Чрезъ полчаса мы были уже во дворѣ Русскаго дома. Арабъ-прислужникъ страннопріимицы вмѣстѣ съ Османомъ взяли на свое попеченіе вашихъ коней, а я попалъ въ руки хлопотуньи хозяйки, не звавшей чѣмъ угостить гостя.
Въ верхней горницѣ, мило прибранной, былъ сервировавъ столъ съ такимъ изяществомъ которое сдѣлало бы честь любому европейскому отелю на Востокѣ. И чистая скатерть, и посуда, и всѣ принадлежности стола были на лицо въ небольшомъ русскомъ домикѣ, единственномъ цивилизованномъ пунктѣ на всемъ протяженіи Іорданской долины. Какъ-то странно и пріятно поражала глазъ вся эта обстановка въ полудикой странѣ, не обезпеченной еще отъ нападенія бедуинскихъ шаекъ, и невольно будила въ сердцѣ благодарность тому кто сумѣлъ въ полудикой пустынѣ основать это гнѣздышко. Смиренный и великій труженикъ, единственный представитель Русскаго народа на Востокѣ, почти двадцать лѣтъ держащій высоко знамя русской культуры среди всѣхъ невзгодъ бушующихъ вокругъ, архимандритъ Антонинъ создалъ все это буквально изъ ничего. Всѣ были противъ него, и чужіе, и свои: и католики, и мусульмане, и паши, и консулы, и патріархъ, все ратовало противъ одинокаго, хилаго здоровьемъ, но крѣпкаго духомъ и вѣрой въ правое дѣло инока. Въ распоряженіи отца Антонина не было почти ни гроша тогда какъ Палестинскій комитетъ, ничего не дѣлавшій и не предпринимавшій въ теченіе двадцати пяти лѣтъ, обладалъ десятками и сотнями тысячъ. И добрый рабъ не закопалъ своего таланта въ землю, а посѣялъ зерно изъ котораго уже теперь вышелъ плодъ сторичный. Отецъ архимандритъ побѣдилъ всѣхъ своихъ враговъ и словно на зло имъ поставилъ свои страннопріимицы, выстроенныя на гроши доброхотныхъ дателей, тамъ гдѣ не могъ устроиться даже пронырливый католикъ. Проѣзжій туристъ, не говоря уже о паломникѣ, не можетъ не залюбоваться на чудные русскіе уголки выстроенные какъ бы невидимою рукой. Если спросите у проводника-Араба о строителѣ этихъ небольшихъ, но крѣпкихъ оплотовъ, нехитрый умомъ и простой сердцемъ Арабъ назоветъ вамъ прямо «московъ аршимандритъ», какъ одно изъ популярнѣйшихъ именъ во всей Святой Землѣ.
Въ архимандритѣ Антонинѣ сказалась та мощь русскаго духа которая живетъ и въ паломникахъ, другихъ носителяхъ русской идеи на Востокѣ, въ странахъ гдѣ русская дипломатія не можетъ держать честно и грозно имя Русскаго народа, хотя обаяніе его проникло даже въ пустыни Аравіи и Судана. Офиціальныя лица не помощники отцу Антонину въ его культурной и духовной русской миссіи на Святой Землѣ; нѣтъ, они часто и даже очень часто были его злѣйшими врагами, тормозящими словомъ и дѣломъ каждый шагъ смиреннаго инока, не имѣющаго опоры даже въ людяхъ «не отъ міра сего». За отцомъ Антониномъ стоитъ другая сила, у него другіе помощники: за него право святаго дѣла, за него сочувствіе массы паломниковъ, за него заслуги многолѣтнихъ трудовъ, его обаяніе въ Святой Землѣ и рядъ тѣхъ безвѣстныхъ тружениковъ, преимущественно простыхъ женщинъ-богомолокъ, при помощи которыхъ отецъ архимандритъ построенные имъ дома сдѣлалъ настоящими русскими страннопріимицами. Я знавалъ одну такую святую женщину-смотрительницу русскаго дома въ Хевронѣ, «матушку Катерину», какъ ее звали и паломники, и туземцы. Много лѣтъ прожила она въ дикомъ фанатическомъ Хевронѣ и своею евангельскою простотой и смиреніемъ дошла до того что дикіе Бедуины, при встрѣчѣ съ всю, цѣловали полы ея платья.
Одна изъ такихъ труженицъ и пособницъ отца Антонина хлопотала на моихъ глазахъ и въ уютной горницѣ Іерихонской страннопріимицы. Черные русскіе сухари, яичница и русскій Бѣлковскій чай какъ-то не вязались съ похлебкой изъ помидоровъ, рагу изъ баранины, козьимъ молокомъ, оливами, смоквой и финиками, которыми меня угощала добрая старушка. Обильную трапезу словоохотливая хозяйка приправляла еще добрыми, ласковыми рѣчами.
