С одной стороны, южная дорога вроде бы была выгоднее. Раздвинуть свои рубежи вплоть до самого Крыма казалось куда как заманчиво. Но одновременно это расширение предполагало войну против Гиреев, притом войну не простую, но беспощадную, а как умеют драться татары, Иоанн успел насмотреться под Казанью, и увиденное ему пришлось не по душе. Уж больно отчаянны и злобны эти стервецы. С такими, пожалуй, умучаешься. А уж сколь народу поляжет — и представить страшно.

То, что русский волкодав одолеет крымского волка, сомнений у царя не было. Но государь должен, как хороший игрок в шахматы, думать не только на один ход вперед, а на несколько сразу. Тогда получалось следующее. Задавить-то он Девлета задавит, а что дальше? Все равно какой из приморских градов ни возьми, что Гезлев, что Сурож, что Чембало, Гузувите, Боспор, Алустоне, Ялита — везде турки хозяйничают. Татары только так, в середке, поближе к своему Бахчисараю жмутся, а побережье за Сулейманом. И если захватить любой из тех градов — неизбежна следующая война, и тут уж противник не в пример страшнее. Достаточно послушать старого вояку Ивана Пересветова, который бывал в тех краях и знает, что почем, да почитать его тетрадки.

Это тебе не раздираемые во внутренних смутах степняки. У них един царь и един закон. Все европейские державы не в силах одолеть неустрашимых янычар. Того же Фердинанду взять. Вроде бы столь стран под его властью собралось, но когда Сулейман на Вену навалился, убег, бедолага, куда подале, да так, что лишь пятки засверкали, и отсиживался где-то, брата-цесаря поджидаючи. Так и сидел, пока тот не подошел. Тогда лишь и сумел вместях с ним изрядный отпор дать поганым.

Правда, давно это было, еще когда Иоанн двухгодовалым был, а с тех пор Сулейман вроде бы притих, но тишина эта лишь кажущаяся. Просто он подался в другую сторону. Купцы сказывают, что с того времени он много кого повоевал в дальних странах. Да и на владения цесаря нет-нет да и посягнет. В лето 1541-е рухнула древняя Буда, что на Угорщине, и там же, совсем недавно, в лето 1552-е, пал град Эгер. Так что, случись замятня с Сулейманкой, и не сдобровать Руси. В силе покамест сей изверг, в великой силе.

Не зря те, кто бывал при дворе Сулеймана, иначе как Великолепным его не величают. Богат, чертяка. А того хуже, что умен. Сами-то турки властителя иначе именуют — Кануни. Это на их басурманском языке Законодатель означает. Вона как. Богача одолеть можно, коль он дурень беспросветный, а вот умного — лучше и не пытаться.

Да и далее тоже скверно. Море велико, а куда ни сунься — сызнова всюду турки. Вот и выходит, что не получится торг напрямую, но лишь через неверных. Ему, Иоанну, на иноверие ихнее наплевать, пусть о том у митрополита с епископами голова болит. Беда в том, что выгоду соблюсти не получится. Хотя о какой тут выгоде говорить, коль касайся тех приморских градов или нет — все едино война с Сулейманкой выходит. Разве ж тот потерпит, чтобы Русь по соседству с ним встала?

Стало быть, выгоднее не победить крымского хана, но обескровить его, чтоб он силушки лишился, да надолго. К тому же, показав Девлет-Гирею несокрушимую мощь русского войска, можно рассчитывать, что тот не решится трогать южные рубежи, как бы ни науськивал его Сулейман, благо, что стран для грабежа все равно в достатке — не одна христианская Русь с Крымом граничит, но и Литва.

И все равно Иоанн не спешил. Разве что очередное перемирие с Ливонией подписал всего на два года — если что, то пусть руки развязаны будут. Шло время, и ему стало казаться, что сам всевышний одобряет его задумку, наслав на ненавистных крымчаков глад и мор. Однако, как ни толкали его советники в Думе покончить с Девлеткой раз и навсегда, Иоанн соблазну не поддавался — только обескровить.

Следуя его плану, Данила Адашев и князь Вишневецкий, который недавно перешел к нему из Литвы, успешно громили и нещадно зорили разбойничье гнездо, а Иоанн тем временем обратил задумчивый взгляд на Ливонию. По всему выходило, что она должна была стать пускай и не столь легкой добычей, как Астрахань, но и не такой тяжелой, как Казань.

