Как всегда в это время, автобус был набит битком, и Юрий Всеволодович клял себя, что поленился и не прошел одну остановку до вокзала — там конечная, и можно было бы спокойно сесть на двенадцатый, который довозит почти что до дома. Решил выгадать каких-нибудь десяток минут и вот теперь мучайся при такой жаре, — обещали днем двадцать восемь — тридцать, но и к вечеру не меньше держится, — ехать в переполненном автобусе — наказание, хуже не придумаешь. Чувствует: капля пота, крупная, наверное, с горошину, поползла по лбу, потом медленно скатилась на нос, потом на щеку и остановилась над верхней губой. Дернул головой, пытаясь стряхнуть ее, — безрезультатно, пришлось слизывать кончиком языка. Со стороны зрелище комическое, а может и просто противное, потому как пожилой мужик, к которому оказался притиснутым живот к животу, смотрит на него с брезгливой усмешкой.
Автобус затормозил у светофора. Плотная пассажиро-молекула, образовавшаяся на задней площадке, на мгновение расщепилась на отдельные атомы, и Юрию Всеволодовичу удалось согнуть руку и выставить впереди себя портфель, так что между ним и соседом теперь был небольшой зазор — все поудобнее стоять. Зеленый долго не зажигался, и взгляд визави постепенно из брезгливого превратился в осуждающий и даже презрительный.
«Чего это он на меня так уставился? — недоуменно думал Юрий Всеволодович. — Неужели от селедки запах? А так испачкать не должна, жирная, но в полиэтиленовом пакете». На работе сегодня давали заказы. На редкость хороший ассортимент — килограмм сахара, банка венгерских маринованных огурцов, пачка вермишели яичной, триста граммов сыра, ну и довеском полкило селедки иваси, хотя ее и так в магазинах навалом. Селедку Юрий Всеволодович предусмотрительно еще в три слоя газеткой обернул. Только вдруг в этой давке упаковка все-таки повредилась? Он скосил вниз глаза, чтобы разглядеть, каково там состояние авоськи с заказом, но левая рука просматривалась только до локтя, а ниже пятнился красно-желтым сарафан дородной дамочки, которая, когда штурмовали автобус, была впереди, а сейчас ее мягкое плечо упиралось Юрию Всеволодовичу в лопатку. Тогда он осторожно шмыгнул пару раз носом — никакого запаха не почувствовал.
«Значит, не селедка его раздражает. Чего ж это он? Ну просто испепеляет взглядом. Может, на ногу ему наступил? Неприятно ехать с таким типом. Сойти, что ли, у вокзала, пересесть на двенадцатый? Благо, билет еще не прокомпостировал. Да и в этой давке как его прокомпостируешь?». А может, раз уж сел, не стоит пересаживаться, еще неизвестно, сколько двенадцатого придется ждать…»
Наконец автобус тронулся, И тут почему-то Юрий Всеволодович высказался вслух, что было совсем не в его привычках:
— Ну, слава Богу, поехали. И когда у нас транспорт наладится? Только обещают…
Хотя произносились эти слова вроде бы так, в пространство, но рассчитаны были на то, чтобы хоть как-то смягчить недоброжелательного соседа. Мол, видите, не вам одному эта поездка в тягость, так что не надо злиться па ни в чем неповинных ближних. Однако большие, чуть на выкате коричневые глаза хмурого мужика остались по-прежнему суровы.
«Ну, и черт с тобой! Стой и злись! Видно такой уж характер, брюзга и человеконенавистник. Вот, поди, жене с ним весело. А скорее — старый холостяк…»
Тут нелестные размышления Юрия Всеволодовича о случайном попутчике были прерваны. Автобус остановился, двери, натужно пошипев, отворились, и пассажиры с оханьем и руганью стали выбираться на свободу. Слепая стихия раза два крутанула Юрия Всеволодовича вокруг своей оси, подтащила к ступенькам, но он исхитрился той рукой, что держала авоську, ухватиться за поручень и остаться на площадке. Правда, радость от этой маленькой победы была омрачена грубым высказыванием одного из жаждущих сойти пассажиров:
— Вот лопух! Слез бы сначала со всеми, а потом обратно залез. О себе лишь думают, интеллигенция вшивая!