Давно я не обѣдалъ такъ комфортабельно и хорошо. Послѣ обѣда, на зеленый коверъ сада положили цѣновку, поставили кипящій самоваръ, и мы расположились чайничать подъ сѣнію цвѣтущихъ апельсиновыхъ деревьевъ. Заботливая старушка ухаживала за мною какъ за ребенкомъ, а я безпечно кейфовалъ послѣ многихъ недѣль постоянной заботы о каждой мелочи, обо всемъ что необходимо въ путешествіи, гдѣ человѣкъ предоставленъ самому себѣ. Быстро и незамѣтно протекало время среди разговоровъ съ добродушною хозяйкой. Много поразказала она мнѣ въ нѣсколько часовъ нашей бесѣды, но всего глубже запалъ въ мое сердце разказъ ея объ оригинальномъ русскомъ подвижникѣ, генералѣ К-онъ, который своею смертью запечатлѣлъ подвигъ добровольно возложенный имъ на себя въ пещерахъ Іорданской пустыни.
Что за причины понудили покойнаго генерала бѣжать отъ міра и земныхъ почестей въ пустыню, неизвѣстно; но покойный К-ій, разъ удалившись отъ міра, подъялъ крестъ настоящаго подвижничества, столь рѣдкаго въ наше время. Не найдя мира своей душѣ даже въ Іерусалимѣ, онъ ушелъ въ пустыню Іордана, и въ вертепахъ прилежащихъ Сорокадневной Горѣ обрѣлъ то чего жаждалъ. Поселившись въ пещерѣ, откуда онъ повыгналъ многоножекъ, скорпіоновъ и змѣй, новый отшельникъ обложился массой книгъ привезенныхъ изъ Россіи, и въ тиши мертвой пустыни предался созерцанію, молитвѣ, чтенію и письму. О чемъ молился и что созерцалъ подвижникъ, тайна эта похоронена вмѣстѣ съ нимъ, но оставленныя имъ книги говорили о томъ что К-ій находилъ свою отраду въ духовномъ и философскомъ чтеніи, а во многочисленныхъ рукописяхъ, завѣщанныхъ имъ въ наслѣдство одному изъ іеромонаховъ миссіи, отцу В-ну, онъ изливалъ свою душу, пораженную страшнымъ недугомъ, котораго не могла уврачевать ни міръ, ни пустыня. Разъ въ недѣлю, обыкновенно въ субботу утромъ, являлся подвижникъ въ Іерусалимъ, слушалъ богослуженіе, накупалъ скудной провизіи на недѣлю, бесѣдовалъ съ нѣкоторыми духовными лицами и потомъ снова уходилъ въ вертепы Іудейскихъ горъ. Въ глубокомъ одиночествѣ работалъ отшельникъ и физически, трудясь надъ земляными окопами и устроеніемъ своего каменнаго жилья. Когда же изнемогалъ его духъ, обуреваемый мрачными видѣніями, пустынникъ шелъ не въ Іерусалимъ, гдѣ онъ видѣлъ одни соблазны, а въ обитель Предтечи, на берега Іордана, въ пещеры старцевъ Сорокадневной Горы и въ страннопріимицу Іерихона. Моя хозяйка не разъ бесѣдовала съ К-мъ, который повидимому былъ къ ней очень расположенъ. «Какой-то мрачный и чудной», говорила она, «приходилъ генералъ изъ пустыни»; онъ говорилъ о видѣніяхъ которыя посѣщали его, о звукахъ и голосахъ которые преслѣдовали его даже во глубинѣ каменной скалы. «Не далека уже моя могила, недолго мнѣ придется нести свой крестъ, которымъ я не могу искупить свою прежнюю жизнь и увлеченія.» Исполнились пророческія слова подвижника: скоро его не стало. Дотолѣ еженедѣльно появлявшійся и въ Іерусалимѣ, и въ Іерихонѣ, генералъ К-ій вдругъ исчезъ, а чрезъ нѣсколько недѣль нашли его трупъ, носившій слѣды насилій. Заіорданскіе Бедуины, вѣроятно польстившись на ящики съ книгами въ которыхъ они предполагали деньги и всякое добро, зарѣзали подвижника въ его же собственной пещерѣ.
«То былъ человѣкъ не отъ міра сего», такъ охарактеризовалъ покойнаго духовникъ его, іеромонахъ миссіи, и въ этихъ немногихъ словахъ, для меня по крайней мѣрѣ, обрисовывается въ общемъ образъ покойнаго К-аго.
