1.

Чайник в этой заброшенной каюте оказался встроенным в кухонный электронный агрегат. И чайник, и кофеварка и тостер и даже небольшая хлебопечка. Просто задаешь программу, а агрегат уже сам набирает воды — он подключен к водопроводу — сам готовит на выбор кофе, чай, какао или капучино. И даже вежливо спрашивает — не испечь ли булочки к чаю.

Хотя тут же сообщает, что для булочек нет муки и сахара. И молока тоже нет.

— Ну, нет и не надо, — торопливо ответил ему Колька, — давай то, что есть. Уже сам бы сообразил, раз болтать умеешь.

— Нужен заказ, — отозвался агрегат.

Колька высыпал растворимый кофе из пакета в загрузочный лоток. В ответ ему мигнули маленькие желтые диодики на панели, и агрегат заработал.

— Устаревшая штука, — хмыкнул Вовик, оглядывая громоздкую автоматику, занимавшую целый угол комнаты, — и неудобная.

— Почему неудобная? — не согласился Колька, — Как раз очень удобно. Обычно обслуживают Лоны, готовят кофе и чай и вообще часть еды. И им в помощь всякие мелкие приспособления на кухне, типа тостера или блинницы. Но Лон большой, болтливый и все докладывает Моагу. А эта штука докладывать ничего не будет. Безопасная. Нам бы такую на базу — было бы в самый раз.

— Но она тоже ведь болтает? — не унимался Вовик.

— Это можно пережить. Зато она не указывает — как надо жить. Не диктует всякие правила. Понимаешь, малек?

О чем они говорят? Какой смыл сейчас рассуждать о машинах, когда они застряли здесь, в заброшенных коридорах и столкнулись с чем‑то странным и… и страшным.

— Что это за звери? — тихо спросила Эмма, — Откуда они взялись? Коль, как ты думаешь?

— Вообще не думаю. Я не знаю. Надо почитать письма — может, тогда станет ясно. И осмотреть тут все надо.

— Так давай и осмотрим.

— Успеем. Времени у нас сколько хочешь.

— Почему ты так говоришь? — не поняла Эмма.

— Застряли мы тут, видимо. И непонятно — как выбираться. И животные эти теперь вылезут наверх и по трубе — на Второй Уровень. И это большая проблема, — Колька хмуро почесал затолок.

— Получается, что дверь была специально закрыта так, чтобы ее не могли открыть. Чтобы сразу не открыли, — догадалась Эмма.

— Ну, да. Так и получается, — Колька кивнул, — но мы‑то этого не знали.

— А ты заметил, что глаза у них совсем черные, и похожи на глаза того самого дикого… Кренделя… — вдруг сказал Вовик, обращаясь к Коле, — И прыгали они так же. Может, это от них идет инфекция? Пробралась, зараза, по вентиляционным проходам. Вот, дикие и подцепили.

Колючий не ответил. Проворно сполоснул те несколько железных кружек, что нашел в шкафу, и сунул их в кофейный агрегат.

— Давай‑ка нам кофе, и поскорее, железяка, — распорядился.

После повернулся, глянул на Вовика и тихо сказал с потрясающим спокойствием в голосе:

— Да. Ты прав. Я заметил. И понял. Эти твари, возможно, и являются источником инфекции. Только неясно — откуда они тут взялись?

— А вдруг это инопланетяне? Прилетели на своем корабле и атаковали станцию? И всех взрослых перебили? — спросил Вовик и глаза его стали круглыми и смешными.

Колька фыркнул в ответ:

— Ты сам как инопланетянин. Это ведь животные, они не то, что корабль водить — они разговаривать не умеют. Рычат и воют — слышишь?

За стенами действительно время от времени раздавался протяжный вой. Долгий и нудный, он резал слух и вызывал страх. Вернее, не страх, а дикий ужас.

