К. и Т. ЕНКО

ЖЕНСКИЕ ИГРЫ В ПАРИЖЕ

Криминальный детектив

Остросюжетный любовный детектив на оригинальную тему: "новый русский" - за рубежом, занимающийся отмыванием денег братвы. Герой неплохо устраивается во Франции, у него молодая красивая жена, достаточно средств, чтобы жить припеваючи, но другая женщина из ревности убивает его жену. Герою приходится приложить немало усилий, чтобы изобличить убийцу, став её любовником и, наконец, посадить на скамью подсудимых.

Часть I

И ГРЕХ И СМЕРТЬ В ПАРИЖЕ

НА ПУСТЫННОМ БЕРЕГУ ЛА-МАНША

Рассказ Сержа, в прошлом - московского парня Сергея

В поздний час мы с женой находились на пустынном пляже нормандского курорта Довилля. Накупавшись в теплом в тот летний месяц Ла-Манше, отдыхали обнаженными на песчаном пляже, лежа рядом. Правой ладонью я нежно поглаживал её напрягшиеся от пылкого желания пышные груди с маняще отвердевшими сосками, её широкие бедра, очаровательные ножки, доводя ладонь до её ждущего мужских ласк лона. Моментами я целовал её в пунцовые чувственные губы, зарывался головой в её разметавшиеся по сторонам густые, черные, как смоль, длинные (до коленок) волосы, источавшие чудесный аромат, взглядывал на её выразительное личико с большими карими глазами, подернутыми шелковистыми ресницами, с маленьким носиком, с упрямым подбородком. Над нами сияла полная луна, и ярко светили звезды. Так минуло, быть может, несколько минут, и вот, продолжая её пылко целовать и не произнося ни слова, я лег на раскинувшееся подо мной изящное тело молодой женщины... Еще несколько волнующих мгновений, и моя милая, подняла вверх свои ножки, а я, опираясь на ладони, вошел в нее, доставляя и ей, и себе неизъяснимое наслаждение.

Вскоре я переменил позу. Попросил свою жену Ивану быть сверху. К тому у меня были свои причины. После одного случая на свежем воздухе с женщиной, я предпочитал, чтобы она находилась сверху, а руки у меня были бы свободными, и я мог бы время от времени видеть, что происходит вокруг.

Такое решение я принял после того, как однажды встретился с очень молодой и симпатичной девушкой на вольном воздухе жарким летом в густых зеленых зарослях парка Покровское-Стрешнево в Москве.

В этом парке находятся несколько прудов и хотя вода в них отравлена, расположенным неподалеку Войковским химпредприятием, многие в жаркую пору в них купаются, особенно в выходные дни.

Я расположился со своей девочкой недалеко от травянистого пляжа, до нас долетали голоса купающихся. Девочка была совершенно голенькой. У неё оказались небольшая нежная грудь, развитые бедра, а линии её талии ласкали взгляд и попой она вертела весьма профессионально, дело свое хорошо знала. Конечно, все, что она делала, она делала не "за так", я ей обещал хорошо заплатить. Кожа у неё была белая чистая, гладкая и нежная, - природа постаралась.

Сквозь зеленую листву на её плечики падало солнце, и кожа в этих местах ещё более светилась, и мне хотелось нежно гладить эти места. Поэтому я как бы сознательно посадил её верхом на себя, поглаживая плечи и нежную грудь. Не знаю, что бы случилось, если бы я был на ней сверху. В самый разгар наших любовных упражнений, вздохов с придыханием и сладких стонов, на нас свалились двое крепких парней. Случайно нас обнаружили и решили позабавиться.

Они выросли позади наших ног и несколько мгновений нас разглядывали. Потом один из них нагнулся и попытался схватить мою девушку за ногу, чтобы сдернуть её с меня и я бы остался лежать как дурачок на земле с голой попой и торчащим вверх членом. Это меня не устраивало, и я среагировал мгновенно. Иногда я делаю кое-что интуитивно, не думая, зачем я это делаю и, как оказывается в последствии, так и нужно было поступать. Так, когда я раздевался, чтобы начать кувыркаться с девушкой на траве, вспомнил о пистолете, который находился у меня во внутреннем кармане пиджака. Я положил его себе под голову и прикрыл брюками, видимо, руководствуясь подсознательной мыслью о том, чтобы он случайно не выпал во время раздевания - одевания в траву.

Когда парень схватил за ногу мою девочку и намеревался крепко дернуть за нее, я протянул руку за голову и выхватил пистолет, щелкнув предохранителем:

- Стой, ублюдок! Застрелю!

Парень ошалело уставился на меня. Такого оборота дела он явно не ожидал.

- Отпусти ногу!

Девочка откатилась в сторону, когда парень поспешно убрал руку.

Навел пистолет на другого:

- Встань рядом, придурок! - Меня распирала злость, и я начал тихо материться. Девочка сидела на траве вся скорчившись, и с опаской глядела на меня. Она знала, что в такие минуты лучше не шевелиться. Волны злости и ненависти, исходившие от меня, захлестнули всех троих. Я тоже не знал, что делать дальше, но на меня нашло озарение - приступ злобного веселья и я решил подурачиться, а молодые придурки свое желание позабавиться с нами запомнили на всю жизнь. Более сильному я приказал снять штаны и лечь на землю животом вниз и раздвинуть ноги. Менее сильному, потрахать его в задницу.

- Это будет ещё та развлекуха! - воскликнул я, не опуская пистолета. Быстро делайте, что я говорю! Иначе отстрелю ваши задницы! - Я хотел сказать ваши члены, но они так и поняли. - У меня пистолет с глушителем (без него, но они это не понимали), дырок в вас кровяных наделаю, и никто не услышит и не спасет!

Все это я говорил хриплым, приглушенным и очень угрожающим голосом. Подействовало! Они стали трястись от страха, плохо соображая, что делают. Убивать парней я не собирался, но уже понял, что перестарался, запугивая их.

У того, кто должен был трахать, от страха член совсем не стоял. Долго не раздумывая, взглянул на девчонку. Та явно забавлялась сценкой. Но ей на этом празднике жизни отведена была другая роль: исполнителя, и я ей сказал:

- Возьми в рот!

Девчонка оказалась понятливой. Она одной рукой взялась за член, ладошкой протерла купол, стирая с неё возможную грязь, чтобы не попала ей случайно, помассировала его легонько, потом взяв член в рот. Это подействовало и девчонка, скосив глаза, посмотрела в мою сторону. Я понял, что она хотела сказать мне глазами: не надо резкостей, не надо больше кричать, а то член снова опадет и ей придется ещё раз им заниматься, может и вообще ничего не получится.

- Давай! - бросил я парню показав ему в сторону его дружка, распростертого на земле и повел в его сторону пистолет. - Не ори! - я сунул под глаза пистолет другому парню. Тот застонал, сильно засопев, когда его напарник начал действовать.

Сцена меня хорошо возбудила. Я посадил девчонку на себя и предложил ей выложиться до конца. Парней я подгонял, увеличивая темп, пока сам не был им захвачен. Когда все кончилось, я, как следует, набил парням морду. Если их никто не воспитывал, пусть их воспитывает улица, а на улице надо быть джентльменом, не соваться к людям, которые на природе занимаются любовью.

Бил я их с удовольствием. Люблю поиздеваться над кем-либо, чтобы почувствовать себя сильнее, испытать чувства, недоступные другим.

Как-то я прочитал у Достоевского: "А дикая беспредельная власть - хоть над мухой - ведь своего рода наслаждение. Человек деспот от природы и любит быть мучителем".

Эти слова были сказаны великим русским писателем в XIX веке. А ведь все плохое со временем, с единичных случаев, перерастает в массовые, и охватывает все большее число людей. К тому же жизнь сама вытравливает у людей хорошие чувства и углубляет плохие. Беспредельную власть имели коммунисты в советской стране, две мировые войны научили людей крайнему насилию. Все это сказалось и на нашем поколении, мы тоже становились от случая к случаю "мучителями" других людей.

Помню, как мы лишали жизни пожилого, больного, грязного, пьяного бомжа, поселившегося у нас в подвале, в первом подъезде дома 10 на Светлом проезде в Москве. Я ещё тогда был подростком. В подвале - высокие потолки, с которых капает вода, грязно, воняет, тускло светит лампочка, бегают крысы. Пьяный до беспамятства бомж валяется на рваном, помасленном матраце, лежащем на заплеванном полу. Куски ваты, вывалившиеся из него, скатались в грязные комки и разбросаны по всему углу подвала. Мы стоим и смотрим на бомжа. Затем кто-то из нас, роняет на клочок ваты зажженную сигарету. Другой зажигалкой запаливает ещё один конец матраца. Огонь быстро разгорается. Вонючий дым заставляет нас отойти подальше. Бомж начинает дергаться на своем месте, потом ему становится горячо и он пытается сползти с него. Мы пинками загоняем его обратно. Пытается кричать, но у него нет сил это сделать. С матраца раздаются сильные стоны. Начинается агония. Мы стоим и смотрим, как зачарованные. Горит одежда на бомже, и он затихает. На нем остаются только трусы. Тело от жара распухает и становится розовым, как у поросенка... Мы сами позвонили в пожарную и милицию. Составили протокол, что пожар произошел от зажженной сигареты - бомж курил. Не сгоревшие куски тюфяка выбросили на помойку, тело бомжа увезли...

В другой раз мы поймали в том же подвале большую крысу. Долго измывались, пока не убили. Перед смертью она стала кричать: тонко, с ужасом, предсмертным криком... В своей жизни крыса кричит один раз, когда рождается. Самка производит потомство в полной темноте. А появившийся на свет крысенок своим первым и последним криком-писком дает знать: "Мама! Я есть, я здесь!". По этим крикам крыса знает, сколько у неё детенышей и где их искать. Нашей крысе довелось в жизни кричать два раза. Услышать крик рождающейся крысы - хорошая примета - к долголетию.

Мертвую крысу мы распяли, прибили её гвоздями за лапы, голову и хвост на доске, на котором управдом вывешивал объявления. Долго её не снимали, пока не завоняла. Это объясняется тем, что советские граждане были очень послушными. Все думали, что так и надо, возможно, что начинается кампания по борьбе с крысами.

Отловили крупную, умную серую кошку и повесили на дереве. Так хорошо повесили, что она болталась несколько дней. Сделали это за деньги. Один сосед жил на втором этаже, другой на третьем. Тот сосед, что жил на третьем, был владельцем кошки. Летом каждое утро он высовывался из окна и кричал: "Мурка! Мурка!" Вопил до тех пор, пока кошка не приходила. Соседу ниже этажом это мешало спать. Он нам хорошо заплатил и мы отловили кошку, она была ласковая и сама пошла к нам в руки. Повесили её ранним утром, когда по радио играли гимн Советского Союза.

...А с девочкой из Покровское-Стрешнево я ещё встречался. Пригласил её к себе домой и мы провели с ней "теплую" ночь, когда и на душе у нас было тепло и в постели хорошо. Ее звали Ира. По жизни мне почему-то кажется, что имя Иры для женщины не приносит ей счастья. Всех Ир, которых я знал, счастье обходило стороной, или было ущербным. Как правило, они два раза выходят замуж, и затем остаются без мужика, или на всю жизнь - одни с ребенком, другие выходят замуж за старика и всю жизнь с ним мучаются. Так что, когда моя Ира сказала, что "залетела", это было не обязательно от меня. Она это знала, ведь её услуги оплачивали и другие мужчины. Я ей посоветовал избавиться от ребенка и дал ей приличную сумму. Видели бы вы в это время её глаза - глаза голодной собаки, которую накормили, глаза с выражением безмерной благодарности и ...надежды.

- Не надейся! - сказал я. - Между нами ничего не может быть!

- Но вы добренький...

- Иногда, случайно. Прощай!

...Было уже заполночь, и нам пора было возвращаться на виллу "Шер Ами" - "Милый друг", куда нас с Иваной пригласили на несколько дней наши парижские друзья - профессор медицины Ролан Гароди и его супруга мадам Тереза, приобретшие эту виллу в пяти сотнях метров от морского берега.

Одевшись, мы двинулись в обнимку на виллу, уверенные в том, что и вся предстоящая ночь будет ночью взаимного блаженства, когда мы, перекусив оставленным нашими заботливыми хозяевами легким ужином в столовой, отправимся на двуспальную кровать в отведенной нам просторной и уютно обставленной комнате на втором этаже.

...Да! Вся эта ночь опять стала ночью взаимных пылких ласк с этой опытной в любви, хоть и юной женщиной, знающей немало искусительных приемов, чтобы продлить чуть ли не до завтрашнего полудня жгучие и, естественно, утомляющие объятия, требующие некоторых передышек, когда я подремывал на распростертой подо мною и тоже так отдыхающей Иване...

К этому времени Иване исполнилось 22 года. Я с ней познакомился два месяца тому назад, когда она - родом из Болгарии, - получив в Париже медицинское образование, работала помощницей Ролана Гароди, создавшего собственный исследовательский фармакологический институт.

С моим другом Артемом мы решили вложить часть своих денег в фармацевтическую промышленность: люди много болеют и все больше тратят деньги на лекарства.

В институте Гароди разрабатывался метод лечения туберкулеза с использованием лазерного луча, по новой уникальной системе. Принцип её действия прост: в пораженную область легкого под местным наркозом вводится игла, внутри которой находится световод. По нему ультрафиолетовое излучение попадает вглубь больной зоны. Весь процесс уничтожения вредоносных микроорганизмов длится не более 10 минут. После такого облучения исцеление пациента происходит в несколько раз быстрее, чем при обычном медикаментозном способе. Воздействие лазера дает положительные результаты даже у больных, чья форма туберкулеза уже не поддается лечению традиционными методами.

Мы, конечно, не сразу решили остановиться на институте доктора Гароди. Посетили в Париже лабораторию Гарнье, её продукция широко рекламируется и хорошо расходится. Сотрудники лаборатории рассказали нам шуточную байку о "предыстории" её создания:

"Это было очень давно, после того, как на Земле вымерли динозавры. В то время дикий ещё в ту пору человек сидел у своего дымного костра и выл от тоски. Силой своего голоса он отгонял от себя и своей семьи стаю волков, бродивших окрест.

Первобытный человек имел к тому времени жену и двоих детей. Свою тещу он съел из-за её дурного характера.

С женой в этот раз он поссорился, вернее подрался. Ссор в нашем понимании тогда не было, были драки. Они заменяли развлечения. Жена почувствовала себя совсем обиженной и решила к мужу больше не подходить: мужчина её сильно поколотил.

Наконец настало утро. Костер погас, выглянуло солнце. Мужчина перестал выть, волки ушли за соседний бугор, поросший редким кустарником.

Жена, а её звали Ну-Ну, направилась на близкий берег реки мыться, а её муж, его звали Ага-Ага, лениво потянулся и стал смотреть, что делает его женщина.

Та дошла до берега реки и оступилась. Упала с обрыва и немного вымазалась в красной глине: лицо, грудь и бедра.

Встав с земли, она выглядела необычно.

Муж подошел к ней и стал её разглядывать. Ему понравилась раскраска жены.

Дикие люди не могли долго обижаться друг на друга. Они скоро помирились. В дальнейшем жена сообразила, что может привлекать своего мужчину, когда намажет себя цветной глиной. Она стала учиться этому и начала хорошо себя раскрашивать. Это возбуждало его и он чаще обращал внимания на жену и меньше её колотил.

В ту пору дикий мужчина забивал на смерть в течение своей жизни трех-четырех жен. Когда женщина начала краситься, она становилась более привлекательной. Появились случаи, когда мужчине на всю жизнь стало хватать одной женщины, и этот обычай со временем укоренился. Это произошло потому, что от простых встреч с женой для продолжения рода, мужчина перешел к сексуальным играм и стал больше ценить женщину. Женщина нашла себе новое занятие - краситься, а мужчине понравилось новое развлечение - секс. С тех пор и началась цивилизация и она продолжается до сих пор, когда женщина озабочена чем и как подкраситься, а мужчина озабочен сексом".

- Теперь на этом месте, на берегу реки Сены в Париже и находится наша лаборатория Гарнье.

Посмеялись и разошлись. Деньги вкладывать не стали. Мы перебрали несколько производств, пока окончательно не решили вложить деньги в институт Гароди.

...Когда мы познакомились друг с другом и спустя всего лишь неделю стали любовниками, Ивана не была девственницей, и в первую же нашу ночь смущенно раскрыла мне свои интимные тайны. У неё было всего двое опытных, зрелых и женатых любовников, да еще, как она с некоторой гордостью мне поведала, её трижды (безрезультатно!) пытались изнасиловать...

Почему я предпочел Ивану, болгарку, а не француженку? Я имел с ними дело, но они мне не понравились. Во-первых, они очень жадны. Помню уже в Париже, когда в одной компании мы веселились с Артемом, у него разболелась голова, и мне пришлось у одной из женщин попросить таблетку от головной боли. Она дала, заметив при этом, что таблетка стоит одно су - вроде нашей бывшей советской копейки. Я посмотрел на нее: может она шутит? Нет, вела она себя на полном серьезе. Пришлось порыться в кармане и дать ей одно су. Она его взяла тоже на полном серьезе. Жадность и крайний эгоизм французских женщин ещё и в том, как они выбирают себе мужей. Муж должен быть богатым или с хорошей перспективой на работе - иначе не подходи. Потом за этим следует любовь. Любовник и муж это для них обычное положение. Свое тело, свои прелести французская женщина, прежде всего, оценивает на деньги, ясно это понимает и соответственно этому себя ведет.

Ивана была не первой моей женщиной, но предшествующие ей и познанные мною представительницы "прекрасного пола" как-то сразу позабылись, ибо в Иване, как мне казалось с самого начала нашего знакомства и с тем более нашей первой любовной ночи, я, угадал именно ту свою женщину, которую до этого не смог обнаружить.

Некоторых женщин я вспоминал, но одну из них - очень молодую, красивую постарался забыть здесь в Париже. Я привез её из Москвы в надежде, что она станет мне опорой и помощницей. Но она оказалась пустоголовой девкой. Изящная блондинка из-за отсутствия житейского опыта только мешала мне в делах. Она была искренна, правдива и иногда выбалтывала другим то, что нельзя было говорить. Что было делать? Я продал её в гарем одному марокканскому шейху за пять тысяч баксов. И думал, что никогда её больше не встречу. Но случилось непредвиденное: снова пришлось с ней встретиться.

С явным удовольствием, несмотря на молодую жену, вспоминал свои любовные похождения с одной прекрасной искусительницей-шотландкой. В Париже я познакомился с двадцатилетней женщиной. Звали её Цинтией. Муж по возрасту уже "вышел в тираж". В гостинице, где мы жили в первое время с Артуром, наши парижские друзья устроили поздний ужин, где я и познакомился с шотландским бароном и его женой. После ужина кто-то около часу ночи поскребся настойчиво в дверь моего номера. Тогда стояло лето, и, ложась в постель, я сбросил с себя буквально все, и из-за дневных впечатлений долго не мог заснуть и, конечно, сразу же услышал чье-то "поскребывание" в дверь номера. В одеянии Адама я вскочил с постели и включив свет открыл дверь.

То была Цинтия в полураспахнутом легком летнем плаще. Я быстро и молча её раздел. Все у неё было прекрасно - от гордой головки, обрамленной длинными пушистыми и густыми золотистыми волосами блондинки, великолепными так и манящей в постель груди, до изящных длинных ножек.

За ужином именно Цинтия, а мы сидели рядом, то и дело прижималась коленями к моим или топтала мои ноги своими очаровательными ножками. Я мотал все это себе на ус, и отпирая дверь своего номера, знал, кто за нею стоит. Потом, утолив первый порыв страсти, Цинтия горько посетовала на медлительность в таких делах со стороны своих шотландских соотечественников. Смеясь, она мне говорила: "Помедлив, скажем, перед столь желательным для любой женщины демаршем чуть ли не дюжину лет, приглядываясь к ней, не зовя её немедленно в постель, наши шотландцы ещё болтают с полдюжины лет с женщиной о всякой неинтересной всячине, вплоть до завтрашней погоды, и только затем, наконец, решаются удовлетворить страсть истосковавшейся по мужской плоти дамы".

До замужества она жила в Эдинбурге, а в последнее время не выпускала из своих жарких объятий ни одного мало-мальски сообразительного мужчину, проводя с новоявленным любовником ночи в одном из отелей города. С недавних пор у неё стало "очень, очень мало" таких возможностей, ибо старый, но ревнивый муж почти не отпускал её на любовную "охоту" в Эдинбург.

Ту встречу я неоднократно вспоминал. Что скрывать: мы провели вместе с Цинтией ещё две ночи в гостинице.

В Иване я нашел ещё больший любовный пыл и ещё больше алчных выдумок, чем даже у Цинтии. И Ивана, как мне казалось, тоже нашла во мне своего долгожданного мужчину. Очень скоро после первой нашей встречи мы поженились и зажили в моей трехкомнатной квартире на Монмартре.

Один только раз наши отношения с Иваной омрачились, когда она устроила мне бурную сцену ревности. Чего-чего, а этого я от неё не ожидал. Думал, что она понимает меня и мои устремления в жизни, но это оказалось не так. Она начала требовать чуть ли не отчета о моем времяпрепровождении. Этого я допустить не мог. Избил Ивану крепче крепкого. А делать я это умею и люблю. Запретил ей громко кричать, только стонать, всхлипывать и плакать. Как она рыдала! С её глаз скатывались потоки крупных слезинок, ну прямо с горошину! Она не притворялась, страдала от побоев искренно, что меня и радовало, потому что в этом случае она скорее поймет, что я ей втолковываю.

Я сказал:

- Жена должна со всем соглашаться, что делает муж, и молча соглашаться!

Не в состоянии разлепить рот, она рыдая кивнула головой, опасаясь новых побоев.

- И все терпеть от мужа, ты поняла?

Рыдания её усилились, но она ещё ниже опустила голову, вся сотрясаясь от слез, давясь стонами.

Я дотронулся до её плеча:

- Прекрати дергаться, прими ванну и ложись в постель, сегодня ты для меня будешь самой желанной женщиной!

С этих побоев наши отношения стали безоблачными, Ивана хорошо запомнила преподанный ей урок. Некоторые люди не умеют учиться на своих и чужих ошибках, но Ивана к ним не относилась.

Научила меня добиваться от людей своих целей побоями сама жизнь. Однажды в Москве мне с приятелями пришлось выколачивать долг с потерпевших крах предпринимателей.

Человек страшится битья больше, чем смерти. Битье - это чувство боли, страха, унижения, страдания и т. д., а чувства оказывают огромное влияние на сознание человека. Мы долго били одного предпринимателя. Звали его Вадим. Потом посмотрели на результат. То существо, которое мы увидели, назвать человеком было уже нельзя. Связанный по рукам и ногам, весь исколотый ножами и избитый, предприниматель просил только об одном.

- Я вас умоляю, убейте меня, - ползая на разбитых коленях, заклинал Вадим. - Если вы до меня ещё раз дотронетесь, я не выдержу. Убей-те-ме-ня! Ну-я-вас-у-мо-ляю, - его стоны становились все отчаяннее и порой переходили в животное подвывание.

В другой раз история приключилась не менее занятная. Я был знаком с одной из богатейших женщин Москвы. Она держала "под собой" какой-то крупный рынок. Но основное богатство к ней пришло, когда она стала заниматься оптовой торговлей наркотиками. Партии наркотиков шли из Средней Азии, часть оседала в России, а другая - направлялась в страны Западной Европы. У неё было все - деньги, роскошь, а вот в личной жизни наоборот - все плохо. Выражение "богатые тоже плачут" к ней не подходило. Она никогда не плакала, все переносила молча, но от этого личная жизнь её не становилась лучше. Глядя на нее, мне стало казаться, что, чем человек больше достигает успехов в своем деле, тем хуже идет его личная жизнь. Пример этой женщины подобное положение подтверждает. Ко времени, когда я с ней познакомился, ей было около пятидесяти лет. Всевозможные переживания, стрессы, огромное напряжение в работе с наркотиками, сделали свое дело. У неё начались боли половых органов. Решила с этим бороться народным средством. Прикупила на два года молодого здорового парня, чтобы он своим здоровым семенем орошал два раза в неделю её больные прелести. Не помогло. Пришлось сделать операцию. У неё вырезали все, что могли вырезать - матку и прочее. Врач заверил, что все будет в порядке, не нужно только ездить отдыхать в жаркие страны.

Я посетил её в больнице. Лежала она в отдельной палате, операцию ей сделал лучший хирург. Принес ей хороших фруктов, цветы. Знак внимания - она была за него благодарна.

Впервые я видел не избитого человека, а человека, у которого что-то отрезали. У неё были оголены ноги, и мне казалось, что между них что-то может вывалиться. Но она перехватила мой взгляд и, смеясь, воскликнула:

- Там уже ничего нет, все чисто!

Не совсем это понял, но она мне объяснила, почему там чисто.

Я смутился, представив себе, как это может быть.

Она поняла и это, и объяснила "как может это быть", но не стала вдаваться в подробности, а заговорила на другую тему:

- Ты мне нравишься...

- Да?

- Потому, что ты ничего не просишь, когда человек богатый - все у него чего-то просят.

- Я сам для себя все делаю.

- Знаю.

- Так что же?

- На этот раз я хочу тебя попросить.

Я пожал плечами: просить не запрещено.

Она засмеялась, правильно истолковав мой жест.

- Я хорошо заплачу, даже очень хорошо.

Чуть качнул головой и ещё раз слегка пожал плечами, что означало: давай говори, посмотрим.

Оказалось, что беда приключилась с её дочерью, она стала наркоманкой, да такой заядлой, что любое лечение от неё отскакивало, как горох от стенки.

Оставалось одно средство для лечения - боль. Это мне было понятно. Мы с приятелем уже вылечили так одного наркомана, нашего дружка, правда его потом застрелили в арбатском переходе, но это уже было не наше дело, не наша разборка.

Битьем, жестоким битьем можно отучить наркомана от дурной привычки и отучить кардинально. Правда, это делают только близкие для близких.

Я согласился. Ее дочь я знал. Это была высокая девица, с очаровательной попой, тонкой талией, немного смуглым лицом, полными губами и очень эмоциональная, чувственная. Поговаривали, что её отцом был татарин. В свои 22 года она знала немало мальчиков, а к наркотикам её привели большие деньги матери.

- Девочка у меня красивая, ты знаешь. Получите отдельную квартиру, саму технику битья ты знаешь. Единственное условие: вы не должны её сами трахать, к ней за этим будет приходить её парень...

- А он, что тоже?

- Нет! Не курит, не пьет, наркотики на дух не переносит, любит её. Моя собеседница надолго задумалась. - Если бы у них все получилось, я бы ничего не пожалела.

Я не очень понял, чего бы она не пожалела, то ли их устроить в дальнейшем, то ли нам хорошо заплатить, но за дело мы взялись по-настоящему. Били её дочь нещадно, если она кричала, завязывали рот, били по очереди. Было приятно истязать красивое молодое тело, да ещё когда стон шел по всему этому телу. Пыталась орать, драться, плеваться, но ничего ей это не помогало. Тело её покрывалось липким потом, она мочилась под себя. В перерывах обмывали её в ванной, расчесывали её длинные красивые волосы. Как-то мой приятель предложил их обрезать, чтобы долго не возиться с ними. Она в почти бессознательном состоянии уцепилась за них двумя руками и не дала нам этого сделать.

Устроили ей провокацию: подбросили наркотик. Мы долго отсутствовали. Она сумела развязаться и вколоть себе дозу. Мы ей популярно объяснили, что с ней произойдет. Безжалостно избили её. После побоев она молила нас к ней больше не притрагиваться, предлагала себя в любом виде, но мы были неумолимы. За три недели она исхудала, стала, как палка, но от наркотиков отошла. Конечно, потребовалось ещё и медикаментозное лечение, но с наркотой было покончено. Заплатили нам за это совсем неплохо.

Вот почему я с успехом "излечил" Ивану от ревности и от попыток вмешиваться в мои дела.

СВЕТЛЫЙ ПРОЕЗД, МОСКВА

- Что?

Только это слово успел сказать человек, склонившийся к заднему левому колесу своей иномарки, в которой подсела камера.

Убийца приблизился к владельцу машины без шума. Но тот, опустивший взгляд на неисправное колесо, увидел рядом с собой серую брючину и черный полуботинок, невесть откуда подошедшего к нему человека. Водитель машины не сказал более ни слова. Из пистолета с глушителем раздался легкий хлопок. Согнувшийся у колеса человек, обмяк, и как куль привалился телом к заднему бамперу машины. Выстрел был в голову - контрольного не понадобилось.

Убийство произошло под большим мостом. Исполнитель поджидал свою жертву за одной из массивных колонн, поддерживающих мост. Там, где Светлый проезд выходит на Волоколамское шоссе, находится проезжая часть для машин и трамвая № 23. В момент выстрела грохот колес проходившего трамвая заглушил звук выстрела.

Мост - часть Волоколамского шоссе. По нему непрерывно идет поток автомашин, троллейбусы 12 и 70, трамваи 6, 15 и 30. Шум стоит порядочный и выстрела можно и не услышать. Организаторы убийства на это рассчитывали: они хорошо представляли себе окрестности Светлого проезда. В Москве, даже среди бывалых таксистов, мало кто знает этот небольшой район, расположенный между Волоколамским шоссе и Ленинградским проспектом.

Светлый проезд - скопище старых домов и множества самодельных гаражей в этой части Северного округа Москвы. К нему ведет единственная дорога с Волоколамского шоссе, да и та пересекается железнодорожной веткой с движением сортировочных грузовых составов.

