#img_2.jpg

 

I

Улочки одноэтажного городка, упрятавшего свои дома за высокими глинобитными заборами, были пустынны, казалось, город совсем обезлюдел. И только ровные струйки дыма да острый запах сгорающего кизяка говорили о том, что за заборами жизнь идет своим чередом.

Ровно в полдень сонную тишину нарушил грохот старого фаэтона. Заскрипели калитки, женщины, прикрыв лица платками, выглядывали из дворов, за широкими юбками матерей копошились черноголовые ребятишки. В начале тридцатых годов фаэтон на улицах городка, стоявшего в стороне от оживленных дорог, был немалой редкостью.

Запыленный экипаж проехал к южной окраине и остановился у единственного двухэтажного дома, в котором помещался штаб пограничного отряда.

В фаэтоне приехали двое военных. Первый — высокий, с мощным торсом, лобастый, с дочерна загорелым лицом.

Второй, значительно моложе и поменьше ростом, кареглазый, с густыми черными бровями и курчавой шевелюрой, был, несомненно, кавказцем. Новенькие скрипучие ремни ладно охватывали его фигуру.

Высокий военный пошел было к дверям, но остановился, поджидая замешкавшегося товарища. А тот не торопился. Вытащив из кармана носовой платок, тщательно вытер лицо, шею, поправил фуражку, посмотрел вниз — щегольские сапоги были серыми от пыли. Он решительно наклонился, вытер сапоги и, поискав глазами, куда бы деть безнадежно испорченный платок, хотел швырнуть его в ведро, привязанное сзади к фаэтону, но, спохватившись, протянул спутнику.

— Оботри сапоги.

— Стоит ли, Анатолий Максимович? Обратно поедем верхом, еще хуже запылимся, — пошутил кавказец, однако платок взял.

В маленькой приемной навстречу им поднялся военный.

— Мы из Баку. Старший оперуполномоченный АзГПУ Волков, оперуполномоченный Мехтиев, — Анатолий Максимович протянул командировочное предписание и удостоверение личности.

Просмотрев документы, адъютант исчез за дверью, но тотчас вернулся.

— Товарищ Орлов просит вас.

В просторном кабинете было светло и прохладно. На деревянном выскобленном полу темнели пятна воды, на окнах слегка колыхались холщовые занавеси.

— Здравствуйте, товарищи. Садитесь, — Орлов кивнул в сторону кресел у стола. — Устали, наверное, с дороги? По какому деду, догадываюсь. Вас интересует наш последний нарушитель?

Волков кивнул.

— И надо же такому случиться. Не успел сержант крикнуть вылезшему из кустов нарушителю: «Стой! Руки вверх!» — как тот с кинжалом насел на него, завязалась борьба. Сержант оттолкнул нарушителя. Он упал и стукнулся головой о камень. Когда старший наряда добрался до места схватки, нарушитель был уже мертв.

— Случай действительно необыкновенный. Нас интересует, кто погибший, с какими заданиями шел. Мы приехали выяснить подробности, — сказал Волков.

— Боюсь, особо интересных подробностей сообщить вам не сможем. Вещи мы просмотрели внимательно, нет ни адресов, ни имен, никакой зацепки. Правда, в кисете лежала половинка нардовской игральной шашки, видимо, пароль. Довольно много денег в червонцах, кинжал, пистолет, три запасных обоймы. В хурджине смена одежды, хлеб, сыр. Все документы его здесь, в папке.

Волков взял папку, которую протянул ему Орлов, раскрыл, вынул слегка потрепанный паспорт.

— Наджафов Ашраф, 1892 года рождения, уроженец Агдама... Работает? Да, конечно, работает. — Он раскрыл серенькое удостоверение. — Работает гражданин Наджафов в конторе по снабжению треста «Азнефть». И прописаться собирался: вот справочка для представления в милицию приготовлена. Хоро-ошие документы, — уважительно протянул Волков, — с ними хоть куда. Погляди, Юсуф.

Мехтиев взял в руки паспорт. С маленькой карточки упрямо и мрачно глядел на него скуластый густобровый человек.

— Сильный, наверное, был, — задумчиво промолвил Юсуф.

— Если послабее оказался, может, и взяли б живьем. Дорошенко не новичок на границе, только за прошлый год у него четыре задержания на счету, а с этим не справился. То есть справился, конечно, да только... — Орлов махнул рукой.

Волков решительно поднялся.

— Разрешите вещи его еще посмотреть. Народ у нас опытный, знаю, а все-таки свой глаз...

— Понятно, понятно, — Орлов кивнул. — Вас проводят. Комната рядом, там все. И что было на нем, и что при нем.

Бакинцы вернулись минут через пятнадцать.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил Орлов.

— Да как вам сказать... — Усевшись на прежнее место, Волков выложил на стол кожаный, прошитый по краям сыромятными ремешками кисет. — Как полагаете, куда направлялся нарушитель? С чем шел?

Орлов усмехнулся.

— Кое-что предположить можно. Поначалу мы думали, что к нам. Вы, конечно, знаете, месяц назад взяли мы трех человек. Они шли с заданием влиться в банду, которая б нашем районе. Оружие несли, денег почти не было. Все здешние, бывшие кулаки. Вербовал и снаряжал их некто Сеидов. Знаком?

— Как же, Мурсал-Киши Сеидов, знаем его давно, — ответил Волков.

— И хозяина его тоже знаете? Так вот, — продолжал, не дожидаясь ответа, Орлов. — Поначалу была мысль, что этот — головной второго эшелона. Потом подумали-подумали — не получается. Во-первых, деньги. Их в лес нести совсем ни к чему. А самое главное что? — неожиданно повысил голос начальник погранотряда и выжидающе взглянул на молчавшего до сих пор Юсуфа.

— Справка для прописки, — выпалил Мехтиев, заливаясь румянцем, совсем как неожиданно вызванный учителем школьник.

— Точно, — удовлетворенно кивнул Орлов. — С бумажками-то за кордоном хлопотно, каждую достань, да заполни, да не ошибись. Понапрасну этим товаром там раскидываться не будут. Согласны? — на этот раз начальник отряда обращался уже к Волкову.

— Пожалуй, — ответил Волков, извлекая из кисета небольшой плоский кусочек дерева — половину игральной шашки, надсеченной по краю чем-то острым и потом разломленной. — Смотри, Юсуф. Где-то в Баку сидит человек, у которого лежит вторая половинка. И когда к нему принесут эту, они будут знать, о чем можно разговаривать. Фокус стар, но удобен. А главное — ухватиться не за что.

— Помнится, — задумчиво начал Орлов, — лет пять назад служил я недалеко отсюда. Начальник ваш нынешний, Гордеев Николай Семенович, между прочим, был тогда начальником отдела АзГПУ в нашем округе. А с той стороны границы на соседнем участке орудовал белогвардеец из Баку, мой, можно сказать, «крестник». Прошляпил я его, выпустил за кордон. Вот... И стал этот «крестник» на РОВС работать. Удобно с ним было дело иметь — возьмешь нарушителя и сразу видишь — почерк господина есаула. Прямо-таки близнецов к нам запускал: легенда, снаряжение, задание — все на одну колодку скроено. Худо, видно, было у него по части фантазии. Тут другой класс работы. Ну ладно, — Орлов примял папиросу и глубоко затянулся. — Будем считать, что вечер воспоминаний закончен. Что думаете делать?

— Возвращаться в Баку, докладывать. Хозяйство все это, — Волков указал на кисет, папку с документами, — если не возражаете, с собой заберем. Скажите, а этого нарушителя тем троим вы показывали?

— Что вы! Специально запретил. И на допросах о нем не поминали. Мало ли как вы это дело потом повернуть захотите.

— Так, так, — Волков помолчал, думая о чем-то своем. — Значит, на той стороне не могли знать, что он не дошел?

— Исключено, — решительно ответил Орлов. — От границы он уже порядочно удалился, ни стрельбы, ни шума не было. Место глухое, населенных пунктов поблизости нет, труп мы вывезли глубокой ночью.

— Все ясно, — застегнув сумку, Волков поднялся. — Разрешите отправляться?

— Так сразу? — Орлов не скрывал своего разочарования. — А перекусить? И вообще, посидели бы, о Баку рассказали, я там уже месяца три не был.

— К поезду надо успеть. Не я, время торопит. Гость-то серьезный пожаловал.

— И то, — Орлов поднялся. — Ладно, езжайте. Николаю Семенычу большой мой привет. Пусть бы проведал, уток тут у нас что воробьев на сенном рынке, вспомнили б молодость.

Обменявшись с начальником погранотряда рукопожатиями, Волков и Мехтиев вышли. А минут через десять дробный цокот копыт оповестил о том, что бакинцы уехали.

Волков и Мехтиев скакали рядом. Сытые кони шли ровной машистой рысью. Чуть сзади держался усатый сверхсрочник, который должен был привести назад коней.

— Послушай, Юсуф-джан. У персов поговорка есть: «Дурак говорит, мудрец думает». Ты за сегодняшний день столько молчишь, лет на десять, наверно, мудрее стал. Теперь скажи что-нибудь. Или, может, ты все это время думал об одной тихой улице на Баилове? Той самой...

Мехтиев вспыхнул, нахмурился.

— Не надо так шутить, Анатолий Максимович. Я младший, понимаю, но шутить, пожалуйста, не надо. Честное слово, все время о деле думаю. Только быстро не получается.

— Быстро не всегда здорово, — примирительно сказал Волков, подумав, что делопроизводитель Света Горчакова, девушка не частой красоты и совсем уж редкой находчивости, успела, кажется, лишить душевного покоя еще одного молодого сотрудника управления. — Мы вот торопимся в Баку, а докладывать пока нечего. Следы есть, а ведут в никуда.

— Почему в никуда? — Юсуф так резко повернулся в седле, что его гнедой, заплясав, пошел боком, как в манеже. — В «Азнефть» следы ведут. Пусть оправка фальшивая, но образец где-то брали? Брали. Удостоверение тоже оттуда.

— А я об этом не подумал. Справка и есть справка, мало ли липы всякой нам несут. А мысль неплохая. Едва ли так уж прямо она нас на след выведет, но кое-что может дать. Постой-ка... Что это там?

Уже несколько километров они ехали по невысокой земляной дамбе, пролегавшей между опушкой леса и протянувшимся во всю ширину долины рисовым полем. Слева, залитые водой, огороженные аккуратными земляными валиками, чеки рисовых делянок сверкали под солнцем, как гигантская парниковая рама. Справа стояла сплошная стена плотной зелени.

Кое-где попадались группы крестьян, работавших по колено в вязкой коричневой жиже, неуклюжие арбы, запряженные сонными буйволами.

Одна такая арба, съезжавшая с дамбы на раскисшую дорогу, безнадежно застряла, в самом центре громадной лужи. Повозка была нагружена хворостом, а на самом верху, вцепившись руками в расползавшиеся, вязанки, с трудом удерживалась девочка лет семи, совсем по-взрослому закутанная в выцветший платок. У арбы беспомощно суетился старик в заплатанном архалуке и высоко подвернутых шароварах. Буйволы уже явно выбились из сил, старик тоже.

— Подожди, пожалуйста, отец! — по-азербайджански крикнул Мехтиев, осаживая гнедого. — Совсем немного погоди, сейчас помогу. — И он спрыгнул с коня.

— Куда тебя понесло, Юсуф? — сердито окликнул его Волков. — Держи коня. Это больше по моей части.

Юсуф пытался было возразить, но Анатолий Максимович на этот раз действительно рассердился.

— Держи повод, говорят. И со старшими не спорь. Марш на дорогу. — И, тяжело ступая, Волков полез в самую середину лужи.

Старик, что-то объясняя, хватался то за ярмо, то за скользкие от грязи деревянные колеса. Не обращая на него внимания, Волков чуть присел, пошире расставив ноги, взялся за скособочившийся короб — даже под гимнастеркой было видно, как вздулись, закаменели могучие мышцы. Медленно, по сантиметру, повозка стала подниматься. Еще усилие, еще... с чавканьем, бульканьем провернулись колеса, налегли на ярмо почуявшие подмогу буйволы, арба двинулась вперед.

Волков подумал о том, что раньше легче бы сдвинул такую арбу. Сказывается нерегулярность тренировок. Он с детства увлекался спортом. Это передалось ему от отца — тренера, подготовившего целую плеяду гимнастов. На юридическом факультете Волков уже прославился как гиревик, не раз занимавший призовые места. И когда встал вопрос о направлении его на службу в органы, он заколебался. Обещание дать ему возможность продолжать занятия спортом в обществе «Динамо» решило все. Но Волков с головой ушел в оперативную работу, и времени для тренировок оставалось все меньше и меньше.

— Ай, пехлеван, ай, яхши пехлеван! — повторял, разводя руками, владелец арбы. А Волков, мрачный и сердитый, уже шагал обратно, недовольно бурча себе под нос:

— В таком виде в управление не придешь.

Погнали коней, чтобы наверстать потерянное время.

Анатолий Максимович молчал, раздосадованный тем, что перемазался и что начало дела было не слишком обнадеживающим.

 

II

Прогрохотав колесами по стыкам станционных стрелок, поезд набирал ход. Осталась позади долина Куры. Террасы, выстланные выгоревшей травой, стали уходить на север к самому горизонту. А где-то далеко проступали в предвечерней дымке сизые угловатые очертания вершин и облачно-белые шапки снегов Кавказского хребта.

Анатолий Максимович, известный в управлении своей методичностью, на остановке накупил газет и теперь погрузился в чтение. Юсуф молча глядел в окно, за которым промелькали знакомые места — родина отца. Юсуф не был здесь с раннего детства. Он вспоминал о судьбе отца — рабочего нефтяных промыслов, пришедшего на них из деревни в поисках заработка. Мешади Самед, искалеченный приводом в мастерской и вышвырнутый владельцами без копейки пособия, несмотря на увечье, трудился до конца своих дней и не роптал на судьбу.

Товарищи собрали для него немного денег, собирали тайком — в 1907 году это было делом рискованным, того и гляди попадешь в черный список. Мешади Самед перебрался в Баку, оборудовал маленькую слесарную мастерскую и зажил обычной жизнью городского ремесленника.

Юсуф родился за год до всех этих событий и хорошо помнил до уголков прокопченный полуподвал, верстак, заваленный рухлядью, вечное гудение паяльной лампы, большую жестяную вывеску мастерской. Эта вывеска была, пожалуй, одним из самых ярких воспоминаний его детства, потому что рассматривал он ее часто и подолгу. На бледно-голубом фоне из-под кривобоких керосинок, кувшинов с носиками, похожими на лебединые шеи, и пузатых купеческих замков проступали кисти винограда, румяные лепешки, шампуры с аппетитным шашлыком. Вывеска прежде украшала вход в какой-то духан, а потом была переделана для слесарной мастерской художником из спившихся семинаристов.

Доходы от мастерской были более чем скромные, соседи именовали ее владельца «почтенным Мешади Самедом» больше из вежливости. Но как бы то ни было, четверых детей он вырастил и даже осуществил свою давнюю мечту, послал старшего сына в духовную школу — медресе. Но долго проучиться Юсуфу не пришлось.

Мешади Самед был простым, работящим, честным человеком, далеким от какой бы ни было политики. Но, верный лучшим традициям своего народа, он знал, что за добро надо платить добром.

Это случилось в 1919 году. Однажды вечером глухую тишину Шемахинки, на которой жили Мехтиевы, нарушила злобная скороговорка перестрелки. Она длилась недолго, меньше минуты, и тотчас в ставню постучали торопливо, тревожно.

Ковыляя на своей деревяшке, Мешади Самед поспешил к окну.

— Кто там?

— Открой, Самед. Это я, Гордеев Николай. Помнишь Сабунчи, промысел?

— Николай? Друг в дом — радость дому. Сейчас, дорогой, сейчас, только вот лампу.

— Света не зажигай. И скорее!

Издалека донесся, остервенелый, захлебывающийся лай собак. Мешади Самед распахнул дверь. В проеме показалась темная фигура, послышался торопливый шепот. Сгорающий от любопытства Юсуф с трудом разбирал обрывки фраз.

— Гонятся... Очень важно... Спрячешь... А если меня... отдашь сверток тому, кто придет от Николая.

— Заходи в дом, — твердо оказал отец. — Как можно? Ты же ранен? Спрячешься во дворе.

— Нельзя, Самед. Всю семью вырежут. Рана легкая, уйду. Рисковать нельзя. Спрячь и закрывайся.

Гордеев исчез. Мешади Самед быстро проковылял в угол, где спали ребятишки, тронул за плечо Юсуфа.

— Не спишь?

— Нет, отец.

— Возьми это, — он сунул в руки мальчику небольшой, туго обтянутый липкой от смолы парусиной сверток. — Беги на задний двор и спрячь дальше от дома. Быстрее. Пока в доме будет кто-то чужой, не возвращайся. А если меня... уведут, отдашь пакет тому, кто придет от Николая. Понял?

— Да, отец.

Через несколько минут, когда Юсуф уже карабкался по столбу, поддерживающему общественную голубятню, под окнами Мехтиевых залилась лаем ищейка, в дверь застучали рукоятками маузеров.

— Иду, иду, уважаемые! Не стучите так сильно, напугаете соседей! Я уже, уже иду! — нараспев выкрикивал Мешади Самед, неспешно разжигая керосиновую лампу. Но отворить дверь ему не пришлось. Ветхий запор не выдержал, в комнату ворвались трое полицейских. Офицер, командовавший облавой, и полицейский проводник с собакой остались на улице.

То, что в домике не скрывается посторонний, было видно сразу. Мешади Самед держался с достоинством, разговаривал почтительно, так, как и подобает правоверному мусульманину говорить с представителями власти. Может быть, все и обошлось бы благополучно, полицейские, во всяком случае, уже вышли из дома, но проводник что-то сказал офицеру, тот включил фонарик, пошарил лучом по стенам, осветил дверной проем...

— На полу кровь! — бросил офицер.

Старший из полицейских тоже увидел на пороге лужицу свежей крови.

— Колченогая собака! Ты хотел меня обмануть? Твои щенки заплатят мне за это... — И, вытягивая из-за голенища плеть, он шагнул к занавеске, отделявшей мастерскую от «спальни», где из-под лоскутного одеяла таращили глаза два брата и сестренка Юсуфа.

Никто не успел заметить, откуда в руках у Мешади Самеда оказался тяжелый, с острым обушком паяльник. Гулкие удары маузеров загремели уже после того, как старший полицейский, схватившись за рассеченный висок, ватной куклой свалился на пол.

В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос офицера:

— Идиоты! Теперь его не допросит и сам сатана. А он мог кое-что рассказать.

Через год, когда над зданием Бакинского городского Совета вновь было поднято красное знамя, на Шемахинку приехали в автомобиле какие-то люди в военном, расспросив Юсуфа, получили от него спрятанный сверток и увезли с собой вдову Мешади Самеда. Соседи не успели даже как следует посочувствовать несчастной семье — слыханное ли дело, за один год остаться без отца, без матери, — как та же машина привезла Ширин-баджи обратно, растерянную, ничего не понимающую, не знающую даже, радоваться ей или пугаться неожиданной вести.

В большом и красивом доме на Кооперативной улице ее встретили как близкую родственницу, усадили в мягкое кресло и прочитали длинную бумагу, из которой она узнала, что покойный ее муж был не простым ремесленником, а очень важным человеком. Мешади Самед будто бы оказал новой власти такие услуги, за которые эта власть станет пожизненно платить пенсию и ей, Ширин-баджи, и ее детям, пока они не вырастут, а кроме того, возьмет их всех в новую школу.

А еще через несколько лет бывший рабочий-нефтяник, позже — подпольщик и чекист Николай Семенович Гордеев пригласил Юсуфа, к тому времени уже закончившего школу, на работу в органы ОГПУ.

...Сгустились сумерки. Анатолий Максимович отложил последнюю газету, шумно вздохнул, похлопал Мехтиева по колену.

— Все, Юсуф-джан. Давай-ка, брат, ужинать. У меня, между прочим, та-акие бычки припасены — пальчики оближешь. — Расстегнув свою полевую сумку, Волков извлек оттуда банку бычков в томате. — Ай, какая рыба! Сам бы ловил, только консервы делать не умею. Да ты чего опять молчишь? О чем задумался?

— О неизвестном...

— Еще одну версию прорабатываешь? — чуть усмехнувшись, предположил Волков.

— Нет, Анатолий Максимович, — очень серьезно ответил Юсуф. — Другое у меня из головы не идет. Понимаете, на бека, на купца нарушитель никак не похож. Совсем простой человек с виду. Так какая сила его сюда погнала?

Волков помолчал. Потом отставил банку в сторону.

— Так, Юсуф, так, дорогой. И очень, брат, хорошо, что ты над этим задумываешься. Нам судьбы людские доверены. Разные. Совсем искалеченные среди них попадаются, есть и такие, что можно еще исправить. И за каждую мы в ответе. Очень человеческая у нас служба, брат.

— Анатолий Максимович, но врага ведь не переделаешь, на другую дорогу не направишь.