Эмма даже думать не могла о том, чтобы вернуться в темные коридоры и попробовать выбраться. Они застряли тут. И надолго. И все из‑за этого Вовика, из‑за этого болвана, который увязался за ними! Хотел он, видите ли, добраться до Земли!

Коля раздал каждому по дымящейся кружке. Эмма втянула запах и поморщилась. То ли кружка чем‑то пахла, то ли вообще в этой комнате странный запах. Но кофе потерял свой аромат. Коричневая горячая вода… Такое невозможно пить. И непонятно — что это за кружки, и кто с них пил…

Согревая пальцы, она держала кружку, но так и не решилась отпить из нее. Колька тем временем достал пачку печенья и одну пачку с сухими макаронами. Пояснил:

— Не знаю, сколько придется тут торчать. Потому еду надо экономить. Сейчас немного подкрепимся и все.

— Я есть уже хочу, — тут же согласился Вовик и шумно хлебнул кофе.

Эмма подумала о том, что малек глотает эту противную коричневую жидкость, и почувствовала, как к горлу подступил спазм. Невозможно пить этот кофе! Невозможно и все.

Колька сунул ей несколько печенек, Эмма машинально откусила одно и явно почувствовала на языке привкус железа. Понятно, она просто надышалась здешней вонью, и теперь вся еда ей кажется противной. А вдруг это не просто вонь? Вдруг это какие‑нибудь газы, которые вызывают болезнь?

Как она подумала? Болезнь? Та самая болезнь, что была у Кренделя?

— Коля, я думаю, что эти животные — бывшие люди, — Эмма подняла голову и посмотрела на друга, — Они просто заразились вирусом. Тем самым, что был у Кренделя и у остальных диких. Все пропавшие взрослые тут, на этом Уровне. Видимо, Моаг закрыл их здесь, потому что они стали представлять угрозу.

— Ну, да… И что, они тут столько лет прожили и не ели ничего? — недоверчиво хмыкнул Вовик.

— А ты заткнись! — прикрикнула на него Эмма, — Без тебя разберемся!

Она понимала, что слишком резка, что нельзя так грубо разговаривать с ребенком, но ничего не могла с собой поделать. Раздражение и гнев увеличивались, точно пена в кружке с капучино. Вот — вот перельются через край.

— Да что сейчас гадать? — ответил Коля и пожал плечами, — Надо прочитать письма, что отправлялись с этого планшета. Тут была какая‑то отдельная ветка связи, видимо. Разберемся сейчас. Пока что пейте кофе. И ты, Эмма, тоже. Надо согреться всем, чтобы никто не заболел. Лекарств мы с собой не брали, потому лечить простуду будет нечем.

Эмма глянула на свою кружку и поморщилась. Сделала несколько маленьких глотков, пытаясь справиться с тошнотой. Она не хочет сидеть здесь, в этой грязной и заброшенной каюте. Не хочет дышать этими запахами и не хочет слушать, как воют странные твари! Она просто не хочет!

Уж лучше в темных базах, лучше прятаться на Третьем Уровне. Что угодно лучше, даже смерть от инъекций, наверное. Если бы не этот Вовик, они бы успели уйти. И даже дверь закрыть успели… Все из‑за этого малька… убить его мало… и зачем, зачем только он увязался за ними?

— О, что тут есть! — крикнул из соседней комнаты Вовик, — похоже на лабораторию, что ли…

— Не лазь нигде! — тут же велел Колька, прошел за ним и сообщил, — да, какая‑то заброшенная мини — лаборатория. Компьютеры специальные, штуки всякие — разные… Хочешь посмотреть, Эм?

Не хотелось ни вставать, ни смотреть. Было холодно, тошно и неприятно. И безнадежно, все безнадежно…

— Оружия там нет? — глухо спросила Эмма, — Нам надо думать, как выбраться отсюда.

— Есть. Пара лучевых пистолетов и пара лучевых мечей. Ого, какие штуки! В жизни не держал такого оружия! Вовик, руки убери!

— Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана… Буду резать, буду бить, выходи, тебе водить… — продекламировал Вовик и, подпрыгивая, вышел из лаборатории.

От знакомой песенки Эмму передернуло. Она сделала еще несколько глотков и отставила кружку. Пить это невозможно. И печенье тоже есть не возможно.

Показался Колька. Повертел перед лицом Эммы рукоятью меча, плюхнулся в кресло и взял в руки планшет. Пояснил:

— Эти каюты — рубки управления агнаров, через которые принимали грузовые крейсеры. То ли здешние ангары были запасными, то ли еще что. И здесь была связь. Раньше. Не знаю, как сейчас. Каким‑то образом письма отсюда уходили и приходили. Правда, в определенное время — дата отправки на письмах одна и та же. Вот, послушай, Эм, что написано в одном из первых писем: "Ваше предложение очень лестно для меня и гонорар вполне устраивает. Но не кажется ли вам, что это довольно жестоко — оставлять без помощи людей, в то время когда есть — как вы говорите — препарат, замедляющий развитие инфекции? Можно было бы помочь людям и после провести исследования вируса".

Колька посмотрел на Эмму и сказал:

— Не очень понятно. Речь идет о вирусе, о том, что есть лекарства и о том, что эти лекарства не дают людям. Вроде так. Что думаешь?

Эмма едва кивнула в ответ. Ей стало совсем плохо. Так плохо, что она еле сдерживала рвотный позыв. В глазах все плыло, а во рту она ощущала явный привкус железа.

"Вышел месяц из тумана…" — навязчиво крутилось в голове…

Колька снова уткнулся в планшет и через минуту воскликнул:

— Тот, кто писал, тоже заболел! Он пишет, что инфекция у него развивается очень быстро. Его все раздражает, особенно яркий свет и другие люди. И у него постоянная тошнота. На следующий день к станции подлетел маленький челнок на автопилоте. Ну, так ему сказали, что прилетит. И в челноке должны быть таблетки. Это в ответном письме ему написали. И еще сказали, что в челноке будет банковский код к счету. Счет на этого заболевшего человека. Правда, не указывается ни имени ни фамилии. Они очень осторожны. И он их никак не называет. Короче, Эмма, они попросили профессора остаться на корабле и понаблюдать за развитием вируса. Как он будет себя вести. За это ему хорошо заплатили и обеспечили лекарствами. И еще сказали, что всю связь со станцией заблокируют. Только с ним будут выходить на связь в определенное время. Но не разговорами, чтобы не светиться в эфире. А письмами. То есть они ему будут писать, а он им. Он должен был раз в два дня отправлять доклад. Слышишь, Эмма? Что‑то не совсем понятное… Надо разобраться во всем этом…

Эмма вскочила и бросилась в ванную. Торопливо нажала кнопку в стене, из панели выехал беленький, сияющий унитаз, только что сполоснутый ароматным дезинфицирующим раствором. Работает автоматика даже здесь, на Нижнем уровне.

Ее вырвало в этот сияющий белизной унитаз. Она торопливо нажала смыв, но как только запахло цитрусовыми — ароматизация моющих средств — как ее снова вырвало.

"Буду резать, буду бить… выходи, тебе водить…" — все звучали в голове знакомые строчки.

— Эмма, ты в порядке? — раздался за спиной Колькин голос.

— Нет, — тихо пробормотала она.

О край унитаза легко стукнулась божия коровка — кулончик на счастье. Эмма прижала его ладонью. Медленно выпрямилась. Повернулась к зеркалу.

Прямоугольник над раковиной отразил бледное лицо с покрасневшими глазами. Радужка глаз голубая, зрачок расширен. И ни одной веснушки на лице…

Эмма выставила вперед руки, глянула на бледную кожу, на немного посиневшие ногти. Подозрение окатило ее, как вода из душа.

— Я тоже заболела, — еле слышно проговорила Эмма.