С двух других сторон Светлый проезд охватывают другие железные дороги с интенсивным движением. Одна идет параллельно Ленинградскому шоссе Рижская дорога, другая перпендикулярно пересекает в туннеле Ленинградское шоссе и входит в систему окружной Московской дороги. Вдоль неё понастроено несколько линий гаражей, захвативших часть зеленых насаждений Светлого проезда и всю "пожарную" дорогу. За гаражами видна высокая насыпь, по ней идет железнодорожное двухпутное полотно. Здесь каждый час и днем и ночью идут тяжело груженные товарные составы. От их лязга и грохота дрожат стекла в окнах домов первой линии Светлого проезда. Летом при открытых окнах стоит такой шум, что спать невозможно, особенно новому здесь человеку. Эта железная дорога пересекает по железнодорожному ажурному мосту дорогу с очень интенсивным движением Рижского направления. Линии этой дороги "утоплены" между высокими насыпями, на их крутых склонах растет кустарник и высокое разнотравье. Зайти в эти кусты невозможно, летом здесь зловоние. Прохожие используют их как отхожие места.

Линии Рижского направления отсекают Светлый проезд от Ленинградского проспекта и шоссе. Эта дорога дает возможность, да и то очень рискованную, пешеходам перебираться к Ленинградке, метро "Войковская" и парковому массиву Покровское-Стрешнево с его тремя неглубокими озерами, сильно загаженными ядовитыми техническими стоками с промышленных предприятий. Сюда жители Светлого проезда перебираются через железнодорожные колеи пешком с лыжами и детьми. Здесь нет и никогда не было переходов, а поезда мчатся с бешеной скоростью. За более чем 40-летнюю историю Светлого проезда погибло немало людей под колесами поездов Рижского направления.

В парковом массиве проложены пешеходные дорожки со скамейками для отдыха. В хорошую погоду летом, ближе к озерам, гуляет много людей с детьми, а дальше в лес - больше с собаками. Зимой - катание на лыжах.

Если идти по парку дальше, от озер в лес, то можно выйти к Серебряным источникам. Основных - четыре и они находятся под небольшим обрывом, спускающимся весьма полого к небольшой заболоченной и грязной речушке, на берегах которой разбиты огороды. Речушка отделяет весь этот участок от Иваньковского шоссе. Водой из источников москвичи пользуются очень давно с XIX века. Толпы людей с бидончиками и канистрами, большими бутылками приходят со всей округи за ней.

Слева от лесного массива за Иваньковским шоссе находятся несколько корпусов больниц и поликлиник местного и общероссийского значения.

А если пройти лес пешком в правую сторону, имея за спиной центр Москвы, то можно выйти на берег водохранилища канала имени Москвы и увидеть на противоположном берегу здания Речного вокзала.

Сорок лет назад, где-то в 50-е годы прошлого столетия жилые дома Светлого проезда строились для партийной и советской знати, для них создавались четырех и трехкомнатные квартиры, с высокими потолками, большими ванными комнатами, отдельными туалетами. Но та знать и в то время не захотела там селиться - слишком шумно и грязно было от трех железных дорог, хотя в те времена весь Светлый проезд утопал в зелени.

Жилье превратили в коммунальные квартиры. В четырех комнатную квартиру поселяли четыре семьи, также и трех и двухкомнатные квартиры набивали жильцов под "завязку". В каждой комнате такой квартиры жили семьи с детьми, и утром выстраивались очереди в туалет и ванную комнату. Ничего здесь не изменилось и после перестройки. Дома на Светлом проезде не ремонтировались. Планов ремонта было очень много, обещаний начать его - ещё больше: но они не выполнялись.

И Светлый проезд ветшал, гнил; люди жили бедно и умирали в нищете. И только бандитский капитализм, который пришел вместе с реформами, начал вышибать со Светлого проезда дух нищеты и безысходности.

Жители Светлого проезда начали торговать на местном рынке, на улицах. У метро "Войковская" образовался вещевой рынок. Там можно было встретить каждого второго жителя проезда. Даже старухи промышляли торговлей с рук.

Несколько домов на Светлом проезде отремонтировали и отдали под офисы. Кое-где починили водопроводную и канализационную сеть.

Семьи милиционеров, живших в коммуналках, прибарахлились, у них появились деньжата, машины и надежда на новые квартиры.

* * *

Я родился и свою молодость прожил на Светлом проезде. Здесь погибли два моих школьных товарища. Один попал под колеса товарного состава, и его перерезало пополам, другой, когда мы играли в прятки, залез в выброшенный на помойку старый холодильник "Север-3" и захлопнул за собой дверцу. Открыть её изнутри он не смог, а когда его нашли, он был мертв.

Однажды я стоял на небольшом земляном пригорке посреди двора, где находилась открытая площадка, а по её сторонам росли высокие деревья. Листва не закрывала обзор - было зимнее время и все, что делалось в доме напротив, куда я смотрел, было видно хорошо. Смотрел я в кухонное окно на втором этаже. Между мной и окном - расстояние - не более пятнадцати метров. Это было кухонное окно Марии Степановны, пожилой женщины, которая жила на Светлом проезде с самого его заселения. Вместо рук у неё были культяшки её руки были обрублены по запястья. Этими культяшками она взяла со стола батон белого хлеба. Я подумал: "Сейчас будет его жрать и сожрет не менее половины". Стал внимательно смотреть. Такой батон хлеба тогда стоил 18 копеек. Свежим он был очень вкусным и мягким. Кажется, когда голоден, ел бы такой хлеб бесконечно, но по своему опыту знаю, что больше полбатона за раз не съешь, потом следует его чем-нибудь запить. И точно. Женщина положила недоеденный батон на стол, она его съела даже более половины и потянулась за чайником.

Эта женщина всегда голодала, хотя и получала хорошую пенсию, деньги тратила не на себя, а на сына. Ее сын стал пить несколько лет назад, забирал у неё всю пенсию и пропивал, а если у неё не было денег, то избивал её жестоко. В сильном подпитии, когда у матери не оказалось совсем денег, он схватил топор и отрубил матери кисти рук на кухонном столе. Женщина выскочила во двор и стала звать на помощь. Она бегала по двору, с её отрубленных рук брызгала кровь, а на дворе трепыхался на ветру, оставшийся от очередного праздника лозунг: "Слава КПСС!".

Набежали соседи, оказали помощь женщине, скрутили пьяницу и вызвали милицию.

Сына осудили и отправили на отсидку в один из лагерей в Коми АССР. Мать тратила свою пенсию на передачи сыну и сама их отвозила в лагерь, чтобы повидаться с ним.

Такие нравы процветали на Светлом проезде.

Из первых лет реформ мне запомнился один капитан милиции, занимавший со своей семьей две кокомнаты в трехкомнатной коммуналке. У него было двое детей - две девочки. Когда началась перестройка, его жена с женой другого "начальника" начали приторговывать продуктами. "Сам" имел "хорошее" отношение к распределению участков для личных гаражей на Светлом проезде и за короткое время приобрел две грузовые машины и один "москвич" - "каблук". Потом ему дали в Северном Тушино трехкомнатную квартиру и повысили до майора. После его перехода на новую работу на улице Большая Набережная, в районе водоканала, в запретной ранее зоне, появились десятки личных гаражей.

Помню, какой фурор произвело появление на Светлом проезде первой иномарки - новенькой "ауди". Долго ходили мы вокруг этой машины и огладывали её. А принадлежала "ауди" валютной проститутке - татарке. Она купила двухкомнатную квартиру в доме 10, корпус 4 на четвертом последнем этаже. Любо было посмотреть на эту красивую и стройную татарку, когда она вечерами приезжала на своей машине домой. На ней были необычайно элегантные костюмы. Платья она почему-то не носила, а иностранные пиджаки сидели на ней даже очень привлекательно. Бюстгальтеров на ней не наблюдалось, и из-под отворотов пиджака чуть-чуть усматривалась голая грудь. В её руках были один или два красивых пластиковых пакета, набитых всевозможными закусками, коробочками, упаковочками с деликатесами, которые в те первые времена реформ ещё продавались далеко не во всех магазинах. Во все глаза мы смотрели на нее, оглядывали прекрасное одеяние, её необычные сумки. Она улыбалась, была мила, просто отвечала на приветствия.

Иногда на своей роскошной машине привозила к себе клиентов, но это случалось редко, она промышляла где-то на стороне.

Я искал работу и как-то зашел к ней. Войдя в прихожую её квартиры, увидел, что дверь в маленькую комнату оставалась закрытой. Было не позднее утро, и, возможно, там отсыпался кто-либо из её клиентов. В большой комнате находилась она, уже одетая в один из своих красивых пиджаков, и, её помощница "по делу" - молодая толстенькая девица. Постели, а их было в комнате две, были раскрыты и разворочены. Девиц это не смущало.

Представился с просьбой, если можно, помочь мне с работой, например, стать у неё шофером. В ответ хозяйка квартиры протянула мне свою визитную карточку.

Пока я читал её и узнал её имя и фамилию, она пояснила:

- Я татарка, поэтому у меня фамилия Тухватуллина.

- Вы не похожи на татарку!

- Однако, это так.

- Вы просто красивая девушка!

- Спасибо! А насчет работы, скажу, по правде, эта работа не для вас, даже водителем. (Тут я покраснел.) Вы хороший чистый мальчик, студент, скоро вуз окончите. Вам нужна другая работа!

123

Я пожал плечами, сказал "до свиданья" и ушел. В тот момент не думал, что через три года я куплю ту самую квартиру, где встречался с прекрасной татаркой-проституткой. Дело в том, что эта девица все же решила переменить место жительства: слишком непрестижным оказался район Светлого проезда, чтобы возить сюда богатых клиентов, а, когда, я встал на ноги, то купил её бывшую квартиру под свой офис.

Также помню, как на Светлом проезде мне удалось попасть на работу в милицию. Правда, моя служба продолжалась не больше года. Когда мне прострелили руку - пуля прошла на вылет в мягкой части плеча, я, после лечения, ушел из милиции, однако хорошо стрелять и владеть оружием научился.

За моими жизненными успехами внимательно следил пахан Светлого проезда дядя Коля. Он пятнадцать лет провел в заключении, на воле имел жену и дочь и тоже жил в коммуналке. В советское время дядя Коля командовал на Светлом проезде 10-12 пропойцами, но с началом прихода капитализма, заметно оживился. Он прикрывал бардачок, который завела в своей квартире одна предприимчивая дама, использовавшая для своего сексуального бизнеса 15-16-летних девочек с ближайших улиц, имел отношение к поборам с торговцев вещевого рынка.

Именно он предложил мне за очень хорошие деньги убрать одного человека. Был я без работы, кончал МАИ, корпуса которого находятся недалеко от Светлого проезда, хотел начать свое дело и нужен был начальный капитал.

Мой будущий "клиент" недавно поселился на Светлом проезде. Где-то в Сибири он грабанул кучу денег, в Москве основал банк, который быстро начал набирать обороты, но за ним тянулся крепкий след и числился немалый должок. Те, кто его заказали, вышли на нашего пахана дядю Колю. Как я потом понял: в таких делах - присвоение чужих денег, чужой собственности, убийство конкурентов не считается среди братвы преступлением. Но считается преступлением: не поделиться деньгами с компаньонами. Человек, схвативший большие деньги, стремится скрыться, но с такими деньгами это сделать почти невозможно. Все равно найдут и убьют.

Этого человека, до "того" я видел несколько раз. Первый раз это произошло, когда я как-то возвращался на Светлый проезд со стороны Сокола. Я шел в летний день по дорожке среди молодых цветущих лип. Вдруг мимо меня пробежала молодая, растрепанная женщина, худая, плохо одетая, она, запыхавшись, тащила за собой, тоже плохо одетую и орущую во весь голос девочку лет десяти. Они проскочили мимо меня, как будто неслись на пожар. Я не успел как-то на них среагировать, только посторонился с дороги и чуть не столкнулся с бегущим за ними мужчиной, который кричал:

- Да подождите! Слышите! Подождите! Поймайте их кто-нибудь!

Мужчина был худ, с длинными ногами, вытянутым лицом, рот у него был открыт и из него, от волнения и бега, вылетали брызги слюны.

Я сразу понял, что ему не догнать беглянок и остановил его, резко дернув за рукав. Подумал, что он полезет на меня в драку-собаку, но он, остановившись, оторопело и несколько растеряно сказал:

- Они же убегут! - и уставился на меня своими довольно большими карими глазами. От быстрого дыхания кадык на его длинной шее резко поднимался и опускался. Воротник рубашки был расстегнут.

- Ну, ты и крутой! Да это же бабы, понимаешь бабы! Куда они денутся! Вернутся сами домой!

Некоторое время длинный, худой и плохо одетый мужчина растерянно топтался на месте и туго соображал.

- Да, конечно вернутся! - наконец промямлил он, - но...

Я стал понимать, что тут кроется что-то иное, чем семейная ссора.

- Так, в чем дело?

Мужчина отошел и стал рассказывать о себе, и как я потом понял, в ходе нашего дальнейшего знакомства, он оказался большим любителем рассказывать о своей судьбе.

Он являлся прямым потомком европейской королевской семьи Гогенцоллернов, сидел в советской тюрьме за свое знатное происхождение. Выпустили. Дали двухкомнатную квартиру на Светлом проезде, старую рухлядь вместо мебели, обещали вернуть немалые драгоценности, но только обещали. Жить не на что. Сам он художник. Мне в тот момент пояснил, что семью прикармливали в посольстве Голландии. Они каждый день туда ходили на обед и могли прийти только всей семьей, иначе для такого потомка - это неблагородно. На этот раз они поссорились, вот он и гнался за своей женой и дочкой, чтобы уговорить их пойти "похавать" в посольство. Не вышло.

Я подбросил на ладони сверток, в нем, кроме всего прочего находилась и пачка пельменей.

- За чем же дело стало? Я угощаю!

Мы пошли к нему на второй этаж варить пельмени, с расчетом на то, что оставим немного для его семьи, так как в квартире было, хоть шаром покати. Оставил им ещё полбатона хлеба и отсыпал немного сахарного песку. Благодарности было "полные штаны".

С тех пор этот искренний и честный потомок королей Гогенцоллернов меня зауважал. Познакомил со своей женой, довольно милой женщиной, которая робко улыбнулась, покраснела и опустила глаза, памятуя о своем поспешном бегстве мимо меня.

Мой новый знакомый при каждой встрече норовил рассказать мне что-либо новенькое о своей тяжбе за наследство. При очередной встрече на улице я хотел было увернуться от него, но он схватил меня за рукав и остановил. Стал совать в руку какой-то прямоугольный предмет, завернутый в газету.

Я взял его и развернул.

- Это картина, специально нарисовал для вас! - быстро заговорил он, чтобы исключить возможность отказа с моей стороны.

Я увидел небольшое полотно, заключенное в рамку. Картина изображала восточную одалиску, лежащую на тахте, в шароварах и прозрачной блузке.

Горячо поблагодарил за подарок и сказал, что картина прекрасная, а мой сосед великий художник, но пока ещё не признанный, но от этого его картины не становятся хуже. Он загадочно улыбнулся и сказал:

- А, теперь, посмотрите сюда, - и он указал себе на шею.

Я посмотрел и буквально открыл рот.

- Да! Да! - продолжал он. - Этот крест из платины и весь усыпан бриллиантами!

Я смотрел во все глаза. Крест был больше самого длинного пальца на мужской руке. На нем увидел распятого Иисуса Христа в сверкающих бриллиантах.

- Мне вернули! Мне вернули! И ещё вернут! Это из наследства моего деда! Когда нам отдадут хотя бы часть наследства, - возбужденно воскликнул он, - мы уедем в Голландию!

- Дай-то бог! - ответил я. А сам подумал: "А попаду ли я сам когда-либо за границу?" - такой далекой она мне казалась тогда.

Когда однажды я посещал своих новых знакомых, повстречал на лестнице того человека, которого в последствии должен был убить. Был он среднего роста, немного полноват, с крупным чуть скуластым лицом, с плешивым лбом и редкими волосами. Обычный человек: встретишь на улице и не запомнишь. Только взгляд у него оказался оценивающий и, как мне показалось, запоминающий. Потом себя я спрашивал: запомнил ли он меня? Если на том свете встретимся, то он со мной рассчитается.

...Дядя Коля все подготовил. Шина спустилась как раз под мостом. Я выстрелил вовремя и удачно. Пистолет пахан у меня отобрал. Он его, как я потом узнал, продал "черным".

Какое-то время я ещё сколачивал капитал, вращаясь, по наводке дяди Коли, среди братвы, и со временем стал там своим человеком.

Меня не "убрали" как исполнителя, потому что такие случаи, как мой, ещё были редки. Репрессивные органы ими почти не занимались. Еще существовала всеобъемлющая государственная собственность, строго охраняемая милицией. Собственность частная в первые годы реформ пока не пользовалась почетом. И другое. Хотя и говорят братва, братва. Но братва, это не только те, кто ходит навесив на себя золотую цепь и бреет затылок. По моему убеждению - это и те, кто сидит в министерствах, в разных конторах и ворует государственное добро. Они исповедуют очень простую философию: "Если не мы, то кто приберет к рукам государственную собственность? Ведь мы здесь, с ней рядом". Но когда человек начинает обрастать бывшей государственной собственностью, то рядом находящийся с ним другой человек, говорит: "А почему эта собственность только ему, ведь она. была ничья, государственная, так почему только ему! А я?" - отсюда и начинаются убийства и другие преступления. Все это раньше называли первоначальным накоплением капитала, как мы об этом учили на кафедре марксизма-ленинизма в МАИ. Только здесь грабили не колониальные народы, а свой народ.

...Прошло ещё два года и мы - братки и я, создали свой банк. Мне не верится никаким рассказам некоторых российских банкиров, что они с 40 рублями в кармане начинали свое дело. Без содействия какой-либо государственной структуры или без бывших партийных денег, банк создать и держать его на плаву невозможно. Мы обошли стороной бывшие партийные деньги. С государственной структурой проще: сидящие в ней чиновники получают свою и немалую лепту, молчат и всеми силами помогают банку.

Банк развивался хорошо, но настало время пирамид "МММ", "Хопра", "Русского дома Селенга". Стали появляться законы о банках, о вкладчиках, о банкротствах, и мы решили рвать когти. Сделали все до нельзя просто. Учредителям и членам Правления банка - своим людям, раздали кредиты на длительные сроки. Большие кредиты взяли и себе. Обменяли рубли на доллары. Банк закрыли. Возвращать кредиты стало некому и некуда. Так мы стали богатыми людьми. Поделились, конечно, с чиновниками. И все остались довольны друг другом.

Свои деньги мы наметили положить в один из швейцарских банков. Но прежде решились проститься с Москвой. Для этого отправились в один из лучших московских ресторанов "Максим", где раньше бывали не раз. Он расположен в центре города - Охотном ряду, в гостинице "Националь". Это очень фешенебельный французский ресторан, принадлежащий знаменитому французскому кутюрье Пьеру Кардену. В мире существует тридцать таких карденовских ресторанов - "Максимов". Один из них, находится на пляже Копакабана в Рио-де-Жанейро. Их внутреннее убранство похоже друг на друга.

В московском "Максиме" - прекрасные, стилизованные под модерн интерьеры. Впечатляет посетителей вид за окном: кишащий машинами и людьми Охотный ряд похож на немой фильм - через толстые двойные стекла шум и гам не проникает. Фирменные рецепты "Максима" - морской язык "Альбар", тушеный в вермуте, говяжье филе "Периге" с утиной печенкой и соусом из трюфелей, на десерт - ассорти из французских сыров. Цены здесь для богатеньких. Одна бутылка выдержанного французского вина стоит более тысячи долларов, это примерно 70 стариковских пенсий. Чтобы платить такие деньги, надо иметь их немеряно. А разбогатеть в России за короткое время - это "чудо из чудес". Есть два способа - или грабить государственную собственность, что успешно делают посетители "Максима" - банкиры, бывшая партноменклатура, чиновники высокого ранга, политические деятели, думцы и т. д. Или красть у разбогатевших, что делают такие как я из числа братвы. Но все мы ходим в одни и те же рестораны. Нажитые неправедным путем деньги равняют нас. Все мы думаем одинаково: "Почему он, у которого раньше тоже ничего не было, как и у меня, обогащается, а я - нет?". Тот, кто так думает, стремится отнять у соседа часть богатства любыми способами: рэкетом, грабежом, убийством.

Как это происходит на более низком уровне? Пример из того времени, когда я работал в милиции. Муниципалка, обычно это "жигули", раскрашенные атрибутами и с мигалкой на крыше, подъезжает к лотку, торгующим фруктами. Он расположен на углу улицы, где находится авиационный техникум, недалеко от станции метро "Войковская". Милиционеры, одеты в новую форму, сделанную по дизайну известного модельера Зайцева, выходят из машины и куда-то на время удаляются. Одна из задних дверок машины остается открытой - в сторону торгующего лотка. Торговец, особенно, если это "черный", молча накладывает в новый пластмассовый пакет фрукты, а также деньги, по своему усмотрению, но хорошо зная, сколько нужно, кладет сумку на заднее сиденье машины, там, где открыта дверца, отходит от машины к своему лотку и продолжает заниматься с покупателями. Муниципалы подходят, а их как будто и не было здесь в это время, садятся в неё и уезжают. Все делается молча: "Ты свое получаешь, ну и мы свое должны получить". А на пути следования муниципалки встречается не один такой лоток. Снова новый пакет, товар самый лучший, деньги к деньгам.

...Свои деньги в Швейцарию мы доставили без труда. На границе у нас была "дыра". Мы за неё исправно платили, когда вывозили за рубеж большегрузными контейнерами цветные металлы. Провоз одного контейнера обходился нам на таможне до десяти тысяч долларов, но игра того стоила. Все милицейские чины области, через которую шел наш груз, находились на нашем жаловании, вплоть до начальника областного УВД. Лихое было время в первые годы перестройки, все брали, все обогащались, лишь остальное население думало, что происходит становление демократии в стране, но оно и осталось без "пенсий и зарплаты". И деньги расторопными чиновниками были переправлены в зарубежные банки.

Стоит сказать, что не в каждом швейцарском банке принимают деньги из России. Но есть крупные банки, которые это делают. Перебрав несколько банков, мы попали в отделение банка "Швейцарский кредит" в городе Цюрихе. Оказалось, что здесь с удовольствием открывают счета российским гражданам. Нас, меня и моего братана, принял в отдельном кабинете на третьем этаже банка "Швейцарский кредит" руководитель отдела по работе с клиентами из России господин Павел Суттер. Он оказался молодым человеком приятной наружности, прекрасно говорящим по-русски.

Мы представились, назвали свои имена, фамилии и услышали вопросы представителя банка:

- С какой целью вы намерены открыть счет в банке? Вы планируете активно работать со счетом или только хранить деньги? Ваш бизнес приносит большой доход?

Вопросы нам показались разумными и мы объяснили, что последнее время занимались продажей цветных металлов за рубеж из России, назвали свою фирму - одно СП, оно оказалось известно и господину - представителю швейцарского банка. Фирма была липовая, но об этом знали только мы.

Далее нас спросили:

- Какой счет вы предпочитаете - именной или цифровой?

- Цифровой.

Мы поинтересовались:

- Должны ли мы предъявить какие-либо документы? Например, разрешение Центробанка на открытие зарубежного счета и контракты на продажу цветных металлов, подтверждающие происхождение наших денег?

Получили ответ:

- Что вы! Не надо. Я вам верю. Мы работаем для клиента и в интересах клиента. Какую сумму вы вносите первоначально и сколько будете перечислять потом?

- Полтора миллиона долларов. Можно наличными?

Наш собеседник с большим интересом уставился на нас:

- Вы можете привезти наличные?

- Они у нас здесь, в чемоданах, в машине.

От удивления г-н Суттер, было открыл рот, но быстро справился с собой и только сказал:

- Плата за открытие счета 10 швейцарских франков.

На этот раз удивились мы, так мало? Мы привыкли, что у нас в России здорово дерут за все.

Быстро оформили все документы, и мы принесли свои чемоданы с деньгами в закрытый операционный зал, где их пересчитали и отправили в хранилище.

Мы также узнали, что в Швейцарии, как нигде в мире, хранят тайну вкладов. Только за двести лет существования "нашего банка", лишь десять раз была раскрыта тайна вкладов и то - восемь раз по причине получения наследства и только два по суду. Даже, если суд вынесет решение о раскрытии счета, то за дело берутся юристы банка, и они прилагают все усилия, чтобы решение суда не прошло. По плотности банков ни одна страна мира не может сравниться со Швейцарией. На семь миллионов жителей населения она имеет более четырех тысяч банков. Швейцарские законы предписывают местным банкам удостовериться в личности клиента, узнать его адрес. В то же время желающий вложить деньги в банк может показать просто удостоверение личности или водительские права и сообщить адрес, причем любой. Ни удостоверение, ни адрес официально не проверяются. Зачем проверять человека, который принес и вложил деньги в банк?

В Швейцарии существуют не только крупные известные во всем мире банки, но и банки приватные, порой без всяких указателей и вывесок. Если первые помещаются в дворцах с мраморными колоннами и узорчатыми решетками, то вторые - это старинные и солидные, потемневшие от времени особняки. Именно в такие банки и стремятся все те, кому есть что прятать. Эти особняки расположены в лабиринтах тихих улочек. Желающие могут попасть сюда через запасные ходы, которые выходят на другие улицы, соединяя "частные квартиры" с уютными приемными банков. Подобное местоположение лишает тех, кто хочет проследить, куда пойдет владелец денег, возможности уличить и выявить его счета. Швейцарские банки и по сей день содержат в секрете счета российской семьи Романовых, огромные по размерам "партийные" деньги компартии СССР. А теперь в банки Швейцарии потоком устремились большие деньги "новых русских".

Деньги, которые мы поместили в швейцарский банк, это были наши собственные деньги. За ними последовали деньги "братвы", которые мы должны были хранить, управлять ими и приумножать, вкладывая их в доходные дела.

Так началась наша европейская жизнь, и она оказалась не так невозможной, как мы себе её представляли. Чтобы избежать неприятностей со стороны властей и закона во Франции, где мы обосновались, надо было заиметь адвоката, хорошо знать судебную машину и полицейскую систему страны. Мы изучали французский язык со школьной скамьи - учились с "братаном" в одном классе. Оказавшись во Франции, сменили свои имена. Я взял себе имя Серж, а мой друг Артем стал Артуром.

Но, как говорится, вернемся к "нашим баранам", то есть в нашу спальню, куда мы поспешили с Иваной, искупавшись в Ла-Манше.

Следующий день мы провели с Иваной время в постели до часу дня, когда гостеприимные хозяева устраивали второй завтрак, и обедали мы только в пять часов дня.

А вскоре после получения медицинского образования в Париже Ивана сначала поступила на работу в одну из дорогих больниц, а потом решила оставить эту больницу, числящуюся за Сорбонной, и перешла на работу помощницы-ассистентки в научный институт, основанный профессором Роланом Гароди.

Ролан Гароди оказался талантливым ученым, но он был, конечно, не прост. Чересчур, пожалуй, красив для 35-летнего мужчины. От него исходило какое-то очарование. Многие женщины были от него без ума, а его лекции, собирали полные аудитории. И в то же время профессор умел работать по двадцать часов в сутки.

Последнюю работу Ролан Гароди вел над бациллой туберкулеза. И он создал в своем Институте новую сыворотную терапию. Отправной точкой новой "системы" Ролана Гароди служила особенность кур, заключавшаяся в том, что им можно было привить человеческий туберкулез; у подвергаемых подобному эксперименту кур "образуется киста", где микроб долго сохраняется, но при этом не распространяется и, таким образом, заражение туберкулезом локализуется.

На территории института Ролана Гароди, раскинувшейся позади Парижской обсерватории, располагался большой "курятник". Теперь Ивана, сменив менее опытную ассистентку профессора, днем находилась там чуть ли не на положении главной "фермерши", а часть вечера иногда выполняла обязанности секретаря ученого. В моем распоряжении оставалось лишь только "кое-что" из-за её большой занятости. Но главное оставалось: наши пылкие объятия по ночам. Однако мне как-то все это казалось не кстати, порою я чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и не сомневался в верности супруги, проводившей столько времени в обществе любвеобильного Ролана Гароди.

Выходя в конце июля из Дворца правосудия, где я был на одном судебном процессе, я столкнулся со своим адвокатом Тессоном. Он был старше меня на добрый десяток лет.

- Дорогой Тессон! Я как раз собирался направиться к тебе домой. Мы с Иваной увозим тебя в Довилль, на виллу Гароди "Шер Ами". Ролан и его мадам Тереза тоже тебя туда приглашают на несколько дней.

Судебный процесс вернул меня к тем дням, когда я продал свою белокурую манекенщицу в гарем марокканского шейха. С ней приключилась невероятная история. Шейх, её купил, заковал в золотую цепь и золотые кандалы на руках и ногах. Цепь заканчивалась на ошейнике, в который были вделаны бриллианты.

Шейх развлекался с ней особенно первые три дня - за это время он изнасиловал её 27 раз. Спустя какое-то время он к ней охладел и стал ею развлекать приезжавших к нему бизнесменов. Один из них "сжалился" над девушкой и помог ей бежать во Францию. Здесь оказалось, что бизнесмен помог бежать девушке "корысти ради". Он отобрал у неё золотую цепь, золотые кандалы и ошейник с бриллиантами, а Катю выбросил на улицу. Хорошо, что Катя, по старым со мной делам, помнила наш пароль. Она позвонила мне и сказала по телефону одну только фразу по-русски "Гости из Москвы!" Этого было достаточно, чтобы я пошел к ней на встречу, но по голосу я её не узнал.

Встреча состоялась, и каково было мое удивление, когда я увидел перед собой Катю!

Она сделала вид, что зла не помнит и даже не думает, что это я её продал в гарем. Ей надо было вернуть свое "золото". И в этом деле только я один во Франции мог сделать для неё это. Она рассказала все, что с ней произошло в гареме. И потом умоляюще долго смотрела на меня, как бы говоря, что все забудет, только бы я помог ей. На деньги, вырученные от продажи золотых цепей она могла бы вернуться в Москву и ещё оставить кое-что про запас.

