войдет Славный Царь!“ — повторил Соломон.

„Кто этот Славный Царь?“ — снова вопросили двери.

„Бог Воинств — Он Славный Царь вовеки!“ — ответил Соломон, но двери Святая Святых по-прежнему оставались закрытыми.

„Вспомним, Господи, раба Своего Давида и в заслуги его сделай это!“ — вскричал тогда Соломон, и распахнулись двери Святая Святых и пропустили Ковчег с несущими его коэнами внутрь».

Согласно Раши, в тот момент, когда распахнулись двери давира, Бог окончательно простил Давида за его грех с Вирсавией, и это ясно понял весь народ, находившийся в Храме — в том числе и те, кто втайне продолжал ненавидеть и покойного царя, и его сына, царя Соломона.

«И принесли священники ковчег завета Господня на место его, в давир Храма — во Святое Святых, под крылья херувимов. И херувимы распростирали крылья над местом ковчега, и покрывали херувимы ковчег и шесты его сверху. И выдвинулись шесты так, что головки шестов ковчега видны были пред давиром, но не выказывались наружу; и они там до сего дня. Не было в ковчеге ничего, кроме двух скрижалей, которые положил Моисей на Хориве, когда Господь заключил завет с сынами Израилевыми, по исходе их из Египта. Когда священники вышли из святилища, ибо все священники, находившиеся там, освятились без различия отделов; и левиты певцы, — все они, то есть Асаф, Еман и Идифун и сыновья их, и братья их, одетые в виссон, с кимвалами и с псалтырями, и цитрами, стояли на восточной стороне жертвенника, и с ними сто двадцать священников, трубивших трубами, и были, как один, трубящие и поющие, издавая один голос к восхвалению и славословию Господа; и когда загремел звук труб и кимвалов, и музыкальных орудий, и восхваляли Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его; тогда дом, дом Господень наполнило облако, и не могли священники стоять на служении по причине облака, ибо слава Господня наполнила дом Божий…» (2 Пар. 5:7–14).

Согласитесь, что из этого текста встает необычайно зримая и яркая картина.

Итак, священники-коэны в своих белых одеяниях под распеваемый на два голоса 24-й псалом (первые голоса вопрошают «Кто этот Славный Царь?», а вторые отвечают «Бог Воинств — Он Славный Царь вовеки!») вносят Ковчег Завета в Святая святых. И в тот самый момент, когда Ковчег устанавливают между двумя распростертыми крыльями херувимов, всех присутствующих в Храме, и прежде всего коэнов, охватывает состояние религиозного экстаза.

Тем временем на восточной стороне Храма выстраивается хор левитов, а также музыканты с ударными (цимбалы; в синодальном переводе «кимвалы») и струнными (арфы и кинноры; в синодальном переводе — «псалтыри и цитры») инструментами. Их дополняют духовые — 120 коэнов с серебряными трубами. И когда музыканты начинают выводить мелодию, левиты начинают опять-таки на два голоса петь 136-й псалом. Причем хор и оркестр звучат необычайно слаженно («…и были, как один, трубящие и поющие, издавая один голос»), что, повторим, вероятнее всего было достигнуто за счет долгих репетиций, предшествовавших празднику.

Сам 136-й псалом, по мнению комментаторов, является одним из величайших творений поэтического гения Давида и несет в себе огромный мистический смысл — 26 его стихов соответствуют гиматрии четырехбуквенного имени Бога. Подлинную художественную мощь этого гимна можно понять только в оригинале, но и перевод позволяет это в какой-то мере ощутить:

Религиозный экстаз священников и остальных участников этой грандиозной мистерии нарастает, и в эти минуты огромное облако начинает клубиться вокруг Святая святых и наполнять Храм.

Конечно, объяснять это можно по-разному. Для всех присутствующих тогда в Храме было совершенно ясно, что это облако — зримое проявление Славы Господней, того, что Он, «Славный Царь», присутствует в Храме. Более того — все собравшиеся явственно ощутили это Присутствие, некую особую эманацию Всевышнего.

Именно так это воспринимает каждый верующий в Бога человек и сегодня.

У рационалистов, разумеется, есть свое объяснение этой сцены. По их версии, в минуты звучания псалма коэны воскурили на золотом жертвеннике благовония, и то, что увидели все собравшиеся, было именно облаком от воскурения. Пьянящий запах благовоний, дым, музыка, общая атмосфера — все это, безусловно, не могло не привести если не всех, то подавляющее большинство участников Праздника обновления Храма в экстатическое состояние.

Какое-то мгновение после того, как облако заполнило часть Храма, в нем установилась тишина. Но вот в этой тишине зазвучал голос Соломона, начавшего свою страстную молитву Господу.

Сам текст этой долгой молитвы, приводимой как Третьей книгой Царств, так и Второй книгой Паралипоменон, свидетельствует в пользу ее аутентичности того, что это и в самом деле та самая молитва, которую произнес Соломон в день, когда впервые распахнулись двери Храма. Во всяком случае, никакого смысла придумывать подобный текст у авторов этих книг не было — они явно переписали его (возможно, внеся какие-то поправки) с некоего имевшегося у них манускрипта.

К мнению, что речь и в самом деле идет об аутентичной молитве Соломона, склоняются и многие ученые. Вместе с тем скептицизм некоторых из них по отношению к тексту Библии так велик, что при этом они начинают выдвигать иные, непонятно на чем основанные версии. К примеру, версию, что молитву и в самом деле произнес Соломон, но вот ее текст написал кто-то из его придворных, некий оставшийся неизвестным древний «спичрайтер». Понятно, что эта версия возникла с целью подкрепить также непонятно на чем основанное мнение, что «реальный», «исторический» Соломон якобы не обладал талантами поэта и оратора, а потому, дескать, и не мог быть создателем ни «Песни песней», ни «Екклесиаста», ни «Притчей». Авторы подобных версий порой не понимают, насколько смешно выглядит их попытка уподобить жившего три тысячи лет назад царя современным политикам, имидж которых сформирован политтехнологами, а речи зачастую составляются профессиональными спичрайтерами.

Вне сомнения, молитва царя Соломона в Храме может восприниматься и как его торжественная речь перед народом. Так же как не вызывает сомнений, что молитва эта чрезвычайно важна для понимания ряда базовых истин иудаизма и его взгляда на роль Иерусалимского храма в жизни как еврейского народа, так и всего человечества.

Наконец, эта молитва, без сомнения, отражает краеугольные камни мировоззрения и мироощущения самого героя этой книги. А потому, какой бы длинной она ни была, нам придется вникнуть в ее содержание.

***

«Тогда сказал Соломон: Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле; я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать Тебе во веки. И обратился царь лицем своим, и благословил все собрание Израильтян; все собрание Израильтян стояло…» (3 Цар. 8:12–14).

Уже здесь мы сталкиваемся с серьезной ошибкой всех существующих переводов Библии. Фраза, которая переводится как «сказал, что Он благоволит обитать во мгле…», на иврите звучит «амар лешахен бэ-арафель». Но «лешахен» — означает не «обитать», а «присутствовать»; а «арафель» — это ни в коем случае не «тьма» (или, как это значится в других переводах, «мгла»), а «густой туман», «облачная субстанция», через которую невозможно что-либо увидеть. Таким образом, слово «арафель» используется в данном случае как символ сокрытия, невозможности передать понятие «Бог» в виде какого-либо четкого, зримого образа.

Дальше Соломон не просто напоминает народу «краткую историю строительства Храма», но и декларирует мысль, что, будучи построенным на том самом месте, которое указал Всевышний Давиду, Храм является материальным доказательством того, что Бог никогда не нарушает данного Им слова. Он обещал израильтянам при выходе из Египта указать то единственное место в Земле обетованной, где должны приноситься жертвы и должен быть навечно установлен Ковчег Завета — и Он выполнил это обещание. Отказав Давиду в праве построить Храм, одновременно Бог пообещал ему, что это сделает его сын — и вот это обещание тоже исполнено. И уже после такого признания Соломон осмеливается напомнить Творцу о Его обещании вечно хранить еврейский народ и основанную Давидом династию:

«И сказал: благословен Господь, Бог Израилев, Который, что сказал устами Своими Давиду, отцу моему, исполнил ныне рукой Своею. Он говорил: „с того дня, как вывел Я народ Мой из земли Египетской, Я не избрал города ни в одном из колен Израилевых для построения дома, в котором пребывало бы имя Мое, и не избрал человека, который был бы правителем народа Моего, Израиля. Но избрал Иерусалим, чтобы там пребывало имя Мое, избрал Давида, чтобы он был над народом Моим, Израилем“. И было на сердце у Давида, отца моего, построить дом имени Господа, Бога Израилева. Но Господь сказал Давиду, отцу моему: „у тебя есть на сердце построить храм имени Моему; хорошо, что это на сердце у тебя. Однако не ты построишь храм, а сын твой, который произойдет из чресл твоих, — он построит храм имени Моему“. И исполнил Господь слово Свое, которое изрек: я вступил на место Давида, отца моего, и воссел на престоле Израилевом, как сказал Господь, и построил дом имени Господа, Бога Израилева. И я поставил там ковчег, в котором завет Господа, заключенный Им с сынами Израилевыми. И стал Соломон у жертвенника Господня впереди всего собрания Израильтян, и воздвиг руки свои… <…> И сказал: Господи, Боже Израилев! Нет Бога, подобного Тебе, ни на небе, ни на земле. Ты хранишь завет и милость к рабам Твоим, ходящим пред Тобою всем сердцем своим. Ты исполнил рабу Твоему Давиду, отцу моему, то, что Ты говорил ему; что изрек Ты устами Твоими, то в день сей исполнил рукою Твоею. И ныне, Господи, Боже Израилев! исполни рабу Твоему, Давиду, отцу моему, то, что Ты сказал ему, говоря: „не прекратится у тебя муж, сидящий пред лицом Моим на престоле Израилевом, если только сыновья твои будут наблюдать за путями своими, ходя по закону Моему, как ты ходил предо Мною“…» (2 Пар. 6: 4–17).

Вслед за этим Соломон спешит подчеркнуть, что прекрасно понимает, что когда он говорит о храме как о «доме Господа», то эти слова ни в коем случае нельзя понимать буквально — ведь это Бог, согласно концепции иудаизма, вмещает в себя Вселенную, а отнюдь не Вселенная — Его. Понятно, что с точки зрения еврейской религии Бог может услышать каждого человека из любой точки планеты. Да что там планеты — из любой точки мироздания! И все же, напоминает Соломон, место, где стоит Храм, — не обычное место. Оно связано с Сотворением мира, с праотцами еврейского народа Авраамом, Исааком и Иаковом; с заключенным с ними заветом. Оно избрано для Храма самим Творцом, и потому молитва, произнесенная из Храма, обладает особой силой. Сама сакральность места и приход в Храм человека усиливают любую молитву подобно тому, как, скажем, закрепленный в определенном месте сцены микрофон, если к нему подойти, многократно усилит и разнесет по всему залу даже произнесенные шепотом слова:

«Поистине, Богу ли жить с человеками на земле? Если небо и небеса небес не вмещают Тебя, тем менее храм, который построил я. Но призри на молитву раба Твоего и на прошение его, Господи Боже мой! услышь воззвание и молитву, которою раб Твой молится пред Тобою. Да будут очи Твои отверсты на храм сей днем и ночью, на место, где Ты обещал положить имя Твое, чтобы слышать молитву, которою раб Твой будет молиться на месте сем» (2 Пар. 6:18–20).

И далее Соломон просит Бога уже не от своего имени, а от имени всего еврейского народа, проявляя себя в этот момент подлинным лидером нации, для которого заботы и судьбы его подданных в целом куда важнее личного благополучия. Сам Храм предстает из этих слов Святилищем, предназначенным как для индивидуальной, так и для общественной молитвы Всевышнему:

«…Услышь моление раба Твоего и народа Твоего Израиля, какими они будут молиться на месте сем; услышь с места обитания Твоего, с небес; услышь и помилуй! Когда кто согрешит против ближнего своего, и потребуют от него клятвы, чтобы он поклялся, и будет совершаться клятва пред жертвенником Твоим в храме сем, тогда Ты услышь с неба, соверши суд над рабами Твоими, воздай виновному, возложив поступок его на голову его, и оправдай правого, воздав ему по правде его. Когда поражен будет народ Твой Израиль неприятелем за то, что согрешил пред Тобою, и они обратятся к Тебе, и исповедают имя Твое, и будут просить и молиться пред Тобою в храме сем; тогда Ты услышь с неба, и прости грех народа Твоего Израиля, и возврати их в землю, которую Ты дал им и отцам их. Когда заключится небо и не будет дождя за то, что они согрешили пред Тобою, и будут молиться на месте сем, и исповедают имя Твое, и обратятся от греха своего, потому что Ты смирил их, тогда Ты услышь с неба и прости грех рабов Твоих и народа Твоего Израиля, указав им добрый путь, по которому идти им, и пошли дождь на землю Твою, которую Ты дал народу Твоему в наследие. Голод ли будет на земле, будет ли язва моровая, будет ли ветер палящий или ржа, саранча или червь, будут ли теснить его неприятели на земле владений его, будет ли какое бедствие, какая болезнь, всякую молитву, всякое прошение, какое будет от какого-либо человека или от всего народа Твоего Израиля, когда они почувствуют каждый бедствие свое и горе свое и прострут руки свои к храму сему, Ты услышь с неба — места обитания Твоего, и прости, и воздай каждому по всем путям его, как Ты знаешь сердце его, — ибо Ты один знаешь сердце сынов человеческих, — чтобы они боялись Тебя и ходили путями Твоими во все дни, доколе живут на земле, которую Ты дал отцам нашим» (2 Пар. 6:21–31).

Вслед за этими словами Соломон провозглашает, что Храм является всемирным центром молитвы; он построен не только для евреев, но и для всего человечества:

«Даже и иноплеменник, который не от народа Твоего Израиля, когда он придет из земли далекой ради имени Твоего великого и руки Твоей могущественной и мышцы Твоей простертой, и придет и будет молиться у храма сего, Ты услышь с неба, с места обитания Твоего, и сделай все, о чем будет взывать к Тебе иноплеменник, чтобы все народы земли узнали имя Твое, и чтобы боялись Тебя, как народ Твой Израиль, и знали, что Твоим именем называется дом сей, который построил я» (2 Пар. 6:32–33).

Эти слова являются лучшим ответом тем, кто пытается утверждать, что едва ли не до эпохи Талмуда евреи воспринимали своего Господа как племенного Бога, избравшего их к Себе как народ, выведшего их из Египта и прислушивающегося в обмен на выполнение Его законов исключительно для евреев. В этих словах молитвы Соломона о Боге явственно говорится в том же ключе, что и в «Пятикнижии», на страницах Второй книги Царств, во многих псалмах, Книге Иова и более поздней Книге пророка Ионы — как о Творце Вселенной и человеческой истории, в равной степени заботящемся обо всех народах планеты.

С этой точки зрения чрезвычайно показательно и то, что в течение праздника Суккот в Иерусалимском храме суммарно приносилось в жертву 70 быков — «по числу народов мира», то есть по одному быку за каждый народ. «В последний день Суккот, — отмечается в комментарии к молитве этого праздника, — общее число приносимых бычков достигает семи — это символ тех времен, когда человечество объединится и будет вместе служить Богу не только чувством, но и действием».

И наконец, заключительная часть молитвы Соломона перекликается с текстом «Пятикнижия» — с теми его главами, где говорится, что народ Израиля будет спокойно и сытно жить на своей земле только в случае, если будет исполнять данные ему заповеди. В случае же постоянного и вопиющего нарушения этих заповедей Бог изгонит их с этой земли и им придется жить в изгнании, пока они не раскаются. Признавая справедливость этих пророческих слов «Пятикнижия», Соломон выражает надежду, что и при таком повороте событий Бог не оставит Свой народ и сохранит его связь с Храмом и городом, в котором стоит этот Храм, то есть с Иерусалимом:

«Когда выйдет народ Твой на войну против неприятелей своих путем, которым Ты пошлешь его, и будет молиться Тебе, обратившись к городу сему, который избрал Ты, и к храму, который я построил имени Твоему, тогда услышь с неба молитву их и прошение их и сделай, что потребно для них. Когда они согрешат пред Тобою, — ибо нет человека, который не согрешил бы, — и Ты прогневаешься на них, и предашь их врагу, и отведут их пленившие их землю далекую или близкую, и когда они в земле, в которую будут пленены, войдут в себя и обратятся, и будут молиться Тебе в земле пленения своего, говоря: мы согрешили, сделали беззаконие, мы виновны, и обратятся к Тебе всем сердцем своим и всею душою своею в земле пленения своего, куда отведут их в плен, и будут молиться, обратившись к земле своей, которую Ты дал отцам их, и к городу, который избрал Ты, и к храму, который я построил имени Твоему, — тогда услышь с неба, с места обитания Твоего, молитву их и прошение их, и сделай, что потребно для них, и прости народу Твоему, в чем он согрешил пред Тобою» (2 Пар. 6:34–39).

Для человека верующего пророческий характер этой молитвы Соломона не вызывает сомнений. Как известно, Иерусалимский храм был дважды разрушен, а евреи в итоге оказались в изгнании, были рассеяны по всему миру. Но при этом они продолжали сохранять связь с обетованной им землей, Иерусалимом и уже несуществующим Храмом. Конечно, можно предположить, как это делают сторонники теории библейской критики, что этот отрывок был вставлен в Третью книгу Царств «задним числом», после возвращения евреев из Вавилонского пленения. Но, повторим, эти слова не содержат в себе ничего нового; перед нами — пересказ основных идей 29–30-й глав Второзакония («Дварим»), последней книги Пятикнижия Моисеева, а она, даже по мнению самых закоренелых скептиков, была написана куда раньше Вавилонского пленения.