«Точно, «интеллигенция» стало у нас ругательным словом. Только как он определил мою принадлежность к ней? Раньше приметами были шляпа и очки — «а еще шляпу напялил», «а еще в очках»… А-а-а, портфель же у меня»…
Меж тем высадка закончилась, село же всего человека три-четыре — видно, только что отошел двенадцатый. В автобусе стало совсем просторно, и можно было облегченно вздохнуть. Юрий Всеволодович аккуратно умостил портфель между ног, переложил авоську в правую руку, вытащил платок, обтер лицо и шею. Потом оглядел заказ, остался удовлетворен, что он в целости и сохранности, снова переложил авоську из руки в руку, намереваясь достать из заднего кармана проездные талончики. И тут от поручня отлепился тот самый хмурый мужик, сделал шаг к Юрию Всеволодовичу и тусклым голосом произнес:
— Ваш билет, гражданин?
Юрий Всеволодович вздрогнул и, виновато улыбаясь, вытащил сложенные в гармошку талоны, стал отрывать один. Движения были какие-то суетливые, да еще авоська мешала.
— Сейчас прокомпостирую, — тихо сказал он, чувствуя, как краснеет, и поспешил объяснить. — Я как раз полез за билетами, а тут и вы…
— Теперь уж можете и не спешить, гражданин, — ухмыльнулся доселе хмурый мужик, столь неожиданно для Юрия Всеволодовича оказавшийся контролером. — Теперь штрафик вам придется заплатить. Пятачок хотели сэкономить, а потеряете три рубля.
— Да, что вы, ей-богу, — вконец смутился Юрий Всеволодович. — И не думал я ничего экономить. Честное слово, как раз и собирался сейчас прокомпостировать этот несчастный билет.
— Поздно спохватились, — продолжая ухмыляться, но с некоторым даже сочувствием, как показалось Юрию Всеволодовичу, сказал контролер. — Остановочку-то вы уже проехали, а билет за это время не заблагорассудились передать для пробивки, так что по существующим правилам — хотите полюбопытствовать, они у кабины водителя на всеобщее обозрение вывешены — считаетесь вы, гражданин, безбилетником.
— Ну, товарищ контролер, — протянул Юрий Всеволодович и сам устыдился, что говорит заискивающим тоном, будто действительно виноват, но жалобную интонацию тем не менее сохранил. — Товарищ контролер, вы же видели, такая давка была, что я просто руку не мог засунуть за этими билетами.
— Несолидно, гражданин, — покачал головой контролер, и прежняя суровость появилась в его коричневом взгляде. — Я же всю дорогу рядом с вами стоял, подсказывал даже глазами, что нехорошо без билета ехать, а вы, как ни в чем не бывало, спокойненько стояли. Еще и транспорт даже не постыдились покритиковать…
«Так вот почему он на меня так вылупился. Подсказывал, значит. Экая забота! Нет, чтоб вслух сказать: «передавайте билеты!» Впрочем, наивно этого ждать от контролера. Его задача как раз прищучить «зайца», взять его с поличным. И все равно, ну нечестно, нечестно это! Ведь хотел же я взять билет. Конечно, была мыслишка остановку «зайцем» проехать. Так оно, действительно, вынуждено. В такой давке как его прокомпостируешь…»
— Нечестно это, вы же видели, какая давка была, а стало свободнее, я сразу и полез в карман за билетом, — почти шепотом проговорил Юрий Всеволодович, чувствуя спиной осуждающие взгляды пассажиров.
«Ну, и люди! Хоть бы поддержал кто. Хоть бы возмутился кто, что из-за этих давок в автобусах каждый поневоле может попасть в эту идиотскую ситуацию…»
— Вам ли говорить о честности? — не принимая доверительного тона, предложенного Юрием Всеволодовичем, нарочито громко сказал контролер. — На пятачок совесть свою променяли. Государство обмануть хотели. Оно богатое у нас, не обеднеет. А оно-то — газетки читаете? — еще чуть-чуть и в трубу вылетит. Из-за таких вот «честных»…
«Вот черт, со стыда здесь умрешь. Ишь как разошелся, моралист! Заплатить скорей, только чтоб отвязался… У-уф, а ведь трешника-то не наберется. Точно, когда рассчитывался за заказ, осталось, ведь пересчитал до копеечки, два шестьдесят шесть. Что ж теперь делать?..»
— Извините, трех рублей у меня нет, — совсем сконфузившись, пробормотал Юрий Всеволодович. — Поистратился, знаете ли. — Он кивнул на авоську.
— Ну что ж! — контролер вроде бы даже обрадовался. — Сейчас на остановочке выйдем и пройдем в милицию, там штрафчик и оформим.