Коля посмотрел на нее — глаза серьезные, ошеломленные. Закусил губу. Потом вдруг заговорил торопливо и не совсем логично:

— Нет, этого не может быть. Или, иначе мы все заболеем. Пойдем, я помогу тебе сесть в кресло… Или тебя опять тошнит?

Эмма молча отвернулась, открыла кран, сполоснула лицо теплой водой. В том, что она заболела, сомневаться не приходится. Это факт, это так и есть.

Вода торопливыми каплями стекала с тонких длинных пальцев, с серебряного колечка на безымянном пальце левой руки. Совсем скоро это колечко окажется ненужным и забытым. Как и все то, что волновало и имело значение. Скоро Эммы не станет, а вместо нее появиться…

Появиться отвратительное животное, питающееся мясом…

Эмма еле успела мотнуться к унитазу. Ее опять вырывало, но в голове все еще крутился образ сырого мяса. "Буду резать, буду бить…" Да что к ней привязалась эта глупая песня!

— Эмка что, заболела? Как Крендель? — уточнил где‑то за спиной Коли Вовик.

Уточнил громко и безжалостно, с детской непосредственностью называя вещи своими именами. Тут же схлопотал от Кольки по затылку.

Эмма развернулась и поняла, что сама хочет отдубасить малька. Бить ногами сильно и долго. Потому что это все из‑за него, это он виноват во всем. Раздражение на миг захлестнуло, Эмма сжала пальцы в кулак, глубоко вздохнула.

Нет! Она не станет кидаться на людей, как Крендель. Надо успокоиться и отвлечься. Перестать думать о Вовике. Хоть песню вспомнить, что ли… Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана… И лучше всего пойти и лечь, потому что сил стоять почти не осталось.

— Я лягу, — тихо сказала и вернулась в каюту. Рухнула на оббитую искусственной кожей кушетку.

Колька заботливо пристроил у нее под головой рюкзак. Было холодно и неудобно, не смотря на заботы друга. Сейчас бы принять душ, надеть чистую пижаму, и лечь в кровать, под теплое одеяло. У себя в каюте, на Втором Уровне. И чтобы рядом был Лон, шутил, помогал. С ним всегда было хорошо и безопасно, с роботом Лонькой. Он всегда знал ответы, он делал все так, как надо. Заботился, кормил, поил, оберегал. Он всегда оказывался рядом. Если бы Лонька сейчас был здесь, может, он что‑нибудь бы и придумал…

Эмма закрыла глаза. Сна не было, был какой‑то дремотный туман. В марево этого тумана врывались голоса Кольки и Вовки, но не ясно и не четко. Как развивается болезнь? Что должно происходить? Почему люди меняются настолько, что начинают бросаться и кусаться?

Она тоже должна так измениться? Но кусаться Эмма ни за что не станет. Просто не станет — и все. И никто ее не заставит. Да лучше умереть, чем превращаться в зверя!

Колька, видимо, взялся за планшет. Стал читать, некоторые куски зачитывал вслух. Его голос пробивался сквозь туман, точно бледный луч фонарика в темноту коридоров.

— Лекарства, которые прислали ему, содержали эндорфины. Эмм, ты знаешь, что это такое? Профессор написал, что это гормоны счастья.

Эмма еле кивнула, не открывая глаз. Счастье… Была ли она счастлива? Конечно. У нее была хорошая счастливая жизнь. Рядом с ней росла Соня — и сейчас растет, правда, уже не рядом. Они играли вместе, Соня рассказывала свои нехитрые детские секреты. Эмма всегда поддерживала Сонино увлечение рисованием, и они так часто рисовали вместе. И на планшетах, и просто красками на бумаге. Они были счастливы обе. И Лон тоже всегда был рядом. Хвалил или ворчал — все равно Эмма знала, что Лон защитит, заступится, подскажет и поможет. У нее, Эммы, столько в жизни было этих самых гормонов счастья.