Наконец, повторим, молитва Соломона выглядит крайне затянутой, с точки зрения содержания в такой вставке нет никакого смысла. Таким образом, все указывает на то, что Соломон и в самом деле произнес эти, овеянные пророческим духом слова. Заодно он обозначил в них ту систему устройства мироздания, которая и сегодня остается базисной для еврейской религиозной философии: Храм и гора Мория, на которой он стоит, являются для еврея своеобразным центром мира. От этого центра концентрическими кругами расходятся Иерусалим, земля Израиля и вся остальная планета. Именно поэтому и сегодня приезд на Святую землю характеризуется у евреев словом «алия» — «подъем». Приезжая в Израиль, направляясь в Иерусалим, подходя к Стене Плача, еврей, как считается, «поднимается» к Богу. Во всех остальных случаях он совершает «йериду», «духовный спуск», даже если он поднимается на Эверест. Где бы он ни находился, еврей молится в сторону Иерусалима, а в Иерусалиме — в сторону Храмовой горы.

…Закончив молитву, Соломон встал с колен и обратился уже не к Богу, а к народу, призвав его к верности Творцу. Не забыл он при этом напомнить, что сама судьба народа Израиля, как все хорошее, так и все плохое, что с ним будет происходить, и будет для других народов доказательством существования Всевышнего. Само же здание Храма, будучи материальным воплощением давнего пророчества, было, с точки зрения Соломона, более чем достаточным доказательством того, что Всевышний всегда исполняет Свои обещания:

«И стоя благословил все собрание Израильтян, громким голосом говоря: благословен Господь, который дал покой народу Своему Израилю, как говорил! не осталось не исполненным ни одного слова из всех благих слов Его, которые Он изрек чрез раба Своего Моисея… и да будут слова сии, которыми я молился пред Господом, близки к Господу Богу нашему день и ночь, дабы Он делал, что потребно для раба Своего, и что потребно для народа Своего Израиля, изо дня в день, чтобы все народы познали, что Господь есть Бог и нет кроме Его; да будет сердце ваше вполне предано Господу, Богу нашему, чтобы ходить по уставам Его и соблюдать заповеди Его, как и ныне» (3 Цар. 8:55–61).

Сразу после этого, сообщает дальше Библия, в Храме начались обильные жертвоприношения — и в честь праздника, и в честь обновления Храма. И Третья книга Царств, и Вторая книга Паралипоменон называют одно и то же число жертв: 22 тысячи голов крупного рогатого скота и 120 тысяч голов мелкого.

Пытаясь дать объяснение этим цифрам, комментаторы говорят, что речь идет о жертвоприношениях, сделанных представителями всех двенадцати колен в течение восьми дней праздника для всех видов жертвоприношений, чтобы мясом жертв можно было накормить всех собравшихся в те дни в Иерусалиме. Но даже в этом случае цифры получаются огромными. Поэтому ряд библеистов считают, что понимать эти цифры буквально не стоит — они просто призваны дать хоть какое-то представление об огромном числе принесенных в тот день жертв, так что «…медный жертвенник, который пред Господом, был мал для помещения всесожжения, и хлебного приношения, и тука мирных жертв» (3 Цар. 8:64).

Мидраш рассказывает, что по окончании молитвы Соломона висящие на стенах Храма вырезанные из дерева ветки с плодами и листьями вдруг на глазах у толпы ожили, наполнились соком и заполнили все помещение чудесным запахом живых цветов, гранатов и яблок. Этот райский запах от обвивающих стены плодов, продолжает мидраш, сохранялся в Первом храме во все дни его существования.

Но, думается, читатель уже понял, что, как и мидраш о притолоках храмовых дверей, это поэтическое предание не требует, чтобы в него свято верили. Оно призвано было лишь отразить восторг народа перед величием воздвигнутого Соломоном святилища.

Вторая книга Паралипоменон говорит еще об одном чуде, произошедшем на глазах всех собравшихся после молитвы Соломона: «Когда окончил Соломон молитву, сошел огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы, и слава Господня наполнила дом. И не могли священники войти в дом Господень, потому что слава Господня наполнила дом Господень. И все сыны Израилевы, видя, как сошел огонь и слава Господня на дом, пали лицем на землю, на помост, и поклонились, и славословили Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его» (2 Пар. 7:1–3).

Таким образом, если верить Библии, в Храме повторилось то же чудо, которое произошло в дни Моисея и Аарона при обновлении Переносного храма. Это и было доказательством того, что Бог признает преемственность между двумя этими святынями.

Так как священники оказались в тот день неспособны выдерживать Шхину, то храмовую службу вел сам Соломон — подобно тому как его отец Давид также в свое время принимал участие в богослужении, хотя по Закону его имеют право осуществлять только коэны — потомки первосвященника Аарона…

«…Так освятили храм Господу царь и все сыны Израилевы» (3 Цар. 8:63).

Разумеется, цели, которые преследовал Соломон, воздвигнув в столице величественный Храм Богу, различными авторами трактуются по-разному — в зависимости от их мировоззрения. Для верующего еврея строительство Храма, вне сомнения, и является величайшим деянием Соломона — так же как гибель Храма является величайшей из трагедий. Без Иерусалимского храма, с точки зрения иудаизма, невозможно как полноценное служение Творцу, так и мировая гармония. Поэтому вся еврейская эсхатология, все чаяния еврейских пророков о том времени, когда народы «перекуют мечи на орала» и «будет Господь на всей земле Один и имя Его едино», неразрывно связаны с будущим возрождением Храма.

Но, к примеру, Пол Джонсон, да и многие другие историки считают, что, возводя Храм, Соломон стремился «реформировать религию в направлении царского абсолютизма, когда под царским контролем находится единственное святилище, где можно по-настоящему поклоняться Богу…».

«Но Соломон, — продолжает Джонсон, — разумеется, не был просто язычником, иначе он не стал бы удалять свою жену-язычницу от святого места. Он понимал теологию своей религии, так как спрашивал: „Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают тебя, тем менее сей храм, который я построил“. И он добивается компромисса между государственными нуждами и своим пониманием израильского монотеизма, предполагая не физическое, а символическое присутствие Всевышнего: „Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь, на сие место, о котором Ты сказал: Мое имя будет там“. Примерно таким же образом будущие поколения соединили Храм с верой…»

В то же время, анализируя текст молитвы Соломона, многие библеисты ставят ему в упрек ту гордыню, которая слышится им во многих ее словах. Если Давид, напоминают они, постоянно подчеркивал, что он — лишь раб Божий и все его свершения — лишь проявление «воли Божьей», то Соломон в начале молитвы то и дело «якает»: «Я вступил на престол отца моего Давида», «сей храм, который я построил». И вот в этом тщеславии, в стремлении постоянно подчеркнуть свои личные заслуги и достижения видится им основное отличие между личностями Давида и Соломона. В подтексте молитвы явственно чувствуется, что 24-летний царь жаждал бессмертия. Бессмертия не эзотерического и, безусловно, не физического, а того самого, о котором бредят все творческие натуры на заре туманной юности: о сохранении своего имени в памяти собственного народа и всего человечества. Строительство Храма и революционные государственные реформы и были в его понимании теми делами, которые призваны были это бессмертие обеспечить.

Но независимо от объяснения мотивов, которыми руководствовался Соломон, нельзя не признать, что Иерусалимский храм сыграл огромную роль в истории — как еврейской, так и общечеловеческой. А потому день, когда в этом Храме началось богослужение, был и в самом деле великим днем.

Впрочем, только праздником в честь обновления Храма та столь памятная неделя не закончилась…

 

Глава четвертая

СВАДЬБА

Устное предание утверждает, что в вечер того самого дня, когда состоялась церемония обновления Храма, была отпразднована и свадьба царя Соломона с дочерью фараона и в тот же день он написал поэму «Песнь песней».

Соломон, разумеется, устроил роскошный пир в честь своей женитьбы на дочери владыки Египта. Согласно тому же преданию, невеста прибыла на свадьбу в сопровождении тысячи египетских певцов и музыкантов, игравших на разных инструментах. Одна египетская мелодия сменяла на этой свадьбе другую, и каждый раз, как музыканты заканчивали играть, дочь фараона объясняла Соломону, в честь какого именно египетского божества звучал только что услышанный им гимн.

Талмуд утверждает также, что новобрачная в ту свадебную ночь исполнила перед Соломоном восемьдесят различных плясок — и это тоже были в основном те самые ритуальные танцы, с которыми в египетских храмах выступали перед статуями богов.

Так почти сразу после своих клятв в верности Единственному Богу и возвышенной молитвы Ему Соломон вольно или невольно, но причастился к «языческой мерзости», к культам египетских богов.

Свадебный пир, продолжает мидраш, затянулся, так что молодые отправились почивать далеко за полночь. И когда Соломон заснул на своем ложе, дочь фараона, решив, видимо, дать мужу подольше поспать после тяжелой ночи, тщательно занавесила окна и повесила над его кроватью балдахин, украшенный алмазами, искусно воспроизводивший картину звездного неба. Когда Соломон пробудился ото сна, чтобы направиться в Храм на утреннее богослужение, обычно начинавшееся с восходом Солнца, то, увидев над собой звездное небо, снова заснул.

Так продолжалось несколько раз, а тем временем священники-коэны и огромная толпа стояли у ворот Храма, но не могли войти внутрь и начать богослужение, так как ключи от дверей были только у Соломона. Несколько раз придворные направлялись в царский дворец, но, узнав, что царь «изволит почивать», не решались его будить.

Наконец, когда после восхода прошло уже четыре часа, еще немного — и истек бы час, до которого можно было продолжать утреннее жертвоприношение, было решено обратиться за помощью к матери Соломона Вирсавии.

Вирсавия же решила проблему просто. Войдя в спальню сына, она в гневе сбросила балдахин, затем сняла сандалий с ноги и стала бить им Соломона, приговаривая: «Вот тебе, соня! Что ж ты меня позоришь, плод чрева моего, сын обетов моих?!»

И Соломон, разумеется, проснулся, спешно оделся и направился в Храм. В тот день утреннее богослужение началось в Храме с небывалым опозданием, и один из глав колена Ефрема (Эфраима) Иеровоам (Яровам), сын Навата, даже осмелился публично попенять царю за недостаточное усердие в службе Господу.

***

Думается, мидраш о Вирсавии, будящей своего венценосного сына при помощи сандалии, вызвал улыбку у многих читателей. В самом деле, даже если Соломону в момент восшествия на престол и в самом деле было 12 лет, то ко времени празднования завершения строительства Храма ему было почти 24 года. Он был уже вполне взрослым, сложившимся человеком, не на словах, а на деле доказавшим свою способность управлять государством. Но Вирсавия в этой легенде предстает типичной еврейской мамой из анекдотов — мамой, для которой ни возраст сына, ни его положение в обществе не имеют никакого значения. Царь ли он, президент или академик, но если «ребенок» заслужил, чтобы его огрели домашней тапочкой, значит, его надо этой тапочкой огреть.

Вместе с тем далекий от иудаизма читатель вряд ли в состоянии прочувствовать всю глубину и трагедийный смысл этого мидраша.

«В тот самый час, когда Соломон взял за себя дочь фараона, — говорится в талмудическом трактате „Шабат“, — сошел архангел Гавриил и опустил тростину в море; на том месте образовалась мель, на которой впоследствии основан был Рим».

Таким образом, с точки зрения мудрецов Талмуда, этот брак Соломона стал причиной многих последующих бедствий еврейского народа — вплоть до разрушения римлянами Второго храма и рассеяния евреев по всему миру. Чтобы понять этот ход мысли раввинистических авторитетов, следует вспомнить, что Закон Моисеев запрещает вступать евреям в смешанные браки, видя в них угрозу ассимиляции и чистоте идее монотеизма. Как уже говорилось, такой брак становится возможен только в том случае, если иноплеменница прошла гиюр — церемонию обращения в еврейство. Причем гиюр этот должен быть предельно искренним — таким, каким он был для прабабки царя Давида моавитянки Руфь (Рут).

Тот факт, что царь женился на египтянке, не мог не вызвать осуждения и глухого ропота недовольства в народе. С точки зрения ревнителей Закона, этот шаг не мог быть угоден Богу, а значит, и не мог быть оправдан никакими политическими выгодами. Да, дочь фараона прошла гиюр, о чем было всенародно объявлено. Но очень скоро стало ясно, что этот гиюр был чисто формальным. Египетская принцесса так и не уверовала в глубоко чуждого ей невидимого и не имеющего образа еврейского Бога. Она прибыла в Израиль в сопровождении группы жрецов, которые отправляли в ее покоях свои языческие культы, а затем по личной просьбе принцессы к царю и с разрешения последнего воздвигли в окрестностях Иерусалима египетский храм. И не исключено, что после этого многие израильтяне уже не шепотом, а открыто стали выражать свое возмущение царем, попустительствовавшим язычеству.

Это возмущение и нашло свое отражение в мидрашах о языческих гимнах, которые звучали на свадьбе фараона, о восьмидесяти языческих танцах, которые проплясала перед царем невеста, и, наконец, о том, что именно она помешала Соломону вовремя встать на богослужение.

Соломон, вне сомнения, и сам понимал всю проблематичность этого брака и отношение к нему как в народе, так и в жреческих кругах. Поэтому спустя некоторое время после свадьбы он переселил молодую жену в отдельный дом, расположенный в некотором отдалении от стен Иерусалима и недавно построенного Храма:

«А дочь фараонову перевел Соломон из города Давидова в дом, который построил для нее, потому что, говорил он, не должна жить женщина у меня в доме Давида, царя Израилева, ибо свят он, так как вошел в него ковчег Господень» (2 Пар. 8:11).

В то же время комментаторы отмечают, что дочь фараона — единственная, кого Библия называет «женой Соломона». Причем упоминается она на ее страницах не менее пяти раз — честь, которой не удостоилась никакая другая женщина Соломона. Раши высказывает мысль, что такая честь, безусловно, объясняется огромным политическим значением брака с египетской принцессой, но не исключено, что не только этим. Вполне возможно, что этот брак и в самом деле был не только политическим и Соломон испытывал по отношению к жене-египтянке более глубокие чувства, чем к другим женам. Возможно, даже это была любовь, но никаких оснований, чтобы утверждать такое наверняка, у нас нет.

И вот тут, наверное, самое время поговорить о других женах и наложницах Соломона и об отношении его к женщинам вообще.

***

Огромное число жен и наложниц Соломона вошло в поговорку, но вот как сообщает об этом Третья книга Царств:

«И полюбил царь Соломон многих чужестранных женщин, кроме дочери фараоновой: Моавитянок, Аммонитянок, Идумеянок, Сидонянок, Хеттеянок, из тех народов, о которых Господь сказал сынам Израилевым: „не входите к ним, и они пусть не входят к вам, чтобы они не склонили сердца вашего к своим богам“; к ним прилепился Соломон любовью. И было у него семьсот жен и триста наложниц, и развратили жены его сердце его» (3 Цар. 11:1–3).

Обратим внимание, что нигде в Библии мы не встречаем упоминания о том, что у Соломона была жена или наложница-еврейка. Невольно возникает подозрение, что он вообще не испытывал влечения к своим соплеменницам и его сердце «прилеплялось» исключительно к женщинам из покоренных народов или из союзников вроде финикийцев. Политический характер большинства этих браков не вызывает сомнений: не случайно в тексте подчеркивается, что речь идет о «царе», а его женами становятся «княгини», то есть дочери или сестры правителей вышеперечисленных народов.

Что касается величины гарема Соломона («семьсот жен-княгинь и триста наложниц»), то большинству исследователей Библии это число кажется явно завышенным. То есть на самом деле женщин у Соломона было, может, и больше, чем у остальных израильских царей, но все-таки поменьше, чем это указано в тексте.

По мнению Йоэла Вейнберга, само это преувеличение возникло потому, что «…во всем древнем мире, и не только в нем, мужская половая сила признавалась важнейшим признаком и подтверждением мужской добротности, „позитивности“ вообще и царской добротности и „позитивности“ особенно, так как мужская сила царя, его любвеобилие рассматривались как залог и гарант благополучия и процветания страны, народа и государства. Подобные представления не чужды также создателям Танаха».

Заметим, что такое положение вещей сохраняется и в наши дни. Причем отнюдь не только на Востоке, но и на демократическом Западе. Как показывают события 1990—2000-х годов, несмотря на все негодование феминистских организаций, сексуальные скандалы и инциденты с женщинами обычно не только не наносили удар по имиджу политиков, но и, наоборот, повышали их рейтинг. Во всяком случае, именно так обстояло дело после публикации в СМИ подробностей частной жизни Николя Саркози, Сильвио Берлускони и других мировых лидеров этого времени. А потому, если бы речь не шла об иноплеменницах, то такой большой гарем, вне сомнения, лишь усиливал бы славу Соломона и уважение к нему в народе.

Но обратим внимание и на то, что имена всех жен Соломона так и остались неизвестными — за исключением Наамы, матери Ровоама, ставшего его наследником. Более того — мы почти ничего не знаем о его взаимоотношениях с этими женами и наложницами; о его детях — хотя, вне сомнения, у него были сыновья и дочери, и двух своих зятьев Соломон даже назначил губернаторами.

Если Давид предстает со страниц Библии человеком, раздираемым страстями и семейными проблемами; если перед нами проходят его сложные отношения с первой женой Мелхолой; его страсть к Авигее и Вирсавии; его боль за смерть сыновей Амнона и Авессалома; его забота о будущем Соломона, то в отношении последнего ничего этого сказать нельзя.

Во всяком случае, Библия об этом молчит, что невольно наводит на мысль, что, в отличие от отца, Соломон отнюдь не был, что называется, образцовым семьянином. Скорее наоборот: проблемы семьи его никак не волновали. Царским гаремом, в дни Соломона, судя по намекам мидрашей, правила его мать Вирсавия, возможно, пережившая сына.