Подъ вечеръ въ страннопріимицу Іерихона прибыла партія русскихъ богомольцевъ, и убогая деревушка Эръ-Рихи превратилась въ станъ паломниковъ, пришедшихъ сюда изъ разныхъ уголковъ матушки Руси. Котомки за плечами, узелки въ рукахъ, зипуны, опашенки и полушубки вмѣстѣ съ кацавейками и поношенною шинелью отставнаго солдата, все это запестрѣло на зеленомъ дворѣ Іерихонской постройки. Паломники размѣщались и располагались на ночлегъ, только что оставивъ за собой верстъ 20–30 перехода по горамъ, подъ нестерпимымъ зноемъ сирійскаго солнца. Все вынесла, испытала и пережила эта сѣрая, бродячая Русь, прежде чѣмъ дойти до зеленѣющихъ кустовъ Іорданской долины чтобы «во Ердань-рѣкѣ искупатися, во святой водѣ окреститися». Чрезъ сотни лѣтъ исторической жизни, чрезъ всѣ невзгоды и тучи, русскій мужикъ пронесъ свои идеалы и выразивъ ихъ во храмѣ и паломничествѣ, украсилъ каменною церковью свое соломенное село и въ десять вѣковъ своими лаптями протопталъ дорогу ко Святой Землѣ, куда тянуло его со временъ Владиміра и Ольги. Ни Татарщина, ни Турки, ни Арабы, ни разстояніе, ни торный путь, приводившій чаще къ смерти чѣмъ къ достиженію завѣтной цѣли, не остановили нашего паломничества. Спи же и отдыхай, ты много поработавшая Богу, сѣрая паломническая Русь! На зеленомъ коврѣ Іорданской долины, подъ сѣнью деревъ Іерихона, обрызганная ароматами благоухающаго сада, ты возлегла, притомившись съ пути, не зная страха и заботъ, чувствуя что подъ тобою клочокъ русской земли, а надъ тобою Богъ, ради котораго ты подъяла свой тяжелый крестъ.
Долго и молча сидя въ сторонѣ, я наблюдалъ эту картину ночлега нашихъ паломниковъ, и мнѣ казалось что я вижу какой-то волшебный сонъ, а когда вышла луна и облила своимъ сіяніемъ всю эту группу пришлаго люда, котораго разнообразныя позы напоминали груды убитыхъ на полѣ сраженія, я не прочь былъ просидѣть цѣлую ночь, созерцая и любуясь. Блѣдными, скучными, неживыми мнѣ казались тогда всѣ картины писанныя кистью или перомъ. Эти лица, изможденныя молитвой, трудами и постомъ, обращенныя къ небу и залитыя сіяніемъ луны, смотрящейся въ ихъ закрытые глаза, эта обстановка со всею чарующею прелестію ночи, все это запечатлѣлось неизгладимыми чертами въ моей памяти. Долго я просидѣлъ въ своемъ укромномъ уголкѣ, пока не было открыто мое присутствіе.
Надъ сонною группой паломниковъ вдругъ приподнялась высокая, слегка согбенная фигура. Приподнявшійся паломникъ снялъ шапку, перекрестился и забравъ свою походную суму, пошелъ медленно направляясь въ ту сторону гдѣ находился мой наблюдательный пунктъ.
Увидавъ меня, старикъ остановился; моя бѣлая шапка очевидно смутила его, какъ и самое мое присутствіе въ полночный часъ, когда все вокругъ покоилось богатырскимъ сномъ.
— Что же ты не спишь, голубочекъ? вдругъ спросилъ онъ меня твердымъ голосомъ. — Чай, зашло уже за середъ ночи, а ты проглядываешь свои молодые глазки, прибавилъ онъ, подойдя уже вплотную ко мнѣ.
Я далъ мѣсто около себя старцу. На высокомъ челѣ его, казалось, лежала печать того безмятежнаго спокойствія и чистоты которыя такъ поражаютъ на изображеніяхъ святыхъ; на впалыхъ щекахъ были написаны годы искуса и нужды, не побѣдившихъ силы духа. Длинные сѣдые волосы, отчасти падавшіе по плечамъ, шелковистая бѣлая борода, широко легшая на могучую грудь и что-то особенное, отличавшее его отъ другихъ паломниковъ, дѣлали моего гостя настоящимъ патріархомъ и вождемъ этой рати, раскинувшей свой ставъ подъ тѣнью садовъ Іерихона.