Несмотря на её умоляющие глаза, я некоторое время колебался, ведь я мог снова продать её в гарем. Но в то время я уже был женат на Иване, и мне захотелось быть добрым. Я помог Кате выиграть процесс против бизнесмена и вернуть деньги. Выиграть судебный процесс помогло то, что у неё сохранилась цветная фотокарточка, на которой она голая, но в цепях стоит перед жирными чернобородыми марокканцами, пальцы рук которых унизаны золотыми кольцами с драгоценностями.

Процесс мы выиграли. Катя положила свое золото в банк, но воспользоваться ей им не пришлось. Ее смертельно ранил наемный убийца, подосланный марокканским шейхом. Она как предчувствовала это и свое богатство завещала мне, надеясь, что я перешлю деньги, вырученные за него, её семье. Но я это не сделал. Таким образом, золотые цепи, кандалы и ошейник с бриллиантами достались мне.

...Некоторое время она ещё была жива. Ее доставили в один из пунктов парижской скорой помощи. Таких пунктов в Париже около 20. Это нечто вроде нашего "Склифа" в Москве, но в уменьшенном размере и очень хорошо оборудованных для сложных операций. Их значительное количество и доступное расположение позволяет быстро оказывать скорую помощь пострадавшим на улицах парижанам.

Я сумел посетил умирающую Катю. Меня пропустили к ней, предупредив, что наше свидание - это её последние минуты жизни. Взял её за руку и легонько погладил по щеке. Она открыла глаза и долго пристально смотрела на меня. Не знал, что в таких случаях надо говорить и молчал, потом погладил ещё раз, как можно нежнее по голове, плечам. На её глазах показались слезы.

- Это все! - тихо произнесла она. - Не уходи от меня, останься со мной до конца... Там темно и страшно...

Я прижал её руки к груди и смотрел на нее. Она беззвучно плакала, потом через силу попросила меня:

- Нарисуй меня!

Просьба показалась мне странной, но это была последняя просьба умирающего человека.

- ...Покажи мне, что ты нарисовал, - голосом, срывающимся на шепот, попросила Катя.

У меня в кармане оказался лист не очень чистой бумаги формата А-4. Иногда нужно что-то записать и я ношу с собой клочки бумаги и шариковую ручку. Потом записанное в редких случаях заношу в записную книжку, а больше всего перечитываю и храню в памяти. Память у меня отличная и не дай Бог, чтобы что-то записанное мною попало в другие руки.

На этом листке, изрядно помятом и немного залоснившемся от носки в кармане, штрихами, а художник я неважный, нарисовал лежащего на кровати человека: голова, низко лежащая на подушке, ноги чуть раскинуты, одна рука прижата к туловищу, другая немного приподнята с растопыренными пальцами. Немного подумал, и пририсовал к лежащей фигуре длинные распущенные волосы, разбросанные по подушке и груди - выпуклости, прикрытие простыней, ведь передо мной была женщина. Показал свой рисунок умирающей. Она смотрела на него до тех пор, пока могла. Наконец силы стали покидать её.

Она подняла на меня глаза и совсем тихо произнесла:

- Так, хорошо... хорошо... я, - больше она ничего не сказала. Между указательным и большими пальцами с силой зажала рисунок и пыталась поднести его к глазам, из которых текли обильные слезы. Очевидно, из-за них, она не смогла хорошо рассмотреть мой рисунок. Тело её дернулось и стало вытягиваться, потом расслабилось, и Катя испустила последний вздох.

...Я не смог разжать пальцы умершей и вырвал из её руки рисунок. Клочок чистой бумаги так и остался между её пальцев и ушел с ней в могилу. Зачем ей понадобился рисунок? Я понял: Катя хотела, умерев, ещё остаться в нашем мире, хотя бы в виде рисунка. И это удалось. Буду теперь хранить этот рисунок всю оставшуюся жизнь.

Смерть Кати навела меня на мысль: люди умирают по разному. В наше время это плохие, тяжелые смерти, чаще всего они происходят в муках. Войны двадцатого столетия, репрессии, убийства, тяжелые болезни изменили переход человека в мир иной - он умирает страдая и в сомнениях за прожитую жизнь.

Помню, в одной книжке прочитал про солдат российской армии, которых расстреливали в 1914 году за провинность перед царской властью. Их было 12. Расстреливали их в Кронштате. Дело было зимой, с моря дул сильный ветер со снежной порошей. Мороз доходил до 10 градусов. Солдат раздели на крепостном валу. Босыми ногами они стояли на смерзшемся снегу. Расстрельную команду выстроили напротив приговоренных. Опаздывал офицерский чин, чтобы отдать команду. Прошло пять, десять минут. Приговоренные стали роптать: "Замерзли, холодно, скорей бы стреляли!" В этих условиях люди торопились, чтобы их расстреляли. Появился офицер и отдал команду. Полуобмороженных солдат расстреляли.

Великий французский фантаст XIX века Жюль Верн умирал в своем доме, расположенном под Парижем. Вокруг умирающего сидели жена, дети и другие родственники. Жюль Верн лежал на кровати и молчал, молчали и все остальные. Чувствуя приближение смерти, писатель отвернулся лицом к стене, чтобы его родные не видели, как исказит смертельная судорога его черты. Перед самой кончиной ни он, ни его родственники не сказали ни слова.

Мне представляется, что совсем преждевременно умирают жестокие люди, как, например, Ленин, Гитлер или люди очень многое совершившие в жизни как Наполеон - все они не доживают до 60 лет. Когда я думал над этим, мне показалось, что чем умнее человек, тем он более жесток, т. е. у таких людей даже ум превалирует над эмоциями и чувствами. Получается, что холодный, расчетливый ум - это жестокий ум. И таких людей становится все больше и больше, эмоции и чувства человека или не развиваются в современном обществе, изолированном от природы техногенной цивилизацией, или быстро тупеют ещё с детства под бременем желаний, которых преподносит ребенку реклама, телевизор, кино.

К таким умным, но жестоким людям я отношу и дядю Колю, пахана нашего Светлого проезда. Это от него мы, компания "братанов", услышали интерпретацию слов Сталина: "Есть человек - есть проблема, нет человека нет проблемы".

- При социализме это только Сталин мог использовать, - говорил пахан. - А теперь в России все могут использовать такое положение для устранения людей. Самый лучший способ убивать человека - в подъезде, или под мостом, пахан при этом выразительно посмотрел на меня. - Но мостов в Москве на всех не хватит, остаются подъезды.

Расскажу, как он умирал.

Много людей загубил пахан, но сам смерти боялся.

Я зашел к нему домой после его второго инфаркта. Когда я увидел накрытый стол, то понял, что ему третьего, смертельного сердечного приступа не избежать.

На столе стоял пятизвездочный армянский коньяк, лимон, нарезанный и посыпанный сахарным песком, селедочка с луком и постным маслом, сыр, колбаса, фрукты и среди них редкий в то время фрукт - киви.

- Тебе же нельзя пить!

- Мало ли чего мне нельзя, я всю жизнь делал то, что другим нельзя!

- Думаешь, Косая обойдет стороной?

- Не хочется об этом думать, я смертельно устал.

- Ну что ж. Давай поговорим о другом. Тебе лечиться надо, а если помрешь, на кого нас оставишь?

- Вы уже ученые, не пропадете. Ты лучше мне скажи: есть тот, другой свет или нет?

Я уже знал, что в последнее время наш пахан часто посещает ближайшую от Светлого проезда церковь, расположенную рядом со станцией метро "Сокол". Там он раздает деньги нищим, беседует со священником, читает Библию Священное писание. Мне это было понятно. Может быть и я к концу жизни захочу поверить в Бога. Великий русский писатель Гоголь верил в Бога, а к концу жизни, помешался разумом, занялся изгнанием дьявола. В мое время наш великий писатель Солженицын призывает людей отдаться в "теплые руки Бога". Не мудрено, что такой простой человек, наш пахан, накануне смерти поверил в Бога. Он мне рассказал, что, когда Иисус Христос был распят на кресте, то рядом с ним римляне распяли ещё двух преступников - убийц, одного по правую руку Христа, другого по левую. Один из них надсмехался над Христом, другой же покаялся в своих грехах и поверил в Бога, и Христос простил его грехи. Приводя эту историю из Библии, пахан хотел, чтобы Бог простили его грехи.

Он мне сказал:

- Но именно тогда, когда уже все есть, начинаешь понимать истину: мы появились на свет, ничего не имея, кроме своей души. И когда наступает время помирать, все, что мы имеем: семья, дом, друзья, враги, богатство или бедность, все это останется здесь, а туда отправимся с тем, с чем пришли: со своей душой.

- Ты веришь в загробный мир? - спросил я.

- Верю или нет, это не важно, важно то, что туда уходят все, но никто ещё не возвращался оттуда. И меня эта неясность пугает. Я привык к конкретике и теперь из Библии знаю то, что на земле я временно, а там буду жить вечно...

- Ой ли? У тебя же много грехов, как ты сам об этом говоришь!

- В Писании говорится, что человек рождается в грехе, живет в нем всю жизнь, в нем и умирает. Главное понять это и покаяться. То, что невозможно объяснить и избежать, всегда пугает. Смерть неизбежна, а страх перед ней требует каких-то гарантий для успокоения. Жить постоянно в страхе невозможно. И я нахожу успокоение, когда прихожу в церковь. Другого способа у меня нет, или я его просто не знаю...

Пахан продолжал рассказывать:

- Во время второго инфаркта у меня случилась клиническая смерть. Она продолжалась недолго, и врачи вернули меня к жизни. Я вернулся с того света...

- Происходило это так... Я почувствовал, как с каждым вздохом из моего тела уходит жизнь... внезапно я перестал ощущать свое тело. Меня пронзила мощная волна энергии. Словно под воздействием магнита моя душа поднялась и воспарила с невероятным чувством счастья: свободна!.. С любопытством посмотрел я вниз. Внизу на кровати лежало мое тело. Я понял: там покойник. Я взглянул на его лицо: покойник - это я! Мне было совсем не страшно. Мое тело означало для меня не больше, чем выкинутое платье. Мое новое тело было удивительно легким и подвижным. Никакой боли, я чувствовал себя таким здоровым и таким совершенным... Неожиданная энергия охватила меня, и мощная сила повлекла за собою в туннель. Это была плотная, черная как смоль масса, которая вращалась вокруг меня все быстрее и все быстрее влекла меня вперед. Меня пронизывало чувство небесного покоя. И тут вдали внезапно забрезжил свет. Он становился все ярче и, наконец, превратился в мощное сияние...

- Внезапно я снова воспарил над своей постелью в больничной палате. Там внизу все ещё лежало мое тело. Я испытывал отвращение к нему. От одной мысли, что после чистого небесного бытия я должен опять влезть в это холодное, невыносимо тяжелое тело, меня охватывала тошнота. Но я знал, что должен... Когда я пришел в себя, у моей постели сидела жена и держала меня за руку.

- Теперь я знаю: во-первых, умирать не больно, и я не боюсь умереть; я знаю, что после смерти не исчезну, что я не только тело. Я - душа. И я знаю, что моя душа будет всегда. Я точно знаю, что после смерти есть душа.

Я постарался разочаровать дядю Колю и высказал свою точку зрения.

- А по моему никакой души нет, - заявил я. - Душа - это просто чувства, которые дают переживания человеку и ничего больше. Умирает человек, его тело перестает жить, и исчезают чувства и все, больше ничего.

- Да сам ты веришь ли в Бога? - перебил меня пахан.

Я сделал свою морду "лопатой", т. е. изобразил очень серьезное выражение лица и решил намного разыграть своего собеседника.

- Скажи, пожалуйста, собаки, лошади верят в Бога?

- Ну ты даешь, конечно, нет!

- В Бога верит только человек, так?

- Ну...

- Значит есть у человека вера в Бога - есть Бог, нет у человека веры в Бога - нет Бога! Представь себе, что завтра людей не станет на планете и некому будет верить в Бога, они помрут, как динозавры 70 млн. лет назад, в одночасье, и Бога не станет! - Я серьезно и пристально посмотрел на своего собеседника. Тот внимательно меня слушал. - Ведь в Библии, что написано? Ты сам её давал читать. Там сказано, что, ещё до сотворения мира, дух Божий носился над бездной. Я как-то спросил одного священника, а что делал Бог до Бытия? Он мне так и ответил, "носился над Бездной" и более ничего. Так я тебе скажу, что он в то время делал. Он носился, носил и в конце концов ему пришла мысль, что его нет! Почему нет? Потому, что не было никого в то время, кто верил бы в него! Именно тогда и придумал Бог создать людей, чтобы они верили в него и он бы был в их сознании. Вот так, - я развел руками, - есть вера - есть Бог, нет веры - нет Бога. А ты спрашиваешь верю ли я в Бога. Раз ты веришь, значит Бог есть и моя вера необязательна.

Пахан долго раздумывал над моими словами, потом сказал:

- Врешь ты все это... Мне хочется верить в Бога и в хорошую загробную жизнь...

- Хозяин - барин, во что хочет, в то и верит.

...Перед смертью священник исповедовал пахана и отпустил ему грехи. Я при этом не присутствовал. Но хоронили мы его с отпеванием в церкви. Священнику мы хорошо заплатили, и он старался. Перед отпеванием он нам сказал, что при упоминании Бога все мы должны креститься, и показал нам, как это делать. Тогда впервые в жизни я крестился. Совсем по другому, чем Катя и Жюль Верн, умер наш пахан. Он позаботился о себе, чтобы попасть на небо, а не в Ад.

ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ В ДОВИЛЛЬ

Рассказывает адвокат Тессон

Я принял приглашение Сержа поехать на виллу Гароди.

Придя домой, уселся перед письменным столом в своем рабочем кабинете, уперся в стол головой и, обхватив её руками, закрыл глаза. Не прекрасное лицо Иваны и изящество её форм стояли перед моим взором, а очаровательная белокурая головка с небесно-голубыми очами, с застенчивой улыбкой, девически чистым лбом.

Поясняю: раньше я был увлечен Иваной, до того, как на ней женился Серж... Теперь я влюбился в совсем юную девицу. Она покорила меня в то прекрасное весеннее утро, когда после зимы набережные Сены и расположенные на них лавки букинистов вновь заливали лучи яркого солнца.

Ее сопровождала матушка, искавшая для неё какой-то школьный учебник, необходимый ей для сдачи последнего экзамена в заканчиваемой ею школе. Ей было семнадцать лет. Она все ещё держалась за мамину руку. Жила в ближайшем квартале. Скромное общественное положение, прекрасная семья с единственной дочерью, безупречные нравы. Эта милая девица, так мне полюбилась, что я вскоре женился на ней.

В то время я по крайней мере знал, что делаю! Я навел справки, и, женившись на ней, тотчас же, как и представлял себе, обрел безмятежное желанное счастье. Впрочем, я тщательно старался оградить его всеми разумными мерами предосторожности от любых случайностей. Поскольку я был безгранично влюблен, то ясно отдавал себе отчет в том, что мне присуща ревность, тем более, что сам я был не первой молодости и достаточно наслышан о скандалах на почве супружеской измены с той или другой стороны. Поэтому я никого не принимал у себя, кроме Сержа и его друга Артура, да нескольких ещё школьных товарищей-одноклассников, которые не могли вызвать у меня необоснованных подозрений.

Перед нашей "первой ночью", уже лежа в постели, моя несравненная "девочка", стыдливо шепнув мне на ухо, призналась, что недавно её изнасиловал рослый, сильный мужчина, сосед по дому, воспользовавшись тем, что её отец был на работе, а её мать куда-то ушла по делам из их жилища. И посему моя "девочка" лишилась девственности, лишилась по грубому принуждению, не в силах справиться с навалившимся на неё зрелым мужчиной.

Естественно, я ей поверил и великодушно простил её за это невольное нарушение моего, как я был до этого абсолютно уверен, права "первой ночи".

Ну так вот: в один прекрасный день я удостоверился, что эти правдивые глаза, этот лоб девственницы, эти почти что детские вьющиеся локоны, словом, вся эта "чистота" просто-напросто банальнейший обман. Оказалось, что моя "девочка" вполне "взрослая", что она, когда меня не было дома, шлялась к своему первому любовнику, к тому же женатому... Встречались они в отелях, где сдают номера на день, а то и по часам, и моя "простушка", похотливо воспринимала столь же похотливые ласки того самого мужчины, который её якобы изнасиловал и лишил девственности.

До той злополучной поры я был всегда бодр, энергичен, ни разу не пасовал перед трудностями, нередко встречавшимися в моей адвокатской практике, ни разу не пасовал и перед прекрасными парижанками, женившись над одной из них в тридцатилетнем возрасте. Она беззаветно любила меня, была тоже ещё очень молодой, но всегда преданной мне, как супругу. К моему горю, она вскоре после нашей свадьбы серьезно заболела от брюшного тифа и скончалась у меня на руках... Потом я все время вспоминал о её ласках, о её намерениях родить мне двух сыновей... дни и ночи тосковал, как безутешный вдовец, дав себе слово больше не жениться... Прошло ещё некоторое время, я по-прежнему не искал наслаждений у других прекрасных женщин... А потом я вдруг встретил мою "девочку" и решил снова обзавестись семьей, мысленно попросив прощения у покойной, представив себе, что и моя "девочка", повзрослев как женщина, обязательно родит мне двух, а может и трех сыновей...

...А теперь о Довилле, о вилле "Шер Ами", куда меня от имени мадам Гароди пригласил Серж. Что-то в выражении его лица при этом мне не понравилось. "Я ему почему-то нужен в Довилле", подумал я. В последнее время мы с ним встречались довольно часто, я познакомился и его другом Артуром. Был знаком я достаточно и с семейством Гароди, особенно наслышался о "галантных" похождениях профессора, волочившегося за юбкой любой пришедшейся ему по вкусу красавицы. Его повседневное сотрудничество с Иваной мне не нравилось, хотя я решил не вмешиваться в интимную жизнь моего друга.

С Сержем и его другом Артуром нас связало одно дело. Как адвокат я бы за него не взялся, но мне предложили большие деньги. Дело в том, что Сержу и Артуру предложили найти одного человека и "вернуть" его в Москву. Этот человек был вице-президентом одного крупного банка. На Западе был получен кредит в 30 млн. долларов. Такой кредит трудно получить, да ещё для коммерческих структур. Можно только догадываться какие силы в России были задействованы для получения этого кредита.

Вице-президенту банка за содействие полагалось получить один миллион долларов. Сумма не мала! Кредит был получен. Но вице-президент все переиграл и довольно талантливо: он оставил всех в дураках. Тридцать миллионов он сумел переправить в зарубежные банки на свой счет, сам осел во Франции.

Отловить беглеца поручили Сержу и Артуру.

Они занимались этим делом около двух месяцев. Мне досталось оформление юридических формальностей отправки беглеца в Москву, тем более у него в кармане был уже авиабилет на рейс самолетом "Эр Франс" Париж - Нью-Йорк. Нужно было сделать так, чтобы все, кто общался с беглецом во Франции, не всполошились сразу же после его исчезновения и не начали его искать.

Когда беглеца отправили, не могу сказать как, Серж мне сказал:

- В Москве, в хорошем подвале он все расскажет и все вернет. Им займутся опытные "братаны".

ТАЙНЫ СЕМЬИ ГАРОДИ

Рассказывает Серж

"Шер Ами" представляла собой одну из прекрасных вилл округи. Гароди были весьма богатой семьей. Глава семьи Ролан Гароди в свое время женился на мадам Терезе Югон, молодой вдове почившего престарелого мсье Югона, сколотившего немалое состояние на торговле оружием для стран Ближнего Востока, особенно для Израиля. Выгодная женитьба позволила Ролану оставить клинику и посвятить себя лабораторным исследованиям, а затем и основать свой институт.

Мадам Тереза Гароди подошла к своему сорокалетию. Однако её лицо сохраняло прежнюю, весьма ощутимую свежесть, и ей нравилось вставать в кокетливую, хоть внешне и целомудренную позу перед молодыми ухажерами, что ей очень шло. Телосложение у неё было пышным, формы, хотя и несколько расплылись из-за обильных завтраков, обедов и ужинов, но сохраняли сексуальную притягательность. Особенно пышными были её груди, всегда призывно проглядывавшие из-за глубокого декольте, да бедра, которые вместе с прекрасными ножками сулили обильные плоды любви. Она всегда была крайне любезна со всеми теми, кого её супруг приглашал к их домашнему очагу.

Все знали, что она страстно и преданно любит своего супруга, ничего не жалея для его исследований и не обращая особого внимания на его похождения. Но находились злые языки, утверждавшие, что все неутоленные как следует в супружеской постели страсти, толкали и её на любовные наслаждения "на стороне". Однако она была настолько скрытной и предусмотрительной, что об этом никто не знал.

Как бы то ни было Тереза Гароди стала умелой ученицей своего мужа: женщина с чисто гуманитарным образованием, она обеими руками взялась за химию и стала работать в институте, где царил её Ролан, стала неплохой ассистенткой супруга. Завистливые ученые-мэтры без стеснение сплетничали, что в первых успехах института Гароди есть и её немалая заслуга.

Терезу радовали только похвалы собственного мужа, а самое, должно быть, приятное (помимо редких теперь сладостных встреч в супружеской постели, доставлявших ей неизъяснимые наслаждения) заключалось для неё в том, чтобы он постоянно чувствовал её почти материнскую заботу.

Будучи лишь немного моложе своей жены - на пять лет, Ролан Гароди успешно совмещая трудную работу ученого-исследователя с постельными наслаждениями то с одной, то с другой молодой прелестницей, которые хотя и в чем-то уступали его собственной жене в сексуальном опыте, но вливали в него свежесть ещё неистраченной пылкостью своего лона, да посвящали его в новейшие достижения "прекрасного пола" по части любовных утех.

Тайком от Терезы он снял "павильон свиданий" - упрятанную в густых зарослях садов района Пасси небольшую виллу. Так что большинство его любовных похождений было неизвестно даже бдительной и ревнивой Терезе. Мадам Гароди первой улыбалась, когда слышала сравнительно редкие новости о "двойной" жизни своего супруга. На розрачные намеки своих "друзей" она отвечала:

- О, я лишена плоти, давно только чистый дух. Ролана же люблю за его ум и его большое сердце честного человека. Остальное для меня не имеет значения. Просто глупости и простительные шалости!

На самом же деле она чрезвычайно страдала от обделенности себя как женщины мужской лаской и, наверняка, утоляла свою страсть "кое с кем", т. е. с тем, кто высоко и заслуженно ценил её женские "стати", её пышные груди, её пылающее жаждой плотских наслаждений "натренированное" лоно. Да ещё её очень заботило здоровье её мужа, который порой переутомлялся от своей по-настоящему "двойной" жизни.

В прошлый раз во время страстной связи Ролана Гароди с пышнотелой, молодой Теодорой Фарнезе, этой, как говорила, мне мадам Тереза, "великосветской шлюхой с ненасытным лоном", мадам Гароди буквально ужасал факт, установленный ею лично и заключавшийся в быстром истощении его сил, в том числе и сексуальных. Тогда Тереза взбунтовалась: "Я не против развлечений Ролана, но я не хочу, чтоб эта женщина его уморила! От неё он возвращается, едва держась на ногах!" - доверительно поведала она мне.

Тереза уже тогда знала, что "обольстительная развратница" Теодора Фарнезе - большая любительница "травки", и что она, как опытная куртизанка, умеет потрафить любым вкусам своих любовников.

Тереза бросилась в ноги своему мужу... "На это, - гневно сказала она ему, - ты не имеешь права! Твое здоровье принадлежит не тебе! Оно принадлежит всем, кого ты можешь спасти от губительных болезней! Ролан, дорогой, послушай меня... Ты знаешь, что я тебя никогда не упрекаю ни в чем... Для тебя я всегда как добрая мать, мать взрослого ребенка, который любит пошалить... При твоих проказах я просто отворачиваюсь... Но посмотри на себя в зеркало, у тебя такое лицо, что в пору расплакаться".

В ответ он прижал её к сердцу. Он понял, что она права. Однако ей все же пришлось увезти его на несколько недель на юг. Когда они вернулись в Париж, оказалось, что обольстительная Теодора Фарнезе отправилась в длительное путешествие вместе с богачом из Арабских Эмиратов. Таким образом, Ролан был спасен!..

* * *

Тессон, как и обещал, приехал через день, он мне позвонил о часе прибытия поезда в Довилль, и я его встретил на станции. Мы сели в автомобиль профессора и через десять минут были уже на вилле. Тессона удивило то обстоятельство, что никто из виллы не вышел ему навстречу. Но я ему объяснил, что мадам Гароди отправилась на утреннюю прогулку, а профессор работает вместе с Иваной в отведенном Ролану на самой вилле рабочем кабинете над подготовкой важного доклада ученого для одной научной конференции в Париже.

Тессон получил легкую закуску, так как до второго завтрака ещё оставался целый час, и я проводил своего друга в отведенную ему комнату, где он решил немного передохнуть после путешествия в жарком вагоне поезда. Я же спустился, в обширный сад виллы с превосходными цветочными клумбами и прекрасными тенистыми аллеями. Тут я увидел мадам Гароди, с приветливой улыбкой направляющуюся ко мне. Я пошел ей навстречу вдоль стены виллы. Надо мной оказалось открытое окно второго этажа, где помешался рабочий кабинет профессора, и я отчетливо услышал голос Иваны:

- Прошу вас, умоляю!.. Оставьте в покое мою руку! Вы, мэтр, просто невыносимы!..

Я никогда не забуду, каким тоном это было сказано: "Прошу вас, умоляю!.." Конечно, он был мягким, ничуть не гневным...

Я выглядел, должно быть, бледным, когда подошел к кокетливо улыбающейся Терезе. Оказывается, она прогуливалась в саду после купанья в море, и была почти нага: узкие трусики едва прикрывали её прелести, а из столь же узкого лифчика почти полностью высовывались её налитые груди. Она покачивая пышными бедрами, тихо сказала мне: "Милый Серж! Почему вы стали однолюбом? Ведь от вашей Иваны ничего не убудет, если вы взглянете на другую женщину, например, на меня! Так посмотрите мне прямо в глаза: разве я недостойна угодить такому пылкому мужчине, как вы?!" Медленно двигаясь мне навстречу, она призывно раскачивала своими пышными бедрами! Она действительно ещё очаровательна! Какой же дурак, этот Ролан, что избегает постели с такой страстной, зрелой, наверняка опытной в любовных утехах женщиной! Я бы на его месте не искал бы утех "на стороне"!..

Я даже почувствовал, что было бы неплохо заняться любовью с бедняжкой Терезой...

Мадам Гароди, словно угадав мои мысли, прошептала, ещё ближе подойдя ко мне: "Милый Серж! Когда ты по-настоящему только захочешь сравнить меня с твоею ещё слишком молоденькой и малоопытной Иваной, шепни мне, и я доставлю тебе небывалое наслаждение!"

Она явно пыталась меня соблазнить своими едва прикрытыми прелестями, и ей это в какой-то мере удалось! Я едва удержался от бурно вспыхнувшего желания повалить её за кусты. И едва сдержал себя. Она все прекрасно поняла и вновь прошептала: "Я очень хочу быть твоею, постучи тройным легким стуком в мою спальню сегодня или завтра в час ночи, и ты насладишься мною так, как я хочу насладиться тобою давно. Ведь у нас с Роланом отдельные спальни, ты прекрасно это знаешь!"

Я молча кивнул ей головой.

Она страстно мне улыбнулась и быстро ушла из сада.

Впрочем, вскоре из виллы вышли Ивана и Ролан Гароди. При первом же взгляде на них мне показалось, что ведут они себя с явно преувеличенной корректностью.

- Все это из-за проклятого доклада, - сказал профессор. - Но я надеюсь, что через несколько дней мы все-таки покончим с докладом.

В пять часов дня мы все - хозяева и гости, уселись за стол, накрытом на этот раз под тенистыми деревьями вблизи виллы. Угощались безупречно приготовленными блюдами, то и дело обращаясь к бокалам со славным красным вином и сидром, столь излюбленным в Нормандии.

Во время кратковременных перерывов в трапезе на свежем воздухе мы от души забавлялись смешными рассказами профессора о повадках подопытных курочек. Но вдруг я заметил, как сидящий рядом с Иваной профессор прошелся рукою по её коленям и многозначительно прижал к своей ноге её изящную ножку, от чего Ивана даже покраснела. Я незаметно наблюдал на преисполненного лицемерием и похотью лицо Ролана, обращенного в тот момент к Иване.

"Выходит, - говорил я себе, - что только я один вижу ясно происходящее и что даже такой проницательный ум, как ум мадам Гароди, ничего в этот момент не смыслит..."

Выходя из-за обеденного стола, мадам Гароди искоса бросила мне многообещающий взгляд.

Вечером, после ужина, мы все, исключая Тессона, сказавшего, что у него привезены с собой некоторые важные для него, адвоката, материалы и он, мало интересующийся вообще подобными развлечениями, лучше немного поработает в отведенной ему комнате.

Купальный сезон был в разгаре, и публика буквально заполонила все залы казино. Больше всего меня поразила роскошь туалетов молодых и даже довольно зрелых женщин, и их олимпийское бесстыдство, когда они буквально напоказ выставляли из глубоких декольте свои обнаженные груди.

С удовольствием констатировал, что на Иване оригинальный своей простотой туалет, притом весьма недурного вкуса. Хотя она и не была декольтирована до самого "пояса", обращало на себя внимание нескрываемое изящество её всей фигуры, должным образом подчеркивая прелестные формы её тела.

Профессор Ролан Гароди не отходил от Иваны ни на шаг. И нас с мадам Терезой они покинули.

Я подошел к Терезе в тот момент, когда в уголке, около распахнутых окон-дверей, выходящих на террасы, она непринужденно беседовала с какой-то приятной лицом и с изящным телосложением молодой женщиной. Тереза представила её мне. И вот втроем мы уселись в кресла-качалки на ближайшей террасе и наслаждались свежестью лунного вечера, что не было нисколько излишним после удушающей атмосферы игорных салонов.