Ни к одной из своих жен Соломон, похоже, не испытывал особого пристрастия. Мы нигде не находим свидетельств и того, что он занимался воспитанием детей — если не считать, что «Екклесиаст» и «Притчи» написаны как наставление сыну (но вопрос в том, был ли Соломон и в самом деле автором этих книг, да и речь в данном случае может идти не более чем о литературном приеме).

Женщины, судя по всему, интересовали Соломона исключительно как орудие для достижения тех или иных политических целей и как объект чувственного наслаждения. Ценитель женской красоты, он попросту собирал их в своем гареме — подобно тому как собирают марки, бабочек или гербарий. Однако последствия такого «хобби» царя оказались отнюдь не безобидными не только для культа Единственного Бога, но и для нации и государства:

«Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа, и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам» (3 Цар. 11:4–8), — с явным осуждением говорит Библия.

Талмудический трактат «Шабат» разъясняет, что сам Соломон, безусловно, не отдавал указаний строить все эти языческие капища. Но вместе с тем он и не препятствовал женам (якобы принявшим иудаизм) возводить храмы своих богов неподалеку от Иерусалима, а значит, нес полную ответственность за их строительство.

В сущности, как уже понял читатель, Соломон провозгласил то, что сегодня называется свободой вероисповедания — принцип до него неслыханный. Причем дело тут явно было не только, да и не столько, в женах-язычницах. Объявляя, что в Иерусалиме каждый может свободно отправлять свои религиозные культы, Соломон тем самым укреплял столь важный для него имидж Иерусалима как «столицы мира», космополитического центра, где любой чужеземец чувствует себя как дома.

Вместе с тем глубоко верующему человеку трудно, невозможно поверить, что Соломон и в самом деле на каком-то этапе своей жизни впал в язычество и засомневался в истинности веры в Единого Бога. По версии современного еврейского исследователя Библии, раввина Шломо Авинера, Соломон не случайно в своей первой молитве в Храме призвал Господа прислушиваться к молитвам приходящих сюда чужеземцев. По всей видимости, он был глубоко убежден, что великолепие Храма, действенность произнесенной в нем молитвы, сам универсальный гуманистический характер веры во Всевышнего приведет к ней другие народы Земли.

«Смотрите, я не запрещаю отправления чьих бы то ни было культов, но попробуйте задуматься — и вы сами поймете, насколько нелепа, бездуховна и примитивна вера в идолов, и насколько логически обоснована и духовна вера в Единственного Бога, которую принесли миру евреи!» — такой, по мнению раввина Авинера, была суть этой политики Соломона.

Ошибка Соломона заключалась, продолжает раввин Авинер, в его непонимании, что мир на том этапе своего развития еще не был готов принять высокие истины монотеизма, а также в недооценке огромной притягательной силы язычества, потакающей самым низменным человеческим инстинктам.

В результате все вышло с точностью до наоборот: вместо того, чтобы еврейский монотеизм влиял на представителей различных стекающихся в Иерусалим народов, языческие культы влекли к себе все больше и больше израильтян, оказывая тлетворное влияние на народ. Таким образом, именно во времена и с легкой руки Соломона в среде израильтян произошла та первая из вспышек возвращения к язычеству, которые потом повторялись на протяжении всей истории вплоть до разрушения Первого храма.

Словом, с апологетической точки зрения, представляющей Соломона великим праведником, грех Соломона заключался в том, что он не оказывал активного сопротивления языческим культам своих жен, не пытался их заклеймить и тем более выкорчевать. Это и было тем злом, которое «делал Соломон в очах Господа».

***

Не исключено, что отношение Соломона к женщинам было напрямую связано с его увлечением мистикой, с представлением о том, что единственным подлинным видом любви является любовь человека к Богу, реализация заповеди «и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душой твоею, и всеми силами твоими» (Втор. 6:5). Любовь же к женщине с этой точки зрения становилась «суетой сует», не более чем удовлетворением физиологической потребности с тем, чтобы она не мешала сосредоточиться на духовных материях. Такое восприятие любви могло сформироваться у царя еще в детские годы, когда Соломон мог наблюдать жизнь гарема изнутри, и особенно как следствие душевной травмы, полученной в дни мятежа Авессалома.

Об отношении Соломона к женщинам ярко свидетельствуют две связанные с ним легенды.

Согласно первой, у царя был близкий друг-чужестранец, очень богатый и достойный человек. По нескольку раз в год приезжал он в Иерусалим, чтобы повидаться с Соломоном, и каждый раз привозил с собой дорогие дары. Когда же они прощались, Соломон в ответ одаривал его с не меньшей щедростью.

Однако когда пришло время другу царя в очередной раз возвращаться домой и Соломон снова осыпал его подарками, тот неожиданно отказался их принимать.

— Благодарю тебя, великий царь, — сказал он, — но мне все это без надобности. У меня всего более чем достаточно.

— И все же мне хочется сделать тебе подарок. Скажи, чего желает твое сердце, и я постараюсь это исполнить, — сказал Соломон.

— Если ты действительно хочешь сделать мне царский подарок, — ответил гость, — научи меня понимать язык птиц и зверей!

Нахмурился Соломон, задумался, а потом сказал:

— То, о чем ты просишь — это одна из величайших тайн нашего мира. Так и быть, я научу тебя этому, но знай: в тот день, когда ты признаешься хоть одному человеку, что понимаешь язык птиц и зверей, ты умрешь!

Соломон сдержал свое слово и научил этого человека понимать язык птиц и зверей, после чего тот вернулся домой.

Однажды, находясь в своем имении, друг Соломона распорядился накормить получше вернувшегося с поля вола, а ослу, который в тот день выглядел больным и не работал, задать только половину его обычной порции. Вскоре после этого зашел он в хлев и слышит, как осел переговаривается с волом.

— Ну, как тебе сегодня работалось? — спрашивает осел.

— Ой, тяжело! — отвечает вол. — С утра до вечера я тянул за собой плуг, а человек подгонял меня плеткой. Даже не знаю, где взять силы для следующего дня!

— А ты сделай, как я! — сказал осел. — Съешь только половину того корма, который тебе задали, и повались на землю. Хозяин подумает, что ты заболел, и оставит тебя дома.

Вол так и сделал. Прекратил есть, лег набок на землю и замычал.

Посреди ночи встал друг царя, вошел в хлев и увидел, как осел с аппетитом доедает еду, оставленную волом. Понял он, чем был продиктован совет осла, и, когда вернулся в спальню, рассмеялся.

— Чему это ты смеешься? — спросила его жена.

— Да так, своим мыслям, — ответил этот человек, но его жена еще долго не могла успокоиться и донимала вопросом, что это его так рассмешило.

На следующий день он приказал слугам оставить вола дома, а вместо него взять осла и заставить его исполнять в полной мере всю работу, которую обычно делал вол.

Вечером осел вернулся в хлев еле волоча ноги, а вол его спрашивает:

— Ну, как тебе сегодня работалось?

— Мне-то хорошо, — ответил осел, — но зато я слышал, как хозяин сказал, что если до завтра вол не поправится, придется пустить его на мясо!

Вол как услышал эти слова, тут же поднялся на ноги и стал всем своим видом демонстрировать, что он здоров и полон сил.

И снова рассмеялся друг Соломона, подивившись хитрости и сообразительности осла.

— Отчего ты смеешься? — снова приступила к нему с вопросами жена. — Ведь сейчас возле тебя не было ни одного человека, никто ничего не сказал, а ты все равно чему-то смеялся.

Опять попытался муж уклониться от ответа, но на этот раз жена донимала его вопросом о том, чему он смеялся несколько дней подряд, а потом заявила, что не будет ни пить, ни есть, пока супруг не скажет ей правду о причине своего смеха.

— Хорошо, я скажу тебе это, — наконец ответил он. — Но знай, что это — великая тайна, которую я обязался хранить, и как только я поведаю тебе ее, я умру. Дай же мне немного времени, чтобы я написал завещание и простился с этим миром.

— Хорошо, — ответила жена, — пиши завещание, я подожду…

Сел этот человек во дворе своего дома писать завещание и слышит, как его верный пес говорит петуху:

— Как ты можешь быть таким веселым, когда наш хозяин готовится к смерти?

— А почему это он готовится к смерти? — поинтересовался петух.

— Да потому что его жена настояла на том, чтобы он открыл ей свою тайну, а как только он откроет ей эту тайну, он умрет!

— Что ж, если наш хозяин такой глупец, туда ему и дорога! — ответил петух. — У меня вон десять жен, и я со всеми справляюсь, а у него одна жена, и он с ней справиться не может!

— А что бы ты сделал на его месте? — поинтересовался пес.

— Да я бы позвал эту жену и сказал бы ей: «Слушай, ты! Попробуешь еще раз стоять на своем, и я сделаю твою жизнь такой горькой, что ты будешь жалеть о том, что докучала мне, до конца своих дней!»

Тут друг Соломона прекратил писать завещание, позвал к себе жену и слово в слово повторил ей слова петуха. С того дня эта женщина уже никогда не осмеливалась докучать мужу.

Вторая легенда связана со знаменитой фразой из Книги Екклесиаста: «…мужчину одного из тысячи я нашел, а женщину между всеми ими не нашел» (Екк. 7:28).

Когда Соломон произнес эту фразу, гласит легенда, многие сидевшие с ним за столом мудрецы засомневались в ее справедливости по отношению к женщине. Тогда Соломон заявил, что берется доказать, что он прав.

На следующий день вызвал он к себе во дворец богатого и уважаемого в стране человека.

— Давно уже я слежу за тобой и думаю, что ты — самый достойный из всех моих подданных, — сказал ему Соломон. — Поэтому решил я тебя назначить губернатором одной из наших провинций и выдать за тебя мою дочь. Но так как не подобает царской дочери быть второй женой, то для того, чтобы я мог осуществить эти планы, ты должен убить свою жену и детей. Вот тебе меч, которым ты должен это сделать, и завтра я жду тебя с их головами. Сделаешь — и станешь вторым человеком в стране после меня!

С такими словами Соломон протянул этому аристократу специально изотовленный меч, внешне казавшийся настоящим, но на самом деле сделанный из очень мягкого дерева — почувствовать удар таким мечом было можно, но убить или даже просто причинить серьезную травму — нельзя.

В великом душевном смятении вернулся этот человек к себе домой. С одной стороны, предложение царя вскружило ему голову, но с другой — одна мысль поднять меч на жену и детей приводила его в трепет. Грустный, сидел он за столом, не притронувшись к поданной женой еде и не отвечая на ее вопросы. Ночью, когда все заснули, взял он данный ему царем меч, вошел в спальню и увидел, как спокойно спит его жена, а рядом с нею — их младший сын. Заболело у него сердце, поспешил он выйти из спальни и лечь в горнице.

Спустя несколько часов, посреди ночи, он проснулся. «Ты можешь стать вторым человеком в стране, царским зятем! — напомнил он себе. — И единственные, кто этому мешают — это жена и дети!» Полный решимости, он снова взял меч, снова вошел в спальню, посмотрел на жену — и даже не достал меч из ножен.

Наутро явились царские слуги и передали, что Соломон с нетерпением ждет его в своем дворце.

— Великий царь! — сказал этот богач. — Я возвращаю тебе твой меч. Прости меня, но я не в состоянии выполнить твой приказ. Я не хочу быть вторым человеком в стране в обмен на убийство моей любимой жены и детей. Если же ты считаешь, что за нарушение твоего указа я достоин смерти — казни меня!

Рассмеялся Соломон, велел преподнести этому человеку подарки и отпустил домой.

Прошел месяц, и велел Соломон позвать к себе во дворец жену богача.

— Давно уже я обратил внимание на твою красоту и хочу взять тебя в жены! — сказал ей Соломон. — Причем так велика моя любовь к тебе, что ты будешь не просто одной из жен, а самой главной женой, подлинной царицей! Но, как ты понимаешь, я не могу отобрать тебя у мужа. Поэтому вот тебе меч, убей им ночью своего мужа, принеси мне завтра его голову, а потом мы сыграем свадьбу!

— Слушаю и повинуюсь! — ответила женщина, вся светясь от счастья от обещания царя.

Вернувшись домой, она приготовила вкусный обед, встретила мужа, накормила его, напоила вином, а когда он захмелел и заснул, достала выданный ей царем меч.

Взглянула женщина на мужа — и у нее сжалось сердце. Как-никак он был отцом ее детей; с ним у нее были связаны многие добрые воспоминания. Но затем вспомнила она, что царь обещал сделать ее великой царицей, размахнулась — и ударила супруга мечом по шее!

Тут меч согнулся, муж проснулся от полученного удара и стал спрашивать жену, за что она причинила ему боль. Разрыдалась женщина, призналась во всем мужу и сказала, что очень сожалеет о своем поступке.

А утром прибыл в их дом гонец и передал, что царь ждет их во дворце.

Когда явились супруги во дворец, Соломон встретил их на своем величественном троне, вокруг которого сидели все мудрецы синедриона и его бейт-мидраша — школы мудрости.

Попросил царь обоих супругов рассказать о том, как каждый из них воспользовался выданным ему «мечом». Когда же закончил каждый из них свою повесть, то ничего не оставалось мудрецам, как признать, что прав был премудрый Соломон, когда сказал: «Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщину между всеми ими не нашел».

Думается, многим читателям эта история показалась пристрастной и даже злой. И насколько же это видение женской природы Соломоном контрастирует с другими историями из Танаха и Талмуда, славящими ум, доброту, преданность и человечность женщины.

Но самое удивительное после всего вышесказанного об отношении царя Соломона к женщинам, а также о его попустительстве язычеству состоит в том, что именно ему приписывают авторство книги, которую одни считают величайшим образцом любовной лирики, а другие — исполненной глубокой мистики книги о взаимоотношениях народа Израиля с Богом.

Как уже понял читатель, мы говорим о Книге Песни песней Соломона.

 

Глава пятая

«ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ»

Чтобы понять всю притягательную силу, всю художественную мощь «Песни песней», достаточно сказать, что к ее мотивам или к попытке ее перевода обращались такие русские поэты, как Г. Р. Державин, А. С. Пушкин, А. А. Фет, Л. А. Мей, К. М. Фофанов, В. Я. Брюсов, М. А. Волошин, Саша Черный…

И это — только в русской поэзии; вдобавок не считая бесчисленного множества поэтов ее второго и третьего эшелонов, которые также пытались соперничать с автором бессмертной поэмы или выразить свой восторг перед этим произведением.

Что касается еврейской религиозной философии, то она утверждает, что далеко не каждое поэтическое произведение можно назвать словом «шир» — «песня». «Песня» — это то, что рождается в состоянии запредельного вдохновения, в состоянии такого духовного порыва, когда человек или даже весь народ прорывается за материальные границы мира. А потому подлинная песня может быть обращена только к Творцу этого мира, проявлением желания слиться с ним.

Всего за человеческую историю, развивают эту мысль раввинистические авторитеты, суждено создать лишь десять подлинных песен.

Первую такую песню спел Адам, когда был прощен его грех с плодом с Древа познания добра и зла.

Вторая песня была сложена Моисеем и идущими за ним сынами Израиля во время чуда рассечения Чермного моря.

Третью песню израильтяне сложили, когда им был дан колодец в пустыне.

Четвертую песню — «Внимайте, Небеса…» — сложил Моисей перед смертью.

Пятая песня была сложена Иисусом Навином, когда по его просьбе остановилось Солнце.

Автором шестой песни стала пророчица Дебора (Двора), воспевшая победу над Сисрой.

Седьмая песня была сложена Ханой, когда Бог дал ей сына — будущего великого пророка Самуила.

Восьмая песня была сложена царем Давидом и, наконец, девятая превосходящая их все — царем Соломоном, отчего она и была названа «Песнь песней».

Десятая, последняя песня, гласит эта мифологема, будет создана в честь прихода Мессии. Точнее, она уже создана, но еще не открыта людям.

Надо заметить, что, судя по наблюдениям автора этой книги, большинство русскоговорящих читателей знакомы с «Песнью песней» не по ее библейскому тексту, а по уже упоминавшейся повести А. И. Куприна «Суламифь», опубликованной в 1908 году. Нельзя не признать, что, будучи сыном священника, Куприн был хорошо знаком как с Ветхим Заветом, так и с православной библеистикой, а через нее — и с еврейскими комментариями на «Песнь песней». Кроме того, писатель, по его собственному признанию в письме Батюшкову, проделал колоссальную работу по собиранию материалов для этой небольшой повести. Но следует сразу сказать, что история о любви утонченного и прекрасного царя Соломона к пастушке Суламифи от начала до конца является художественным вымыслом. Ни оригинальный текст «Песни песней», ни один из канонических переводов ее ни на церковнославянский, ни на современный русский язык не дает повода для такой трактовки. Вообще, трактовок у «Песни песней» за тысячелетия ее существования появилось великое множество, да и вопросов, связанных с ней, у библеистов тоже немало.

Главным из этих вопросов является вопрос: действительно ли «Песнь песней» была написана царем Соломоном или, по меньшей мере, могла ли быть им написана?

Споры по этому поводу не утихают и сегодня.

Сторонники версии, что «Песнь песней» была создана в X–IX веках до н. э., то есть в эпоху Соломона и, весьма вероятно, написана самим Соломоном, указывают на то, что она начинается с указания автора («Песнь песней Шеломо»); что в тексте упоминаются реалии и топонимы, характерные для той эпохи (например, город Фирца, в оригинальном произношении — Тирца, ставший столицей Израильского царства в IX веке до н. э.), наличие угаритских слов и т. д.

Ряд библеистов XIX века (Г. Грец, Р. Пфейфер, О. Эйсфельдт и др.) считали, что «Песнь песней» написана под влиянием эллинистической поэзии, и потому датировали ее едва ли не III–II веками до н. э. Однако эта версия выглядит необоснованной, хотя бы потому, что в тексте поэмы не просматривается никакого эллинистического влияния и уж тем более в нем не обнаруживаются какие-либо заимствования из древнегреческого.