Василій Антиповъ съ Чердыни было его имя, извѣстное многимъ паломникамъ добраго стараго времени; живой, подвижной доселѣ, несмотря на свои 82 года, онъ ужь пять разъ побывалъ въ Палестинѣ, куда впервые пришелъ кружнымъ путемъ черезъ Кавказъ и Малую Азію въ 1824 году. Черезъ каждыя десять лѣтъ повторялъ Антиповъ свое хожденіе во Святую Землю, не останавливаясь ни передъ чѣмъ. На первое путешествіе во Святую Землю нашъ паломникъ употребилъ 14 мѣсяцевъ, въ теченіе которыхъ мерзъ, голодалъ, сидѣлъ въ тюрьмахъ, былъ битъ до полусмерти въ городахъ Арменіи, и весь путь совершилъ пѣшкомъ съ сорока кредитными рублями въ карманѣ, отъ Чердыни и Урала черезъ Кавказъ, Тавръ и Антиливанъ до самой Палестины, которую исходилъ всю, причемъ дважды отъ руки Бедуиновъ былъ избиваемъ до того что отлеживался по двѣ и по три недѣли. Не изъ корысти какой или охоты бродить совершилъ старикъ пятикратное паломничество. Гдѣ смерть ежечасно смотритъ въ глаза, туда не пойдетъ сребролюбецъ, туда не тянетъ и бродячій инстинктъ. Только чистая вѣра, безъ намека о мздѣ, можетъ подвигнуть человѣка на такой страдальческій путь и повести его стезей лишеній и невзгодъ къ той желанной цѣли которую онъ намѣтилъ впереди. Всего лучше и менѣе очертилъ это онъ самъ, странникъ во имя Христа. Сожалѣю что не могу передать вполнѣ его своеобразную рѣчь.
«Мнѣ было пятнадцать лѣтъ и я пасъ стадо нашей деревни, говорилъ Антиповъ, когда ко мнѣ въ шалашъ зашли трое странниковъ изъ Іерусалима. Много чего поразказали они, много чего я и не понялъ, но слова ихъ глубоко запали въ мое сердце и заронили въ немъ искру желанія совершить добрый подвигъ хожденія во Святую Землю. Еще пять лѣтъ пасъ я коровъ съ какимъ-то особымъ терпѣніемъ, но мысль о Святой Землѣ уже не выходила изъ головы; я ни о чемъ другомъ не думалъ. Въ долгіе часы одиночества, въ полѣ, въ лѣсу, на полатяхъ избы, и на веселомъ хороводѣ, и въ углу деревенскаго храма мнѣ говорилъ тайный голосъ — иди! Куда и зачѣмъ, какимъ путемъ и съ какою мошной я долженъ былъ идти, о томъ я и не думалъ, и не пытался узнавать. Маѣ казалось что меня зоветъ самъ Богъ, что онъ мнѣ укажетъ и путъ, и цѣль, и средства къ достиженію цѣли. И я ушелъ. Шелъ я по солнцу, правя путь на полдень, куда указывали мнѣ перстами святые Іерусалимскіе старцы. И мнѣ чуялось что Богу угодно мое хожденіе, и что онъ приведетъ меня къ желанной цѣли, какъ привелъ Израиля въ Землю Обѣтованную. Я не считалъ себя избраннымъ отъ людей слѣпыхъ, но мнѣ казалось что Богъ избралъ меня потребнымъ сосудомъ для того чтобы вмѣстить подвигъ хожденія и свести на себѣ всѣ тяготы и лишенія во имя Христа и Его страданій, во что бы то вы стало, до воротъ Іерусалима и подножья Голгоѳской скалы. И днемъ, и ночью, и въ пути, и на ночлегѣ, я видѣлъ предъ собою неосязаемую цѣль, ощущалъ благость въ сердцѣ и слышалъ тайный голосъ: иди! И я шелъ и шелъ впередъ, проходя веси и города, лѣса и горы, дебри и степи, не заботясь о томъ что меня ждетъ впереди.»
Богъ благословилъ подвигъ молодаго пастуха и провелъ его ко граду Святому Іерусалиму. Тамъ только успокоилось и отдохнуло его сердце, преисполнившись созерцаніемъ святыни; тамъ только обрѣлъ себѣ покой много мѣсяцевъ шедшій подвижникъ, тамъ низошла на него благодать, которая осѣнила весь его дальнѣйшій путь и сдѣлала его паломникомъ до гробовой доски. Вотъ уже шестьдесятъ два года несетъ Антиповъ бодро на своихъ плечахъ паломническій крестъ, и ничто доселѣ не заставило его сбросить становящееся непосильнымъ для старческихъ плечъ, тяжелое, но сладкое бремя. Шесть ранъ на тѣлѣ, обрубленные въ сороковыхъ годахъ пальцы и цѣлый рядъ легендарныхъ лишеній на пути къ пятикратному достиженію цѣли.
