Сквозь дощатую стену конторки цеха доносится шум токарных станков. Шум однообразный и сильный, можно подумать, что работает одна огромная машина. Неожиданно в него вторгаются грубые посторонние звуки, доносящиеся откуда-то сбоку: стук-стук-стук… Через несколько секунд они исчезают.

«Опять Митька Хохлов портачит, — подумал Андрей Иванович. — Побежал, наверное, к приятелю прикурить и болтает с ним, сказки рассказывает. А в это время резец прошел всю деталь, и резцедержатель уперся в патрон. Еще бы не застучало! Экий человек!»

Начальник цеха, сидевший за письменным столом напротив Андрея Ивановича, не обратил внимания на стук и продолжал говорить размеренным басовитым голосом:

— Мы срываем план строительства нового отделения цеха…

Видя, как Андрей Иванович беспокойно заерзал на стуле, начальник цеха безжалостно добавил:

— Основная вина в этом, товарищ Осипов, ложится на вас.

«Товарищ Осипов»… Все на заводе, даже главный инженер, всегда зовут его Андреем Ивановичем; Так к нему обращался раньше и начальник цеха. Конечно, можно называть и Осиповым, дело, в конце концов, не в этом. Интересно, что начальник цеха скажет дальше.

— Да, на вас… Первые станки, которые к нам прибыли, целый месяц простояли на заводском дворе под дождем.

«Дожди-то только два дня шли, — подумал Андрей Иванович. — Да и станки-то привезли всего полмесяца назад».

— …Вы бесконечно медлили с заливкой фундамента. Я знаю, что вы сейчас скажете: не хватало цемента, а когда появился цемент, не оказалось достаточного количества рабочих рук. Но ведь вы же руководитель всех работ! Вы были обязаны своевременно сигнализировать о нехватке материалов, о том, что нет рабочих.

— Я говорил об этом.

— Кому?

— Вам много раз говорил, один раз коммерческому директору. Докладную писал.

— Мне вы говорили в прошлом месяце, когда была горячка с полугодовым планом. Цех отставал, и надо было нажимать. У меня тогда голова кругом шла, не до вас было.

— Конечно, я виновен. Но ведь я один ничего не смог бы сделать, — с некоторой робостью возразил Андрей Иванович. — И я все же много раз просил помочь мне.

— Что-то я не замечал вашей активности. Надо было не мямлить, а наступать каждому на глотку. Не знаю, впрочем, как вы беседовали с Марченко. Я за дела Марченко не отвечаю. Это надо с него спросить.

— С Марченко я только один раз говорил. Я ведь вам в первую очередь обязан докладывать.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ну… В общем, Марченко тут ни при чем.

— А что, я, что ли, при чем? Конечно, начальник цеха отвечает за весь цех, в том числе и за новое отделение. Я занимался строительством сколько мог, но ведь у меня не одно только строительство… Не могу же я всех заменять.

«А говорун ты порядочный, — подумал Андрей Иванович. — Любую беду от себя отведешь. «Занимался строительством». Не занимался! Пыль в глаза любишь пускать».

— Не надо сваливать с больной головы на здоровую. Вы основательно завалили работу и имейте мужество во всем признаться.

— Да я признаюсь, — вздохнув, сказал Андрей Иванович. — Я ни на кого не сваливаю.

Начальник цеха метнул на него быстрый, недоверчивый взгляд, опустил голову и заговорил тихим голосом:

— Издан приказ директора завода, в котором отмечено, что все сроки строительства сорваны. Меня предупредили. Вы переведены на должность мастера второй смены. Придется вам передать дела Алексею Игнатьевичу. Вот приказ директора.

Андрей Иванович медленно читал приказ, а в голове бешеным потоком проносились мысли: «Он пытался убедить меня в том, что в срыве строительных работ виновен только я. Он знает, что виновен и он. Знает, но не хочет в этом признаться. А у директора, наверно, все свалил на меня. Там никаких свидетелей не было. И сейчас он боится, чтобы я не пошел к директору жаловаться на него. Если бы он вызвал меня только для того, чтобы сообщить о переводе на другую работу, то показал бы приказ — и все. Ведь о недостатках в ходе строительства столько говорилось за последние дни. Но он непременно хочет и в моих глазах обелить себя».