Мы сидели там уже некоторое время наедине с самими собой, со своими мечтами, когда я отчетливо заметил на одной из аллей, ведущих к пляжу, два силуэта, только что вышедших из вечернего мрака, прошедших небольшое освещенное луной пространство и вновь исчезнувших в поглотившей их темноте.

Я тотчас же узнал в этих "гуляющих силуэтах" Ролана Гароди и Ивану. Он держал руку Иваны у своих губ и продолжал целовать её, когда его застиг неожиданный свет луны. Тогда он отодвинулся было от Иваны, но сохранил прежнюю позицию и так снова растворился в тени деревьев со своей спутницей.

Мы с Терезой издалека видели эту сцену, длившуюся всего несколько секунд. Мы сами находились в темноте, и снизу нас никто, разумеется, не мог разглядеть. Впрочем, эта парочка, которая нас с мадам Гароди так занимала, даже, наверняка, не думала об окружающих.

И я должен заметить, что это мимолетное видение заставило меня почувствовать довольно сильные муки ревности. Да и мадам Гароди явно была не в своей тарелке. Я был уверен, что она тоже заметила эту сцену, даже вздрогнув. И вот Тереза спустя несколько мгновений поднялась с кресла-качалки и предложила мне и приятной даме, которая ни на что не обратила внимания, вернуться в салон, так как, похоже, теперь похолодело. Ее собеседница вышла с террасы первой, а Тереза, несколько поотстав, нежно шепнула мне: "Сегодня в час ночи я жду тебя, милый!.."

В зале, где мы после этого остановились, шла игра в шары. Там Тереза, как ни в чем не бывало, сыграла несколько партий и даже выиграла около двадцати франков, проявив при этом чисто ребячью радость. Когда мы с мадам Гароди направлялись к выходу из этого салона, то вдруг - нос к носу столкнулись с профессором и Иваной, вернувшихся со своей прогулки.

- А, вот и вы, заговорщики! - шутливо произнесла Тереза.

- Да мы просто гуляли при лунном свете, - ответил ей профессор. - Если б вы только знали, как чудесно на свежем воздухе!

- А что если нам вернуться домой? Ведь уже довольно поздно, и эти шумные залы мне успели надоесть и утомить, - проговорила мадам Гароди. - Да я вижу, что и твоя молоденькая спутница, милая Ивана, тоже приустала, судя по её лицу.

По единодушному решению мы вчетвером направились пешком к вилле. Профессор и Ивана шли впереди, на некотором расстоянии от нас с Терезой. Шагали мы все молча и неторопливо. Я успел шепнуть Терезе, ласково коснувшись её пышной груди: "В час ночи я буду у тебя, желанная".

Когда мы пришли на виллу, Ивана, сославшись на усталость, отправилась сразу же в нашу спальню. Ушла спать и Тереза. А мы с профессором приняли по стаканчику коньяка и выкурив по сигаре в курительной комнате, тоже отправились на боковую.

...Когда я на цыпочках вошел в нашу спальню, я услышал ритмичное дыхание супруги. Видно, она сразу заснула и спала спокойным безмятежным сном. Ей снилось, должно быть, что-то приятное, как я увидел при свете ночничка, и на её лице в какой-то момент даже появилась легкая улыбка. Чтобы убедиться в её крепком сне, я посидел две-три минуты в кресле у окна. Она ни разу не шелохнулась, спя в своей излюбленной позе - на спине. Я снял свое парадное одеяние и накинул на плечи домашний халат, словно собираясь пойти в ванную комнату и принять на ночь душ на первом этаже, где и были в разных концах помещения раздельные спальни супругов Гароди. При свете ночника увидел на ручных часах, что было пять минут второго. Я тихонько выбрался из нашей спальни. В это время все в доме заснули, даже беспокойный профессор, ибо, проходя мимо его спальни, я услышал его могучий храп. Никого не встретив в заснувшей вилле, я миновал ванную и тройным легким стуком прикоснулся к двери спальни Терезы...

Тут я нажал на ручку двери и она немедленно раскрылась. Мне навстречу мгновенно поднялась с постели закутанная в белую простыню Тереза и заключила меня в страстные объятия, сбросив на пол простыню. При свете ночничка я увидел её совершенно нагую во всем сиянии белизны её прелестного тела зрелой женщины. Я тоже сбросил ненужный теперь халат, под которым у меня не было даже трусов. Тереза ещё теснее ко мне прильнула и опытной рукой нетерпеливо потрогала мою восставшую мужскую плоть.

- У нас не так уж много времени!.. - шепнула мне она на ухо. Обернувшись к двери, она на миг выскользнула из моих объятий и заперла изнутри на ключ свою спальню.

- Так идем же скорее в постель! - вновь шепнула нежно Тереза. - И не будем, милый, желанный терять ни мгновения из дарованной нам самим Богом этой долгожданной ночи.

Нагая Тереза раскинулась на постели и пылко потянула меня за собой.

Тереза была воистину неутомима и неутолима: сказывался, должно быть, сексуальный "пост", на который обрекал её муж. Лишь только от случая к случаю удавалось ей его нарушить "на стороне", чтобы получить то, что каждая здоровая женщина ждет от мужчины. "Ведь недаром Бог создал для Адама Еву", шептала мне объятая негой Тереза.

...Уже забрезжил рассвет, когда мы с Терезой, наконец, были вынуждены оторваться друг от друга. Надо было поскорее уйти от нее, пока в доме никто не проснулся.

Не потревожив никого в спящей вилле, я пробрался на цыпочках в нашу с Иваном спальню и, убедившись, что она крепко спит, лег в постель и с величайшим трудом притворился спящим, находясь мысленно ещё с Терезой, вспоминая вновь и вновь эту прошедшую ночь.

НАЧАЛО ЗАГОВОРА

Рассказывает адвокат Тессон

На следующее утро, когда я брился у окна, то заметил, как со двора виллы выезжают на верховых лошадях профессор и Ивана. Под ними были великолепные лошади: у Ролана при вилле была конюшня, где держали несколько лошадей для прогулок. Лошади нетерпеливо рвались вперед, а всадники, казалось, тоже испытывали задор, опьяненные свежестью утреннего воздуха и охваченные предчувствием предстоящей гонки.

Ивана сидела в седле по-мужски и крепко сжимала своими ножками бока кобылы-полукровки, которую с трудом удерживал конюх. У профессора порозовели скулы, и улыбка на его лице показалась мне несколько жестокой, когда, обернувшись к дому, он на прощание помахал рукой. Очевидно, этот жест предназначался мадам Гароди, вышедшей на крыльцо.

Серж ещё не показался. Неужели спал? Ведь он - ранняя пташка. Спустя некоторое время он рассказал мне о своем ночном свидании с мадам Гароди. Что касается самой мадам Гароди, то она появилась в прекрасном утреннем туалете. Я пригляделся к ней: в радужном настроении, что-то в ней, похоже, изменилось.

Вскоре к нам вышел и Серж. У него тоже было неплохое настроение. Он явно вел себя, как человек, уверенный в себе, в любви жены, и не проявил никакой обеспокоенности, узнав, что Ивана вместе с профессором отправились на лошадях на утреннюю прогулку.

Через час все мы уже были в сборе и решили подзакусить не по расписанию (до второго завтрака оставалось ещё порядочное время). Примерно в три часа дня я предложил Сержу съездить в недалеко расположенный от Довилля Гавр, где он ещё не бывал. Я сказал, что мы там сможем и пообедать в приличном ресторанчике с очень хорошей кухней и отличным набором напитков с виноградников Бургундии, да и потолковать о том, о сем. Я понял, что он хочет со мной о чем-то посоветоваться.

Поездка на моторной лодке, нанятой мною, в Гавр оказалась непродолжительной. Мы побродили по этому городу - одному из важнейших во Франции морских портов. Потом зашли в знакомый мне ресторанчик. Усевшись за стол и отведав тамошних блюд - "морских даров" и выпив в умеренных дозах бургундского, повели разговор, угощаясь отлично сваренным кофе.

Я решил предоставить инициативу в этой беседе самому Сержу и правильно поступил, облегчив ему возможность затронуть в разговоре "деликатные" темы.

Серж сначала сообщил мне о своем намерении скоро посетить Ближний Восток. Там застряли деньги за поставленную нелегально партию оружия арабским террористам, действующим против Израиля.

- А Ивана? - спросил я.

- О, она не захочет, чтобы я уехал один.

- Ты уверен?

- Что ты хочешь этим сказать?

- Черт подери! Да просто напомнить что она ведь работает у Ролана Гароди.

- Она мне сказала, что сможет взять отпуск и поехать со мной.

- Тем лучше.

Серж видимо не обратил ни внимания на эту мою реплику. Я даже думаю, что он её не слышал и заговорил о поездке. Но на самом деле не пропустил её мимо ушей. В конце концов он меня спросил:

- Ну ладно! Скажи же мне, что тебя терзает?

- Не догадываешься?

- Нахожу, что Ролан Гароди выставляет себя в роли избалованного ребенка...

- Послушай, - перебил меня Серж, - я прекрасно понимаю, что тебя огорчает. Ты полагаешь, что он позволяет себе недопустимые вольности с Иваной?

Я кивнул головой.

Серж продолжал:

- Тут ты ошибаешься. Впрочем, я сам тебе об этом говорил во время нашей последней встречи в Париже. Конечно, я не совсем доволен её поведением, но она в этом деле выполняет просьбу Терезы и хочет его "перевоспитать". Представь себе, что мне не потребовался твой приезд, чтобы разгадать, какая здесь ведется игра... Я её себе хорошо представляю.

- Игра? Но это же очень опасная игра!

- Нет, - ответил Серж. - В отношении Иваны я ничего не боюсь, хотя мне и не нравятся некоторые её поступки. Тут ты заходишь слишком далеко... В основном виновата Тереза, она его очень любит, а ей приходится спать одной. И она ему во всем потакает. Ивана хочет помочь Терезе именно его "перевоспитать" и ничего больше. Но, как говорится, горбатого только могила исправит. А что касается непосредственно Иваны, то здесь ничего или почти ничего не происходит без моего ведома и согласия.

Я взглянул на своего друга с изумлением:

- Не понимаю.

- Да! - произнес Серж. - Ты достаточно знаешь Ролана Гароди, и осведомлен, что он не в состоянии пропустить ни одной подходящей, по его вкусу дамской юбки, чтоб не поволочиться со свойственными ему экстравагантными выходками и любезностями. Но это относится к тем особам "прекрасного пола", которые пожелают предаться сладостным наслаждениям с первым же подвернувшимся им мужчиной. А Ивана совсем не такая. Она убедительно доказывает в моих объятиях, что любит теперь меня и только меня. Она в первую же "нашу ночь" призналась, что "да" у неё до меня были интимные связи с двумя мужчинами, но отныне она поставила на этом точку и будет принадлежать только мне одному. Что касается её так называемого "флирта" с профессором, то именно она сама сообщает мне все "новости" на этом поприще. Тереза, Ивана и я сам принимаем участие в заговоре, чтоб отучить Ролана "беситься" из-за женщин при такой обольстительной, хотя и сорокалетней супруге и при его важных научных трудах. Ты слышал, должно быть, о некой Теодоре Фарнезе, тридцатилетней развратнице, пленившей нашего профессора. Здесь и зарыта собака: мы хотим отвлечь профессора от этой Теодоры, к тому же, по моим сведениям, ещё и нимфоманки.

- Я однажды сказал ей об этом как-то вечером, - продолжил Серж. - Она промолчала, но тут же предложила мне съездить за "разъяснениями" к мадам Гароди. Я не стал возражать, и мы отправились к ней домой. Ролана дома не было.

- Милая Тереза! - сказала ей моя супруга. - Я привела его к вам: он ревнует, спасайте меня!

- Оказалось, что ещё задолго до меня мадам Гароди заметила, что её муж расточает всякого рода любезности в адрес Иваны, заметила это ещё до того, как Ивана открылась перед нею. Действительно, моя супруга сообщила мадам Гароди, что ввиду сложившихся обстоятельств она вынуждена прекратить работу в Институте профессора. И вот тогда Тереза буквально разрыдалась: "Если вы уйдете, он пропал... Ведь в Париже вновь объявилась эта грязная распутница Теодора Фарнезе! Раньше он обещал мне, никогда больше с ней не встречаться, а на днях взял да и встретился. Но окончательно к ней не вернулся потому, что влюбился в вас. Но не дайте ему и, естественно, мне впасть в отчаяние!"

Я с некоторым сомнением покачал головой, слушая рассказ Сержа, но промолчал, ожидая, что он мне скажет дальше.

- Мы просто дождемся отъезда из Парижа Теодоры Фарнезе. Сейчас она буквально не расстается в постели со своим "очередным" поклонником, который никто иной, как арабский богач. А тот приехал во Францию всего лишь на три недели. По истечении этого срока он возвращается на родину и, судя по всему, надолго, а осыпанная его щедротами Теодора Фарнезе должна последовать за ним. А потом мы с Иваной отправимся через небольшой промежуток времени в нашу поездку, о котором я тебе говорил сегодня.

- Мне показалось, Серж, что ты был заинтересован в моем приезде в Довилль. Значит, я ошибался?

- Не совсем. Видишь ли, как говорится один ум хорошо, а два лучше. Я приглашал тебя сюда с согласия мадам Гароди, чтобы ты со своей стороны понаблюдал за всем происходящим.

* * *

Когда мы с Сержем вернулись в тот день из Гавра на виллу, мадам Гароди нас ждала. Бедняжка была в самых расстроенных чувствах. "Теодора Фарнезе уже в Довилле!" - тихо сказала она нам, прогуливаясь у калитки дома.

- А Ролан, как и я, узнал об этом из местной газеты. После второго завтрака он заперся в своем кабинете, не допустив в него ни меня, ни Ивану. Еду слуга принес по его распоряжению прямо в кабинет. Когда в пять часов дня он все-таки вышел к обеденному столу, я установила, что за целый день он не написал ни строчки. Зато выкурил пачку сигарет, окурки от которых были разбросаны на ковре, под мебелью, словом повсюду. Примерно в полшестого он приказал конюху оседлать лошадь и куда-то ускакал.

Тереза продолжала:

- Когда спустя полчаса он, радостно улыбающийся, вернулся в дом, то предложил всем собираться на сегодняшний вечер в казино, где будет отмечаться какой-то праздник, о котором говорят чуть ли не неделю и на который мы с Роланом раньше решили не ходить, ибо там будет слишком много праздной публики. Но теперь Ролан принял иное решение: ведь туда, наверняка, заявится и эта проститутка Теодора Фарнезе...

- Ну вот вам и гарантии! - не удержался я от реплики.

Как раз в этот момент к нам присоединилась Ивана, вышедшая, услышав, должно быть, наши голоса.

Тереза вспыхнула:

- Вы, Тессон, совсем не знаете женщин!

- Увы, мадам, знаю!

- Бедный мой друг, прошу у вас прощения! Вы тоже пережили громадное несчастье, и вы меня поймете. Действительно, есть на свете ужасные женщины, привлекательные, соблазнительные, и они беззастенчиво говорят о верной любви! Они называют это любовью, но на самом деле носят смерть настоящей любви под своими лифчиками и трусиками. И этим роковым соблазнительницам вы, мужчины, зачастую не в состоянии ничего противостоять.

Теперь мадам Гароди обращалась к внимательно слушавшей её Иване:

- Бедняжка Ивана! Я верю только в твои способности отвлечь Ролана от Теодоры!

Тереза расплакалась. Ивана подошла к ней и обняла её. Попытались и мы с Сержем как-то успокоить мадам Гароди. Тут она вынула из кармана своего платья какую-то записку и сквозь слезы пробормотала:

- Прочтите это, и вы все поймете. Это письмо из отеля "Руаль" только что принес посыльный. С помощью нашей консьержки я сняла копию. Видите до чего я дошла.

Поочередно мы внимательно прочли: "Бесподобный мой Ролан! Я сумела привезти своего прежнего любовника сюда. Для этого мне пришлось пустить в ход все известные тебе свои "прелести". Кто-то "просветил" его насчет нашей прежней связи. Он страшно ревнив и надоедлив. Я думаю только о тебе, о наших жгучих взаимных ласках, о твоей несравненной мужской плоти, по которой я страшно соскучилась. Твой дух, твои чувства, твое воображение вознесли меня на такие вершины сладострастия, которых без тебя я никогда бы не смогла достичь! Все остальное - ужасная пустота. Сладостный яд без тебя пресен! Вспомни! Вспомни!.. Я не прошу у тебя многого... Знаю, что твоя жизнь принадлежит другим, всем остальным. Но дай отдохнуть твоему гениальному уму два месяца. Я прошу у тебя только два месяца твоей жизни!.. Мы оставим все, чтобы принадлежать только друг другу это время, вдали от шумной толпы, испытывая все восторги сладостной любви!.. Давай от них сбежим! Согласен? Сегодня, вечером я буду в казино... Твоя Дора".

- А где же сейчас сам профессор? - спросил я, прочтя письмо.

- Он, видите ли, прилег на часок отдохнуть, чтоб набраться сил для своей бесподобной Доры! - язвительно ответила мадам Гароди.

Вдруг Ивана горделиво выпрямилась и решительно заявила:

- Партия ещё не проиграна, бедная моя Тереза. Быть может, Теодора все же не победит. Наберемся мужества, Тереза! И пусть я буду самой прекрасной, самой неотразимой сегодня в казино!

На этом женщины нас с Сержем покинули, и мы с ним, не говоря друг другу ни слова, отправились в свои комнаты готовиться к походу в казино.

Я собрался первым, и тут же спустился в гостиную. Вскоре появился Ролан Гароди. В нем так и бурлила энергия, и его глаза сверкали от возбуждения Он был по-настоящему красив, и я ему немного позавидовал. Вот он-то уж заставлял страдать женщин. Он будто мстил за всех обманутых в своих лучших чувствах представителей "сильного пола". Разумеется, ему попадались и совершенно невинные жертвы, но что ему было до этого?

Вышла Ивана в сопровождении мадам Гароди. Ее сегодняшний туалет ничем не напоминал то одеяние, которое я незадолго до этого расхваливал за его приличие и элегантную скромность... Теперешний туалет Иваны не шокировал, хотя почти не скрывал всего восхитительного бюста. Узкое, прямое, серебристого оттенка платье украшали шелковые розы. Плотно прилегая к телу, оно явственно обрисовывало обворожительные юные формы.

- Бог мой! Как вы хороши! - воскликнул профессор, сделав ей навстречу несколько шагов и целуя ей руку.

- В самом деле! - поддержала его Тереза, казавшаяся восхищенной и демонстрировавшей свои прелести Иваны с волнением художника, из рук которого только что вышло необыкновенное произведение искусства.

- Поздравляю! - произнес в свою очередь тут же подошедший Серж. - А я даже не знал, что у тебя есть такое платье.

- Мы с Терезой приготовили для тебя сюрприз! - сказала Ивана, улыбаясь. - Заказывали это платье вместе. Я рада, что оно тебе нравится.

В казино прошлись по игорным залам. Ни малейшего признака присутствия "Доры", ни её арабского дружка. Серж, как это с ним нередко бывало при самых различных ситуациях, куда-то исчез. У профессора был явно разочарованный вид.

Ивана рассмеялась:

- Ее здесь нет! Хотите, вернемся домой?

Ролан деланно расхохотался и тут же взял под руку Ивану, стал с нею шутить, и они отошли от меня, так что продолжения их разговора я не слышал.

Сержа я, наконец, нашел за одним из игорных столов, где он спокойно следил за проигрышами и редкими выигрышами богатых клиентов казино. Коснувшись рукою плеча моего молодого друга, я предложил ему оставить это бессмысленное занятие и выйти из душного зала на террасу подышать свежим воздухом.

Потом мы отправились искать Ивану и профессора, и обнаружили их в просторном зале, где были столы, накрывавшиеся официантами для ужина, и размещалась обширная танцевальная площадка. Ивана и профессор танцевали танго. Заметив нас профессор знаком указал нам на угловой столик, за которым мы все четверо должны были ужинать. Ролан и Ивана уселись вслед за нами за этот столик, закончив тенец.

В этот момент многие повернулись ко входу в зал, к которому Ролан Гароди сидел спиной.

- Теодора! - произнес кто-то громко.

Ролан чуть не подскочил на стуле. Он резко повернулся. В зал входили группы людей. Впереди царственным шагом двигалась Теодора Фарнезе, беседовавшая со своим арабским другом.

Взгляды всех присутствующих теперь были устремлены на Теодору. Только что грация Иваны вызывала одобрительный гул. Теперь же царило молчание, немое восхищение прелестями Теодоры. Она была длинноногой, изящной женщиной. Облечена в полупрозрачную темную блузку к тому же с откровенным декольте. Юбка была тоже темного цвета, длинная, но не застегивающаяся до конца, так что при её ходьбе она снизу распахивалась и тогда проглядывались божественные ножки, одна из лодыжек которых была заключена в кольцо в форме змеи, чья голова, украшенная бриллиантами и рубиновыми глазами была обращена к арабскому господину, шествовавшему по стопам своей любовницы. У неё были широко расставленные карие глаза, плотоядный рот, прямой носик, удлиненное, неподвижное лицо робкой лани. Откинутые назад густые черные волосы открывали беломраморный лоб, и их заключала сеточка, усеянная жемчужинами.

Обернувшийся профессор не спускал глаз со своей "Доры", которая, судя по письму, перехваченному Терезой, считала его именно таким счастливцем. Ивана что-то сказала, но Ролан её не слушал и не слышал. Кивком головы Серж указал мне на руку профессора, держащую нож для разрезания фруктов. Она заметно дрожала.

Снова зазвучала музыка. Ролан встал, словно пробудившись от грез, и взял за руку Ивану.

Та поднялась, испытывая, должно быть, радость от того, что он решил танцевать с ней в присутствии "другой". Танцевала и Теодора - с каким-то молодым человеком. Араб поднялся со стула и вместе с одним из своих спутников прошел в соседний игорный зал. То был мужчина лет 45-ти, уже несколько "потрепанный", причем скорее житейскими излишествами, подумал я, нежели жизнью. Ему приписывали беспорядочный образ жизни, и говорили, что он крайне неврастеничен.

Я посмотрел на Ролана Гароди. Танцуя с Иваной, и не говоря ей ни слова, он по-прежнему не сводил глаз с Теодоры. Та, проплывая мимо в танце, улыбнулась ему и подала какой-то знак. Ивана неожиданно почувствовала усталость, и Ролан проводил её к её месту за столиком. Она несколько побледнела и покусывала нижнюю губу.

Профессор все ещё стоял, когда Теодора вновь прошлась в танце вблизи от него. Вдруг она оставила своего недоумевающего партнера и протянула руки к Ролану. Теперь они не видели никого вокруг себя: о чем-то, смеясь, болтали, машинально следуя движениям танца. Когда музыка прекратилась, Ролан проводил Теодору к её столику и вернулся к нам.

- Только ничего не говорите Терезе! - попросил он нас. - Все это простое баловство.

- Мы не расскажем об этом, прежде всего, её арабу, - произнесла, рассмеявшись, Ивана.

Как раз в тот момент араб вернулся в зал.

- Если вы, действительно, устали, мы можем вернуться домой, - сказал Ролан Гароди, обращаясь ко всем нам троим.

- Честное слово, да! - ответила за всех Ивана. - Нам больше здесь нечего делать!

ТРЕВОГА И ЛЮБОВЬ

Рассказывает Серж

На вилле, когда Ролан заперся в своей спальне, мы увидели в гостиной Терезу. У несчастной было такое лицо... такое лицо.

- Ну и как? - встревоженно спросила она.

- Так вот, дорогой друг, - ответила Ивана, - я сделала все, что сумела. Уверяю тебя. Ты можешь спросить об этом кого угодно! Но на будущее я тебе больше не помощница! Лучше будет, если ты узнаешь все сейчас от нас, а не от других. Ведь он не только танцевал с этой Дорой, но и о чем-то с ней договорился. Его ты можешь спасти только поспешным бегством. Увези его отсюда немедля. Завтра же отправляйтесь в запланированное турне по Бретани.

- Вы меня оставляете! - вскричала Тереза. - Ивана, ты меня бросаешь?

- Да, твой муж сходит с ума. Он не привык, чтоб уклонялись от его "любезностей"!

Тереза встала, не говоря больше ни слова, многозначительно взглянув на меня, и покинула нас в полнейшем отчаянии. Мы с Иваной обменялись взглядами. В них отразилась наша тревога.

- Ты не находишь, - спросил я, - что Ролан ведет себя как сексуальный маньяк?

- Похоже, - тихо ответила она мне. - И это очень опасно.

Я пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, что происходит у неё на душе.

Ивана сегодняшним вечером в казино была расстроена, не знаю почему, и не меньше Терезы. У неё к тому же разболелась голова. Поэтому, нежно обняв и поцеловав меня, она извинилась за "плохо исполняемые" ею "супружеские обязанности", приняла изрядную дозу быстро действующего снотворного и вскоре заснула опять без меня на нашей двуспальной постели. Я выкурил сигарету в маленькой курительной на первом этаже, а затем повторил, дождавшись часу ночи, свой вчерашний маршрут в том же одеянии и с той же целью, вспомнив молниеносный многозначительный взгляд Терезы, покидавшей нас в полном отчаянии после нашего возвращения из казино.

Проходя мимо спальни Ролана я снова услышал его храп. Видно, на радостях от намеченного с "Дорой" плана он крепко выпил (у него в спальне был небольшой бар с разнообразными напитками и вазой с фруктами) и теперь, должно быть, грезил во сне на предмет своих завтрашних похождений, объектом которых вновь становилась Теодора Фарнезе.

Тройной легкий стук в знакомую дверь спальни, и снова я в объятиях Терезы!

После первого сладостного для обоих объятия она откинула свои золотистые волосы в разные стороны, и они рассыпались у неё на грудях, пышных плечах, достигая даже лона, настолько они были длинными. Утром она причесала их модной прической а-ля-помпадур, которая мне лично не очень нравилась и казалась странноватой. Зато сейчас, расцеловывая её нагое тело с ног до головы, я вдыхал от её рассыпавшихся волос, как и от самого тела, опьяняющий аромат её духов.

После того, как мы снова насладились друг другом и лежали, переплетясь руками и ногами, чтобы немного передохнуть, она ласково шепнула:

- Мой милый! Ты подарил мне вторую ночь, а я как-то читала у Агаты Кристи, что у женщины бывает всего шесть счастливых дней. Значит, за тобой должок: ещё четыре ночи!

На это я сказал, что если она по-прежнему будет хотеть меня, то мы проведем больше ночей. "Продолжим наши встречи и в Париже", - твердо заявил ей я.

Я представлял себе, какой сногсшибательной блондинкой она была в свои юные годы, отданные первому мужу - бессильному старцу, а потом прохвосту Ролану. Но и теперь я находил её женщиной "моего типа" и все больше и больше влюблялся в нее. Скромница на людях, она вновь и вновь маняще ложилась под меня и нетерпеливо ждала новых ласк.

- Проведи у нас на вилле ещё хотя бы одну ночь со мной, - умоляла она меня. - Еще неизвестно, как сложится все в нелюбимом мною Париже. Нелюбимом из-за работы Ролана, из-за того, что хоть и по моей необдуманной просьбе Ивана слишком уж рьяно "флиртует" с Роланом. Да, признаюсь тебе, я его все ещё очень люблю, но все больше люблю и тебя. Мне бы жить при матриархате, когда сама женщина (если я что-то не путаю) определяла сколько должно быть у неё мужей. Или по мусульманскому обычаю, только перевернув его "наоборот": пусть у женщины будет хотя бы два мужа.

- Ну и жадная ты, Тереза. Тебе все мало одного, может, я тебя не совсем "ублаготворяю"? Скажи прямо, прошу тебя!

В ответ передохнувшая Тереза набросилась на меня и вновь подвергла меня сладострастным пыткам, нежно прошептав мне спустя минуту: "Вот мой ответ на твой глупейший вопрос, дурачок!"

Уже занималось туманное утро, когда я вернулся опять никем не замеченный в нашу с Иваной спальню. Утомленный объятиями с Терезой, я крепко заснул, и встали мы с Иваной около полудня.

Встретив меня за вторым завтраком, Тессон кивнул мне головой:

- Профессор исчез с раннего утра. Тереза опять беспокоилась и волновалась, но, не так как раньше, видно, ваша с ней вторая ночь принесла ей утешение.

Мы с Иваной и Тессоном вернулись в Париж, где мне предстояла встреча с моим "братаном" Артуром и обсуждение с ним кое-каких планов на ближайшее время.

НЕБЫВАЛОЕ БЫВАЕТ

Рассказывает Артур

Я прибыл в Париж вместе с Сержем, и первое, что мне захотелось - это посетить усыпальницу Наполеона.

Усыпальница или гробница, не знаю как сказать, расположена в Доме инвалидов. Это никакая-то развалюшка, по нашим понятиям, раз называется Домом инвалидов, а величественное здание с мраморными колоннами, с роскошным убранством внутри, с картинами, гобеленами, различными статуями и прочими атрибутами прекрасного дворца.

Оказалось, что в него есть два входа, один нижний, другой верхний. Я пошел в нижний, полагая, что гроб с останками Наполеона находится внизу, и ошибся. Вход широкий, с аркой. Когда, я проходил его, то заметил, что по обеим сторонам стоят две дебелые матроны в белых балахонистых одеяниях с табличками на груди.

