Через ложь и трагедию
Даже для опытных подпольщиков требовалось небывалое мужество, чтобы пережить страшные 1932–1935 годы.
В луцкой тюрьме полиция производила массовые расправы над заключенными. Министр юстиции Михайловский, цинично заявляя, что «тюрьмы должны быть местом массового истребления революционеров, а не коммунистическим университетом», вводит новый тюремный режим. Полиция разгоняет массовую организацию «Сельроб» и закрывает в 1932 году все легальные революционные газеты и журналы на Западной Украине. Вводятся полевые суды, и в 1934 году создается один из самых первых страшных концлагерей мира — Береза Картузская. Все эти события были звеньями одной цепи мер, которыми панское правительство, флиртующее с Гитлером, думало задушить «красную заразу» в Галиции. Экономический кризис привел к массовой безработице. В 1932 году только в одном Львове, по официальным данным польской статистики, явно преуменьшенным, было свыше четырнадцати тысяч безработных, среди них две тысячи пятьсот человек интеллигенции.
Найти работу во Львове Галан не мог. Направление правительственных и националистических органов печати не позволяло Галану сотрудничать в них, а демократическая и революционная пресса была разгромлена. Тогда он решает покинуть Львов и переселиться к родным Анны, в Нижний Березов. Здесь Галан живет с 1932 по 1935 год.
Со временем, в 1937 году, начальник уездной полиции в Коломые, суммируя деятельность Галана в Нижнем Березове, будет рапортовать своему варшавскому начальству:
«…Компартия поручала Галану проведение некоторых мероприятий, как организация на Покутье комитетов голодающих и осведомление о результатах их работы… Галан принадлежит к группе западноукраинских революционных писателей и пересылал свои коммунистические произведения в альманах, издаваемый в СССР…
Также Галан переписывался со своей женой Анной, которая выехала в СССР, в Харьков, в медицинский институт. В своих письмах к жене Галан писал о чистке во Львовской коммунистической организации… о поражении своих личных врагов внутри партии, считал это большим личным успехом… В других письмах Галан через посредство жены пересылает редакции одного советского журнала свои поэтические произведения, в которых есть информация о промышленности, безработице и просвещении в Польше…»
О каких произведениях толкует озабоченный сим прискорбным обстоятельством начальник уездной полиции?
Основная масса произведений этого периода не найдена. Между тем известно, что в 1932–1935 годах Галан работал весьма интенсивно.
Из письма к П. Шан от 16 февраля 1934 года мы узнали, что Галан написал и отослал в Советский Союз девять статей и рассказ. В письме, отправленном через два дня, говорится о рассказе «Мертвые плачут», который 19 января 1934 года был переправлен в Харьков. Корреспонденция Галана зачастую перехватывалась полицией и в СССР не доходила. Неизвестна судьба пьесы «Говорит Вена», написанной в январе 1935 года. Видимо, она также была перехвачена полицией, так как в архивах Станиславского отделения полиции сохранилась сопроводительная записка Галана, адресованная дирекции Театра имени Революции (Харьков): «Шлю вам на рассмотрение свою новую пьесу „Говорит Вена“. Пришлось писать ее в маленьком селе в чрезвычайно тяжелых условиях, и поэтому в ней немало недостатков».
Все эти данные говорят о том, что в Нижнем Березове Галан ни на минуту не оставлял литературных занятий и всеми возможными способами пытался переправить свои законченные вещи в советские издательства и журналы, поскольку возможность напечатания их в Галиции была исключена.
Впрочем, эта формула не во всем точна. Кое-что из написанного Галану все же удается пробить через цензурные рогатки.
В полулегальной украинской газете «Наш голос», издававшейся в Дрогобыче подпольной коммунистической организацией, находим рассказ, подписанный инициалами Я. Г.
И удача — вторая жена Галана, Мария Александровна Кроткова-Галан, вспомнила:
— Ярослав Александрович рассказывал, что в 1935 году он опубликовал в дрогобычской газете рассказ «Савку кровь заливает» о подневольной жизни прикарпатского села в годы панской Польши. Хорошо бы его найти. В архиве Галана я сама видела эту газету с рассказом, отчеркнутым им самим.
Читаем рассказ. Стиль Галана!
Священником в селе, где живет Савка, служит бывший офицер УГА (Украинской Галицийской Армии), «человек с будущим», любимец самого епископа. Имеет свыше двухсот моргов земли, из них сорок пять — собственной. «Почти каждую неделю политику разводит — о голоде на Украине и о царстве антихриста. Во время пасхальной исповеди выдает исповедовавшимся удостоверения: без них не похоронит и не обвенчает. Разве что за восемьдесят-сто злотых. В частности, священник не любит браков „на веру“. Таких и перед смертью не станет исповедовать.
А покойников, слава господу, у священника хватает. И большей частью самые молодые. Главным образом детвора и молодежь. Мрут от чахотки. Бывший австрийский жандарм, а теперь мельник — господин Панивочка говорит, что виной тому огненные гуцульские танцы. Вспотеет человек, танцуя, выскочит во двор, и спустя несколько дней уже одна труха зашелестит в его груди. Бывает, конечно, и так.
Но большей частью умирают такие, что не могут уже гулять».
Дыхание неотвратимой очистительной бури чувствуется в селе: «И чуть ли не все село бредит одной упрямой мыслью: должно стать иначе. И рассыпается в пыль вся та мудрость, которую годами проповедовал священник…» Должно быть иначе!
«Не спит по ночам пан комендант, и до самого рассвета тревожно мигает по всему селу его фонарик; и не знает комендант, что Савке не спится от мыслей и что Савка видит свет, и от этого света Савку еще сильнее заливает кровь.
Не знает также комендант, что Андрею, сыну Савки, в его тяжелом, мертвом сне снится иной мир и снятся тракторы…»
Не нужно было быть сверхмудрецом, чтобы понять, какие тракторы снились по ночам селянам Галиции.
«Глубоко радуюсь успехам Советского Союза, — пишет Галан жене 18 февраля 1934 года, — и дело его роста, победы стало содержанием моей жизни. Хотя как жизнь и ни тяжела, но какие мы счастливые, что нам довелось жить в такую великую эпоху борьбы за новый мир — мир социализма».
А какое место в этой борьбе займет он, Галан, и Анна? Особенно Анна. Ведь она еще почти девочка.
«Ты пишешь, что много занимаешься, — говорит Галан в письме к ней, датированном 14 сентября 1933 года. — Я очень рад за тебя. После окончания учебы ты вернешься сюда. А здесь (такая уж наша с тобой судьба!), здесь нас ожидает не только медицинская или иного рода практическая работа ради хлеба насущного.
Нам придется пройти еще через многое, прежде чем на Западной Украине будет такая же жизнь, какой ты сейчас дышишь. Но за такую жизнь придется драться. Драться смертельно.
Борьба эта сложная. Слишком много всякой мрази рядится в тоги „друзей народа“ и „защитников национальных идеалов“ на манер пана Петлюры и господина Донцова. Мне хотелось бы, чтобы ты научилась распознавать, видеть таких людишек, как бы они ни маскировались. Тогда не ошибешься, принимая решение…
Я здесь по мере сил своих пытаюсь делать все, чтобы приблизить день, когда на нашей Галичине будет так же свободно дышать, как в Киеве или, скажем, в том же Харькове. Редко, но удается бывать во Львове, видеться с товарищами. Да и здесь меня не забывают. Г. и Т. работают (Гаврилюк и Тудор. — В.Б., А.Е.), Петро (Козланюк) даже печатает свои вещи за океаном. Я тоже кое-что пишу. Не забываю и своих односельчан. Да и не только их. Бываю у лесорубов и пастухов. Рассказываю им, что к чему. Делать это трудно, так как недреманное око „радетелей за мою персону“ (филеров полиции) в покое меня не оставляет…»
Горновцы не сложили оружия. Какие вещи Козланюка имеет здесь в виду Галан? Несомненно, революционные рассказы и публицистику, напечатанные в газете «Гарт» и нью-йоркской газете «Украинськи щоденни висти» («Борьба», «Хлопоты Борбунихи» и другие).
Напряженной, не прекращающейся ни на день, ни на месяц пропагандистской работе с крестьянами, пастухами, лесорубами. Галан отдавал почти все свое время. «Летом я и мои товарищи: Петро Фицич, Степан Геник, Степан Арсенич, Иван Подлисецкий и другие — пасли скот на полонинах, — рассказывает Антон Ильницкий с Верховины. — Ярослав часто приезжал к нам верхом на коне. Мы окружали его, угощали теплым молоком, гуслянкой, брынзой. Он оставался на ночь. Как только сумерки опускались на полонину, мы разжигали костер, садились вокруг него, а Галан рассказывал нам разные истории. И всякий раз что-нибудь интересное… Бывало, к нашему костру присоединялись и лесорубы, и рабочие лесопилки. Галан часто читал нам статьи… Когда люди жаловались ему на панское своеволие, на тяжелую жизнь, он говорил, что это уже не будет продолжаться долго, что на помощь нам придут братья из Советского Союза и мы заживем как настоящие хозяева.