Зато в нем есть пара-тройка заимствований из персидского и арамейского языков, и это позволило другой группе библеистов (У. Олбрайт, Р. Гордис, Г. Форер и др.) высказать предположение, что «Песнь песней» была написана вскоре после возвращения евреев из Вавилонского плена, то есть в середине V века дон. э.

Авторы этой версии, в свою очередь, выстраивают целую теорию о том, что Книга Песни песней Соломона, как и Книга Руфь («Книга Рут»), была создана в знак протеста против начатой Ездрой (Эзрой) и Неемией (Нехемией) борьбы со смешанными браками. Целью написания «Песни песней», утверждают они, было провозглашение любви как высшей жизненной ценности. Ценность эта «сильна как смерть» и потому стоит выше общественно-религиозных норм и традиций.

Проблема заключается в том, что и эта версия звучит совершенно бездоказательно. Мы не находим ей никакого подтверждения в тексте — в нем ни словом, ни намеком не говорится о том, что влюбленные являются детьми разных народов и что это каким-то образом препятствует их любви.

Куда более интересной и правдоподобной выглядит высказанная еще в Средние века рядом еврейских и христианских религиозных авторитетов, а затем поддержанная И. Г. Гердером и И. В. Гёте версия, что «Песнь песней» — это не что иное, как… сборник народных свадебных песен, истоки которых и в самом деле уходят в эпоху Соломона (так что он вполне мог быть автором части из них), но которые затем на протяжении столетий стихийно редактировались при исполнении и переписке. Косвенное подтверждение этой версии мы находим в талмудическом трактате «Сангедрин» (101 а), запрещающем исполнять «Песнь песней» в местах, где пьют вино. Сам этот запрет свидетельствует, что в древности такое исполнение было в порядке вещей, а вино у евреев принято было пить в первую очередь на свадьбах.

Есть версия и о том, что в «Песнь песней» вошли песнопения, которые девушки распевали в хороводах в День любви, приходящийся по еврейскому календарю на 15 ава (приблизительно середину августа), когда у еврейской молодежи было принято в белых одеждах (чтобы богатые не отличались от бедных) выходить в уже освобожденные от ягод виноградники в поисках суженых.

Любопытно, что и еврейские авторы раввин Н. 3. Раппопорт и Б. И. Камянов-Авни, и русский историк и переводчик И. М. Дьяконов в своих новых переводах «Песни песней» на русский язык, независимо друг от друга, сделали в тексте собственные ремарки по поводу того, какая часть текста поется, по их мнению, от имени невесты, какая от имени жениха, а какая — от имени хоров подружек и друзей новобрачных.

При этом И. М. Дьяконов подчеркивает, что слова «царь Соломон» и «царь» в «Песни песней» отнюдь не стоит понимать буквально. «Следует также заметить, — пишет он, — что имя „Соломон“ в „Песни песней“ нередко нарушает ритм и, возможно, вставлено в ряде случаев в ее текст позднее. Подобно тому как у нас в старину жених назывался „князем“, а невеста „княгиней“, как и по сей день в православном свадебном обряде над головами жениха и невесты держат венцы, напоминающие царские, так и в древней „Песни песней“ жених называется „царем Соломоном“; это величание не надо принимать буквально…

…Книга открывается свадебной песнью (1, 2–4); начиная с 3-й главы, почти все песни связаны со свадебным обрядом. В некоторых случаях мы позволили себе указать внизу страницы, к какой части свадебного обряда относится предположительно данная песня. Насколько мы можем судить (в подлиннике нет никаких ремарок), сами песни мыслятся как исполняемые четырьмя партиями — сольными партиями девушки и юноши и хоровыми партиями дружек и подруг. Иногда вся песня ведется одной партией, иногда сольная партия сменяется репликой другой стороны или хора…»

Немалые споры идут и о том, что же представляет собой «Песнь песней» — целостное произведение или несколько разрозненных стихотворений. Так, ряд исследователей обращают внимание, что на арамейский «Песнь песней» была переведена как «Песни песней». Разница между двумя этими названиями существенная. Исходя из нее, был сделан вывод, что в начальном варианте это произведение, возможно, называлось «Шор аширим» — «Цепочка песен», то есть речь идет о своеобразном сборнике избранной любовной лирики царя Соломона.

Страстную отповедь такой версии дал в свое время Абрам Эфрос: «Из „Schir ha Shirim“ сделали „Schojr ha Shirim“, из „Песни песней“ — „Вязь песней“, антологию древнееврейской лирики за столетия; ветхий пергамент, с полустертыми, пусть и непонятными, но подлинно священными словами пытались подменить старым пакетом, из которого торчит тридцать сотенных кредиток. Такую критику „Песнь песней“ выдержала. Несмотря на все попытки разбить ее единство, она явственно оставалась целой и неразрывной…»

Непреложная же истина заключается в том, что всех этих споров не было и в помине, если бы «Песнь песней» и в самом деле не была бы гениальным поэтическим творением, обладающим огромным эмоциональным воздействием на каждого своего читателя, независимо от языка перевода.

***

Как уже упоминалось выше, ряд исследователей, придерживающихся мнения, что «Песнь песней» и в самом деле написана царем Соломоном, считают, что последний рассказал в ней о той страсти, которая пробудилась в нем к Ависаге Сунамитянке. Эта юная красавица, которая на старости лет согревала царя Давида, но которую, согласно Библии, Давид так и «не познал» (или, по меньшей мере, не познал «обычным путем»), досталась Соломону в наследство от отца. Имя Шуламит, считают эти исследователи, образовалось в результате ошибки переписчика, заменившего «н» в слове «шунамит» («шунамитянка») на «л».

Не исключено даже, что это была не ошибка или описка, а намеренная поправка с целью возникновения созвучия имен героев поэмы: Шломо и Шуламит, «Цельный» и «Цельная». В таком звуковом и смысловом сочетании Он и Она предстают как неразрывное целое, как «истинная пара», предназначенная друг другу Свыше.

В то же время Раши в своем предисловии к комментарию к «Песни песней» представляет ее сюжет следующим образом: возлюбленный по каким-то причинам покинул героиню поэмы, хотя и не разлюбил ее. И вот в своих песнях она выражает тоску по нему, вспоминает счастливые мгновения их любви, а возлюбленный то ли в мечтах, то ли в письмах утешает ее и обещает вернуться.

Другой великий комментатор Писания Ибн Эзра рассматривал «Песнь песней» как поэму о любви между юной девушкой и пастухом. Мальбим, в свою очередь, предлагал иную трактовку сюжета «Песни»: царь Соломон полюбил девушку, поместил ее во дворце и поручил своим служанкам, иерусалимским девушкам, опекать ее. Новая же возлюбленная Соломона была влюблена в пастуха, и в то же время обаяние Соломона не оставило ее равнодушной. Пять раз она убегала из дворца на пастбища; четыре раза подруги убеждали ее вернуться, но в пятый раз им это не удалось.

Однако думается, что тот, кто читал «Песнь песней» в оригинале, признает, что все эти объяснения выглядят натянуто. Никакой более-менее связный сюжет в ее стихах не просматривается, зато в них хоть отбавляй живого чувства, облеченных в слова тайных желаний души и тела.

Если следовать теории, что перед нами прежде всего свадебные песнопения, то «Песнь песней» начинается с обжигающего признания невесты в любви к жениху, в желании близости с ним:

Вслед за этим невеста внезапно смущается; ей начинает казаться, что она недостаточно хороша для милого, и обращается к подругам:

И затем она снова обращается к жениху:

Это — первая странность в тексте: лицо под накидкой прятали обычно блудницы или женщины, пребывающие в трауре, и героиня почему-то явно боится, что ее примут либо за ту, либо за другую.

Но дальше уже следует реплика жениха, исполненная не меньшего восторга, чем песня невесты:

И завершается первая глава обменом комплиментами между влюбленными:

Во второй главе ток поэтического напряжения резко повышается; она более метафорична, но дело не столько в украшении текста метафорами, сколько в удивительно психологически точной передаче состояния влюбленности, и сам ритм текста, кажется, передает ритм биения сердец юноши и девушки, думающих друг о друге:

И дальше:

Завершается вторая глава монологом влюбленной, разлученной с любимым, грезящей о встрече с ним, так что сама природа словно сопереживает этим грезам и помогает им:

Наконец, только в третьей главе после очередной «арии» невесты и славословий в ее адрес подруг в тексте возникает имя царя Соломона, но из него вовсе не следует, что он и есть избранник героини поэмы. Фигура царя скорее выступает здесь как символ могущества, богатства, красоты, страсти — словом, всего того, с чем связывается обычное человеческое счастье. Героиня не влюблена в Соломона, а отождествляет своего возлюбленного с ним:

Следующая, четвертая глава уже целиком строится на изысканных метафорах и сравнениях, достаточно характерных для народа, живущего скотоводством и земледелием. Эротическое напряжение в ней усиливается, слова и сравнения становятся все более откровенными. Суть этой главы состоит в том, что, несмотря на всю силу влечения, влюбленные пока, до брака, остаются запретны и недоступны друг для друга. Сама эта недоступность лишь еще больше усиливает их страсть:

В пятой главе герой поэмы обращается поочередно то к невесте, то к друзьям, призывая их есть и пить на этом пиру допьяна, а невеста рассказывает подругам свои потаенные сны о любимом, один из которых исполнен подлинного драматизма:

В этот момент звучат резонные вопросы «девичьего хора»: «Чем возлюбленный твой отличается от других, прекраснейшая из женщин? Чем возлюбленный твой отличается от других, что ты так заклинаешь нас?» (Песн. 5:9).

И героиня отвечает, полная уверенности в том, что ее избраннику нет подобного во всем мире: «Белолиц мой возлюбленный и румян; не найти подобного ему и среди десятков тысяч…» (Песн. 5:10).

Большую часть шестой главы составляет гимн героя поэмы в честь любимой, которая для него не сравнима ни с одной из самых прекрасных жен и наложниц царя:

В седьмой главе впервые возникает имя героини «Песни песней» — Суламифь (Шуламит), но, возникнув, тут же словно забывается. В этой главе многие уже использованные ранее метафоры повторяются, но наряду с ними возникают новые, изысканные и дерзкие одновременно; эротизм достигает своего пика; ни Он, ни Она не скрывают своего желания слиться в любовном соитии:

Заключительная восьмая глава как бы распадается на две части. Первая из них представляет собой поистине гениальный гимн любви:

Но во второй части снова возникает Соломон и промелькнувший ранее мотив виноградника, который поставили братья сторожить героиню, и затем уже в финале опять звучит любовная тема:

Раши утверждает, что в этих строчках виноградник снова предстает как символ богатства Соломона, но героиня не завидует царю, так как ее виноградник — это ее красота, а пришедшая к ней любовь выше любых земных богатств.

Художественная мощь, поэтическая гениальность текста «Песни песней» не вызывают сомнений. Именно поэтому до сих пор ни на один язык нет равноценного перевода данного произведения, хотя в различных странах в разное время за него брались подлинно выдающиеся поэты. Чтобы читатель понял трудности, связанные с таким переводом, приведем транскрипцию лишь двух первых строк «Песни песней»:

Понятно, что необычайная красота фразы «Песни песней Шеломо»: «О, пусть он целует меня поцелуями уст своих!..» во многом связана не только с ее ритмом и содержанием, но и шестикратной аллитерацией «ш». Для того чтобы передать всю красоту этих строк, необходимо как виртуозно владеть поэтической техникой, так и обладать знанием языка оригинала. Но переводчиков, обладавших сразу двумя этими качествами, было немного. К числу их принадлежал оставшийся неизвестным русский переводчик XVI века, прекрасно ощущавший все величие текста, с которым ему пришлось работать. Любопытно, что при переводе он решил первую строку «Песни песней» дать в почти оригинальном звучании, а во второй передать ее звукопись:

Но вместе с тем на текст «Песни песней» можно посмотреть совершенно иначе, на нечто куда большее, чем «просто» гениальную поэму — так, как на протяжении вот уже как минимум двух тысячелетий смотрят на него еврейские и некоторые христианские мистики.

***

«Когда строительство Святого Храма было завершено и небесные и земные сферы, наконец, объединились в одно целое, тогда вдохновение пришло к царю Шломо и он создал Песнь Песней. Священный Храм был повторением небесного Святого Храма. С самого дня сотворения мира не было веселья большего на земле пред лицом Всевышнего, да святится Его имя, чем в тот день, когда был построен Святой Храм на Земле», — говорит книга «Зоар», основа основ каббалы — еврейского мистического учения.

Итак, согласно традиционному еврейскому взгляду, «Песнь песней» была написана в день завершения строительства Храма; она — порождение того восторга, который испытал царь Соломон, увидев, чем завершилось его начинание. И величие этой песни было достойно величия Храма.

Столп талмудической учености, рабби Акива идет еще дальше: он утверждает, что день тот был велик именно созданием «Песни песней», а не завершением строительства Храма, то есть ставит «Песнь песней» выше Храма! Сама эта позиция проистекает из глубокого убеждения еврейских мистиков, что «Песнь песней» ни в коем случае нельзя понимать буквально, как поэму о земной любви мужчины и женщины. Каждое ее слово, с этой точки зрения, исполнено глубочайшего мистического смысла, каждое ее слово пронизано высшей святостью. Общий смысл «Песни песней» отражает взаимоотношения между еврейским народом и Богом, которые изначально уподоблялись отношению между мужем и женой, а сам завет еврейского народа с Всевышним — брачному договору.

Вот как разъяснял такую трактовку «Песни песней» замечательный русский писатель Василий Розанов: «Иегова есть „супруг Израиля“, когда-то давший ему, как жених, в „вено“ землю Ханаанскую и затем все время мучивший „невесту и жену“ приступами яростного ревнования. В этом суть всех пророчеств, сплетающих нежность ласк и обещаний с угрозами за возможную измену… „Давала мять сосцы свои чужеплеменникам“; „раскидывала ноги по дорогам и блудила, а не была со Мною“… Весь пресловутый „моно-теизм“ евреев есть „едино-мужие“, верность „одному мужу“, какою Авраам поклялся при завете Богу за себя и за потомство („семя“) свое…

В этом — смысл тысячи слов, обещаний, нежности. Или — гремящих, невероятных угроз, „если будут мять сосцы у тебя другие“ (то есть не „Аз, Бог твой“). В этом отношении „Песнь песней“ есть символ или иносказание любви Божьей к человеку, любви человека к Богу… В „Песни песней“ говорится о Соломоне и Суламифи; в то же время тут говорится о каждом израильтянине и израильтянке; это книга постоянного семейного чтения в собрании всей семьи, в вечер с пятницы на субботу, в то же время это и песнь о завете между Богом и человеком. Светы переливаются, тени волнуются, сумрак сходит на землю: лица неразличимы, очерк фигур неясен… Да и не нужно, не хочется этого. Но восточные ноздри широко раскрыты, нервные, восприимчивые, утонченно чувствующие: все „говорится“ ароматом, и даже шепот, неясный, мглистый, невнятный — почти ненужное здесь дополнение. „Кто тут? Я ли, мы ли? Соломон, Суламифь? Или Бог и Царица-Саббатон ныне в субботу сходятся в каждую еврейскую хижину? Вежды слипаются, разум неясен… и не хочется различить. Не хочется ответить… Все — слилось, и все — едино… Единое в Едином, одна для одного, один для одной“. „Монотеизм“, — шепчут ученые. „Не проходите мимо, не вспугните любовь“, — поправляет „Песнь песней“.

Только раз удалось это человечеству… И нельзя поправить, нельзя переиначить ничего в „Песни песней“… Пусть же поется она, вечная, без переложений и без подражаний…»

Насчет «книги постоянного семейного чтения» Василий Розанов, конечно, несколько погорячился, но в целом написанное им, безусловно, верно. В ряде еврейских общин принято читать «Песнь песней» в синагоге накануне субботы, причем начало и окончание ее чтения сопровождается специальными благословениями, позволяющими хотя бы частично понять значение этого произведения в мировоззренческой системе иудаизма.

Вот как звучит благословение по окончании чтения:

«Властелин миров! Да будет воля Твоя Бог, Бог наш и Бог отцов наших, чтобы в заслугу „Песни песней“, которую мы прочли и которая — Святая Святых, в заслугу ее строф, в заслугу ее строк, в заслугу ее букв, в заслугу ее огласовок, в заслугу ее скрытого смысла и святых тайн, чистых и великих, что заключены в ней, да будет час этот часом милосердия; часом, когда Ты прислушиваешься и внимаешь нашим молитвам и очищаешь нас. И да предстанет перед Тобой наше чтение „Песни песней“ так, как будто познали мы все ее тайны, великие и дивные, что запечатаны и закрыты в ней; и да достигнут души наши места вечного, словно сделали мы все, что возлагалось на нас сделать в этом воплощении, и во всех других воплощениях, и во время пребывания меж мирами, и да удостоимся мы мира грядущего со всеми праведниками. И да исполнятся все пожелания сердца нашего, которые к добру, и да будет направлено сердце наше, и слова уст наших, и помыслы наши, и деяния рук наших на служение Тебе. И пошли благословение, удачу и пропитание всем делам рук наших. И возроди нас из пепла, из унижения нашего подними нас и возврати Шхину свою в Святой город Твой как можно скорее, в наши дни. Амейн!»