Вошел и увидел полукруглый зал, где стояло несколько статуй и были вывешены какие-то флаги. Покрутившись по нему и не найдя гроба с телом Наполеона, направился к выходу. Здесь обратил внимание на одну из старых матрон. Подошел к ней и рассмотрел то, что было написано на её табличке: "Если бы вы обратились сразу к нам, вы бы узнали, что вход в усыпальницу Наполеона с другой стороны". Рядом с этой табличкой висела кружка для подаяний и было написано, что это монахини из монастыря "Сакрэ Кэр" "Святое Сердце". Многие посетители обходили матрон, завидев, прежде всего, на их груди кружки для подаяния.

Поняв все, я негромко выругался по-русски: "Ах ты, сука!"

Конечно, это определение не относилось к монахине, а было просто всплеском эмоций.

В свою очередь дама-монахиня заторопилась поблагодарить меня за подношение, хотя я не сделал ни одного движения, чтобы полезть в карман за деньгами. Вообще-то я парень нахальный и не теряюсь в моментах, когда на меня оказывают психологическое давление. Я увидел холеное лицо дамы, нежные руки, её пальцы перебирали дорогие четки и улыбнулся по-доброму ей, ведь доброе отношение ничего не стоит и сказал ей опять же по-русски: "Ничего, обойдетесь без меня". Монахиня проводила меня долгим взглядом. Я понял, что она оценивает меня как мужчину. Во Франции даже старые бабы бывают очень сексуальными, и все от хорошей тамошней жизни.

Поднялся по мраморной лестнице к верхнему входу, вошел в круглый зал с колоннами, отделанный красным мрамором, и обнаружил, что усыпальница с Наполеоном все-таки находится внизу, но смотреть на неё приходится сверху. Внизу входа нет.

Вокруг всего зала шла балюстрада с мраморными перилами и точеными деревянными стойками. Опираешься на неё локтями, наклоняешься немного вниз и видишь там величественную гробницу Наполеона из красного полированного мрамора. Впечатляет, хотя никаких украшений нет. Цветы вниз бросать не разрешается. Можно постоять молча, вполголоса поговорить с собеседником, если он есть.

Теперь я знал двух Наполеонов - одного Наполеона Бонапарта, француза, другого своего приятеля, который занимался автомобильным бизнесом. Он быстро богател и считал, что по жизни он пойдет как Наполеон. В конце концов его нашли в подмосковном лесу мертвым, с удавкой на шее. Кое-какие капиталы он успел перевести за рубеж, а его жена говорила знакомым, что муж умер от инфаркта. Его партнер по бизнесу успел убежать в Израиль. Вот такие "наполеоны" тоже бывают.

Мне пришла мысль сравнить двух людей, таких, как Сталин и Наполеон. Оба они гении, оба создали большие империи и погубили много людей для выполнения своих целей. В то же время они очень разные люди. Когда Сталин умер, у него не было никакого личного имущества, а только 900 рублей на сберкнижке, впоследствии обнаружили ещё 30 тыс. рублей.

Когда умер Наполеон, у него на "сберкнижке" оказалось 550 миллионов франков - сумма огромная даже на первую четверть XIX века. Сейчас бы эти деньги потянули бы на 10 миллиардов долларов.

Я себе задал вопрос: если эти великие люди уничтожили миллионы людей для достижения своих планов, почему же нам с Сержем не пойти по их пути? Если нужно то, ликвидировать нескольких людей для своего обогащения? Ведь жить с пустым карманом в наше время очень нелегко.

С Сержем мы встретились на Елисейских полях, посидели с ним за столиком в одном из многочисленных кафе, расположенных там. Основной вопрос, что делать с Роланом и Теодорой.

- Их длительная связь рушит все наши планы, - задумчиво произнес Серж.

- Надо не допустить этого, разъединить, изолировать друг от друга, чтобы Ролан занимался делами и не зависел от любовницы, - высказал я свое мнение.

- Но как? Как это сделать?

- Подсунуть Ролану другую женщину, а Теодору куда-нибудь услать, ответил я.

Подумали немного, помолчали и Серж высказал свою мысль:

- Скажем так: один из нас мог бы уехать на время с Теодорой куда-нибудь, тем более её арабский друг скоро от неё отпадет на время. За Ролана она ведь держится не из-за страсти, а из-за денег.

- Не может быть! Ты же сам видел, когда мы были в казино, какое у неё было украшение на одной из её точеных ножек: массивное золотое кольцо с бриллиантами и головкой змеи, ну и другие украшения.

- Нет, нет! - пояснил мне Серж. Все эти украшения не её. Их ей дает араб, на время, пока он с ней, а когда покидает её, все драгоценности забирает.

- Мудрый араб! Эта женщина не обходится ему так дорого, как кажется. Слушай, Серж, ведь у меня есть экзотическая девушка по имени Ли, может быть мы её приспособим Ролану?

Он пожал плечами, покачал головой и сказал:

- Может быть. - Потом подумал и воскликнул: - Даже может быть. Вот и "оно" - то, что нужно!

- Да, - сказал я, Ли ему подойдет, по крайней мере, месяц он будет ею увлечен.

- Что ж, одно дело решили, - ответил Серж, - а другое с Теодорой тебе тоже решать. Лишившись Ли, ты останешься без женщины, поэтому займись Теодорой. Учти только, что она, по-моему, ещё и нимфоманка, разнообразие мужчин ей будет только на пользу... Ее надо увезти из Франции... В Египте она была...

- Может быть в Индию? - предложил я, ведь в этой стране мне приходилось бывать.

- Хорошо, дашь ей немного денег, а наобещаешь очень много, отвезешь в Индию, а там избавься от нее.

История с девушкой Ли такова.

Как-то мне пришлось по делам быть в Юго-Восточной Азии.

В Сингапуре через местного друга я попал в необычный публичный дом: посетителей обслуживали слепые проститутки. Это было дорого, но это была именно та экзотика, к которой я стремился. Слепые проститутки необычайны в постели. Не видят и поэтому должны тебя всего ощутить, ощупать, задействовать таким образом все твои эротические чувства. Мне досталась молодая, стройная и необычайно гибкая девушка. С ней я ощутил такой прилив страсти, какой не вызывала у меня ни одна женщина. Она была очень ласкова, трепетна и горяча в постели. Казалось, что в её лоне бушует огонь...

В этом публичном доме в следующее посещение меня ожидал сюрприз. На этот раз оказалось, что слепая проститутка ещё не предел выражения страстей. Мне предложили нечто такое, что я совсем обалдел. Это была другая девушка. Тоже молодая, красивая, но немного крупнее, с большой грудью, развитыми бедрами. Она была не только слепая, но глухая и немая. К тому же она оказалась ещё и девственницей.

За неё запросили такую сумму, что я было заколебался, но все же решился, и как оказалось не прогадал.

Но я подумал: а как с ней общаться, если она не видит, не слышит и не говорит?

В Сингапуре в ходу английский язык, я его хорошо знаю. А разговаривал я не с ней, а с её мамой. Она её обслуживает в отдельной комнате публичного дома. Мама общается с дочкой довольно оригинально. Перед слепой и глухонемой девушкой кладут гладкую, хорошо обструганную, но не крашенную доску, толщиной в полтора сантиметра. На доске располагаются её руки ладошками вниз и по доске стучат костяшками пальцев. Все это я увидел впервые, когда мы договаривались о цене первой ночи со слепой глухонемой девственницей...

Мать долго стучала по дощечке. К концу этого странного разговора, мне показалось, что девушка немного застеснялась. Несколько мгновений она оставалась неподвижной. Потом мать взяла её за руку и подвела к широкой тахте, скинула с неё покрывала и начала раздевать дочь. И вот я увидел девушку голой, но безмолвной и неподвижной. Такого прекрасного тела я раньше не видел и даже представить себе не мог. От неё исходило сияние красоты молодого тела без единого изъяна и какой-то нежный аромат.

Мама кивнула мне головой, подзывая подойти к ним. Предложила мне раздеться... Я как-то дернулся на месте, не ожидая, что все уже начинается... Маму девушки звали Ли. Как я потом понял другого пути к началу наших отношений с девушкой не было, ведь она не видела и не слышала и только прямое соприкосновение наших тел могло положить начало всему... Ко мне голому мать подвела девушку, тоже голую, и, подняв её руки вверх, положила их мне на плечи. От этого соприкосновения тело девушки дернулось, и она как бы хотела отскочить в сторону. но мать её крепко прижала ко мне.

- Целуйте её, ласкайте её не грубо, потихоньку, - подсказывала, стоящая рядом, мне её мама.

Тело девушки сразу затрепетало страстью в моих руках. Произошло нечто другое. Оно стало нелепо дергаться, в горле девушки что-то заклокотало и это был единственный звук, который я услышал от неё в течение всей ночи. Тело её стало похоже на тело умирающего человека, который вот-вот испустит дух... Я оглянулся на маму Ли.

Та энергично кивала мне головой, предлагая продолжать действо... Вскоре я почувствовал, что тело девственницы напряглось и стало теплым. Мама подтолкнула нас к тахте. Я взял девушку на руки и положил её на чистую белую простыню.

Какое-то мгновенье я раздумывал: ложиться мне на девушку или продолжать её ласкать.

Меня остановила мама Ли:

- Главное не теряйте с ней контакт. Все время соприкасайтесь с ней или дайте ей возможность соприкасаться с вами, действуйте энергичнее!

После этих слов мама Ли удалилась.

Я провел с этой девушкой три дня, все никак не мог от неё оторваться. Она мне так понравилась, что я оставил девушку за собой. Заплатил все её долги, т. е. откупил её у публичного дома, поселил её отдельно и навещал её, когда бывал в тех краях. Она должна была ждать меня, ведь я оставлял ей деньги на жизнь. Когда я обосновался во Франции, я перевез девушку с её мамой в Париж.

У меня всегда были проблемы с женщинами. Попадались разные. Одна очень болтливая, другая - скандальная, ещё одна раздражительная и злая. В этом плане с глухонемой нет проблем: молчит, ничего не говорит, музыку постоянно не включает, разговорами не надоедает, с ней тихо и спокойно. Идеальная, кажется, женщина. Но она все время следит за тобой глазами и в них всегда вопрос: что ты сделал, что будешь делать. У моего одного приятеля была такая глухо-немая жена и ему даже ночью снится её взгляд... А вот со слепой и глухонемой этих проблем нет: ничего не видит, ничего не слышит, ничего не говорит.

Серж надо мной подтрунивал:

- Так значит стучишь на ночь?

- Да, четыре раза по деревяшке - это значит: пойдем, пойдем, пойдем в постель!

Теперь стучать будет Ролан Гароди.

В Индию мы намеревались отправить Теодору, но она туда не попала. Наши планы лишь частично удалось осуществить. Ролан занялся Ли на своей вилле, но было уже поздно. Другие события помешали нам. События развивались стремительно и совсем не в том направлении, как мы думали.

ПЕРВАЯ СМЕРТЬ

Рассказывает Тессон

На следующий день после посещения казино профессора не было на вилле с раннего утра. Серж же предстал передо мною таким, каким он был обычно. Я вновь увидел его веселым, жизнерадостным, в какой-то мере беззаботным. Я решил, что у них с Иваной снова все в порядке, хотя сама Ивана, выйдя вместе, с мужем только ко второму завтраку, была не очень весела. Видно, вчерашний вечер в казино её больше, чем следовало, по-прежнему расстраивал. Может, она ещё чувствовала себя в чем-то виноватой перед своим супругом, может, она все так же переживала за бедняжку Терезу.

К Сержу приехал его друг Артур. Они долго беседовали в стороне от гостей. Наблюдая за ними, я услышал обрывок фразы, сказанной Артуром: "Одно дело сделали. Птичка в клетке. Посмотрим, как будет вести теперь себя Ролан Гароди?" Интересно, что это они задумали в отношении Ролана?

Мадам Гароди вышла ко второму завтраку и держала себя спокойно. Но ближе к обеду, прошедшему тоже без профессора и особенно к вечеру она стала снова нервничать, о чем-то задумываться, видимо подозревая худшее - Ролана в объятиях его "Доры".

Кое-что выяснилось к следующему утру. Оказалось, что Ролан и Теодора тайком встречаются на одной из вилл близ Гавра. Об этом узнала Тереза, которая шпионила за профессором и за Теодорой Фарнезе и даже за её арабом.

- Ибо, - объяснила она нам, - самая большая опасность исходит с этой стороны: араб страшно ревнив, он устраивает ужасные сцены своей любовнице и при этом часто упоминается имя Ролана. Боже мой! Если он их когда-нибудь застанет в постели!

- Но если араб так ревнив, то как же его любовница встречается с профессором? - прервал я её.

- Араб внезапно заболел.

- О, он и до этого выглядел настоящей развалиной.

- Все это - результат действия лекарств, которые Теодора заставляет его принимать, - продолжала Тереза.

- Я бы её убила! - холодно заметила Ивана.

- Убить ее! - вскричала мадам Гароди. - Да разве я об этом не думала?!

- Так что же тебя останавливает? - спросила Ивана. - Ведь суд тебя, наверняка, оправдал бы! Не правда ли, Тессон?

- Бог мой, да! - ответил я. - Но это так тошно убивать людей... К тому же многое зависит от суда присяжных Нижней Сены. Не забывайте и то, что здесь был бы замешан богатый араб. Уж лучше было бы найти иное решение.

- Я её не убью! - заявила мадам Гароди, - потому что никогда Ролан меня не простит... Он сейчас меня все же немного любит! Не хочу, чтоб он меня возненавидел!

- Ну, а дальше что? - спросила Ивана.

- Так вот - я буду следить! - с трудом продолжала женщина. - Не сомневаюсь, араб их ищет. Может произойти нечто ужасное...

- Надо предупредить профессора, - заметил я.

- Тессон, я рассчитываю на вас!

Однако, как показали дальнейшие события, Ролан в эти дни встречался уже не с Теодорой. И она сама пыталась выяснить, с кем же он встречается. Никто этого не знал. Но у меня появились сомнения на счет Сержа и Артура: мне стало казаться, что они в курсе того, с кем встречается на своей вилле Ролан.

В тот же вечер мне удалось на минуту перехватить спешившего профессора и, не вдаваясь в детали, осторожно предупредить его об угрожавшей ему опасности со стороны ревнивого араба.

Он улыбнулся, поблагодарил меня и сказал:

- Вас обо всем осведомила Тереза. Я знаю, что она организовала настоящую слежку за мной. Приму необходимые меры предосторожности.

Тем не менее он проявил определенную осторожность, и остался на вилле, и был в самом веселом настроении. Он, в частности, подшучивал над Иваной, настроенной к нему крайне холодно.

- Нашей дружбе конец? - спросил он у нее.

- Я вам отвечу, когда мы снова примемся с вами за работу.

На следующее утро, профессор получил от посыльного заклеенный конверт. Прочел содержавшееся в нем письмо. Потом он спешно покинул нас.

Тут появилась мадам Гароди. Она тоже куда-то спешила.

- Все проясняется, - сказал я ей. - Нечего впадать в отчаяние. Наоборот. Ролан получил сейчас записку от Теодоры Фарнезе в связи с внезапным её отъездом, и помчался к ней попрощаться.

Однако мадам Гароди также поспешно, как и её муж, покинула виллу.

После обеда Ивана, едва произнеся несколько слов, оставила нас с Сержем под каким-то предлогом. Я решил с ним прогуляться по округе. Проходя мимо местечка Петиньер, мы удивились царившему там волнению. Когда подошли ближе к собравшейся толпе, несколько незнакомых людей окружили нас, узнав меня, и спросили, осведомлены ли мы о разыгравшейся около Гавра драме. Оказывается, араб, безуспешно пытавшийся проникнуть на вил лу к запершимся там Ролану Гароди, и, как думал он, Теодоре Фарнезе, выстрелил несколько раз в мадам Гароди, которая находилась недалеко от этого места. Сделал он этот потому, что она, заметив его, попыталась преградить путь к вилле. Выпустив несколько пуль в Терезу, араб бросился самой высокой скале у морского берега и ринулся с неё вниз. Его тело было доставлено в ближайшее отделение полиции.

- Жива ли мадам Гароди? - на этот вопрос никто не смог нам ответить.

В этот час в Гавр отправлялось только ещё одно судно, и нам следовало поторопиться. Мы взяли такси и едва успели: судно уже чуть ли не отшвартовалось.

Из Гавра мы добрались до "Цветущей виллы", которую снимал Ролан Гароди, и проложили себе дорогу через толпу любопытных. Нам и тут повезло. Я натолкнулся на знакомого инспектора полиции из Парижа Жако, который меня узнал и помог нам войти в виллу.

Едва войдя в коридор виллы, мы увидели у входа в одну из комнат, тоже охраняемой полицейскими, побледневшую и явно утомленную Ивану.

- Видите, друзья, я вас опередила. У меня было нехорошее предчувствие, и сразу после вашего ухода с виллы я поспешила в Гавр.

- Мадам Гароди жива? - спросил сдержанно Серж.

- Да, она жива, но ранена, и находится в этой спальне, Ролан её непременно спасет. Я в этом больше, чем уверена!

- Слава Богу! - с облегчением вздохнул я. - Можем ли мы сейчас видеть Терезу?

- Не знаю, - ответила Ивана. - В Терезу попали две пули. Одна из них прошла на уровне сердца, но, к счастью, ударилась в правую грудную кость, скользнула рядом и вышла наружу около ключицы. Другая пуля попала тоже в грудь, над печенью, но Ролан считает, что обе пули не поразили ни один важный орган Терезы. С ним, к счастью, был весь его хирургический набор и анестезирующие средства. Он уже извлек застрявшую в теле пулю, и Тереза мужественно перенесла операцию, закончившуюся без каких-либо осложнений. Это подтвердил и прибывший вскоре гаврский хирург, он сейчас вместе с Роланом находится у постели Терезы.

- А ты знаешь подробности этой драмы? - спросил Серж.

- Ролан успел мне все рассказать. Находясь на вилле, он услышал выстрелы и какие-то крики, доносившиеся с улицы. Сначала он не узнал голоса своей жены. А затем прозвучал отчетливый и близкий крик: "На помощь! Убивают! Ролан, Ролан!" На этот раз он узнал голос Терезы. Он нисколько не удивился, что она выследила его, ибо ему были известны её страхи, и он знал, что она способна на все ради его спасения.

- Ролан догадался, - продолжала Ивана, - что его жена схватилась с арабом. Ролан бросился к двери вестибюля, распахнул дверь, и очутился над телом Терезы, лежавшим у порога и истекающим кровью!

- А как действовала полиция? - спросил Серж.

- Агент местной полиции, Мишель, уже склонился над Терезой, пытаясь оказать ей первую помощь. Этот полицейский специально наблюдал за виллой. Теодора его наняла и оплачивала. Она опасалась безрассудных выходок араба.

- К сожалению, - продолжала Ивана, - этот Мишель, когда прозвучал первый выстрел, обходил виллу с противоположной стороны. Он бросился тогда туда, где кто-то стрелял. Но он огибал ещё угол фасада, когда раздался, второй выстрел. Тереза уже лежала у порога, но Мишель все же успел заметить убегавшего араба, почувствовавшего, очевидно, весь ужас своего поступка и бросившего на землю свой пистолет...

- Кто его подобрал?

- Полицейский агент.

- Что было дальше?

- Увидев лежащую у порога виллы без чувств Терезу, Ролан словно сошел с ума... Однако, мгновенно установив, что его жена ещё дышит, он обрел все свое хладнокровие опытного хирурга, сам перенес её на диван.

- А виллу кто снял?

- Ролан.

- Выходит, он это делал не для Теодоры, потому что её с ним не было?

- Боже мой! Но на вилле никого ещё не было, только он один. Видимо Ролан кого-то ждал.

- А что ты сама видела?

- Когда я из Довилля приехала в Гавр, то не сразу нашла такси. Добравшись, наконец, до "Цветущей виллы", увидела, что здесь вовсю действуют полицейские инспекторы и чины повыше из гаврской полиции. Они везде проводили обыск. Они и объявили о самоубийстве араба. "Жаль, сказал мне Ролан, когда я его вскоре нашла, - ведь я хотел собственноручно убить его!" "Надо по возможности избегать скандала. От этого все будут в выигрыше", - заметил какой-то важный полицейский чин, проходя мимо нас и услышав гневные слова профессора. Следствие оказалось не таким уже долгим, после того, как главный комиссар гаврской полиции сумел задать, с разрешения гаврского хирурга, два-три вопроса Терезе, которая пришла в сознание и согласилась представить все дело, как "несчастный случай", происшедший по её собственной вине из-за "неосторожного обращения с пистолетом".

Наконец и нам с Сержем разрешили зайти на две-три минуты к раненой Терезе, не беспокоя её никакими вопросами.

Она лежала на простыне, покрывавшей диван, и была закутана по шею в большой белый халат, белее которого было её собственное лицо. Перед ней на коленях стоял Ролан и, держа её за руку, плакал. Тереза повернулась к нам лицом.

Врачи запретили ей говорить, но, пренебрегая этим запретом, она прошептала:

- Почему он плачет?! Ведь это самый прекрасный день в моей жизни!

Следующим утром после того мрачного дня мы с Сержем узнали от Гароди, что жизнь его супруги вне опасности. Ролан считал возможным перевезти Терезу на небольшую виллу, которую он снял на побережье Ла-Манша у местечка Энгувилль.

Там она окончательно выздоровеет, находясь вдали от всех тех предметов и мест, которые могли бы ей напомнить о недавно перенесенных страданиях и о всех этапах её мученичества. Но в то утро мы увидели её ещё на "Цветущей вилле".

Вот сцена, при которой мы с Сержем присутствовали. Когда мы вошли в комнату, вошли, по совету Иваны, Гароди просил у Терезы прощения. Он давал ей клятвенные заверения никогда больше не встречаться с Теодорой Фарнезе!

- Перестань, перестань! Скажи только, что ты ещё немного любишь меня!

- Я тебя обожаю, дорогая!

И он целовал Терезе руки.

- Ах, - вздохнула она, повернув голову в нашу сторону, - я так рада, что вокруг меня собрались все вы, мои ближайшие друзья! Вы слышали: он меня ещё немного любит! И ведь я вам говорила, что он никогда не переставал любить меня! Боже, как я счастлива!

Мы с Сержем вышли из комнаты, и Ивана сказала:

- Для них начинается новая жизнь! Потребовался удар грома, чтоб привести Ролана в нормальное состояние! Теперь это будет другой человек, целиком преданный науке и своей супруге! Вы сами это увидите. Не в его характере делать что-то наполовину!

Было не больше двенадцати дня, когда мы с Сержем вернулись в Гавр. Мой друг вскоре оставил меня одного, и мне пришлось сесть за второй завтрак в одиночестве. Я воспользовался им, чтобы разобраться с почтой, поступавшей мне из Парижа в Довилль, а теперь любезно пересылаемой мне оттуда по оставленному адресу в гостиницу "Тортони", и это заняло меня до пяти часов вечера. Тогда-то я и вышел из отеля, чтобы прогуляться по набережной. Ветер, ещё посвежевший с утра, превратился в настоящую бурю. Я закутался в плащ и дошел до конца дамбы, через которую порой валами перекатывались волны. Но с детства, прошедшего на берегу моря, я испытываю удовольствие от этих небольших вынужденных купаний, и ничто так меня не забавляет, как добрая морская волна, вырастающая за спиной, если, разумеется, она не опасна и у меня есть возможность ухватиться за прочный парапет.

Зрелище это всегда волнует. Рыболовецкие суда спешат зайти в спокойные воды, небольшие суденышки обходят мол на гребне волны благодаря смелому повороту руля. Одно из них несколько минут привлекало мое внимание.

Ему с трудом удавалось маневрировать. Наконец, справившись с огромными трудностями, оно обогнуло мол, и я немало удивился, узнав рядом с двумя матросами в зюйдвестках моего друга Сержа в его утреннем костюме - белых панталонах и голубой куртке. И промок он до мозга костей! Одежда на нем была порвана, и с неё стекала вода. Он потерял головной убор, волосы у него были всклокочены, и на лице было какое-то необычайное выражение.

- Пошли скорее в гостиницу! - воскликнул я. - Ты сошел с ума, раз выходишь в море в такую погоду!

- Но утром была прекрасная погода! - возразил он.

Мы кинулись в проезжавшее мимо такси, и в отеле я помог ему переодеться, опасаясь, что он простудится. Когда он переменил одежду, я спросил:

- Быть может, ты скажешь, зачем с утра выходил в море?

Полушутя, полусерьезно, он ответил:

- Мне захотелось это сделать, когда я выпил в баре грогу.

- А точнее?

- Я кое-кого сейчас жду, потом расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Если этот человек появится, ты доставишь мне удовольствие, оставив меня наедине с ним. А потом ты услышишь мое доверительное сообщение. А поскольку интересующий меня человек запаздывает, я тебе немедля скажу: в Терезу стрелял не араб!

- Невероятно! - воскликнул я. - Ты в этом уверен?

- Иначе я этого тебе не сказал бы!

- Об этом ты узнал в море?

- Бог мой, да! И самым простым способом. В море я отправился проверить правильность мелькнувшей у меня мысли. Так вот: преступление в Сент-Адрес было совершенно точно в одиннадцать часов тридцать пять минут, а прилив там достиг вчера максимум в десять сорок...

- Не вижу, чем прилив...

- Тело араба выловили у основания скалы в полдень. Если на убийство покушался именно он, то ему пришлось бы сброситься с вершины скалы между 11.35 (временем преступления) - возьмем для точности 11. 40, ибо нужно минут пять, чтобы достичь верхушки скалы - и полуднем... Однако араб не мог спрыгнуть с вершины утеса в этот отрезок времени...

- А почему?

- А потому, что прилив покрывает место, куда упал араб только тогда, когда он достигает максимума, то есть за час до "установленного" времени преступления! А поскольку тело араба было мокрым, поскольку его одежда промокла так, как если бы он провел в воде несколько часов, ты можешь прийти к выводу, что араб был уже мертв в то время, когда стреляли в Терезу!

- Но это настоящее открытие! - вскричал я. - Тогда кто же пытался убить мадам Гароди?

- Быть может, я скажу тебе это чуть позже...

Раздался стук в дверь. Я открыл её и увидел пожилого мужчину, скромно одетого.

Я оставил Сержа с ним и вышел на лестничную площадку. Мой друг провел с незнакомцем не более пяти минут.

Расставшись с гостем, Серж отправился за мной. Его лицо озарял торжествующий свет, а глаза сверкали.

Едва мы уединились, он проговорил:

- Все так, как я и думал. Я провел расследование относительно пистолета, из которого ранили Терезу. Этот человек - продавец оружия из Гавра. Я не хотел, чтобы меня видели входящим в его магазин, ибо совершенно ни к чему, чтоб полиция думала, что я любопытнее её. Ввиду того, что в происшедшей драме замешан араб, она не хочет ничего более знать, и дело уже сдано ею в архив. Это-то и спасает убийцу... Потому-то я вызвал сюда этого человека. Вот что я сказал ему: "Когда вы продаете пистолет какой-либо марки, есть ли у вас какая-то возможность опознать его, когда он побывает в чьих-то руках?" "Да, - ответил он, - на прикладе, около гашетки я с помощью пробойника делаю практически незаметную крестообразную отметку". "Это все, что я хотел у вас узнать", - сказал я и заплатил ему за хлопоты.

- Ну и что дальше?

- А дальше то, что ещё вчера я внимательно осмотрел пистолет, подобранный Мишелем. Мне показал его инспектор полиции Жако. Так вот: я обнаружил на нем крестообразную отметку. Этот пистолет был куплен в Гавре.

- Кем?

- Роланом Гароди, - ответил Серж. - Куплен потому, что после разговора с тобой Ролан не выходил с виллы без этого оружия.

- Кто тебе это сказал?

- Он сам!

- И выходит, именно он стрелял в свою жену?

- Не торопись с выводами! Возможен такой вариант: Тереза могла пытаться проникнуть на "Цветущую виллу" в тот трагический день, когда погиб араб и когда сама Тереза дважды была ранена. Профессор только появился на вилле и кого-то ждал. Я знаю, кого он ждал, но пока не могу тебе это сказать. Взбешенный непрошенным вторжением мадам Гароди, Ролан выхватил из кармана брюк свой пистолет и дважды стрелял в нее. Затем, ошеломленный своим злодейским поступком и что-то придумав, быстренько вытащил тело потерявшей сознание Терезы за внешнюю дверь виллы и оставил её у порога входной двери, тут же заперев её. Пока охранявший виллу полицейский в штатском, подбегал к лежащей у крыльца Терезе, Ролан уже закрыл дверь изнутри. А когда он услышал стук Мишеля в дверь, вновь открыл её и лицемерно стал заботиться о спасении её жизни. Скажу тебе, Тессон ещё одну вещь: я сам беседовал с полицейским Мишелем. Так вот: мадам Гароди вроде бы не кричала: "На помощь! Убивают! Ролан!" Она как будто крикнула: "На помощь! Убивает Ролан!" Но я ещё не во всем разобрался. Поэтому пока оставим этот разговор.

* * *

Спустя неделю мы с Сержем распрощались и с выздоравливающей мадам Терезой, и с её сексуально озабоченным Роланом. По настоянию мадам Гароди, Серж попросил Ивану при ней ещё остаться на несколько дней. Перед возвращением в Париж мы с моим другом заехали в Довилль, так как нам надо было взять на вилле кое-какие свои вещи. Мы не знали, что как раз в то время Ролан был на этой вилле. Вдруг до нас донесся его голос: он разговаривал со своим секретарем Бернаром:

- Что поделаешь, Бернар! Если этот пистолет пропал, тем хуже. Мне придется купить другой, и оставьте меня в покое со всей этой историей.

Я взглянул на Сержа и прошептал:

- Снова речь идет о пистолете!

- Еще раз прошу тебя: не торопись с выводами, - заметил он лаконично. - Это ещё не конец!

После возвращения в Париж с побережья Ла-Манша я месяца полтора не видел Сержа. И вот однажды я его встретил в зале Потерянных Шагов Дворца Правосудия. Мы отошли с ним в какой-то уголок зала, и он сказал мне, что на следующей неделе он вместе с Иваной покинет Францию на три-четыре недели. Профессор Гароди об этом осведомлен Иваной и не возражал против её отъезда.