— Вы подумайте над тем, чтобы создать в селе надежный, крепкий актив. Тут есть немало честных, прекрасных людей, — сказал он нам однажды. — Вижу уже близким то время, когда хлеборобы нашего села сами будут хозяевами своей доли…»
Анна далеко… Часто, слишком часто приходило к нему черными верховинскими ночами одиночество. Но расслабляться нельзя. Нужно взять себя в руки. И работать, работать, работать!.. «После отъезда Анны, — вспоминает Антон Геник, — Ярослав еще больше углубился в работу. Целыми днями писал, читал газеты, беседовал с крестьянами. Он рассказывал о больших ассигнованиях Советского правительства на хозяйственные цели, о строительстве больших фабрик и заводов, о строительстве Днепрогэса, о колхозных дворах и животноводческих фермах, говорил, что все это создается для народа, для счастья будущих поколений.
Анна присылала из Советского Союза фотокарточки Днепрогэса, колхозов…»
Как разнились эти картины с тем, что Галан видел вокруг! Во время мучительных раздумий и родилась у него идея нового рассказа. Здесь же, в Нижнем Березове, Галан пишет новеллу «Мертвые борются», опубликованную в апреле 1935 года польской прогрессивной газетой «Гонг». Для читателя, знакомого с политической обстановкой 1932–1936 годов, подтекст новеллы был прозрачен: новелла, посвященная судьбе галицийского юноши — батрака Василия, растратившего силы в непосильной работе у попа и умирающего на больничной койке для туберкулезных, содержала резкое разоблачение «демократии» государства Пилсудского, реакционного католического духовенства.
Нести народу правду о Советском Союзе, разоблачать все и всяческие лживые измышления реакционной прессы о политическом и экономическом положении СССР значило в конкретных условиях Галиции тридцатых годов бороться за воссоединение Западной Украины с Украиной Советской: «В хату заходили люди, — вспоминает Геник, — чтобы поговорить с Галаном. Те, что были в хороших отношениях с Ярославом, приходили за книжками и газетами.
Газеты были московские и киевские, а также коммунистические польские, которые часто пересылал в Березов брат Галана Иван, который оставался во Львове…» Все большее и большее число крестьян, рабочих и интеллигентов под влиянием агитации Галана обращали свои взоры к Востоку, вступали в борьбу за установление на Западной Украине социалистического строя.
И. О. Березовская, работавшая тогда в Нижнем Березове учительницей, имела радиоприемник, и Галан не преминул воспользоваться этим обстоятельством. «Мы выбирали такое время, когда никого из чужих не было в хате и поблизости на улице, и включали Москву, Киев. — Для Березовской это незабываемые воспоминания. — Сама я не догадалась этого сделать. О передачах из СССР мне сказал Галан. Как тогда блестели у него глаза! С каким вниманием слушал он эти передачи! А потом сам рассказывал о Стране Советов. Раньше я читала о Советском Союзе в буржуазных газетах. Но вся эта писанина была брехливой. Первое правдивое слово о Советском Союзе я услышала от Галана. Такие задушевные разговоры он вел не только со мной. Он умел говорить с людьми, и ему верили».
Полицейская слежка за Галаном выливалась подчас в довольно курьезные формы и обстоятельства. Однажды Ярослав остановил крестьянина, только что вернувшегося из города.
— Что нового в городе, дружище?
— Всего помаленьку, пан. — Крестьянин воровато оглянулся и, убедившись, что их никто не подслушивает, добавил: — Есть тут у меня одна хорошая газетка. Не почитали бы?
— Почему же не почитать. Можно. Особенно если, как ты говоришь, газета хорошая.
Яков, так звали крестьянина, протянул Ярославу сложенный в четвертушку листок. Развернув его, Галан ахнул. В его руках был номер «Сельроба». В том, что это не подделка, сомнений не было. Через всю первую, почти сплошь белую страницу шла знакомая по «Викнам» надпись: «Конфисковано».
— А это здорово, Яков!.. Обрадовал ты меня. Выходит, в Нижнем Березове есть стоящие люди, раз такую газету сюда доставляют. Полиция ведь узнает — за такие дела по головке не погладят. Хороший ты человек, Яков…
Совсем неожиданно для Галана тот сразу как-то сник и обмяк.
— Что с тобой?
— Ничего, — выдавил Яков. — Только я не могу… Я должен сознаться вам… Меня подослал к вам Шиманский.
— Заместитель начальника полиции в Среднем Березове?
— Он самый…
— А что, собственно, ему от меня нужно?
— Велел мне ругать при вас Польшу, а самому слушать, что вы будете говорить.
— Ну и что же ты ее не ругаешь? — Уже с любопытством Галан рассматривал Якова.
— Не могу идти против совести… Хотя Шиманский и всучил мне один злотый. Чтобы мы со старухой брынзы купили… Голодали мы, — пояснил он подавленно.
— Да, сложная история, — нахмурился Галан. — Как же нам теперь с тобой быть, а?..
— Не знаю…
— И я не знаю… А в общем, можешь кое-что доложить Шиманскому.
— Что доложить?
— Знаешь старую корчму недалеко от моего дома?
— Знаю.
— Так вот можешь сказать пану, что Галану известно, что там его шпики устроили пункт для наблюдения за мной. Пусть поищут новое место… — Галан расхохотался. — Ну, а теперь бувай здоров!.. А за честность — спасибо!..
Находясь в Нижнем Березове, Галан зорко следил за провокаторской работой националистической агентуры, проникшей в ряды горновцев, во главе которой стал К. Яран, и продолжал борьбу с нею. Через многочисленных корреспондентов писатель получал подробную информацию о положении дел во Львове, Станиславе, Коломне, Перемышле и других городах. Брат, проживавший в это время во Львове, помогал Галану: пересылал ему газеты, журналы, письма, информировал о политической борьбе в городе. Галан неоднократно просит брата выяснить возможность издания новой, революционной газеты, но в условиях ожесточенного наступления реакции такое издание осуществить так и не удалось.
А группа К. Ярана продолжала между тем свою раскольническую работу. Прикрываясь именем горновцев, члены этой группы протаскивали в своих писаниях национализм, оплевывали Советский Союз, травили революционное ядро викновцев.
Летом 1934 года группа Ярана сделала новый провокационный шаг. Обманным путем получив у ряда прогрессивных писателей их рукописи и объединив их со своими писаниями, она издала во Львове альманах, где открытая фашистская и националистическая пропаганда маскировалась именем «Горно», известного трудящимся массам Галиции как революционное литературное объединение. Необходимо было дать отпор провокаторам, разоблачить их перед общественностью Западной Украины и в первую очередь перед рабочими и крестьянами.
8 ноября 1934 года Галан письмом в редакцию дрогобычской газеты «Наш голос» заявляет протест против провокаций агентов национализма и решительно отмежевывается от них. Но Галан понимал, что для полного разоблачения провокаторов нужен протест всего революционного ядра «Горно» или, по крайней мере, его подавляющего большинства. 26 ноября 1934 года Галан вместе с Тудором и Козланюком пишут заявление, которое явилось программным документом, определяющим отношение революционных писателей Галиции к деятельности группы К. Ярана. В нем говорилось:
«Летом 1934 года появился во Львове литературный альманах „По цей бич“ („По эту сторону“), в котором в большинстве своем помещены произведения западноукраинских писателей, группировавшихся около журнала „Викна“. Как члены руководства этой группы и члены самой организации, ставим в известность, что:
С появлением альманаха… группа пролетарских писателей не имеет ничего общего.
Альманах… есть дело замаскированных националистов К. Ярана и В. Дмитрина и их националистических опекунов и компаньонов, которые еще в 1932 году старались всеми способами саботировать работу „Горно“ и повернуть ее в русло национализма.
Этот свой саботаж они продолжали в последующие годы, пользуясь временным физическим разгромом группы (аресты, закрытие „Викон“) и парализуя ее работу во время клеветнических кампаний западноукраинского фашизма в 1933–1934 годах.
Альманах… является литературным мошенничеством, ибо его издатели получили материалы для него от многих членов „Горно“ в то время, когда этим членам, разбросанным по стране, не были известны националистические позиции этих людей. Он является одновременно вражеским классовым выступлением, так как его выпуск является одной из попыток агентов украинского национализма пролезть в западноукраинские пролетарские ряды, чтобы под маской пролетарской идеологии вести в них вредительскую работу.
Осуждаем… альманах как очередную вылазку замаскированного украинского национализма и призываем других членов литгруппы „Горно“ присоединиться к нам в этом осуждении».
Подписи: «Петро Козланюк, Степан Тудор, Ярослав Галан». И дата: «Львов. 26.XI 1934 г.».
Переправлять партийные и антиправительственные литературные документы во Львов, Станислав и Дрогобыч из Нижнего Березова было непросто. Да и не только документы. Нередко обстоятельства требовали присутствия во Львове самого Галана.
Как обмануть, сбить со следа полицию? Приходилось путать след. Однажды, вспоминает Антон Геник, «Галану нужно было по заданию партии поехать во Львов. Он попросил, чтобы я проводил его тайно до вокзала в Коломне. В три часа ночи Галан и я незаметно вышли. Галан хотел запутать след, на который уже тогда пыталась напасть полиция. Дома он приказал говорить всем, что он в Березове: пошли, мол, с Антосем в Рушир, на поле, на заготовку дров.