Согласитесь, что с этой точки зрения весь текст «Песни песней» воспринимается иначе. Та же пятая глава вдруг начинает звучать как жалоба еврейского народа на своих притеснителей и на то, что Господь не откликается на его зов, хотя Его народ всей душой стремится к Нему:

И следующий за этим вопрос «подруг» превращается в вопрос о том, почему, несмотря на все происходящие с ним потрясения, народ Израиля остается верен своему Богу:

Как уже наверняка догадался читатель, за тысячелетия существования иудаизма в таком ключе было написано бесчисленное множество комментариев к «Песни песней». Представляя их квинтэссенцию, один из крупнейших еврейских религиозных философов наших дней раввин Адин Штейнзальц писал: «Персонажи „Песни песней“ — это одновременно и индивидуальности, и сообщества; песнь земна и в то же время возвышенно духовна. С одной стороны, это — поэма о романтических взаимоотношениях влюбленных, которые теряют и вновь обретают друг друга. Но это также и песнь о любви в более глубоком смысле этого слова — о неразрывной связи Израиля с его Богом. Это песнь о любви и преданности, об изгнании и об избавлении, об ошибках и о покаянии. Еще один смысловой пласт — взаимоотношения души с ее Источником; в таком понимании песнь эта — о томлении души, разлученной со Всевышним, о том, как она ищет Его и молит о восстановлении прежней связи. А на еще одном, четвертом, самом, возможно, высоком уровне — это песнь об отношениях Создателя со всем сотворенным, Его бесконечной сути Эйн Соф — со Шхиной, эманацией Бога в мироздании».

И далее:

«Отсутствие у „Песни песней“ начала и конца говорит о том, что эта история относится не к определенному отрезку времени в прошлом или будущем. Она, скорее, — в настоящем, современна каждому и потому актуальна для всех. И хотя некоторые соотносимые с ней события действительно имели место в прошлом (как, например, исход из Египта на смысловом уровне „народ Израиля — Всевышний“), это означает не только то, что ключевые моменты прошлого свежи в народной памяти, — наряду с этим можно утверждать следующее: происшедшее когда-то воссоздается как в настоящем, так и в будущем, — то, что случилось три тысячи лет тому назад, воспроизводится в сегодняшней действительности или найдет воплощение в грядущем. Иными словами, времена сменяют друг друга, но „Песнь песней“ остается неизменной на каждом из исторических этапов, сюжет ее „прокручивается“ бессчетное число раз».

Завершая этот разговор о «Песни песней», автор считает себя не вправе не упомянуть еще две версии ее происхождения, решительно отвергаемые как религиозными авторитетами, так и серьезными учеными, но, тем не менее, весьма любопытные.

Согласно первой из них, «Песнь песней» была и в самом деле написана Соломоном в канун Праздника обновления Храма, но написана не в честь этого события, а в честь… своей свадьбы с египетской принцессой. Эта поэма, по данной версии, — свадебный подарок царя молодой жене. Восемь дней продолжалась их свадьба — и каждый день на пиру исполнялась одна из глав. Таким образом, эта версия основана на предположении, что брак с дочерью фараона все же был для Соломона чем-то большим, чем просто политическим браком.

И наконец, вторая, уж совершенно романтическая версия также приписывает авторство «Песни песней» Соломону, но утверждает, что она отразила… тоску царя по подлинной, искренней любви, которую ему так и не дано было познать. Все его женщины, как казалось Соломону, любили его за его славу, богатство, власть; в их ласках так и чувствовалась расчетливость блудниц. Ему же хотелось иной, идеальной возлюбленной — и ее образ глубоко по-человечески несчастный монарх и воссоздал в великой поэме.

Впрочем, согласитесь, не так уж и важно, как и для чего была написана «Песнь песней» и является царь Соломон ее автором или нет. В любом случае она неразрывно связана в сознании человечества с его именем, и, пока оно существует, все новые и новые поколения будут открывать для себя и по-разному понимать эти вечные прекрасные слова:

 

Глава шестая

ЗОЛОТОЙ ИЕРУСАЛИМ

Вскоре после завершения строительства Храма Соломон приступил к постройке царского дворца. Старый дворец Давида, построенный финикийскими зодчими, был неплох, но он был не в состоянии вместить куда более обширный гарем и двор его сына. Но самое главное: он явно не отвечал амбициям Соломона. Новый дворец, по его замыслу, конечно же не мог соперничать по своему великолепию с Храмом, этим «домом Царя Царей», но при этом должен был поражать воображение каждого, кто в него входил. Это должен был быть дворец «величайшего из земных царей», обладающего неслыханными богатством, могуществом и властью. А значит, Соломону снова требовались тысячи рабочих рук, мастерство финикийских зодчих, ливанский кедр, слоновая кость и золото. Очень много золота!

Рассказывающая об этом новом грандиозном проекте Соломона, Третья книга Царств не называет точного места, где он был построен, однако из других книг Библии становится понятно, что дворцовый комплекс Соломона был возведен на территории, простиравшейся между Городом Давида, то есть самой древней территорией Иерусалима, и Храмовой горой. В книгах пророков и поздних исторических хрониках эта местность называется Срединным городом, так как она находилась выше «нижнего города», каковым являлся Город Давида, но ниже Иерусалимского храма. Другое название этого места — Мило. Оно происходит от глагола «лемалот» («наполнить»), поскольку, прежде чем начать строительство, Соломону пришлось наполнить эту местность камнями, чтобы выровнять строительную площадку.

Возведение дворцового комплекса длилось 13 лет. Столь долгая продолжительность стройки, по Флавию, объяснялась тем, что, несмотря на всю любовь Соломона пускать пыль в глаза, собственный дворец значил для него все же куда меньше, чем Храм. И кроме того, если для Храма значительная часть стройматериалов была заготовлена еще Давидом, то для дворца все пришлось добывать уже самому Соломону (использовать оставшиеся после строительства Храма материалы он не захотел как по религиозным, так и по моральным соображениям).

В Библии дворец Соломона называют «домом леса Ливанского», из чего порой делается совершенно неверный вывод, что это здание было деревянным, сделанным из ливанского кедра. На деле свое название дворец получил оттого, что его внутренние помещения покоились на расположенных в три ряда сорока пяти колоннах (по 15 в каждом ряду) из ливанского кедра, вызывавших ассоциацию с лесом.

Вот как описывает дворец царя Соломона все та же Третья книга Царств:

«А свой дом Соломон строил тринадцать лет и окончил весь дом свой. И построил он дом из дерева Ливанского длиною в сто локтей, шириною в пятьдесят локтей и вышиною в тридцать локтей, на четырех рядах кедровых столбов; кедровые бревна положены были на столбах. И настлан был помост из кедра над бревнами на сорока пяти столбах, по пятнадцати в ряд. Оконных косяков было три ряда; и три ряда окон, окно против окна. И все двери и дверные косяки были четырехугольные, и окно против окна, в три ряда. И притвор из столбов сделал он длиною в пятьдесят локтей, шириною в тридцать локтей, и перед ними крыльцо, и столбы, и порог пред ними. Еще притвор с престолом, с которого он судил, притвор для судилища сделал он и покрыл все полы кедром. В доме, где он жил, другой двор позади притвора был такого же устройства. И в доме дочери фараоновой, которую взял за себя Соломон, он сделал такой же притвор. Все это сделано было из дорогих камней, обтесанных по размеру, обрезанных пилою, с внутренней и наружной стороны, от основания до выступов, и с наружной стороны до большого двора. И в основание положены были камни дорогие, камни большие, камни в десять локтей и камни в восемь локтей; и сверху дорогие камни, обтесанные по размеру, и кедр. Большой двор огорожен был кругом тремя рядами тесаных камней и одним рядом кедровых бревен; также и внутренний двор храма Господа, и притвор храма» (3 Цар. 7:1–12).

Дворец царя Соломона. Реконструкция Мальбима.

Историки и архитекторы утверждают, что описание это довольно путаное; оно явно сделано дилетантом и реконструировать по нему внешний вид дворцового комплекса Соломона нелегко. Куда лучше живописует этот дворец в «Иудейских древностях» Иосиф Флавий.

Судя по его описанию, дворец Соломона представлял собой комплекс из пяти различных, но смыкающихся и соединенных друг с другом зданий. Все они были построены из тесаных камней шириной от четырех до пяти метров, обложенных снаружи полированным мрамором и гранитом, а изнутри обшитых кедровыми досками, предоставлявшими огромные возможности для украшения.

Вошедший во дворец прежде всего оказывался в «колонном зале», или зале ожидания, где посетители дожидались, когда их допустят к царю. Со всех сторон этот зал окружали четырехугольные кедровые колонны, разделенные перекрытиями и поставленные в три ряда друг на друга — так что становилось ясно, что ты находишься в четырехэтажном здании, а потолок этого зала взмывал на высоту в 30 локтей (15,6 метра). Флавий утверждает, что длина зала составляла 100 локтей (52 метра), а ширина — 50 локтей (26 метров). Однако другие источники утверждают, что таковы были общие размеры всего основного здания дворцового комплекса, а колонный зал был все же поменьше — его размеры оставляли 30x50 локтей, то есть 15,6x26 метров.

Верхняя часть стен зала и потолки были расписаны растительным орнаментом с таким мастерством, что казалось еще немного — и эта роспись оживет, задышит и задвижется. Вся остальная часть стен была покрыта разнообразными узорами и изречениями мудрецов, в том числе — и самого Соломона.

Из колонного зала резные двери из кедрового дерева вели в тронный, где потолок был чуть пониже и где царь проводил свои советы и вершил суд. Задняя дверь тронного зала вела в другое здание комплекса — личный дом царя, значительную часть которого занимал роскошный пиршественный зал, стены которого были покрыты поверх ливанского кедра чистейшим золотом. В этом же здании, судя по всему, располагались и личная опочивальня Соломона, его рабочий кабинет, в котором он уединялся с писцами-стенографистами, а также покои для особо почетных гостей.

Данное здание, в свою очередь, соединялось с «домом дочери фараона», значительная часть которого и в самом деле была отдана египетской принцессе, но там же, вероятно, располагался и остальной царский гарем. В этом доме было уже четыре полноценных этажа, каждый из которых был разделен на множество комнат.

Наконец, был еще один дом, уходивший не только вверх, но и под землю. В его многочисленных помещениях и огромном подвале размещались кухня, склады оружия и запасов продовольствия, царская сокровищница и т. д. Здесь же, видимо, находились комнаты отдыха для охранявшей дворец царской гвардии и кабинеты дворцовых чиновников. Вокруг этого дворцового комплекса был разбит огромный сад с множеством беседок и ласкавших взор уголков.

Но самым главным чудом дворца Соломона был царский трон, изготовленный, как говорит предание, по личным чертежам царя все тем же искусным мастером Хирамом.

***

Еврейские источники утверждают, что этот трон был одним из чудес света, и многие цари приезжали в Иерусалим только для того, чтобы полюбоваться им.

Вот как описывает царский трон Соломона Библия: «И сделал царь большой престол из слоновой кости, и обложил его чистым золотом; к престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников; и еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного сему не бывало ни в одном из царств» (3 Цар. 10:18–20).

Но следует отметить, что в устном предании престол Соломона предстает куда грандиознее:

«Устройство престола было таково.

Верх — закругляющийся сзади высоко над сиденьем. Ступеней шесть, и на них фигуры из чистого золота. На первой ступени лежал: с одной стороны лев, а с другой — вол. На второй ступени — волк и ягненок. На третьей — леопард и козленок. На четвертой — медведь и олень. На пятой — орел и голубь. На шестой — ястреб и воробей. Спинка заканчивалась фигурой горлицы, держащей в коготках ястреба.

Над верхним закруглением — светильник со всеми принадлежностями его: светильнями, щипцами, пепельницами, чашечками и чеканными цветами. С правой стороны его — семь стеблей с именами семи патриархов рода человеческого: Адама, Ноя, Сима первородного, Авраама, Исаака и Иакова и Иова с ними. И с левой стороны семь стеблей, а на них имена семи праведников вселенских: Левия, Каата, Амрама, Моисея, Аарона, Елдада и Медада и Хура с ними. На верху светильника утверждено было золотое елеехранилище, откуда брался елей для храмовых лампад, а под ним — большая чаша с елеем для возжигания этого светильника; на чаше начертано было „Элий“, на двух стеблях от нее — имена сыновей Элия „Офни“ и „Финеас“, а на сточных трубках внутри стеблей „Наддав“ и „Авигу“.

По бокам престола были две кафедры — для первосвященника и для наместника его, и семьдесят кафедр перед троном для семидесяти старейшин, судей синедриона.

В уровень с висками восседающего — фигуры двух наяд. С обеих сторон престола расположены были двадцать четыре виноградные лозы, образующих сень над ним; за лозами — декорированные тканями белого виссона финиковые пальмы, а на них павлины из слоновой кости.

Тут же полые внутри фигуры двух львов, наполненные благовониями. Благовония начинали сочиться при восхождении Соломона по ступеням трона.

Внутри престола помещался механизм, который приходил в действие, едва царь ступит ногою на первую ступень. В ту же минуту лев протягивал лапу, вол — ногу, и царь, опираясь на них, как на перила, поднимался на следующую ступень. То же самое повторялось на каждой из шести ступеней. Когда царь достигал верхней ступени, слетали орлы и усаживали его на трон, после чего крупнейший из орлов возлагал венец на голову его.

В эту минуту приходил в движение скрытый в механизме серебряный змей, — львы и орлы укрепляли балдахин над царем, а помещавшийся на особой колонне голубь поднимался со своего места, открывал ковчег и вынутый оттуда Свиток Завета клал на руки Соломону. Тогда первосвященник со старейшинами, приветствуя царя, занимали места свои по обеим сторонам царя и приступали к делам судебным.

Появление лжесвидетелей вызывало особое действие всех механизмов: колеса их начинали вращаться с необыкновенной быстротой и силой. Мычание волов, рычание львов и тигров и рев медведей сливались с блеяньем ягнят, воплями козлят, криком ястребов, щебетом воробьиным. Волки, олени, орлы и павлины метались из стороны в сторону… Трепет и ужас охватывали лжесвидетелей. „Из-за нас, — говорили они, — весь мир рухнет!“ — и невольно начинали одну чистую правду показывать».

Другой мидраш утверждает, что на ступеньках трона стояли друг против друга по два льва и два орла, и именно они и приходили в движение, когда Соломон поднимался на трон. Ну а лев и вол, волк и ягненок и т. д. размещались на округлой верхней части спинки трона. В остальном эти мидраши совпадают, но второй вдобавок разъясняет, что горлица является символом еврейского народа, а ястреб в ее коготках — это символ победы мирного Израиля над империями, пытающимися его уничтожить на всех этапах истории.

Понятно, что эти описания выглядят фантастично, но, если задуматься, создание хоть и не точно такого же трона, то его подобия во времена Соломона было возможно. В египетских храмах еще за несколько столетий до Соломона стали строить различные автоматы. А Соломон, согласно Библии, напомним, постиг «всю мудрость Египетскую». Под «мудростью Египетской» Соломон мог понимать и создание подобных механизмов, начинавших действовать под влиянием силы тяжести: человек ступает на ступеньку трона, под его весом прогибается расположенный под ступенькой или даже встроенный в нее рычаг — и вот уже лев поднимает лапу, орел машет крыльями, вол протягивает ногу и т. д.

Любопытный вариант реконструкции трона Соломона предложил известный в Израиле исследователь архитектуры и внутреннего Первого храма и построек эпохи Соломона в целом раввин Менахем Маковер.

Основываясь на мидрашах, раввин Маковер предположил, что сам трон стоял на круглом помосте, к которому с восьми разных сторон вели лестницы по шесть ступеней каждая. На каждой лестнице стояли через ступеньку друг против друга два золотых льва — по шесть на каждой лестнице. К задней части литых золотых львов прикреплялись шесты, на которые были насажены вылитые из золота изображения орлов. Рядом с троном на круглом помосте стояли две колонны, а возле них — два золотых льва, еще большего размера, чем те, что располагались на ступенях. На самом помосте по обе стороны от царского трона размещались кресла членов синедриона и стояли искусственные пальмы, на ветках которых были сделаны изображения различных птиц.

Но, разумеется, о том, насколько эта реконструкция похожа на реальный трон Соломона, сказать сегодня не может никто.

Тем, кто сегодня может попасть на Храмовую гору в Иерусалиме в качестве туриста, арабы охотно показывают небольшое здание, окружающее, по их словам, место, где стоял трон Соломона-Сулеймана. Мусульмане верят, что само место сохраняет магические свойства трона великого царя, и потому женщины привязывают к оконным рамам этого здания кусочки ткани — в надежде, что такая отметина поможет им излечиться от бесплодия, тяжелой болезни и т. п.

Кроме этого, на Храмовой горе туристам любят показывать камень, на котором, если внимательно приглядеться, можно увидеть выбитые фигуры двух голубей. Арабы утверждают, что это — один из тех камней, из которых был построен дворец Соломона. Согласно арабской легенде, как-то Сулейман ибн Дауд сидел во дворе своего великолепного дворца и наблюдал за любовной игрой двух голубей. Наконец, наласкавшись вволю, птицы поднялись в воздух, и тут голубь спросил голубку:

— А чей это роскошный дворец под нами?

— Разве ты не знаешь? — удивилась та. — Это — дворец Сулеймана ибн Дауда, повелителя джиннов, самого могущественного из всех царей!

— Это он-то самый могущественный?! — воскликнул голубь. — Да я могу разрушить этот дворец одним взмахом крыла!

Услышал этот разговор Сулейман, рассердился и велел голубю спуститься к нему.

— Так ты говоришь, что можешь разрушить мой дворец одним взмахом крыла?! — спросил Соломон.

— О господин мой, царь! — воскликнул голубь, трепеща от страха. — Я сказал это только для моей голубки, потому что каждая супруга должна быть убеждена, что именно ее муж и есть самый могущественный царь на земле!

— За то, что в твоих словах есть своя правда, я тебя прощаю. Лети с Богом, но все же старайся впредь воздерживаться от безудержного хвастовства, — сказал Соломон.