— Врагами не рождаются, Юсуф, врагами становятся. И от нас с тобой, между прочим, зависит, сколько их будет у нашей страны, каких и где. Человек ведь не сам себя делает. Сложно это, брат, очень сложно. Помню я... — Не договорив, Анатолий Максимович резко поднялся, неслышно шагнул к двери купе, распахнул — в проходе никого не было. — Заболтались мы с тобой, Юсуф-джан, — недовольно проворчал он, возвращаясь на свое место. — Давай-ка будем ужинать.

Но затронутая Юсуфом тема, видимо, всерьез заинтересовала Волкова. Взрезав карманным ножом жестяную крышку, он снова отставил консервы и несколько непоследовательно продолжал:

— Я вот сейчас газету смотрел — тревожно в мире. То здесь, то там на нашу страну рычат. А что, наши соседи по собственной инициативе лезут? Думаю, нет, по чужой, заморской указке стали они нашу силу пробовать. Но уж если удается целую страну на авантюру, бессмысленную, кровавую, толкнуть, то отдельного человека, вроде нашего нарушителя, куда как проще. Тревожно, тревожно в мире. Не вышло в одном, пытаются в другом месте накалить обстановку. Сейчас берутся за наши края.

— Да, случай с засылкой людей в помощь кулацкой банде, о которой говорил Орлов, одно из подтверждений.

— Теперь иностранные разведки разве что на кулака и могут рассчитывать, поэтому изо всех сил стараются раздуть бандитизм, этим нам навредить.

— Значит, выходит, Анатолий Максимович...

— Выходит, Юсуф, — твердо прервал его Волков, — что пожуем мы сейчас да приляжем на часок-другой. С вокзала прямо в управление ехать придется, а когда оттуда выйдем, никому не известно.

 

III

Поезд приходил в Баку ночью. Поздние пассажиры быстро схлынули с перрона, растворившись в полумраке плохо освещенных улиц. Волков и Мехтиев выходили из вагона последними. На вокзальной площади, у здания, увенчанного четырехугольной, очень похожей на тюбетейку башенкой, их поджидал управленческий «бенц».

Анатолий Максимович глянул наверх — стрелки на подсвеченном циферблате показывали четверть второго. В обычных случаях сотрудников не встречали. «Гордеев ждет», — подумал он и, шумно вздохнув, распахнул дверцу.

Отчаянно чихая, машина двинулась к управлению. Навстречу, позванивая на перекрестках, торопились в депо последние, уже совсем пустые трамваи, изредка попадались полусонные извозчики на фаэтонах с мигающими керосиновыми фонарями.

Через несколько минут Волков и Мехтиев входили в кабинет Гордеева. В комнате было полутемно. Настольная лампа с зеленым абажуром бросала конус света лишь на бумаги и отражалась в ручке вмонтированного в стену сейфа.

Гордеев поздоровался.

— Встретили вас? Садитесь. Рассказывайте.

Неторопливо, обстоятельно Волков доложил результаты поездки.

— Небогато, — покачал головой Гордеев. — Какие соображения по этим фактам?

— По фактам я бы воздержался, мало фактов. А обстановка в целом кое-что подсказывает. Разрешите? — Анатолий Максимович вопросительно глянул на начальника.

— Прошу.

— Судя по документам, он шел в Баку.

— Резонно, примем для начала... — Николай Семенович кивнул. — Дальше.

— Деньги при нем большие, а ни кодов, ни шифров, ни средств тайнописи. Похоже, что в задачу нарушителя входило работать в контакте с кем-то, кто сам имеет связь с закордоном. Мехтиев вот, по-моему, правильно предположил, что тот человек связан как-то с «Азнефтью».

— Не исключено, не исключено...

— Если все это принять за основу, господин Коллинз из тени выплывает. За последнее время какое дело поглубже ни копнешь — все его работа. Трое, которые у Орлова сидят, оружие у Мурсал-Киши Сеидова получали, а Сеидов — человек Коллинза. В банду, что под Шушей ликвидировали, тоже перед самым выступлением кто-то из-за границы приходил. Задержанные говорили, посланец от англичан. И наконец, в Баку засекли работу нелегальной рации.

— Господин майор в последнее время активизировался. Что собираетесь предпринять? С какого конца подступаться?

— Мне кажется, Николай Семенович, надо архивы поднять, уголовный розыск к этому делу подключить, вообще здесь поискать, нет ли следов нарушителя. Любит майор Коллинз с эмигрантами дело иметь, убеждались мы в этом не раз.

— Ну что ж... — Гордеев, сложив пальцы щепотью, взялся за свою аккуратную, клинышком бородку, подергал, будто проверяя, хорошо ли она держится. — Значит, предлагаете начать с обычного розыска?

— Так точно. Фотокарточку его мы сделаем. Запустим пока ее в работу, тем временем, может, что-нибудь...

— «Может» не годится, — нахмурясь, прервал Волкова Николай Семенович. — То, что предполагал, — логично, обоснованно, скорей всего верно, а что предлагаешь — пассивно и потому плохо. Мехтиев вот об «Азнефти» что-то хотел сказать. Что там сможем сделать?

— «Азнефть» трогать пока рано, — включился в разговор до сих пор сосредоточенно молчавший Юсуф. — Проверить, кто такой на самом деле Наджафов, как предлагает Анатолий Максимович, а потом уже в трест можно идти. Но я, честно скажу, о другом сейчас думаю.

— Ишь ты, «о другом»... — Гордеев склонил набок большую, чуть лысеющую голову. — Ну, давай свое «другое», вноси предложения.

— Предложений у меня нет, — ответил Юсуф. — Просто мысль одна мелькнула. Тот неизвестный, к которому нарушитель шел, должен знать, что к нему гостя направили. Мы считаем, у «нардиста» своя связь с заграницей есть. Теперь что выходит? «Нардист» связника ждет, тот не приходит; «нардист» обязательно беспокоиться начнет. Вот если ему на этом беспокойстве подножку поставить. Только как?.. Это я еще не придумал, — огорченно закончил Мехтиев.

— Николай Семенович, в этом что-то есть, — заметил Волков.

— Есть, — подтвердил Гордеев. Сняв трубку, он позвонил дежурному: — Распорядитесь, пожалуйста, чаю. И покрепче. — Он откинулся на спинку кресла, с минуту сидел молча, прикрыв ладонью утомленные глаза. — Хорошая эта мысль, Юсуф. Надо только ее на местность наложить.

В дверь постучали. На пороге показалась официантка с овальным медным подносом. Гордеев подождал, пока она расставляла на маленьком столе расписной чайник, вазочку с мелко наколотым сахаром и пузатенькие, очень похожие на медицинские банки стаканчики — армуды. Гордеев, привыкший к ним за время работы в Азербайджане, не признавал чаепития из обычных стаканов. А когда официантка вышла, Гордеев предложил садиться к столу.

— Юсуф, ты здесь младший — наливай. И давайте немного побредим.

«Побредим» — было одним из любимых присловий Николая Семеновича. Произносилось оно только тогда, когда в хаотическом нагромождении фактов, имевших отношение к только что начатому делу, вдруг намечалась какая-то схема, тропка, способная вывести к искомой цели.

— Скажу вам прямо: сегодняшний разговор был построен на одних предположениях. И все-таки я этим разговором доволен. Пока вы ничего не упустили и, надо сказать, к толковому выводу подошли... — Гордеев сделал паузу. — А теперь наметим план действий. На месяц-другой посадим своего человека в адресный стол. Лучше девушку, Марину Шубину или Свету Горчакову. Пусть выдает справки. Логика здесь простая. У нарушителя на первое время была только одна возможность легализоваться. По тем документам, что он нес с собой. И майор его в покое не оставит. У Коллинза было уже два прокола, когда деньги у него брали, границу переходили, а потом дела с ним иметь не желали. А в Интеллидженс сервис, между прочим, денежки на ветер бросать не любят, есть у них и отчетность и прочее. В общем, по всем статьям должны они Наджафова начать разыскивать. Раз «Азнефть» — значит, в Баку. И скорее всего самым простым и законным путем — через адресный стол. А выяснение личности нарушителя по всем другим линиям ведите своим чередом. Чует мое сердце, — Гордеев погладил грудной карман своего кителя, будто и вправду сердце было советником его в этом деле, — чует, что ваш неизвестный имеет отношение ко всему, что сейчас затевается. Но это так, догадки. А вы действуйте.

— Николай Семенович! А если англичане все-таки не станут выяснять, что случилось с Наджафовым? — спросил Юсуф, взволнованный тем, что именно его мысль легла в основу предложенного начальником плана.

— Мы тогда, — Гордеев прищурился, заразительно улыбнулся, — постараемся их на это подтолкнуть. Как? А способ поищем, какой-нибудь да найдется.

Раздался телефонный звонок.

— Слушаю... Да, несите... Та-ак... — протянул Гордеев и тяжело, всей ладонью надавил на рычаг.

Почти тотчас же в кабинет без стука вошел дежурный по связи, подал телеграмму.

— Подождите здесь! — приказал Гордеев и, ссутулясь, присел на край стола, разворачивая сложенный вчетверо листок бумаги. Он читал его долго, хотя донесение состояло всего из нескольких строк. Потом вздохнул, вынул из ящика большой служебный блокнот, протянул дежурному.

— Пишите: «Нуха. Мамедову. Организуйте наблюдение, патрулирование дорог, ведущих в равнину, оповестите сельских активистов, отряды самообороны». Еще запишите: «Кировабад. Опришко. Немедленно усильте охрану строительства рудника и других важных объектов города. Вам в помощь направляются сотрудники управления. Особое внимание уделите контролю железной дороги». Отправьте немедленно. Можете идти.

Когда дверь за дежурным закрылась, Гордеев, поднеся руку к глазам, щурясь, всмотрелся в циферблат часов, потом тряхнул головой, отгоняя сон. Волков и Мехтиев встали.

— Сидите, сидите, — Николай Семенович опустился в кресло, устроился поудобнее и потянулся к чайнику. — А, остыл уже... Ну, ладно. Пожалуй, отпущу-ка я вас теперь отдыхать, а то уж и рассвет скоро. Завтра до двенадцати свободны. А уж потом придется приналечь. — Допив холодный, ставший совсем черным напиток, он осторожно поставил пузатый стаканчик и сказал: — Сегодня уже из третьего района сообщают о перемещениях банд. Боюсь, что все может начаться раньше, чем мы ожидали. Придется нам... — Он помолчал, пожевал губами что-то невидимое. И решительно закончил: — Да и вам очень стоит поторопиться. Жду с докладом дня через три.

Однако ни через три, ни через шесть дней докладывать было нечего. После первых, казалось бы, удачных шагов выяснение практически зашло в тупик. Обнаружившиеся нити обрывались одна за другой.

Паспорт на имя Наджафова Ашрафа, 1892 года рождения, как и следовало ожидать, оказался поддельным. Однако довольно скоро по картотекам угрозыска удалось установить настоящее имя нарушителя, уточнить детали его прошлого.

Джебраилов Муса — так в действительности звали погибшего. А проживал он, во всяком случае до революции, в поместье многим памятного в те годы Джебраил-бека.

Бек, крупный и просвещенный землевладелец, наведывался в свои угодья не часто. Он принадлежал к тем кругам азербайджанской знати, в чьих поместьях вполне современные методы ведения хозяйства — система севооборотов, химические удобрения, породистый скот — противоестественно и страшно сочетались с жесточайшим, чисто феодальным угнетением крестьян. Для этого существовали управляющие и телохранители. Муса Джебраилов входил в их число.

Он был головорезом, готовым по первому слову хозяина, выполняя его волю, пойти на любое преступление. И не из преданности, а больше потому, что безнаказанность в этих случаях была гарантирована.

Джебраил-бек последний раз посетил родные места в 1915 году. Тогда он жил в Лондоне и приехал, чтобы оформить продажу нефтяных участков, которые сбыл незадолго до этого концерну Детердинга. Бек так и остался за границей, переезжая из одной европейской столицы в другую. Его приближенных крестьяне ненавидели лютой ненавистью, и после революции им пришлось несладко.

Ни при англичанах, ни при турках, ни при мусаватистах Муса Джебраилов так и не мог найти своего места в жизни.

Сначала он перебрался в Шушу и, похоже, был связан с контрабандистами, пытался заняться торговлей, потом вообще исчез на несколько лет и вновь обнаружился уже не на юге, а на западе республики, почти на границе с Грузией, в знаменитой своими виноградниками Акстафе.

В начале 1926 года кто-то из родственников устроил его заведовать магазином, но проработал он недолго. Совершил растрату, пытался бежать, был пойман, осужден, оказался в тюрьме в Закаталах. Однако сумел уйти из-под стражи и скрыться, по всей видимости, за пределы республики. Кто помогал ему в побеге, было неизвестно, и это наводило на размышления.

Еще одно обстоятельство очень насторожило Волкова. В день побега Джебраилова в поселке, неподалеку от границы, было совершено дерзкое, оставшееся нераскрытым убийство. Неизвестный преступник вырезал семью торговца, когда хозяин отлучился из дому всего на два часа, и, забрав ценности, сумел скрыться.

Торговец был родом из Закатал, где сидел Джебраилов, так что какую-то информацию о нем преступник легко мог получить в тюрьме.

Но все это, впрочем, оставалось пока в области чистых предположений, а главное — никак не приближало к разгадке того, зачем Джебраилов вернулся в Азербайджан.

Света Горчакова уже вторую неделю исполняла обязанности сотрудницы Бакинского городского адресного стола, оперативные работники, выделенные в помощь Волкову, за это время уже не раз по ее сигналу отправлялись вслед за людьми, разыскивавшими Наджафовых Ашрафов соответствующего возраста. И каждый раз возвращались ни с чем. Те, кто приходил за справками, искали (и находили) реально существовавших Наджафовых.

К началу четвертой недели Гордеев снова вызвал к себе Волкова и Мехтиева. Был он явно измотан, сух, пожалуй, даже резковат.

— Плохо работаете, Анатолий Максимович. На месте топчетесь. Уперлись в одну схему и за ее пределами не ищете. Не может, понимаете, не может быть, чтобы еще каких-то следов Джебраилов нам не оставил. Все его старые связи проверены?

— Так точно. — На лбу Волкова проступили капельки мелкого пота. — Из Закатал, Агдама подробные материалы получены. И в бывшем поместье — там теперь совхоз — тоже товарищи побывали. Единственный, кто пока молчит, уполномоченный в Акстафе. Запрашивал дважды, он в командировке сейчас.

— Сами почему туда не выехали?

— Так ведь здесь, в адресном, один за другим появляются люди, интересующиеся Наджафовым. Вот-вот наш должен обнаружиться, я так полагаю.

— Раз они до сих пор Джебраилова искать не стали, значит, сами и не начнут. Думайте, как подбросить им эту идею. Могу вам сказать, что нелегальная рация работает чаще, чем раньше. Не исключено, что это переговоры о связнике. Большим утешить не могу. Выезжайте в Акстафу немедленно. А вам, Мехтиев, придется на денек съездить к Орлову. Явился к нему с повинной старый контрабандист из местных и, похоже, говорит кое-что интересное. Его завербовал Мурсал-Киши Сеидов. Нельзя ли через этого контрабандиста подтолкнуть англичан на розыск Наджафова. Обсудите с Орловым. Прошу выполнять. — И Гордеев, видно, чем-то озабоченный, склонился над лежавшими на столе бумагами.

Волков молча повернулся, направился к выходу. Но Юсуф, который относился к Гордееву не просто как к начальнику, а как к другу и учителю, не выдержал. Он шагнул вперед и робко, совсем по-домашнему, мягко спросил:

— Николай Семенович. Может, что сделать надо?

Гордеев поднял голову, недоуменно посмотрел на него, видимо, не поняв, потом невесело, через силу улыбнулся.

— Ничего ты не сделаешь, сынок. Плохо у нас. Банда Гейдар-аги вышла из леса. Был налет. Есть жертвы.

 

IV

Из управления Юсуф вышел один, Волков остался готовить какой-то документ. Выехать на границу к Орлову надо было в этот же день. Поезд отходил вечером. Сборы предстояли несложные. Забежать домой, предупредить мать, взять чемоданчик со сменой белья и все. Юсуф решил зайти в адресный стол. Его не столько беспокоило возможное появление новых лиц, разыскивающих Наджафова Ашрафа — он знал, справятся и без него, — как хотелось повидать Свету Горчакову. Думал ли он, что эта девушка, которую впервые увидел год назад, так прочно войдет в его жизнь. Ему надолго запомнился день, когда он встретился с ней. Эта встреча была не совсем обычной. Юсуф дежурил по управлению.

Было семь вечера. Кабинеты и коридоры обезлюдели, все разошлись на обеденный перерыв. Юсуф одиноко бродил по коридору, не уходя далеко от комнаты дежурного. Он не любил время, когда вокруг не было людей. Задребезжавший телефонный звонок вернул его в кабинет. Из бюро пропусков сообщали: «Пришла девушка Света Горчакова, работница швейной фабрики, говорит, что имеет важное и неотложное сообщение». Юсуф терялся в догадках, в чем могло заключаться дело, о котором хочет сообщить эта девушка. Он с удивлением смотрел на щупленькую миловидную блондинку, которую скорее можно было принять за ученицу средней школы, чем за взрослую работницу.

— Садитесь, — указал он ей на стул и кивнул сотруднику бюро пропусков в знак того, что тот может уходить. — Что вы хотите сообщить нам?

— В городе находится сейчас бывший белый полковник, прибывший из-за границы. Его фамилия — Корнеев.

— Откуда вам это известно? — опросил Юсуф, всматриваясь в голубые глаза девушки. Чувствовалось, что она очень волнуется.

— Я его видела час назад на Торговой улице.

— Ничего не понимаю. Он ваш знакомый?

— Я его запомнила на всю жизнь.

— Вот что... Света, — посмотрел он ее имя в пропуске, — расскажите все по порядку. Начинайте с того, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Корнеевым?

— Мне надо начать с детства.

Глаза девушки вдруг наполнились слезами, и, сдерживая рыдания, она начала рассказывать. Рассказ Светы надолго врезался в память Юсуфа. Хотя был он сбивчив, нескладен, Юсуф словно вместе со Светой пережил все.

Света росла с отцом, мать умерла родами. В последний год первой мировой войны донского казака Матвея Горчакова — отца Светы, имевшего отсрочку по семейным обстоятельствам, призвали в армию. Света осталась в станице на попечении родственников. В 1918 году от казаков, вернувшихся с фронта, она узнала о гибели отца. Почти в каждой семье оплакивали смерть близких, и горе маленькой девочки прошло незамеченным. Свете исполнилось тогда десять лет. Она по-прежнему жила месяц-два то у одних родственников, то у других. Хата ее родителей пришла в полнейшее запустение, девочка почти не бывала там. И вот недалеко от их станицы развернулись бои с красными частями. Многие из станичников выступили в поддержку отрядов красных конников. Но их было слишком мало. Однажды ночью белогвардейский отряд ворвался в станицу. Запылали хаты. Девочка металась между домами, превратившимися в факелы, лизавшие своими оранжевыми языками черное небо. Но никому не было дела до девочки, каждый был занят своим несчастьем, пытаясь спасти из огня хоть что-нибудь из нажитого скарба. Обессилев, она забылась у завалинки чудом уцелевшего дома. Наутро через станицу потянулись телеги. На передней трепыхалось полотнище старой застиранной простыни с нашитым на ней крестом из красной тряпки. Это перебирался к югу полевой госпиталь белых. Сердобольная сестра Ксения, или как ее все звали — тетя Ксюша, заметила девочку и пристроила на повозку с медикаментами. Так именовали телегу с двумя бутылями йода, упакованными в ящики со стружкой, да со свертком плохо выстиранных, уже не раз использованных бинтов.

Расторопная и сметливая девочка пришлась по душе Ксении. Гражданская война разбросала белую часть, при которой находился госпиталь. Тетя Ксюша со Светой добрались до Баку, на родину Ксении. И потекла спокойная жизнь.

Ксения привязалась к послушной девочке и оставила ее при госпитале, хотя душевной близости у них не получалось. Света не могла забыть, что тетя Ксения была с теми, кто сжег родную станицу и о ком медсестра так часто и тепло вспоминала. Света слушала всегда молча, затаив свое отношение к этим ненавистным ей людям. Она не говорила о той ночи, хотя воспоминания о страшном пожарище никогда не покидали ее. Ксения ничего не подозревала. Она считала, что Света была тогда слишком мала. Света окончила среднюю школу. Неожиданно в Баку появился Мартынов, возлюбленный тети Ксюши, когда-то выхоженный ею от ран белогвардейский подпоручик. Мартынов стал частым гостем тети Ксюши. Света сразу узнала его. Не было сомнений, это тот офицер, который неотлучно находился при бородатом великане. Бородатый свирепо понукал солдат, поджигавших хаты, и наотмашь рубил шашкой метавшихся в ночном пожаре женщин и стариков. Мартынов отсидел в тюрьме за свои злодеяния и приехал в Баку, а полковник Корнеев, тот бородатый великан, успел бежать за границу. Скоро Мартынов перешел к тете Ксюше. Света не захотела жить с ним под одной крышей и, придумав предлог, ушла. Тетя Ксюша особенно не возражала. Уже взрослая девушка, конечно, стесняла новобрачных. Света поступила на швейную фабрику и поселилась в общежитии.