В Коломыю двинулись пешком, через лес. Миновали его, вышли на околицу села Слобода-Рунгурская и пустились в направлении села Рунгуры (сейчас — село Новая Марковка). Через километра два хода по центральной дороге, еще в темноте, свернули на юг и снова очутились под лесом. Взобрались на небольшой, но достаточно крутой холм, чтобы с него увидеть всю околицу, куда нам идти дальше, чтобы не встретиться с людьми. Когда мы были на этом холме, стоял уже день…»
«Конспирация — залог здоровья», — шутил Галан. Но где-то в глубине души чувствовал, что «везение» вечно продолжаться не может.
Воспользовавшись убийством членами ОУН в Варшаве, в июне 1934 года, польского министра Перацкого, полиция арестовывает Галана как «подозрительного».
Галана отправили в яблоновскую тюрьму, где он провел несколько недель в невыносимых условиях.
Мать Анны — М. В. Геник — вспоминает: «К Ярославу никого не пускали, не давали ему есть. Я ежедневно за восемь километров носила передачу. Меня отгоняли от окна, где за решетками сидел Ярослав. Полиция считала его особо неблагонадежным заключенным». Но получить какие-либо сведения от Галана охранке не удалось, как не удалось и установить его связь со Львовом. Писателя выпускают на свободу.
Галан не потерял связей с коммунистическим подпольем. Это видно хотя бы из того, что на листовке, изданной в 1934 году, с протестом против подготовки войны с Советским Союзом и фашистского террора в Германии, мы находим рядом с именами Тудора, Гаврилюка и Козланюка и имя Галана.
Недреманное око «радетелей» Галана из охранки не знало отдыха. Уездный начальник государственной полиции пан Белянув, как и его коллеги из Львова, также облегчил труд будущих биографов Галана. Он оставил потомству рапорт, преисполненный истинной скорби и негодования: «…После отъезда Галана в июне 1935 года во Львов, как известно мне, компартия послала его в Варшаву, где он имел близкую связь с Владимиром Генсьорским, студентом тамошнего университета, который теперь находится в варшавской тюрьме… Относительно Генсьорского, который родом из Березова здешнего уезда, мне известно, что он до 1934 года был членом ОУН (Организация украинских националистов), однако под влиянием Галана он, как и его сестры Соня и Люба, учительницы в Березове, перешли в компартию…»
Но кто эти люди, о которых повествует пан Белянув? Оказалось, Софья и Любовь Генсьорские — бывшие учительницы. Сейчас — пенсионерки, проживающие недалеко от Коломыи. В те годы, когда их персоны привлекли внимание уездного начальника полиции, они проживали в селе Средний Березов, что раскинулось в четырех километрах от Нижнего Березова.
Когда сестер Генсьорских ознакомили с сочинением пана Белянува, чувства их были весьма сложными.
— Насчет влияния Галана на нашу семью и вступления нас в компартию здесь все верно. Но относительно нашей принадлежности к ОУН пан Белянув явно промахнулся. Мы никогда взглядов националистов не разделяли. Наш отец был русофилом. И, как и отец Галана, три года назад находился за это в концлагере Талергоф. И вообще в судьбе нашей семьи и семьи Галанов было в этом смысле много общего. После прорыва русских войск в Галиции и выхода их на Карпаты в 1915 году в нашем доме размещался штаб одной русской воинской части. Позже, как русские войска стали отступать, они помогли нам эвакуироваться в Бердянск. Володя и мы учились в русской гимназии, подобно тому как и Ярослав Галан, который тогда жил в Ростове-на-Дону. В Бердянске мы встретили Великую Октябрьскую революцию, собственными глазами увидели свободу, добытую рабочими и крестьянами под руководством Коммунистической партии.
Но как бы там ни было, главное начальнику полиции все же удалось разнюхать: Галан действительно многих и многих обратил в свою веру. Многим раскрыл глаза на истинное положение вещей, которое многие люди Верховины не могли ни понять, ни объяснить.
А судьба Анны Геник? Она действительно сложилась трагично. Но рассказ об этом еще впереди.
«Тысячи улиц, тысячи верст… провокация»
«Тысячи улиц. Тысячи верст. Тысячи этажей. И всюду одно и то же. Не нужен. Никому не нужна твоя молодость, и твои сильные руки, и твои быстрые глаза. Проклятием тяготеет над тобой наследство — безработица… Звенит цепь, сковывающая тебя, скрежещет ключ, который закрывает, вырастает стена, опоясывающая тебя повсюду, куда ни глянь.
Мрак ночи, неволя и горе, и боль, и слепая тупость. И только временами внезапно заалеет знамя, и раздастся короткий звук выстрела, и пронесется крик, который и сегодня может повториться!..»
Слова этой статьи, написанной Вандой Василевской, открывали первый майский номер газеты «Вальки млодых» («Борьба молодых») за 1936 год и отражали трагедию тысяч безработных, по которым весной этого года открыла огонь фашистская полиция Львова. И не случайно около статьи редакция поместила фотомонтаж: сжатый кулак рабочего на фоне массовой демонстрации и лаконичная надпись: «За социализм и свободу! Против фашизма и войны!»
Фашизм наступал по всему фронту. Организация украинских националистов начала осуществлять свою программу террора и убийств открыто, на глазах всего света.
По специальному приказанию Степана Бандеры, сына греко-униатского попа из села Угринова Старого, близ Калуша, в редакцию Львовской антифашистской газеты «Сила» была брошена бомба. По утверждению бандитов из ОУН, это покушение «должно было продемонстрировать, что с большевиками мы будем бороться подобными техническими приемами».
Одной из первых жертв ОУН явился секретарь советского консульства во Львове Андрей Майлов. 21 октября 1933 года его убил подосланный Коновальцем и Бандерой кулацкий сынок Лемик. Бандитская организация сама призналась в этом убийстве.
Затем бандиты из ОУН бросили бомбу в редакцию львовской антифашистской газеты «Праця» («Труд») и по заданию своего руководства члены ОУН совершают вооруженное нападение в городе Городке, неподалеку от Львова, на местную почту. Цель нападения — ограбление. От пуль оуновцев, руководимых нашедшим сейчас приют в Соединенных Штатах Америки Миколой Лебидем, гибнут мирные почтовые работники, их дети остаются сиротами, жены — вдовами. Террористическая деятельность ОУН ширится.
Еще в мае 1935 года в Кракове состоялся съезд крестьянских писателей, положивший начало организации антифашистского фронта и принявший резолюцию о необходимости «создания единого широкого фронта эксплуатируемых классов, единого народного фронта рабочих и крестьян для беспощадной борьбы с фашизмом». Группа революционных и демократических писателей публикует манифест, где призывает всех писателей, без различия их политических взглядов, к объединению для защиты культуры от фашистского варварства.
В числе других писателей это воззвание подписали Ярослав Галан, Александр Гавршнок, Петр Козланюк, Владимир Броневский, Люциан Шенвальд, Ванда Василевская, Леон Кручковский.
23 июня 1935 года в Париже, на Международном конгрессе писателей в защиту культуры, было оглашено приветственное письмо Горького, где великий писатель призывал всех честных деятелей культуры мира объединиться в борьбе с наступающим фашизмом. Задача создания единого антифашистского фронта работников культуры выдвигалась на первый план на Западной Украине.
Старейший подпольщик Западной Украины Богдан Дудыкевич пишет: «В 1935 году мы, сидевшие в тюрьме „Вронки“ в Западной Польше, получили информацию о широкой кампании, которую развернули КПП, КПЗУ и КПЗБ для освобождения политзаключенных. Нам стало известно о выступлениях Ярослава Галана как одного из организаторов массовых митингов во Львове…»
По поручению окружкома КПЗУ Галан и Гаврилюк проводят зимой и весной 1935–1936 годов большую подготовительную работу по созыву антифашистского конгресса работников культуры Польши и Галиции.
Галан много ездит по Прикарпатью, выступает перед крестьянами. Выступает как опытнейший партийный конспиратор. Степан Далавурак, учитель одной из средних школ города Черновцы, рассказывает:
«Ярослав Галан не заглядывал в конспект. Он говорил о важности просвещения для народа, потом про ангорских кроликов, о пчеловодстве, о разведении коров симментальской породы, то есть все в духе газеты „Народна справа“ — „коровьего дела“, как ее тогда верно окрестили в народе, — и журнала „Сельский хозяин“. Это понравилось хозяевам. Жандармам лекция показалась невинной, и сидеть на ней дальше, дышать мужицким потом надменным слугам Речи Посполитой никак не хотелось. Поэтому они вышли. Оратор сразу заметил, что жандармы исчезли. Симментальские коровы, свиньи йоркширской породы больше не вспоминались. Галан все чаще останавливался на тех причинах, которые вызвали выступления против существующих порядков в панской Польше.
Контакт между Галаном и слушателями наладился быстро. Они хорошо понимали его и поддерживали одобрительными выкриками:
— Говорите громче, потому что позади плохо слышно, — послышалось в зале, когда оратор на несколько секунд остановился.