Спустя два дня я с несколькими друзьями находился в партере Комической оперы, когда кто-то из них сообщил, что в театре находится известный своим богатством грек по имени Парапапулос.

- Знаете, - сказали мне, - это он унаследовал от араба милости Теодоры Фарнезе.

- Не долго же она оплакивала смерть, - заметил я.

- Это не в её привычках, - проговорил кто-то. - Ее то и дело оспаривают друг у друга богатые люди. Да вот и она сама!

Действительно, Теодора Фарнезе расположилась недалеко от нас, где сидел её новый друг Парапапулос.

То был субботний вечер. Отъезд Сержа намечался на следующую среду. Во вторник я был приглашен к ним на ужин. Однако в то утро я получил от своего друга записку с просьбой приехать к нему в шесть часов. Я прибыл к нему немного раньше. По настенным часам в гостиной я увидел, что было близко к полшестому. Я уселся в уголке гостиной и принялся листать какой-то иллюстрированный журнал, когда в квартиру Сержа позвонили. Вскоре я услышал знакомый голос, и в гостиной появилась мадам Гароди. Я был рад её повидать. Дважды я заезжал до этого в дом Гароди, но мне так и не удалось её застать.

Я нашел, что мадам Гароди изменилась к лучшему. Она совсем оправилась от потрясения, пережитого ею. Ее костюм отличался изысканностью, что пришлось мне по душе, ибо это свидетельствовало, что она вновь обрела счастье или считала, что достигла этого, а эти две вещи зачастую означают одно и то же. Она говорила о своем муже с исключительным уважением и даже, казалось, с нежностью.

Сержа все ещё не было. Часы в гостиной пробили полшестого. Мадам Гароди поднялась с кресла и попрощалась со мною, попросив меня извинить её перед Сержем, поскольку ей надо быть дома, когда вернется Ролан.

Я сам начинал проявлять нетерпение и нервно расхаживал в гостиной, когда, наконец, появился Серж. Он показался мне очень взволнованным. Мадам Гароди, которую он встретил на лестнице, поднялась вместе с ним...

- Я зашла к вам, Серж, - проговорила она в гостиной, - чтобы ещё раз поблагодарить вас, как и Тессона, за всю ту помощь, которую вы оказали нам с Роланом на побережье Ла-Манша. Сейчас я не волнуюсь по поводу Теодоры Фарнезе, но возможно у Ролана появилась другая любовница и он, поэтому не встречается с Теодорой. Я ревную по-прежнему.

На этом мадам Гароди с нами распрощалась, и мы остались в гостиной одни.

Вдруг раздался звонок в дверь, её открыли, и вошел хорошо знакомый комиссар полиции одного из центральных округов Парижа Мифруа.

Комиссар закрыл за собою дверь и обратился к Сержу.

- Мне надо сообщить вам страшное известие. Вашу жену убили!

Серж не поверил этому сразу. У него только широко раскрылись глаза, как у человека крайне удивленного, но не верящего в то, что ему сказали.

- Убили! Кто же и когда и где это произошло? - спросил он.

- В Пасси, в тупике Ла Рош, на одной из вилл, расположенных там.

Как выяснилось позднее, именно там Ролан Гароди устроил себе ещё один "павильон свиданий", чтобы скрыть от жены свои новые амурные похождения.

- Поедемте со мной туда, - предложил комиссар.

Спустя четверть часа мы оказались в глубине района Пасси, перед небольшой виллой, окруженной высокими стенами. Перед нею дежурили трое полицейских. Припоминаю, как мы прошли через сад, густо заросшими деревьями, как вошли в виллу и сразу поднялись на второй этаж в спальню, где царил невообразимый беспорядок и где мы увидели на ковре три распростертых тела: Ролана Гароди, Иваны и ещё одной совершенно голой юной девушки.

По одежде мужчины можно было судить, что здесь обошлось без борьбы. В Ролана, как уже определил прибывший раньше нас судебно-медицинский эксперт, попали две пули - одна прямо в сердце, пробив предварительно часы, которые находились в кармане жилета; другая пуля - в левое легкое. Две пули попали и в Ивану. Одна из них задела левое бедро, причем здесь выстрелу предшествовала непродолжительная борьба, в результате которой была разорвана правая сторона платья и слегка поцарапана кожа на правой руке. Вторая пуля, попавшая в голову, около виска, предназначалась, для того, чтобы прикончить молодую женщину.

Юную девушку застрелили в висок одним выстрелом, потому что, как оказалось, она была слепа, глуха и нема, но невероятно красива.

И однако Ивана ещё дышала. Скажу сразу, что пятую пулю обнаружили в потолке - ещё одно свидетельство того, что с убийцей шла борьба.

Когда мы с Сержем подошли к Иване, то она с величайшим трудом взглянула на Сержа последним взглядом. Я отчетливо видел, что её губы приоткрылись как бы для поцелуя.

Серж принял последний поцелуй с губ умирающей жены.

- Она ни в чем не повинна! - произнес он.

Один из полицейских задал ему вопрос:

- Вам знакома эта вилла?

- Увидел её сегодня впервые.

- А когда вы вышли отсюда?

Серж заколебался:

- Я вас не понимаю.

- А я вам это скажут, - заявил полицейский. - Вы отсюда вышли в пять часов дня, а преступление было совершено точно без пяти минут пять часов.

- Значит, вы считаете, что это я их убил?

В тот же вечер Сержа заключили в тюрьму "Санте".

* * *

Хотя в газетах высказывались глубокие сожаления о кончине выдающегося ученого, доминировали настроения, что своим пренебрежение общественной нравственностью, профессор заслужил подобный конец. Вся жалость адресовалась Терезе.

Не буду входить в детали пережитых часов. Когда мадам Гароди узнала о трагедии в тупике Ла Рош в районе Пасси, она трое суток провела в постели между жизнью и смертью при неотступном наблюдении за её состоянием домашнего врача. Несколько оправившись от постигшего её горя, она, должно быть, поклялась себе отомстить за смерть Ролана. Она, подобно мне была убеждена в невиновности Сержа. И я знал хорошо, куда были направлены её мысли. Туда же, куда и мои. Я имею в виду Теодору Фарнезе!

Но наведя справки, я установил, что та кинула Париж со своим новым любовником в день трагедии в Пасси. Они выехали в Марсель. Эти сведения я получил через посредство моих друзей в полиции, и они опрокинули предположения.

Время убийств в "павильоне свиданий" следователь определил по ручным часам Гароди, разбитым пулей и остановившимся на без пяти пять. А Сержа заметили выходящим с территории виллы через "непарадную" калитку, ведущую на пустырь позади тупика Ла Рош, и опознал его полицейский агент, когда тот спрашивал у какой-то проходившей мимо женщины, как ему выйти на ближайшую улицу.

Как же было обнаружено преступление в вилле "павильон свиданий"? У её высокой стены играл в шарики ребенок местного жителя. Вдруг с виллы донеслись до него выстрелы и какие-то крики, и перепуганный малыш тотчас же убежал к себе домой.

Его отец, скоро вернувшийся с работы, выслушал ребенка и стал разыскивать полицейского, пост которого находился в пятнадцати-двадцати шагах на одной из ближайших улиц. Заподозривший неладное полицейский перелез с помощью взятой у местного жителя лесенки через высокую стену и проник на виллу.

Входная дверь была заперта в вилле изнутри. Взломав замок, полицейский осмотрел виллу, обнаружил в спальне три распростертых на её ковре окровавленных тела (хотя, как выяснилось несколько позже, Ивана ещё была жива). Не теряя времени, он сигнализировал о происшедшем в ближайший полицейский участок.

При убитых на вилле не обнаружили никакого оружия, и все свидетельствовало о том, что преступление совершило третье лицо.

Такой вывод следствие и зафиксировало, и по ордеру прокурора в тюрьму был заключен единственный подозреваемый в совершенном злодеянии Серж.

* * *

В тот же день мне, как адвокату обвиняемого, довелось принять участие вместе с судейскими чинами и самим Сержем в дополнительном осмотре места злодеяния.

Вокруг виллы собралась многочисленная толпа любопытных. Расположенная в глубине района Пасси, вилла была построена в XVIII веке, пилястры и консоли придавали какое-то величие зданию, отвечавшему в целом требованиям стиля "рококо".

Заброшенными и неубранными комнатами первого этажа профессор не пользовался, и они были обычно заперты. На второй этаж вела мраморная лестница с замечательной балюстрадой из кованого железа. Из гостиной вы попадали в спальню, два окна которой выходили в сад, а два других, постоянно закрытые ставнями, - сообщались с тупиком Ла Рош. В спальне стояла широкая кровать.

За спальней располагался туалетный кабинет-ванная. Из этого кабинета можно было спуститься по дополнительной лестнице в подвал, где размещалась кухня.

При обходе всех помещений я заметил на столике в конце гостиной остатки полдника - пирожные, другие различные лакомства, бокалы, початую бутылку вина.

Виллу окружал большой фруктовый сад, но он был запущен и за ним практически не ухаживали. А выходил он, прежде всего, в тупик Ла Рош. Там и находился вход на виллу с высокой решеткой, который, должно быть, никогда не открывали (сбоку от него была небольшая дубовая дверь с потаенным окошечком, которая, очевидно, и служила входом на виллу).

Когда мы подъезжали к вилле, то заметили на углу тупика Ла Рош и улицы Рамо парикмахерскую. Поскольку её владельца клиентура особенно не донимала, он любил постоять на пороге своего заведения, наблюдая за редкими прохожими и не мог не заметить тех, кто пользовался маленькой дубовой дверью. На его заведении красовалась вывеска: "Парикмахер Мариус Моншан".

У виллы был ещё один вход-выход, почти совсем заросший плюшем. Именно здесь и видели Сержа, выходящим с территории виллы на пустырь, превращенный в свалку отбросов. На саму виллу этот путь проходил по дорожке из покрытых мхом кирпичей, с высоким бурьяном по её обочинам.

Арестованного привезли в полицейском автомобиле в сопровождении двух стражей общественного порядка. Дверца автомобиля распахнулась, и он вышел из машины.

Следователь Эбер провел Сержа на второй этаж. Все участвующие в расследовании прошли в комнату, где произошло убийство. Здесь повсюду оставались кровавые следы, в том числе, на балдахине из белого атласа над кроватью, где виднелся отпечаток окровавленной руки, должно быть, Иваны.

- Серж! Признайтесь же в совершенном вами преступлении! - проговорил следователь.

Эбер изложил все аргументы, которые должны были бы побудить подозреваемого признаться в совершенном злодеянии, в убийствах "на почве ревности", происшедших в "обычных" условиях и всегда рассматриваемых судом присяжных департамента Сены весьма снисходительно в отношении обвиняемых.

- Мсье, - произнес Серж уверенным тоном, - вы вот говорите об "обманутом" муже. Первое, что я хотел бы сказать по данному поводу, так то, что рядом с убитым находилось тело другой молодой женщины, юной женщины и оно было совершенно обнаженным. А моя жена Ивана была одета. Поэтому я выражаю абсолютную уверенность в безупречной честности моей супруги.

- Мсье, - проговорил следователь, - и все же в этом деле много неясного! Вас в этом отношении можно понять, но обстоятельства и факты говорят против вашей жены. В спальне мы обнаружили трупы мсье Гароди, вашей жены и этой девушки. Ведь для сексуального маньяка, каким был Ролан Гароди, возможна и любовь втроем. Похоже, что она не состоялась, но он мог её планировать?

- К сожалению, это верно, - глухим голосом отвечал Серж. - В какой-то момент я, действительно, мог подумать, что моя несчастная Ивана чуть ли не была готова уступить домогательствам этого профессора. Однако, по существу, в её понимании изредка речь шла о том, чтобы в интересах науки и исстрадавшейся мадам Терезы Гароди оградить профессора от со стороны Теодоры Фарнезе. Я узнал, что Ивана располагает адресом этой виллы в Пасси, и в понедельник раздобыл ключ, позволяющий открыть калитку, выходящую на пустырь. Я отправился туда во вторник, загодя до предстоящей мне встречи с моим адвокатом Тессоном. Я подошел к вилле, когда там уже был профессор. А вскоре через дубовую калитку, по асфальтированной аллеей совершенно открыто вошла моя супруга, она несла в руке какие-то материалы, связанные, очевидно, с нынешними исследованиями профессора. Ведь в среду мы с Иваной собирались отправиться в путешествие. Так оно, по всей вероятности, и было. Она, не прячась и не скрываясь от возможных любопытных взглядов, вошла во входную дверь особняка, которая была не заперта. Я уже собрался уходить, ругая себя за недостойные мысли об Иване и поняв, что Ивана, видимо, принесла не появившемуся в тот день в институте профессору Гароди что-то важное для полного завершения его научных экспериментов. Увиделся и то, что Ивана уже спускалась по лестнице вниз, когда вдруг на втором этаже послышался какой-то шум и перебранка. Прозвучали два выстрела. Ивана, видимо, о чем-то догадалась, и вернулась по той же лестнице на второй этаж.

- Когда она поднялась на верх, тогда-то и раздались ещё три выстрела из револьвера. Потом, - продолжал Серж, - из виллы выскочила какая-то не узнанная мною женщина в легком черном плаще с капюшоном, спущенным так, что её лица невозможно было разглядеть. Бросилась бежать по кирпичной дорожке и мгновенно исчезла. Всякое можно было подумать: я пребывал в какой-то растерянности, вспомнил коварные наветы на Ивану и в конечном счете ушел с территории виллы через ту же калитку, не помня себя, прошел ещё несколько улиц. Мелькнула мысль: а не вызвать ли полицию? Я этого не сделал.

- Послушайте, Серж! - прервал моего друга следователь. - По вашим словам получается, что вы даже не заходили в саму виллу. А ведь мы обнаружили кое-какие улики, свидетельствующие о том, что все было не так, как вы нам тут рассказываете. В частности, сыщики обнаружили похоже ваши следы на лестнице!

- Мои следы? - изумленно произнес Серж. - Ваш детектив искал их там, где они ни в коей мере не могли оказаться! - отвечал возмущенно он. - Вы их обнаружите вон там! - и мой друг указал следователю рукой на обочины асфальтированной аллеи, и вон там, прямо под окнами виллы на мягкой земле, к тому же размокшей от недавних дождей.

- Вы все это сочиняете, - прервал его Эбер, - чтобы избежать ответственности за свои действия. Вы, наверняка, заходили на виллу, на второй этаж и в любом случае застали там профессора и свою жену на месте, и ещё кое-кого, кого мы пока не можем опознать.

- Послушайте теперь дальше и меня, - проговорил Серж. - Ко всему сказанному добавлю: во-первых, я не был вооружен.

- Вы все же были в спальне. Вы уже говорили, что вышли с территории виллы в пять часов. А часы профессора, разбитые пулей, остановились на без пяти минут пять, - продолжал мсье Эбер.

- Ну а что если часы профессора остановились на без пяти минут пять, потому что профессор забыл их вовремя завести, а уже потом их разбила пуля?!

- Знаете, мсье, - произнес следователь, - что при первом же визите на виллу представителей полиции и прокуратуры на ещё мокрой после дождя асфальтированной аллее были обнаружены мужские следы, которые вели прямо от тупика Ла Рош до самой виллы. Обратно, оставивший их мужчина, не вернулся. То были следы Гароди. Только его следы...

- Мсье, - прервал следователя Серж, - вы или ваши люди, конечно, допросили Моншана, парикмахера с угла Ла Рош. Он, быть может, что-нибудь видел?

На это один из агентов полиции ответил:

- Я хотел бы его допросить. Но его заведение оказалось закрытым. Он уехал в понедельник, то есть в день, предшествующий этой кровавой трагедии. Как говорят его соседи, он уже давно собирался вернуться в родные края, где-то на юге Франции. Следовательно, Мариус Моншан ничего не мог видеть.

- Мсье, - неожиданно заявил Серж, - у меня есть к вам просьба: позвольте мне "поработать" в этом доме.

- Пожалуйста, - согласился мсье Эбер и добавил с явной иронией: "Поработайте" для себя и для меня!..

Сержу потребовался примерно час, чтобы должным образом обследовать все - от чердака виллы до её сада, моментами останавливаясь, чтобы о чем-то поразмышлять.

Окружающие удивились, что он быстро прошел по этажу, где разразилась трагедия. Зато неоднократно спускался и поднимался по "черной" лестнице, обшарил все шкафы в кухне и подвале, ходил по саду.

Наконец, он завершил собственное расследование.

- Ну что ж! На сегодня, пожалуй, достаточно. Поехали, - распорядился следователь.

* * *

Домой я вернулся совершенно разбитым. Из состояния прострации вышел только к восьми вечера, когда включив телевизор и слушая последние известия, узнал, что найден револьвер убийцы! Полиции удалось найти магазин на площади Звезды, где в день преступления Серж в четверть шестого купил револьвер. Получилось так, что подойдя безоружным к вилле в Пасси, Серж тут же отправился за револьвером и купил его. Получалось, что злодеяние было совершено в пять с половиной часов. Значит, убийца - Серж.

Я решил повидать Сержа в тюрьме завтра же утром, чтобы добиться его освобождения под залог. У меня уже было разрешение на свидание. Проведя бессонную ночь, когда я и на час не смог сомкнуть глаза, я направился в "Санте", где был заключен Серж, с грустью размышляя о том, как много любовных трагедий приводило людей в тюрьму.

Я зашел в тюремную канцелярию, чтобы завизировать разрешение на свидание, и в сопровождении надзирателя направился к камере Сержа, когда нам повстречался начальник тюрьмы мсье Мазо, с которым мы были знакомы. Он делал общий обход "Санте" и, остановившись для краткой беседы, высказал мне свое мнение о возможности освобождения под залог моего клиента.

Оказалось, что Серж прогуливается по тюремному двору. Мсье Мазо отправил нас в комнату для свиданий.

После краткой беседы со своим клиентом, я отправился оформить залог. Через два часа благодаря моим стараниям Серж был на свободе.

Дома я попытался взяться за работу, но тут позвонил Серж и сказал, что скоро будет у меня.

- Что ты задумал предпринять? - спросил я его.

- Многое, Тессон! - проговорил он.

Он на минутку задумался, взял меня за руку и крепко её пожал:

- Ты-то не считаешь меня виновным?!

Я вел себя не очень решительно и ответил:

- Откуда мне знать? И почему ты все не сказал? И зачем купил револьвер?

- Я пришел сюда, чтобы сказать тебе об этом! Я вышел с территории виллы в Пасси, с убеждением, что Ивану могла привести к случившемуся сила обстоятельств, ответственность за которые я возлагал на определенную особу. Эта особа - Тереза. И револьвер я приобрел, чтобы убить Терезу Гароди!.. Я направился на автомашине к ней, но на полдороги повернул к своему собственному дому, ибо вспомнил, что около полшестого ко мне должен прийти ты. Я встретил у себя и мадам Гароди. Она почему-то была очень бледна, хотя ещё ничего не знала о случившемся в Пасси. Я смог лишь пожалеть её. Но несколько резко с ней обошелся... Так вот зачем я купил этот револьвер.

- А зачем ты попросил освободить тебя под залог из "Санте"?

- Чтобы по-настоящему расследовать злодеяние в Пасси, - сказал Серж. Я обязан найти убийцу Иваны! Ухожу.

И он ушел, попросив меня встретиться с ним на следующий вечер в бистро на улице Шарон (он дал мне точный адрес).

Я скрупулезно руководствовался его рекомендацией. Найдя такси, я добрался к условленному времени в то бистро. Хорошо, что попался опытный, пожилой шофер, знавший, как свои пять пальцев, все закоулки Парижа.

"В гостях у кролика", - так именовалось это бистро на улице Шарон. Старая женщина, вязавшая что-то у стойки бара, у меня ничего не спросила. В полутьме примыкающего к бару зальчика я едва различил за столиком моего клиента.

- Я не тратил попусту время, - проговорил мой друг. - Ты и не подозреваешь, где я провел последнее время. Впрочем, я не обнаружил ничего, чего бы не видел в присутствии следователя.

- Тогда ты так и заявил!

- Для этого у меня были некоторые основания! Ты не находишь, что в этом деле у полиции странная позиция?

- Нет! А в чем же?

- Помнишь, я задал вопрос следователю насчет Мариуса Моншана, парикмахера на углу тупика Ла Рош?

- Отлично помню!

- Так вот: отвечал-то мне не он. А некто Паж, другой полицейский. И Паж прямо заявил, что парикмахерская закрылась накануне преступления. Так это ложь: заведение мсье Моншана прекратило свое существование на следующий день после злодеяния в "Павильоне Свиданий"!

- Выходит, Паж поступил по-идиотски: ведь шила в мешке не утаишь!

- Разумеется! А теперь я тебе расскажу, что я увидел при первом же посещении старинной виллы в сопровождении следователя, но о чем тогда умолчал... Тщательно исследовав сравнительно узкую служебную лестницу, я нашел там не только плохо сохранившиеся следы спускавшегося человека, но и более отчетливые отпечатки обуви поднявшейся по лестнице особы, поскольку данная особа, несмотря на свои предосторожности, прошлась до этого по сырой земле сада. Но то были не мои следы, ибо я на виллу совсем не заходил. И здесь ещё одна странность или просто, может, нелепость: сыщики этих вторых следов почему-то не заметили.

- Ивана, - продолжал Серж вошла в домик через дубовую дверь "парадного" входа на виллу. Затем после краткого разговора с профессором спустилась по служебной лестнице (отсюда и едва заметные следы, ведущие не только вниз, но и на второй этаж). Почему она вдруг вернулась и поднялась по той же лестнице? Почему она спустилась и вернулась по этой, а не по "парадной" лестнице? Это первый вопрос, на который я отвечу позже, когда ответ перестанет быть в моем мозгу простым предположением. И почему Ивана вернулась? Это второй вопрос, на который я отвечу немедля: ведь на верхнем этаже уже разыгралась трагедия, поднялся страшный шум!

- Значит, при всем при том там уже появилось другое лицо?

- Да.

- Ну так вот! - продолжал Серж. - Как уже говорилось, и не раз, земля сильно промокла вблизи "парадной" аллеи... Мало-мальски элегантная женщина ни за что, без основательной причины, не решилась бы ступить на эту землю, но там все же были именно женские следы, незамеченные в других случаях детективами. Этой даме почему-то понадобилось до зарезу сойти с асфальта, а оставленные ею отпечатки не такие, как обычно, - а от более длинных, остроконечных туфель американского образца...

- Боже мой!.. - вздохнул я, вспомнив, как была обута некая дама в казино в Довилле.

- Видно, этой даме, шедшей сначала по асфальтированной аллее захотелось осторожно пройти у окон "Павильона Свиданий", и она прошлась по мокрой земле, а затем, в чем-то удостоверившись, сняв с себя зачем-то туфли, в чулках подойти ко входу виллы. Войдя туда и, не заметив ничего настораживающего, она поднялась наверх. Случилось ли это до страшного шума, услышанного Иваной, или после, через некоторое время, я пока не знаю...

- Это только одна из версий, - продолжил Серж. - Но такая гипотеза допустима, и на ней стоит задержать внимание, не отбрасывая другие предположения!

- Понимаю о чем ты думаешь, - заметил я. - Но ничто не указывает, что эта дама прошла в "Павильон Свиданий" в интересующий нас момент.

- Это-то нам и предстоит определить!

Склонившись к его уху, я прошептал:

- Я провел расследование в этом направлении и совершенно точно установил, что Теодора Фарнезе отбыла из Парижа в 13 часов, в день трагедии и до трагедии.

- Она отбыла из Парижа в день трагедии в 13 часов, - насмешливо повторил Серж. - Точно так же, как Мариус Моншан закрыл свою парикмахерскую накануне дня-преступления! Где ты почерпнул столь точные сведения, Тессон?

- Узнал их во Дворце Правосудия от Жиро, близко мне знакомого.

- Великолепно! Бедняжка Тессон, он такой доверчивый! - посетовал Серж.

- Но я сам ездил потом на вокзал, и сведения оказались точными.

- Что именно тебе стало известно на вокзале?

- А то, что Парапапулос отбыл из Парижа в Марсель в 13 часов в тот день, то есть во вторник.

- Ну и что?

- Но ведь Теодора Фарнезе уехала с Парапапулосом...

- Нет! С Парапапулосом она не уехала! Она отправилась его догонять в среду!

- Ты в этом уверен?

- Уверен так же, как и в том, что в день трагедии Мариус Моншан ещё не закрыл свою парикмахерскую. Личность Теодоры Фарнезе окутана странной тайной... И я это замечаю, впрочем, не впервые. Ты понимаешь теперь, почему я ничего не сказал следователю о том, что кое-что обнаружил в его присутствии?!

- Добрый вечер, тетя! - проговорил кто-то пропитым голосом, и в наш укромный зальчик бесцеремонно вошли какие-то двое людей. Я с тревогой сжал руку Сержа, остававшемуся совершенно спокойным.

Потом я более или менее разглядел две фигуры. Человек, посетовавший на плохой свет, казался огромным, с развитыми плечами и мощными кулаками здоровяком. Он был неплохо одет в модное пальто с поднятым воротом и в элегантную шляпу, почти наполовину закрывавшую его лицо. У другого была стройная фигура, облаченная в стильный костюм тройка. На голове у него был берет, чуть надвинутый на правое ухо. С нижней губы свисала горящая сигарета.

Гигант бесцеремонно уселся за наш столик и, протянув мне руку, произнес тихо и вполне нормальным голосом:

- Ну вот, мсье Тессон, вы не узнаете старых знакомых?

- Мишель! - воскликнул я от изумления.

- Потише! От вас ничего не скроешь, - проговорил этот парень.

Я знал, насколько Мишель, то же русский, бывший Миша, был предан Сержу, как он участвовал во многих его опасных приключениях, словно верный пес, помогая ему, но никогда не забывая и свои интересы.

Он сказал Сержу:

- Есть новости. Бывшее заведение Мариуса Моншана снова открыто! Он продал парикмахерскую своему помощнику, и тот действует в качестве его преемника... А сам Моншан уехал в Марсель, свой родной город.

- Это уже неплохо, Мишель... Значит, Моншан внезапно разбогател?

- Судя по всему, именно так.

- А как с меркой?

- Об этом тебе скажет Владимир!

Весьма привлекательный мужчина, сопровождавший Мишеля, был ещё одним помощником Сержа. Он занимался сводничеством в Москве в среде "новых русских", потом перебрался в Париж. Красивый тип, без каких-либо принципов и исключительно храбрый. Я знал также, что, оказавшись вдовцом после внезапной смерти жены, он теперь ухаживал за молодой некрасивой племянницей банкира барона Ротшильда. Любительница бриллиантов была ослеплена и происхождением Владимира: он выдавал себя за потомка одного из знатнейших русских дворянских семейств. Мадемуазель Мишлет Ротшильд не скупилась на содержание Владимира.

Пока Серж разговаривал с Мишелем, Владимир ненадолго отлучился в погреб кабачка и поднялся оттуда с целой батареей бутылок.

- Старуха тебя видела? - спросил его восхищенный гигант.

- Женщины ни в чем не могут мне отказать, - ответил с чарующей небрежностью молодой славянин.

- Выходит, ты ухаживаешь и за владелицей бистро?

- Друзья! - вмешался Серж. - Вы угоститесь винцом мадам "В гостях у кролика" после моего ухода. А пока я тебя слушаю, Владимир! Ты принес мерку ноги Теодоры Фарнезе?

- Более, чем мерку. Смотрите!

И он вынул из кармана выходные элегантные туфли, правда, поношенные.

- И эти туфли принадлежат Теодоре Фарнезе? - недоверчиво спросил Серж.

- Принадлежали! Эта красотка несколько недель тому назад подарила эту пару туфель своей горничной. А горничная вскоре рассталась со своей щедрой хозяйкой, так как ей все труднее стало угождать, она стала ещё более капризной, завоевав сердце следующего своего богатейшего поклонника-грека. Теперь Жанин - горничная мадемуазель Мишлет.

- Благодарю и желаю тебе полного счастья! - бросил Серж, убирая в свою сумку туфли.

И обернувшись ко мне, он добавил:

- Тессон! Ты сейчас можешь оставить меня. Постарайся быть послезавтра здесь же в такое же время - в одиннадцать часов вечера.

- Сделаю, - произнес я...

Когда я уходил, то услышал, как Серж сказал Мишелю и Владимиру: "Действуйте ещё активнее, ребята: ведь мы теперь на верном пути".

Я вернулся домой без каких-либо приключений, но все сказанное Сержем не давало мне спокойно спать...

* * *

Садясь через день в "такси", ждавшем меня на улице Бонди, я спросил Мишеля, есть ли у моего друга какие-либо новости. Тот ответил, что у Сержа есть вести, которые "все опрокидывают с ног до головы".

Но на улице Шарон мне не пришлось выходить из автомобиля. Ночную тишину прервали полицейские свистки, и едва машина остановилась, я почувствовал, как сам Серж прыгнул в автомобиль, уселся рядом со мной.

- Поехали! Сегодня здесь, должно быть облава на продавцов наркотиков. Поищем себе другое место!

Наклонившись вперед, он бросил Мишелю:

- Жми к углу набережной и площади Сен-Мишель!

- Нас преследуют? - спросил я.

- За нами тоже на "такси" следует Владимир и Артур.

Я облегченно вздохнул. Он тотчас же произнес:

- Артур вернулся сегодня из Гавра.

- Из Гавра? Зачем он был там?

- Мне стало известно, что до событий в Пасси, туда на краткое время наведывалась Теодора Фарнезе.

- Я видел Теодору Фарнезе в комической Опере в субботу на неделе, предшествующей преступлению.

- На следующее утро, бросив все, она отправилась в Гавр и заперлась на вилле в Сент-Адресе, объявив Мерлен (сторожихе "Цветущей виллы"), что при любых обстоятельствах её нет на вилле ни для кого!..