— Желаю вам, Андрей Иванович, всяческих успехов на новой должности, — доносился до Осипова басовитый голос. — Мастером все же поспокойнее, и опыт в этой работе вы имеете значительный. Не связывайтесь больше со стройкой, паршивое это дело, я вам скажу. Все будет хорошо, дорогой Андрей Иванович. Поверьте мне, все будет хорошо.

Начальник цеха похлопал Осипова по руке и посмотрел на него весело, с улыбкой. Видимо, он уверился в том, что сумел убедить Андрея Ивановича, и сейчас, довольный, хотел напоследок расположить к себе старика. Андрей Иванович еще больше нахмурился, встал и мрачно проговорил:

— Мне все давно ясно, я пойду.

Он увидел, как в глазах начальника цеха появились тревожные огоньки и снова зло сжались его тонкие, острые губы.

Подходя к двери, Андрей Иванович услышал:

— Немедленно сдавайте дела Алексею Игнатьевичу.

Алексей Игнатьевич работал мастером второй смены. Это был подвижной, говорливый, с большим самомнением человек средних лет, несколько похожий по характеру на начальника цеха. Значит, с ним Осипов поменялся местами.

И вот Андрей Иванович, понурившись, медленно идет по широкому заводскому двору. По обе стороны дороги стоят длинные, тощие деревья, на верхушках которых виднеются редкие темно-зеленые, почти черные от заводской копоти листья. Эти деревца посадили прошлой осенью. «Что бы им не расти нормально? — думает Андрей Иванович. — Земля хорошая, почти чернозем, регулярно поливают водой. В прошлом году рабочие, наверное, поспешили и в лесу попортили корни».

Ведь вот странно: сегодня у него неприятный день, был очень нехороший разговор с начальником цеха. Казалось бы, все думы должны быть сосредоточены на этом, а тут какие-то деревья лезут в голову.

Андрей Иванович надвигает на глаза кепку и уже более быстрым шагом идет по асфальтированной, местами побитой дороге к проходной. Асфальт здесь появился после войны, а раньше была страшно пыльная, в дождливое время грязная дорога. Тогда приходилось все время смотреть себе под ноги, а сейчас можно идти и думать.

Осипов снова со всеми подробностями вспоминает беседу с начальником механического цеха Авениром Львовичем Остолорским. Какой все же скользкий это человек! А ведь с образованием, энергичный и с виду интеллигентный. Он всегда гладко выбрит, по утрам от него пахнет одеколоном «Красный мак». Таким одеколоном дочка Андрея Ивановича Таня смачивает волосы, когда идет в клуб.

Какую сегодня Остолорский сцену закатил, выгораживая себя! Нет, Андрей Иванович не пойдет просить, чтобы его оставили на старой должности, у него есть своя гордость: не нужен — не надо. И жаловаться на Остолорского не пойдет, а то еще могут подумать, что он, Осипов, оправдывает себя и хочет свои недостатки свалить на другого. Со временем все поймут, что скрывается у Остолорского за приличной внешностью. Уже сейчас в цехе говорят о его неуравновешенности. Иногда нашумит там, где достаточно было бы дельное слово сказать. Вчера Миша Бешенцев, ученик слесаря, дернул доску, на которой вывешиваются объявления и приказы. Доска сорвалась со стены конторки и упала. Начальник цеха с полчаса ругал Мишу, называл его хулиганом. А Миша вовсе не хулиган. Он очень молодой веселый парнишка, и у него все время руки чешутся: то девчонку за косу легонько дернет, то в товарища скомканной бумажкой запустит. Как школьник… Шутит, а злого дела никогда не сделает. Мишке надо было сказать посерьезней — и хватит.