— На днях иду с работы по Торговой улице, смотрю — на противоположной стороне стоят и разговаривают Мартынов и Корнеев, — рассказывала Света. — У меня ноги отнялись, хочу двинуться и не могу, еле справилась с собой. Сразу его узнала, хоть прошло столько лет и он сбрил бороду. Ну, думаю, вернулся ты из-за границы не с добрыми делами. Мартынов рассказывал, что Корнеев играл важную роль в белогвардейской организации за границей.

По дороге к адресному столу вспомнил Юсуф и о том, как он вместе с Волковым брал Корнеева и как тот успел всадить в него пулю. В больнице Юсуфа оперировали, потребовалась кровь, и первой, кто дал ему свою кровь, была Света. «Мы теперь родные по крови», — шутила она потом. Вспомнил сомнения Светы, когда ей предложили пойти на работу в органы, и как он убеждал ее согласиться.

В адресном столе ничего интересного не произошло. Света скучала у окошка. Она была рада приходу Юсуфа, но ее радость моментально улетучилась, когда узнала, что он уезжает вечером.

Юсуф сел рядом, решив подождать окончания ее работы. «Сегодня обязательно надо поговорить серьезно, а то Света все переводит в шутку», — думал он.

В это время вышел из кабинета начальник адресного стола.

— Товарищ Мехтиев, вас просят к телефону.

Вернувшись, Юсуф с печальной улыбкой сказал Свете:

— Звонил Волков, чтобы я сейчас же шел в управление. Гордеев хочет, что-то поручить дополнительно в связи с моей поездкой.

 

V

Агри — так называлось селение, расположенное в одном из боковых ущелий у верховий бурного, стремительного Агричая. Но жителей деревни в здешней округе именовали обычно не агрийцами, что вполне соответствовало бы местным традициям, а фундукчи. Главным источником их доходов был сбор дикого ореха — фундука.

Густые заросли орешника начинались сразу же за огородами и, выстилая крутые склоны ущелья, уходили далеко вверх. Под их покровом скрывались осыпи, расщелины и валуны, они сглаживали рельеф, придавая ему мирную плавность, и лишь кое-где одинокими рифами выдавались над орешником источенные ветрами вершины скал.

Обычно в эту пору года лес не бывал безлюдным. На бесчисленных зигзагах тропок можно было встретить стайку мальчишек, спешивших добрать последний урожай фундука; мужчину, погонявшего ишака, по самые уши завьюченного тугими связками с сеном альпийских лугов; старика, волочившего свежесрубленный куст, на который, как на санки, были уложены вязанки колючего хвороста.

Но в этот день все взрослое мужское население деревни собралось на маленькой площади у наполнявшегося из родника бассейна, под раскидистыми ветвями могучих, старых, как сами горы, чинар. Собралось не по своей воле. Весь день в селении хозяйничала банда Гейдар-аги.

Банда захватила Агри под утро, когда даже самые работящие из хозяев еще не выходили к скотине, а петух дедушки Рза, заменявший в селении муэдзина, еще не возвещал о приближении времени первой молитвы. Банда захватила село умело, по чьей-то хитрой подсказке, без лишнего шума и почти без потерь.

Спешившиеся всадники, оставив на дороге конную заставу, крадучись пробрались по опушке, потом разом, как загонщики, вышли из леса и окружили дворы сельских активистов. Протяжный посвист главаря — сигнал к атаке. Четверо из пятерых бойцов самообороны, даже не успев взяться за оружие, были схвачены.

Удалось вырваться лишь Фархаду, комсомольцу, молодому силачу и отчаянному наезднику. Воротившись домой поздно вечером и не желая тревожить родителей, он заночевал в сарайчике, служившим и конюшней и сеновалом. Наган был при нем, и, когда приклады бандитских винтовок забухали в двери его дома, Фархад не растерялся.

Мгновенно взнуздав своего Карабаха, он вскочил на него тут же в сарайчике, толчком распахнул настежь хлипкие воротца и с места бросил скакуна в галоп. Бандита, кинувшегося ему наперерез, Фархад сбил конем, второго, уже вскидывавшего винтовку, опрокинул выстрелом в упор и, пригнувшись, перемахнул через низенький глинобитный дувал. Бросив неоседланного Карабаха, беглец скрылся в густой чаще на той стороне ущелья. Преследовать его было почти бесполезно, да и небезопасно.

Разъяренные неудачей бандиты хотели было сорвать злость на семье Фархада, но Гейдар-ага запретил. Жены у Фархада по молодости лет еще не было, а обидеть стариков значило восстановить против себя всю деревню. Этого главарь банды пока не хотел.

Схваченных активистов заперли в надежном каменном амбаре местного кулака Сеид-Аббаса, сам Гейдар-ага вместе с несколькими приближенными тоже расположился у него в доме, очень долго мылся, потом ел плов, пил чай, отдыхал. Фархаду нужно было немало времени, чтобы по чащобам закатальских лесов добраться до ближайшего селения, и бандиты не торопились.

Лишь к вечеру, когда тусклое серебро вечных льдов на вершинах гор, будто подсвеченное изнутри, начало наливаться тревожным багрянцем заката, Гейдар-ага велел собрать на площади сельчан.

Ждали его долго, в полном молчании. Наконец, тяжелые, окованные железом ворота распахнулись, и со двора Сеид-Аббаса вырвалась группа всадников. Горяча коней, вздымая клубы пыли, они проскакали по площади и рассыпались по сторонам, на ходу сдергивая с плеч карабины. Следом показался и сам Гейдар-ага.

Горбоносый, пышнобородый, с изрытым оспой лицом, он обратил бы на себя внимание в любой толпе. Низко надвинутая на лоб серая каракулевая папаха сливалась с полуседыми бровями, взгляд был тяжелым, настороженным, движения степенны, но полны сдерживаемой силы.

К бассейну он подъехал не торопясь, приложив руку к сердцу, поклонился старикам, но не сошел с коня.

— Братья мусульмане, — Гейдар-ага был явно простужен, и оттого голос его звучал хрипло и глухо. — Все вы знаете, что я и мои люди подняли знамя священной войны в защиту веры и наших старых, добрых обычаев. Скоро, очень скоро под этим зеленым знаменем встанут тысячи богатырей. Уже поднимаются мусульмане в других уездах, уже пылают дома отступников, которые на земле наших дедов и отцов хотят завести порядки нечестивцев, затоптать законы шариата. Но пока мне нужна помощь людьми и продовольствием. Я знаю, вы простые честные крестьяне, привычные к топору и мотыге. Стрелять вы умеете в воздух, да и то только на свадьбах, а пара крепких буйволов вам дороже боевого коня. Но, может быть, среди вас найдется настоящий мужчина, который захочет стать в ряды братьев по вере? Кто не боится выступить в защиту ислама с оружием в руках, пусть выйдет вперед. Мы дадим ему коня, шашку и винтовку, мы выведем его на дорогу освобождения.

Гейдар-ага смолк и, подбоченясь, чуть тронул коня каблуками. Сдерживаемый сильной рукой, жеребец заплясал на месте, далеко отбрасывая сухие точеные ноги, брызгая из-под копыт мелкой щебенкой. Толпа настороженно молчала. Потом из ее рядов решительно выдвинулся парень лет двадцати в добротном суконном архалуке. Это был племянник Сеид-Аббаса.

Низко поклонившись Гейдар-аге, он стал рядом с ним и вызывающе обвел толпу взглядом. Словно отвечая на этот вызов, вперед вышел еще один человек. Одет он был бедно, почти нищенски.

— А, Керим-бездельник, — негромко, но явственно донеслось из толпы. — Вором он был, вором и остался, такому прямая дорога в лес.

Гейдар-ага качнулся в седле, рука его легла на кобуру маузера, но благоразумие, видимо, победило. С недоброй усмешкой он обвел крестьян пристальным, сверлящим взглядом, прищурился.

— Вы сказали, я слышал, — негромко, угрожающе произнес он. — Керим мой старый друг и честный мусульманин. Кто-то из вас обидел его, Я не буду спрашивать кто — не годится правоверному выдавать своего соседа. Но, — Гейдар-ага повысил голос, — по закону гор обида должна быть оплачена выкупом или кровью. Мне не хочется проливать мусульманскую кровь. Каждый очаг заплатит за обиду хлебом, мясом, рисом. Вы будете привозить это сами. Раз в неделю. В урочище Трех Дубов. Вы слышали, я сказал.

В толпе раздался приглушенный ропот.

— Кто будет уклоняться, тот враг ислама! — выкрикнул Гейдар-ага. — А что случается с врагами, вы увидите сейчас здесь.

Хлопнув в ладоши, он отдал какое-то приказание одному из охранявших его всадников и медленно отъехал в сторону. Бандит пронесся по улице, круто осадил коня у ворот Сеид-Аббаса, спешился...

Через несколько минут на улицу вывели тех, кто сидел в амбаре. Следом появилась обычная арба на высоких деревянных колесах, запряженная парой сытых, круторогих буйволов. Крестьяне, собравшиеся на площади, с тревогой и недоумением следили за приближавшейся процессией.

Связанных активистов тащили почти волоком, продев под стянутые на груди ременные путы арканы, концы которых были привязаны к седлам коней, ехавшие сзади бандиты подгоняли их нагайками, ударами прикладов.

Их подвели к чинарам, втащили на арбу.

— Керим! — еще более хрипло, чем прежде, сказал-выдохнул Гейдар-ага.

Зверски осклабясь, Керим кивнул и перебросил через крепкую ветвь чинары веревку с петлей на конце. Толпа глухо ахнула. Один из аксакалов выступил вперед и, пытаясь придать своему голосу твердость, произнес:

— Недоброе дело убивать людей, которые ничем тебя не обидели. Побойся аллаха, Гейдар-ага, у каждого из них есть дети.

Свистнула плеть. Аксакал отступил, пошатываясь, прикрыв рукой обожженное ударом лицо.

— Отец! — В гуще толпы водоворотом вскипела короткая схватка, и, отшвыривая пытавшихся удержать его крестьян, оттуда вырвался какой-то юноша, почти мальчик. В несколько скачков он оказался у стремени Гейдар-аги, рванул из-за пазухи тускло блеснувшую сталь...

Бледные в предзакатном свете вспышки выстрелов отшвырнули его на каменистую землю. Он упал навзничь, перевернулся, еще не понимая, что произошло, приподнялся на локтях, пытаясь дотянуться до выпавшего ножа, и снова рухнул. На выцветшем холсте залатанной рубахи проступили два бурых пятна.

Гейдар-ага сунул маузер в кобуру, круто повернул коня, жестом показал Кериму, что пора кончать, и медленно поехал с площади. Главарь был явно недоволен собой. Рассчитывать на поддержку в этой деревне уже не приходилось.

Час спустя длинная вереница всадников проследовала через деревенскую площадь. К седлам были приторочены бараньи туши, мешки с рисом, мукой, овощами. Отдохнувшие кони даже с грузом шли в гору легко, без понуканий. Лишь приближаясь к старой чинаре, они начинали тревожиться, шарахались, испуганно храпели. Почти каждый из бандитов вел в поводу запасную лошадь. Все они тоже были навьючены припасами, награбленными в деревне. А к седлу пегой, доверенной Кериму, был приторочен обернутый в бурку длинный сверток. Это были винтовки активистов. Гейдар-ага уходил в горы.

Уходил зверь, свирепый, хитрый и осторожный, каким бывает барс, упущенный неопытным охотником и уже никогда не забывающий о своей встрече с человеком, умеющий обойти даже самые надежные ловушки.

А в это время на окраине маленького пограничного городка, лежащего далеко к югу от Агричайского ущелья, городка, уже знакомого читателям по поездке Волкова и Мехтиева, происходили события, имевшие самое непосредственное отношение к судьбе закатальского «барса».

 

...К городку шел сухопарый, высокий, чуть сутуловатый старик. В аккуратно подстриженных усах, в густой шевелюре ни сединки; обветренная, загорелая кожа туго обтянула острые скулы, и только у глаз собирались веером мелкие морщинки.

Войдя в город, он наискось пересек улицу и присел на корточки у арыка в тени чахлой акации. С минуту посидел неподвижно, будто что-то разглядывая на подернутой мелкой рябью поверхности мутного желтого потока, потом бережно опустил на землю тяжелый хурджин и стал приводить себя в порядок.

Распустив ремешки, старик снял сыромятные чарыхи, вытряхнул песок, затем так же неспешно стянул толстые, ковровой вязки шерстяные носки, выбил из них дорожную пыль и снова обулся. Потом умылся, зачерпывая воду корявой ладонью, посидел, ожидая, пока обсохнет лицо, поймал несколько вялых лепестков, принесенных говорливым ручейком. «Али-Аббас опять не успел вовремя снять свои розы», — печально произнес он. Просидев у воды еще несколько минут, он решительно поднялся и, взвалив на плечо хурджин, зашагал к центру.

Остановился он у глухого глинобитного забора, прорезанного узкой калиткой, и, едва взялся за висевший на ней молоток, как за оградой раздался злобный лай пастушьей овчарки.

— Молчи, Шайтан! — прикрикнул гость, и лай тотчас же сменился радостным повизгиванием. Дом явно не принадлежал старику. И все-таки его здесь знали. Заскрипел засов, навстречу вышла молодая женщина.

— Это вы, отец? Заходите, пожалуйста.

Она хотела было снять с плеча свекра хурджин, но тот отмахнулся.

— Дома Касум?

— Недавно пришел, в больнице был. Да вы проходите, проходите...

А с веранды уже спешил мужчина лет тридцати, высокий, сухопарый, подвижный. Правая рука его, схваченная свежими бинтами, покоилась на перевязи, неумело завязанной под воротником полувоенной гимнастерки.

— Салам, ата! Хороший день сегодня у меня: ты пришел.

Не отвечая на приветствие, старик указал на перевязанную руку сына.

— Это откуда? Случилось что?

— Совсем ничего, ата-джан, — Касум смущенно улыбнулся. — Так, пустяк, немножко царапнуло.

— Стреляли в тебя? — старик не пытался скрыть своего волнения. — У тебя кровник есть?

— Что ты говоришь, отец, — Касум нахмурился. — Я комсомолец, какие кровники могут быть! Бандиты стреляли.

— Почему бандиты? Ты что, милиция, огепеу? Ты ветеринар, твое дело барашков лечить. — Отец никак не мог успокоиться.

— Правильно, ата. Только я еще и боевик районного отдела АзГПУ. Вот погляди.

Почтительно поддерживая старика под локоть, Касум привел его в комнату. На почетном месте, между нишами, заменявшими в доме шкафы, висели на гвозде короткая кавалерийская винтовка и кожаный патронташ.

— Видишь, оружие доверили.

Отец покачал головой.

— Да поможет тебе аллах в этом опасном деле, сынок.

— Э-э, отец, кто из Расуловых боялся опасных дел? Ты ведь тоже... Ох, ата, ата. Сколько раз мы с тобой говорили. Моя опасность государству на пользу, твоя — ему во вред.

— Ну, ладно, ладно, — старый Расулов только сейчас вспомнил о своем грузе. — Позови Гюльнару, пусть возьмет хурджин. Мать там прислала варенье-маренье, еще кое-что. А мне с тобой поговорить надо.

Молчаливая Гюльнара приняла хурджин, бесшумно ступая, накрыла в задней, самой прохладной комнате стол. Но ни кюкю — яичница со свежей зеленью, ни долма — голубцы из виноградных листьев, ни даже густой, цвета старого червонного золота мед горных пчел ни привлекли внимания старого Расулова.

Поджав под себя ноги, он сидел за низким круглым столиком, крошил на скатерть свежий, домашней выпечки чурек и, равномерно покачиваясь, рассказывал сыну о том, что произошло с ним на днях по ту сторону границы.

— Ты знаешь, товары свои я сбывал муаджиру Кули-заде. Много лет знаю этого человека, всегда думал — хороший, чуткий человек. Оказался — змея двухголовая. Когда я бывал у него в доме, он всегда хорошо принимал, о семье расспрашивал, совсем как родственник. Я ему о тебе говорил, о Гюльнаре тоже, как живете, где работаете, про ее паспортный стол. Почему не рассказать? Прошлую пятницу пошел опять на ту сторону. Оставались у меня кольца золотые, хотел продать, корова старая совсем. Думаю — схожу последний раз, потом брошу это дело, раз ты так просишь. Все хорошо было, только в лавке Кули-заде еще один человек меня ждал. Почтенный с виду, посмотришь — тоже купец, только с носом у него нехорошо, лошадь, видно, ударила, сломала. Мурсал-Киши Сеидов его зовут, я это потом узнал. Поговорили мы с ним, как полагается, а потом стал он меня спрашивать, как думаешь: про кого?

— Откуда мне знать, ата, — в голосе Касума звучала плохо скрытая тревога.

— Не удивляйся, о Гюльнаре. Достань, говорит, через сноху три чистых бланка советских паспортов и принеси нам.

— Ну, а ты что сказал?

— Я сказал: как я могу это сделать? Сноху за пропажу паспортов арестуют. Я этим не занимаюсь, говорю, мое дело — товар принес, унес, заработал немножко.

— Вот видишь! — Касум, не выдержав, вскочил на ноги, заходил по комнате, бережно поддерживая растревоженную руку. — Вот тебе и «товар». Мурсал-Киши этот наверняка с бандитами связан, а может, с кем-нибудь и похуже. Ай, в какое ты дело попал, отец! Ну, а что потом?

— Потом они мне грозить, понимаешь, стали. Мурсал-Киши сказал: Кули-заде сейчас меня полиции отдаст, скажет — я контрабандист, и сгнию я в тюрьме на чужой земле. «Мурсал-Киши верно говорит, соглашайся, Гасан, — поддакивал этот внук шакала Кули-заде. — Мы научим тебя, как сделать с паспортами, чтобы Гюльнара в стороне осталась». Я подумал-подумал, решил, все равно так они меня не выпустят. «Ладно, — говорю, — пиши бумагу».

— Какую еще бумагу? — встревожился Касум.

— А, понимаешь, они так сказали, в бумаге написано, за что я деньги у них получил, если обману, они ее сюда в гепеу перешлют.

— И ты подписал?

— Зачем подписал, сказал: «Неграмотный я, палец приложу, ладно».

— Ну, подписать или палец — это разница небольшая, — пробормотал Касум.

— И я так думаю, сынок, — согласился Расулов-старший. — Потому и пришел к тебе прощаться.

— Прощаться?

— Я, конечно, плохой человек, через границу ходить никакая власть не разрешала, только бандитам помогать, которые в моего сына стреляют, амбары крестьянские жгут, я не буду. Иранцы говорят: «Нож не режет свою рукоятку». Решил так: пойду к начальнику, пусть меня сам в тюрьму сажает. Посижу, выйду, контрабанду брошу, хозяйством заниматься стану. Я на этой земле родился.

 

VI

Часов около пяти невысокий блондин лет пятидесяти, в светлом полотняном костюме, соломенной шляпе и больших круглых очках, делавших его похожим на старую сову, приехал на фаэтоне на улицу Камо, отпустил извозчика и, внимательно осмотревшись, свернул в боковой переулок с неудобопроизносимым названием — Третий Нижнеприютский. Также называлась раньше и улица, на которую он выходил, но ее переименовали, а про переулок забыли.

Дойдя до своей калитки, человек-сова достал ключ, потоптался, старательно «не попадая» в прорезь замка, тем временем зорко оглядел пустынный переулок и исчез за высоким, выложенным из камня забором.

Маленький дворик утопал в зелени. Могучий великан-карагач, словно папахой, накрывал его своей раскидистой кроной, вдоль забора топорщились благородные лавры, на веранду, где хлопотала у керосинки сгорбленная морщинистая старуха, протягивал узловатые ветви старый орех.

Увидев жильца, старушка укоризненно покачала головой.

— Опять вы дома не ночевали, Аркадий Иванович. Все по друзьям, а годы-то немолодые.

— Задержался, тетя Даша! Выходной сегодня! — громко, отчетливо произнес жилец — старушка была глуховата. И, помолчав, добавил: — Заигрался в нарды, а поздно идти не хотелось.

Войдя в комнату, жилец тети Даши с отвращением содрал с себя влажную тенниску и плюхнулся на диван, блаженно щурясь от прикосновения к его прохладной кожаной обивке. Ощущение было почти такое же, как будто он опустился в ванну, без которой он по-настоящему страдал.

Впрочем, если уж быть совершенно точным, больше всего в последнее время человеку в очках не хватало душевного спокойствия, уверенности в том, что и этот год для него окончится вполне благополучно. То ли начали сдавать нервы, то ли работать действительно стало намного трудней, но только уже давно человек, числившийся в сверхсекретных картотеках Интеллидженс сервис под номером 015, пребывал в постоянном мрачном напряжении.