Во-первых, в ней было чересчур много властителей, что для любого государства не просто скверно, но в годину войн и вовсе превращается в погибель. Тут тебе и пять епископов, и магистр, и орденский маршал, и девять комтуров, да еще одиннадцать фогтов, и у каждого свои города, волости, уставы и права.

Во-вторых, кому там сражаться-то? Самим немцам? Их немного. Горожанам? Но война, считай, такое же ремесло, и если ты к нему не свычен — пиши пропало. Местным смердам? Так ведь это когда-то они отчаянно бились за свою свободу, а теперь головы тех же куронов, семигалов, ливов, лэттов и эстов давным-давно и прочно придавлены к земле немецким сапогом. Да и величают их всех на Руси соответственно их поведению — чухонцы. Повелят хозяева — так они их сапоги языком вылижут и не побрезгуют, да еще за счастье почтут. Так что воевать за своих угнетателей охоты у них нет. Прикажут им — пойдут и никуда не денутся, но что толку? Меч из рук они выронят при первой же стычке с русскими ратями, а то и раньше, едва лишь увидят ее. Чухонцы — они и есть чухонцы.

Опять же и помощи извне Ливонии тоже ждать неоткуда. Это когда-то они были под крылом могучего Тевтонского ордена, а ныне, после того как ихний гроссмейстер, наплевав на веру отцов и на приличия, перешел в лютеране, им от своих бывших собратьев подмоги ждать не приходится. Вот тебе и во-вторых.

Прочие же соседи….

Иоанн ведь не просто засылал послов в Литву, предлагая общими силами навалиться на крымского хана, — с помощью этого союза он вязал руки Сигизмунду, зная, что сил у него хватит лишь на кого-то одного, да и то в обрез.

Что же до свеев, то и тут ливонцам надеяться было не на что. Небольшой приграничный конфликт из-за нечетко очерченных рубежей и специально раздутый Иоанном в маленькую войну закончился тем, что воеводы, князья Петр Щенятев и Дмитрий Палецкий, вместе с астраханским царевичем Кайбулою вступили в Финляндию. Взяв в оставленном шведами городке Кивене семь пушек, они сожгли его и за пять верст от Выборга встретили неприятеля, который, смяв их передовые отряды, расположился на возвышенности, дающей шведам определенные преимущества. Однако русские воеводы искусно обошли их и напали с тыла, одержав полную победу и пленив многих из шведской знати. Затем они опустошили берега Воксы, разорили Нейшлот и вывели множество пленников, которые стали так дешевы, что человека продавали за гривну, а девку — за пять алтын.

Жаждущий к старости лишь мира, тишины и покоя, Густав Ваза, видя, что Швеция без союзников не в силах бороться с Русью, прислал в Москву послов, умоляя о мире. Мудрый король ни в чем не винил Иоанна, но, не желая оставаться виноватым, заявил, что вся ответственность за это недоразумение лежит на новгородском наместнике князе Дмитрии Федоровиче Палецком. Иоанн хоть и не согласился с ним, но, сам не желая дальнейших боевых действий, охотно выслушал мирные предложения шведов.

Не удержавшись и желая набить цену этому миру, он намекнул в разговоре с послом Канутом:

— Жители новогородские слезно молили меня дать большую рать, да присовокупить к ней татарские и черемисские полки, а воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, да к вашей Стекольне, но мы удержали их, ибо не любим кровопролития, — и поучительно заметил: — Все зло произошло оттого, что твой государь по своей гордости не восхотел сноситься с новогородскими наместниками, в коих у меня сидели самые именитые бояре. И напрасно не восхотел. Если не знаешь, каков Новгород, то спроси у своих купцов: они скажут тебе, что его пригороды поболе вашей Стекольны. Так что пусть он оставит свою надменность, и тогда мы станем друзьями.

Густав оставил, после чего в Москве была подготовлена перемирная грамота на сорок лет.