Ярослав Галан сказал:
— Я приложу все усилия, чтобы меня все услышали, а если кто не услышит, готов повторить все вторично и в третий раз.
Голос его был мягким, и в зале стало тихо.
Галан рассказывал о борьбе украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого против шляхетской Польши, о том, как украинские земли очутились под пятой других держав, и особенно — о борьбе трудящихся западноукраинских земель против „чужих и своих“ угнетателей. Он вспоминал, как Иван Франко и Михайло Павлик призывали наш народ к борьбе против колонизаторской политики Австро-Венгрии и как украинская буржуазия за мелкие подачки лизала лакированный сапог Франца-Иосифа.
Не забыл оратор в своем докладе и о реакционной роли духовенства любого вероисповедания.
— Попы вместе с ксендзами ведут крестовый поход против Советского Союза — колыбели трудящихся всего мира. А те заповеди, которые они пропагандируют, сами не исполняют, не ожидают рая на небе, а живут райской жизнью на земле. Что можно попам, то является грехом для трудящихся.
Эти слова задели священника, который сидел на лекции как на угольях.
— Вы агент Москвы! — закричал пан отец. — Вы коммунист и враг украинского народа, а не представитель „Просвиты“.
— Не „Просвита“ — просвещение, — ответил Ярослав Галан, — а правда — просвещение. И не враг я, по происхождению такой же западноукраинский крестьянин, как все в зале, хотя у меня галстук на шее.
Полемика с попом разгорелась. Оратор беспощадно разоблачал его, припирая к стене фактами.
— Вы, — говорил Галан попу, — некогда благословляли народ на братоубийственную войну. Вы говорили когда-то: „Бей на фронте русского или поляка“. Так?
— Так!..
— А чем они провинились перед вами или перед каким-либо балинецким дядькой?
В зале клокотало. Всюду были слышны выкрики:
— Вот верно!
— Хорошо сказал!
— Ух, как славно посадил пана отца!»
А Галан продолжал:
— На недавний съезд общества «Просвита» полиция, а с нею поповские и кулацкие сынки не допустили крестьянских делегатов, избили их! Они боялись, чтобы представители народа не рассказали на съезде всю правду!
— Брехня! — выкрикнули в ответ несколько самых богатых дядьков и поп.
— Если говорю вам неправду, то послушайте самих делегатов. Вот они, перед вами.
Ярослав Александрович прервал свое выступление, чтобы дать возможность выступить Петру Грицюку, Михаилу Проскуряку, Алексею Корбутяку, которые подтвердили его слова. Это выступление Галана в селе Балинец, возле города Коломыи, продолжалось больше часа. Еще с час докладчик отвечал на разные вопросы. Вместо культурно-просветительной лекции, как это значилось в бумажке, изготовленной подпольщиками-коммунистами, в селе был проведен политический митинг. Крестьяне были очень довольны лекцией.
Галан и Гаврилюк организуют конспиративные явки, пишут листовки, воззвания, выступают на собраниях, переправляют во Львов революционную литературу. Галан вырос в опытного пропагандиста, агитатора, работающего по поручению партии на самых ответственных участках. Он «часто приходил к нам (рабочим. — В.Б., А.Е.), — вспоминает бывший слесарь И. Завадка, — проводил с рабочими беседы и читал лекции по теории марксизма-ленинизма, помогал нам глубоко понять те задачи, которые стояли перед рабочими Западной Украины. Помню, мы с особым интересом прослушали лекции Я. Галана по произведениям Ф. Энгельса „Развитие социализма от утопии к науке“ и К. Маркса „Наемный труд и капитал“».
А события становились все более грозными.
В марте 1936 года были расстреляны рабочие на краковском заводе «Семперит». В ответ начались уличные бои рабочих Кракова с полицией, а по всей стране прошла волна забастовок и демонстраций.
Весна 1936 года пришла во Львов неожиданно, буйно, стремительно. Каштаны расправляли свою первую листву, в синем апрельском небе кружились стаи голубей над Стрелецкой площадью, в утренней дымке тонули за больничной оградой зеленеющие склоны Высокого замка. Но в это прекрасное весеннее утро возле морга в одной из больниц Львова можно было обнаружить следы совершившегося недавно злодеяния.
Толпа, заполнившая больничный двор, угрюмо молчала. И когда над головами людей вдруг появился небольшой, затянутый красным крепом гроб, обнажились головы, глухой и гневный шум прошел по рядам рабочих.
Старая женщина подошла к толпе и испуганно спросила:
— Кого хоронят?
— Безработного, — ответили из рядов. — Нашего товарища хороним. Козака. Его убила полиция.
Галану вспоминался вчерашний день. Толпа безработных у ратуши. В ее просторных залах заседали верные слуги графов Потоцких и Дзедушицких, «ликерного короля» Бачевского и других им подобных. Голодные, оборванные люди пришли просить кусок хлеба — им ответили свинцом из полицейских карабинов. Навсегда сохранятся в памяти вспышки выстрелов, красная струйка крови на красивом молодом лице погибшего от пули полицейского рабочего-поляка Владислава Козака, распластавшего руки на серых плитах мостовой…
Сегодня гневный рабочий Львов провожал его в последний путь…
Цепочка полицейских мундиров перегородила улицу. Угрюмо, сжав кулаки, не останавливаясь и не замедляя шага, шли навстречу ей сомкнувшиеся ряды рабочих. Сухо щелкнули затворы винтовок, и через несколько минут пулеметная очередь врезалась в колонну демонстрантов. Гроб накренился.
Молодой рабочий вырвал из мостовой булыжник. Уткнувшись лицом в землю, лежала женщина… Вот впереди, покачнувшись, падает Мария Ких — славный вожак львовских комсомольцев. Три раза сменились люди, несущие гроб. А впереди уже дрогнули ряды полицейских, захлебнулся пулемет, испуганно прячется в подъезде полицейский в мундире капитана.
Что гнало рабочий народ в объятия смерти? Об этом Галан напишет позже — в «Золотой арке».
«Неужели они рисковали жизнью только ради куска хлеба или десятипроцентной прибавки к жалованью? Думать так значит совершенно не верить в человека!.. Они верили тогда только в одно: что каждый их шаг вперед по улицам, залитым их же кровью, — это сто, тысяча шагов вперед, к бессмертию, величию их класса…»
Повсюду строились баррикады. Стояли заводы, фабрики, застыли на площадях трамваи, газеты не вышли. Львов бастовал. Гневный рабочий Львов протестовал против кровавой расправы 16 апреля 1936 года…
Тридцать одного убитыми и двести человек ранеными потерял пролетариат Львова в этот день.
В ответ на правительственный террор началась общегородская забастовка, поддержанная рабочими почти всех городов Галиции и массовыми выступлениями крестьян. Семьдесят пять процентов крестьян Львовского, Тернопольского и Станиславского воеводств приняли участие в организованной десятидневной стачке. В эти дни Галан выступает на митингах и собраниях, участвует в подготовке к первомайской демонстрации, которая еще раз подтвердила, как возрос авторитет коммунистической партии. В такой обстановке проходила подготовка Антифашистского конгресса в защиту культуры.
Конгресс работал в здании оперного театра 16 и 17 мая 1936 года. В его организации и проведении приняли участие рабочие. «Мы чувствовали тогда, что рабочий и крестьянский писатель — это человек, любимый массами, близкий им человек, товарищ», — говорил польский поэт Владислав Броневский. На конгрессе выступали представители бастующих рабочих, писатели в перерывах между заседаниями делали доклады на заводах и фабриках. Рабочие «составили огромное большинство гостей съезда». В почетный президиум его были избраны М. Горький и Р. Роллан. С речами выступили К. Пелехатый, С. Тудор, В. Василевская и другие. Василевская требовала от писателей создания бдительной, воинствующей литературы и произнесла пророческие слова: «В следующий раз мы встретимся в красном Львове».
Тудор говорил об угнетении украинской культуры. Его гневную речь слушали честные люди Львова разных национальностей, которые всего несколько недель назад шли за гробом Владислава Козака на Яновское кладбище и видели наведенные на себя дула винтовок.
Выражая думы и чаяния людей, пришедших в театр на заседание конгресса, Степан Тудор говорил:
— Долой империалистическую войну! Долой фашизм! Пусть знают торговцы смертью, что нашу поступь не остановят тайные агенты фашизма. Мы готовы бороться за социализм, который является для нас зарею нового будущего!
Большое впечатление на всех произвело выступление Я. Галана. Стенограмма его не сохранилась, но осталось свидетельство Владислава Броневского: «Участники съезда, выступающие по национальному вопросу, высказались в пользу удовлетворения всех культурных нужд национальностей, населяющих Польское государство. Выступающие требовали открытия национальных школ, украинского и белорусского университетов, равноправия языков… По этим вопросам особенно горячо говорил Ярослав Галан».
Рабочие преподнесли писателям цветы. «Становится больно, — писал Галан, — что за столом нет Максима Горького… Ведь эти цветы в первую очередь предназначались ему».