Его раздражало все. И эта комната, размалеванная по потолку дурацкими толстобокими гуриями, которые с грацией бегемотов кутались в прозрачные накидки, и весь этот город. А главное — люди! Несговорчивые, бесконечно упрямые, они были очень трудным материалом со своей фанатичной верой, что строят лучшую жизнь и что все происходящее вокруг — свидетельство больших и важных для них перемен...

Собственно говоря, эти перемены замечал и он сам. Опытный разведчик и по долгу службы неплохой экономист, 015 в своих сводках отдавал должное быстрому строительству новых промыслов, первым успехам крестьянских кооперативов, возникновению институтов, заводов, рудников.

Но почему судьба какого-нибудь Дашкесанского рудника волнует и выпускника мединститута, и просоленного морскими ветрами боцмана с танкера-водовоза на линии Баку — Красноводск, этого жилец тети Даши понять не мог, несмотря на свой опыт и умение разбираться в людской психологии.

«Русский этап» его карьеры начинался в Петрограде, еще в дореволюционное время. Сын английского офицера и русской дворянки, воспитанной в Англии и вышедшей там замуж, 015 еще в юношеском возрасте обратил на себя внимание Интеллидженс сервис. Отличное знание русского языка и влиятельные родственники в России по линии матери сыграли решающую роль в дальнейшей судьбе юноши. Незадолго до начала первой мировой войны его мать умерла, а отец, не без участия Интеллидженс сервис, был командирован в Индию, где предстояла служба почти в походных условиях. Сына пришлось отправить к родным в Россию. Английское имя Майкл русские родственники сменили ему на Михаил, прибавили отчество и дали родовитую фамилию матери. Преображенный Майкл начал свою карьеру в царской армии. К концу войны с кайзеровской Германией он был поручиком и подвизался в генштабе, правда, на небольшой, но открывающей доступ к довольно интересным документам должности.

Гражданская война разметала сановитых родственников Майкла по всему свету, но он не последовал за ними. Он оказался в стороне от активных мероприятий английской разведки в России: от белогвардейских заговоров, восстаний. В порядке политики «дальнего прицела» его готовили для других «дел». Царский офицер в небольшом чине в силу своих прогрессивных убеждений встал на сторону Советской власти. Как бывшего генштабиста его использовали в качестве военспеца в штабе Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В 1920 году Майкл был инструктором, готовил молодых командиров для работы в оперативном управлении штаба, но сам непосредственного отношения к делам этого управления не имел. Такое положение мало устраивало шефов Майкла, и он получил указание «подобрать ключи» к секретам главного штаба красных.

Из всех своих учеников особое внимание Майкл уделял наиболее способному — Шлемову. Он не принимал участия в шумной компании своих коллег по занятиям у Майкла. Со стороны даже казалось, что он сторонился товарищей. Майкл заметил, что Шлемова что-то угнетает, и стал всячески сближаться с ним. Он наткнулся точно на ледяную глыбу. Много положил Майкл труда, прежде чем сумел зазвать его к себе в гости. Жил Майкл в небольшой двухкомнатной квартире. На валюту, которой снабжали его шефы, можно было приобрести многое, чего не купишь за обычные деньги. Радушный прием, обстановка, умело направленная беседа и хороший коньяк сделали свое дело.

— Меня беспокоит судьба родителей. Они поддались общей панике и ринулись за границу. А каждому из них за пятьдесят. Как устроились там? Живы ли? Почему я их не остановил тогда? — откровенничал захмелевший Шлемов.

— Надо попытаться разыскать их, — подал совет Майкл.

— Но как? Они не знают, где я сейчас, и мне нельзя искать их официально... Я скрыл, что мои родители за границей... Надеюсь на вашу порядочность, — спохватился Шлемов.

— Можете быть совершенно спокойны.

— Мне иногда хочется пойти к нашему комиссару и рассказать все. Он умный человек, поймет. Тем более, что отец инженер, никогда политикой не занимался и к классу эксплуататоров не принадлежал.

— Ни в коем случае. Откуда вы знаете, что делает ваш отец сейчас и какое занимает положение. Надо сначала списаться с ним.

— Но как?!

— Раз вы поверили в мою порядочность, и я поверю в вашу... У меня родственники в Англии и Франции, с которыми я поддерживаю переписку через двоюродную сестру, проживающую в Москве. Могу помочь вам найти родителей.

— Буду вам признателен, — после небольшой паузы сказал Шлемов. — Моего отца зовут Никодим Степанович Шлемов. Выехали родители в Париж. Там по улице Рамбюто, 15 проживает дальняя родственница матери Сусанна Цвеклинская, полька по национальности.

После этого разговора Шлемов стал сторониться Майкла. Отказывался от настойчивых приглашений зайти в гости и даже часто пропускал занятия. Майкл понял, что Шлемов сожалеет о сказанном. Но отступать Майклу было нельзя. Шлемов имел доступ как раз к тем документам, которые интересовали лондонских шефов Майкла. Прошел месяц, и из Лондона Майклу прислали письмо от отца Шлемова, адресованное сыну.

Когда Майкл сказал, что пришло письмо от отца, Шлемов без всяких колебаний согласился прийти за ним.

На бледном лице Шлемова выступили ярко-красные пятна, когда он читал письмо отца.

Майкл с интересом наблюдал за ним. Он знал содержание письма.

Мой сынок, мое сокровище! Меня уверили, что ты жив и здоров. Мы с мамой благодарим всевышнего ежечасно, ежеминутно за счастье, посланное нам. Напиши, сынок, сейчас же. Весть от тебя вернет твоим старикам интерес к жизни.

Буду краток. Меня просили об этом. Мы, слава богу, устроены хорошо и не нуждаемся. Не хватает рядом тебя. Теперь все наши мысли будут о свидании с тобой. Какое счастье, если ты сумеешь выбраться оттуда. Эти добрые господа, нашедшие нам тебя, обещали помочь. Обнимаем и крепко целуем твои родители.

С минуту стоял Шлемов задумавшись.

— Разумеется, я должен как-то оплатить эту услугу «добрых господ»? — спросил он.

— Ерунда, несколько цифр из наметок вашего сектора.

Не ответив, Шлемов круто повернулся и вышел из комнаты.

«Все пропало. Этот психопат передаст письмо комиссару и расскажет обо мне», — молнией пронеслось в голове Майкла. И только то, что Майкл ни на минуту не сомневался в своем предположении, спасло его. Буквально через несколько минут он перешел на нелегальное положение. Стараниями английских шефов он был включен в дополнительный список немецких военнопленных и в затасканном мундире немецкого лейтенанта выехал в Германию.

С тех пор Майкл прошел суровую школу и не оступился ни разу. Потом его заслали в Баку. В 1928 году Майкл в платье азербайджанского крестьянина нелегально перешел советско-иранскую границу и по сфабрикованным Интеллидженс сервис документам на имя Аркадия Ивановича Юдина обосновался в Баку. В его задачу входило восстановление старых английских связей и регулярное освещение хода развития нефтяной промышленности, организация саботажа, диверсий. Но хотя теперь он был уже профессионалом высокого класса, работалось ему много труднее, чем прежде.

Чувство не личной обреченности, а полной исторической бессмысленности того, что приходилось делать, все чаще и чаще овладевало Аркадием Ивановичем. Он понемногу опускался, забросил гимнастику, начал попивать, обрюзг.

Доведенные до автоматизма навыки пока еще надежно оберегали его от роковых оплошностей.

Проспал Аркадий Иванович довольно долго. Солнце давно уже зашло, когда он, будто поднятый звонком будильника, вскочил. Было ровно восемь. До сеанса связи оставалось еще достаточно времени, вполне можно было успеть приготовить очередную сводку.

Аркадий Иванович запер дверь, достал из ящика стола отвертку и, подойдя к изразцовой печи, начал методично вынимать из облицовки голубоватые прохладные плитки. Одна, другая, четвертая... Через несколько минут открылся глубокий тайник, в котором стаял аккуратно упакованный радиопередатчик. Аркадий Иванович поставил его на стол, подключил к сети, соединил с куском провода, поддерживающего над окном плотную штору, — это была антенна, надел наушники, Еще раз посмотрев на часы, он тронул верньеры. Чуть потрескивая, засветились лампы, блестящая игла стрелки поползла по прорези шкалы, рука привычно легла на ключ.

«Я БРС... Я БРС... Прием... Прием...» — неслось в эфир.

Через две минуты в наушниках послышался частый писк ответной морзянки. Длинная колонка аккуратно, по-бухгалтерски выписанных цифр быстро вырастала на гладкой бумаге. Последние несколько знаков он не стал записывать. Они бывали в каждой радиограмме и означали: «Да хранит вас бог, Уильям». Брезгливая усмешка скользнула по обрюзгшему лицу, когда он услышал давно знакомое сочетание точек и тире. Упоминание о боге со стороны шефа, который не моргнув глазом посылал на смерть десятки людей, звучало по меньшей мере неуместно. Но таковы были традиции старой школы, давно уже вызывавшие у Аркадия Ивановича только недобрую усмешку.

Закончив сеанс и убрав рацию, он снял с полки томик Диккенса, служивший ключом к коду, и стал расшифровывать радиограмму.

«Необходимо изыскать возможность самостоятельно связаться с Гейдар-агой, оперирующим в Закатальских лесах, передать ему известный склад № 4, совместно наметить меры по расширению движения. Ликвидация отдельных советских представителей в деревне — акция, не дающая должного эффекта. Очень важно организовать объединение повстанцев в Закаталах с отрядами Саттар-хана, Али Нияза, направить их на более серьезные действия. При получении вами таких возможностей дадим подробные указания. Связаться с Гейдар-агой надо не позднее первой половины октября. Ждем ваших предложений. В настоящее время повторная присылка средств представляется затруднительной. По достоверным сведениям, Наджафов-Джебраилов находится в Баку. По возможности примите меры».

Аркадий Иванович дважды прочитал радиограмму и задумался.

Положение осложнялось. Подключаться к руководству действиями повстанцев без достаточно надежного контакта с начальством по ту сторону границы было делом почти бессмысленным. Работа же на рации, питаемой от обычной электросети, требовала частой смены квартир, а деньги были на исходе. Приниматься за розыски Наджафова-Джебраилова Аркадию Ивановичу очень не хотелось. «Проклятый святоша. Беспокоится о червонцах, которые дал Наджафову. Ревизии боится, — пробормотал он, не замечая, что ругает шефа на том самом языке советского служащего, который вызывал у него язвительные насмешки. — Но сам я в это дело не полезу. Шалишь...»

Робкий стук в дверь прервал его размышления. Тетя Даша звала ужинать.

Сунув радиограмму в карман, Аркадий Иванович вышел на веранду. Над обеденным столом в неярком свете лампы сновали редкие осенние мошки. Старушка уже поставила блюдо с пловом, графинчик, прибор. Но сразу сесть за стол не пришлось. От калитки донесся громкий стук молотка о железную скобу. Пришлось идти открывать.

— А, Эюб! — с некоторым оживлением произнес он, впуская гостя. — Пришел вовремя, тетя Даша отличный плов приготовила. Кстати, есть о чем и поговорить, я уж и сам думал тебя вызвать.

— Сказано: дающий сразу — дает вдвойне. Я голоден, как эскадрон кавалеристов, — широко улыбнулся вошедший, протягивая хозяину жесткую ладонь.

Аркадий Иванович с завистью окинул взглядом Эюба. Смуглый, курчавый брюнет, подтянутый, широкоплечий, он был одних лет с Аркадием Ивановичем, но казался значительно моложе. Четким, размеренным шагом Эюб Гусейнов направился к веранде. Белая рубашка, подпоясанная кавказским ремешком, галифе и мягкие козловые сапоги, туго обтягивавшие икры, удивительно шли к его стройной фигуре.

Они уселись за стол. Старуха поставила второй прибор.

— Повар офицерской кухни в «дикой дивизии» тоже неплохо готовил плов. Но угощал им только по большим праздникам, — сказал Гусейнов, накладывая на тарелку плов, желтый от шафрана.

— Что за привычка — где надо и не надо поминать о «дикой дивизии»? Служба в этой «контрреволюционной националистической части», как теперь ее именуют, не делает тебе особой чести в глазах нынешних хозяев.

— А мне плевать. Я горжусь тем, что был офицером, — нахмурившись, ответил Гусейнов.

— Гордись на здоровье, но про себя. В твоем положении незачем привлекать лишнее внимание. Выпьем?

Первая часть ужина прошла в молчании. Но Гусейнов, непривычный к алкоголю, вскоре раскраснелся, подобрел.

— О чем хотел поговорить, Аркадий Иванович? — спросил он, откидываясь на спинку стула и закуривая, — Плов хорош, курица нежна, как пери, но наше дело мужское — о делах забывать нельзя.

— Вот прочти, — Аркадий Иванович передал Гусейнову радиограмму.

Тот внимательно прочел ее и вернул Аркадию Ивановичу. Он сложил листочек, чиркнул спичкой, поджег и положил в пепельницу.

— Ну и что ты обо всем этом скажешь, Эюб?

— Вести эскадрон в атаку я умею. Штаб, если будет нужен, тоже организую. Учить людей воевать — пожалуйста. Но лазить по кустам, искать этого Гейдара? Избавьте! Он что, сумасшедший, твой Уильям?

— Нет, он кадровый офицер разведки. Задание очень сложное, верно. Но если мы категорически будем настаивать, что без связного, знающего Гейдар-агу, не можем наладить работу с повстанцами, шеф что-нибудь придумает, — Аркадий Иванович налил себе еще, залпом опрокинул рюмку. — Он, видимо, не представляет себе, что значит связаться с бандой, которая скрывается в лесу. Да еще найти главаря, заставить себе поверить! И все-таки надо поискать такие пути.

— Ха! Разве я говорю, не надо? Что решишь, скажи, тогда делать буду. Ты меня знаешь. Слушай, Аркадий Иванович, — голос Эюба стал мягок и вкрадчив. — Понимаешь, я опять на мели. Ты не сможешь...

— Больно часто ты попадаешь на мель, — недовольно проворчал Аркадий Иванович, но тут же полез за бумажником. — Но учти: это последние. Запасы мои на исходе, а когда будет перевод, никому не известно.

— Слушай, Аркадий Иванович! А может, я найду все же Наджафова? Обидно мне, честное слово, обидно, мы тут сидим без гроша, а этот осквернивший могилу отца кутит на наши деньги. Ну позволь поищу. Он у меня... — Эюб выразительным жестом положил на край стола литой кулак.

— Не хочется мне в это влезать... — Аркадий Иванович какое-то время молчал. Потом пристально посмотрел на Эюба. — А впрочем, попробуй, — произнес он, явно думая о чем-то своем. — Попробуй.

— Очень осторожно сделаю.

— Надо менять квартиру, — сказал Аркадий Иванович.

— Зачем менять? Такой плов тетя Даша готовит! Не надо.

— Перестань паясничать. У меня правило: больше пяти сеансов с городской квартиры не проводить. Два уже были. Так что съезжать придется. Ладно. Займись Наджафовым. Только по-умному. Сделаем так...

И Аркадий Иванович начал излагать свой план.

 

VII

Майор английской разведывательной службы Коллинз, живший в Иране под видом дипломата, гулял недалеко от здания тегеранского аэропорта. Самолет, который он приехал встречать, запаздывал. На нем должен прилететь старый друг и коллега Коллинза Роберт Кемпбелл. Давно они не виделись. Да, пожалуй, с тех пор, как расстались в Бомбее почти десять лет назад. Эх, Бомбей, Бомбей, прекрасный город, невольно вспомнил Коллинз. А сколько было волнений и неприятных переживаний перед поездкой туда. Ведь с Бомбеем обыкновенно связывалось представление о чуме, избравшей его своим постоянным местопребыванием. Но все это оказалось выдумкой. Когда Коллинз и Кемпбелл вышли из величественного здания бомбейского вокзала, перед ними предстал жизнерадостный и оживленный город. Широкие прямые улицы, великолепные дома, скверы с пышной тропической растительностью, храмы, площади. Да и туземная часть города произвела на Коллинза незабываемое впечатление. Узкие и шумные лабиринты улиц и переулков, дома с причудливыми балконами, навесами, крылечками, окнами и дверями, украшенными резьбой, фасадами с вырезанными на них изображениями богов...

Приехали в Бомбей Коллинз и Кемпбелл из одной разведывательной службы, но с совершенно разными заданиями. В начале двадцатых годов освободительные идеи Октября стали быстро проникать в Индию и способствовали росту классового самосознания индийских рабочих. В 1920 и 1921 годах по всей стране, а особенно в Бомбее, Мадрасе, прокатилась волна стачек. Наряду с экономическими требованиями индийские рабочие выставляли и политические. Колониальные власти и английское правительство были напуганы размахом стачечного движения. Они понимали, что одними административными мерами не обойтись. Были мобилизованы все возможности контрразведывательных и полицейских органов для разжигания религиозной розни и междоусобиц среди княжеств. В Индию были срочно направлены дополнительно советники из английских контрразведывательной и разведывательной служб. В число этих советников и попал Коллинз, который специализировался по России. Руководители английской разведки решили использовать события в Индии в своих интересах. Кемпбелл был послан туда под видом служащего английской фирмы «Букингам и Карнатик милз». Он должен был, проявив себя прогрессивно настроенным человеком, перейти на сторону бастующих и заслужить их полное доверие. Когда же стачки прекратятся, Кемпбеллу следовало, подговорив группу индийских забастовщиков, которым угрожала расправа со стороны властей, бежать с ними в Советский Союз. Таким образом английская разведка рассчитывала ввести в СССР своего разведчика. Но среди прогрессивно настроенных английских служащих оказался человек, который случайно знал Кемпбелла по Англии, знал о его службе в разведке. Он предупредил об этом руководителей стачечного движения.

Коллинз никогда не забудет этого дня. Предстояло собрание бастующих в здании кинотеатра, в туземной части города. Кемпбелл должен был выступать. Коллинз проник на это собрание.

Речь Кемпбелла, успевшего сблизиться с некоторыми руководителями стачек, была посвящена международной солидарности рабочего класса. Он с жаром говорил о сочувствии английских рабочих борьбе своих братьев по классу в Индии.

Когда Кемпбелл закончил выступление, слово попросил профсоюзный деятель Чаудхури, руководивший стачкой на одном из предприятий «Букингам и Карнатик милз».

— Мне точно известно, братья, только что выступавший здесь является офицером Интеллидженс сервис и специально подослан к нам, — бросил он в зал и сошел с трибуны.

Несколько секунд в зале стояла мертвая тишина, потом вдруг все заговорили. Поднялся неимоверный шум, среди которого можно было разобрать только отдельные выкрики: «Смерть шпиону», «Нельзя щадить предателя», но большинство кричало: «Пусть скажет свое слово».

Бледный и растерявшийся поднялся на трибуну Кемпбелл, но его первые слова:

— Друзья, это клевета, направленная на то, чтобы разобщить нас... — потонули в поднявшемся шуме.

Коллинз сразу понял, что может потерять друга. Среди присутствующих наверняка найдутся сторонники немедленных и решительных мер. Он выскочил на улицу и бросился в соседний дом, где, как он знал, стоял эскадрон драгунского полка британских королевских войск. Командира эскадрона не пришлось убеждать. Прекрасно знавший обстановку и постоянно бывший начеку, он сразу понял в чем дело. Через несколько минут поднятый по тревоге эскадрон бросился на выручку Кемпбелла. Собрание было разогнано. Кемпбелла удалось отбить у разъяренной толпы, правда, изрядно потрепанного.

...Трехмоторный пассажирский «юнкерс», пройдя над аэродромом, заложил крутой вираж и на несколько минут словно растаял в воздухе, слившись с вечными снегами гор. Серебристая машина вновь обрела четкость очертаний уже над самой землей и через мгновение катила по полю, надменно задрав тяжелый тупой нос и оставляя за собой быстро тающий шлейф пыли.

Посадка была щегольской, недаром на международных линиях компании «Люфтганза» работали пилотами многие отставные асы. Подумав об этом, Коллинз невольно усмехнулся.

Действительно, в том, что один из видных работников Интеллидженс сервис прилетал на самолете, за штурвалом которого сидел летчик бывшей кайзеровской авиации, была ирония судьбы.

Металлическая рыбина подруливала к зданию аэровокзала. Спустя несколько минут Коллинз пожимал руку статному седому джентльмену, одетому словно для прогулки. Безукоризненный костюм кремовой фланели, палевая сорочка крученого шелка, светло-желтые замшевые туфли. Даже рисунок галстука, единственной темной детали его туалета, гармонировал с фактурой старой данхиловской трубки.

Коллинз поджал губы при виде всего этого великолепия, но вспыхнувшая было насмешка тут же уступила место чувству искренней радости.

Черноволосый, смуглый, внешне похожий на местного жителя, майор ловко подхватил портфель гостя и сам, отстранив шофера, распахнул дверцу машины.

На одной из самых оживленных улиц машина замедлила ход. Кемпбелл, давно уже не бывавший на Востоке, с любопытством следил за тем, как шофер лавирует среди автобусов, обвешанных корзинами осликов и равнодушных к уличной толпе верблюдов. Коллинз, словно вымуштрованный гид экскурсионного бюро, время от времени давал короткие точные комментарии. Словом, все шло в лучших традициях колониального гостеприимства.