— Этот профессор и сам заболел и потому ушел в эти каюты. Спрятался тут. Этот ангар был закрытым, им уже не пользовались, потому что оборудовали новые грузовые ангары на Третьем Уровне. И потому он ушел сюда и после доложил, что надежно укрылся.

Эмма почувствовала, что проваливается в сон. Засыпает, и дурнота медленно проходит. Что если она проснется уже страшным монстром? Только не это… только не превратиться в животное. Она ведь человек, она всегда была человеком… Она не может стать прыгающей тварью, не может заболеть.

2.

Ей ничего не снилось. Но все равно сон казался спасением. Отдыхом, короткой остановкой на непонятном и страшном пути. Слишком короткой остановкой…

Резкий грохот, прозвучавший над головой, выхватил Эмму из дремоты. Она подскочила и уставилась на валяющуюся на полу кружку и растекающуюся коричневую жидкость. Подняла глаза. Вовик — дырявые руки — уронил на пол кружку, полную горячего кофе. Теперь стоит, пялит на Эмму глаза и шмыгает носом.

Это ужас, а не ребенок, просто ужас какой‑то… И почему заболела именно Эмма, а не этот бледный недоросток с всклоченными волосами? Кому он вообще тут нужен? Кто бы о нем переживал?

— Что, не можешь держать кружку в руках? — зло прошипела Эмма и сама удивилась своему голосу.

Тихий шепот ее буквально наливался яростью. Злой, горячей, сумасшедшей. Вот сейчас бы дать этому мальку как следует… Буду резать, буду бить…

Эмма закрыла глаза. Легла на постель. Вот, вот оно — начинается. Превращение в животное. Сначала хочется кого‑то прибить, а после желание воплощается в жизнь. Так, что ли? И Крендель чувствовал то же самое? Что там Колька читал с планшета? Вирус вызывает нервное истощение и как следствие — сильное раздражение и гнев. Точно, как у нее, все один в один.

Раздражение и гнев. Это то, что она давно испытывала. Только не могла понять, что с ней. А, оказывается, вот что. Значит, надо не поддаваться этим чувствам. Бороться с ними. Бороться изо всех сил. Вовик — всего лишь маленький мальчик. Такой же, как Соня. Соня тоже роняла кружки, разливала какао, опрокидывала тюбики с краской и даже как‑то разлила сок прямо на тапочки Эммы. Ну, и что? Это обычная детская неловкость. Все дети такие. И у Вовика наверняка есть старший брат или сестра, которые помнят о нем и жалеют его. Если только эти старшие брат и сестра не сожжены в крематории Моага. Если только…

Ну, конечно! Вот почему Моаг убивает детей! Вот он, ключ к загадке! Моаг знает о болезни, потому и убивает всех. Чтобы не превратились в диких зверей.

Но у Моага ничего не вышло. Дети все равно выжили, и все равно превращаются… Потому что нет выхода… нет выхода…

Буду резать, буду бить… выбирай, кому водить…

Страшная слабость охватила Эмму. Она отвернулась к стене и уже не прислушивалась к тому, как Колька ругал Вовика. Пусть делают, что хотят. А она будет спать… ей очень хочется уснуть и увидеть во сне Лона. Услышать его теплый, ласковый голос, его шутки. Позавтракать вместе с ним на кухне… Есть хочется, очень хочется… Чего‑нибудь жирного и сытного.

— Тошнота, слабость и сонливость. Вот то, что я испытываю уже второй день…

Колькин голос доносился издалека, точно сквозь плотную штору. Или сквозь окно. Эмма улавливала некоторые фразы, и они запечатлевались в ее голове, точно строчки из Илюхиной песни. Тошноту и она испытывает. Тошнота, слабость. Все сходится, все точно. Сколько ей еще осталось времени?