А на днях Остолорский вел при Андрее Ивановиче беседу со слесарем Виктором Николаевым. Это известный на заводе хапуга, он только и норовит ухватить работенку полегче да поденежней. От «невыгодной» работы отказывается, находя для этого всякие предлоги. Надо бы основательно взяться за Николаева и по-настоящему поругать его, чтобы не позорил честь рабочего человека. А Остолорский только сказал: «Нехорошо, товарищ Николаев. Наша задача — налаживать производство, двигать его вперед, а не за копейкой гнаться». И лишь после того, как Никита Андреевич, председатель цехового комитета, поставил о Николаеве вопрос на профсоюзном собрании, начальник цеха изменил свое отношение к нему и тут же дал ему выговор за нарушение трудовой дисциплины.

Почему Остолорский нянчился с Николаевым? Не потому ли, что между ними есть что-то общее? Андрей Иванович стал вспоминать других начальников цехов, с которыми ему приходилось работать. Их насчитывалось много. У них были свои недостатки, но никто так не кривил душой, как этот.

Осипов пришел на завод, еще до революции. Двенадцатилетним мальчишкой он возил на лошадях шихту к мартену. Четырнадцати лет был учеником токаря в механическом цехе, потом токарем, а после Октябрьской революции стал мастером. Вся жизнь прошла на одном заводе, в одном цехе. Через год Андрей Иванович пойдет на пенсию.

На заводе Осипова знают почти все рабочие. Многие из них совсем недавно учились в ремесленном училище, а теперь уже взрослые, семейные люди. Молодежь так быстро меняется внешне, что если иного не увидишь с год, то не узнаешь. Со стариками же другое дело — они меняются мало. Пройдет лет десять, а лицо у старого человека остается почти таким же, только новые морщинки появятся да спина еще больше согнется.

Андрей Иванович проходит мимо огромного серого корпуса сборочного цеха. Лет тридцать назад здесь стояли низенькие, мрачноватые кирпичные стены, покрытые мхом.

Память у Осипова крепкая. Он помнит, в каком году и что построено на заводе, когда установлен тот или иной станок в механическом цехе. Прошлой осенью в стенной газете писали:

«Осипов всегда принимал самое активное участие в расширении завода и оснащении его новейшей техникой».

На старости лет Андрею Ивановичу поручили строительство нового корпуса. Он отказывался, говорил, что в его годы и с его знаниями это трудно, но его заставили, и Остолорский усердствовал в этом больше всех. Андрей Иванович уважал дисциплину, подчинился и тут. Но с самого начала все пошло неудачно. Правильно говорят, что стройка недопустимо затянулась, и в этом значительная доля вины ложится на него, Осипова. Кое-что проглядел Андрей Иванович, упустил многие возможности ускорить строительство. Нет у него прежней энергии.

Не справился, старина! Какой позор!

Андрей Иванович еще сильнее сжимает губы и низко опускает голову. Обида все больше нарастает, к горлу подступает какой-то комок… Этого еще, не хватало! Старый мастер сморкается, поднимает голову, выпрямляет спину и идет, прямой как столб.

— До свиданья, Марья! — говорит он вахтерше и открывает наружную дверь проходной.

Перед заводом — длинная асфальтированная площадка, по краям которой растут широкие, густые кусты акации. Они тесно переплелись между собой и тянутся сплошной зеленой стеной. Там, где кончаются кусты, стоят легковые машины и автобус, наполовину заполненный пассажирами. Здесь же — торговые палатки, возле которых толпятся люди. Слышатся громкие голоса и смех. Это уже не завод, и в то же время здесь все неразрывно связано с ним. Вот стоят несколько парней в рабочих спецовках. Они разговаривают с высокой светловолосой девушкой, у которой в руках стеклянные пробирки, — видимо, лаборантка. До начала очередной смены еще полчаса, и Андрей Иванович недоумевает: зачем парни пришли так рано?

На асфальте темнели глянцевые полосы. Они появились от копоти, наносимой ветром с завода, от легковых машин, от многих сотен ног, проходящих здесь перед началом и после рабочей смены. В этом месте стоит типично заводской запах, густой и острый.