— Поторопитесь, Мохаммед, мы опаздываем, — на фарси приказал Коллинз шоферу и, вновь перейдя на английский, обратился к гостю. — Надеюсь, вы остановитесь у меня? Комнаты для вас приготовлены, обед, — он взглянул на часы, — ровно в семь, как в Палас-отеле.

Кемпбелл с сомнением покачал головой.

— Остановиться придется, пожалуй, в гостинице. Кто я такой? Рядовой коммерсант. Мне предстоят разного рода визиты, переговоры и прочее. Дорожная фирма, которую я представляю, рассчитывает на заключение крупных контрактов. Но прежде всего я бы хотел, разумеется, иметь честь быть представленным миссис Коллинз.

Обедали втроем — Кемпбелл, Коллинз и Эллен Коллинз, миловидная, хорошо сохранившаяся шатенка лет сорока, с чисто коллекционерской страстью обзаводившаяся редкостными меховыми нарядами. О них-то и, в частности, о сравнительных достоинствах каракуля туркменской и иранской выделки и шел разговор поначалу.

Для Эллен Коллинз гость оказался на редкость интересным собеседником, потому что разбирался не только в каракуле, но и в бобрах, песцах, соболях.

Впрочем, миссис Коллинз недолго наслаждалась беседой. Сразу после десерта мужчины перешли в кабинет.

По обстановке комната напоминала жилище не то ранчмена из разбогатевших ковбоев, не то любителя африканского сафари.

Легкая бамбуковая мебель, крытая звериными шкурами, полутораметровый пропеллер под потолком, просторный рабочий стол, застекленная пирамида с ружьями, чучело сокола-сапсана, искусно посаженное на ветвь чертова дерева, голова тура, украшенная кривыми, как ятаганы, рогами.

И только длинные стеллажи, заваленные книгами, справочниками, ворохами советских газет и журналов, наводили на мысль о том, что круг интересов хозяина очень широк. А классический, викторианского стиля камин подчеркивал его британское происхождение.

— А вы неплохо устроились, Фрэнк, — Кемпбелл выдвинул легкое кресло-шезлонг на середину комнаты и расположился под самым пропеллером. — Англичанин всегда останется англичанином. Деловитость и комфорт.

— Жалкие попытки как-то скрасить убожество здешней столицы, — отозвался Коллинз. — К сожалению, могу предложить только джин или вермут. Порядочного портвейна здесь не достать.

— Вы забыли мои привычки, Фрэнк? — Кемпбелл посмотрел на хозяина с некоторым удивлением. — Шербет, пожалуйста, и побольше льда.

— На свете сейчас все меняется. За последние годы мне пришлось наблюдать такие перемены, что...

— Нет, майор, нет. Перейдем к делу, у меня, к сожалению, мало времени. Последнее донесение, которое я получил, было недельной давности. Есть что-нибудь новое?

— И да и нет, сэр Роберт. Вербовка Разносчика прошла удачно. Он сейчас здесь, принес бланки паспортов, три штуки, а главное...

— Подождите, майор. Даже моя память не в силах вместить все псевдонимы ваших людей. Разносчик — это кто?

— Советский подданный Расулов, которого мы привлекали через одного из местных купцов. Границу знает как собственный двор, можно сказать, мастер почтенного цеха местных контрабандистов.

— Вы в нем уверены?

— Он слишком многим рискует.

— Нечто подобное, — Кемпбелл помедлил, доставая плоский, на «молнии» трубочный кисет, — я читал в донесении, относившемся к этому... да, Богомольцу. Потом он как будто предпочел пойти на риск и выйти из игры?

— Простите, сэр, — Коллинз резко поднялся и, маскируя вспыхнувшее раздражение, прошел к столу за пепельницей, поставил ее перед гостем. — Простите, но психологическая схема в данном случае совершенно иная. Посылая Богомольца к русским, мы никак себя не застраховали, ему нечего терять здесь. Я вас предупреждал об этом. Так и вышло. Его соблазнили деньги, которые были у него в руках, и он предпочел воспользоваться ими, не ждать манны небесной. Разносчик, передав нам паспорта, ставит под удар женщину, родственницу, жену сына. Своей жизнью он может не очень дорожить, но пойти на бесчестье, навлекая опасность на другого, старший в роде не позволит себе никогда.

— А вы не допускаете, что эти бланки — ловкий ход ГПУ, которое уже дало их номера каждому своему агенту? — Оторвав картонную спичку, Кемпбелл старательно раскурил свой «данхилл», пыхнул клубом душистого пряного дыма. — За последние годы русские многому научились.

Коллинз пожал плечами.

— Возьмите хотя бы их политику на Востоке. — Кемпбелл чуть нахмурился, восприняв жест собеседника как несогласие с его словами. — Она становится более осмотрительна и эффективна, чем наша. Советы ищут реального сотрудничества и предлагают взаимовыгодные условия, мы цепляемся за прошлые методы, от которых давно пора отказаться. Но мы, пожалуй, отвлеклись. Какими силами будут располагать группы, намеченные для участия в выступлении?

— Объединение всех отрядов позволит создать очень подвижную часть приблизительно в триста-четыреста сабель.

— Вооружение?

— Русские трехлинейки, маузеры, несколько ручных пулеметов. К сожалению, среди повстанцев...

— Будущих повстанцев, скажем так. Пока это всего лишь банды сельских гангстеров, — глядя куда-то мимо собеседника, холодно уточнил Кемпбелл. — Да, так что «к сожалению»?

На смуглых щеках майора на мгновение вспухли желваки. Сегодня шеф был просто несносен. Но Коллинз сдержался.

— К сожалению, среди будущих повстанцев слишком мало бывших военных, так что для столкновения с регулярными соединениями отряд не очень пригоден. Я полагаю, что целесообразно отсрочить дату выступления с тем, чтобы ввести в окружение наиболее авторитетных вожаков нескольких кадровых военных.

— А зачем? — с откровенной издевкой протянул сэр Роберт. — Неужели это может что-нибудь изменить?

— Простите, сэр, — майор вскочил, опустив руки по швам. — Я не умею выполнять приказаний, смысл которых мне не ясен. Я полагал, что добросовестная и тщательная подготовка выступления...

— Потрудитесь сесть, Франклин! — Это прозвучало как команда. Благодушный, седой джентльмен, так уютно расположившийся в низком шезлонге, куда-то исчез. — Сидите и слушайте, только очень внимательно. Мне не так уж нужно было это путешествие, но я пошел на него из-за вас. Из-за того, что мы вместе начинали эту службу и вы кое-что сделали для меня. Сейчас я недоволен вами, Фрэнк. Пока — только я. Это не страшно. Но вы теряете ориентировку, а значит, раньше или позже в работе возможны крупные провалы. Этого вам не простят. Зачем вы ковыряетесь в мелочах? Почему медлите? Неужели вы думаете, что эти «триста-четыреста сабель» могут повлиять на судьбу Советов? Для выступления не нужны военные. Это должен быть крестьянский бунт. Бессмысленный, жестокий и страшный. Такой, о котором можно будет кричать в мировой прессе. Это вы понимаете?

— Сэр Роберт, — Коллинз, уже взявший себя в руки, попытался отстоять свою позицию. — Но разве хорошо подготовленное выступление, захват крупного центра, умелые действия повстанцев не дадут должного резонанса? Разумеется, я не рассчитывал сокрушить Советы. Но организовать дело так, чтобы повстанцы не выглядели просто бандитами, считал своим долгом.

— Ерунда! — Кемпбелл очень осторожно, постукивая головкой трубки по костяшке согнутого пальца, выколотил пепел. — Поймите, ради бога, что кадровый военный может только повредить делу. Мы не должны дать возможность увидеть за всем этим нашу работу. Не операция, но бунт! Выступление должно впечатлять не тактикой, а... — он помедлил, подыскивая наиболее точное определение, — а варварством. Зверством, если вам угодно. Пусть захватят какой-нибудь городок. Пусть разнесут его в пыль и заставят власть подавлять восстание самыми жестокими и крутыми методами. В этом смысл выступления. Это будет первая ласточка из очень голосистой стаи. Ну хорошо. Значит, Разносчик сообщил, что видел Богомольца. И что же?

— Тот был обеспокоен встречей и сразу постарался скрыться в толпе. На базаре это не трудно.

— А если все-таки Богомолец пришел в ГПУ с повинной?

— Абсолютно невозможно, — уверенно ответил Коллинз. — За убийство целой семьи по советским законам ему обеспечен расстрел. ГПУ не станет привлекать такого человека. Основатель советской разведки был очень строгим моралистом. «Чистые руки» и прочее.

— Да-да, — Кемпбелл задумчиво склонил голову. — За господином Дзержинским была известна эта слабость. Хотя неизвестно, слабость ли это... Но предположим все-таки, что встреча на базаре тоже придумана в «бакинской Лубянке»? Как и ход с паспортами. Допустим, что Богомолец был задержан, дал показания...

— Это исключено, сэр Роберт, как вам известно, 015 цел, — подчеркнуто официальным тоном ответил Коллинз, — а все инструкции Джебраилов должен был получить уже в Баку. 015 не может сам войти в контакт с повстанцами, а Джебраилов — родственник Гейдар-аги, одного из главарей. Через него должны быть установлены связи, передан склад.

— Как 015 опознал бы Джебраилова?

— По вещественному паролю.

— Это нечто вроде перстней генералов ордена Иисуса? — Сэр Роберт был известен как знаток истории.

— Я полагал, что подобный прием в данном случае оправдывает себя, — по-прежнему сухо ответил майор.

Кемпбелл усмехнулся.

— Ну, ну, Фрэнк. Будьте терпимее к стариковским причудам. Ведь я искренне к вам привязан. Хотите вернуться в Лондон? Вам давно уже не тридцать, а я всегда рад видеть вас в отделе.

— Я не справляюсь с обязанностями? — Коллинз все. еще был обижен.

— Если бы так, вам пришлось бы вернуться. — Сэр Роберт еле заметно подчеркнул это «пришлось». — И все-таки подумайте. Восток, конечно, многое значит для Британской империи, но главные события будут разыгрываться не здесь... Будьте диалектиком, Фрэнк. С возникновением такой силы, которой становится Москва, прежняя колониальная политика протянет недолго. Двадцать, тридцать, максимум пятьдесят лет. Подобные примеры очень заразительны. Главная игра скоро переместится в Европу.

— Вы полагаете, начнется война? — искренне заинтересованный Коллинз забыл о недавней обиде. — Но где та сила, которую мы можем столкнуть с большевиками?

— Ее надо растить, майор. — Кемпбелл, поглядев, на часы, с явной неохотой поднялся. — И ее растят. Азия не выступит против русских, американцы пока заняты своим континентом, поэтому приходится растить ее в Европе. Большая игра начнется там. Хотя, — он тщательно пригладил волосы, — хотя и здесь нам придется очень много работать. Не хотите ехать в Лондон — не надо. Скучать вам не придется и, здесь. Кстати, чуть не забыл. Что, мы делаем ставку на одного Гейдар-агу? А кандидатура номер два у вас не подготовлена?

— Увы, к этому пистолету нет запасных обойм. Гейдар-ага единственный, кто может стать во главе крупного дела. Остальные перегрызутся, не успев выйти из леса.

Сэр Роберт, уже направлявшийся к двери, приостановился.

— Вот это самое скверное, Фрэнк. А если с ним что-нибудь случится?

— Тогда мне придется подать в отставку, — выдавил из себя Коллинз.

— Дай бог, чтоб этого не произошло, — поминая господа, Кемпбелл набожно поднял взгляд (в глаза бросился плавно вращающийся пропеллер), чуть усмехнулся и протянул хозяину руку.

 

VIII

Базар в иранских городах не только торговый центр, но и своеобразный политический барометр, чутко реагирующий на события в стране. Бывали дни, когда неожиданно, в самый разгар торговли, базар вдруг закрывался. Так выражался протест против какого-нибудь мероприятия властей. Базар — организованная сила мелких торговцев, ремесленников, составлявших значительную часть городского населения, и с его мнением часто приходилось считаться.

Крытый базар — это скорее город в городе, со своими улицами, переулками под стеклянными куполами. Здесь можно купить решительно все — от домашней утвари до верблюда. Рядом с красивыми узорной вязки джорабками можно увидеть чулки-паутинки швейцарской выработки, со знаменитыми персидскими коврами — итальянские гобелены машинной работы. Здесь же гончарные изделия — творчество искусных умельцев, посуда из серебра и меди исфаганской чеканки, кольца, серьги с бирюзой из-под Мешхеда.

Трудно сказать, кого больше бродило по торговым лабиринтам, около груд товаров, выложенных перед лавками, покупателей или пришедших просто поглядеть, поболтать, узнать новости. Здесь же сновали толпы нищих, калек.

Из небольшой лавчонки, на витрине которой вперемешку с золотыми монетами лежали кольца, серьги, вышел Расулов, Не оглядываясь, он шагнул в густую толпу и тут же затерялся в людском потоке.

Из лавки выглянул старик в коричневой аба. Седые брови, как два огромных куста, нависли над глазами. Он проводил Расулова взглядом, перебирая янтарные четки. Хотя одеждой он не отличался от остальных купцов, но его проницательный суровый взгляд и перебитый, словно у боксера, нос говорили, что этот старик не всю жизнь занимался торговлей. Потеряв Расулова из вида, старик вернулся в лавку.

На ней не было вывески, но все на базаре знали, что она принадлежит муаджиру Ахмеду Кули-заде, когда-то имевшему в России большое торговое дело. Сам хозяин, низенький, костлявый, в потрепанном аба, примостившийся, несмотря на теплую погоду, у чадившего мангала, совсем не был похож на большого купца. Тщедушный, с болезненным лицом, он вызывал жалость. Закрашенные хной седины не делали его моложе.

— Ну, как, Мурсал-Киши, выполнит Расулов поручение, свяжется с Гейдар-агой? — спросил он старика, похожего на боксера, когда тот прикрыл дверь.

— Думаю, что да. За несколько встреч успел присмотреться к нему. Аллах не лишил его разума. Он ловок и хитер. Русским не поздоровится. Всевышний услышал мои молитвы. Пусть наши враги кусают друг друга как можно больнее.

— Эх, Мурсал-Киши, Мурсал-Киши, сколько раз говорил тебе, нельзя русских и англичан сваливать в одну кучу. Теперь это не те русские, которые были при царизме, которые никак не могли поделить с англичанами наше отечество.

— Во имя аллаха, Ахмед, не мути мою душу. Ты и так лишил меня покоя. Знаю, что скажешь. Теперешние русские против захвата чужих земель и угнетения народов. Они отказались от царских претензий к Ирану и даже возвратили нам, что захватило царское правительство. Ты правду говоришь, но сделали это русские из-за слабости, их раздирала война внутри страны.

— Нет, Мурсал-Киши, как бы они не были слабы, с нами справились бы. Поверь мне, их поступки подсказаны идеями, которым они служат.

— Хорошие идеи — опоганить религию, запретить торговлю. Ты же сам уехал из России — не мог там торговать.

— Правильно. Большевики безбожники и запрещают людям торговать в свою пользу, но это их внутреннее дело, зато к другим народам они справедливы. Англичане, наоборот, не мешают верить в аллаха и поощряют торговлю, а вот нашу страну грабят. И если бы не большевики, которые им мешают, давно сожрали бы нас.

Мурсал-Киши сел на ковер около мангала и, протянув к нему руки, задумался.

— Совсем ты меня запутал, Ахмед. Много я думал о твоих словах, — наконец заговорил он. — Выходит, нам надо поддерживать большевиков, раз они против англичан?

— В какой-то мере да, Мурсал-Киши.

— Зачем же ты помог мне с Расуловым?

— Не хотел отказать в твоей просьбе, Мурсал-Киши, чтобы не потерять тебя как друга. Откровенно говоря, надеялся еще открыть тебе глаза. Знаю, связался ты с англичанами не из-за денег. Ты патриот и в конце концов поймешь, что я прав.

— Ты внес в мою душу большие сомнения. Порой мне хочется послать всех англичан к их предкам. Я давно почувствовал, что пользы от того, что помогаю им причинять неприятности большевикам, для нас нет.

— От этого выигрывают только англичане, Мурсал-Киши. Мы невольно помогаем им душить себя же.

— Нет, это уж слишком!

Мурсал-Киши отдернул руки от мангала, вскочил и зашагал по крохотной лавчонке.

Кули-заде с усмешкой поглядывал на него.

— Знаешь, Мурсал-Киши, мне пришлось столкнуться с большевиками. Из-за них бросил хорошо наложенное дело в России и выехал сюда. Много потерял на этом. Но так как аллах повелевает быть справедливым, должен сказать тебе, что часто встречал среди них приличных людей. Мне понравилось, как они верят в свои идеи и борются за них. А самое главное — к нашей стране относятся хорошо. Ты же сам знаешь, что в Азербайджане, а в особенности в Баку, на нефтяных промыслах работают десятки тысяч иранцев, которые не сумели найти заработка у себя на родине. Нам с тобой не раз рассказывали возвращающиеся оттуда, как хорошо там относятся к иранцам. Разве тоже можно сказать об англичанах?

— Надо все хорошо обдумать, — сказал Мурсал-Киши, усаживаясь к мангалу. — Порвать с Коллинзом, но как тогда бороться с нашими угнетателями? Брать в руки винтовку?

— Зачем же, винтовка не поможет. Сейчас не время браться за нее. Лучше продолжать работать с Коллинзом, но о его черных замыслах сообщить русским. Это ударит по англичанам лучше любой винтовки.

— Помогать сознательно большевикам?

— Что же, раз это совпадает с нашими интересами.

Мурсал-Киши снова вскочил и зашагал по лавке. Кули-заде молчал.

 

IX

Анатолий Максимович Волков был опытным оперативным работником. Но если бы не приказ Гордеева, он, наверное, не собрался в Акстафу. Между тем именно в этом городке отрывочные, разрозненные ниточки, которыми располагали до сих пор сотрудники АзГПУ, завязались в первый, но весьма ощутимый узелок.

Муса Джебраилов оказался близким родственником — двоюродным братом — самого Гейдар-аги. Кулацкий главарь в свое время устраивал его на работу, да и побег из-под стражи, дерзкий, среди бела дня, тоже, судя по всему, был организован опытной рукой.

Но три года назад трудно было предполагать, что скромный товаровед винодельческого совхоза Гейдаров вскоре станет одним из бандитских главарей. Джебраилов был арестован за мелкую растрату и приговорен к незначительному сроку. Достаточно серьезно и глубоко его побег не расследовался. Хотя теперь это уже не имело значения.

Достаточно определенным стало самое главное — зачем и почему Джебраилов-Наджафов вновь оказался в Азербайджане. Это был связник, и скорее всего ему было поручено вступить в контакт с Гейдар-агой.

Отчаянно кляня себя за нерасторопность — все эти сведения можно было получить значительно раньше, — Анатолий Максимович заторопился в Баку.

А тем временем в столице Азербайджана происходили немаловажные события.

...Рабочий день в бакинском адресном бюро подходил к концу. Посетителей стало меньше, телефонные звонки реже. И вот тогда-то в полутемный учрежденский коридор неуверенной походкой вошла сгорбленная старуха с большой базарной кошелкой.

Из кошелки торчали ножки курицы, перья зеленого лука, горлышко бутылки, заткнутое обломком кукурузного початка. Ханум, видно, обсуждала какие-то новости с встретившейся приятельницей — в этот час на базар не ходили даже самые откровенные лентяйки.

В общем, бабушка была ничем не примечательна. Мехтиев, который зашел за Светой Горчаковой, чтобы пригласить ее в кино, не обратил бы на старуху никакого внимания, если бы не вопрос, который она задала Свете по-азербайджански:

— Скажи, доченька, где здесь справки про адреса выдают? Племянник мой в Баку, говорят, переехал, а как его найти — совсем не знаю.

Юсуф перевел Свете вопрос старухи и тут же спросил:

— Как племянника зовут? А где родился, когда, знаете? Без этого очень трудно адрес найти.

— Наджафов Ашраф, — охотно откликнулась старуха. — Немолодой он, старше тебя. А родился где-то под Агдамом, села не помню.

«Наджафов Ашраф» — это поняла и Горчакова, не знавшая азербайджанского языка. За последние полтора месяца Света уже пять раз выдавала справки о Наджафове и только что жаловалась Юсуфу, что задание, которое она выполняет, оказалось совсем не похожим на настоящую оперативную работу.

Минуту спустя, приставив к старушке в качестве переводчицы какую-то девушку, уже получившую нужную ей справку, Мехтиев звонил в управление.

Пока Горчакова очень старательно, круглым ученическим почерком заполняла бланк запроса, от управления уже отъехала машина с двумя сотрудниками. Лена Шубина и Николай Киреев заняли место на скамейке в скверике, расположенном прямо перед входом в адресное бюро.

