В начале июля Дмитрий Дмитриевич Лапшин сдал последний экзамен в Свердловской партийной школе, получил диплом и начал готовиться к отъезду в Сибирь. Еще до экзаменов его определили на работу — начальником районного отдела культуры.

Четыре последних года Лапшин жил в общежитии школы, а его жена и сын снимали комнатку на окраине Свердловска. Виделись только по субботам и воскресеньям. Хозяйка квартиры была очень своеобразной старушенцией. Она с утра до ночи ворчала. На кого? На жену Лапшина, на соседей, на кошку, которая имела привычку лежать, когда ей надо было ходить, или ходить, когда ей надо было лежать. Иногда ворчала даже на неодушевленные предметы — кровать, зеркало, репродуктор, пришедшие в негодность раньше намеченного хозяйкой срока. Старушка выражала только неудовольствие и, кажется, была совершенно не способна выражать удовольствие.

Неустроенность надоела Лапшину до чертиков, и он был рад-радехонек, когда наконец приехал «к месту назначения».

Был чудный августовский день. Один из тех дней, когда солнечно и не жарко, легко дышится и хочется ходить и ходить.

Лапшин родился и вырос в этом городе. Он шагал по знакомым улицам, и было у него радостное настроение. В родных местах и солнце-то светит мягче, и люди проще, симпатичнее. А главное — не было сейчас у Дмитрия Дмитриевича никакой заботы. Раньше он уставал от мыслей, что у него что-то не доделано или сделано не так, как надо бы.

Дмитрий Дмитриевич зашел в коридор управления культуры, услышал глухие голоса, доносившиеся из кабинетов, и почувствовал знакомое легкое напряжение, какое у него появлялось иногда во время работы и всегда перед сдачей экзаменов.

В приемной начальника управления культуры было тихо, темновато и прохладно. Секретарша сообщила доверительно:

— Начальника управления нету, он у нас болеет все время. А есть заместитель начальника Яков Ефимович Буйнов.

Лапшину показалось, что о начальнике управления она отозвалась довольно небрежно, а о Буйнове почтительно.

Секретарша на минуту исчезла за двойными массивными дверями и, возвратившись, сказала неожиданно холодным голосом:

— Проходите.

Кабинет был огромен. Все в нем с претензией на солидность. Стол метра три длиной, из толстых досок, — сразу видно, по заказу сделан. Возле него — кресла, в каждом из которых вполне может уместиться по два человека.

На столе авторучка. Рядом деревянный стакан с карандашами. На стакане нарисован мальчишка-птицелов. Это была часть чернильного прибора, отделанного палехскими художниками, — штука страшно дорогая.

«Теперь многие стали приобретать авторучки, чтобы не тратить деньги на дорогие приборы, — подумал Лапшин. — И этот тоже борется за экономию. Но уж коли стакан стоит, прибор наверняка портится где-нибудь на складе».

Буйнов был дородным мужчиной. Полная, холеная физиономия его отображала одновременно строгость, недовольство и спесь, а глаза из-под роговых очков глядели внимательно и настороженно.

— До школы вы работали первым секретарем райкома комсомола. Сейчас будете руководить районным отделом культуры. Обычно… э-э-э… идут с повышением. Но вы не огорчайтесь. За выдвижением у нас дело не станет, если, конечно, сумеете показать себя на новой работе.

Голос у него был сильный, уверенный и, пожалуй, чуть-чуть манерный.

— А в том, что покажете себя, я не сомневаюсь. Секретарем райкома комсомола вы работали хорошо. Сейчас получили партийное образование.

«А он, кажется, лицемер», — мелькнуло в голове у Лапшина. Дмитрий Дмитриевич не выносил лицемерия, как и вообще всякого проявления неискренности. Кроме всего прочего, лицемерие казалось ему трусостью, страхом перед людьми. «Такой мощный мужчина», — усмехнулся про себя Лапшин.