Времени вообще было мало. Очень мало. Всего пятнадцать лет жизни. А ведь несколько дней назад она думала, что начинается самая лучшая пора. Начинается работа на взрослом уровне. Новые обязанности, новая ответственность. Ей только не хотелось расставаться с Соней, и она очень переживала по этому поводу. Переживала и нервничала. Заходила в Сонину спальню по ночам, слушала, как тихо дышит сестра и думала о том, что не скоро они встретятся снова.

— Большая часть команды поражена вирусом. Изменения происходят очень быстро, буквально за семь дней…

Да, теперь все изменилось. На самом деле все оказалось не таким… Не таким, как думала Эмма. Хотя взрослые ведь есть на станции, просто они выглядят немного по — другому. Выглядят как звери. А Третий Уровень заняли роботы. И никого не пускают. Вся власть у роботов, так? Или у тех, кто задает программы роботам?

В этом сложно разобраться, а у Эммы сейчас слишком болит голова. Но разгадка близка. Еще немного — и они будут точно знать, что же случилось на станции.

— Вирус постоянно меняется. Приспосабливается к новым условиям и не спешит губить организм хозяина. Это невероятно устойчивый и невероятно агрессивный штамп вируса, — Колькин голос казался глухим и далеким.

Зачем он все это читает? И так ясно, что вирус вызывает агрессию. Иначе почему дети нападают друг на друга? Все они поражены страшным вирусом, но ведь можно бороться. Не сдаваться так просто, не пускать в себя агрессию и злость. Можно бороться и остаться человеком…

Мысли путались. Эмма то засыпала, то вновь выныривала из омута дремоты. И тогда она слышала голоса Кольки и Вовика, слышала звуки шагов, скрип передвигаемых кресел. Даже шум воды в раковине. Но глаз не открывала, яркий свет резал зрачки и усиливал головную боль. Вызывал новый приступ тошноты, а Эмма чувствовала, что у нее совсем не осталось сил, и она не добежит до туалета.

— Она умрет? — донесся голос Вовика.

— Не болтай ерунды, — это уже Коля отчитывает малька, — Мы что‑нибудь сейчас придумаем. Я найду информацию, ведь профессор этот не умер, остался живым и, судя по всему, благополучно убрался со станции…

О чем они говорят? Какой профессор?

— Я остался один среди животных. Их заперли на Нижнем Уровне. Двери закрыты, спуститься вниз я не могу. Меня караулят внизу десятки опасных тварей. Это все, что осталось от команды. У меня нет сведений — остался ли кто‑то в живых, или нет.

Но Эмма не одна и никогда не была одной! О ней всегда заботился Лон, с ней была Соня. А последние несколько дней с ней рядом были дети подземелья. Коля и Федор помогали, оберегали. Жизнь спасли Эмме. И даже Таис немного помогала, когда пыталась убедить Эмму, что Третий Уровень необитаем.

В этом‑то и все дело. Ей помогали, ее поддерживали. Прочная связь с людьми была у Эммы. Всегда была. И в самом начале этой связи стоял Лон. Ведь началось все с его доброты.

Эмма снова заснула. Последнее, что она помнила, это фраза, которую произнес Коля. То ли прочитал с планшета, то ли еще что.

— Таблетки мне помогают. Они сильно замедлили течение болезни. Но процесс перерождения все равно идет вперед. Медленно но верно. Мне необходимо выбраться со станции.

3.

— Эмма, слышишь меня? Открой глаза! Эмма, ну открой же глаза!

Ее трясли за плечи. Сильно трясли. С трудом разлепив веки, Эмма сощурилась от яркого света и тут же опустила ресницы.

— Слышу, — пробормотала, удивляясь, что двигать языком очень тяжело. Оказывается, для того, чтобы говорить, тоже нужны силы.

— Давай‑ка, выпей это. Эмма, открой рот.

Что сделать? Эмма послушно открыла рот и почувствовала на языке холодную, плоскую таблетку. Гладкую и безвкусную.