Девушке, которую Юсуф попросил помочь старушке, удалось с трудом выяснить возраст племянника. Оказалось, что родился он вскоре после холеры в Карабахе и лет за десять до русско-японской войны. Столь относительная точность лишь усложняла работу Горчаковой. Исчерпывающих сведений по таким данным Света найти не могла. Тогда бабушка попросила дать ей справку на всех Наджафовых Ашрафов.

— Хорошо, — сказала Горчакова и ушла в соседнюю комнату к картотекам.

Старуха поправила сбившуюся чадру, вытащила из бездонной своей кошелки клубок, спицы, уселась на скамейку и принялась за вязанье. А переводчица, обрадованная тем, что ей наконец-то представилась возможность уйти, выскользнула за дверь.

Сообщив необходимые сведения в управление, Юсуф перешел на противоположную сторону улицы и сделал вид, что внимательно изучает витрину. Интуиция подсказывала ему: на этот раз запрос относился к «тому самому» Ашрафу Наджафову.

Для такого предположения было довольно много оснований.

После того как Расулов ушел за границу с бланками паспортов, прошло уже больше недели. За это время чекисты установили, что нелегальный радист, прежде работавший в окрестностях города, дважды выходил в эфир непосредственно из Баку.

На следующий день после того, как Расулов вернулся с той стороны, он через своего сына сообщил начальнику заставы Орлову, что принес очень важные известия.

Юсуфу очень хотелось принять участие в проверке «тетки» Наджафова. Но от этого пришлось отказаться. Во-первых, старуха могла запомнить своего случайного переводчика, а во-вторых, посылать к Расулову какого-то нового человека Гордеев считал нецелесообразным.

Он и Юсуфа посылал в пограничный городок с очень большой неохотой. Коллинз был опытен, и сведения о частых встречах Расулова с каким-то приезжим могли до него дойти и обязательно насторожить.

Впрочем, Юсуф навещал Расуловых под видом двоюродного брата Касума. Соседи знали, что в Баку у старого Гасана немало родни, и такой риск Николай Семенович считал возможным.

Волков возвращался из Акстафы во вторник днем, Мехтиеву пришлось выехать накануне вечером, а в среду, тоже вечером, после окончания работы, сотрудники, наблюдавшие за домом на Тазапирской улице, где проживала «тетка» Наджафова — Масьма Гусейнова, сообщили, что ее внук, старший бухгалтер финуправления треста «Азнефть» Эюб Гусейнов начал обход адресов, полученных старухой в адресном бюро.

По словам Гусейнова, Масьма, его бабка, уже довольно давно впала в тихое помешательство. А сейчас она вообразила, что один из племянников неожиданно разбогател и не хочет поделиться с бедной старухой. Эюб случайно увидел у бабки справку адресного стола и сам решил предупредить всех Наджафовых, которых она, возможно, будет посещать, что старуха не в своем уме.

Срочно проверили, действительно ли Масьма Гусейнова больна. Выяснили, что примерно с месяц назад Эюб Гусейнов жаловался одному из своих сослуживцев на больное воображение бабки, причиняющее ему много неприятностей. Медики подтвердили: при некоторых формах циклотонии такой бред вполне возможен. Изучение прошлого Гусейнова не выявило ничего подозрительного. Правда, Эюб служил в «дикой дивизии», но ведь это было давным-давно.

А скромный бухгалтер тем временем продолжал свой неторопливый обход. Али Байрамова, 53а; Коммунистическая, 15; Первая Баиловская, 24; улица Красина в поселке Сабунчи, Замковый переулок в Крепости. И так далее.

Аркадий Иванович Юдин, разрабатывая с Эюбом Гусейновым план поисков Наджафова, предусмотрел, что, посетив адресный стол, они могут попасть в ловушку. В соответствии с этим и был подготовлен отвлекающий маневр с полусумасшедшей бабкой. Масьма Гусейнова вполне оправдала возлагавшиеся на нее надежды — поведение ее внука, во всяком случае на первых порах, не давало возможности подозревать его.

Аркадий Иванович Юдин в поле зрения Гордеева оказался в общем-то неожиданно. Собственно говоря, в визите Эюба Гусейнова к своему сослуживцу не было ничего подозрительного. Мало ли по какому поводу могут встретиться они в нерабочее время. Но сразу после того, как Эюб Гусейнов покинул уединенный домик в Третьем Нижнеприютском переулке, неизвестный радист снова вышел в эфир.

До этого передачи шли в строго определенное время. А тут рация заработала в совершенно неурочный час. Пошло сообщение о результатах поиска Наджафова? В городских условиях засечь рацию, работающую очень недолгое время, достаточно сложно. Но если предположительно известно ее местонахождение, то становится много проще. Занимавшийся этим работник АзГПУ Хентов поклялся Николаю Семеновичу, что при следующем же сеансе сможет дать точный ответ относительно дома в Нижнеприютском.

 

X

Как только Юсуф вернулся из поездки к Расулову, Гордеев вызвал немедленно его и Волкова к себе.

— Докладывай, — сухо приказал он Юсуфу.

Рассказ Мехтиева был краток. Старый Гасан не преувеличивал, он принес с той стороны очень важные новости. Мурсал-Киши, встречавшийся с Расуловым в лавке тавризского купца, поручил ему увидеться с Гейдар-агой и предложить тому воспользоваться тайным складом оружия, оставленным англичанами на территории Азербайджана во время интервенции, больше десяти лет назад. Старому Гасану дали и координаты склада. По словам Мурсала-Киши, запасов на этом складе достаточно, чтобы поставить под ружье полноценный батальон. Получив склад, Гейдар-ага убедился бы в реальной помощи англичан. После этого Расулову поручалось передать главарю банды пожелание английских друзей об установлении с ним регулярной и надежной связи. Затем Расулов должен перейти в Иран и получить там дальнейшие указания.

С минуту Гордеев молчал, потом сказал:

— Ладно. Давай дальше.

Но Юсуфу больше было нечего докладывать. Расулов остался у себя в селе и ждал указаний.

— Введи Мехтиева в курс дела, — не поднимая головы, сказал Гордеев, и Анатолий Максимович, не вдаваясь в детали, посвятил Юсуфа в результаты своей поездки и события последних двух дней.

— Ну, что будем предпринимать, товарищи?

Поломать голову было над чем. Тот факт, что Коллинз доверил судьбу склада еще недостаточно проверенному агенту, каким в его глазах должен был быть Расулов, с очевидностью говорил по крайней мере о двух важных обстоятельствах. Прежде всего о том, что какой-то надежной, действенной связи между Коллинзом и лесными бандами пока нет и что с установлением ее англичане очень торопятся.

Полученные данные позволяли сделать и еще один вывод, хотя не столь уж неожиданный, но теперь получивший прямое и окончательное подтверждение. Гейдар-ага должен был стать не исполнителем какой-то отдельной частной акции, а центральной фигурой будущего выступления.

Но что конкретно можно было предпринять, чтобы сорвать планы противника?

Подменить Расулова кем-то из чекистов было очень соблазнительно. И все же от этой мысли пришлось отказаться. Хотя Гейдар-ага в прошлом сам и не встречался с Расуловым, но кое-что о нем знал. Да и по возрасту старый контрабандист должен был меньше насторожить подозрительного главаря бандитов. Идти в лес должен был все-таки старый Гасан.

В преданности Расулова чекисты не сомневались. Но хватит ли у него выдержки, умения, чтобы самостоятельно вывести банду под удар?

А как поступить со складом? Ликвидировать, вывезти оружие? Но Гейдар-ага почти наверняка захочет предварительно удостовериться в его наличии, и, если склада не обнаружит, Расулову будет угрожать смертельная опасность. Оставить пока в неприкосновенности, использовать как приманку? Но обязательно надо убрать оттуда все, что может взорваться при возможной перестрелке. А если бандиты сумеют завладеть складом?

Нужно было найти ход, позволяющий совместить несовместимое — обеспечить безопасность старому Гасану, установить надежный контроль за складом и гарантировать захват Гейдар-аги.

На решение этих вопросов ушла неделя. Потом вернулся из Закатал обескураженный Расулов. Он рассказал Гордееву о своих долгих мытарствах в поисках возможности связаться с Гейдар-агой. Сделать это никак не удавалось до тех пор, пока старый Гасан не познакомился с местным муллой, который, как оказалось, встречался с главарем банды. Мулла повидался с Гейдар-агой и объявил Расулову, что главарь знает Расулова, но примет его лишь при условии, что тот явится вместе со своим сыном. Сказав мулле, что поедет за Касумом, старый Гасан поспешил в Баку.

Он дал понять Гордееву, что не хотел бы втягивать в это опасное дело сына, ставить на карту его жизнь.

На следующий день Николай Семенович не вышел на работу. До этого три дня дул бакинский норд. У Гордеева разболелись старые раны. Юсуф пришел его проведать. Он расположился в кресле у дивана, на котором лежал Николай Семенович. В соседней комнате решал задачи десятилетний Сема — сын Гордеева. В комнатах было неуютно, чувствовалось отсутствие женщины. На столе плохо выглаженная скатерть, вещи Семы разбросаны: раскрытый ранец валялся на кресле, тут же его кепка, ее место на вешалке занял огромный бумажный змей, который мастерил, как видно, сам Сема. Об этом красноречиво свидетельствовал подоконник, сплошь замазанный клеем и покрытый прилипшими кусками бумаги. Исчезли тонкой работы салфеточки, их, наверное, отдали стирать, а потом забыли положить на место. Юсуф помнил, что к ним была неравнодушна Елена Петровна, жена Гордеева, так нелепо погибшая в прошлом году. Она поехала повидаться к родителям в Воронежскую область. Жили они в селе на опушке леса. Елена Петровна пошла в соседнее село к сестре. Неожиданно разразилась гроза, и первой же молнией она была убита. Гордеев никак не мог смириться со смертью жены.

Юсуф старался занять Гордеева разговором. Они говорили о трудностях, с которыми столкнулись в деле с Расуловым, о призе, взятом недавно Волковым на спортивных соревнованиях, что пора уже сменить их допотопный «бенц» и о многом другом, хотя Юсуф охотнее поделился бы со своим другом радостью: на его чувство Света отвечает взаимностью. Но как-то неловко было говорить на эту тему. Он не знал, что Гордеев давно следит за их отношениями и не раз собирался поговорить о Юсуфом, но откладывал, ждал, что тот сам начнет этот разговор. И вот когда все темы были исчерпаны, Юсуф решил, наконец, сказать о Свете. Он понимал, что Гордеев может обидеться, если узнает обо всем в самый последний момент.

Но им не удалось поговорить. В передней раздался звонок, и Сема, опрокинув стул, бросился к двери. Через несколько секунд он вернулся.

— Папа, там тебя спрашивает какой-то дядя. Говорит, привез письмо.

— Письмо? От кого? Ну, что ж, проси, пусть зайдет.

Сема побежал в переднюю и вернулся с высоким мужчиной лет тридцати.

Он вошел, стащил с головы папаху и остановился посредине комнаты.

Окинув взглядом его старенький костюм, видневшуюся из-под пиджака рубашку от спецовки, которые выдают на нефтяных промыслах, Гордеев подумал: «Рабочий с нефтепромыслов».

— Да пошлет всевышний мир этому дому, — заговорил наконец нежданный гость, обращаясь к Гордееву и косясь на Юсуфа. — Ты Николай Гордеев?

— Я... Садитесь, — указал Николай Семенович на стул рядом с собой.

Но гость не сел. Он опять посмотрел на Юсуфа.

— Можете говорить, от этого товарища у меня нет секретов, — догадался Гордеев.

— Ты помнишь Кули-заде, который помогал тебе покупать бензин для Астрахани?

— Как же, как же, — оживился Гордеев и хотел было приподняться, но боль в плече свалила его обратно на подушку.

Гость полез за пазуху, вытащил пакет и протянул его Гордееву.

— Кули-заде прислал тебе письмо. Если захочешь написать ответ, пошли со мной. Я живу на Балаханской улице, около Сабунчинского вокзала, в доме Гамбарова. Мое имя Ибрагим-ага, в доме все знают меня.

— Хорошо, Ибрагим-ага, спасибо за письмо. Сейчас выпьем чаю, садитесь.

— Нет, нет, начальник. Я пойду, а ты спокойно письмо почитай.

Юсуф проводил в переднюю Ибрагим-ага, подробно расспросив, где он живет.

Когда Юсуф вернулся, Николай Семенович читал письмо.

— Вот никогда бы не подумал, что в вербовке Расулова Мурсал-Киши использовал того самого Кули-заде, который так помог мне в двадцатом году при мусаватистах с отправкой бензина в Астрахань. Это был купец, который рассуждал очень здраво, я бы сказал, даже о прогрессивных позиций. Мне иногда казалось, что он помогает нам не только потому, что хорошо зарабатывает на поставке нефти. А вот письмо еще больше убеждает меня в этом.

— Что он пишет, Николай Семенович?

— Подробно описывает работу Коллинза по той линии, по которой тот использует Мурсал-Киши, пишет, что он и Мурсал-Киши поняли: деятельность Коллинза может нанести вред Ирану, испортить его отношения с северным соседом, и поэтому решили написать мне. В их письме много интересных подробностей. Наджафов шел на связь к какому-то английскому агенту, давно находящемуся в Баку. Этот агент после исчезновения Наджафова должен связаться с Расуловым, а через него с Гейдар-агой.

— Как же нам установить этого английского агента?

— Подожди, сейчас прочту, Они пишут, что, как проговорился им Наджафов, английский агент в Баку имеет телефон 45—44. Наджафов должен был позвонить по этому телефону и, услышав мужской голос, назвать себя Гюрзой-заде. После чего ему назначат встречу. Да-а... Интересно.

— Николай Семенович, я побегу и выясню, чей это телефон.

— Иди, только осторожно выясняй.

Когда Юсуф вернулся, Гордеев уже был на ногах и, прохаживаясь по комнате, морщился и поглаживал рукой плечо.

— Николай Семенович, зачем вы встали?

— Не время сейчас болеть, Юсуф. Выяснил? — потребовал Гордеев.

— Да, это телефон конторы, в которой работают Юдин и Гусейнов. Они единственные мужчины в комнате с телефоном 45—44, остальные сотрудники, сидящие там, — женщины. Аппарат висит на стене у стола Юдина.

— Хорошо. Сейчас придет машина, я вызвал, поедем в управление, надо быстро кое-что предпринять и составить ответное письмо Кули-заде. Ты запомнил адрес Ибрагим-ага?

— Да, Николай Семенович, но стоит ли вам ехать. Все это можно сделать не выходя из дома.

— Нет, нет. Поедем.

 

XI

Затяжной осенний дождь мелкой водяной пылью ложился на тугой зеленый шатер Закатальского леса. Отроги хребта, скрытые тесно сомкнувшимися кронами, чередовались с глубокими ущельями, где деревья росли не так густо. И от этого казалось, что на краю Алазанской долины растянулся, отдыхая, гигантский многолапый мохнатый зверь.

Впрочем, увидеть все это мог лишь тот, кто поднялся бы наверх, к субальпийским лугам, сейчас выжженным солнцем и утратившим яркость. А в самом лесу...

Кряжисто, подобно ржавым утесам, стояли грубокорые карагачи, у их подножий застывшими волнами расплескалось море орешника, дикой яблони, алычи. Даже зоркий глаз не смог бы ничего рассмотреть и на расстоянии ста метров — настолько плотен был «ворс» этой растительной шубы, настолько густ ее «подшерсток».

Лесной кордон — просторное приземистое здание, сложенное из неотесанного камня, стояло на поляне, задней своей стеной приткнувшись к отвесному утесу. Подход к нему открывался лишь с одной стороны — поляна была длинной и узкой, да и дом внешне изрядно смахивал на старинный блокгауз. Выходившие на три стороны отдушины подвала могли служить отличными бойницами. На веранде, обнесенной низенькой балюстрадой из крупного плитняка, свободно могли расположиться полтора десятка стрелков.

Сейчас на веранде было всего четверо. Гейдар-ага, привычно настороженный, даже здесь не расстегнувший ремней снаряжения, жилистый горбоносый старик в запачканной копотью белой бурке и длиннорукий Керим, палач банды, еще более оборванный и неряшливый, чем в тот день, когда он покинул родную деревню. Четвертый, хлопотавший около подносов с пловом и фруктами бритый толстяк в простой крестьянской одежде, некогда лесничий и егерь местного бека. С одинаковым лицемерным радушием раздобревшего холуя он принимал бы тут любого из тех, с кем ссориться было опасно.

Полсотни ульев, надежно спрятанных в лесной глуши, хорошая отара, не обложенная никакими налогами (ее до самых снегов выгуливал на горных пастбищах старший сын), огород и небольшой кусок пашни, на которых работали два других сына и снохи, делали его двор более чем зажиточным. Хозяин кордона числился в лесниках, исправно выполнял все распоряжения сельских властей, вспоминавших о нем не слишком часто. А представься случай, он сам перерезал бы горло любому из представителей этой власти.

Не с бо́льшей любовью относился он и к Гейдар-аге, которого потчевал теперь так усердно. Но поскольку ссориться с главарем банды явно не имело смысла, закатальский «барс», как сам себя называл Гейдар-ага, находил на кордоне теплый прием, сытный стол и спокойный ночлег. А с приближением осени нужда в этом ощущалась все острее.

Сегодня Гейдар-ага приехал на кордон не для отдыха. Два дня назад местный мулла передал через верного человека, что его разыскивает контрабандист Расулов, принесший из-за рубежа важные вести.

Сокрушаясь и разводя руками: почтенные гости совсем не кушали плов, толстяк убрал почти нетронутое блюдо, заискивающе предложил:

— Становится прохладно. Может быть, Гейдар-ага и его уважаемые друзья пройдут в комнаты?

— Нет, мешади, — Гейдар-ага бросил на хозяина подозрительный взгляд. — Я хочу сам увидеть, с какими глазами подойдут они к дому.

— Но твои люди охраняют дорогу, а Керим ястреба бьет на лету. В моем доме тебе нечего опасаться. — В голосе хозяина притворная обида смешалась с плохо скрытым испугом.

Гейдар-ага коротко усмехнулся, сузил глаза, погладил рукоять маузера.

— Пусть опасаются те, кто захочет меня обмануть. Я должен знать, с какими глазами подойдут они к этому дому.

— Воля гостя — закон для хозяина. Всегда все пусть будет так, как ты сказал. Кушайте виноград, пожалуйста. Сейчас принесу чай, — толстяк с неожиданной для него легкостью проскользнул в полуоткрытую дверь с подносом в руках.

— Охо-хо, — ни к кому не обращаясь, вздохнул старик, сидевший рядом с главарем. — Сейчас бы ко мне домой...

— Ты прав, Новруз-бек, — голос Гейдар-аги немного смягчился. — Твой дом был просторен, уютен. А сколько слуг... Иншалла, скоро ты опять войдешь туда как хозяин.

Новруз-бек поплотнее стянул завязки наброшенной на плечи бурки, поежился. Взгляд его стал рассеянным, почти мечтательным.

— Какой дом! Его строил еще мой прадед... — заговорил он протяжно, почти нараспев, чуть покачиваясь взад и вперед. — А сколько земли — не окинешь глазом. А сад, а табуны коней... Теперь все это называется — совхоз имени Самедова. Когда я все это подарил Самедову? Я не помню, когда я это дарил! — неожиданно выкрикнул старик и замолчал, злобно оскалившись.

— Ну, ну. Успокойся, Новруз-бек. — Гейдар-ага огладил густую бороду. — Скоро, очень скоро все получишь обратно. А кто такой Самедов?

— Какой-то большевистский вожак. Я хотел бы видеть его на той чинаре. — Усы и верхняя губа у Новруз-бека подрагивали, как у пса, готового зарычать.

Коротко просвистав в воздухе, на вытоптанную площадку перед домом шлепнулся кусочек плитняка. Через мгновение, подхватив винтовки, все трое были уже на ногах.

— Керим! — Гейдар-ага рукой ткнул в сторону поляны.

Керим выскочил из-под навеса, поднял голову, всматриваясь куда-то наверх, и успокаивающе произнес, обращаясь к Гейдар-аге:

— Зейтун их видит. Едут. Только трое.

— Мешади! — Даже в это почтительное обращение к паломнику, совершившему путешествие к гробу пророка, Гейдар-ага сумел вложить все, что должно быть в команде. — Ты встретишь гостей.

Молча поклонившись, толстяк заспешил с веранды.

— Керим! — еще жест в сторону полуоткрытой двери. — Будешь держать их под прицелом. — И Гейдар-ага вновь опустился на место, спокойный, невозмутимый, каким и должен быть почтенный хозяин в ожидании гостей.

В дальнем конце поляны показался пузатый, откормленный осел. На нем восседал тщедушный человек в большой, потемневшей от дождя чалме, казавшейся особенно нелепой над его хилым, обернутым накидкой телом. Немного позади легкой поступью вышагивал Расулов, еще на шаг-другой от него отстал Юсуф Мехтиев, в русских сапогах, брезентовом плаще и папахе.