— Я, видите ли, охотно иду на должность начальника отдела культуры. Мне хватит и этого.

Буйнов приподнял голову и бегло посмотрел в глаза Лапшину, но Дмитрий Дмитриевич понял, что это взгляд проницательный: Яков Ефимович оценивал собеседника, старался его понять.

«Артист», — отметил Лапшин.

— Разумеется, хватит. Пока мы вам ничего другого и не можем предложить.

Голос у Буйнова стал более строгим. Почему он обиделся?

— Работа учреждений культуры в Новоивановском районе запущена. Дела у них, прямо скажем, хуже, чем где-либо в области. План по кинофикации не выполняют. Кружки художественной самодеятельности числятся только на бумаге. У нас недавно проходил областной смотр художественной самодеятельности. Так новоивановцы не смогли показать ни одного интересного номера. И дисциплины настоящей там тоже нет. Еще зимой начальника отдела культуры слушали на бюро райкома партии и записали ему выговор. Вопрос о его снятии стоит давно. Надо начинать с руководства. Присмотритесь к кадрам. Кое-кого надо немедленно освободить от работы. Нам не нужен балласт. Конечно, будут протесты, жалобы. Но мы вас поддержим. Замену ищите на месте. Выдвигайте молодежь. У нас работников не просите: нету.

Буйнов вызвал кого-то по телефону.

— Мизин? Приветствую вас! Буйнов беспокоит. Вы только что вернулись из Новоивановки и, видимо, интересовались работой учреждений культуры. Хорошо! Очень хорошо. Это мы знаем. То есть как это не принимаем никаких мер?

Он вынул из пиджака записную книжку и стал быстро-быстро перелистывать страницы. Нашел какую-то запись и оживился.

— Дорогой Вадим Иосифович! Вам должно быть прекрасно известно, что мы много потратили труда и крови, выправляя положение, создавшееся в этом районе.

«Видимо, у него записаны имена и отчества нужных людей, — сообразил Лапшин. — А что, неплохо! Надо будет такую штуку у себя завести».

Буйнов положил трубку.

— Очень кстати вы едете, товарищ Лапшин. А то все с возмущением отзываются о работе новоивановских учреждений культуры.

В кабинет просунулась голова и плети белобрысой девицы.

— Разрешите, Яков Ефимович? Только на минутку.

— Позже! Видите, я занят, — громко и грубо ответил Буйнов.

Вызвав секретаршу, он приказал ей:

— Ко мне никого не пускать.

И тут же к Лапшину:

— Сейчас мы предъявляем повышенные требования к сельским учреждениям культуры. Работать так, как работали раньше, в новых условиях нельзя.

Зазвонил телефон. Взяв трубку, Буйнов кивнул головой и заулыбался.

— Здравствуйте, Степан Васильевич! Да, не было. С утра я выезжал на базу книготорга, Степан Васильевич!

Он говорил уже совершенно другим голосом — очень вежливо и не баритоном, как раньше, а скорее тенором. И все улыбался. Улыбка делала его лицо добродушным. Этакий солидный, добрый, с артистическими жестами человек. Глаза весело прищурены. Только зрачки блестят холодновато.

— Мы ведь отлично знаем, что типография медленно выполняет заказы. Недопустимо медленно. Особенно большая задержка, Степан Васильевич, происходит в переплетном и линотипном цехах. В прошлом месяце мы директора типографии на совете управления заслушивали и вынесли ему выговор. Но надо сказать, Степан Васильевич, что многое зависит не от директора типографии. Нам совсем негде размещать машины. Прибывает новая техника, а свободной площади нету. Машины стоят во дворе прямо под открытым небом. Еще зимой вы говорили, что в типографии много ручного труда. К сожалению, Степан Васильевич, все осталось по-прежнему. Сейчас мы принимаем меры к тому, чтобы быстрее закончить строительство второго этажа типографии.