И вновь Иоанн поступил сразу с двойной, а то и тройной выгодой для себя. Во-первых, проверил силу шведов и убедился, что их опасаться не стоит, во-вторых, своим многолетним перемирием надолго вывел их из дальнейшей игры, а в-третьих, на деле оценил поведение союзников Густава — Польши и Ливонии, которым также остался премного доволен. И король Сигизмунд Август, и магистр Ливонии помимо доброжелательных писем Густаву, в которых они клятвенно обещались помогать ему, так и оставались спокойными зрителями. На деле польский король только ходатайствовал за Густава в Москве, убеждая Иоанна не теснить Швецию, которая могла бы вместе с Польшею действовать против неверных, а второй не делал даже этого.

— Ну, и много ли теперь у короля свеев будет желания прийти на помощь Ливонии? — с усмешкой спросил Иоанн у Висковатого. — К тому ж и оправдание есть — перемирия нельзя нарушать.

— Истинно, государь, твоя голова по уму всех моих подьячих вместе взятых перетянет! — восхищенно воскликнул дьяк.

— А свою что ж не упомянул? — хитро прищурился Иоанн. — Али мыслишь ее потяжельше моей?

Иван Михайлович побагровел, но царь, дружески хлопнув его по плечу, засмеялся:

— И правильно. Себя ценить надобно. К тому ж как знать — может, и впрямь потяжельше.

— Государь! — отчаянно воскликнул Висковатый.

— А иначе зачем ты мне надобен? Потому и держу тебя. К тому же ты об иноземных державах все время думаешь, а я лишь час малый, не боле, — и задумчиво добавил: — Теперь осталось Ливонии должок вернуть. Десять годков тому минуло, а я его хорошо запомнил.

Застарелый долг заключался в следующем. Еще когда он только-только уселся на трон, у него возникла мысль пополнить свои и без того изрядные запасы книг, доставшиеся ему от бабки с дедом. Дядька Иван Иванович Челяднин, выполняя царское повеление, прикупал их, но все до одной были божественного содержания. Иоанн же слышал от Федора Ивановича, что есть и иные. Самому сказать о том дядьке было как-то стыдно, поэтому в один из воскресных дней он самолично направился в Китай-город, в книжный ряд. Народ там толпился своеобразный, не такой, как в прочих. Все покупатели, как на подбор, люди степенные, книги разглядывали бережно. Большинство — духовного звания — священники да мнихи. Тут-то Иоанн и повстречал Ганса Шлитта. Помнится, в тот день только у него одного и имелись в продаже не рукописные, а печатные книги.

Тогда он подолгу расспрашивал его об успехах науки и искусства в Германии. Рассказы сведущего иноземца так увлекли Иоанна, что он отправил его обратно к себе с поручением разыскать там и пригласить в Москву искусных врачей, лекарей, аптекарей, художников, ремесленников, даже людей, искусных в древних и в новых языках, но главное — специалистов по печатному делу. Уж очень загорелся Иоанн завести книгопечатание и на Руси.

Шлитт уехал и… с концами. Ни слуху ни духу. Честно признаться, спустя год, когда Иоанн вспомнил про него, то первая мысль была, что человек оказался обыкновенным иноземным татем. Присвоил выданные ему тридцать рублевиков, и был таков. Досадно, конечно, но что уж тут поделаешь. Однако потом до царя донеслись вести о том, что Шлитт как раз ни при чем. Он добросовестно разыскал в Аугсбурге императора Карла V и вручил ему Иоанновы письма о своем деле. Император долго совещался со своими советниками и наконец согласился исполнить желание русского царя, но с условием, чтобы Шлитт от имени Иоанна клятвенно обязался не выпускать ученых и художников из России в Турцию и вообще не употреблял бы их способностей ко вреду империи. После этого он дал Гансу грамоту с дозволением искать в Германии людей, годных для службы царю, и Шлитт уже набрал более ста двадцати человек. Более того, он уже готовился отплыть с ними из Любека в Ливонию.

Но все разрушилось и, главным образом, из-за Ливонского ордена, магистр которого написал императору, что «неблагоразумно умножать силы природного врага сообщением ему искусств и снарядов воинских. Если откроем свободный путь в Москву для ремесленников и художников, то под сим именем устремится туда множество людей, принадлежащих к злым сектам анабаптистов, сакраментистов и других зловредных еретиков, которые станут самыми ревностными слугами царя». Словом, магистрат Любека без всяких на то оснований засадил Шлитта за решетку и вдобавок, так сказать, на всякий случай, разогнал собранный им народец, который послушно рассеялся.