В прежние годы Андрею Ивановичу приходилось ездить в деревню помогать колхозникам убирать урожай. Ему нравились лес и сельская тишина, запахи луговых цветов и трав, но он всегда тосковал по ни с чем не сравнимому запаху завода. Даже заводские гудки были дороги Андрею Ивановичу и действовали на него успокаивающе, когда он дома ложился спать.

До дому он шел не полчаса, как обычно, а почти час. Жена, Анастасия Федоровна, вынув из русской печи горшок со щами и алюминиевую миску с кашей спросила встревоженно:

— Что случилось, Андрюша?

Андрей Иванович буркнул:

— Да так…

И поморщился — от жены ничего не скроешь.

— Что там «да так»… Смотришь исподлобья, фуражка на лоб напялена. Еще когда ворота открывал, так я поняла: что-то неладно.

— Как это ты поняла? Выдумываешь все.

— Ничего не выдумываю. Ты резко дернул щеколду и сильно хлопнул воротами. А обычно делаешь это тихонько. И шел ты сегодня очень уж медленно и тяжело.

Андрей Иванович удивленно хмыкнул и, опустившись на стул, достал пачку папирос. Всю дорогу он почти беспрерывно курил, отчего во рту появилась горечь, а дыхание стало частым и неглубоким. Осипову казалось, что на улице и в доме очень душно. «Слишком я накурился», — подумал он, но все же вынул еще одну папиросу.

Из своей комнаты вышла дочь Осиповых.

— Папа устал, а ты, мама, придираешься к нему.

— Помалкивай, Танечка, — равнодушно отозвалась мать.

Осипов хмуро оглядел дочь: пышные волосы сзади перевязаны и поднимаются над затылком, как хвост у петуха, клетчатая юбка плотно облегает бедра, а кофта — грудь. Андрей Иванович крякнул, еще больше нахмурился и пробормотал:

— Не слишком ли того… для девицы?

— А что? — с детской непосредственностью спросила Таня.

Не отвечая дочери, Андрей Иванович напустился на жену:

— А ты куда смотришь? Она скоро так себя обтянет, что всем чертям будет тошно! До пятидесяти лет замуж не выйдет… Ишь придумала красоту наводить!..

— Перестань, Андрей, — начала сердиться Анастасия Федоровна.

Таня наморщила лоб:

— Какой ты старомодный, папочка! Право, старомодный. Ведь всем нравится, как я одеваюсь. Авенир Львович, когда приехал из отпуска, сказал, что я по одежде и прическе совсем столичная девушка. А он в этом разбирается. В Ленинграде родился, в Москве учился. В общем, повидал кое-что.

«Дура!» — обругал про себя дочь Андрей Иванович. Ему было горько и досадно.

Таня работала в механическом цехе нормировщицей. Только два года назад она окончила техникум. У нее было много подруг, таких же веселых и беззаботных, как и она. В это лето дочка сильно изменилась: повзрослела, погрустнела, стала больше уделять внимания одежде. По нескольку раз в день Таня заговаривала о своем начальнике цеха: Авенир Львович то-то сказал, над тем-то смеялся, надел такой-то галстук. Вечерами дочь садилась за книгу, но страницы не перелистывала, неподвижно смотрела на строки. В цехе она ходила за Остолорским буквально по пятам, даже стыдно было смотреть. Когда дочь говорила об Авенире Львовиче, губы ее улыбались, а глаза становились грустными. Было ясно, что она влюблена в этого проклятого Остолорского.

Андрей Иванович несколько раз пытался убедить дочку, что начальник цеха только с виду такой чистенький и что порядочной девушке надо обходить его за версту. Но Таня только смеялась в ответ: «Брось ты, папа! Это тебе так кажется». И отец умолкал…

Андрей Иванович знал, что у Остолорского есть невеста или любовница — дьявол ее знает, кем она ему приходится. Работает эта девушка инженером-экономистом в заводоуправлении. Она частенько заходит в механический цех и воркует с Авениром Львовичем. И должно же случиться так, что его дочери понравился этот человек!..