На конгрессе был оформлен и закреплен единый фронт мастеров культуры против войны и фашизма.
Для инициаторов и организаторов конгресса становилось небезопасным пребывание в городе. «Вскоре после конгресса, — вспоминает Галан, — мы получили сигнал: „Уезжайте из Львова“». Галан переезжает в Варшаву, где переходит на работу в газету «Дзенник популярни», выходившую в 1935–1937 годах.
Ванда Василевская вспоминала: «Это была газета единого фронта. В состав редакции входили представители „левого“ крыла ППС и члены коммунистической партии. Газета была закрыта полицией. Галан писал в газету корреспонденции, статьи, касающиеся украинского вопроса… Он не выходил из состава редакции. Его сотрудничество в ней прекратилось в связи с его арестом».
Галан публикует в газете статьи и памфлеты, разоблачающие польское правительство. Он рассказывает о кровавой расправе над бастующими Львовскими рабочими. Особенно достается в статье Галана премьер-министру последнего польского правительства генералу Складковскому, заявившему с трибуны сейма в ответ на вопрос о причине расстрела львовских демонстрантов: «Я считаю, что полиция стреляла слишком мало». Галан называет его «кровавым шутом, пляшущим под дудку Гитлера».
Галан стал любимым гостем на варшавских заводах и фабриках. Чтобы сбить со следа полицейских ищеек, он постоянно меняет квартиры.
Травля, преследования, тюрьмы… Казалось, жизнь поворачивалась к нему самой жестокой своей стороной. И как бывает в подобных случаях, беда редко ходит одна. На Галана обрушился еще один страшный удар: он потерял связь с Анной.
Переписка с ней неожиданно прервалась. Ярослав Александрович посылал в Харьков одно письмо за другим, слал запросы, терялся в мучительных догадках — все было напрасно! Он ждал месяц, второй, год — писем от жены не было…
Анна исчезла…
Как только выбиралась свободная от дел неделя, Ярослав ехал в Нижний Березов. Может быть, думал он, здесь что-нибудь известно. Но и в Нижнем Березове не знали ничего; строили, чтобы успокоить и себя и Галана, самые невероятные предположения. Но от этого не становилось легче.
Вечерами, когда он приезжал в Березов, они еще и еще раз перечитывали ее старые письма, надеясь найти в них что-нибудь такое, не замеченное ранее, что бы помогло разобраться в случившемся. Но ни одной такого рода зацепки в письмах не было.
В сотый, наверное, раз перебирал Ярослав Александрович фотографии жены и открытки, присланные из Харькова. Вот на одной из них надпись: «17 августа 1932 года, после отъезда в СССР. Анна». Последнее письмо датировано 7 января 1934 года. Анна сообщает, что жизнь идет неплохо. Только очень тоскует по нему, Ярославу. И еще мечтает взглянуть на родное село. Среди пачки листков попадается забытое Галаном фото: группа из восьми юношей и девушек. Среди них он, Ярослав, и его верный товарищ по «Викнам» Петро Козланюк. «Когда это снято? — мучительно вспоминает Ярослав. — Кажется, в 1933-м, когда мы приехали с Петро в Березов передохнуть от львовской суматохи…»
В марте 1937 года по приказу правительства полиция закрывает газету «Дзенник популярни». В варшавскую тюрьму на некоторое время попадают Ярослав Галан, редактор газеты и ряд сотрудников. После освобождения Галана его снова арестовывают и четыре месяца спустя отвозят во Львов. Галана передают следственным органам Львова. Писатель попадает в тюрьму «Бригидки».
…Завтра — двадцатая годовщина Великого Октября. Тусклый свет едва пробивается сквозь решетку узкого окна камеры. В ранние, предрассветные часы Галан любит мечтать.
За Збручем, в далекой Москве завтра выйдут на Красную площадь колонны демонстрантов. Галан вспоминает снимок, виденный им в советском журнале «Огонек», — рабочий поднимает на плечи маленькую девочку. Она смеется, протягивает руку. Какое счастье выпало тем, кто пойдет завтра в этих колоннах!
«Москва, она всегда стоит передо мной как живая — грозная, нежная, вечная», — вспоминает писатель. Сколько раз на вершинах Карпат, в подполье, в тюремной камере виделась она ему — незнакомый любимый город!
Открывается дверь камеры. Резкий окрик тюремщика:
— Галан! На выход!
Очередной вызов на допрос. Опять нудно и долго будут расспрашивать о работе прогрессивного издательства «Книжка». Он знал, что полиция не имеет улик против него, и его смешили глупые и надоевшие ловушки, которые на каждом допросе строил следователь.
Когда Галан вернулся в камеру, товарищи обсуждали последние новости — вчера в тюрьме был разоблачен провокатор. Смеясь, Ярослав Галан рассказывал, как пытались купить его перо «паны-редакторы» из правительственных органов.
— Знаешь, Ярослав, — прервал его друг подпольщик Михаил Вовк, поднимаясь с койки, — мы не сомневались в тебе, как в коммунисте, но все же думали, что для тебя тюремная обстановка покажется тяжелой. А ты повел себя, как опытный тюремный «бывалец»…
Еще за месяц до праздника Великого Октября руководство коммуны политзаключенных в Львовских «Бригидках» в глубокой тайне разработало план подготовки к празднику. Еще на воле Галан, просиживая ночи напролет, — готовил доклад о проекте Советской Конституции. Узнав об этом, товарищи в тюрьме заключили:
— Не пропадать же докладу. Прочтешь его здесь. А иначе кому-нибудь из нас пришлось бы специально готовить такое сообщение. Праздник должен быть отмечен достойно!..
«Администрация тюрьмы приняла заранее ряд жестоких мер, чтобы избежать демонстрации узников в Октябрьский праздник, — вспоминает М. Вовк. — Наиболее опасные узники были переведены в одиночки».
Но празднование годовщины Октября все же состоялось.
Обманув тюремщиков, Галан прочел заключенным доклад о Советской Конституции.
Да, многому, порой неожиданному и страшному, учили Галана панские тюрьмы. Чего стоит хотя бы увиденное им в «Бригидках». Воспоминание о случившемся Галан пронесет через всю жизнь:
«Осенью 1937 года во двор Львовской тюрьмы „Бригидки“ надзиратель каждое утро выводил молодую белокурую девушку. Из окна нашей камеры можно было видеть, как девушка быстрым шагом ходила по кругу, в центре которого стоял надзиратель. Прогулка продолжалась ровно тридцать минут; потом надзиратель звенел ключами, и девушка замедленным сразу шагом, манерно покачивая бедрами, возвращалась в свою камеру.
Мы не знали, кто она и за что ее сюда посадили, но, по обычаю заключенных, сочувствовали ей и втихомолку вздыхали о ее сиротской доле, о ее утраченной юности.
И вот однажды утром мы услышали в окнах нижней камеры пронзительный свист и крики: „Убийца!“ Все мы бросились к окнам. Свист нарастал, перебрасываясь из камеры в камеру. Надзиратель грозил заключенным кулаком, что-то кричал, но никто не обращал на это внимания. Девушка ходила по кругу быстрым, энергичным шагом, глаза ее теперь смотрели в землю, а судорожно сжатые губы стянули ее лицо в гримасу не то ужаса, не то ненависти.
Убедившись, что его угрожающие жесты не действуют, надзиратель махнул рукой и увел заключенную.
В тот же день мы узнали, в чем дело. Светловолосое воплощение молодости оказалось инициатором и участником зверского убийства крестьянина-коммуниста. (Провокаторша навела националистов на его след. — В.В., А.Е.) Ворвавшись в хату, националистические убийцы на глазах малых детей замучили свою жертву, к тому же еще издевались над трупом. Фашистский зверь — на этот раз в лице девятнадцатилетней блондинки — показал свои когти. Впоследствии, во время гитлеровской оккупации, на этих когтях ни на минуту не высыхала человеческая кровь».
Провокаторша была из организации украинских националистов.
Не найдя достаточно улик, полиция была вынуждена освободить Галана «под надзор полиции» с обязательством «не выезжать из города Львова».
Писатель зарабатывает на жизнь переводами немецких романов на польский язык. Под псевдонимом Мирон Яро в 1938 году во львовском польском издательстве «Мысль» выходит его повесть «Горы дымят».
Иногда удавалось устроиться статистом на киносъемках. Но чаще всего Галан не имел никакой работы. Так продолжалось до тех пор, пока Советская Армия не освободила Западную Украину…
Легенда о Божене Шрамек, или два Львова
И легенды во Львове тоже были страшные. Одну из них Галан записал:
«Среди старожилов Львова ходила легенда о синеокой девушке Божене Шрамек, которую в памятный июнь 1902 года застрелили на улице гусары. Застрелили несмотря на то, что Божена играла на скрипке, играла так, что бравые австрийские офицеры останавливались, бывало, под ее окном и слушали — не могли наслушаться мелодии, возникавшей из-под ее нежных пальцев. В конце концов один из них искренне полюбил Божену и так долго вздыхал под окном очаровательной скрипачки, пока та не отблагодарила его за сердце сердцем.
