11 августа 20.. года

– Проси самого несбыточного, - сказала моя госпожа.

Что казалось мне несбыточным? Мне, чей мирок умещался в подворье и двух улицах, да ещё площади в базарный день. Мне было пятнадцать, но разум мой искал выхода куда настойчивее чувств. И книги в хозяйской библиотеке занимали меня больше прыскающих в кулачок дворовых девок.

И, забыв дышать, я пролепетал:

– Я хочу знания.

Она рассмеялась: в тот день райские колокола её смеха впервые прозвучали для меня.

С тех пор я знал. Я читал истинные помыслы сквозь светские маски, желаньица под хитрыми речами и даже - видит бог, я совсем не этого хотел! - за строками книг.

Порой мне жаль, как многое стоит за буквами.

Господин, которого так хорошо читать зимним вечером, укутавшись в мягкий плед, думал лишь о гонораре и о замечательных серьгах, что выпрашивала его капризная возлюбленная. Тот, кто славился изящными оборотами, легкостью слога, в душе оказывался брюзгливым ипохондриком. Нежная дама, щебечущая о возвышенной любви, сгорала от страсти к юноше, годившемуся ей в сыновья.

Налёт истинных мыслей, душок пороков - порой я завидовал тем, кто просто читает книги.

Писатели были слишком людьми.

Я не роптал. Что может быть ценнее дара, полученного из рук моей госпожи. Людей, чьи деяния противны словам, а слова - помыслам, я читал по написанному и между строк, то умиляясь, то сердясь. Но всё больше давило бремя тайны, всё тревожнее было за книгу.

Я бежал людей. Долгие годы провёл в сибирском скиту, не заметив революций и войн, далёкий от бога, с одним лишь стремлением - уберечь книгу от людских глаз. Забывший женщин, кроме одной, той, что всякую ночь являлась мне во снах и иногда - наяву.

Госпожи моей.

Мысли суровых людей, окружающих меня, были столь прямолинейны, они так мало лгали себе, что я почти забыл о своём проклятии - умении знать. Дни сливались в месяцы, а годы плавно текли в бесконечность. Далеко за безбрежной тайгой творилась история, здесь же не менялось ничего.

Но я дряхлел, пусть и медленнее, чем другие. И всё чаще мне стало хотеться тёплого вечера в просторном доме, огня в печи и библиотеки, освещённой свечами. И простодушных людей, мнящих себя большим, чем они есть.

– Нет ничего проще, - сказала госпожа.

И я очутился в городе, что был так непохож на городок моего детства. Другие дома, другие люди... странные люди, чьи мысли были мне чужды, а слова непонятны.

Я был чей-то дальний родственник. Как будто.

– Люди легко придумывают то, что привычно, - говорила моя госпожа. - И делают вид, что вспомнили.

Юные девушки обращались ко мне на "вы", мужчины делали вид, что меня не существует, матроны деловито помыкали мной, как ребёнком, в их головах я занимал примерно столько места, как сковорода или стиральная машина. Куда меньше телевизора.

Малыши звали меня дедушкой, и я умилялся тому, как они просты и цельны в своих маленьких мыслях.

Но дедушка не может жить вечно. А моя немощная старость тянулась и тянулась, мучая меня, но не сводя в могилу. Хранителю нельзя уйти, иначе что же будет с книгой?

И я становился дальним родственником других людей.

Всё устраивалось само собой: никаких похорон, рыдающих племянников, отправленных к бабушке малышей. А впрочем, я всегда был так стар, что какие уж слёзы.

Госпожа моя только улыбалась:

– Люди легко забывают то, что их не волнует.

Я помню их всех, но ни к кому не привязался настолько, чтобы хотелось остаться. Малыши росли и превращались в капризных подростков, которым я был уже не "дедушка", а "эта старая рухлядь"; матроны старели, теряя красоту, как осеннюю листву, мужчины обзаводились автомобилями или любовницами, а иногда уходили из дома.

Раечка, её вечно занятый муж и Ванюша - вот моя нынешняя семья.

Уже вечер, и хмурая сестра милосердия идет выключить свет. Завтра обещалась быть Раечка, надо попросить ещё тетрадь.