С трудом переставляя ноги, Алов вернулась в тронный зал. Боль лишала ее сил, мир вокруг покрылся пеленой из стеклянных игл.

— Вот, матушка, — Ярелл дал ей своего лекарства. — Выпей скорее.

Стеклянные иглы скатились по пищеводу и разлетелись в желудке на тысячу осколков, а с ними раскололась и боль. Сейчас, еще немного — и она успокоится совсем, утихнет, уснет. Увы, ненадолго.

С каждым ударом сердца мир принимал знакомые очертания, звуки приобретали объем, а цвета — глубину.

— Суд окончен, — сказала она наконец, снова обретя способность говорить. — Теперь еще кое-что.

Она вышла на площадь, и те люди, которые еще стояли там, кланялись ей. Стражники наперебой предлагали понести ее, видя, с каким трудом ей дается ходьба, но она была непреклонна.

Солнце уже катилось с небес, окрашиваясь цветом пламени. В молчании Алов прошла по развалинам, пересекла мост и вступила на восточный берег, а люди, что встречали ее, шли за ней, и процессия становилась все больше. Они шли по узким улочкам старого Шемкента, и дошли до погребального холма. Стражники не пустили толпу внутрь ограды, и на кладбище остались лишь Алов и несколько ее спутников.

Могила Озхана была уже не свежей. Дожди разровняли глину, цветы увяли. Однако повсюду уже проклюнулись весенние ростки, придавая кладбищу немного радостный вид.

Алов провела рукой по перекладине надгробного камня. Слезы невыносимой грусти так и хлынули из ее глаз. Будто вся тяжесть мира разом навалилась на нее. Озхан, Озхан, я теперь совсем одна.

Она подняла голову и посмотрела вокруг. Вид с погребального холма открывался чудесный. В закатных цветах город внизу казался горящим, крыши его пламенели, а чуть дальше на запад высился частокол шпилей Симиуса. Дым, что вечно укутывал их, развеялся, открыв взорам западный горизонт и солнце, садящееся в море, и дорожку из бликов, протянувшуюся к самому берегу. Пройти по ней и раствориться в сиянии Солнца. Может быть, правы жрецы Урукашты, считающие его единственным настоящим богом?

Она тяжело опустилась на колени, зарылась лицом в теплую землю. Озхан, прости меня. Ты ушел, а я осталась, и мне нужно жить дальше.

— Хорошо, матушка, что мы сюда пришли, — Ярелл ворвался в ее одиночество бесцеремонно, как всегда.

— Что? — Алов подняла глаза, не отрываясь от земли.

— Тут такое дело… Надобно… Я, право, не знаю…

— Да говори уже!

— Ох… Белобород-покойник был на слова горазд, а я-то больше все делом привык… В общем, матушка, свадьбу нужно сыграть.

Алов села. В голове зашумело.

— Какую свадьбу, ты о чем вообще?

— Свадьбу, с женихом твоим, Озханом.

— Но он же мертв, — проговорила она еле слышно, уже поняв, к чему клонит старик.

Посмертные свадьбы часто практикуют на севере, откуда происходит Сементериум. Если жених или невеста умирает накануне свадьбы, то церемония все равно состоится.

— Зачем?

— Как же, матушка. Как-то Белобород говаривал, законное соединение двух домов даст начало новой единой династии, которая унаследует весь мир. Так вот это так только и выходит…

Алов, шатаясь, встала.

— И что ты собираешься… о нет! — к могиле уже подскочили жрецы с лопатами и быстро разрыли ее. Сердце Алов бешено стучало от страха. Не делайте этого, пожалуйста, думала она, но не произносила ни звука.

Тело, завернутое в уже желтоватое полотнище, показалось на поверхность. В глазах у Алов потемнело, слезы текли беспрестанно, ноздри резал запах тлена, руки тряслись; она боялась пошевелиться. А жрецы тем временем установили тело вертикально на специально принесенную подставку, а Ярелл начал церемонию бракосочетания.

Он что-то говорил, но Алов не слышала. Она не слышала и не видела вообще ничего, кроме тела своего любимого, которое стояло рядом, тесно спеленутое, как тряпичная кукла — сжавшееся, скособоченное и недвижное. Озхан, Озхан, отчего ты не двигаешься? Очнись, любимый!.. Озхан, я хочу умереть, как ты.

Жрец подошел к ней и взял ее за руку, и надел на нее кольцо. «Теперь ты» — она прочитала по губам. Рука Озхана, которую уже развернули для нее, была сморщенной и потемневшей. Кольцо легко наделось на ссохшийся палец. Мой муж по смерти, я твоя навек.

Жрецы осыпали их лепестками и церемония завершилась. Алов упала на колени, почти теряя рассудок. Тело Озхана уложили обратно в яму и стали зарывать.

— Нет!

Все замерли, уставившись на Алов.

— Нет! — повторила она, глядя в землю. — Сожгите тело. Он так хотел… и я так хочу. Я так велю вам.

— Как пожелаете, — Ярелл был недоволен, но не посмел перечить.

Дрова, политые нефтью, заполыхали жарко, и янтарное пламя обняло Озхана, покрыло его призрачным саваном, а потом вдруг взметнулось к небесам, будто это он сам устремился ввысь, радуясь освобождению от бренности и тлена. В молчании люди смотрели в ревущий костер, а солнце спускалось все ниже, и когда оно коснулось моря, огонь догорел и погас.

Пепел ссыпали в яму и накрыли землей, а сверху украсили свежими цветами.

Алов снова легла, обняв свежий холмик. Озхан, муж мой, прости меня за все. Я остаюсь здесь — ждать, когда смерть соединит нас вновь. Я люблю тебя.

И тотчас она расслышала слова. Неразборчивые, тихие, но сомнений не было: это он отвечал ей, она узнала его голос. И сердцем она поняла, что он любит ее и будет ждать — столько, сколько потребуется. И боль тут же отступила, исчезла, а тело вновь ощутило прежнюю легкость.

Алов поднялась на ноги, вытерла слезы и грязь с лица и поймала взглядом последние лучи уходящего солнца.