«Нет, какая же он сволочь! Ведь измывается-то как надо мной сладострастно. Глазки масляными стали. Улыбается. Наверное, передовик в своей сфере. Ударник».
— План на мне хотите выполнить? — уже не сдерживаясь, с ехидцей спросил Юрий Всеволодович.
— Э-э, да вы вижу из злонамеренных, — посуровел контролер. — Надеялся, совесть у вас заговорит, а вы оскорбить пытаетесь. Между прочим, у нас пока еще плановое хозяйство в стране. А я, если это вас так интересует, свои планы давно уже выполнил. По всем показателям. Так что давайте выйдем, а в милиции можете продолжить свои насмешки.
«Действительно выйти надо, а то вон все глазеют на меня. Как же — развлечение! С поличным поймали». Занятно посмотреть, как человека заставляют унижаться. Выйдем — и драпану от него. А что? Да нет, глупость, конечно, это. Ему хоть и лет шестьдесят, наверное, но он вон какой поджарый, видно, зарядочку делает, может, и бегом трусцой увлекается, куда мне с моим животиком. И смех и грех! И выхода никакого нет».
Когда сошли с автобуса, контролер довольно жестко взял Юрия Всеволодовича за руку, и не успел тот опомниться, буквально выхватил у него авоську.
— Постойте, в чем дело? — ошарашено спросил Юрий Всеволодович.
— Да так будет надежней, — осклабился своей гадкой ухмылкой контролер» — Чтоб не драпанули от меня. Доверия, извините, к вам нету.
«Ну это уж слишком! Но не драться же с ним? Господи, какая глупость! Дать бы по этой тупой харе. Нет, не смогу. «Вшивый интеллигент» — правильное определение…»
— Знаете, товарищ контролер, — просяще сказал Юрий Всеволодович, — будьте все-таки человеком. Ну, давайте отдам я вам два шестьдесят шесть — ей-богу, больше нет — ну зачем же в милицию? Да и дома меня ждут. С сыном хотел в кино сходить. Обещал ему.
«Чего это я про сына? Стыдно врать, но как его, гада, разжалобить, чтоб вошел в положение?».
— Да, ну вы и фрукт! — протянул контролер. — Взятку мне предлагаете? Ваша совесть, как я понимаю, пятачок стоит. А мою, значит, вы в два шестьдесят шесть оцениваете. Извините, дешево. Хотя, смотрю, вы человек не жадный. Другие больше рубля не предлагают. Только ведь не в деньгах дело. Мне совесть вашу пробудить надо.
Деньги бы я взял — значит, и я такой, как вы. Значит, все мы одним миром мазаны. Значит, обманывай дальше. Пока снова не попадешься. Потом снова откупишься. Не-е-т, у меня не откупишься. Я вам урок нравственности сполна преподам. Чтоб перед сыном впредь никогда не было стыдно…
«Какими высокими словами шпарит! «Нравственность», «совесть», Мужик-то непростой. И говорит как-то по-книжному. Или по-газетному? Отставник, наверное…»
— А сыночку-то, я спрашиваю, сколько лет? — перебил мысли Юрия Всеволодовича вопрос контролера.
— Десять. В пятый класс перешел, — обрадовано ответил Юрий Всеволодович, услышав в голосе контролера доброжелательные нотки.
— Так-так, десять, — покачал головой контролер. — В какое же кино вы собрались, если дети до шестнадцати лет на вечерние сеансы не допускаются? Отцовскими чувствами своими хотели меня разжалобить? Нехорошо…
Минуты три шли молча.
«Действительно, хватит перед ним заискивать. Пошел он к черту, лупоглазый! И чего я унижаюсь, вру? Ну, оштрафуют. Бог с ним, сколько там возьмут в милиции? Наверное, не три рубля, ну, червонец, не больше. Обидно ни за что, ни про что платить, но переживем. Только ведь, черт, на работу могут сообщить. Этот уж позаботиться — ишь глазища-то так и горят ненавистью. Ну, а в отделе, конечно, порадуются. Особенно Лариса Викторовна. Ее хлебом не корми, дай повод только чье-нибудь персональное дело обсудить. Принародно покопаться в чужом бельишке. А тут: «наш интеллигентный замначальника оказывается «зайцем» ездит». Да, такого еще в нашем КБ не было. А что, ведь к ней как профоргу «телега» наверняка попадет. Наши кадровики в отдел направят, Андрей Андреевич боится, что я его подсиживаю, поэтому в ящик ее не положит, пусть маленькое пятнышко, но будет на мне, все ему спокойнее. Нет, ну что это я какую-то гнусную философию развожу. Причем здесь Андрей Андреевич, Лариса Викторовна? Надо быть выше их пошлых оценок Я — без вины виноватый, и все, и никаких оправданий, никаких.