А потом — в самую весну их пламенной любви — Божена встретилась с глазу на глаз со своим любимым на Стрелецкой площади, когда по камням реками текла кровь порубанных саблями рабочих. И наверное, два сердца были в груди Божены, потому что, когда она увидела, как под копытами поручикова коня гибнет шестилетняя девочка, она подняла с мостовой брошенный кем-то револьвер и выстрелила в высокий лоб своему Гезе. Сделав это, бросилась бежать. Долго гнался огромный гусар за девушкой по улицам старого города, и только под воротами дома Божены догнала скрипачку пуля. В минуту ее смерти такая тишина настала в городе, что даже чириканья воробьев не было слышно.
С того дня, говорят люди, начала сохнуть львовская песня, а в груди оперных певцов оборвались струны. Вместе с Боженой Шрамек умерла легенда о Львове — второй Вене, городе песен и музыки.
И когда через несколько лет старенький профессор консерватории выступил со скрипичным концертом Бетховена и, закончив рондо, увидел перед собой десяток-два тупых лиц с сонными глазами, он быстрыми шагами направился домой и лег в кровать, чтобы больше не подняться…»
Жизнь была страшнее легенд.
…В семь часов утра 1 сентября 1939 года разорвалась первая бомба на Главном вокзале Львова, а вторая рассекла дом на углу Короткой и Перацкого. В ночь на 2 сентября все жители Львова уже сидели в подвалах, дрожа от страха. Вокруг рвались бомбы. Город знал: через несколько дней по улицам его пройдут танки гитлеровцев. Казалось, ждать помощи было неоткуда.
Сговор Гитлера, Чемберлена, Муссолини и Даладье в 1938 году в Мюнхене обеспечил Гитлеру захват Чехословакии. Ее отдали гитлеровцам как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом. «Миротворцы» Запада, натравливая Германию на СССР, отказались от заключения оборонительных пактов против агрессора. Правящие круги Польши, ослепленные ненавистью к Стране Советов, приветствовали гитлеровскую политику, рассчитывая, как влиятельные монополисты Америки и Европы, нажиться на войне Германии с Советским Союзом. Но Гитлер, расправившись с Чехословакией, 1 сентября 1939 года двинул войска в Польшу.
Польша была совершенно не подготовлена к войне. Несмотря на героическое сопротивление народных масс и отдельных войсковых соединений, брошенная на произвол судьбы армия вынуждена была сдаться. Правительство сперва укрылось в Румынии, потом побежало дальше. В интересах всех миролюбивых государств необходимо было преградить путь гитлеровской агрессии, и создать линию обороны у западных границ белорусских и украинских земель, и организовать таким образом барьер против беспрепятственного продвижения немецких войск на Восток. Советский народ не мог также равнодушно отнестись к судьбе своих единокровных братьев — западных украинцев и белорусов, которым угрожало еще более тяжелое фашистское порабощение. «Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР, — заявило Советское правительство. — Советское правительство не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению».
17 сентября 1939 года советские войска перешли советско-польскую границу и 19 сентября вошли во Львов.
«Второй молодостью» назвал Галан великий день освобождения: «Счастье приходит неожиданно… Утомленные быстрым маршем бойцы Красной Армии входили во Львов, который уже успел расцвести красными знаменами. Город показывал бойцам свои раны и сквозь слезы улыбался им. Первая и единственная армия, которую старый Львов встречал с радостью, от которой сердцу становилось тесно в груди, потому что Львов знал, что за этой армией шаг за шагом идет его вторая молодость».
Небывалое зрелище увидел Галан 15 октября 1939 года. Впервые освобожденный Львов увидел массовую легальную демонстрацию рабочих. Они шли колоннами, с красными знаменами своих профсоюзов. В автобусах ехал хор «Думка».
В этот день впервые собрались на демонстрацию дружбы народов и писатели Западной Украины — украинские, польские, венгерские и еврейские. Они пришли на встречу с писателями Советского Союза к могиле великого украинского поэта Ивана Франко.
На Лычаковском кладбище среди высоких каштанов возвышался скромный памятник: на серой гранитной скале — энергичная фигура каменотеса, замахнувшегося киркой, — символ бунтарского духа Ивана Франко, его мечты — разбить скалу насилия.
Взволнованные речи произносят Петр Андреевич Павленко от Союза советских писателей СССР, поэт Василий Иванович Лебедев-Кумач. Двадцать тысяч жителей Львова с песнями и музыкой следовали за писателями, когда те отправились с Лычаковского кладбища на Марьяцкую площадь, к памятнику Адаму Мицкевичу.
Горячим сочувствием были встречены слова украинского поэта Миколы Бажана о том, что творчество польского поэта Адама Мицкевича принадлежит всему трудовому народу, единственному законному наследнику всех достижений мировой культуры.
Впервые народ Галиции получил возможность свободно и самостоятельно решать свою судьбу. 1 и 2 ноября 1939 года Верховный Совет СССР на своей внеочередной, пятой сессии удовлетворил ходатайство Полномочных комиссий Народного Собрания Западной Украины и принял Закон о включении Западной Украины в состав Союза ССР. 13 и 14 ноября в Киеве внеочередная сессия Верховного Совета УССР постановила «принять Западную Украину в состав Украинской ССР и воссоединить тем самым великий украинский народ в едином государстве». В своем приветствии народ Западной Украины выразил глубокую благодарность советскому народу за братскую помощь.
Галан шел по улицам и поражался: удивительно контрастными, пестрыми, необычными были в эти дни улицы Львова. Мелькали последние лицеисты в разноцветных шапочках-корпорантках. Угасающие пани то там, то здесь прогуливали по тротуару японских болонок, откормленных такс и тупомордых, лоснящихся от жира бульдогов. Навстречу попадались пожилые пенсионеры в старомодных канотье и котелках, с тростями, украшенными монограммами. У ворот кое-где сидели старички, которые в своем облике сохранили верность не столько последним маршалам Польши, сколько самому живучему из всех австрийских монархов: усы и бакенбарды у них были точь-в-точь как у императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа.
Среди потока прохожих Галан мог без труда различить новых и подлинных хозяев освобожденного города: молодых гуцулов в нарядных кептарях, веселых украинских девчат в национальной одежде, перед которыми Советская власть распахнула двери институтов и школ старинного города.
Совсем другое зрелище предстало перед его глазами, когда он увидел девушек с рюкзаками за плечами, в брюках и тяжелых лыжных ботинках, с распущенными волосами. Это были беженки из центральных районов Польши, занятых гитлеровцами, не пожелавшие остаться на территории, оккупированной фашистами. Весь их скарб теперь у них за плечами.
С улицы Килинского донеслась уже полюбившаяся здесь «Катюша». Ее пели красноармейцы; в полной выкладке, со скатками и котелками, они направлялись на Главный вокзал. Молоденький лейтенант то и дело ревниво оглядывал, как держат равнение его подчиненные; подавал команду: «Раз, два, три! Левой, левой, левой!..»
В 1879 году И. Франко в рассказе «Маленький Мирон» рассказал о судьбе, которая ждала пытливых и умных крестьянских детей в подъяремной Галиции: «…Незавидная ждет его доля! Познакомится он и с тюремными стенами… с горем и насилием людей над людьми, а кончит тем, что пропадет, одинокий, заброшенный, на каком-нибудь чердаке, либо из тюремных стен вынесет зачаток смертельного недуга, который преждевременно сведет его в могилу, либо, утратив веру в святую, высокую правду, начнет заливать горе водкой до полного забвенья».
Такая судьба до 1939 года была обычной в Галиции. С освобождением Западной Украины канули в прошлое времена тяжелого господства иноземных захватчиков. Позднее Галан пишет: «Маленький Мирон Ивана Франко не отличал тюрьмы от школы; маленький Мирон наших дней — отличник университета имени Ивана Франко… В западноукраинских областях вступил в свои права социализм, по обеим сторонам Карпат восходят ясные звезды коммунизма».
Исполнились заветные мечты Галана и его друзей. Спецкор ТАСС во Львове Евгений Петров писал, что интеллигенция города встретила «Красную Армию необычно радостно. Во Временное управление непрерывно идут артисты, инженеры, писатели, музыканты».
Культурная жизнь города налаживалась. Появились книжки членов клуба: польские, украинские, русские, еврейские. Ежи Путрамент издал свои «Сентябрьские повести», Ванда Василевская — «Огни на болотах», Адольф Рудницкий — «Новобранцев», Бой-Желенский — «Марысеньку». Вышли томики поэзии Адама Важика, Мечислава Яструня. Готовились переводы русских и украинских книг. Кенигсберг издал «Пана Тадеуша» Мицкевича в переводе на еврейский язык. Польский писатель Ян Бжоза печатает свои произведения в разных периодических изданиях — русских и украинских. Среди них «Дружба народов», «Литературная газета», «Коммунист», «Радянська Украина», «Вильна Украина», «Курортная газета», «Червоны штандар». Козланюк, Ярослав Галан и многие другие украинские литераторы помогают своим польским коллегам переводить их книги на украинский и русский языки. В Ленинграде по радио была передана композиция по повести Бжозы «Поединок доктора Эмиля Роу».