Когда же голубь встретился с супругой, та, естественно, не преминула спросить, о чем это с ним беседовал царь.

— О, царь услышал то, что я сказал тебе, и стал умолять меня не разрушать его дворца! — ответил голубь.

Узнал про этот ответ Сулейман ибн Дауд (ибо не было ничего скрытого ни от его ушей, ни от его сердца!), пришел в ярость и силой своей магии обратил двух голубей в камень. Затем впечатал их в один из камней своего дворца — в назидание всем мужьям, что, даже хвастаясь перед женами, следует соблюдать меру.

Немало легенд связано и с последующим исчезновением трона Соломона.

Согласно одной из самой известной из них, первым из чужеземных царей захватил этот престол египетский фараон Не-хо. Трон Соломона был доставлен в Египет и поставлен в тронном зале. Но когда Нехо ступил на первую ступеньку трона, лев так сильно ударил его в бедро, что он на всю жизнь остался хромоногим.

Затем по праву победителя трон перешел во владение Навуходоносора. Однако когда последний доставил его в Вавилон и стал подниматься на престол, лев ударом лапы поверг Навуходоносора на землю. Из Вавилона трон был взят Дарием и увезен в Мидию, однако персидский царь даже не пытался пользоваться этим трофеем.

После своей победы над персами Александр Македонский вернул трон в Египет, оттуда тот был похищен кем-то из Селевкидов, а дальше его следы теряются.

Исследователи же, анализировавшие вышеприведенный библейский отрывок, обращают, прежде всего, внимание на слова: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом…»

Но дело в том, напоминают ученые, что слоновая кость в ту эпоху была значительно дороже золота. Покрывать слоновую кость золотом — это все равно, что покрывать золото железом.

Так для чего же Соломон покрыл свой трон из слоновой кости золотом? Ответ, считают историки, напрашивается сам собой: потому что на самом деле трон не был сделан из слоновой кости. Вероятнее всего, он был сработан из прочного, добротного дерева (возможно, из кипариса или того же ливанского кедра), а Соломон сверху покрыл это дерево золотом, распустив одновременно слух, что под золотом скрывается слоновая кость.

И в этом тоже был весь Соломон, видимо, не так уж редко прибегавший к подобного рода трюкам. На протяжении всей жизни ему явно доставляло удовольствие создавать вокруг себя ореол загадочности, представлять себя куда более богатым и могущественным, чем он был на самом деле.

***

Возведением дворцового комплекса охватившая Соломона строительная лихорадка не закончилась.

Он занялся расширением своей столицы, всячески поощряя своих придворных и богатых иерусалимцев строить как можно более роскошные здания. Так как с юга и с востока Иерусалим окружали обрывистые склоны ручья Кедрон, то Иерусалим расширялся в сторону севера. Вокруг новых границ города Соломон построил новую крепостную стену, сооружение которой, видимо, продолжалось довольно долго — в Третьей книге Царств трижды упоминается о разных стадиях ее строительства (3:1; 9:15, 11:27).

Соломон — строитель Иерусалима.

Из всех этих описаний очень часто возникает представление об Иерусалиме как об огромном, величественном мегаполисе древности, каковым он, безусловно, не был, как Соломон ни старался. На самом деле, по оценкам историков, в дни завоевания Давидом Иерусалима за его стенами жило порядка тысячи человек. В дни Давида эта цифра увеличилась до полутора-двух тысяч человек. При Соломоне постоянное население города, по разным оценкам, колебалось между четырьмя с половиной и пятью тысячами человек (не считая обитателей царского дворца!). Не исключено, что примерно столько же в нем жило приезжих купцов, представителей различных зарубежных миссий и других гостей.

В городе действовал огромный рынок, на который съезжались торговцы со всего Ближнего, Среднего, а может быть, и Дальнего Востока. Число гостиниц и постоялых дворов в Иерусалиме, возможно, было вполне сопоставимо с числом домов его жителей и административных зданий. Не случайно одними из главных героинь литературы того времени являются обретающиеся на таких дворах блудницы, выполнявшие одновременно работу поварих и официанток, а порой и бывшие хозяйками этих заведений.

Наконец, население города резко увеличивалось в дни важнейших еврейских праздников, когда в Храм стекались десятки тысяч паломников со всех концов страны. Так что Иерусалим времен Соломона и в самом деле был пусть не самым большим, но одним из самых замечательных городов мира той эпохи, поражавший гостей своей красотой. Здесь можно было купить любые известные в ту пору товары. Таможенные и другие пошлины с приезжавших в город купцов обеспечивали непрерывный поток поступлений в казну, так что царские повара щедро расплачивались с жившими в Иерусалиме поставщиками различных съестных припасов. Обитательницы царского гарема и жены сановников покупали благовония и заказывали украшения у местных ювелиров, одежду и обувь у местных сапожников и т. д. Кроме того, иерусалимские ремесленники, менялы, трактирщики и т. д. жили за счет обслуживания приезжих торговцев и процентов с посреднических сделок.

Таким образом, не только царь, но и все остальные жители столицы были по-настоящему богаты; уровень их жизни разительно отличался от уровня жизни земледельцев и ремесленников в провинции. Город, казалось, купался в золоте, и горожане не знали, куда его тратить, не говоря уже о Соломоне и его приближенных. «И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые, и все сосуды в доме из Ливанского дерева были чистого золота; из серебра ничего не было; потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что…» (3 Цар. 10:21) — говорит по этому поводу Библия. И буквально чуть ниже: «И сделал царь серебро в Иерусалиме равноценным с простыми камнями, а кедры, по их множеству, приравнял с сикоморами, растущими на низких местах» (3 Цар. 10:27).

Еще одним проявлением стремления Соломона к показной роскоши стало решение сделать для пятисот бойцов своей дворцовой гвардии золотые доспехи: «И сделал царь Соломон двести больших щитов из кованого золота; по шестьсот сиклей пошло на каждый щит; и триста меньших щитов из кованого золота: по три мины золота пошло на каждый щит; и поставил их царь в доме из Ливанского дерева» (3 Цар. 10:16–17).

1 сикль (шекель) — это 11,424 грамма, 1 мина (манна) — это 100 шекелей. Таким образом, вес большого золотого щита составлял около 7 килограммов, а малого — 3,5 килограмма. Необходимо отметить, что ряд авторов считают, что, будучи повешенными на стенах дворца, эти щиты отнюдь не предназначались для царских гвардейцев, а представляли собой нечто вроде неприкосновенного золотого запаса страны.

***

Как уже понял читатель, в дворцовом комплексе Соломона жили сотни людей — обитательницы гарема, стражники, слуги, придворные, да и просто приживалы, отцы которых получили за те или иные заслуги право принимать пищу за царским столом еще в дни Давида.

Вся эта огромная челядь требовала ежедневно и немалого количества продуктов. Впрочем, «немалого» — это мягко сказано: «Продовольствие Соломону на каждый день составляли: тридцать коров тонкой муки пшеничной и шестьдесят коров прочей муки; десять волов откормленных и двадцать волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей, и серн, и сайгаков, и откормленных птиц…» (3 Цар. 4:22).

Таким образом, в год царский двор потреблял две тысячи тонн пшеничной муки тонкого помола, четыре тысячи тонн обычной муки, 11 тысяч голов крупного рогатого скота и 36 тысяч мелкого. Эти цифры на первый взгляд выглядят фантастическими, но такое впечатление обманчиво.

Во-первых, следует отметить, что подобная пышность двора с огромным числом прихлебателей была свойственна монархам во все времена, а восточным монархам в особенности. К примеру, двор жившего столетия спустя персидского царя Кира потреблял ежегодно 6,5 тысячи тонн пшеничной муки, 6,1 тысячи тонн ржаной муки, 36 тысяч голов крупного скота и 250 тысяч мелкого. Сравнивая эти цифры, поневоле приходишь к выводу, что по сравнению с Киром великий царь Соломон был сама умеренность (правда, не стоит забывать, что и размеры его царства были куда скромнее размеров Персидской империи).

Во-вторых, в приведенные выше данные об объеме потребления двора Соломона, безусловно, входило и обеспечение продовольствием всех служивших в Храме левитов и коэнов, а также, не исключено, и выполнявших трудовую повинность в столице строительных рабочих. С учетом этого цифры Третьей книги Царств выглядят вообще очень скромно.

И, наконец, напомним, что значительную часть времени дворцовой жизни составляли пиры с участием сотен гостей. Апологеты Соломона говорят, что он отмечал пирами окончание изучения той или иной главы Писания, но даже если это и правда, то далеко не вся правда. «Сказал я в сердце моем: „дай, испытаю себя весельем, и насладись добром“; но и это тоже суета. О смехе сказал я: „глупость!“ — а о веселье: „что оно делает?“. Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое…» — признается Соломон в «Екклесиасте» (2:1–3).

Уже исходя из этих слов, мы можем предположить, что вино на этих грандиозных пирах текло рекой; одно блюдо сменяло другое; гремела музыка; пирующие, стремясь развлечь царя, состязались в шутках, тостах, искусстве стихосложения…

Царь видел вокруг себя толпу счастливых, вполне довольных жизнью людей и, видимо, искренне считал, что так же счастлив и доволен весь народ. Между тем, как считают историки, чем дальше, тем больше в различных слоях населения назревало недовольство политикой Соломона.

В Иерусалиме, очевидно, росло и ширилось противостояние Соломона с ревнителями Закона, жрецами и членами синедриона. Им были явно не по душе как браки Соломона с иноплеменницами, так и — еще больше — та свобода, которую он предоставил языческим культам. Все большее подпадание Соломона под языческое влияние виделось им и в самом образе его жизни, и во всех его нововведениях.

Разве фигуры животных, украшавших трон Соломона, не напоминали культы египетских, финикийских и ассирийских богов, которые изображались в виде тех же животных?! Разве это не было нарушением заповеди «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли» (Исх. 20:4)?! Таким образом, в самом расширении Соломоном международных связей, в введении им различных новшеств, менявших привычный уклад жизни (скажем, во все более широком использовании лошадей в армии, в сельском хозяйстве и в качестве транспортного средства), они видели реальную опасность ассимиляции и отказа народа от Синайского откровения.

Пол Джонсон в своих предположениях идет еще дальше: по его мнению, многие ревнители культа Единственного Бога должны были находить языческие элементы в самом оформлении Иерусалимского храма (херувимы, статуи быков, на которых стояло «медное море», и т. п.). Да и само объявление Храма единственным местом, где можно было приносить жертвы Богу, вызывало, по мнению Джонсона, недовольство колен, живших на севере страны. Вдобавок ко всему Соломон явно отвергал авторитет пророков своего времени, не спрашивал их советов и не прислушивался к ним — в отличие от своего отца Давида, не делавшего без такого совета и шагу. Судя по всему, после смерти Нафана Соломон вообще ликвидировал институт придворных пророков, хотя, по меньшей мере, один выдающийся пророк — Ахия Силоянин — в его время жил.

На основании этого явно чувствующегося в библейском тексте недовольства деятельностью Соломона ряд израильских историков высказывают предположение, что последняя книга Пятикнижия Моисеева — Второзаконие была написана или, по меньшей мере, серьезно отредактирована именно в эпоху царя Соломона. Во всяком случае, при чтении излагаемых ею законов, касающихся царя, невольно возникает предположение, что этот отрывок был написан именно в дни Соломона и специально для Соломона:

«Когда ты придешь в землю, которую Господь, Бог твой, дает тебе, и овладеешь ею, и поселишься на ней и скажешь: „поставлю я над собою царя, подобно прочим народам, которые вокруг меня“, то поставь над собою царя, которого изберет Господь, Бог твой; из среды братьев твоих поставь над собою царя; не можешь ты поставить над собой царем иноземца, который не брат тебе. Только чтоб он не умножал себе коней и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней, ибо Господь сказал вам: „Не возвращайтесь более путем сим“; и чтобы не умножал себе жен, дабы не развратилось сердце его, и чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно. Но когда сядет он на престоле царства своего, должен списать для себя список закона сего с книги, находящейся у священников левитов; и пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научался бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии; чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево, дабы долгие дни пребыл на царстве своем он и сыновья его посреди Израиля» (Втор. 17:14–20).

Как считает Барух Каплинский, в этом отрывке что ни слово — то прямое обличение царя Соломона. «Только чтоб он не умножал себе коней и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней», — говорится в тексте. Но разве Соломон не завел себе целые табуны коней и колесницы и разве ради торговли с Египтом он не послал своих представителей в эту страну?!

Далее «Пятикнижие» предупреждает: «…чтобы не умножал себе жен, дабы не развратилось сердце его». Но ведь это именно Соломон поставил абсолютный рекорд среди всех царей по числу жен и наложниц, а те, будучи язычницами, «развратили» его сердце!

«…И чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно». Но это именно Соломон скопил в Иерусалиме такие богатства, что серебро в его столице «ничего не стоило». Следствием этого стал гигантский разрыв в уровне жизни между столицей и периферией, а цены даже на самые обыденные товары в Иерусалиме стали так высоки, что провинциал с его горсткой серебра почти ничего не мог там купить.

Вдобавок ко всему Соломон все дальше отступал от заповедей «Пятикнижия», и сердце его все больше и больше «надмевалось… пред братьями его», что никогда не было свойственно его отцу Давиду.

В этом контексте чрезвычайно важный характер приобретает рассказ о втором Откровении Бога Соломону, в каждом слове которого звучит предупреждение, смешанное с угрозой:

«После того, как Соломон закончил строение храма Господня и дома царского, и все, что Соломон желал, сделал, явился Соломону Господь во второй раз, как явился ему в Гаваоне. И сказал ему Господь: Я услышал молитву твою и прошение твое, о чем ты просил Меня. Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои и сердце Мое там во все дни. И если ты будешь ходить пред лицом Моим, как ходил отец твой Давид, в чистоте сердца и правоте, исполняя все, что Я заповедал тебе, и если будешь хранить уставы Мои и законы Мои, то Я поставлю царский престол твой над Израилем вовек, как Я сказал отцу твоему Давиду, говоря: „не прекратится у тебя сидящий на престоле Израилевом“. Если же вы и сыновья ваши отступите от Меня и не будете соблюдать заповедей Моих и уставов Моих, которые Я дал вам, и пойдете и станете служить иным богам и поклоняться им, то Я истреблю Израиля с лица земли, которую Я дал ему, и храм, который Я освятил имени Моему, отвергну от лица Моего, и будет Израиль притчею и посмешищем у всех народов. И о храме сем высоком всякий, проходящий мимо его, ужаснется, и свистнет, и скажет: „за что Господь поступил так с сею землей и с сим храмом?“ И скажут: „за то, что они оставили Господа, Бога своего, который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и поклонялись им и служили им, — за это навел на них Господь все сие бедствие“…» (3 Цар. 9:1–9).

Итак, Бог второй раз является Соломону вскоре после завершения им строительства своего дворца, то есть на двадцать четвертом году его царствования. Является так же, как некогда в Гаваоне — во сне. Но, если разобраться, Всевышний не открывает в этом видении Соломону ничего нового. Бог сообщает царю, что строительство Иерусалимского храма принято Им, и обещает, что Его присутствие никогда не отойдет от того места, на котором построен Храм, но при этом не гарантирует вечности Храма. Строительство «дома Господа» является величайшей заслугой Соломона, но ее недостаточно, чтобы Еврейское государство продолжило свое существование в истории. Условие существования евреев на Земле обетованной, условие долголетия самого Соломона и сохранения трона за его потомками остаются теми же: строгое следование духу и букве данных Им законов. По сути дела, значительная часть этого второго Откровения Соломону представляет собой повторение грозного предупреждения Второзакония:

«И скажет последующий род, дети ваши, которые будут после вас, и чужеземец, который придет из земли дальней, увидев поражение земли сей и болезни, которыми изнурит ее Господь: „сера и соль, пожарище — вся земля; не засевается и не произращает она, и не выходит на ней никакой травы…“ И скажут все народы: „за что Господь так поступил с сею землею? какая великая ярость гнева Его!“ И скажут: „за то, что они оставили завет Господа, Бога отцов своих, который Он поставил с ними, когда вывел их из страны Египетской“…» (Втор. 29:22–25).

Таким образом, Всевышний, повторим, лишь напоминает Соломону, что тот нарушает Его заповеди, отступил от соблюдения Его законов, и это в итоге может обернуться драматическими последствиями для самого Соломона и совершенно катастрофическими для страны и народа. Сторонники рационального подхода к Библии считают, что если Соломону и в самом деле приснился такой сон, то он, вероятнее всего, лишь отражал те предостережения, которые ему приходилось выслушивать днем от священников.

Тем временем страна (по меньшей мере, внешне) процветала. Строились новые и укреплялись старые города. На границах было относительно спокойно. А потому Соломон попросту не видел причины менять систему государственного устройства, выстроенную им за два десятилетия своего правления.

Строительные работы Соломона.

 

Глава седьмая

ДЕЛА ДЕРЖАВНЫЕ

Историки, увы, так и не пришли к единому мнению о том, насколько же на самом деле мудрой и рациональной была внутренняя политика Соломона. Точнее, все исследователи понимают, что последующий раскол единого Израильского царства был следствием не столько ошибок сменившего Соломона на престоле его сына Ровоама, сколько очевидных просчетов политики самого Соломона.

Вопрос, таким образом, заключается в том, насколько были и в самом деле велики успехи Соломона на государственном поприще, да и вообще можно ли считать это успехами.

Если Давид за годы своего правления создал в Иерусалиме мощный бюрократический аппарат, в котором каждый из множества министров отвечал за некую узкую конкретную область деятельности и отчитывался непосредственно перед царем, то Соломон, придя к власти, значительно сократил число членов своего правительства, наделив их при этом более широкими полномочиями.