- По свидетельству Мерлен, у неё было мертвенно бледное лицо. С воскресенья она питалась одними лишь фруктами, да жевала травку. Но вот прибыло письмо, вернувшее её вдруг к жизни. Через час после получения письма, в понедельник вечером она отправилась в Париж радостная, неузнаваемая! Но вот в среду, на следующий день после трагедии в Пасси, на "Цветущую виллу" прибыл агент полиции Тамар. Он перевернул на вилле все вверх дном. Я сразу же подумал, что он искал полученное Теодорой в Сент-Адресе письмо, побудившее её стремительно покинуть побережье Ла-Манша. Судя по всему, послание было довольно важным. Однако письма Тамар так и не нашел, ибо плохо искал, искал, как если бы его куда-нибудь положили, а не просто потеряли. Зато нашел его я, и не на "Цветущей вилле", а перед нею, в придорожной канаве. Оно, должно быть, выскользнуло из перчатки, когда Теодора садилась в автомобиль. Вот оно.

И Серж вынул из своего бумажника помятое, но тщательно сложенное письмо.

- Не могу прочесть его в темноте, - проговорил я. - Но ты, возможно, знаешь его наизусть.

- Я хотел бы, чтоб ты сам на него взглянул, - настаивал Серж, и внезапно бумагу осветил луч карманного фонарика.

Я тотчас же вскричал:

- Так ведь это подчерк Ролана Гароди!

Действительно, письмо было написано довольно-таки корявым и трудно разборчивым почерком профессора:

"Больше мы не будем встречаться. Я больше не стремлюсь только к тебе. Любовь, смерть - все что угодно, но только не в твоих объятиях. Мы расстаемся и навсегда. Все. Остальное не в счет. Остерегайся ещё больше Терезы, она удвоила слежку за моим малейшим шагом, потому что не знает, что я дал тебе отставку.

Прощай.

Ролан".

- Что ты об этом думаешь? - спросил Серж, погасив фонарик.

- Такое письмо - сама неожиданность. У профессора в тот вторник было, разумеется, свидание. Но не с Теодорой! А Ивана, выполнив какое-то служебное поручение Гароди и оставив его через кратчайшее время, почему-то оказалась замешанной в этом деле. Видимо, она, как я уже говорил, решила вернуться на второй этаж, услышав там шум...

В этот момент машина остановилась, и Серж буквально вытолкал меня наружу, успев сказать: "До скорой новой встречи, Тессон!"

Оказавшись на тротуаре, я оглянулся по сторонам. Оказывается, я очутился на площади Сен-Мишель в нескольких десятках шагов от своего дома.

На следующий день, меня во Дворце Правосудия навестил Мишель. Я отошел в сторону от прохода, последовав за Мишелем. Тот сообщил мне об отъезде друга Сержа Артура в Марсель. Я понял, что Серж продолжает собирать улики против Теодоры Фарнезе. Очевидно, намерен "расколоть" Мариуса Моншана.

Только спустя два дня после прибытия в Марсель, Артуру удалось обнаружить новое местопребывание Мариуса Моншана. Шагая как-то по многолюдной улице Сен-Ферроль, он остановился перед высокими строительными лесами, перегородившими тротуар. Рабочие красили фасад здания, а маляр выписывал золотыми буквами на вывеске завлекательное название: "Новый парикмахерский салон Марселя".

Имя Мариуса Моншана ещё не сверкало на незаконченной яркой вывеске, но у Артура возникло предчувствие, что он, наконец-то, нашел то, что искал. Он вошел в пустую залу, которую только что оставили рабочие, и услышал глухие голоса, доносившиеся из небольшого помещения в глубине коридора.

Он направился туда и остановился перед дверью с матовыми стеклами. Он услышал голос, от которого буквально прирос к месту: то был голос мадам Гароди!

- Эти деньги для вас, Моншан, но скажите мне всю правду! Ваше заведение располагалось два года на углу Ла Рош. Вы должны знать Теодору Фарнезе, которая не раз появлялась у старинной виллы. Так вот: женщиной, которая приходила к вам после злодеяния на этой вилле в злополучный вторник (не отрицайте: ваш помощник подслушал ваш с нею разговор), этой женщиной была Теодора Фарнезе. Сколько она вам дала? Я дам вам ещё больше! Но вы должны мне за это обо всем рассказать! Вам известно, кто я? Я жена того несчастного, который был убит там.

- Мариус Моншан будет говорить!

Последнюю фразу произнес Артур. При его неожиданном появлении в комнате, где шла беседа, мадам Гароди встала, узнав друга Сержа. А Мариус, быстро убрав деньги в средний ящик стола, за которым сидел, на все корки обругал незваного "гостя".

Не обращая никакого внимания, на резкий выговор, тот тщательно закрыл за собою дверь, вынул из кармана деньги и положил их на то самое место, где только что находились деньги, полученные от Терезы.

- Еще! - вскричал, не скрывая радости цирюльник.

Что касается мадам Гароди, то она слегка побледнела от неожиданного появления Артура. Она его, конечно, узнала, ведь он бывал на её вилле вместе с Сержем.

Обратившись к Моншану, Артур ему сказал:

- Да! Вот вам еще, но при определенных условиях.

- Каких же? - спросил Моншан.

- Вы видели, как Теодора Фарнезе вышла с виллы у тупика Ла Рош?

- Нет, я этого не видел.

- А видели ли вы, как она входила на виллу?

- И этого я не видел.

- Моншан! - угрожающим тоном произнес Артур. - Вы попали в скверное положение, и малейшая ложь вас погубит.

Тот побледнел и прерывающимся голосом молвил:

- Но, извините, я вам говорю чистейшую правду. В те моменты я не выходил из своей парикмахерской. Из-за редких клиентов я даже частенько подремывал у себя в цирюльне. Так было, должно быть, и в тот проклятый вторник... Но вдруг в мое заведение, разбудив меня, ворвалась какая-то молодая красивая женщина в роскошном одеянии. Признаю, что то была Теодора Фарнезе.

- Когда это произошло?

- Что-то около половины шестого, как показывали мои настенные часы, на которые я взглянул машинально. Бесцеремонная посетительница мне тихо сказала: "Через час вы получите тысячу франков, но поклянитесь, что вы никогда и никому не скажете, что видели меня выходящей из виллы в это время!"

- Мне, - продолжал Моншан, было очень легко поклясться, поскольку, как я уже вам сказал, я не видел её в тот день выходящей и даже входящей на эту виллу.

- А выстрелов из револьвера вы не слышали?

- Нет, так как плотно закусив и кое-что выпив, я до появления этой дамы довольно крепко заснул... Спустя час ко мне зашел невысокого роста мужчина-незнакомец и шепнул мне на ухо: "Я от Теодоры Фарнезе... Вы немедля закроете ваше заведение и покинете Париж, уехав подальше от него". И он протянул мне деньги.

- А вот сейчас случилась ещё одна неожиданность: ко мне пришла мадам Гароди, - рассказывал далее Моншан, - как-то разыскавшая меня в Марселе, и тоже предложившая деньги!

- И вот теперь в свою очередь заявился я, - вставил реплику Артур.

- Еще с деньгами!.. Это меня приятнейшим образом радует, но и начинает несколько пугать: не попал ли я в какую-нибудь передрягу?

В ответ Артур дал понять парикмахеру, что тот будет в полном выигрыше, то есть сохранит все приобретенное, если сумеет держать свой язычок на привязи вплоть до того момента, когда полиция разрешит ему говорить во всеуслышание, что он знает в связи со злодеянием в Пасси. Его тогда попросят повторить на судебном процессе присяжным и главному судье в тех же самых выражениях, которые он только что употребил, что он не видел Теодору Фарнезе, входящей или выходящей в день трагедии с виллы, ибо он, Моншан, спал, когда Теодора Фарнезе внезапно ворвалась в полшестого в его заведение в Пасси, разбудив его и умолив ничего не рассказывать никому и никогда, что она здесь побывала и за умалчивание о её пребывании в парикмахерской обещала щедро вознаградить. Такое вознаграждение он получил через посредство какого-то незнакомца, и решил продать свою парикмахерскую и перебраться в Марсель.

НОЧЬ В ПОЕЗДЕ

Рассказывает Артур

Выйдя с Терезой от Моншана, я предложил ей вернуться в Париж вместе полуночным экспрессом.

Она сразу же согласилась, молча кивнув своей золотистой головкой - без всякого замешательства, только мило покраснев. Я специально пригласил Терезу ехать вместе, потому что знал: один горячий мужчина всегда может заменить другого. Когда женщина согласна. А Тереза была согласна, ей нужен был "утешитель", ибо Серж был далеко.

Около половины двенадцатого ночи мы встретились с Терезой на вокзале. Она была элегантна, при том одета во все черное, как знак траура. Под плащом на мне был коричневый костюм с красным шелковым галстуком, на котором зеленело изображение ящерицы с высунутым язычком - символ счастья и удачи.

Войдя в двухместное купе с узкими белоснежными постелями, расположенными друг против друга, и заперев за собою дверь, мы постояли немного друг против друга молча, потом Тереза сказала:

- Не будем говорить ничего!

Я кивнул и начал её целовать и ласкать тело. У Терезы задрожала её высокая полная грудь. Но мы оба, как говорится, "взяли себя в руки", и, сняв верхнюю одежду, отправились на поздний ужин в соседний вагон-ресторан, открытый, по словам проводника, до часу ночи.

В вагоне-ресторане почти не было клиентов. Мы же с Терезой, слегка и быстро перекусив и выпив, чтоб немного взбодриться, по чашечке крепкого черного кофе и по паре рюмочек приятного, жгущего рот и горло забористого коньячка, вернулись в свое купе.

Когда его дверь за нами закрылась, мило покрасневшая Тереза сказала мне тихо:

- Милый мой! Выйди пока в коридор, чтоб я могла привести себя в должный вид со всей своей косметикой.

Действительно, через пять-семь минут она трижды слегка постучала в дверь из купе.

Ночной экспресс мчался, в Париж почти без промежуточных остановок. Вернувшись в наше купе, я увидел Терезу, стоящую лицом к двери, в полупрозрачной ночной сорочке длиной до пят (тоже черного цвета). Своими небесно-васильковыми очами она глядела мне прямо в глаза. Легкие темные круги у её глаз теперь исчезли. В купе ещё горел верхний свет; к нему же Тереза зажгла ночничок у постели слева. Обернувшись к двери купе, я запер её двойным поворотом ключа. Тут же сбросил с себя всю одежду на постель справа с не зажженным ночничком.

Прильнув ко мне всем своим телом, она прошептала: "Делай со мной, что хочешь, но не грубо!" И, словно кусаясь, впилась в мои губы пылким поцелуем. И в каком-то исступлении прижала меня к своей груди. От желания я задыхался. Ласково обнимая и расцеловывая её трепещущее от желания тело, я поднял её на руки и нежно растянул на постели с горящим ночничком.

Ничто не могло бы сравниться с белизной и пышностью её форм. От её пылающего лица, от рассыпавшихся золотистых волос, от округлостей её грудей, от бедер и колен, розовевших сквозь сорочку, веяло величием нагой женщины (сорочку она тут же сбросила). Поласкав, руками и губами её чувственное тело, я раздвинул её ножки.

Мы оба изнемогали от избытка блаженства, от которого, как от опьяняющего аромата цветов, сладостно кружилась голова...

...Ночь в купе дышала покоем, несмотря на стук вагона по рельсам. Я присел на постели, держа в объятиях Терезу. Мы что-то говорили, обменивались восклицаниями, шептались. Бессвязный, взволнованный диалог. Как описать тебя, о радость от такой женщины!

ПРЕДМЕТ, БЛЕСТЕВШИЙ ПРИ ЛУННОМ СВЕТЕ

Рассказывает Тессон

Вернувшись из своей поездки в Марсель, Артур подробно рассказал обо всем Сержу. И тот решил его послать ещё раз, на пустовавшую виллу в Пасси... По его просьбе поехал туда опять и я, прихватив с собою своего старшего клерка, который мог бы, в случае необходимости, послужить нам дополнительным свидетелем. Со своей стороны, мадам Гароди привезла профессора Виару, одного из немногих друзей Ролана Гароди.

В два часа ночи, при ярком полнолунии, мы все собрались в гостиной на втором этаже "Павильона Свиданий". Мы поднялись туда по "парадной" лестнице, на нижних ступеньках которой, следовавший впереди Артур с электрическим фонариком, внезапно остановившийся, нагнулся и что-то вроде бы подобрал.

Потом мы побывали и в подвальном помещении, служившем кухней, а также буфетной. Я уловил взгляд Артура уставившийся на какую-то секунду на ряде стаканчиков для коньяка, выстроившихся на полке буфета, дверцу которого он при мне открыл.

Мое внимание вдруг привлек один из этих стаканчиков, находившийся на полке. Но в отличие от них, стоявших донышком на полке, он был повернут краями вниз. Возможно, кто-то из него пил коньяк, и чисто машинально поставил его так.

Я раздумывал недолго, но Артур уже ушел из подвала. Через минут десять мы всей нашей компанией вновь очутились в гостиной. И тут-то Артур поразил всех своей находкой. Он вынул из кармана так называемое "кольцо рабства", которое, по его словам, поднял из промежутка между разошедшимися плитками в низу "парадной" лестницы, когда мы только вошли в дверь виллы. То была драгоценность, которую некоторые дамы носят на лодыжке.

Находка Артура представляла собой двойной круг в форме змеи, пружинистый и вполне могущий растянуться и оторваться, если только им хоть чуть-чуть зацепить за какую-то неровность лестницы "из-за резкого движения ног его владелицы, быстро спускавшейся, и спешащей", - объяснил нам Артур спокойно, тогда как все остальные из нашей компании опешили, ибо в этом "кольце рабства" в форме змеи мы углядели бриллиантовую головку и рубиновые глаза!

При этом мадам Гароди почему-то побледнела, а я буквально ликовал в душе: ведь подобное кольцо я видел на лодыжке Теодоры Фарнезе в злополучном казино летом в Довилле.

- Хорошо, - произнес Артур, адресуясь к мадам Гароди, - что мы пришли сюда в эту лунную ночь. Едва открыв дверь передней, я заметил что-то блестевшее в тени. А теперь двинемся отсюда, нам, по-моему, здесь больше нечего делать.

- С подобной драгоценностью тебе остается ныне передать её Сержу, а ему только явиться к следователю, - воскликнул, не удержавшись, я, - так как все теперь достаточно прояснилось! Тем более после твоей поездки в Марсель.

Однако на следующий день я не смог с ним встретиться: Артур вновь куда-то исчез...

МИСТРАЛЬ

Рассказывает Серж

Поскольку следствие затягивалось, мой адвокат Тессон испросил для меня разрешение покинуть Париж, но не выезжать за пределы Франции, за исключением Швейцарии. Сумму залога пришлось удвоить. Я знал, что произошло между Терезой и Артуром и не возражал против этого, но и не хотел, чтобы Тереза совсем отдалилась от меня по разным причинам. В поездку я пригласил её с собой.

И вот я в пути, в пути вместе с Терезой.

Нескрываемая радость сверкнула искоркой в её глазах, когда я предложил ей место в своей "Мегано", новейшей марки этой машины.

Моя машина подъехала к дому Терезы около трех с половиной ночи. Весь дом, естественно, давно спал. Она своим ключом отперла входную дверь, и вот Тереза и я - в её спальне. Прежде всего, мы обнялись и расцеловались. Затем, выпив по паре рюмочек коньяка (Тереза принесла его вместе с рюмочками из расположенной на том же втором этаже буфетной), чтоб "взбодриться" до августовского парижского рассвета, мы быстро разделись донага и бросились в объятия друг друга. Утолив вместе первый порыв страсти, я тихо сказал своей подруге:

- Я возьму тебя с собой, если ты можешь и хочешь, когда на рассвете сяду в свой "Мегано". Ведь нам надо во что бы то ни стало разыскать эту проклятую Теодору Фарнезе. Я еду пока что на юг Франции. Ты сможешь поехать со мной до Арля. Там мы проведем с тобою одну-две ночи, а потом ты поездом вернешься в столицу. Согласна?

- Конечно! - ответила она, без малейшего колебания.

До рассвета ещё оставалось три часа, и мы вновь и вновь исторгали из себя страстные ласки, стараясь, чтоб не пропадало даром время, и подремывая в их перерывах.

- Да, темперамент у тебя, как кипяток! - шепнул я на ушко Терезе.

Нас разбудил будильник в половине седьмого. Над августовским Парижем поднимался в дымке тумана рассвет. Тереза быстро собрала и уложила в чемодан все необходимые ей в путешествии вещи. Мои с вечера лежали в багажнике машины.

Естественно, уставшей и не выспавшейся Терезе я сказал, что отъехав на полсотни километров от столицы, мы остановимся в какой-нибудь приличной гостинице, там как следует позавтракаем и поспим. И в том и другом я, безусловно, тоже нуждался.

Почему мы с Терезой едем именно в Арль, хотя должны бы были отправиться сразу в Марсель?

Я решил въехать в Марсель из близкого от прованской столицы Арля. Я никогда ещё не бывал в этом городке, где сохранилось множество свидетельств древнеримского владычества - арены, руины античного театра и т. п. Любопытно было в том краю и то, что в Х-ХII веках существовало Арльское королевство. Невдалеке от Арля родился замечательный французский писатель Альфонс Доде - автор знаменитой сатирической трилогии о Тартарене из Тараскона. Доде воспел родной ему Прованс во многих своих произведениях, в том числе "В письмах с мельницы". В этот сборник рассказов вошла и трагическая "Арлезианка", рисующая провансальских крестьян людьми больших чувств, носителями подлинно человеческой морали. Читая "Письма с мельницы", физически ощущаешь дыхание мистраля, раскаленный воздух, звенящий тысячами стрекоз, слышишь, как трещит парусина на крыльях ветряных мельниц, видишь белые от пыли вязы, склонившиеся над залитой солнцем дорогой.

Я объяснял все это в дороге Терезе, и она тут же вспомнила свое случайное любовное свидание в одном из отелей Арля с каким-то молодым ухажером. В Арль мы добрались через пару ночей, проведенных в попутных отелях. Этот древний городок стоял на пути мистраля, очень сильного холодного северо-восточного ветра, дующего по долине Роны с заснеженных Альп до средиземноморского побережья Прованса и Лангедока. Сила мистраля была такова, что в том же Арле деревья так и дрожали в согбенном виде в направлении дующего дальше на юг ветра.

И мы рады были поскорее укрыться в каком-либо "теплом" отеле, въехав в Арль к самому вечеру. Вполне приличный отель очень быстро нашелся, но и его стены содрогались от мистраля. Мы с Терезой плотно поужинали, выпили крепкого черного кофе и несколько рюмочек коньяка. В нашем уютном номере окна были закрыты ставнями, но и здесь слышался вой мистраля.

Нетрудно представить себе, какою сладостной была эта ночь. Несмотря на завывания ветра, согретые коньяком, мы улеглись в постель нагими, не закрывшись даже пуховым одеялом, а лишь отбросив его на ближайшее кресло. Наши взаимные ласки казались ещё более жгучими среди бушевавшей за стенами гостиницы настоящей бури.

Я проснулся утром около девяти часов. Тихонько встал с постели, на которой мы укрылись пуховым одеялом по завершении наших любовных "игр". Я старался не разбудить Терезу, спавшую на правом боку, с разметавшимися на верху подушки своими золотистыми кудрями, с высунувшейся из-под одеяла левой рукой.

На цыпочках, естественно, в халате я вышел из нашего номера. Заказал в номер из ресторана традиционный французский завтрак. Прошло 10-15 минут, и в нашу комнату постучал официант, катя на тележке все необходимое с добавкой в виде бутылки сухого красного вина.

От этого стука Тереза и пробудилась, нырнув головой под одеяло. Когда официант ушел, пожелав нам приятного аппетита, нагая Тереза буквально выскочила из постели и надела пижаму, сладко позевывая.

- Подожди минутку! Я - мигом! - молвила она и пошла в ванную.

Появилась она оттуда с посвежевшим лицом, ярко сияющими небесно-васильковыми глазами, с по-прежнему разметавшимися - теперь уже до бедер - золотистыми волосами, с бурно вздымающимися грудями на сверкающем белизной роскошном теле. Все в ней так и звало к сладостным объятиям.

Так же нагой, как и наш прародитель Адам, я на пороге распахнутой двери ванной жадно схватил Терезу в свои объятия и повалил на наше ложе, остывающее от продолжающего завывать свирепого мистраля. Она вся дрожала от нетерпения, когда я расцеловывал её груди, гладил её девичий животик, чарующие ножки, зарывался головой в копну её ароматных волос. Она вся отдалась адовому пламени желания. Словно "закусив удила", как мчащийся галопом конь, учащенно дышащая, открывающая отдохнувшее лоно, пронзаемая и затопляемая мужской плотью. Мгновениями мы оба впадали в сладостное забвение, проваливались в какую-то темень, исторгая друг у друга наслаждение.

Около полудня, я сделал по телефону заказ в ресторане приютившей нас гостиницы, и в скоре нам подали в номер второй завтрак, а также два виски. Терезе, до сей поры не пробовавшей шотландское виски, оно так пришлось ей по вкусу, что потребовалось "повторить".

Лежа в моих объятиях на нашем ночном ложе, захмелевшая от непривычного виски, но совершенно ясно мыслящая, Тереза шепнула:

- Открою тебе два своих женских секрета... Во-первых, как это и не странно, у меня есть взрослая дочь, зачатая мною (когда Ролан меня совсем забросил) от своего второго любовника, известного американского писателя. Зовут её Анна. Росла, жила и воспитывалась в одном из пансионов на берегу Женевского озера в Швейцарии. Сейчас ей девятнадцать лет, и она успела выскочить замуж, там же - в Женеве, - с год тому назад, за вполне достойного тридцатилетнего преуспевающего дельца. Его отец - крупный банкир, и, вообще говоря, это очень приятное семейство. Моя дочь счастлива. А на их свадьбе я, конечно, присутствовала.

Тут Тереза остановилась, и, выскользнув из моих объятий, подошла к столу и прямо из горлышка допила оставшегося от первого завтрака сухого красного вина. Мгновенно вернувшись в постель, она смущенно рассмеялась:

- Это для храбрости, чтоб спокойнее рассказать, какой у меня для тебя второй сюрприз!

С минуту помолчав, продолжила:

- Я консультировалась в Париже у опытного гинеколога. Так вот: я с месяц забеременела от тебя, должно быть, в первую же "нашу ночь"! Рожать мне сейчас - увы! - поздновато. Буду делать аборт. Во Франции он опять вне закона. Зато в той же Швейцарии это плевое дело, например, в Цюрихе. Были бы только деньги, а их у меня предостаточно... Жаль, до слез жаль, что я не смогу родить тебе нашего ребенка... Но постой: закажи-ка целую бутылку шотландского... Мне с горя хочется - впервые - отчаянно напиться!.. А пока его принесут, возьми меня ещё разок.

И Тереза с ещё большим желанием отдалась вся мне, постанывая от наслаждения.

- Милая моя! - сказал я ей после того, как, не вылезая из постели, мы вновь хлебнули шотландского виски. - Мне тоже очень жаль, что у нас с тобою не будет ребенка. Но твое решение правильно. Я сам отвезу тебя на машине в Цюрих...

Не одну, а три упоительных ночи провели мы с Терезой в Арле.

Утром мы отправились в столицу Швейцарии, Цюрих. Там Тереза легла в клинику известного и весьма опытного специалиста по абортам. У неё все, как и следовало ожидать, прошло как надо, и уже через несколько дней Тереза выписалась из клиники.

Я привез Терезу из клиники прямо в тот отель, где снял номер сразу же после нашего прибытия в Цюрих. Она позволила себе передохнуть от наших любовных утех и после удачно осуществленного аборта ещё несколько ночей.

Спала она ночью, как убитая. Также спал и я, но проснулся раньше нее. Я заказал в номер завтрак, попросив приготовить не на немецкий манер (Цюрих входил в германоязычную "зону" трехъязычной Швейцарии), а на традиционный французский, подав его к часу дня.

...И вот мы в Женеве, у самой французской границы. Без какого-либо труда разыскали виллу Анны и её мужа Альбера Дюбрей. Высадил Терезу за несколько сот метров от роскошного обиталища супругов Дюбрей. Распрощались мы с Терезой в машине.

Моя девочка ещё раз поцеловала и обняла меня. Приведя в порядок свое одеяние, она вновь прижалась ко мне своей высокой, бурно дышащей грудью:

- Только зря не задерживайся в Марселе, милый! Как только найдешь Теодору, замани её в Париж любым способом, чтоб она предстала перед судом за свое злодеяние... Я с тоскою буду считать дни нашей - увы! - неизбежной разлуки.

Слезинки потекли из её небесно-васильковых глаз на побледневшие щеки:

- Я буду с нетерпением тебя ждать!

Она, наконец, оторвалась от меня, вышла на тротуар. Обернувшись и пытаясь улыбнуться, помахала мне рукой.

Я самым тщательнейшим образом обследовал не только франкоязычную, но и итало-язычную области Швейцарии. Нигде и не намека на нужный мне след, ни единой зацепки... А, может, все-таки Теодора в Марселе?

И вот я уже в Марселе.

Когда я вечерами бродил по городу, прекрасному своими зелеными бульварами, то установил, что он изобилует проститутками. Одна из них, роскошная двадцатипятилетняя красотка, выходила вечерком на "промысел" почти что в полном, хоть и не домашнем, "дезабилье": у неё из выреза блузки торчали обнаженные до основания и многообещающие высокие пышные груди, да под её юбкой не было даже фигового листка Евы, не говоря уж о каких-то трусиках. Так сказать, в "боеготовности № 1"! Всегда и при любых обстоятельствах готовая отдаться мужчине на ещё зеленой травке, вместо банальной кровати, где-нибудь за кустами парка.

Видя меня не раз прогуливающимся по бульвару и не клюющим на все её соблазнительные уловки и прямые призывы к соитию, она как-то спросила: "Кого ты ищешь? Скажи. Может, я смогу тебе помочь?! Ты только заплатишь мне за ночь, будто бы проведенную со мной в постели".

Я реагировал немедля:

- Просплю в твоих объятиях всю ночь и заплачу за неё сколько скажешь. Узнай только, где я могу увидеть Теодору Фарнезе! Она мне очень нужна по важному делу.

Красотка кивнула головой:

- Приходи сюда же завтра в это же время, и я все тебе объясню!

И она, действительно, мне "все объяснила". И в любовной усладе она оказалась очень опытной женщиной. И не отказалась от денег. И сказала, где и когда я сумею увидеть наедине Теодору Фарнезе.

- А завтра ты не захочешь опять меня? - спросила перед рассветом Евангелина.

- Еще как захочу! Если мои дела мне не помешают, встретимся ещё раз в тот же час!

Я потратил ещё не один день, а целых три, пока не добрался непосредственно до Теодоры Фарнезе и застал её наедине.

Пылкая, как извергающийся лавой вулкан, Евангелина заставила меня невольно отклониться от основной нити моего повествования... Больше отклоняться мне уже было нельзя, хотя и сама Теодора Фарнезе совершенно прозрачно намекала на такую возможность. Но благодаря моей Евангелине я кое-как сумел устоять перед Теодорой - определенно хотевшей разделить со мною ложе. Но нужные мне сведения я от неё получил.

Вскоре я снова был в Париже, собрав в результате своей поездки все необходимые данные, чтобы разоблачить убийцу моей Иваны.

СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО

Рассказывает Тессон

...Когда в день суда я приехал во Дворец Правосудия, перед ним собралась небольшая толпа любопытных парижан.

После выполнения формальностей председатель суда произнес:

- Введите обвиняемого!

Среди собравшейся в зале публики произошло движение любопытства.

Меня же, по непонятной для меня самого причине, охватило чувство тревоги... Он вошел... Его обычно приветливая физиономия сейчас была бледна и сурова... Серж же взглянул на меня. Не обращая внимания на полицейских, сопровождавших обвиняемого и, впрочем, ничем не проявивших своего недовольства, я протянул Сержу обе свои руки, и он порывисто их схватил.

- Ты подготовил для меня свое досье? - спросил я его. - Если "да", попроси разрешения у председателя суда, чтобы мне его передали.

Он отрицательно качнул головой.

- Но для моей речи, как твоего адвоката?

- О, Тессон! Надеюсь, тебе не придется произносить такой речи!

Ответив на требуемые законом формальные вопросы о собственной личности, которые в самом начале заседания суда задал его председатель, Серж заявил, что ему "пока нечего добавить" по существу рассматриваемого дела.

Он отказался отвечать на вопросы прокурора. А на все высказывания, на все обвинения, на все требования объяснить то или иное он "отвечал" абсолютнейшим молчанием.

Свидетели со стороны обвинения долго не задерживались у барьера, лицевой стороной обращенного к судейскому столу.

Появление у этого барьера Терезы Гароди явно взволновало публику. Немалое число присутствующих бросало при этом в сторону обвиняемого взгляды, полные презрения. Прекрасное лицо мадам Гароди было достаточно знакомо публике из множества газетных публикаций. Все знали, что она оказывала серьезное содействие трудам Ролана Гароди, и что он получал от неё решающую поддержку в труднейшие периоды своей карьеры ученого. Все в достаточной мере знали и об её самоотверженном поведении и терпимости при жизни мужа.

Мадам Гароди подошла к свидетельскому барьеру в своем траурном одеянии. Она была все ещё прекрасна.

Произнесенная ею присяга говорить правду, всю правду и только правду произвела должное впечатление на публику и, на состав суда присяжных. Но полной неожиданностью для всех присутствующих стали первые же слова мадам Гароди. Она провозгласила, что убеждена в невиновности обвиняемого, и произнесла имя настоящей убийцы, известной куртизанки Теодоры Фарнезе.