Летом 1940 года писатели трех национальностей, и среди них Галан, были приглашены из Львова в Киев. Это было замечательное путешествие в большой советский город. Они познакомились там с украинскими писателями Павло Тычиной, Максимом Рыльским, Владимиром Сосюрой, Александром Корнейчуком, Миколой Бажаном, осмотрели древние памятники города, «Золотые ворота», Киево-Печерскую лавру, откуда открывался поразивший их вид на широкий Днепр.
Дни Галана — сгусток энергии, спрессованной до предела. Вот только несколько дней января и февраля 1941 года, восстановленные по тогдашней газетной и журнальной хронике:
Январь, 3. Участвует в работе расширенного заседания правления львовской организации ССПУ.
Январь, 4. Участвует в работе расширенного заседания правления львовской организации ССПУ.
Январь, 5. Готовит выступление на расширенном заседании правления львовской организации ССПУ.
Январь, 6. Участвует в работе расширенного заседания правления львовской организации ССПУ. Выступает в прениях по докладу Олексы Десняка о творческих итогах 1940 года и планах на 1941 год.
Январь, 16. Выступает в клубе писателей Львова на вечере празднования 30-летия литературной деятельности профессора Т. Бой-Желенского: «16 января — вечер празднования 30-летия литературной деятельности известного польского критика и литературоведа профессора Т. Бой-Желенского. Доклад о творческом пути юбиляра. С речами выступили: Ол. Десняк, Я. Галан, М. Рудницкий…»
Январь, 21. Присутствует на вечере, посвященном 17-летию со дня смерти В. И. Ленина. «На вечере выступили поэты Я. Кондра, А. Волощак и др.».
Январь. Конец месяца. Выехал в Киев в составе бригады львовских писателей на празднование 50-летия поэта П. Тычины: «На юбилей П. Г. Тычины выехала в Киев бригада львовских писателей: А. Гаврилюк, Я. Галан, Ол. Десняк, П. Карманский, П. Козланюк, Я. Кондра, Ян Бжоза».
Среди многих забот Галана — заведование литературной частью Львовского драматического театра имени Леси Украинки.
Февраль. Середина месяца. Во втором номере журнала «Литература и мистецтво» за 1941 год публикуется рецензия Я. Галана на сборник поэта А. Волошака «Поэзия».
Февраль, 18. Участвует в работе правления львовской организации ССПУ, обсуждавшего подготовку к празднованию 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции: «После доклада ответственного секретаря Ол. Десняка писательский актив взял на себя обязательство написать к четверти столетия утверждения Советской власти произведения из… жизни западных областей Украины… А. Гаврилюк — повесть „Савка учится революции“ и пьесу „На новых квартирах“, Я. Галан — драму, С. Тудор — повесть».
Итак, в начале февраля 1941 года Галан снова в Киеве. Здесь он присутствует на юбилейных собраниях, посвященных празднованию 50-летия П. Тычины, посещает Музей В. И. Ленина, завод «Большевик», дом Т. Г. Шевченко, Институт литературы имени Т. Г. Шевченко, библиотеку Академии наук УССР, Институт экспериментальной биологии и патологии, Софийский собор, Киево-П-черскую лавру, киевские драматический и оперный театры, киностудию, издательства, редакции журналов и газет.
На Западной Украине широко распространялись тогда армейские газеты «Боевое знамя», «Звезда», «Часовой Родины», «Красноармейская правда» и другие. В их редакции входили крупнейшие советские писатели и поэты — Твардовский, Корнейчук, Лебедев-Кумач, Бажан, Малышко, Кирсанов, Лидии, Луговской, Бровка. С первых дней освобождения Львова они включились в строительство новой жизни. Во Львов приезжали мастера советской литературы — Алексей Толстой, Лев Никулин, Павел Антокольский. В те дни создавалась первая действительно народная, выходящая на украинском языке газета «Вильна Украина». С ней уже до конца жизни связана литературно-общественная деятельность Я. Галана. 2 октября 1939 года центральный орган КП(б)У газета «Советская Украина» сообщала: «На днях во Львове начала выходить новая газета — „Вильна Украина“. Трудящиеся города восторженно встретили газету на родном языке, газету правды и свободы». Первый номер газеты вышел 29 сентября 1939 года. Его выпускали Я. Галан, К. Пелехатый, П. Козлашок и другие литераторы.
Сначала газета имела четыре полосы, затем — шесть-восемь. Ежедневный тираж достигал восьмидесяти пяти тысяч экземпляров.
В 1939–1941 годах в газете «Вильна Украина» и других изданиях появляется более ста произведений Галана. Он откликается на самые острые, волнующие проблемы дня.
Многие газетные работы Галана 1939–1941 годов нельзя назвать очерками и рассказами в полном смысле слова. Это скорее художественные зарисовки, часто корреспонденции, не претендующие на глубокое раскрытие характера изображаемых лиц. Цель этих произведений — пропагандировать достижения и успехи социалистического строительства на Западной Украине, раскрывать то новое, что рождалось в сознании людей, помогать партии бороться за формирование социалистического сознания у молодых граждан Советского государства.
Галан пишет о тех, у кого «разогнулись сгорбленные спины, гордо поднялись головы». «Действительно, совершилось чудо, о котором мечтали поколения: те, кто был ничем, стали всем». Писатель борется за то, чтобы к руководству предприятиями пришли преданные Советской власти люди, поднимает на щит передовиков и новаторов производства, беспощадно разоблачает рвачей, трусов, бюрократов, притаившихся врагов, ведет борьбу с буржуазными пережитками, призывает людей бдительно охранять свой труд и свое счастье. Нередко Галан обращается к истории Львова, чтобы еще раз подчеркнуть величие и смысл освобождения. Так были написаны: статья «2 июня 1902 года» в связи с 38-й годовщиной со дня расправы с трудящимися Львова на Стрелецкой площади и статья «День народного гнева», посвященная четырехлетию со дня апрельской демонстрации безработных 1936 года. В очерке «Вторая молодость» прослеживается страшная история столицы Галиции, и на фоне ее показаны величие и красота новой, советской действительности. Эта тема разрабатывается и в коротких новеллах «Дженни» и «Незабудка». Заведуя литературной частью Театра имени Леси Украинки, Галан часто откликается на театральные постановки других театров, участвует в обсуждении новых произведений.
Галан много работает, чтобы во Львове наладилась театральная жизнь. В статье «Обновленный театр» он говорит, что до 1939 года польский театр во Львове призван был ополячивать «непольскую часть населения города, особенно украинцев». Он был не рассадником культуры, а средством увеселения одуревших с жиру панов и пани из так называемого «высшего общества». Только с приходом социализма на земли Львовщины польские актеры впервые получили возможность «служить народу своим талантом, своим трудом, который только теперь стал плодотворным, стал творческим». Украинский же театр, по существу, впервые получил права гражданства.
В статье «Певец социалистического труда» (рецензия на повесть Ю. С. Крымова «Танкер „Дербент“») Галан писал:
«Видеть в сегодняшнем ростки будущего, показывать то новое и позитивное, что нарождается в человеческих умах и сердцах, открывать все новые и новые перспективы развития социалистического строительства — вот важнейшая и почетная задача советского писателя — инженера человеческих душ.
Эта задача требует от писателя постоянной, тесной связи с жизнью, с народом, требует основательного ознакомления с основными процессами социалистического строительства».
Если раньше Галан разоблачал злобные писания своих идейных противников, результатом чего явилось создание своеобразного жанра рецензии-памфлета, то теперь Галан видит в критике прежде всего руководителя, товарища писателя, а в книгах советских литераторов — оружие в борьбе за построение нового общества.
«Вторая молодость» оказалась для Галана и его друзей не только новым гражданским, но и творческим рождением, и «творческое богатство, продемонстрированное нам сейчас, — писал Галан в статье „Степан Тудор“, — это еще одно доказательство животворного влияния, которое оказывает радостная советская действительность на истинных творцов».
Галан радуется преображению родной земли. Он мечтает о недалеком будущем, когда реки Закарпатья будут скованы плотинами, когда социалистический строй укрепится в молодых колхозах Галиции: «Встаньте весенним утром на перекрестке улиц… и там вы услышите глухое громыхание. Подождав минуту, вы увидите колонну новых, сверкающих светлой краской тракторов. Они направляются за город, в далекие поля, над которыми плывут в прозрачной лазури стаи журавлей. Вдохните полной грудью воздух, и вы почувствуете, что вам страстно, до боли хочется жить».
Десятки замыслов новых произведений рождаются у Галана. Он хотел писать о новой, счастливой жизни, о радостном труде освобожденного народа, о «весне социализма» на молодых советских землях. Но замыслам писателя еще долгое время не суждено было осуществиться… Далеко не все было столь радостным, как бы этого хотелось, во Львове тех лет слишком многое тревожило и омрачало душу.
Одна из самых живописных улиц Львова — улица Двадцать девятого листопада — соединяла центр города с предместьем. Некогда на этой улице жили офицеры привилегированных частей Польского воздушного флота. В предвоенное лето здесь находился дом, который, как было известно Галану, стал крупнейшим центром гитлеровского шпионажа на Западной Украине.