Сколько неприятностей из-за одного только Остолорского!..

Тьфу!

— Ты чего вдруг плеваться стал? — удивилась жена.

Андрей Иванович не ответил.

Таня три дня как в отпуске! Собиралась в дом отдыха, но не уехала. Надо бы спросить, как она проводит время и почему не уехала в дом отдыха, но спрашивать не хотелось.

Андрей Иванович посидел несколько минут молча и вышел во двор. Носком ботинка он с силой отбросил полено, валявшееся у крыльца, и взял топор. У садовой калитки, наверное, уже лет десять стоял толстый сосновый чурбан. На нем разрезали мясо, отрубали курам головы, подтесывали клинья. Сейчас Андрею Ивановичу этот чурбан показался лишним. Он разрубил его на восемь частей, сложил поленья в кучу и открыл калитку. В саду стоял густой, дурманящий запах сирени, цветов и травы. Осипов прошел по узкой песчаной дорожке в глубину сада, сел на скамейку возле старого, потемневшего от дождей и ветров маленького деревянного столика и задумался, подперев голову сухими морщинистыми руками.

Два дня Андрей Иванович болел — была страшная слабость в теле, все время тянуло на кровать, и, как с перепоя, болела голова. На третий день он сдал дела на строительстве Алексею Игнатьевичу, очень довольному новой должностью, а на четвертый — пошел на работу во вторую смену.

Из дому он вышел минут на двадцать раньше, чем обычно. Шел не спеша, всматриваясь в знакомые очертания заводских корпусов, покрытых утренней белесой дымкой, и курил крепкие папиросы «Север». Во рту опять появилась противная горьковатость. Андрей Иванович остановился, сплюнул и прокашлялся.

— Добрый день! — сказал, подходя к нему, молодой парнишка, работающий в цехе слесарем по ремонту.

— Здравствуй! — ответил Андрей Иванович суховатым голосом и подумал: «Подошел посмотреть, как я себя чувствую. Узнал о приказе и жалеет меня…»

Но в глазах у парнишки не было жалости. Он смотрел открыто, весело.

— Станки привозят, Андрей Иванович.

— Какие станки?

— А для нового отделения цеха. Несколько машин уже выгрузили. Скоро еще машины подъедут.

— Где выгрузили?

— Да вон там, с правой стороны обдирки.

В новом отделении цеха должны были устанавливать токарные станки для обработки труб. Токари называли эту работу по-своему: «обдирка».

— Метрах в десяти от двери выгрузили станки-то, — продолжал парнишка, — как будут в цех затаскивать, не знаю.

— С правой стороны? — спросил Андрей Иванович.

— С правой.

— Метрах в десяти от двери?

— В десяти, а может, и в пятнадцати, — ответил парнишка и удивленно посмотрел на мастера: не выпил ли тот, все сказано довольно ясно, чего переспрашивать.

— Так, так! — многозначительно проговорил Андрей Иванович и пошел к цеху. Парнишка несколько минут внимательно смотрел на удаляющуюся фигуру Осипова, потом недоуменно пожал плечами и, посвистывая, зашагал к проходной.

Действительно, у правой стены обдирки стояли в больших деревянных ящиках новенькие токарные станки. Они были поставлены вплотную друг к другу. Один ящик кто-то разбил, и в нем виднелся станок, блестевший на солнце свежей голубоватой краской. Но Осипов смотрел не на станки, а на землю, на которой станки стояли. Она была покрыта пылью, металлической стружкой, грязными щепками: земля как земля, кругом точно такая же.