А типографию Иоанн решил все-таки построить, невзирая ни на что, обратившись с этой же просьбой о печатниках к датскому королю Христиану III. Будучи лютеранином, король надеялся увлечь царя идеей борьбы с католицизмом, поэтому на просьбу откликнулся охотно и в мае 1552 г. уведомил Ивана IV о посылке в Россию мастера Богбиндера не только с типографскими принадлежностями, но и с Библией, а также еще с двумя книгами о «сущности христианской веры». После перевода на русский язык эти книги предлагалось издать в большом количестве.

Датчанин летом приплыл в Россию и в ноябре все того же 1552 г. получил аудиенцию во дворце, когда царь вернулся в Москву из казанского похода. Правда, попытка номер два тоже не удалась, поскольку русское духовенство, ознакомившись с содержанием датских книг, решительно воспротивилось публикации протестантских сочинений, но благодаря покровительству царя датский печатник не был изгнан из столицы и даже получил возможность работать как частное лицо. Иоанн же, как потом записал русский первопечатник Иван Федоров, «начаша изыскивати на Руси мастерства печатных книг в лето 61 осьмыя тысящи».

Государь не поскупился на деньги, выделив крупные суммы на строительство Печатного двора и поручив дело кремлевскому дьякону Ивану Федорову и Петру Мстиславцу, которые успели приобрести некоторый опыт книгопечатания благодаря общению с датским печатником. Словом, не мытьем, так катаньем Иоанн почти добился своего, но должок Ливонии вернуть поклялся.

Поэтому, когда в 1554 году послы магистра Генрика фон-Галена, архиепископа Рижского и епископа Дерптского просили царя возобновить перемирие еще на 15 лет, то Иоанн согласился, но с условием, чтобы Юрьевская область, тогда она именовалась Дерптской, ежегодно платила ему издавна уставленную дань. Немцы в ответ на это изобразили безграничное удивление, после чего глава Посольского приказа дьяк Иван Висковатый показал им договорную грамоту, составленную в 1503 году и подписанную тогдашним магистром Плеттенбергом.

— То было так давно, что уже позабылось всеми, — высказался глава посольства, на что Алексей Адашев, который наряду с Висковатым вел переговоры, ответил:

— Зато у нас память хорошая.

— Но стоит ли упоминать в столь серьезной грамоте о подобных пустяках, — поморщился немец.

— Коль такие деньги для вас пустяк, то мы попросим вас уплатить эту дань за полсотни лет в ближайшие три года, — ласково улыбнулся Висковатый.

— Вы шутите?! — даже отшатнулся посол.

— Ничуть, — поддержал дьяка Адашев. — Либо дань, либо нет вам перемирия.

Пришлось уступить. Дерпт, за который, как было указано в грамоте, поручился сам магистр, обязался не только впредь давать ежегодно по серебряной марке с каждого человека в его области, но и в три года погасить всю накопившуюся недостачу за минувшие полсотни лет. Кроме того, с магистра бралось обязательство не вступать в союз с королем Польши и восстановить древние православные церкви, которые вместе с католическими были разграблены фанатиками нового лютеранского вероисповедания.

Иоанн не забыл и претензии Ганзы, которая жаловалась царю, что правители Риги, Ревеля и Дерпта запрещают ее купцам ввозить на Русь металлы, оружие, доспехи и хотят, чтобы немцы покупали русское сало и воск только в Ливонии. Потому торговля объявлялась свободной.

Утвердить грамоту должны были в Дерпте, но ливонские правители решили поступить по-хитрому. По подсказке епископского канцлера договор подписали, но оговорили условие. Дескать, они не могут вступить ни в какое обязательство без согласия римского императора, как их законного покровителя.

— Царю моему нет дела до императора! — сказал русский посол Иван Терпигорев. — Дайте мне только бумагу, а уж там дадите и серебро.

Спустя три года, в феврале 1557 года, в Москве снова появились послы магистра и дерптского епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают не платить, а доказывать несправедливость царских требований, Иоанн без лишних слов повелел им возвращаться обратно с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань, так что дело решенное. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое».

Одновременно он наложил запрет новогородским и псковским купцам на поездки в Ливонию, объявив, что немцы спокойно могут торговать и на Руси.

К тому времени, согласно повелению царя, подготовка к войне шла уже полным ходом…