Прежде чем подойти к этому дому, надо было миновать немало уютных домиков и вилл, укрытых золотистыми кленами, лапчатыми каштанами и плакучими ивами. По стенам вилл тянулись кверху глянцевитый плющ, дикий виноград и китайские розы.
Жители улицы Двадцать девятого листопада в то лето часто видели на ее мостовой длинный черный «суперадмирал» с фашистским флажком на радиаторе. Немецкая машина проносилась по воистину волшебной улице Львова и заезжала во двор виллы «Францувка», стоящей в глубине большого палисадника. Над воротами у въезда в виллу висел флаг гитлеровской Германии с черной свастикой. Но самое удивительное заключалось в том, что под этим флагом медленно расхаживал постовой — советский милиционер. Сейчас просто даже странно вспоминать все это, но так было в то трудное, насыщенное международными противоречиями предвоенное лето.
Граница наших государственных интересов с гитлеровской Германией проходила по Западному Бугу и Сану. Мы вынуждены были, чтобы оттянуть неизбежное в конце концов нападение вооруженного фашизма, вести мирные переговоры с гитлеровцами. И вилла «Францувка», временно предоставленная германской комиссии но переселению немцев с Волыни и из Галиции по договору с гитлеровским правительством, стала обиталищем фашистов.
Цели работы германской комиссии внешне выглядели невинно. Но работники органов советской государственной безопасности отлично знали, что переселение немцев с советских территорий использовано фашистами как прикрытие, или, как говорят разведчики, «крыша». На самом же деле видные чиновники немецкой империи, приехавшие переселять от нас своих соплеменников, торопились развернуть в преддверии войны на Западной Украине тайную агентурную сеть шпионажа.
Галан и его друзья знали: ушедшая в подполье и связанная с немецкой разведкой ОУН готовилась к «Дню X».
На процессе гитлеровских главарей в Нюрнберге выступал свидетель Эрвин Штольце — заместитель начальника Второго отдела германской военной разведки и контрразведки Лахузена, являвшегося одновременно американским шпионом, Эрвин Штольце показал: «Я получил приказание от Лахузена организовать и возглавить специальную группу под условным наименованием „А“, которая должна была заниматься подготовкой диверсионных актов и работой по разложению в советском тылу в связи с намечавшимся нападением на СССР».
В приказе, который получил Штольце, указывалось, что в целях нанесения молниеносного удара против Советского Союза Второй отдел, или, как он назывался, Абвер-два, при проведении подрывной работы против России должен использовать свою агентуру для разжигания национальной вражды между народами Советского Союза.
«Выполняя упомянутое указание Кейтеля и Йодля, — показал Штольце, — я связался с находившимися на службе германской разведки украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских группировок, которых привлек для выполнения поставленных выше задач. В частности, мною было дано указание руководителям украинских националистов германским агентам Мельнику (кличка „Консул первый“) и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине…»
Перед нападением Гитлера на католическую Польшу, еще в 1938 году, Иван Гриньох был уже в составе ближайшего окружения Шептицкого. Галаи вначале удивился — почему это, выражаясь языком святоюрских аборигенов, Гриньоха «перенесли» из Галича во Львов и он поселился под боком у Шептицкого, на площади святого Юра. Галан знал, что Иван Гриньох был одной из самых влиятельных фигур среди приближенных митрополита Шептицкого. Когда в апреле 1941 года ОУН по поручению абвера приступила к созданию диверсионно-террористического батальона «Нахтигаль», националист Роман Шухевич через своих родственников, проживавших тогда во Львове, сообщил об этом «князю церкви» и попросил его откомандировать в батальон одного из самых надежных своих воспитанников. Митрополит Шептицкий понял, что батальон создается по договоренности руководителя ОУН Степана Бандеры с немецкой разведкой. Бандеру митрополит знал лично: ведь подчиненный ему священник Андрей Бандера, заведующий парафией в Тростянце, близ Старого Угринова, был отцом этого отпетого террориста. В такую «фирму» надо послать кого-либо побойчее и посмекалистее из приближенных ему священников. Взгляд «князя церкви» падает на молодого доктора богословия, референта консистории и заместителя профессора духовной академии Ивана Гриньоха.
Воистину работа Галана над памфлетами напоминала работу судебного следователя. Ему нужно было выявить все связи, все нити, все причины и следствия сложнейшей закулисной борьбы ОУН и святоюрских отцов.
Небезопасной была борьба Галана. Гремели по ночам выстрелы. Оуновцы не сложили оружия.
Галан во львовской областной газете «Вильна Украина» 1 марта 1940 года печатает памфлет «Рыцари насилия и измены». В этом памфлете Галан срывает маски со «своих» и «чужих» националистов, рьяно сотрудничавших с полуфашистским правительством Пилсудского и обманывавших народ с трибуны Польского сейма.
Выводя перед читателем целую серию украинских буржуазных националистов, Галан не только поставил им социальный диагноз, но еще в 1940 году предугадал дальнейший путь их предательства, авантюр и торговли интересами украинского народа. Поименованные в памфлете Галана Василь Мудрый, Дмитро Левицкий, Степан Баран, Остап Луцкий, Степан Скрипник, таскавшие некогда на плечах с криками «многая лета» самодура-палача Славу-Складковского — премьер-министра панской Польши, накануне гитлеровского вторжения активно сотрудничали с абвером и охотно подписались под «воззванием объединения», составленным вожаком националистических бандитов Степаном Бандерой. Очень скоро жизнь показала, как отчетливо видел Галан противника: ворвавшись в годы оккупации на украинскую землю, они были верными прислужниками оккупантов и не гнушались выполнять их самые кровавые поручения.
«Люди без родины» — так назвал всех этих предателей Галан в памфлете, написанном под одноименным названием уже несколько позже, в декабре 1942 года, в Москве.
Годы скитаний и тюрьмы давали себя знать. Здоровье Галана ухудшалось, и по настоянию друзей он в 1941 году уезжает в Крым и отдыхает в Коктебеле.
Долго сидел он в домике Максимилиана Волошина, слушая рассказ о талантливом русском поэте. Там он узнал и его стихи. Особенно часто вспоминал он, глядя, как в голубой дымке вечера гаснет вершина Карадага, эти строки Волошина:
Обрывающийся к морю хребет действительно был похож на профиль Волошина.
В то время в Коктебеле находился и писатель Степан Злобин. В своих неопубликованных и переданных авторам этой книги записках он рассказывает: «С Ярославом Галаном лично мне довелось встретиться и познакомиться летом 1941 года в Крыму, в Коктебеле, куда он приехал в числе четырех западноукраинских писателей.
Два важничавших надутых старика писателя в смешных, допотопных шляпах, угрюмые и неразговорчивые люди, удивили меня тем, что, даже и не пытаясь овладеть близким украинскому русским языком, они предпочитали общаться с нами при помощи чужого — французского. Галан объяснил мне, что это националисты, которым все русское и советское ненавистно.
Шовинизм и национализм, где бы и как бы он ни проявлялся, всегда возбуждал во мне омерзение. Общность взглядов именно в этом вопросе и сблизила меня с Я. Галаном, который в течение полутора месяцев нашего знакомства немало рассказывал мне о своей работе и жизни. Этот коренастый, широкоплечий, с честным взглядом печальных глаз, вдумчивый, очень прямой человек вызывал во мне горячую симпатию».
Да, и здесь, казалось бы в далеком Коктебеле, тот второй, подпольный, националистический Львов напоминал о себе.
Литератор Евгения Хин тоже была тогда в Коктебеле. Они встретились с Галаном в ясные дни начала июня 1941 года, полные солнца и тишины. Галан рассказывал Хин о своих путешествиях, о предместьях Вены, о том, как скрывался от польской дефензивы высоко в горах, о городах Италии, которую исходил вдоль и поперек с рюкзаком за плечами.
И так случилось, что именно Евгения Хин оказалась свидетельницей тех трагических минут, когда Галан узнал о начале войны.
«…Запомнилось мне лицо Ярослава в момент чтения первых телеграмм о войне. Сразу исчезла мягкость, огрубели, обронзовели черты, рот сложился во властную горькую складку, глаза, запавшие, глядящие вдаль, уже не видят стоящих рядом, уже устремлены в будущее. Весь он собран как в комок, все тело его напружинилось. И он уже там, у границы. Вперед, сейчас же на фронт!..
Лихорадочно сбрасываются вещи в небольшой чемоданчик, на столе забыты рукописи, в шкафу — белье.
Мы бежим по дороге в деревню. Ярослав протягивает руки ко всем проходящим машинам.
— Ярослав Александрович, подождите, нас завтра всех эвакуируют. Мы уедем вместе все. В Москву…
— Завтра уже поздно… Я должен уехать сегодня, сейчас. Я должен быть во Львове. Я должен быть в армии сегодня…
Пылит машина, притормаживает. Чемоданчик летит в кузов. Ярослав уже вскарабкивается наверх. Удача смягчает его лицо. Он поднимает руку прощаясь. И, как в наплывающем кадре, я вижу его неподвижный взгляд, как будто уже в шлеме лицо, плечи в военной гимнастерке, штык за плечами…»