— Ну, инженеры — народ тоже хлипкий, — без осуждения, а просто, как факт констатировал, сказал контролер. — Наставник мой Борис Захарович не очень высоко их ценил. А тот, значит, врач, лет сорока был, вроде вас, полненький тоже, так при первом же допросе, что, говорит, скажете, то и признаю. Ручонки дрожат, глазки умоляюще смотрят, голосок такой жалобный, как вы со мной поначалу говорили, думаю, как бы не обделался. Он почему так сразу раскололся? Потому что вину свою чувствовал. Конечно, не в том конкретно, что ему вменялось, а внутреннюю свою вину. Сейчас вот вы журнальчики читаете, там пишут: «враги народа» — это выдумка, мол, напраслина на людей. А мои трое крестников, да и остальные все, кроме незначительных ошибок — они в любом деле есть — истинные враги народа. И здесь один только признак — если единственным и неповторимым себя считаешь, индивидом, так сказать, значит, откололся от трудящейся массы, от народа, значит, враг его. Совершил преступление или нет — неважно. Важно, что мог совершить. Потому что в душе гнильца, червоточина. А это уж каждый — извините, повторюсь за тем работягой — каждый вшивый интеллигент считает себя пупом земли. Ах, ты пуп земли, говорю, предъяви-ка тогда билет. А предъявить-то нечего. Тут поневоле любой протокол подпишешь. Встречал я потом того врачишку.
Кланялся мне даже, А я уже не у дел был. Почему ж кланялся? Потому что и он знал, и я знал, что душонка-то у него перед народом не чиста. Да, товарищ дорогой, совесть виноватую выявить — вот так мы понимали тогда свою задачу. А человек с виноватой совестью, пусть он даже сам себе в этом не признается, он как бацилла, он других заражает: я, мол, не такой, как все, и ты будь не таким. Нет, милок, говорю, будь любезен быть таким, как все…
«Со стороны посмотреть: идут двое сослуживцев, обсуждают какую-то проблему. Или даже отец сыну что-то объясняет, А ведь мне надо не слушать, а взять его за шкирку да тряхнуть, как следует. Только не могу я этого сделать. Как не могу в глаза сказать Андрею Андреевичу, что он не на своем месте, как не могу сказать Ларисе Викторовне, что презираю ее за сплетни и интриги. Слюнтяй и тряпка! И ничего не могу с собой сделать. Действительно, вшивый интеллигент. И прав, ух как прав, этот садист, читающий мне мораль, виноватая у меня совесть. Ведь мысль-то была, была мыслишка — что уж себе врать? — не брать билета… К милиции, кажется, подходим. Но глупо все-таки, до чего глупо все это, и контролер, и его дурацкий монолог, и сейчас еще будет объяснение в милиции, и, конечно, я не смогу вести себя так, как положено, с самоуважением, с достоинством, нет, я непременно оробею, и старшина, или кто там, конечно, поймет, что я виноват, и прочитает в моих глазах: «простите, дяденьки, я больше не буду…»
Когда до милиции оставалось еще два дома, контролер остановился и отдал авоську.
— А милиция? — недоуменно спросил Юрий Всеволодович.
— А милицией я вас просто попугал. — Я ж ведь никакой не контролер. Вы даже удостоверения у меня не удосужились спросить. А безбилетников выявляю по собственной, так сказать, инициативе. Вижу в этом свой общественный долг. И оштрафовать я никого не могу. А вот побеседовать с умным интеллигентным человеком, заставить его покопаться в своей требухе, почувствовать свою вину перед народом, обществом, государством, это я с большой охотой. Ну, а вас, я виду немножко проняло, так что можно и расставаться».
Контролер кивнул Юрию Всеволодовичу и вошел в подъезд дома.
Юрий Всеволодович стоял, опустив голову, и в голове этой крутились мысли, что надо побежать за контролером, ударить его, или хотя бы сказать что-нибудь злое, уничтожающее.
Но, конечно же, он не бросился догонять обидчика, а медленно пошел вперед, все так же понурив голову и чуть не плача. Равнодушные люди шли навстречу ему и обгоняли его. Они не видели, что человек унижен и растоптан. Если же кто и видел, тот старался ускорить шаг.
Но потом целую неделю Юрий Всеволодович ездил в автобусе без билета.