Андрей Иванович облегченно вздохнул, но затем лицо его снова стало мрачным. Он стоял опустив голову и напряженно думал. А думать было о чем. То место, на которое выгрузили станки, только с виду казалось обычным. Андрей Иванович вспоминал… Когда он начал работать в цехе, здесь была широкая яма, на дне которой всегда стояла темная зловонная вода. Сюда в перерыв подходили молодые рабочие и шутки ради силились сбросить друг друга в грязную воду. Как появилась яма, Осипов не знает. Летом тринадцатого года ее по приказанию управляющего заводом завалили землей, шлаком и битыми кирпичами, но осенью, во время дождей, земля неожиданно стала оседать. Тогда быстро, чтобы не узнал управляющий и не наказал за плохую работу, в яму снова набросали шлаку, коротких досок и всякого мусора. Земля утрамбовалась, о яме все забыли, даже Осипов. Здесь проезжали автомашины и тракторы. Но такой огромной тяжести на этом месте никогда не было. Придумали же сгрузить станки именно сюда! И ведь еще будут сгружать! А если земля осядет? Станкам конец. «Да не осядет, — решает Андрей Иванович, — давно бы осела. Больше сорока лет прошло. С чего ей осесть? Ведь там земля, шлак и кирпич. Домну выдержит. Это все от моей мнительности… Нет, все же лучше их убрать отсюда, и тем более нельзя сюда еще станки выгружать. Береженого бог бережет. Надо быстрее предупредить Алексея Игнатьевича. Наверное, смеяться будет, скажет: тронулся человек на старости лет. Ну и пусть смеется, а станки уберем».

Сзади послышался голос:

— Разрешите прикурить, Андрей Иванович?

Осипов вздрогнул и обернулся.

Рядом с ним стоял молоденький токарь в клетчатой спортивной рубахе. «Только соску бросят и уже за папиросу берутся», — с раздражением подумал Андрей Иванович.

— Вышли на станки посмотреть? — спросил паренек.

— Да. А тебе-то, собственно, какое дело?

Парнишка обиженно заморгал глазами.

— Да я так…

— Ты чего разгуливаешь?

— Я… У меня голова заболела. Я сейчас…

И он, повернувшись, юркнул в дверь цеха.

Андрей Иванович тоже вошел в цех, разыскал Алексея Игнатьевича, который читал в это время свежую стенную газету, и сказал ему обо всем.

— Что там была яма, про то всем известно, — холодновато ответил Алексей Игнатьевич. — Мало ли что было когда-то. На Урале была гора Благодать, а ее всю срыли. Одно название осталось. Возле Дона степь была, а сейчас Цимлянское море, и волны, говорят, на нем не меньше любых морских.

— А все же станки оттуда лучше убрать, — настаивал на своем Андрей Иванович, — и когда еще подойдут машины, выгрузить их у входной двери с западной стороны.

— Хорошо, хорошо, разберемся, — пробормотал Алексей Игнатьевич с ноткой неудовольствия в голосе. — Я понимаю ваше стремление, хоть чем-то показать себя. Я понимаю… Но вы должны подходить ко всему самокритично.

— Эх ты! — покачал головой Андрей Иванович. — Человек!.. Ну вот что… Если вы не уберете станки, я немедленно сообщу директору завода. Так, знаешь ли, и сделаю.

Алексей Игнатьевич напряженно кашлянул и быстро проговорил:

— Хорошо, я обдумаю ваше предложение.

Осипов ходил по цеху между станками, разговаривал с рабочими, отдавал распоряжения, а в голове все время проносилась мысль: «Согласится ли он со мной? Как бы не заупрямился, дурень». Какой-то второй голос услужливо подсказывал: «Ты его честно предупредил, ты все сделал, что мог». — «Да, я его предупредил. Но если он не уберет станки, доложу об этом директору. Могу и начальнику цеха. Не будет же начальник цеха действовать во вред производству!» — «Алексей Игнатьевич тоже не будет действовать во вред производству, тем более что он за этот участок отвечает. Земля в бывшей яме отлично утрамбована, и ты напрасно поднимаешь шум. Это могут воспринять как кляузу». — «Я никогда не был кляузником. Ошибался, но не кляузничал. Люди разберутся, что к чему».

Медленно шагая из одного конца цеха в другой под недоуменными взглядами рабочих, Андрей Иванович спорил сам с собой и в то же время успокаивал себя: «Ничего со станками не случится, земля под ними прочная».