«И вот начальники, которые были у него: Азария, сын Садока, священника; Елихореф и Ахия, сыновья Сивы, писцы; Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель; Ванея, сын Иодая, — военачальник; Садок и Авиафар — священники. Азария, сын Нафана, начальник над приставниками, и Завуф, сын Нафана, священника, — друг царя. Ахисар — начальник над домом царским, и Адонирам, сын Авды, — над податями» (3 Цар. 4:2–6).

По распространенному мнению, перед нами — список «членов правительства» Соломона, составленный, видимо, в самом начале его правления, а затем редактировавшийся в соответствии с происходившими при дворе переменами. Имя попавшего в опалу и сосланного в Анатот священника Авиафара, вероятно, задержалось в этом списке по ошибке. Одновременно из списка видно, что Соломон сохранил возле себя часть министров, служивших еще его отцу, а также приблизил к себе сыновей некоторых верных слуг Давида, составивших, таким образом, второе поколение израильской аристократии. В числе последних оказались и два сына пророка Нафана — Азария (Азария-гу) и Завуф (Заувуд), причем первого, как мы увидим, Соломон сделал одним из высших лиц в государстве, а второго просто держал при себе в качестве друга и советника.

Не вызывает удивления и то, что многократно упоминавшийся на этих страницах Ванея назван в качестве главнокомандующего армией. И дело не только в том, что Ванея был одним из самых близких и верных Соломону людей. Начавший свою армейскую карьеру простым бойцом в армии Давида, он участвовал во многих сражениях, а после мятежа Авессалома стал начальником гвардии критских и филистимских наемников. Его назначение «министром обороны» и главнокомандующим армией после казни Иоава было вполне закономерным и ожидаемым шагом.

Просматривая этот список сановников, мы не можем не остановиться на имени Адонирама, сына Авды, и не вспомнить, что он так же, как и Ванея, верно служил еще Давиду. При этом имя Адонирам имеет явно финикийское происхождение, а имя отца писцов Елихорефа (Элихарефа) и Ахии — Сивы — вне всякого сомнения, является египетским. И это означает только одно: следуя принципам своего отца, Соломон отнюдь не чурался иноплеменников и охотно вводил их в свое окружение и назначал на высшие посты, если они этим постам соответствовали. Вопрос о том, проходили ли эти сановники гиюр или хранили верность религии своих предков, остается открытым. По всей видимости, часть из них и в самом деле были прозелитами, а часть — нет.

Кроме того, Соломон, судя по всему, ввел при дворе по египетскому образцу новую должность — «начальника над домом царским», которая, по свидетельству Библии, сохранялась и при дворах остальных царей Израиля и Иудеи. Как следует из списка, при Соломоне этот пост занимал некий Ахисар (Ахишар). Он был отнюдь не только управляющим, «завхозом» царского дворца, как это можно подумать, исходя из названия его должности. Нет, полномочия «начальника над домом царским» были куда шире. Он являлся одним из самых приближенных к монарху людей. Именно Ахисар каждое утро первым встречался с царем, знакомил его с новостями и списком первоочередных дел, а затем царь вместе с ним составлял распорядок своего дня и список лиц, которых он в этот день примет.

Думается, уже из этого читатель понял, каким огромным влиянием обладал Ахисар и сколь важно было для любого придворного и чиновника пользоваться его благосклонностью.

В непосредственном подчинении Ахисара находились два царских писца — братья Елихореф и Ахия. Должность писца была введена еще Давидом, но Соломон, как видим, решил, что одного писца недостаточно. Груз забот, лежавший на Елихорефе и Ахии, был и вправду огромен. Правильнее, наверное, назвать их начальниками царской канцелярии, хотя и это понятие не вмещает специфики их должности. Елихореф и Ахия отвечали за учет всех поступлений в казну и в сокровищницу Иерусалимского храма; вели обширную дипломатическую переписку и таким образом оказывались вовлеченными в решение важнейших государственных вопросов. Вероятно, в их подчинении находилась целая группа рядовых писцов и счетоводов.

Личным же секретарем и историографом Соломона был, как следует из приведенного списка, Иосафат (Иеошафат), сын Ахилуда. Ему же, по всей видимости, Соломон диктовал свои книги, и не исключено, что Иосафат выступал и в качестве их редактора.

Наконец, был еще Адонирам, верно прослуживший трем царям Израиля — в его задачу входило определение размеров налогов и распределение государственного бюджета, то есть, по сути дела, он был не «мытарем», как его порой называют российские исследователи Библии, а министром финансов.

Особняком в этом ряду стоит имя Азарии, сына Нафана, поставленного «над правителями областей». Это была одна из высших должностей в государстве, и чтобы осознать всю ее значимость, следует понять цели той реформы управления, которая была проведена Соломоном.

Сразу после своего воцарения Соломон продолжил шаги по централизации государственной власти, начатые еще его отцом Давидом. Но напомним, что в ту эпоху еврейский народ все еще больше напоминал племенной союз, чем единую нацию. Все члены этого союза говорили на одном языке; у них была общая религия, общие священные книги и общая многовековая история, а значит, и общая культура; они вместе противостояли внешним врагам, но все это еще не превращало их в единый народ. Они продолжали жить, разделенные на колена, каждое из которых четко знало границы своей территории и управлялось советом своих старейшин. На этом совете принимались все судьбоносные для колена решения; старейшины ведали судами, собирали налоги и т. д., то есть были своего рода посредниками между своим коленом и центральной властью в лице монарха и его администрации. Отношения между коленами были часто весьма далеки от идиллии; Библия сохранила для нас рассказы об идущих между ними кровопролитных гражданских войнах, причем, возможно, лишь о части из них.

Чтобы создать централизованное государство, абсолютистскую монархию с мощным властным аппаратом, Соломону было необходимо в первую очередь подорвать власть совета старейшин каждого отдельного колена. Бросить им открытый вызов он не мог — это обернулось бы новым мятежом, подобным тем, какие происходили в дни Давида. В поисках решения данной проблемы Соломон и нашел ход, который формально не посягал на авторитет советов старейшин, но фактически лишал их власти, оставляя им лишь право совещательного или рекомендательного голоса.

Суть проведенной им реформы государственного управления сводилась к разделу страны на 12 округов. Каждый из этих округов должен был платить налоги в таком объеме, чтобы в течение одного месяца в году покрывать расходы на «продовольствие царю и дому его», то есть обеспечивать продуктами питания как царский двор, так и армию — включая фураж для лошадей. Но так как численность различных колен была разной, то чтобы более-менее уравновесить это налоговое бремя, границы округов далеко не всегда совпадали с границами колен — и это был первый удар по власти советов старейшин, этой самой древней в мире системе демократии.

Во главе каждого округа Соломон поставил назначенного им лично правителя, или, если угодно, губернатора. Третья книга Царств (4:7—19) перечисляет имена этих губернаторов, а также довольно четко указывает на границы созданных Соломоном округов, из чего становится ясно, что ее автор явно пользовался при написании этой части книги архивными документами. Причем, видимо, даже к его времени документы эти были уже не в самом лучшем состоянии, так что в Третьей книге Царств отсутствуют личные имена некоторых губернаторов и приведены только имена их отцов.

Вот список сановников, назначенных Соломоном губернаторами провинций, который приводится в Библии:

1. Бен-Хур (сын Хура) — губернатор «горы Ефремовой» («гор Эфраимовых»), то есть территории, в которую входили земли колена Ефрема (Эфраима) и часть земель колена Манассии (Менаше).

2. Бен-Декер (сын Декера) — губернатор Макаца, Шаалбима, Вефсамиса (Бейт-Шемеша), Елона (Эйлона) и Беф-Ха-нана (Бейт-Ханаана), то есть всей территории колена Дана и прилегающих к ней земель, на которых проживали покоренные Давидом хананеяне и филистимляне.

3. Бен-Хесед (сын Хеседа) — губернатор Арюбофа (Аруббота), Соко (Сох) и области Хефер (Хейфер), то есть всей Саронской (Шаронской) долины.

4. Бен-Авинадав (сын Авинадава), женатый на дочери Соломона Тафафь (Тафат) — губернатор области Нафаф-Дора (Дора), простирающейся от окраины Саронской долины до горы Кармил (Кармель).

5. Ваана (Баана), сын Ахилуда — губернатор Фаанаха (Таанаха), Мегидцо, Беф-Саны (Бейт-Шеана), «что близ Цартана, ниже Изрееля, от Беф-Сана до Абел-Мехола, и даже за Иокмеам», то есть управляющий всей Изреельской долиной и землями вокруг Беф-Саны, значительную часть жителей которых составляли представители коренного населения Ханаана.

6. Бен-Гевер (сын Гевера) — губернатор Рамофа Галладского (Рамота Гиладского); «у него были селения Иаира, сына Манассиина, что в Галааде; у него также область Аргов, что в Васане, шестьдесят больших городов со стенами и медными затворами». Таким образом, вверенная этому губернатору область включала в себя земли удела Манассии на восточном берегу Иордана и завоеванную Давидом часть Сирии.

7. Ахинадав, сын Гиддо — губернатор Маханаима, то есть области, также расположенной на восточном берегу Иордана, южнее Рамофа Галладского.

8. Ахимаас (Ахимаац), муж дочери Соломона Васемафы (Басемат) — губернатор округа, в который вошла вся территория колена Неффалима (Нафтали), к северу от Тивериадского озера (озера Кинерет).

9. Ваана (Баана), сын Хушая — в его губернию вошла вся территория колена Асира (Ашера) и Баалоф (Беалот), то есть Прибрежная долина.

10. Иосафат (Иехошофат), сын Паруаха — губернатор земель колена Иссахара, к югу от уделов колен Асира и Неффалима.

11. Шимей (Шимми), сын Елы (Эйлы) — губернатор территории колена Вениамина (Биньямина).

12. Гевер (Гэвер), сын Урия (Ури) — губернатор территории на восточном берегу Иордана «в земле Галаадской, в земле Сигона, царя Аморрейского, и Ога, царя Васанского».

Эти 12 губернаторов подчинялись и были подотчетны Азарии, сыну Нафана, являвшемуся главой исполнительной власти в стране. Азария отвечал за то, чтобы губернаторы исполняли свои обязанности, а также за общий порядок в каждой губернии и внутри страны в целом, то есть в его ведении находились и полицейские функции.

Исследователи, анализировавшие список правителей провинций, пришли к целому ряду любопытных выводов.

Во-первых, очевидно, что Соломон назначал на эти посты самых близких и доверенных людей. К примеру, Ваана сын, Хушая вполне мог быть сыном того самого царского советника Хушая-Хусия, который не просто остался верен Давиду в дни мятежа Авессалома, но и в итоге отговорил последнего принять мудрый совет Ахитофела, что в итоге и не дало мятежникам одержать победу. Об этом же говорит наличие в списке зятьев Соломона, хотя не исключено, что речь идет не о назначении губернаторами мужей своих дочерей, а, наоборот, о браках, призванных усилить преданность правителей областей родственными узами.

Во-вторых, судя по именам, «сын Декера», «сын Гевера», а возможно, и некоторые другие губернаторы были представителями ханаанских народов. Таким образом, и при назначении правителей областей Соломон остался верен тем же принципам, что и при формировании правительства. В сущности, это был очень верный шаг с точки зрения национальной политики. С одной стороны, назначение коренных жителей Ханаана на высшие должности в государстве несколько гасило их возмущение дискриминацией. С другой стороны, губернаторы-хананеяне легче находили общий язык со своими соплеменниками, а всё вместе это предотвращало возможные бунты туземцев.

В-третьих, легко заметить, что Иудея с частью земли колена Симона (Шимона) не вошла ни в одну из вышеперечисленных губерний. Судя по всему, Соломон, будучи потомком Иуды, объявил, что земли этого колена являются его личным владением, и при этом либо вообще освободил свое колено от каких-либо налогов, либо предоставил своим сородичам огромные налоговые льготы.

Жители же всех остальных провинций, как уже было сказано, должны были платить немалые налоги, отдавая на содержание царского двора, армии и государственного аппарата не менее 20 процентов своего урожая, приплода скота, сработанной дома шерстяной и льняной ткани и т. д. Кроме того, как уже говорилось выше, в стране была введена трудовая повинность, касавшаяся в первую очередь лиц «нетитульной национальности», но распространявшаяся на время очередной «великой стройки» и на евреев.

Нет никакого сомнения, что эти налоги тяжелым бременем ложились на народ. Тем не менее Писание настаивает, что именно период правления Соломона был наиболее сытным и благополучным периодом за всю историю еврейского народа: «И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницею своею, от Дана до Вирсавии, во все дни Соломона» (3 Цар. 4:25).

Археологические раскопки подтверждают эти слова и дают им объяснения. Судя по всему, несмотря на то, что налоги и в самом деле были велики, урожаи пшеницы, винограда, а также различных фруктов и овощей были достаточны для того, чтобы после уплаты всех податей крестьянские семьи не только не голодали, но и могли выставить что-то на продажу. Во всяком случае, Израильское царство было в то время одним из ведущих производителей и экспортеров пищевых продуктов в регионе, да и с Хирамом за лес и его мастеров Соломон расплачивался именно пищевыми продуктами.

Одним из самых дорогих из этих продуктов было оливковое масло. Если в Земле обетованной оливковые деревья растут почти повсеместно и дают обильные урожаи, то, скажем, в Египте эти деревья не приживаются из-за слишком жаркого климата. Налаженная Соломоном международная торговля позволяла израильтянам с немалой выгодой продавать оливковое масло, получая за него у египтян орудия труда, украшения, благовония и т. д.

И все же, повторим, разрыв в уровне жизни между столицей и провинцией был слишком велик, чтобы простой человек, оказавшись в купающемся в золоте Иерусалиме, не чувствовал бы себя нищим и ущербным. К тому же огромные налоговые льготы, предоставленные колену Иуды, совершенно обоснованно были в глазах представителей других колен проявлением вопиющей несправедливостью, с которой многие не могли смириться. Ни к чему хорошему такое положение вещей привести не могло.

***

Сам Соломон был не только царем, но и весьма преуспевающим землевладельцем, успешно ведущим дела своего родового имения в Вифлееме (Бейт-Лехеме), а также в других местах близ Иерусалима. Проезжающим сегодня по трассе Вифлеем — Хеврон туристам всенепременно показывают «бассейн Сулеймана», утверждая, что это — тот самый бассейн, о котором Соломон говорит в «Екклесиасте»: «Сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произрастающих деревья» (2:6). Именно в этом месте, убеждены местные жители, располагалось имение Соломона с его знаменитыми садами и парками, о чем говорится в том же «Екклесиасте»: «Устроил себе сады и рощи, и насадил всяческие плодовитые деревья» (2:5).

Версия о том, что именно здесь располагались сады Соломона, подтверждается и тем, что именно так — Hortos Solomonis (Сады Соломона) называлась на латинском эта местность в раннее Средневековье, и отсюда берет свое название расположенная сегодня в этих местах арабская деревушка Артес.

Флавий пишет, что Соломон, будучи большим любителем лошадей, любил объезжать свои владения в сопровождении многочисленной стражи, лично правя колесницей. И, если верить «Иудейским древностям», это и в самом деле было великолепным зрелищем, поражавшим жителей Иерусалима и его окрестностей: «При уходе за этими лошадьми обращалось одинаковое внимание на сохранение ими как внешней красоты, так и быстроты; так что другие кони не были в состоянии выдержать с этими (конями из конюшен Соломона. — П. Л.) в данном отношении: на вид это были красивейшие и недосягаемые в своей резвости животные. Большим украшением в этом случае служили также их всадники, необычайно цветущие юноши, далеко превосходившие прочее население своим ростом и статным телосложением и отличавшиеся длинными распущенными волосами и одеянием из тирийского пурпура. Ежедневно они посыпали себе волосы золотым песком, так что головы их сияли золотом, когда на них падали лучи солнца. В таком убранстве с луками в руках эти всадники окружали царя, когда тот обыкновенно на заре выезжал на своей колеснице в белом одеянии и сам правил лошадьми. В расстоянии двух схойнов от Иерусалима находилось местечко Ифам, представлявшее, благодаря своим садам и обилию влаги, в одинаковой мере приятный и плодородный уголок. Местечко это служило целью утренних поездок царя».

Таким образом, Соломон на деле осуществил мечту своего детства: у него была не менее роскошная колесница, чем у его брата, мятежного Авессалома, да и 60 его телохранителей — высокие, статные, с длинными волосами — напоминали внешне Авессалома, и это, безусловно, «грело» душу Соломона, помогая ему справиться со многими играми своего подсознания.

***

Список губернаторов Соломона — единственное место в Библии, из которого мы узнаем, что у Соломона были дочери по имени Тафафь и Васемафа и он все-таки заботился о их судьбе. Между тем устное предание донесло до нас и легенду о еще одной, якобы самой любимой дочери Соломона по имени Кеция.

Когда эта дочь подросла, то Соломон захотел узнать с помощью «урим» и «туммим», что ждет ее в жизни, и Бог ответил, что Кеции суждено выйти замуж за нищего. Очень опечалился Соломон этим ответом. Затем он решил умолить Всевышнего изменить этот приговор, а пока отдалить дочь от людей и поместить ее в такое место, куда не сможет попасть ни один человек.

Приняв такое решение, вызвал Соломон к себе 50 искусных строителей и взял с них клятву хранить молчание о той работе, которую он им собирается поручить. Когда мастера дали клятву, царь сказал:

— Сейчас вы отправитесь на необитаемый остров, который я укажу вам, и построите на нем высокую башню без дверей. Лишь на самой вершине устроите вы несколько комнат, оборудуете их так, чтобы в них могла жить женщина, а затем обнесете башню высокой стеной. А когда закончите строительство, втайне вернитесь в Иерусалим и поспешите предстать предо мной.

Три месяца плыли мастера по морю, прежде чем достигли указанного необитаемого острова. Построили они на этом острове высокую-высокую башню, поставили в ее комнатах кровать, стол, кресла, светильники, сделали выход на крышу башни и с крыши спустились вниз.