— Это просто вода, Эмма. Выпей воды. Запей таблетку. Давай, Эмм, у тебя должно получиться…

Вода. В кружке просто вода. Холодная и неприятная. Сделав пару глотков Эмма откинулась на рюкзак и пробормотала:

— Отстань… пожалуйста…

— Вот видишь, Вовик, никакой она не зверь. Ни нападает и не дерется… а ты выступал — не буди, а то нападет… Болван ты. Иди лучше кружку после себя сполосни.

О чем это Колька говорит? Эмма попыталась сообразить, но не смогла. Сон снова затянул в себя, темный, бессюжетный. Спать, спать… просто спать и ни о чем не думать. Если бы еще не было так холодно…

Кажется, последнюю фразу Эмма проговорила вслух, потому что Колька тут же переспросил:

— Холодно? Тебе холодно? Сейчас что‑то придумаем.

Эмму чем‑то накрыли. Она не могла посмотреть — чем, но благодарна улыбнулась. И заснула.

4.

Колька сидел, наклонившись над самым столом. Брови сведены, лицо хмурое. У него абсолютно черные волосы. Или все‑таки темно — русые? Худое лицо, высокие скулы. Его, кажется, называли на базе Колючим. За что? За ежик волос?

Эмма совсем недавно обрабатывала ему рану на плече, которую Колючий получил из‑за нее. Не побоялся роботов.

— Твое плечо зажило? — собственный голос показался Эмме хриплым и глухим.

Колька поднял голову, улыбнулся. Так ясно, так радостно, что Эмма заулыбалась в ответ.

— Ну, наконец, — проговорил он, — как ты? Ты спала больше десяти часов. Мы же дыхание твое слушали и пульс меряли. Как ты? Встать сможешь?

Эмма дернула плечом и заметила, что укрыта Колькиной пайтой. А сам он сидит в одной футболке с длинным рукавом. Ежится, обхватывает плечи. Бледный, с синими губами.

— Зачем ты разделся? — спросила Эмма.

— Нормально все. Не бери в голову. Я не мерзляк. Хочешь чаю? Или кофе? Или картошки — пюре? Мы специально берегли еду для тебя.

Эмма поднялась, села. Голова немного кружилась, но уже не болела. Все стало ясным и четким. Комната, в которой горели только пара лампочек у стола. Несколько кожаных кресел с подлокотниками и откидывающимися спинками. На одном спал Вовик. Свернулся калачиком, подтянул к подбородку колени.

— Будешь есть? — снова спросил Коля.

Эмма кивнула, после уточнила:

— Так сколько я спала? Больше десяти часов, что ли?

— Да, разморило тебя. Вроде помогают те таблетки, что мы нашли тут.

— Какие таблетки?

— Я прочел все письма профессора. Расскажу тебе после. Его, видимо, сожрали фрики. Не выдержал одиночества и спустился к ним вниз. Это, наверное, его руки мы нашли на трубах. Прикинь?

Эмму передернуло.

— Давай, не будем о руках на трубах, — тихо попросила она.

— Да. Извини. Болтаю лишнего. Это я от радости. Мы уже думали, что потерям тебя. Сердце у тебя почти не билось, когда нам удалось запихнуть в тебя таблетку. И то, только с третьего раза. Первые два раза ты не приходила в себя и таблетку не глотала.

— Покажи, что за таблетки?

— Вот они. Мы нашли тут в шкафу.

Белая пластиковая вакуумная коробочка стояла на самом краю верхней полки. Эмма дотронулась до маленькой кнопочки сбоку, и из отверстия выскочила овальная таблетка, покрытая оболочкой.

— Тебе надо пить их каждый день. По одной таблетке. Они помогают, видишь?

— Значит, у меня все‑таки этот вирус?

— Да. Я тебе расскажу все. Только давай, сначала покормлю.

— А ты сам? Ты спал? Ел?

— Поем. После посплю. У нас времени полно. Мы прочно застряли тут, Эмм.