Занятый своими мыслями, Осипов не заметил, как в цехе потемнело и по загрязненным стеклам окон потекли ручейки. Шума дождя не было слышно, его забивал многоголосый, неумолчный гул станков. Блеснула молния, и через секунду обрушился сильный удар грома.

«Еще дождя не хватало, — пробормотал Андрей Иванович, тревожно всматриваясь в окна. — Пусть сердится, а скажу этому Алексею Игнатьевичу, чтобы немедля станки перетащил. Какого черта, в самом деле! Церемониться больше не буду, по-стариковски поговорю».

Возле Осипова снова прошел молодой токарь в клетчатой спортивной рубахе. Его волосы были мокрые, а лицо, обмытое дождем, блестело.

— Ты чего по двору бегаешь? — на ходу спросил его Андрей Иванович. — Почему не работаешь?

— Я ходил станки смотреть, которые только что привезли, — ответил парень, идя рядом с мастером.

— Еще привезли? — громко и немного испуганно переспросил мастер.

— Да, еще привезли. Грома-адные!.. А что?

Андрей Иванович промолчал, повернулся и побежал к выходу.

На улице возле западных дверей обдирочного отделения стояли одна за другой шесть грузовых автомашин со станками. У передней машины были открыты борта. Рабочие пристраивали к кузову толстые деревянные брусья, по которым можно будет скатить станок.

Осипов облегченно вздохнул и быстро прошел к другой стороне обдирочного отделения. Там станки уже сдвинули с опасного места. Рабочие во главе с Алексеем Игнатьевичем, уставшие и мокрые, подкатывали последний станок к стене корпуса. Гроза еще бушевала, но дождь уже утихал, с неба падали редкие, холодные капли дождя.

Через несколько минут Андрей Иванович зашел в конторку начальника цеха. Остолорский, увидев его, заулыбался, пригласил сесть к столу и спросил:

— Как здоровье?

— Благодарствую, ничего.

— А мне сегодня некогда было поговорить с вами. Был у директора, а потом в обдирочном отделении. Станки, понимаете ли, не туда разгрузили. Когда-то, еще при царе Горохе, до революции в общем, недалеко от восточной двери обдирочного отделения яма была. Не знаю, кому и зачем она потребовалась. Потом ее завалили. Может, даже и вы помните. Так на это самое место станки поставили. Один станок во время дождя осел немного в землю. Видимо, ничего страшного во всем этом нет, но предосторожность не мешает. Нужно отдать должное Алексею Игнатьевичу, он развернулся быстро.

— Не очень уж быстро, — возразил Андрей Иванович. — Его предупредили, а он не обращал внимания.

— Да, он мне сказал, что старики говорили ему о яме. Но ведь, дорогой Андрей Иванович, со стороны-то все лучше видно, все кажется легче.

Остолорский помолчал и добавил:

— А яму эту надо основательно заделать, чтобы и помину от нее не осталось. Черт знает сколько дел, только успевай смотреть! Замотался, до невозможности замотался.

Но по всему было видно, что Авенир Львович не замотался и чувствует себя превосходно.

Остолорский еще немного помолчал, потом вынул из стола несколько листов бумаги и, показывая их Андрею Ивановичу, сказал:

— Вот составил план мероприятий на второе полугодие. Надо нам двигать вперед производство, нельзя на месте топтаться. В план вошли разнообразные вопросы, начиная с использования производственных площадей и внедрения новой техники, кончая рационализацией и изобретательством. Сегодня направим план директору. Посмотрите, как на ваш взгляд…

Последнюю фразу Остолорский произнес самоуверенно и даже немного игриво.

Андрей Иванович, усевшись поудобнее на табуретке, стал не спеша читать, иногда утвердительно кивая головой, иногда сдвигая брови и произнося скептически: «Гм».

Остолорский сначала сидел, улыбаясь и потирая руки, затем нахмурился, встал, прошелся солидными неторопливыми шагами по конторке и вышел в цех.