Когда же завершили строители всё, что им было велено сделать, то поспешили они обратно и, едва прибыв в Иерусалим, тотчас же направились к царю.

— Возвращайтесь теперь ко мне через две недели, ибо есть у меня к вам еще одно дело, — сказал Соломон.

Как только мастера ушли, вызвал царь к себе Кецию и велел ей собрать вещи, так как через две недели ей предстоит покинуть дворец, отправиться в некое уединенное место и пожить там в одиночестве.

— И долго мне придется там жить? — только и спросила Кеция.

— Этого я тебе сказать не могу, потому что это — тайна! — ответил Соломон.

В назначенный день Кеция явилась к отцу с собранными вещами, вся светясь от радости.

— Чему ты радуешься, дочь? Ведь ты покидаешь дворец и не знаешь, когда вернешься? — удивился Соломон.

— Всю свою жизнь я мечтала, что ты обратишься ко мне с какой-нибудь просьбой и я исполню ее без всяких пререканий. И вот сейчас мне, наконец, представилась такая возможность! — ответила Кеция.

Тут пришли во дворец и 50 мастеров, построивших башню, и велел им Соломон взять его дочь на корабль, отвезти ее на необитаемый остров, поместить в башне и оставить там одну. И еще напомнил Соломон мастерам, что они поклялись хранить все это дело в строжайшей тайне.

Отплыли мастера вместе с дочерью Соломона к необитаемому острову и сделали все, как приказал им царь. А Соломон тем временем вызвал к себе гигантского орла и велел ему каждый день летать на необитаемый остров и доставлять Кеции лучшую еду с царской кухни.

В это самое время жила в городе Акко, на берегу моря, очень бедная семья. Глава семейства в поте лица своего зарабатывал на хлеб насущный и с трудом кормил семью. Когда старший его сын Реувен подрос, увидел он, как тяжело родителям, и стал просить их отпустить его по свету искать счастья.

Долго не соглашались отец с матерью внять просьбе своего первенца, но затем все же согласились. Пошел Реувен куда глаза глядят и поздно вечером забрел на большое поле. Взмолился тогда юноша к Богу и стал просить послать ему достойный ночлег. Когда же он закончил молиться, то увидел Реувен лежащую на поле тушу мертвого вола. Залез он в утробу туши, и так там было тепло и уютно, что вскоре Реувен заснул крепким сном.

Посреди ночи прилетел на поле огромный орел, увидел тушу, поднял ее и принес на вершину башни, в которой жила царская дочь. Здесь орел обглодал часть туши, насытился, а остальную часть оставил и улетел.

Рано утром юная царевна, как обычно, вышла на крышу башни, увидела лежащую тушу вола, и тут из нее вылез Реувен.

— Кто ты? — испуганно спросила Кеция.

— Я просто бедняк, который, спасаясь от ночного холода, решил заночевать внутри падали, но, видимо, ночью какая-то птица принесла меня вместе с тушей сюда, — ответил юноша.

Так как покинуть башню было невозможно, то Реувен вынужден был в ней остаться. На следующее утро орел прилетел с едой для царевны, увидел, что теперь она не одна — и стал приносить еду для двоих.

Прошел еще месяц-другой. Молодые люди поняли, что полюбили друг друга, и решили пожениться. Надрезал Реувен себе палец и написал Кеции «ктубу» — брачный контракт — своей кровью.

Спустя еще девять месяцев у Кеции и Реувена родился сын. Увидел орел, что людей в башне стало трое — и стал приносить еду на троих.

Тут вспомнил Соломон о дочери и решил расспросить орла, как она себя чувствует.

— Слава Богу, — ответил орел, — царевна здорова и счастлива. И ее муж и сын тоже здоровы и счастливы.

— Как муж и сын?! — воскликнул пораженный Соломон. — Откуда у Кеции взялся муж? Кто его туда принес?!

Так как у орла не было ответа на эти вопросы, то Соломон поспешил отправиться на остров, поднялся по приставной лестнице на башню и убедился, что орел сказал правду. Обнял царь дочь, поцеловал внука, а затем обратился к Реувену.

— Как ты попал сюда? — спросил его Соломон.

Рассказал Реувен свою историю, и во время этой беседы убедился Соломон, что хотя его зять происходит из бедной семьи, он необычайно умен и образован, и возблагодарил Соломон Господа за то, что Он послал его дочери такого мужа.

После этого вернулся Соломон с дочерью, зятем и внуком в Иерусалим и устроил там большой пир. Поднял на этом пиру Соломон свой кубок, рассказал всем собравшимся историю своей дочери и добавил: «Вот вам еще одно доказательство, что невозможно противостоять и нелепо противиться воле Господа. Разве я не отправил свою дочь в такое место, где она вообще не могла встретить ни одной живой души?! Но Всевышний все равно нашел способ доставить ей суженого».

Разумеется, перед нами — один из вариантов расхожего фольклорного сюжета о невозможности обмануть судьбу. Причем Соломон отнюдь не предстает в этой сказке (как, впрочем, и в целом ряде других) большим мудрецом. Хотя всё, конечно, зависит от того, что понимать под мудростью…

***

Как уже отмечалось на страницах этой книги, одной из важнейших реформ Соломона стало кардинальное преобразование армии и системы обороны страны.

Взятие на вооружение колесниц и конной тяги резко увеличило возможность быстрой переброски армейских подразделений из одной части страны в другую и позволило Соломону значительно сократить число мужчин, призываемых на резервистские сборы. Таким образом, армия в его правление стала постепенно превращаться из народной, какой она была при Давиде и Сауле, в профессиональную.

Колесничие и находившиеся при них лучники и щитоносцы, сопровождавшие колесницы легкие пехотинцы, подразделения тяжелой пехоты находились теперь на содержании у государства, получали от него пропитание для своих семей и земельные участки в качестве платы за службу, превращаясь, таким образом, в первое поколение представителей военной аристократии.

Но для обеспечения высокой мобильности такой регулярной армии нужны были хорошие дороги, лошадям требовались конюшни, колесницам — «гаражи» и мастерские, бойцам — места для учений и отдыха.

Анализируя Третью книгу Царств (9:15–19), историки пришли к выводу, что Соломон разделил всю страну на три армейских округа — Северный, Центральный и Южный. Вслед за этим он построил для их гарнизонов три мощные крепости на месте уже существовавших там ранее городов.

Основные подразделения Северного округа располагались в Хацоре, что позволяло контролировать как территорию Сирии, так и всю местность, прилегающую к озеру Кинерет.

Гарнизон Центрального округа базировался в Мегиддо, располагавшемся вдобавок на перекрестках торговых путей и бывшем важным экономическим центром, столицей губернии.

Наконец, гарнизон Южного округа Соломон разместил в заново им отстроенном с «нуля» Гезере. Кроме того, в этот же период одержимый строительной лихорадкой Соломон построил еще целый ряд небольших крепостей в пустыне Негев и в Галилее, из которых Библия называет Баалоф и Нижний и Верхний Бефорон.

Месторасположение всех этих городов известно, и все они, как говорят археологи, «довольно хорошо раскопаны». О том, что эти города были заново отстроены именно в конце X века до н. э., то есть в период правления Соломона, свидетельствуют окружающие их двойные, так называемые казематные стены. В Палестине они характерны только для этого периода — в IX веке до н. э. от этой строительной технологии уже отказались.

Казематные стены, как известно, представляют собой два параллельных ряда стен, на которые настилается крыша, затем изнутри они соединяются идущими перпендикулярно стенами. Образовавшиеся при этом между стенами помещения использовали под казармы, арсеналы, склады и т. п.

Вероятно, строителям таких стен казалось, что они куда более надежны, чем одна толстая стена, и вдобавок между ними появлялась большая полезная площадь. Однако если последнее было верно, то вот с их надежностью получился полный конфуз: последующие события доказали, что такие стены куда более уязвимы для стенобитных машин ассирийцев, чем монолитные стены древних крепостей.

Еще одна примета «Соломонова времени»: заметную часть территории этих городов занимали конюшни. Именно их и обнаружили археологи Г. Лауд и П. Л. О. Ги в ходе раскопок холма Телль-эль-Мутеселлима, стоящего на месте древнего Мегиддо.

«В ходе раскопок у края Телля, — пишет В. Келлер, — среди обломков появилась ровная каменная поверхность, прямоугольная по очертаниям, усеянная длинными рядами невысоких каменных столбиков с квадратным срезом.

Поначалу Лауд и Ги не поняли, что бы это могло быть. Ярд за ярдом возникала эта ровная поверхность, и казалось, что ей не будет конца. И тогда Ги пришло на ум, что это, возможно, остатки конюшен. Разве в Библии не говорится о бессчетном количестве лошадей царя Соломона?..

…Удивление археологов росло по мере того, как появлялось на свет каждое новое строение. Ученые обнаружили, что несколько больших конюшен постоянно располагались вокруг двора, покрытого известняковым раствором. К середине каждой конюшни подходил широкий десятифутовый коридор. Он был грубо вымощен, чтобы лошади не поскользнулись. С каждой стороны за каменными столбиками находились стойла — каждое ровно десять футов шириной. Во многих стойлах до сих пор сохранились остатки кормушек и части поилок. Эти конюшни были по-настоящему роскошными даже по нынешним меркам. Судя по тому необычайному вниманию, которое щедро уделялось постройкам конюшен и уходу за животными, лошади в те времена были в большом почете. Во всяком случае, им уделялось больше внимания, чем людям. Когда появилось все сооружение, Ги подсчитал, что одиночных стойл для лошадей было четыреста пятьдесят, а сараев для колесниц — сто пятьдесят. Поистине гигантская царская конюшня!»

Правда, вскоре стало ясно, что, вероятнее всего, открытые Лаудом и Ги строения являются не конюшнями, а продовольственными складами, но это отнюдь не отменяет того факта, что Мегиддо, Хацор и Гезер были заново отстроены именно в период правления Соломона.

Что касается небольших крепостей для гарнизонов и складов оружия и продовольствия, то, как показали раскопки, их размеры колебались от 1,1 до 2 гектаров. Высота зданий внутри крепостей могла доходить до трех этажей, но мощные стены обеспечивали достаточно надежную защиту их жителям, то есть бойцам гарнизона и их семьям, с башен хорошо просматривались окрестности, а имевшиеся в каждой крепости водосборники позволяли выдержать длительную осаду.

***

Одним из самых больших строительных проектов Соломона стало строительство Фадмора (Тадмора), располагавшегося в оазисе на пути из Сирии в Месопотамию.

Сегодня мы привычно называем Санкт-Петербург и Одессу соответственно Северной и Южной Пальмирой, даже не задумываясь о том, что Пальмирой греки и римляне называли один из самых красивых и крупных экономических центров античного мира; что центр этот располагался на территорий Сирии и что его изначальное арамейское название было Тадмор. В еврейских легендах Тадмор называется безлюдной и безводной пустыней, в которой некогда существовала могущественная цивилизация. После ее гибели Тадмор стал местом обитания демонов, которое Соломон часто посещал из любопытства, летая туда на огромном орле или ковре-самолете.

Что касается орла и ковра, то верить в это или не верить — дело читателя. Но вот то, что Соломон осознал все выгоды караванного пути из Месопотамии в Сирию и дальше на Аравийский полуостров, не вызывает никаких сомнений. Само собой, этот путь существовал и раньше, но идти так долго по безводной пустыне решались немногие. Построив в 250 километрах от Дамаска, на месте крохотной деревушки, новый город, где можно было пополнить запасы воды, докупить продовольствие, да и просто отдохнуть, прежде чем продолжить путь, Соломон во много раз увеличил число идущих по этой трассе караванов. Затем он сам стал интенсивно пользоваться этой дорогой для своих торговых операций, а также взимать пошлины с двигавшихся по ней купцов, и все это в итоге принесло новые богатства в его казну.

С того времени Тадмор стал символом города, возникшего на пустом месте, чтобы притягивать к себе людей, расти и богатеть на глазах. Греки и римляне, считая, что слово «тадмор» ведет свое происхождение от «тамор» («финиковая пальма»), переименовали его в более понятную им Пальмиру («Город пальмы»). Судя по всему, к III веку н. э. Пальмира утратила свое экономическое значение, и сегодня лишь развалины величественных построек римского периода напоминают о ее былом расцвете. Но в качестве символа Пальмира сохраняет свое значение и поныне, и не случайно города и поселки с таким названием можно найти во многих странах мира.

***

То насколько опасно спешить с какими-либо категорическими выводами, когда речь касается Библии и истинности изложенных ею фактов, доказывает судьба опусов все того же страстного и убежденного атеиста Лео Таксиля.

Цитируя слова Третьей книги Царств, что «Царь Соломон также сделал корабль в Ецион-Гавере, что при Елафе на берегу Чермного моря, в земле идумейской…», Таксиль в своей вышедшей в 1897 году «Забавной Библии» восклицает: «Чтобы заставить верующих проглотить такую невероятную вещь, как флот его величества Соломона, необходимо, конечно, указать и какую-нибудь морскую гавань на принадлежавшем ему берегу. Автор не посмел устроить эту гавань на берегах Средиземного моря, потому что все порты этого побережья принадлежали финикиянам и все слишком известны. Выдумав какой-то порт Ецион-Гавер в глубине Элатского залива Красного моря, то есть на востоке Синайского побережья, „священный“ мистификатор не рисковал, что кто-нибудь установит фантастичность этой гавани. В географии библейский Ецион-Гавер имеет такое же значение, как и знаменитые библейские мудрецы Ефан, Еман, Халкол и Дарда имеют в истории».

Книга Таксиля, как известно, стала бестселлером не только своего времени, но и оставалась популярной еще несколько последующих десятилетий. Таким образом, не одно поколение читателей изумлялось остроте ума и логичности доводов автора «Забавной Библии». Но первые читатели «Забавной Библии» были бы, наверное, в немалой степени удивлены, если бы узнали, что к 1940 году американский археолог Нельсон Глюк объявит о том, что ему удалось открыть библейский Ецион-Гавер и таким образом, в числе прочего, продемонстрировать истинную ценность «Забавной Библии». Вот как рассказал об этом открытии Вернер Келлер в вышедшей в 1955 году и также мгновенно ставшей бестселлером книге «Библия как история»:

«Наконец караван достиг берегов залива Акаба. Как бы ни манили к себе белые дома библейского Елафа, залитые ослепительным солнечным светом, как бы ни были соблазнительны после перехода через безлюдную долину звуки этого оживленного восточного морского порта, все же ученые не поддались очарованию этого места — места пересечения трех миров. Их задачей был Телль-эль-Хелейфех — одинокий холм, который выглядел просто грудой камней, поднимающейся из глубины пустынной равнины.

Началась первая стадия раскопок, и внимательное исследование принесло неожиданно быстрый результат. Были найдены рыболовные крючки, сделанные из меди. Затем — черепица и остатки стен…

…Когда археологи добыли материал из контрольных шахт, то обнаружили, что в нескольких местах на одинаковом уровне они наталкиваются на фундамент стены. Ниже шел чистый грунт. По найденным черепкам ученые определили возраст каменной кладки. Он относился к началу 1000 года до н. э. — к периоду правления Соломона.

Эта датировка заставила Глюка приостановить работы. У его экспедиции впереди были другие задачи. Но в течение последующих лет американские ученые продолжили раскопки, которые провели в три этапа и закончили в 1940 году. Результаты подтвердили теорию Глюка. Оказалось, что первые руины, обнаруженные здесь, были когда-то домами рабочих. Затем появился крепостной вал казематного типа, что безошибочно можно было отнести к строительному стилю раннего железного века. После этого при раскопках обнаружились руины большого поселения. Самыми интересными находками были литейные формы и огромное количество медного шлака…

…В конце концов Нельсон Глюк обнаружил в казематных стенах, окружающих каменистый холм, крепкие ворота с прочным тройным запором. Больше он не сомневался. Телль-эль-Хелейфех был когда-то Ецион-Гавером, крупным южным морским портом царя Соломона: „Царь Соломон также сделал корабль в Ецион-Гавере, что при Елафе…“

Но Ецион-Гавер был не только морским портом. На его судоверфях строились корабли для океанских плаваний. Однако прежде всего Ецион-Гавер был центром производства меди. Больше ни в одном месте „Плодородного полумесяца“ — ни в Вавилоне, ни в Египте — не было найдено таких огромных печей. Таким образом, в Ецион-Гавере было лучшее на Древнем Востоке оборудование для выплавки меди. Там производился металл для культовых принадлежностей Иерусалимского храма…»

Итак, Ецион-Гавер, вопреки «железной логике» Таксиля, оказался не выдумкой «священного мистификатора», а самой что ни на есть исторической реальностью — пусть некоторые выводы Глюка и были потом оспорены его коллегами.

Главное, что все это было. Были верфи и порт Ецион-Гаве-ра, откуда могли отправляться корабли в Африку и Азию. Были неупоминаемые почему-то в Библии, но, тем не менее, активно разрабатываемые в эпоху Соломона рудники в Тимне, из меди которых были отлиты столбы Воаз и Иахин в Иерусалимском храме, сделаны знаменитое «медное море» и другая культовая утварь. Были отстроенные заново города для конных гарнизонов, была налаженная система коммуникаций, модернизация системы водоснабжения. Были интенсивная международная торговля и пусть относительный, но все же мир на границах Израильского царства.

Но это значит, что был и царь Соломон — возможно, и не совсем такой, каким представляет его Библия, но, безусловно, один из самых выдающихся государственных деятелей Древнего мира. А еще — поэт, философ и мистик, многие изречения которого мы, даже не задумываясь о том, кто является их автором, часто повторяем в нашей повседневной жизни. Одним из этих крылатых выражений Соломона и названа третья, заключительная часть этой книги.