Завернувшись въ свое походное одѣяло и подложивъ подъ голову сумку, подъ сѣнью апельсиноваго дерева, примостился и прикорнулъ Антиповъ, зная что подъ нимъ Святая Земля, а надъ нимъ око Того Чей голосъ уже шестьдесятъ лѣтъ ему говоритъ: иди и иди! Со спокойнымъ и облегченнымъ сердцемъ я ушелъ отъ старца во глубь рощи.
Спать не хотѣлось въ эту ночь; еще менѣе хотѣлось возвращаться въ свою келейку, гдѣ давно уже ждала меня чистая кровать съ кисейнымъ пологомъ, приготовленная заботливыми руками хозяйки. Я вышелъ изъ предѣловъ русскаго сада на берегъ эль-Кельта, веселаго ручейка, катящаго свои необильныя воды чрезъ камни и рытвины, заполнившіе и безъ того тѣсное русло. Благоуханіе новой зелени, новыхъ полевыхъ цвѣтовъ пахнула мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ легкою сырою свѣжестью, носившеюся прозрачною дымкой надъ ручейкомъ. Какая-то птица звонко крикнула въ кустахъ, словно испугавшись моего приближенія и поспѣшила убраться подальше, вдали поближе къ Іордану плакалъ жалобно шакалъ, а затѣмъ все было тихо и мертво, какъ въ «часъ утренней молитвы фетхи». Небо и земля, вѣритъ Арабъ, молятся Аллаху когда слитъ человѣкъ ы животныя. и птицы, Безмолвно тогда все на землѣ, и только праведникъ можетъ слышать эту великую молитву. Она не грѣшна какъ моленія человѣка, она чиста какъ пламень, въ ней земля молится о своихъ дѣтяхъ: травахъ, деревьяхъ и цвѣтахъ, молится о каждомъ звѣркѣ, каждой пташкѣ, каждомъ жучкѣ котораго она породила; только человѣкъ долженъ молиться за самого себя. Счастливъ тотъ кто можетъ слышать эту молитву, потому что слушая онъ молится самъ, и нѣтъ такого грѣха который не отпустилъ Аллахъ въ часы утреннихъ молитвъ земли. Легкіе туманы что несутся надъ водой, свѣтлая дымка что лежитъ надъ землей, легкій ниссимъ (зефиръ) что колышетъ лишь лепестки розы, вотъ слова той великой фетхи. Тѣ же просьбы и мольбы которыхъ не передать ни ниссиму, ни туманамъ восходящимъ на небеса, ни шуму колыхающейся листвы, тѣ несетъ въ своей волшебной пѣснѣ соловей, любимецъ Бога, земли и людей; уши Аллаха отверсты для пѣсенъ буль-буля, съ ними вмѣстѣ входятъ и моленія земли, и Превѣчный смотритъ ласково на міръ своимъ лучезарнымъ окомъ, луной. Яркій свѣтъ исходящій изъ него есть милость Аллаха который посылаетъ свои дары съ лучами пламеннаго солнца, съ алмазными каплями росы, съ потоками небеснаго дождя… Грозная буря, ураганы и палящіе вѣтры — также молитва земли; отягченная грѣхами, нечестіемъ и нуждой, она плачетъ, стонетъ и рыдаетъ предъ лицомъ гнѣвнаго Аллаха, который говоритъ съ нею въ раскатахъ грома и въ сіяніи блистающей молніи. Когда минуетъ буря, успокоятся громы и въ черныхъ тучахъ погаснутъ молніи, умолкаетъ гнѣвъ Превѣчнаго, благодать его льется снова на примиренную землю, нѣжный ниссимъ и воздушный туманъ несутъ къ небу пѣснь и молитвы земли…
Такъ говоритъ восточный поэтъ о неслышной молитвѣ земли, такъ думаетъ и полудикій сынъ пустыни.
Было уже около часу пополуночи когда я, утомленный, воротился изъ сада въ душную келью, гдѣ въ закравшемся снопѣ лучей блистала яркою бѣлизной роскошная кровать увѣшанная кисеей. Машинально раздѣвшись, я бросился на нее и утонулъ на упругомъ ложѣ… Ревъ ословъ еще долго не давалъ мнѣ уснуть, и только стрекатанье цикадъ, смѣнившее крики ословъ, перенесло меня въ міръ грезъ и небытія.