Слушаю, Степан Васильевич. Сколько смен? Типография работает круглосуточно. Как в одну смену? Газеты, например, печатают ночью, Степан Васильевич. Я проверю. Всегда?.. М-м… Слушаю, Степан Васильевич. Есть! Есть! Хорошо. Ясно. Есть.

Он еще раз широко улыбнулся и, положив трубку, посуровел.

А Лапшин думал: «И зачем надо непременно представлять себя знатоком?»

— За всеми угляди, все успей. Устал, устал…

Лицо его сейчас действительно казалось усталым. Под глазами масса морщинок. Щеки опали. Но все же он немного рисовался.

— Старайтесь видеть главное. Не подменяйте подчиненных. Не увязните в мелочах. И основное, разумеется, кадры. Разберитесь с кадрами прежде всего. У вас в районе есть несколько неисправимых пьяниц и бездельников. В том числе заведующий клубом в селе Завьялово и киномеханик в Доме культуры — Нарбутовских. От таких освободиться немедленно!

Снова зазвонил телефон. Один конец трубки Буйнов слегка прижал к уху, а другой небрежно отставил в сторону. Сказал сердито:

— Да!

И вдруг он весь как-то вытянулся, резко повернулся вправо, плотнее прижал трубку к уху и наклонился.

— Здрасте, Андрей Андреевич! Здравствуйте! Слушаю, Андрей Андреевич. Так, так. Ясно! Бываем, бываем. Что вы, Андрей Андреевич! Хи-хи!

Буйнов так изменил голос, что Лапшину стало казаться, будто говорит не заместитель начальника управления культуры, а кто-то другой. Сколько в этом голосе было раболепия!

«Хоть бы посовестился, черт тебя дери! — ругнулся про себя Лапшин. — Если бы сам не услышал своими ушами, никогда не поверил бы. С кем это он говорит?»

— Будет сделано, Андрей Андреевич. Вышлем. Ясно! Есть! Доложу. Есть! Есть!

Буйнов несколько минут спрашивал Лапшина о семье, о том, как он доехал. «Это называется знакомиться с кадрами, — улыбнулся Лапшин. — С кем же он говорил?» Пока Дмитрий Дмитриевич учился, в области появилось много новых руководителей.

Буйнов вызвал старшего инспектора по кадрам, пожилую женщину с испуганным лицом, и сказал Лапшину важно:

— Остальное — с ней. Желаю успехов.

— Товарищ Буйнов раньше не работал артистом? — спросил Лапшин у инспектора по кадрам, когда они вышли в коридор.

— Что вы, что вы, господи! — заулыбалась женщина. — Нет, конечно. С чего вы это взяли? Вообще-то он у нас очень представительный, прямо на народного артиста похож. Начальник управления, тот куда проще. Сейчас Якову Ефимовичу приходится за двоих. Но он такой… энергичный, все успевает. Вы знаете, часто до глубокой ночи работает. Много по районам ездит. Всегда с народом.

Лапшин усмехнулся: он видел, как эта женщина с опаской входила к Буйнову.

В учреждениях культуры района и в самом деле, было страшно много неполадок. Райком партии и райисполком часто посылали Дмитрия Дмитриевича в колхозы на посевную, заготовку кормов для скота, уборочную и по другим делам. Так что работенки хватало. Лапшин привык к району, и ему уже стало казаться, будто он родился и вырос в Новоивановке.

Буйнова назначили начальником областного управления культуры. Он раза два приезжал в район. Лапшин внимательно присматривался к нему. Собственно, у него не было необходимости анализировать поведение Буйнова, но какая-то непонятная сила толкала его на это. Яков Ефимович держался весьма солидно, давал дельные советы. Был строг. Однако Лапшин не мог избавиться от впечатления, что Яков Ефимович ведет себя не совсем естественно.