Хозяин, подхватив осла под уздцы, подвел гостей к веранде и помог мулле слезть со своего «скакуна». Вблизи служитель аллаха оказался еще невзрачнее. Изможденный, морщинистый, со слезящимися глазами, тощей бороденкой и жалкой шеей. Вместе с Расуловым они поднялись под навес. Старый Гасан остановился у края ковра. Мехтиев, как и полагалось младшему, молча поклонился и отошел в дальний угол веранды.

Главарь окинул незнакомцев быстрым внимательным взглядом. «Да, — мысленно оценил он гостя. — Этот станет ходить через границу. Похож на Новруз-бека, только покрепче. Такой на любое дело пойдет... И в гепеу тоже. Второй еще щенок! Я переломлю его одной рукой, А вот стал неудобно. Кериму не виден». Он указал Юсуфу место поближе, на краю ковра. Еще раз поклонившись, тот подошел и стал, ожидая, пока сядут старшие. «Обычай знает, — подумал Гейдар-ага, — почтителен, скромен, не поднимает глаз...»

— Да пошлет тебе аллах благополучия и успеха во всех твоих делах, — нараспев произнес мулла, здороваясь с главарем. Гейдар-ага склонил голову, приложив руку к сердцу, потом с приветственным жестом повернулся к Расулову.

— Тебя я тоже рад видеть, старший брат.

Мулла, подобрав полы накидки, опустился на ковер, оперся на подушку, подложенную хозяином.

— Плохие новости, совсем плохие, Гейдар-ага. — дребезжащим речитативом затянул он. — Разгневался на нас всевышний, смуту поселил в умах мусульман. Крестьяне забывают дорогу в мечеть, молодежь не слушает старших, женщины потеряли стыд. Не только в Закаталах — в селах снимают чадру, ходят в больницу, спорят с мужьями. Закон шариата уже не закон, — вещал мулла, ерзая на ковре, как курица, устраивающаяся на насесте.

Гейдар-ага с трудом сдерживал раздражение. Каноны восточной учтивости не позволяли, встретившись, сразу переходить к цели свидания, но болтовня старого пустомели злила его.

Подчеркнуто неторопливым жестом атаман расстегнул пояс с кинжалом, отложил в сторону. Испытующе глядя на Расулова, скинул с плеча перевязь маузера. Старый Гасан, приняв позу человека, собравшегося совершить омовение, раскрыл перед собой пустые ладони и медленно опустился на корточки рядом с муллой. «Умен», — подумал Гейдар-ага и неприметно покосился в сторону младшего гостя. Тот, помедлив, тоже присел, сложив на коленях скрещенные руки.

Хозяин поставил перед гостями стаканчики с чаем. Мулла торопливо схватил свой, стал греть о него озябшие руки, потом начал пить мелкими глоточками, причмокивая и отдуваясь. Воспользовавшись паузой, Гейдар-ага кивнул Расулову.

— Войдем в дом, там поговорим.

Поднявшись, оба вошли в комнату, расположенную рядом с той, откуда за встречей наблюдал Керим. В нее вела дверь, проем был прикрыт ситцевой занавеской.

— Я здесь в гостях, но ты будь как дома, пожалуйста, — доброжелательно произнес Гейдар-ага, усаживаясь на разбросанные по ковру подушки и, не меняя тона, будто вскользь, спросил: — Где ты живешь?

— Я из Пойлы, что вблизи границы, — ответил старый Гасан. — Ты должен знать Расуловых.

— Ты брат Наджаф-кули?

— Он умер пять лет тому назад. Надеюсь, аллах нашел ему место в раю.

— Ты занимаешься его ремеслом?

— Так принято у нас в семье, Гейдар-ага.

— Наджаф-кули был другом моего двоюродного брата Мусы. Ты знал его?

— Гейдар-ага, я старый человек, зачем со мной играть, — нахмурясь, произнес Расулов. — Ты сам прислал ко мне Мусу Джебраилова. Я помог ему перейти границу. Хочешь узнать, с чем я пришел, — слушай. Не хочешь — разреши, мы уйдем.

Широкоскулая рябая маска ухмыльнулась, в черной бороде ослепительно блеснули зубы. Гейдар-ага умиротворяюще поднял открытую ладонь.

— Прости, старший брат. У меня нет гепеу, я сам должен вести эти разговоры. Ты сделал, как я просил, привел с собой сына, я верю тебе. Но ты слышал, как было под Шушей? Не сердись, скажи; кто тебя послал?

— Я говорил с Мурсал-Киши, он дружит с англичанами. Они хотят тебе помочь.

— А что ждет Мурсал-Киши? Зачем я ему?

— Он много знает о тебе. Знает, что ты хочешь собрать все лесные отряды, поднять знамя газавата. Мурсал-Киши сказал так: если Гейдар-ага сможет договориться с Саттар-ханом, с Али Ниязом, мы дадим ему много оружия. Скажешь «да» — я тебе укажу, где находится оружейный склад.

— О каком складе говорит старший брат? — Гейдар-ага поднял клочковатые, цвета полыни брови.

— Носить оружие через границу тяжело и опасно. Когда англичане были здесь, они оставили склад на десять таких отрядов, как твой. Мне точно объяснили, где он, я проверил, все на месте. У железной дороги, где станция Ганджа. Они думают так: будет у тебя оружие — сможешь собрать другие отряды, начнешь большую войну.

— Что в этом складе? — Гейдар-ага подался вперед. Новость ошеломила его, и сохранять равнодушный вид не хватало сил.

— Пулеметы, винтовки, маузеры, гранаты, Патроны тоже, конечно. Мне называли чего сколько, прости, не запомнил, только много.

«Не запомнил?» — Гейдар-ага снова насторожился.

— А как с Мусой? Он перешел границу? И где сейчас? — Вопрос был задан неожиданно.

Но за годы занятий контрабандой старому Гасану не раз приходилось оказываться перед всякими неожиданностями, и он привык не теряться.

— Я думаю, где-нибудь в Ленкорани, — насмешливо улыбаясь, отвечал он. — Мурсал-Киши хотел к тебе Мусу прислать. Тот деньги взял, границу перешел, но исчез куда-то.

Гейдар-ага ухмыльнулся.

— Муса неглупый человек, зачем ему в Закаталы идти? Здесь каждый милиционер его знает. Наверно, спрятался... — успокаиваясь, произнес атаман. — Хорошо, скажи теперь, ты склад покажешь, что потом?

— Потом к себе в Пойлу поеду, а оттуда за границу — Мурсал-Киши рассказать о том, что ты решил.

— Да благословит тебя аллах за эту новость! — торжественно произнес Гейдар-ага, поднимаясь. — А сейчас... Ты можешь ехать сразу?

— Для этого я шел сюда, Гейдар-ага. — Расулов тоже встал, лихорадочно соображая, можно ли задать вопрос, почему Гейдар-ага согласился встретиться с ним лишь в том случае, если Гасан придет на свидание вместе с сыном, или лучше от этого воздержаться. Но Гейдар-ага сам развеял эти сомнения.

— Оставишь сына здесь. Поедешь с Новруз-беком. Покажешь место, склад.

— Сына? — Расулов оскорбленно вскинул голову. — Ты мне не-доверяешь? Не будет склада, ничего не покажу!

— Слушай, я говорю, почтенный Гасан, — Гейдар-ага подался вперед, свел глаза в узкие щелки. — Пусть моя осторожность не обидит тебя. Но два раза не надо, чтоб я говорил. Или будет как я хочу, или будет нехорошо. Керим! — Длиннорукий, откинув стволом винтовки занавеску, вдвинулся в комнату. — Позови Новруз-бека!

— Да, Гейдар-ага.

Новруз-бек вошел, поддерживая рукой спадавшую бурку.

— Поедешь с нашим братом, куда он покажет, — обратился к нему главарь, не отрывая прищуренных глаз от Гасана. — Хорошо запомнишь место. Привезешь мне со склада гранаты и маузер. Скажешь нашему брату спасибо. Где меня потом найти, сам знаешь. Поедешь сейчас.

— Наконец-то аллах вспомнил о нас! — Глаза Новруз-бека радостно заблестели. — Будь покоен, Гейдар-ага, все сделаю как надо. — И повернувшись к Расулову: — Пойдем. Коня хозяин даст.

— Но потом ты отпустишь сына? — В голосе старого Гасана звучало неподдельное волнение.

— Потом... Потом, конечно, отпущу. Разве мусульманин платит злом за добро? — свистящим шепотом произнес Гейдар-ага.

 

XII

Вечером того самого дня, когда Гейдар-ага встретился со старым Гасаном, в кабинете Николая Семеновича резко, требовательно затрещал телефон. Гордеев, уже третьи сутки не выходивший из управления, схватил трубку.

— Докладывает Киреев. Гусейнов только что пришел на квартиру к Юдину. Продолжаю работу.

Прижав кнопку звонка, Николай Семенович не отпускал ее до тех пор, пока в комнату не влетел секретарь.

— Хентова ко мне!

Через несколько минут появился Хентов, носатый, похожий на грача брюнет в мятой гимнастерке. Плохо затянутый командирский ремень скособочился под тяжестью крупнокалиберного кольта, голенища были слишком просторны для его тонких ног. Но Хентов никогда не был в управлении мишенью для насмешек, так как специалистом он был великолепным. «Такой выйдет в эфир на спичечном коробке да на паре женских шпилек», — говорили о нем радисты. За виртуозное мастерство Хентову прощалась и внешняя расхлябанность, и полное отсутствие чувства юмора.

— Как у тебя? — Гордеев не скрывал своего беспокойства.

Хентов пожал плечами.

— Люди дежурят в должном диапазоне, — негромко, чуть картавя, отвечал он, — заработает рация, сразу засечем.

— Ты адрес-то, часом, не перепутал?

— Зачем? — Хентов опять пожал плечами. — И сейчас хорошо помню. Третий Нижнеприютский, четырнадцать. Разрешите идти?

— Да, да, пожалуйста. И скажите там, чтобы Волкова ко мне прислали.

Хентов вышел, Анатолий Максимович появился почти тотчас же, видимо, ждал вызова. Сегодня он был в штатском.

— Ты готов?

— Так точно, — Волков привычно вытянулся. — Киреев, Бероев, Онищенко, Горчакова.

— Не простит тебе Юсуф, что девушку на такую операцию берешь, — скупо улыбнулся Гордеев. — Да ты садись. Все равно мне первому сообщат.

— Что вы, Николай Семенович, — опускаясь в кресло, ответил Волков. — Юсуф гордиться будет. Горчакова в адресном неплохо себя показала, здесь посерьезнее дело будет. Хотя для нее опасности нет, дальше хозяйки ходить ей незачем.

— Слушай, — несколько смущенно начал Гордеев, — а как вообще у них. Ну... с Горчаковой? Ты не думай, Максимыч, я не потому спрашиваю, Юсуфу, как сыну, верю; просто хочется, чтоб у ребят было по-настоящему хорошо, а поговорить — спугнешь еще, обидишь...

— Смешные они, — Волков улыбнулся. — Друг от друга прячутся, таятся, а со стороны — оба как на ладони. Смотреть на них завидно.

Большие кабинетные часы — гордость начальника хозяйственной части, недавно появившиеся в комнатах второго этажа, пощелкивали словно все реже и реже. Казалось, что маятник сдает темп.

— Тошно до чего так сидеть, — не выдержал Анатолий Максимович.

— Куда уж, — начальник кивнул. — Только ему сейчас того тошнее. Как думаешь, возьмем без стрельбы?!

— Кто-о их знает, — уклончиво протянул Волков. — Мужики вроде тертые. Постараемся.

Вдруг распахнулась дверь, и Хентов, еще более растрепанный, чем полчаса назад, появился на пороге.

— Работает рация, товарищ... Николай Семенович. Она самая, ошибки нет. В Нижнеприютском.

— Ну, хоп, — по вынесенной еще из Средней Азии привычке сказал Волков и, встав, одернул топорщившуюся над левым бедром полу пиджака. — Я спускаюсь, Николай Семенович?

— Да, выходите. Сейчас доложу, и поедем, — кивнул Гордеев, поднимая трубку.

...Потные, тяжело дышавшие Юдин и Гусейнов возились у печки, старательно заделывая опустошенный тайник. Рация, упакованная в вещевой мешок, стояла у двери, агент номер 015 заметал следы.

Каменщики, прямо сказать, были никудышные. Когда работа наконец была завершена, весь пол был заляпан раствором, у самой печи образовалась настоящая лужа, вещи покрылись налетом кирпичной пыли. Перед уборкой присели отдохнуть, закурили.

— Аркадий Иванович, — Гусейнов с отвращением оглядел разоренную комнату, — и не зря мы все это затеяли?

— Нельзя долго работать на рации из одного места, — Юдин взъерошил свои редеющие волосы, потянулся, отхлебнул из стоявшей на столе початой бутылки. Почему-то неотвязно лезли в голову стереотипные слова в шифровках: «Да хранит вас бог, Уильям».

Гусейнов потянул к себе лежавшие на столе нарды и открыл их.

— А я думал, что мы успеем сыграть сегодня партию, — сказал он и, вынув из ящика обломанную половинку нардовской шашки, спросил: — Что ты не заменишь целой? Сколько времени она валяется здесь.

— Оставь, пожалуйста, — сердито буркнул Юдин и, выхватив из рук Гусейнова обломок, сунул его в карман.

Послышался робкий, хорошо знакомый обоим стук тети Даши. Юдин быстро встал, надел пиджак, сунул правую руку в карман и шагнул к двери. Старушка поманила его в коридор.

Беспокойство хозяина начало, видно, передаваться и гостю. Поднявшись, Эюб подошел к окну, попробовал, крепко ли сидят в гнездах шпингалеты, выдернул их и вернулся на свое место. Через минуту вошел Юдин.

— Что там? — спросил его Эюб.

— Чертовщина какая-то. Нашу старуху срочно вызывают к племяннице. Есть у нее такая. Подружка пришла, говорит — та внезапно заболела. Не нравится это мне.

— Разве племянница не может болеть? Аркадий Иванович, клянусь своей головой, ты стал похож на человека, который боится своей тени. Нельзя так, слушай... Юдин тяжелой походкой подошел к столу, взялся было за бутылку, потом отставил.

— Чувствую я, что наша проверка в адресном плохо обернется. Оттого и тороплюсь с переносом рации.

— Оставь, Аркадий Иванович. Ты же не тетя Даша, чтобы верить в черных кошек, тринадцатое число и прочую чепуху... Хотя я понимаю, что лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь покойником, но сейчас, думаю, зря расстраиваешься. Скажи лучше, что дальше делать?

— Там, под шторой, провод натянут, Сними-ка его, брат.

Гусейнов пересек комнату и оказался у окна в тот самый момент, когда с треском распахнулась дверь и в комнату шагнули двое с оружием.

— Стоять! Не дви...

Выключатель был у окна, и реакция Гусейнова оказалась мгновенной. Ударив рукой по кнопке, он выключил свет, стремительно распахнул окно и выпрыгнул наружу. Волков стелющимся вратарским прыжком метнулся к дивану. Глухо, словно за стеной, стукнул выстрел. Под окном послышался сдавленный вскрик, и все стихло.

Через секунду вспыхнул свет. Гордеев стоял у окна, наган вплотную прижат к бедру, средний палец на собачке, указательный вытянут вдоль ствола, левая рука на выключателе. Но только что прозвучавший единственный выстрел был направлен не в Волкова. Анатолий Максимович стоял у дивана, поддерживая обвисшее тело Юдина. Волков, нахмурясь, опустил Аркадия Ивановича. Нагнулся, взялся за пульс.

— Вызвать «скорую»? — спросил кто-то из сотрудников.

— Не надо, — покачал головой Анатолий Максимович. — Не захотел платить. Стрелял прямо в сердце.

— Все равно врач нужен. Акт составит. Вызывайте, — распорядился Гордеев. И, сдвинув штору, спросил у подошедшего к окну сотрудника: — Что там у вас?

— Похоже, ушел, — оба, и Киреев и Онищенко, старались не глядеть на начальника.

— С чем вас и поздравляю. Идите помогите при обыске, — распорядился Гордеев.

Волков, сняв с кровати покрывало, прикрыл им труп и вышел вслед за Гордеевым.

— Унес с собой всю агентуру. Теперь придется повозиться... — ни к кому не обращаясь, проговорил он.

— Слушай, Максимыч, — быстро, будто диктуя стенографистке, заговорил Гордеев. — Бери Киреева. В машину — и к Гусейнову домой. Не медли. Ему из Баку выбраться надо, а одет неудачно. Рубашка яркая, не дурак, обязательно сменит. Да и денег с собой может не быть. Я сейчас в управление, порт перекроем, на шоссе посты выставим, организуем в городе розыски. А ты, если дома не застанешь, давай по линии железной дороги. У него сейчас два пути. Хорошо, если к границе. А вдруг к Гейдар-аге? Перехватить его надо, во что бы то ни стало. Иначе... — Он не договорил.

...Громоздкий «бенц», рывком взяв с места, понесся в сторону Тазапирской улицы, на которой жил Гусейнов.

— Как же у тебя получилось, Павлуша? Ты ж под окном стоял, — отрывисто проговорил Волков.

— Дьявол его знает... — Киреев закурил, стараясь быть спокойным. — Он выскочил прямо на Онищенко. Тот упал, я думал — убит и к нему... Ну, и промедлил. Всего-то доля секунды, а Гусейнов уже в кусты и к пролому. Бероев у другого окна стоял, с него не спрос.

— Ловок, бестия, Меж пальцев ускользнул. Если мы с тобой его не найдем, будет плохо. — Волков замолчал и, взявшись рукой за спинку сиденья, всем корпусом подался вперед, словно пытаясь ускорить бег машины.

Масьма Гусейнова была искренне удивлена, что Эюба в такую позднюю пору разыскивают друзья. Киреев, отлично говоривший по-азербайджански, минут десять беседовал с заспанной бабкой, убедился, что спрятаться в квартире невозможно, и быстро спустился к машине.

— Прежде чем на вокзал, давай еще один адрес проверим, — предложил он Волкову. — Старуха говорит, что Эюб дядю часто навещает. Мовсумов Дадаш, в торговле работает. Если действительно из дому без денег вышел...

— Давай на Завокзальную, Сережа, — Волков за эти дни успел запомнить адреса всех родственников и знакомых Гусейнова.

Дадаш Мовсумов был заметно смущен визитом, но утверждал, что не видел Эюба уже больше месяца. Однако в доме, несмотря на поздний час, никто не спал, похоже было, что хозяева чем-то напуганы. В углу комнаты стоял чемодан.

— Ну вот что, — Анатолий Максимович решил не терять времени. — Ближе к делу. Я знаю: Гусейнов только что был здесь. Говорите: куда поехал?

В этот момент Киреев на всякий случай запустил руку за диван, пошарил там и извлек знакомую обоим яркую рубашку Эюба. Это выдало Мовсумова с головой. Разом ослабев, он опустился на стул.

— Воды хлебните, — поторопил Анатолий Максимович. — И рассказывайте.

Уходя от преследования, Эюб Гусейнов успел сочинить историю, которая была встречена с сочувствием в доме Мовсумова. Бухгалтер рассказал, что на днях был арестован за растрату его коллега Юдин, до этого поссорившийся с Эюбом, и теперь Гусейнов опасается оговора. Дядя поверил и дал Эюбу пятьсот рублей, другую рубашку, пиджак, кепку и подсказал довольно безопасный маршрут.

— Здесь рядом узкоколейка. Я сказал: езжай в Бинагады, а там, в поселке, на ученический поезд пересядешь, до Баладжар доберешься. Оттуда хочешь на пассажирском, хочешь на товарном уехать можно.

— А он не в Закаталы собрался? — равнодушным голосом спросил Волков.

— Он сказал, что в сторону Тифлиса поедет. Правда или нет, не знаю, — развел руками Мовсумов.

Когда Волков и Киреев приехали на станцию узкоколейки, выяснилось, что поезд уже давно ушел. Гусейнова на станции не было.

— Куда теперь? В Бинагады? — Сергей, шофер оперативной машины, уже сориентировался в коротких репликах, которыми перебрасывались его пассажиры.

— Не стоит. Гони прямо в Баладжары. К ученическому тоже опоздать можем, а так время выиграем, — решительно сказал Волков.

— Анатолий Максимович, может, он тоже на ученический не успеет?

— Ну на следующем выедет. Если решил уходить по железной дороге, Баладжар ему не миновать. Давай, Сережа, давай, дорогой...

Шофер нажал на акселератор.

Вспарывая темноту узкими лучами фар, скрипя покрышками на поворотах, «бенц» рвался вперед, словно гончая, взявшая свежий след. Но Волкову казалось, что тянутся они чуть быстрее крестьянской арбы.

...Мотор отказал, когда до станции оставалось около двух километров. Водитель кинулся открывать капот. Волков, не говоря ни слова, отбросил дверцу и выпрыгнул на шоссе.

— За мной, Павлуша, бегом! — хрипло бросил он в темноту и замолк, сберегая дыхание.

Сухопарый, легкий на ногу Киреев на первых ста метрах обошел было Волкова, давно уже не бегавшего кроссы, но вскоре начал сдавать. Мерным размашистым шагом Анатолий Максимович уходил вперед, словно не ощущая тяжести своего огромного тела.