Прочитав до конца, Андрей Иванович проговорил: «М-да. Такие дела…» Вздохнул и задумался.

В плане мероприятий, составленном начальником цеха, кое-что казалось Осипову сомнительным, неосуществимым. Остолорский решил установить новые станки не только в обдирке, но и в двух других местах. Причем в дальнем углу цеха он думает разместить два больших токарных станка, а недалеко от выходной двери — три сверлильных. Лучше было бы сделать наоборот: для токарных станков там места мало. И кроме того, на этих станках, как указано в плане, будут обрабатывать тяжелые детали, а возить их через весь цех не имеет смысла.

Для того, чтобы выполнить такой план, надо намного увеличить число токарей высокой квалификации. А где их взять? Учеба токарей в цехе проводится плоховато, об этом все говорят. Вот тут-то как раз и следовало бы наметить что-то конкретное, а Остолорский отделывается общей фразой: «Широко организовать учебу токарей, пропаганду опыта передовых рабочих». А что представляет из себя это «широко»? Остолорский запланировал получить большую экономию средств от рационализации и изобретательства, но ничем это не обосновал. Темника для рационализаторов в цехе до сих пор нет, предложения внедряются очень медленно… Многое нужно изменить, чтобы получить от рационализации большую экономию, а Остолорский ничего об этом не говорит.

Начальник цеха ни с кем не посоветовался, составляя план, а его надо было бы обсудить в коллективе. Видимо, Остолорский захотел подать план от себя. Вот и получился такой недоносок. Остолорский знает, что планы так не составляют, и поэтому озаглавил свое творение: «Мероприятия по улучшению работы цеха».

Зачем же он показал его Осипову — человеку, которого он обидел и который, конечно, недоволен им? Разумеется, не потому, что Остолорский хочет знать мнение Андрея Ивановича. Он вообще не стал бы с ним советоваться, а сегодня тем более. Видимо, Авенир Львович стремится и в глазах Андрея Ивановича, так же как и в глазах директора, выглядеть дальновидным руководителем, работящим и простым человеком — душа нараспашку. Ему хочется казаться искренним. Начальник цеха понимает, что этого качества у него не хватает, вот и старается…

«Что же изо всей этой истории получится?» — стал соображать Андрей Иванович. Поступит планчик директору завода, а он когда-то работал начальником механического цеха и в молодости сам стоял у станка. Человек знающий. Сразу поймет, что Остолорский чепуху наплел. Конечно, ничего Остолорскому не будет, все знают, что в цехе он недавно работает и многого не освоил. Но все равно неприятно. Да, история!

В конторку вошел Остолорский и мрачновато посмотрел на мастера.

— Вы что, все еще читаете? Давайте.

«Сердится, — подумал Осипов. — А чего сердится? Думает, что я его критиковать буду. Я могу и не критиковать, да ведь ему же, дураку, хуже будет. Экий народ!»

— У меня есть серьезные замечания по вашему плану, — сказал Осипов.

— Слушаю, — сухо, официально проговорил Остолорский.

— Начнем с первого раздела…

Андрей Иванович говорил долго, неторопливо. Замолчал на минуту, вытаскивая платок, чтобы стереть пот, почему-то выступивший на лбу, и подумал: «Уж он-то бы не предупредил меня».

К удивлению Осипова, Остолорский спокойно выслушал его до конца, неопределенно мотнул головой — движение, показывающее скорее недоверие, чем одобрение, закурил папиросу — руки его при этом немного тряслись — и сказал грубовато:

— Я посмотрю, подумаю…

Осипова задела эта грубоватость, и он, вставая, произнес холодно:

— Да, следует подумать. Думать вообще никогда не вредно.

Телефон, стоящий на столе, зазвенел. Открывая дверь, Андрей Иванович услышал неожиданно тихий голос начальника цеха. В этом голосе не было прежней уверенности, а чувствовался скорее испуг или робость:

— Да! Да, Остолорский. Я вас слушаю.