На недостатки Буйнов указывал прямо и резко. Но утрировал. Если человек запоздал на работу на десять минут, Буйному ничего не стоило сказать, будто он запоздал на полчаса. Возражений не переносил и, когда слышал их, резко усиливал нападки на провинившегося.

Года через полтора, после того, как Дмитрий Дмитриевич переехал в Новоивановку, пришло сообщение о том, что в центральном кинотеатре областного центра разоблачены жулики. Они присваивали деньги от продажи билетов. Контрольно-ревизионная комиссия Стала спешно проверять другие учреждения культуры. Обнаружили злоупотребления в филармонии. В области заговорили об этом. Жуликов судили.

Говорят, Яков Ефимович срочно «заболел», не без основания надеясь, что «время утихомирит страсти». Но трюк не удался. Буйнова заслушали на исполкоме областного Совета и сняли с работы. Он устроился директором учебного комбината, где готовили поваров для лесозаготовительной промышленности. Вскоре комбинат ликвидировали, и Буйнов каким-то образом очутился в облплане. Однажды во время отпуска Лапшин встретился с ним на улице.

Буйнов удивленно развел руками и воскликнул:

— Дмитрий Дмитриевич! Рад вас видеть!

По всему чувствовалось, что Буйнов действительно рад встрече. И имя-отчество Лапшина вспомнил.

Внешне он изменился немного: стал подвижнее, проще. Похудел. Выражение лица более живое, чем раньше.

— Как работаете? Как здоровье? Когда в отпуск?

Вопросов у него было много. Он задавал их неторопливо, с улыбкой, и на лице его Лапшин не видел ничего, кроме участия. Сейчас Лапшину стало почему-то жаль этого человека.

— А у меня, Дмитрий Дмитриевич, вот так получилось… Все совершенно неожиданно. Правда, я подозревал, что в кинотеатре и филармонии скрываются нечестные люди. И собирался ревизора послать. Еще бы немного времени, и я сам вскрыл бы преступников.

«Ничего ты не подозревал», — возразил ему мысленно Лапшин.

— Очень неблаговидную роль сыграл во всей этой истории начальник отдела кинофикации Зайченко, — продолжал Буйнов. — Он, знаете ли, попытался все свалить на меня. Мол, подхалимаж развел, канцелярщину и прочее и прочее. И когда наше дело слушали на исполкоме, весь удар пришелся по мне. А тут еще с учебным комбинатом… Не повезло, брат, не повезло. И вообще не везет. Фортуна повертывается ко мне не той стороной.

Он затолкнул спичкой в мундштук папиросы клочок ваты и сказал:

— Врачи рекомендуют совсем бросить курить. Сердце у меня пошаливает.

Буйнов говорил чуть жеманным голосом, и не верилось, что у него больное сердце.

— Устаю очень.

— От чего устаете?

— Да боже мой! В управлении культуры я фактически выполнял две должности — начальника и его заместителя. Так ведь? В учебном комбинате за всех тянул. В облплане у меня небольшая должность. Но и здесь, откровенно вам скажу, всю самую черновую работу везу на себе. Это между нами, конечно. Вы же знаете, я человек безотказный. Если говорить откровенно, обижают меня. Всегда работал на руководящих должностях. А сейчас — на задворках. За что?

«За дело», — мысленно возразил ему Лапшин.

— Вы не слушаете меня? — спросил Буйнов.

— Да нет, слушаю. Что вы, что вы!..

— У начальства сложилось обо мне неважное мнение. У нас ведь умеют утрировать. А потом поди докажи, что ты не верблюд.

Лапшину стал надоедать разговор. Кроме того, его ждала возле кинотеатра жена. Но Дмитрий Дмитриевич стоял. Он считал неудобным уйти — Буйнов обращался к нему как к доброму знакомому. Люди, попавшие в беду, обиженные, неудовлетворенные, почему-то часто искали сочувствия у Лапшина. Он подумал об этом и сказал:

— Странно, очень странно.

