Питер Ик осторожно пробирался среди огнетушителей и канатов.

«То, что свернутый стальной трос или бухта манильской веревки похожи на спящих змей, приходило в голову сотням тысяч людей, но помнили ли они о змеиной сущности спирали вообще? Прямая линия проста, кривая линия хитра, а завитая, как спираль, хандру нагонит и печаль. Чепуха!.. а завитая, как спираль, больных, печальных и слепых, покорных слуг, рабов немых несет на крыльях нежно в даль, где ожидает радость их... кажется, я, как обычно, заблудился. Удивительная, феноменальная неспособность ориентироваться! Ориентироваться в пространстве и в людях. Почему же я писатель? Нет, нужно разобраться с самого начала. Мне было тошно, и я подумал... или почувствовал? Скорее ощутил, что мне вовсе не помешает рюмка коньяка. Только рюмка? Ну не только, а если представится возможность, то и беседа с милой (милая — курсивом) незнакомкой. Только беседа? Да, только. И вот я вышел и самонадеянно направился в ресторан. Почему самонадеянно? Потому, что не спросил у стюарда, куда следует идти. Тут же я заблудился. По-моему, я нахожусь в районе грузового трюма и скоро буду туда спущен как лишний груз, балласт, который подлежит выбросу (выносу) из корабельного помещения. Придется обращаться за помощью к человечеству. Адрес один. Часть апеллирует к целому. Частность взывает к правилу. Обращается ли правило за помощью к исключениям? Не знаю. А вот и представитель этого правила. Он идет тем же порочным путем, что и я. Он путается в канатах и огнетушителях и, кажется, воображает, что попал в дебри амазонской сельвы. Ему мерещатся белые змеи и красные жакаре. Кроме того, судя по неуловимым для глаза приметам, как-то: росту, ослепительному румянцу, великолепным зубам и еще кое-чему, передо мной соотечественник. Он молод и глуп. И к тому же пьян. Но здесь мы переходим уже в позитивную область. Если этот парень пьян, значит, рядом ресторан».

— Вы не скажете, как пройти в ресторан? — Ик был предельно вежлив. Одновременно он пытался магнетическим взглядом пробудить сознание в затянутых дымом глазах Оссолопа.

— Ресторан? Я сам его ищу! Черт бы побрал их со всеми их переходами! Никогда не встречал такой безумно громоздкой конструкции! Голова закружилась. Давайте спросим стюардессу! Она-то наверняка знает!

— Стюардессу? Но мы на морском корабле!

— Разве? Тогда спросим у капитана. Он, наверное, не дурак выпить и должен знать, где у него ресторан. Не так ли?

— Логично. Боюсь только, поиски капитана займут не меньше времени, чем поиски ресторана.

— Тогда пойдем в бар.

Ик с интересом рассматривал пошатывающегося Оссолопа.

«Может, имеет смысл сменить прогнозируемую милую собеседницу на реального клоуна-соотечественника?» — Почему вы предполагаете, что бар найти легче, чем ресторан? — спросил Ик, сурово ожидая ответ.

— Ресторан большой, не правда ли? — Джимми широко расставил руки, иллюстрируя мысль о том, как велик объект его вожделений.

— Согласен.

— А бар маленький, не возражаете? — Джимми свел ладони почти впритык, оставляя такую площадь для бара, где могли веселиться разве что блохи.

— Допустим, хотя вы уж очень преуменьшили бар.

— Я утрирую. Ну и вот!

— Что же следует?

— А то, что бар найти легче, чем ресторан.

— Но почему? — возмутился Ик. — Разве стог сена найти труднее, чем иглу в нем?

— Нет, но найти великое всегда труднее, чем малое. Я предлагаю начать с малого. А им является бар. Следовательно, ищем бар.

Оссолоп победно поглядел на Ика. «Эх ты, точка с тире!» Питер Ик подумал и согласился.

— Идет, ищем бар.

«Ну что за клоун! Чудо, а не клоун. Глуп и весел, что может быть приятнее? По крайней мере для меня. На сегодня, на вечер. Нет, он вполне способен заменить милую собеседницу».

— А ведь я прав! — заорал Оссолоп. — Вот и бар! Два коньяка и два кофе, мадам! Мое имя Джимми. И точка. Джимми и все. Без выкрутасов. Я человек науки.

— Питер Ик, писатель и публицист. Отсутствие выкрутасов, дорогой Джимми, это уже в некотором роде выкрутасы.

— Возможно. А что вы пишете? Как вам нравится этот коньяк?

— Не будем говорить о работе. Пишу я разное. Коньяк местный, неважный, — мистер Ик украдкой разглядывал барменшу.

«Она была, наверное, дьявольски хороша. Боже, до чего она была хороша! А теперь она будет становиться все хуже. С каждым днем. Это ужасно. Почему ты не воспринимаешь все так, как оно есть? Реальный миг, реальный день, реальный мир. Что гонит тебя по времени взад и вперед? Какое имеет значение, чем была и чем станет барменша? Главное, она есть. Остановись мгновение, длись вечно, ведь тебя больше не будет! Клоун как-то изменился, в нем открылось что-то неприятное. Что? Может, он помрачнел? Куда девалось его веселье?» — Вам очень досаждают критики?