— Максимыч... Убавь, дорогой... Не могу... — задохнувшись и перейдя на шаг, с трудом выкрикнул в темноту Киреев. Темнота отозвалась одним лишь словом: «Юсуф!» И Павел вновь побежал, шатаясь от изнеможения, жадно хватая воздух, чувствуя, что сердце колотится где-то в ушах и вот-вот выпрыгнет.

Наконец Баладжары. На многочисленных путях длинные цепочки вагонов. Как разобраться, где нужный состав. Волков и Киреев бросились к перрону. Вдруг товарный поезд, мимо которого они бежали, загремел и медленно потянулся вперед. Они увидели, как откуда-то из темноты к головному вагону метнулся человек и вскочил на площадку.

— Это Гусейнов, — крикнул Волков, и они пустились так, чтобы их не заметил беглец, нагонять первый вагон.

Еще усилие, и Волков с Киреевым были у площадки, на которую вскочил Гусейнов. Тот сразу понял — погоня, в руках у него блеснула финка, но Волков, первым поднявшийся на площадку, схватил Гусейнова за руку, и нож, звеня о буфера, полетел вниз. Поезд стал набирать скорость, и надо было выбираться из него. Сначала спрыгнул Киреев, за ним нехотя почти свалился, как куль с отрубями, Гусейнов, а за ним прыгнул Волков. Они взяли задержанного под руки и повели на станцию. Гусейнов обмяк, ноги почти не держали его, и, если бы не Волков и Киреев, он рухнул бы на землю.

 

XIII

Юсуф лежал на свеженарезанных ветках орешника, застеленных толстой, остро воняющей лошадиным потом попоной, с головой завернувшись в брезентовый плащ. Он пытался заснуть. Пытался и не мог. Мешал Керим, лежавший рядом, неслышный, как зверь, и такой же опасный.

С позапрошлого вечера, когда старый Гасан и Новруз-бек отправились к Гандже для проверки склада, Керим был приставлен к Юсуфу в качестве караульного, хотя старательно пытался представить себя телохранителем, вел себя вполне доброжелательно, старался, чтобы «гость» ни в чем не знал нужды. Но это радушие не могло бы обмануть и младенца. Слишком неотступно следовал Керим за каждым шагом, слишком зорко следил за ним, когда Гейдар-ага, неожиданно для всех, велел Расулову-младшему вычистить свой маузер.

Внешне это выглядело как знак большого доверия. К оружию атамана могли прикасаться только абсолютно надежные руки. Но Юсуф вовремя и верно понял, что его проверяют, и начал разбирать пистолет с видом восхищенно-завистливым, но столь неумело, что Керим вынужден был вмешаться.

Час спустя хозяин отыскал юношу и заявил, что захромала одна из его лошадей. «Не может ли уважаемый Касум, он, кажется, занимается коновальством, посмотреть, что случилось с Серой?»

На этот раз Юсуф испугался по-настоящему. Ухаживать за лошадьми, он разумеется, умел. Но лечить? Однако, отступать было некуда.

Мехтиев согласился.

— Я помогу. Если захочет аллах. Вели сыну провести лошадь перед верандой, — уверенно распорядился он, словно не допускал мысли, что его могут не послушаться.

Юсуф подошел, ласково погладил лошадь, прощупал переднюю лопатку.

— Покажи копыто! — неожиданно резко бросил он угрюмо молчавшему сыну хозяина. Тот повиновался.

Среди стертых почти до блеска шляпок давно вбитых гвоздей одна отчетливо выделялась. Явно свежая, немного скособоченная.

Презрительно хмыкнув, Юсуф ткнул в нее пальцем.

— Если в Закаталах все так куют лошадей, пусть лучше ездят на ишаках, — бросил Юсуф хозяину и с равнодушным лицом отошел в сторону, показывая, что здесь разговаривать больше не о чем.

Потом наступила передышка. То ли Гейдар-ага исчерпал на время свою изобретательность, то ли решил, что стоит дать гостю успокоиться, расслабиться, забыть о том, что ему не доверяют, но, во всяком случае, весь остаток дня на Юсуфа вроде даже не обращали внимания.

Мехтиев поспал, потом помог одному из сыновей хозяина привести в порядок осыпавшийся тандыр — яму, заменявшую в деревнях печь для выпечки хлеба; довольно долго с удовольствием рубил привезенный из лесу хворост. Жизнь на лесном кордоне шла своим чередом, а для Юсуфа важным было ничем не выдать своей настороженности.

Закончив работу, он предложил Кериму сыграть партию в нарды. Тот согласился с большой охотой. У хозяина нашлась старинная доска с выжженным по крышке персидским орнаментом. Керим первый бросил кости.

— Шешу-беш! (Шесть и пять!) — лишь успел воскликнуть он, как из-за угла дома показался Гейдар-ага.

— Седлать коней! Мы уезжаем, — хрипло выдохнул он. И, поправляя перекрутившийся ружейный погон, добавил, обращаясь к Юсуфу: — Ты поедешь с нами.

— Хорошо, Гейдар-ага, — ответил Юсуф. — Далеко ехать будем?

— Там увидишь, — и, круто повернувшись, Гейдар-ага направился к веранде, куда уже подводили его жеребца.

Мехтиев спокойно пошел за ним.

 

Ехали часа три-четыре. Несколько раз меняли направление. Гейдар-ага с племянником агрийского кулака Сеид-Аббаса двигались во главе, один из сыновей хозяина кордона замыкал маленькую колонну. Мехтиев оказался между Керимом и еще одним бандитом из свиты Гейдар-аги.

Отличный карабах, на котором ехал Керим, никак не мог примириться с тем, что хозяин заставляет его держаться позади колченогого мерина Юсуфа, зло всхрапывал и норовил вырваться вперед. В эти моменты расстегнутая кобура керимовского нагана оказывалась почти рядом с рукой Мехтиева.

И наверное, с самого начала службы Юсуфа в органах еще ни одно задание не требовало от него большей выдержки, чем это.

От ненависти мутилось в глазах. Левая рука, касавшаяся чужого оружия, каменела от напряжения. Но Юсуф погонял своего заморенного коня, не забывая посматривать по сторонам.

На привал остановились в лощинке у разбитого молнией старого широколистного граба. Сын лесника с Гейдар-агой отъехали в сторону, но вскоре вернулись. Через седло у парня был перекинут тугой, испачканный свежей землей мешок. Он попрощался, гикнул и, нахлестывая лошадь, исчез, растворился в сумерках. «Расплачивается за постой, — подумал Юсуф. — Ну погоди! Мы тебе за все заплатим. Другой монетой». Мехтиев спрыгнул на землю, ослабил подпругу, нарвал пук пахучего папоротника и начал старательно протирать взмокшую спину коня.

Отдыхали долго, хотя огня не разводили. Всухомятку подкрепились сами, накормили коней. Юсуф полагал, что они сейчас же двинутся дальше, но Гейдар-ага не торопился.

Скрестив ноги, он сидел под деревом на толстой кошме, положив на колени винтовку, и время от времени поглядывал на свои старинные, с толстой серебряной крышкой часы. Когда совсем стемнело, атаман подозвал Юсуфа и завел с ним разговор о разных способах ловли диких уток.

В этой области Мехтиев чувствовал себя достаточно уверенно — вместе с Касумом они ходили на озеро, где местные охотники вручную, даже без силков, ловили жирных глупых птиц на местах их жировки.

Там, куда утки слетались подкормиться перед осенним перелетом, жители Пойлы постоянно выбрасывали в воду высушенные тыквы. А потом, по плечи войдя в воду и накрыв голову выдолбленным тыквенным «шлемом», подбирались к стае вплотную и, поймав птицу за лапы, просто-напросто утаскивали ее под воду, топили.

Бывали ловкачи, которые успевали привязать к поясу трех-четырех откормленных крякух, прежде чем стая снималась с места. Когда Юсуфу рассказали об этом, он не поверил. Но во второй его приезд младший Расулов постарался выкроить время для такой охоты, за что теперь Мехтиев был ему очень благодарен — ведь этот разговор тоже был испытанием.

Гейдар-ага слушал юношу внимательно, даже с интересом, и разговор, наверно, мог бы затянуться, если бы где-то совсем рядом не раздался осторожный, негромкий свист.

Не меняя позы, Гейдар-ага вложил в рот согнутый углом палец, подал ответный сигнал. Минуту спустя на темном фоне деревьев обозначился силуэт лошади и четкий светлый прямоугольник уже знакомой Юсуфу белой бурки Новруз-бека.

— Салам алейкум, Гейдар-ага. Мир и вам, люди, — чуть надтреснутый тенорок старого бандита звучал устало. — Какая была дорога? Все ли здоровы?

— Алейкум салам. Ты привез? — Гейдар-ага сразу приступил к делу.

«А-а, нервничаешь, бандюга», — подумал Мехтиев и, поднявшись, отошел в сторону. Содержание беседы было ему известно заранее, а лишний раз проявить воспитанность не мешало.

— Подожди здесь! — окликнул его главарь. Юсуф послушно остановился.

— Обратно ехал спокойно? — спросил Гейдар-ага, обращаясь к Новруз-беку.

— Как на своих выпасах.

— Будем ночевать здесь?

— Зейтун может съездить за людьми. Ты хочешь забрать сразу все?

— А мы увезем?

Новруз-бек с нескрываемым удовольствием описывал атаману все, что видел на складе, перечислял ящики с винтовками, патронами, маузерами, пулеметами, гранатами.

— А если это не английский склад? — неожиданно перебил его Гейдар-ага.

— Посмотри. Я оторвал от ящика, — спокойно ответил Новруз-бек.

Вспыхнувшая спичка осветила небольшую, покрытую пятнами смазки деревянную пластинку. На ней было что-то написано. Что — Юсуф не видел.

— Буквы нерусские. Такие, как на маузере, — пробормотал Гейдар-ага и, бросив догоревшую спичку, распрямился, будто поднятый пружиной. — Зейтун!

— Я здесь, Гейдар-ага.

— Поедешь в лагерь. Возьмешь Махмуда и десять человек, — Гейдар-ага бросал короткие, точные фразы.

«А он прирожденный вожак, — подумал Мехтиев. — Решает на ходу. И умно решает. Тем важнее...» — Он оборвал себя, чтобы чего-нибудь не упустить. Но можно было не прислушиваться.

— В Калакенде возьмите две арбы. Махмуд знает у кого. Будете ждать нас на рассвете на опушке у моста через Гянджинку. Знаешь?

— Ты сказал, я слышал, Гейдар-ага.

— Пусть аллах даст силы твоему коню, — произнес Гейдар-ага. Он опустился на кошму и хлопком в ладоши подозвал Керима.

— Скажи людям, пусть разводят огонь. Ночевать будем здесь. Выедем до рассвета.

Теперь Юсуф понял, что задумал Гейдар-ага. Закатальский «барс» решил еще раз подстраховаться, сохранить заложника до того момента, когда почувствует себя в полной безопасности. Что делать? И прежде всего, как реагировать на это ему, Касуму? Притворяться, что ничего не понял? Но ведь Расулов в присутствии Гейдар-аги велел сыну лишь дождаться возвращения Новруз-бека, не больше. Значит, уходить? Или хоть бы попытаться сделать это?

Почему главарь опасается подвоха, не желает показывать постороннему свою основную стоянку? Ведь безоружный юноша полностью в его руках. Вывод мог быть только один. Гейдар-ага провоцирует, толкает его на опрометчивый шаг. Как поступить?

Посланные Керимом люди рубили кинжалами сушняк для костра. Выждав немного, Юсуф встал и, кашлянув, чтобы обратить на себя внимание, приблизился к дереву, под которым расположились вожаки.

— Мне уходить, Гейдар-ага, или я еще должен остаться?

— Побудешь с нами, — коротко бросил главарь.

И вот теперь Юсуф лежал, завернувшись в свой плащ, всем телом, словно болванку раскаленного металла, обжигающую на расстоянии, ощущая присутствие настороженного, притихшего Керима, и безуспешно пытался отыскать спасительную лазейку.

Было страшно. Он вспомнил, как после ликвидации кулацкой шайки под Шушей вместе с другими чекистами хоронил останки двух работников районного отделения АзГПУ, незадолго до этого попавших в руки бандитов и зверски замученных.

Поднялись часа за два до рассвета, когда небо смутно засерело. В закопченном котелке, стоявшем на потухающих угольях, бурлил кипяток. Самед — племянник Сеид-Аббаса — подогнал коней.

Начало светать. Обрели объемность литые колонны стволов, окаймленные понизу кудрявой листвой подлеска. Заколебавшись, стали расплываться, таять легкие клочья запутавшегося между деревьями тумана. Наконец и птицы щебечущим, чирикающим хором возвестили о наступлении дня.

Они ехали легкой рысцой, временами переходя на шаг. Юсуф был очарован сумрачной прелестью не знающего топора леса. Он вбирал в себя звуки, запахи, краски этого, быть может, последнего в его жизни утра.

Все реже становились деревья, все просторней поляны. Впереди поднялась гряда невысоких, щетинящихся кустами утесов. Теперь Юсуф узнал эти места. До железной дороги отсюда было километров пятнадцать. Видимо, Гейдар-ага не рассчитал время — к мосту через Гянджинку им не добраться и через три часа.

Выветренные, тесно сомкнутые скалы перегородили долину. Постепенно снижаясь, они тянулись далеко на юго-запад, а на севере вплотную подступали к отрогам хребта. Чтобы обогнуть этот естественный барьер, уже давно надо бы сворачивать, но, к удивлению Юсуфа, группа продолжала двигаться прямо к утесам. Гейдар-ага, очевидно, знал какой-то тайный проход.

И проход действительно открылся. Узкий, плотно занавешенный спутанными ветвями орешника, карабкающегося по скалам барбариса, дикой ежевики, проход был так скрыт, что даже заподозрить о его существовании было невозможно.

Юсуф решил, что сейчас они спешатся. Но Гейдар-ага, стиснув коленями бока своего жеребца, заставил его броситься грудью на колышущийся зеленый занавес и исчез. За ним последовали остальные кони, видимо, привыкшие к этой дороге.

Лишь пегий мерин Юсуфа оказался непригодным для подобных аттракционов, и Керим, схватив его за повод, буквально протащил седока с конем через проход.

Мехтиев огляделся. Сразу же за кустами расщелина раздвинулась, по ее ровному, проточенному водой дну до самого поворота спокойно могла пройти даже арба.

Юсуф и Керим ехали по-прежнему рядом. Перед Юсуфом двигался обросший, небритый парень на молодой, пугливой лошадке с простреленным ухом. Остальные скрылись уже за поворотом, когда сверху послышался треск. Оба вскинули головы. Старая сосна с раздвоенной вершиной падала прямо на них.

Юсуф видел, как выворачиваются из мелкого земляного кармана трухлявые обрывки корней, слышал резкий свист воздуха, рассекаемого упругими ветвями. И своим телом он ощутил тяжесть Керима, когда, оглушенный ударом, тот опрокинулся на шею юсуфова пегаша.

За доли секунды до этого кобыла небритого бандита, прянув с места, вынесла хозяина из-под удара и шарахнулась за угол. Оттуда доносились гневные крики, суматошный топот копыт, тревожное ржание. Рухнувшая вершина, чудом не задев Юсуфа, надежно перекрыла проход. «Вот удобный случай покончить с Гейдар-агой», — мелькнуло в голове Юсуфа. Потерявший сознание Керим медленно сползал с коня. Завалившись на сторону, бессильно уронил вперед руки, будто ныряя, наконец, он свалился на каменистое ложе ручья. И одновременно со звуком падения его тела в сознании Юсуфа зазвучал четкий голос Гордеева: «Физическая ликвидация Гейдар-аги — не выход. Он связан со всеми бандами, он слишком много знает. Во что бы то ни стало его надо взять живым».

И, понимая, что больше такого шанса не представится, готовый закричать от бессильной ярости и жалости к самому себе, Юсуф спрыгнул с коня и, подхватив словно бескостное тело бандита, стал оттаскивать его в сторону.

Это и увидели Зейтун и Новруз-бек, а потом и Гейдар-ага, когда, справившись с лошадьми, осторожно, с оружием наготове, вышли из-за каменного откоса.

— Молодец, Касум. Настоящий джигит. Товарища не бросил. — Хмурое лицо главаря расплылось в белозубой ухмылке.

...На опушке леса к груде старинного, ручной выделки кирпича, валяющегося здесь с незапамятных времен, подъехали четверо. Чуть поодаль остановились две крестьянские арбы, окруженные десятком вооруженных всадников. Откуда-то издалека донесся мирный шум проходящего поезда.

— Похоже на могилу святого человека, — задумчиво произнес вожак, внимательно рассматривая развалины старинной постройки.

— Нет, Гейдар-ага, — возразил Новруз-бек. — Тут когда-то была водокачка, а потом железную дорогу перенесли в сторону.

— Аллах знает, что делает, — негромко пробормотал Гейдар-ага и махнул плетью, подзывая к себе бандита в кожаной куртке. — Давай фонари.

У правого края груды кирпичей валялась ржавая консервная банка от любимых Волковым бычков в томате. Это был заранее обусловленный сигнал: «Приближение бандитов видели, готовы к встрече».

Гейдар-ага, Новруз-бек и Юсуф спешились.

Втроем отвалили покрытую толстым слоем земли крышку люка. Из открывшегося провала пахнуло сыростью, прелью и чуть-чуть ружейным маслом.

— Идем со мной. Я подарю тебе настоящий маузер. — Похлопав по плечу Юсуфа, Гейдар-ага первым ступил на застланные уже сгнившими досками земляные ступени.

Спускаясь за ним, Мехтиев обернулся. Местность была по-прежнему пустынна.

 

XIV

В складе было темно. Новруз-бек зажег «летучую мышь». Тусклый свет запрыгал по подвалу, смутно обрисовывая штабеля ящиков. Новруз-бек поставил фонарь повыше.

— Откроем ящики? — спросил Новруз-бек Гейдар-агу.

— Давай вот этот, — и Гейдар-ага провел рукой по самому большому ящику, словно гладил любимого коня. — Оружия хватит на отряд в несколько сот человек. Не оставил нас аллах!

В это время крышка люка с грохотом упала. С молниеносной быстротой Гейдар-ага и Новруз-бек выхватили маузеры и юркнули за ящики, увлекая с собой и Мехтиева.

Сверху донеслись выстрелы. Около склада завязалась перестрелка. С минуту в складе стояла тишина. Успокоившись, Новруз-бек снял фонарь и потушил его. Подвал погрузился в темноту.

— Твоя работа, собачий сын? — злобно прохрипел Гейдар-ага, сжимая руку Юсуфа.

Тот молчал.

Гейдар-ага сорвал с себя кушак и крепко связал им Мехтиева.

Откуда-то из-за ящиков раздался густой бас Волкова, словно он говорил в рупор:

— Гейдар-ага, сдавайся, сопротивление бесполезно. Нас больше.

И тут же вспыхнуло около десятка электрических фонарей. Их лучи выхватывали из темноты то Гейдар-агу, то Новруз-бека. Бандиты корчились, прятались за ящики, словно лучи обжигали их.

Только Мехтиев стоял во весь рост. Его побледневшее лицо, казалось, застыло, зубы стиснуты до боли. Он понимал, что каждую минуту может получить пулю от Гейдар-аги.

— Гейдар-ага, последний раз говорю, сдавайся! — снова раздался голос Волкова.

Гейдар-ага прислушался, что делается наверху. Там по-прежнему шла перестрелка. Тогда он выпрямился и крикнул в темноту.

— Я и мои люди живыми не сдадимся. Сейчас подниму склад на воздух!

— Все, что могло взорваться, давно убрано, — крикнул Волков.

— Тогда убью вашего шпиона! Если хотите сохранить ему жизнь, отпустите меня на свободу. Я дам приказ прекратить сопротивление. А людей моих можете забрать...

— Нет! — крикнул Мехтиев и рванулся к соседнему штабелю.

Гейдар-ага выстрелил в его сторону. Почти одновременно откуда-то с ящиков на Гейдар-агу прыгнули агрийский комсомолец Фархад и Волков.

Рухнув на колени под тяжестью Фархада, Гейдар-ага в упор выстрелил в Волкова. Тот словно в нерешительности остановился и медленно стал оседать на землю. «Они, кажется, убили Юсуфа», — промелькнуло в его угасавшем сознании. Луч фонаря, который он держал в руке, скользнул по потолку подвала и медленно опустился по стене в темный угол.

Юсуф бросился к полоске света на земле. На полу распласталось могучее тело Волкова. Юсуф опустился на колени, но ничего не мог поделать со связанными руками. Он прислонил ухо к груди Волкова. Сердце не билось. Фархад и подоспевшие ему на помощь чекисты обезоружили Гейдар-агу и Новруз-бека. Стихла перестрелка и наверху около склада.

— Ну, теперь расплатишься за все... старый шакал... И за Агри тоже... — тяжело дыша, говорил Фархад, связывая главаря банды.