— Что? — спросил Буйнов.

«Нет, отчего все же они лезут ко мне со своими обидами?» Стараясь ответить на этот навязчивый вопрос, Лапшин почти не слушал Буйнова.

— До свидания, Дмитрий Дмитриевич!

Лапшин улыбнулся, чувствуя, что улыбка получилась натянутая.

«А все же он властолюбец», — решил Лапшин. Дмитрий Дмитриевич не понимал людей, которые так вот упорно стремились к власти.

Перед октябрьским праздником они встретились в обкоме партии, куда Дмитрий Дмитриевич приезжал на совещание. Яков Ефимович и на этот раз выказывал радость, справился о здоровье и рассказал, как он прошлым летом лечился на курорте в Ессентуках.

В декабре шестьдесят второго года при укрупнении районов Лапшин получил новое назначение — директором Дома народного творчества. Это было, конечно, не ахти какое повышение, но все же его отметили.

В город Лапшин прибыл уже в январе, в воскресенье днем. Побродил по улицам, выпил пивка, а вечером, побрившись в гостинице, он крепко надушился одеколоном — так, что самому смешно стало, — и отправился в драматический театр посмотреть спектакль.

Десятки электрических ламп освещали длинное фойе, блестели паркет, люстры, ручки кресел, рамки картин. Улыбались друг другу нарядно одетые люди, медленно прохаживающиеся по залу.

Недалеко от входной двери, на видном месте, стоял Буйнов и что-то убежденно говорил пожилому представительному мужчине. На нем был красивый черный костюм и белый галстук, Яков Ефимович выглядел молодцом.

Лапшин громко, с улыбкой приветствовал Буйнова. Но странное дело: Яков Ефимович будто не слышал. Дмитрий Дмитриевич подошел ближе и еще раз сказал раскланиваясь:

— Здравствуйте, Яков Ефимович! Здравствуйте!

Буйнов небрежно кивнул и отвернулся.

Дмитрию Дмитриевичу вдруг до смерти захотелось курить. В курилке в густом сизом дыму он заметил длинную фигуру своего старого знакомого — инженера областного отдела кинофикации, человека веселого, большого любителя театральных зрелищ.

— Послушай, — спросил Дмитрий Дмитриевич у кинофикатора, — ты ведь знаешь Буйнова?

— Еще бы!

— Что это стряслось с ним? Он какой-то не такой…

— Нельзя так о своем начальнике… — усмехнулся кинофикатор. — «Стряслось….», «не такой…»

— Что значит «о своем начальнике»?

— Ах, ты еще не посвященный. Темнота, темнота! Дней десять назад Буйнова утвердили начальником управления культуры сельского облисполкома. А Дом народного творчества, как сказывают, к нему, к этому управлению, отходит. Не знать своего прямого начальника! Ай-яй-яй! Ну, не сердись, не сердись. Подвезло нынче кой-кому во время перестройки. Но Буйнов, надо сказать, работяга и грамотен. Личность, в общем-то, заметная.

Дмитрию Дмитриевичу не хотелось работать под началом Буйнова. Но что делать? Перейти в другую организацию? Хорошо ли перескакивать с места на место? Да и какая причина? Буйнов — дрянной человек? А где доказательства? Ведь фактов совсем не много.

«Вроде бы ничего страшного не случилось, а почему у меня такое скверное настроение? — думал Лапшин, выходя из курилки. — Поживем — увидим. В конце концов, мне не лобызаться с ним. Посмотрим, как поведет себя. В случае чего — на партсобрании обсудим. Что, в самом деле!..»

Буйнов стоял на том же месте. Вот он стал глядеть на зрителей, разгуливающих по фойе. Уловив холодноватый взгляд Буйнова, Дмитрий Дмитриевич поджал губы, нахмурил брови. Но Яков Ефимович уже отвернулся и снова разговаривал со своим соседом — представительным мужчиной.