— Как вам сказать, Джимми? Не очень, но... с ними трудно найти общий язык. Когда я делаю вещь сугубо фантастическую, то есть фантастику в ее чистом, рафинированном виде, критики набрасываются на меня и с пеной у рта утверждают, что я не описал героя, не дал характеров людей, портретов и прочего. Если я пишу детектив, меня упрекают за отсутствие психологизма и интеллектуализма. Если же я создаю что-нибудь из реальной жизни, то всем им не нравится в моем произведении отсутствие динамичного сюжета, напряженного действия и полета фантазии. Вот так.

— А совместить все эти требования нельзя?

— Совместить можно, но удовлетворить их необычайно трудно. Литературное произведение подобно кулинарному: оно должно обладать определенным вкусом. Кислым, сладким, горьким, наконец. Продукт на все вкусы не имеет ярко выраженного свойства. Это аква дистиллата, или попросту безвкусица.

«Клоун, ты меня разочаровал. И ты суешь нос в литературу. Как вы мне надоели!» — Еще два коньяка, мадам!

«Она, конечно, прелестна и сейчас. Сеньора грация. Сеньора экселенца. Превосходная сеньора. Откуда она?» — Скажите, Питер, вас никогда не интересовали странные люди?

— Странные люди? Америка полна ими. Я только и занимаюсь странными людьми. Простите, Джимми. Ваше здоровье, сеньора, хорошее здоровье. Если не секрет, то как мы с вами поздороваемся следующий раз?

— Добрый день, Миму.

— Миму?

— Так зовут меня друзья. Полное имя — Долорес Мария ди Мимуаза, но, сами понимаете, оно не очень уместно здесь.

— Понятно. Благодарю вас, Миму.

«Какая прелесть! Как просто, без ломанья, без хихиканья. Врожденное благородство. Ди... стало быть, в роду были дворяне, от них это величие и простота. Впрочем, у испанцев и португальцев „ди“ — это не совсем то, что „де“ у французов... Нет, видно, мне еще не все равно на этом свете».

— Вы не слушаете меня, Питер, и я третий раз повторяю вопрос: как вы изображаете странных людей?

— Как? Ну, налегаю главным образом на их странности, и получается очень похоже.

— Перед вами сидит очень странный человек, — торжественно объявил Оссолоп, — стоит вам описать меня, и все остальные писатели мира могут заткнуться. Лучшего объекта вам не найти. Опишите меня, Питер, и вы сразу получите Нобелевскую премию.

Ик рассмеялся.

— Хорошо, Джимми, об этом поговорим завтра. Хотите еще выпить?

— Нет. Но боюсь, что вы не сможете меня описать. Я чрезвычайно сложен. Я невероятно сложен!

— Как и любой человек, Джимми, не правда ли?

— Нет. Любой человек не сложен. Любой человек ясен. Любой человек прост. А если и сложен, то ясно сложен. А я, я совсем другое дело. Хотите знать, как я вас сейчас вижу?

— Ну, Джимми, сейчас вы можете вообразить что угодно. Это не показательно, это не представительно. Это...

— Простите, Питер, я вас перебью, Я должен вас перебить, у меня нет другого выхода. Я вас вижу как точку с тире.

— Точку с кем?

— Точку и тире.

«. — отстукал он ложечкой по краю блюдца, -..

— ».

Ик пожал плечами. «Валяй, клоун, весели партер».

Оссолоп почувствовал облегчение. Когда выговоришься, сразу становится легче.

— Понимаете, я сейчас все кругом вижу как точки и тире, ну и вас заодно, так сказать. Это у меня лейтмотив такой. Одни точки и тире. Понятно?

— Отчего же не понять. Все очень просто: точки и тире. Так что же во мне главное — точка или тире?

— К чему подобные разграничения?

— Верно. Формализм здесь просто неуместен.

Они помолчали. Ик с холодным интересом рассматривал Оссолоп а.

— И вы не боитесь заблудиться во множестве этих точек и тире? — спросил писатель. — Куда идти, с кем говорить, что делать? Как пить с вашими точками и тире? Ведь они вряд ли могут создать даже тот минимальный комфорт, которым мы пользуемся на «Святой Марии».

— Вы меня не так поняли, — ответил Оссолоп, — обычный мир я воспринимаю так же, как и вы, может, чуть острее. Я не собьюсь с пути и найду свою дорогу в бар. Дело в ином. Кроме всего этого вокруг нас есть же еще надощущения, сверхчувства.

— Астрал? Ментал?

— Да нет, не то. От каждого предмета у нас остается образ, не так ли? То же самое остается от людей, животных, природы. Какие-то краски, формы, линии. Правда?

— И что?

— Так вот, этот образ не всегда совпадает с нашими ощущениями. Ведь такое бывает? Видите и слышите одно, а образ создается совсем другой. Ну как в картинах Мирро, Поллака, у всех абстракционистов.

— И у вас?

— Вот именно. Я-то очень хорошо вас вижу. Я могу назвать цвет ваших глаз и форму носа, по все равно...

— Я точка с тире?

— Именно. Я знаю, да, я знаю! Наконец нашел слово! Я знаю, что вы точка и тире, и все тут. И все время помню об этом. Я знаю, что все вокруг — это всего лишь разнообразные сочетания и комбинации точек и тире. Вот!

— Интересно. Ваше образное восприятие перестроилось по двоичной системе: точка — тире, один — ноль, да — нет. Забавно... Еще немного бренди, мадам Миму!