- Когда мсье Серж покинул территорию виллы, в Пасси во вторник, заявила мадам Гароди, - находившиеся там лица были ещё живы... Спустя полчаса после того, как там побывала Теодора Фарнезе, - они были уже мертвы!..

При этих словах прокурор поднялся со своего места.

- В данном деле, - воскликнул он, - это имя произносится впервые... Мы хотели бы знать о ней как можно больше!

- Мсье прокурор, - ответила Тереза Гароди, - здесь речь идет об истине. Я объявляю её вам, даже если она кое-кому не понравится!.. И я её эту истину докажу!

- Доказывайте же, мадам! - провозгласил председательствующий.

- Господа! - сказала тогда Тереза Гароди, вынув из своей сумочки какую-то бумагу. - Вот письмо, обнаруженное мсье Сержем и доверенное им мне, чтобы я могла им воспользоваться. Это - письмо, адресованное моим мужем Теодоре Фарнезе. В этом письме он отказывал ей в свидании и прощался с ней навсегда! Но, несмотря на это Теодора Фарнезе побывала на "Цветущей вилле" в Сент-Адрес". Там-то мсье Серж и обнаружил чисто случайно упомянутое письмо. И мой муж, уже решив, что эта женщина не приедет, угостил чаем пришедшую к нему свою главную ассистентку, мадам Ивану, супругу обвиняемого. Там оказалась другая девушка, но мне о ней ничего не известно. Мне было известно и то, что мой муж - этот настоящий ловелас всячески увивается и за мадам Иваной. Но я никогда не сомневалась в её добропорядочности. Она ни за что на свете не предала бы этой нашей с ней дружбы, а любила она и доказала это всей своей жизнью, только одного мужчину: вот он, этот человек, который сейчас находится на скамье подсудимых. Возможно, что цель приезда на виллу моего мужа и была другая девушка, пока никому неизвестная.

- Однако, - продолжала мадам Гароди, и в зале стало очень тихо, Теодора Фарнезе все же приехала на виллу и ей показалось, что "ее место занято", и тогда она пошла на страшную месть. Ревнивая и мстительная Теодора сочла, судя по всему, что её "место" занято и как истая корсиканка совершила свою вендетту, безжалостно убив тех лиц, которые находились на вилле, в том числе и моего мужа.

- Прошу прощения! - прервал свидетельницу председатель суда. - Это письмо (тем временем служитель передал письмо председательствовавшему) ещё не доказывает, что Теодора Фарнезе, действительно, приезжала на виллу.

- Согласна с вами, мсье, хоть и не полностью. Но есть ещё одна вещь, и это - ещё более весомая улика... Вот она...

И засунув руку в свою сумочку, мадам Гароди вытащила из неё "кольцо рабства".

- Эта драгоценность украшала обычно лодыжку Теодоры Фарнезе. Кольцо это отцепилось при бегстве преступницы... Мсье Серж обнаружил его на вилле при свидетелях, которых мы вам представим... Мсье Серж доверил мне это кольцо, как и письмо!

Служитель передает драгоценность председательствующему, сначала её рассматривает суд, а затем прокурор.

- Будет ли доказано, - произнес прокурор, - что именно эта драгоценность принадлежала Теодоре Фарнезе? - Остается также определить, что Теодора Фарнезе, часто бывавшая на вилле потеряла кольцо именно в тот день?

- Есть человек, который в тот день и в тот час видел Теодору Фарнезе выходящей с виллы. Я имею в виду парикмахера, чье заведение находилось на углу тупика Ла Рош. Но, очевидно, его показаний опасались, и потому удалили его из Парижа в Марсель.

Тогда-то со скамьи подсудимых и поднялся Серж.

- Извините, мсье прокурор, - сказал он. - Извините! Но кое-кто мог бы порассказать вам намного больше, чем этот мсье Моншан, так зовут парикмахера, о котором только что говорила мадам Гароди, о том, что делала в тот день и в тот час Теодора Фарнезе, если она приезжала в Пасси и проникла на эту виллу.

- И кто же этот человек?

- Это сама Теодора Фарнезе!

- Без сомнения! Но где сейчас Теодора Фарнезе?

- Сейчас, - произнес Серж, - она должна находиться в расположенной рядом галерее Арле.

Председатель суда тихим голосом отдал какое-то распоряжение служителю, тот вышел в помещение для свидетелей, но быстро вернулся и объявил:

- Мадам Теодора Фарнезе здесь!

- Введите ее!

Теодора Фарнезе вошла. Когда она появилась, в зале воцарилась тишина, взоры всех обратились на нее.

Если среди публики, да и суда присяжных не все считали её убийцей, то, наверняка, надеялись на это.

Теодора Фарнезе прошла на свидетельское место. Она даже не посмотрела в сторону своей соперницы.

Теодора Фарнезе произнесла слова традиционной присяги и начала излагать дело.

- Приехала я издалека, - сказала она, - по просьбе того, кто предстал перед судом в качестве обвиняемого... Кажется, я смогу помочь доказать его невиновность! Как бы истина не была опасной для меня, я доверилась ему, и я скажу всю правду... Вот она: получив письмо мсье Ролана Гароди, просившего меня не приезжать в столицу во вторник, я все же покинула "Цветущую виллу" близ Сент-Адреса и Гавра в понедельник.

- Прибыв в Париж, - продолжала она, - я обнаружила у себя в гостинице уже не письмо, а записку, снова от Ролана Гароди. Вопреки предыдущему письму, в ней мне предлагалось прибыть на свидание - не отрицаю, на хорошо известную мне виллу у тупика Ла Рош. Я смогла приехать туда только в половине шестого... У меня был ключ от калитки, выходящей на пустырь. Я прошла через сад, собиралась подняться по ступенькам "парадной" лестницы, открыв её входную дверь, когда услышала доносившиеся со второго этажа крики и револьверные выстрелы. Я тотчас же убежала как безумная, вновь заперла калитку у пустыря и бросилась в парикмахерскую мсье Моншана, расположенную напротив виллы.

- Он, действительно, спал в эти минуты, - продолжала Теодора, - и я его разбудила. Но на всякий случай - и с помощью одного своего приятеля - я передала ему через час деньги, чтобы он вообще ничего не говорил о моем к нему вторжении и чтобы немедля уехал из Парижа. Мое поведение, быть может, было неосторожным... Во всяком случае я рассказала вам все, что знаю, и я ничего не утаила от вас!.. В тот же вечер я узнала о многих подробностях страшного злодеяния в Пасси... Я тоже плакала! И уехала оплакивать свое горе в Марсель, где у меня находятся близкие родственники.

- Вы бежали, а не просто уехали! - вскричала мадам Гароди, - и теперь, преисполненная, убеждением в своей безнаказанности, приехали сюда, чтобы оправдаться!

И мадам Гароди подошла к председателю суда, взяла из его рук драгоценность и буквально сунула её под нос Теодоре Фарнезе.

- Да! - проговорила Теодора Фарнезе. - Мне хорошо знакома эта драгоценность. Это то самое "кольцо рабства", которое я потеряла на "Цветущей вилле" невдалеке от Сент-Адреса и Гавра.

- Мадам! - воскликнула Тереза Гароди, так самоуверенно, как и раньше. - Вы лжете! Это "кольцо рабства" найдено в домике в Пасси, и это доказывает, что вы там были, там его и потеряли, убегая после совершенного вами гнусного злодеяния!

Лицо Теодоры Фарнезе вдруг покрыла восковая бледность.

- Кто же нашел это кольцо? - спросила она.

- Мсье Серж! - вскричала мадам Гароди.

Теодора Фарнезе повернулась к обвиняемому:

- О, мсье, - сказала она мягким голосом, - вы забыли сказать мне об этом.

- Да, я действительно забыл, - ответил Серж. - Но мадам Гароди также забыла сказать вам, что если я его нашел там, так это потому, что она его туда подбросила!

В зале наступило какое-то оцепенение, а мадам Гароди казалась совершенно растерянной и потрясенной. Когда же мадам Гароди смогла снова заговорить, то все услышали сначала какие-то путанные восклицания... "Я!.. Что он хочет сказать?.. Но он сошел с ума!"

Председатель суда, почувствовав инстинктивно, что дело "уплывает" подобно трупу в бушующих волнах моря, быстро спросил:

- Но какими доказательствами, мсье Серж, вы располагаете для столь недоказанного обвинения в адрес мадам Гароди?

- У меня только одно доказательство! - ответил тот. - Когда проводились расследования в домике Пасси, и одно из них - третье расследование с участием мадам Гароди и свидетелей, когда было найдено "кольцо рабства"!

- Но зачем... - начал было председатель.

- Да, зачем бы я это сделала? - вмешалась мадам Гароди, как бы исчерпав все свои силы при столь неожиданном для неё заявлении.

- Зачем? - спросил Серж. - Я вам скажу, мадам! Сначала ваше поведение диктовалось ненавистью к этой женщине, а затем стремлением ввести правосудие в заблуждение. Убийца - это вы!

- Он сошел с ума!

Этот отчаянный вопль мадам Гароди прозвучал в мертвой тишине в зале суда.

Что же касается Сержа, то он сохранял ледяное спокойствие. Он произнес:

- Сейчас я готов дать суду все необходимые показания!

С разрешения председательствующего он занял место для показаний.

Он начал с того, что стал разъяснять истинную подоплеку трагедии в домике в Пасси, которую он понял, когда были обнаружены в саду следы ног Теодоры Фарнезе.

- Случилось так, - рассказывал Серж, - что в тот день Иване, как главной ассистентке профессора Гароди, понадобилось, судя по всему, срочно посоветоваться о чем-то с профессором, придававшим огромное значение своим последним исследованиям. И случилось так, что шпиономанка, каковой оказалась в конечном счете сама мадам Гароди, неотступно следившая за малейшим шагом своего мужа, которого она продолжала страстно любить, при очередном "обходе" "павильона свиданий", заметила вошедшую на территорию виллы Ивану. И тогда-то она решила собственноручно расквитаться с профессором и с Иваной! Убив своего мужа, она потом в завязавшейся схватке убила и Ивану, а потом и ту глухонемую и слепую девушку. Ее маниакальность в вопросах любви привела к тому, что никто не остался в живых. Ведь она, мадам Гароди, страшно ревновала своего мужа.

- Этой женщине пришла в голову чудовищная мысль: убить всех, кто находился в это время на вилле, взвалив всю вину на Теодору Фарнезе. Это она сама, мадам Гароди, послала Теодоре Фарнезе записку с приглашением придти на свидание, подделав почерк мужа. И поскольку Теодора Фарнезе на свидание пришла позднее случившегося, все сложилось в угоду планам мадам Гароди.

Тут мадам Гароди испустила страшный вопль и упала в обморок. Председатель объявил перерыв в заседании суда.

Спустя четверть часа, когда заседание возобновилось, мадам Гароди предстала перед присутствующими в зале как бы окаменевшей в том состоянии ужаса, в которое её ввергли разоблачения Сержа. Ее глаза казались ещё глубже посаженными в глазные орбиты, двойная морщина горести на её щеках расширилась. Вся её зрелая красота буквально исчезла в какой-то миг. Многие из публики начинали понимать, что она больше замешана в этой трагедии, чем считалось прежде, но и в рассказ Сержа мало кто ещё верил.

После возобновления судебного процесса председательствующий сначала сделал выговор Сержу. Он напомнил ему, что тот находится на скамье подсудимых в меньшей степени не для обвинений, а в большей - чтоб защищать себя. И что в любом случае ему следует учитывать, что он нападает на женщину с незапятнанной репутацией и что свои обвинения он обязан выдвигать в выражениях не оскорбительных для общественного сознания и в особенности внести в свою неожиданную систему защиты больше доказательств.

Серж склонил голову в знак того, что понял и учтет сделанное ему замечание. Затем он возобновил свое выступление.

- Господа! - произнес он. - Мой адвокат Тессон во время перерыва напомнил мне, что в момент преступления, в половине шестого, мадам Гароди вместе с ним находились у меня в гостиной. Но я вспомнил, с какой настойчивостью, не подавая вида, мадам Гароди указывала нам с Тессоном на время, зафиксированное стенными часами в моей гостиной. Это мне показалось неестественным. Согласно словам моего друга Тессона, он первым пришел в мою гостиную и слышал, как мадам Гароди звонила у входной двери моей квартиры. Тессон потом все время был там.

- В принципе, - продолжал Серж, - я должен был бы отбросить мнение о том, что мадам Гароди могла сфабриковать себе "алиби", отведя назад на полчаса стрелку моих настенных часов, но фактически я установил, что это было вполне возможно. Расспросив своего секретаря, я узнал, что мадам Гароди приходила ко мне ещё за пять минут, до появления Тессона, была введена в гостиную, затем вышла из моей квартиры, заявив, что скоро вернется. Она, действительно, вернулась, застав в гостиной Тессона, опять вышла из неё и вновь поднялась в квартиру вместе со мной, встретив меня на лестнице. Отчего такая настойчивость, с какою мадам Гароди все время возвращалась ко мне в дом? Чтобы её там видели?.. Я утверждаю, что лицо, заинтересованное в фабрикации "алиби", действовало не иначе бы... С того момента, когда я установил, что мадам Гароди находилась одна в моей гостиной напротив моих настенных часов, время перестало быть для меня решающим фактором!

Я отправился в район Гавра.

- С тех пор я начал думать, что к злодеянию в Пасси имела какое-то отношение и сама мадам Гароди. Смутное подозрение об этом возникло у меня тогда, когда в домике в Пасси было найдено "кольцо рабства", не замеченное при первых двух обследованиях места злодеяния (и данное обстоятельство сразу же сделало мадам Гароди в моих глазах замешанной в происшедшей трагедии). До сего момента у меня было лишь моральное убеждение вмешательства мадам Гароди, но не было ни в какой степени интеллектуального и особенно же материального убеждения относительно такого вмешательства. Тогда-то, господа, я вновь посетил "Цветущую виллу" в районе Гавра, где имела место драма.

- Господа! - произнес Серж. - Присутствие в этой зале мадемуазель (и он указал при этом на Теодору Фарнезе), которая согласилась явиться сюда, чтобы помочь вам распутать по-настоящему эту запутанную криминальную историю, должно в ваших глазах быть надежной гарантией, что здесь не будет произнесено ни единого смущающего кого-либо слова, особенно близкого ей друга араба.

- Этот араб, - продолжал Серж, - ни в чем не был замешан при первой драме в Сент-Адресе, когда была ранена несколькими револьверными выстрелами мадам Гароди. Хочу сказать то, чего никто не знал об этой драме. Ни должностные лица, которые подозревали араба в разыгравшейся трагедии, ни моя жена, прибывшая на место происшествия спустя короткое время после того, как раздались выстрелы, хотя она и выслушивала фальшивые откровения раненой мадам Гароди, ни сам Ролан Гароди, ни Теодора Фарнезе, которая ничего не видела и могла лишь слышать револьверные выстрелы, раздававшиеся за дверью. Только мадам знает истину! Мадам и я!

- Во время моего возвращения в Париж, последовавшего за драмой в Сент-Адресе, когда была ранена мадам Гароди, я уже установил, что стрелявшим не мог быть араб по той причине - в числе прочих, - что револьвер, из которого стреляли по мадам Гароди, был куплен за несколько дней до происшедшего в Гавре самим Роланом Гароди. И я возвращался с мыслью, что, быть может, именно профессор стрелял в свою жену. Однако многие аспекты драмы оставались невыясненными, и когда, после трагедии в Пасси, я вернулся в Гавр, мысленно представляя себе иную мадам Гароди, чем та, которую до сих пор знали, я решил дополнить свое собственное расследование и одновременно занялся Теодорой Фарнезе в том, что касалось второй драмы, т. е. убийства трех человек на вилле в Пасси.

- Мне удалось, - продолжал Серж, - встретиться с секретарем Ролана Гароди, Бернаром. Я завел с ним разговор о драме в Сент-Адресе. Мне не давала покоя одна засевшая в голове фраза профессора, которую я случайно услышал в Довилле. Профессор говорил тогда Бернару: "Ничего не поделаешь, Бернар. Тем хуже, если револьвер потерян! Мне придется купить себе другой! И оставьте меня в покое с этой историей!"

- Отсюда, - проговорил Серж, - я заключил, что "эта история с револьвером" в высшей степени беспокоила Гароди и, следовательно, обвиняла его в нечто определенном. Из моего последнего разговора с Бернаром вытекало, что именно сам профессор первым выразил беспокойство в связи с пропажей оружия. Если Ролан Гароди стрелял из этого револьвера в свою жену, ему нисколько не было нужды привлекать к нему чье-либо внимание, (и в первую очередь, своего секретаря).

- Следовательно, - сказал Серж, - надо было установить, кто взял револьвер Ролана Гароди, да так, что он потом использовался на месте драмы? Кто, если не та единственная особа, возле которой и нашли револьвер. Револьвер этот быстро был спрятан, и поэтому полагали, что он принадлежал арабу! Кто же все это сделал, если то была не мадам Гароди? И я предлагаю, чтоб она публично доказала противоположное!

- Ну что ж, это - правда! - вскричала мадам Гароди. - Я тогда привезла этот револьвер, чтобы покончить с собой... И я стреляла в себя дважды! Это - правда! Я хотела умереть! Разве я была не вправе так поступить? Разве я недостаточно настрадалась для этого?

- Вы, мадам, - продолжал Серж, - подстроили все так, чтобы поверили: дескать, убивал вас ваш муж!

- Я обожала своего мужа.

- Бывают минуты, когда в сердце женщины, - проговорил Серж, - любовь становится ужасней ненависти и своеобразно сливается с ней... И вы познали такой момент! А я скажу, когда это произошло! Помните ли вы один вечер, когда на вилле в Довилле я едва не столкнулся с вами в конце коридора? Я не должен был бы вас спрашивать: помните ли вы это?! Ибо на самом деле я не могу утверждать, что вы меня заметили!.. Но я-то вас видел! Вы выходили, как взбешенная фурия, - из комнаты вашего мужа. Но в великолепном, привлекательнейшем для мужчин ночном белье. И есть ли что-либо более естественное для любящей женщины, чем стремление приукрасить себя, приподнять занавес над женскими тайнами и своими прелестями для обожаемого мужчины? Но клянусь вам: тогда я думал о другом! Видя, как вы выходили из комнаты своего мужа, я просто ужаснулся!

- Я ужаснулся, - продолжал Серж, - ибо та завеса, которая всегда скрывала вашу истинную натуру от моих глаз, та пелена, которой вы закрывали глаза всем нам прорвалась. Ну так вот: эта женщина лжет! Эта неземная супруга, эта соратница, утверждавшая, что для неё превыше всего работа мужа, в которой она участвует рядом с гением, этот чистый "дух", эта благородная интеллигентность, это божественное существо, которое соединяет в единый культ любовь к мужу и безграничную любовь к науке, - все это вопиет от отчаяния, потому что её не обнимают, не ласкают со всем жарким пылом. Да, её достаточно не ублажают, как в первые ночи после свадьбы с Роланом... Когда после ночи, в которую вы всячески приукрасились, чтоб соблазнить, собственного мужа. Но, увы! - безрезультатно! И тогда вы задумали тот проект "самоубийства", причем при таких условиях, при которых можно было бы уверовать, что вас убил ваш собственный супруг... С его револьвером вы стучите в его дверь, крича при этом: "На помощь! Меня убивают! Ролан! Убийца! Убийца!"

- Я кричала: "На помощь! Меня убивают!" - хрипло выкрикнула мадам Гароди.

- Зачем же вам надо было кричать: "Меня убивают"? Ведь вас никто не убивал?! Я докажу, что араб, который якобы стрелял в вас, к этому времени уже был мертв, когда вы пытались умереть! Но вы стремились умереть, погубив своего Ролана. И в доказательство этого, я вам представлю тотчас же. Вот оно: после той ночи, когда я вас видел в конце коридора на вилле, вы написали одной из своих парижских приятельниц, мадам де Ланс, письмо. Оно заставило её примчаться в Гавр, узнав спустя два дня о разыгравшейся на "Цветущей вилле" драме. В этом письме вы текстуально писали: "Теперь он меня ненавидит. Я прочла это в его глазах... Он хотел бы, чтобы я умерла!.. Жди какую-нибудь ужасную трагедию!.. Я её жду, и я к ней готова! Если ты узнаешь о моей смерти, скажи себе с полным основанием, что меня убил он!"

Но ваш план не удался: вы не умерли, а только ранили себя! И когда мадам де Ланс увидела вас в Сент-Адресе, вы указали ей на стоящего перед вами на коленях своего мужа... В тот момент вы считали его вновь завоеванным. И вы приняли на вооружение утверждение окружающих о том, - что вас хотел убить араб, друг Теодоры.

После этих слов Сержа в зале воцарилось молчание, молчание, при котором что-то ждали от этой женщины, вцепившейся в барьер, отделяющий судей от публики, но это "что-то" не наступило и Серж продолжал:

- Относительно этой первой "истории" сказано достаточно... Перейдем теперь ко второй. Впрочем, мне мало что следует сказать на сей счет. Какое-то время спустя, я стал думать, что вы провернули дело в Пасси таким же образом, как и в Сент-Адресе. Мне нужны были только доказательства, и они были найдены, потратив все необходимое время и обманув вас, как вы обманывали всех. Подлинной находкой для понимания второй истории стало то, что вы подбросили в этот домик в Пасси "кольцо рабства", найденное вами на вилле в Сент-Адресе! Наконец, у меня оказалась записка, подписанная Роланом Гароди и вновь якобы звавшая Теодору Фарнезе в свои объятия. Та самая записка, подлинность которой эксперты отвергают. Она могла быть написана только вами!

- Ложь!.. Подделка!.. - прошипела мадам Гароди, уже не глядя, на Сержа.

- Мадам, у меня здесь есть доказательство, что вы многократно старались подделать почерк своего мужа. Больше того. Я склеил, восстановил последовательно наброски этой записки. Мсье председатель! Вскройте вот этот конверт. После этого мадам нечего будет сказать!

И Серж упорно посмотрел на мадам Гароди, словно хотел её загипнотизировать, пока служитель передавал конверт председателю суда.

- Мне как раз надо кое-что вам сказать, мсье председатель, сравнительно тихо, на одном дыхании молвила мадам Гароди. - Действительно, я часто пыталась имитировать почерк мужа; об этом он сам меня просил, чтобы я отвечала вместо него на письма его многочисленных корреспондентов и особенно корреспонденток и даже... расписывалась за него!

- Это-все, что я хотел знать! - вскричал Серж. - А теперь, мсье председатель, вы можете порвать конверт: в нем ничего нет!

Присутствующие в зале словно оцепенели. А затем, несмотря, на всю серьезность события, то тут, то там раздались смешки.

- А сейчас ещё несколько слов, несколько положений, - добавил Серж. Об абсолютном доказательстве присутствия мадам Гароди на вилле в Пасси в момент преступления и о доказательстве её преступления. Свершив свое злодеяние, мадам Гароди спустилась в кухню и, испытывая жажду, выпила свежей воды из-под крана, налив её в стаканчик из шкафа по соседству. Только мадам Гароди ошиблась и поставила обратно свой стаканчик неправильно по сравнению с остальными... Я дал его на осмотр эксперту. Он обнаружил на стаканчике отпечаток, в важности которого нельзя ошибиться, - отпечаток пальцев убийцы.

- Это - неправда! - вскричала несчастная женщина в последнем порыве самозащиты.

- Почему вы сказали: "Это - неправда!"? Не потому ли, что у вас на руке нитяные перчатки? Но ваша перчатка оставила свой след на стаканчике. Он обличает вас сильнее признания!

- Выходит, - прервал Сержа председательствующий, - нитяные перчатки носит только мадам Гароди?

- Нет. Но она носила их часто. И надела их в тот день, что легко определить, ибо у её перчатки на мизинце правой руки был шов, который мы обнаружили и на стаканчике! Впрочем, вот она, эта перчатка! Вы, мадам, напрасно её потеряли на лестнице в тот роковой вторник, когда ушли из моей квартиры.

И Серж продемонстрировал перчатку, вынутую из небольшого пакета, который находился в кармане его пиджака.

- На этот раз перчатка здесь, - сказал он. - Не так, как с предшествующими бумагами!

Со стороны мадам Гароди донеслось какое-то хриплое дыхание, послышался глубокий стон. Она поднялась над барьером, но внезапно рухнула на пол. Тереза была мертва, сердце её не выдержало.

Сержа как будто нисколько не взволновала эта смерть, приведшая в смятение всех собравшихся в зале суда. Люди устремились к выходу, и заседание суда, снявшего все обвинения с Сержа, было прекращено. Он поведал мне с невообразимым хладнокровием:

- Самое замечательное здесь то, что перчатка - подделка! Я купил её сегодня утром и сам сделал этот шов! - Что правда, так это то, что на стаканчике действительно есть отпечаток нитяной перчатки и шва! Следовательно, я ничем не рисковал, фабрикуя недостающую мне улику! Эта ужасная женщина изобретала улики против Теодоры Фарнезе, которую стоит пожалеть. В борьбе с мадам Гароди я использовал её же оружие! Только мои улики были менее фальшивыми, чем её доказательства!

Часть II

НОВЫЕ ЖЕНЩИНЫ - НОВЫЕ ДЕНЬГИ

В ШОТЛАНДИИ

Рассказывает Серж

Лето и осень уступили место зиме. По совету врачей я временно поселился в горах Швейцарии. Правда, морозы там были не "сибирскими", но все же достаточно ощутимыми, и, казалось, что такая зима мстит за летне-осеннее благоденствие, что сама природа взбунтовалась и не хочет, чтобы любовь была беспрерывной, будь то любовь к 22-летней Иване, или любовь к зрелой женщине - Терезе. Мне казалось, что Ивана искренне меня любила.

Положение с Терезой было сложнее: "безмужняя" замужняя Тереза искала не просто наслаждений "на стороне", а на самом деле тосковала о единственно любимом. Но тут я выразился крайне неточно. Терезе недостаточно было иметь единственного любимого. В её душе уживались принципы современного общества и матриархата. Поэтому-то она и заблудилась "меж трех сосен", не зная, кого в конечном счете, предпочесть: отвергающего её супруга и меня, влюбленного в нее. Убивая своего мужа, чтобы отомстить за пренебрежение ею как женщиной, она из ревности убила и Ивану.

Тереза оставила, как бы чувствуя приближение своего конца, завещание: половина её состояния, то есть около шести миллионов франков, отходила её дочери, Анне Дюбрей, жившей в Женеве со своим мужем; вторая половина передавалась мне, как "другу семьи Гароди". Вначале я хотел было не прикасаться к этим деньгам, а потом подумал: зачем так? Полтора миллиона франков оставил себе, а полтора - перевел Артуру. В нашем бизнесе "женские игры" - доходы мы делили поровну.

...Где-то в окутанной туманами Шотландии жила ещё одна женщина, которая, в первую же ночь её пребывания в Париже, пришла ко мне в постель, и мне никогда не забыть ту бурную ночь, которая показалась нам обоим, Цинтии и мне, слишком короткой. Да, то была сама леди Цинтия, баронесса Кэрвью. Мне стало ясно, что она - ничто без меня, а я, тем более, - ничто без нее.

Спустя год после нашего первого свидания меня встречала у порога своего замка Кэрвью баронесса леди Цинтия.

...Она, должно быть, увидела меня издалека и подскакала на горячем вороном коне. Амазонки на ней не было: одета она была в обычную городскую одежду, и никто её не сопровождал.

Остановив коня, она соскочила с седла, и мы сжали друг друга в объятиях. Я нежно поцеловал её.

Ее престарелый муж, до последнего дня своей жизни державший леди Цинтию на "сухом пайке", скончался с полгода тому назад. Единственная законная владелица замка Кэрвью леди Цинтия вынуждена была отказаться от своих амурных проказ в Эдинбурге (приходилось считаться с общественным мнением округи). А вообще-то, как мне сразу показалось, леди Цинтия просто повзрослела, как говорится, "перебесилась" и её тянуло к настоящему домашнему очагу.

А тут - и как раз вовремя - появился я. Леди Цинтия меня буквально зацеловала. Она целовала меня в губы, в щеки, в лоб, не забывая проверять, достаточно ли взбунтовалась против её лона моя мужская плоть. Эти проверки, очевидно, и навели её на очень интересную мысль: взять меня себе в мужья! Тут и я не растерялся, сделав ей официальное предложение, руки и сердца.

Что последовало потом, догадаться не трудно. Поужинав вдвоем в старинной столовой, рассчитанной минимум на много персон, мы отправились в спальню, куда меня, естественно, вела баронесса леди Цинтия, так как я туда дороги ещё не знал.

Дрожа от едва сдерживаемого желания, она позволила себя раздеть донага, но наотрез отказалась дать мне снять с её стройных ножек желтые колготки. Я решил с ней не спорить: тем более, что эти желтые колготки приятно контрастировали с яркой белизной её роскошного тела. Я любил её всю ночь, и опять эта ночь оказалась очень короткой, хотя на дворе уже стоял апрель. "Я нарожу тебе множество сыновей, чтобы удовлетворить твою любовь к сыновьям, а себе нарожу только трех дочерей, и у нас будет многодетная семья".

Но я думал иначе. Я буду любить Цинтию до тех пор, пока не пойму, как завладеть её имуществом и деньгами. Сама Цинтия оказалась бой-бабой и не такой простой, как она себя называла. В жизни она прошла огонь, воду и медные трубы.

* * *

Впервые о Цинтии во дворе её дома узнали соседи, когда ей исполнилось шесть лет. До тех пор она находилась у отца на ферме в окрестностях шотландского города Эдинбурга.

Во дворе дома, где жила её семья, была песочница, и там летом часами играла Цинтия.

В тот день на девочке был одет скромный костюмчик серого цвета: прямые брючки и курточка тоже прямого пошива. Она была коротко подстрижена и одна копалась в песке. Через некоторое время к ней подошла небольшого роста пожилая женщина, можно сказать старушка, поскольку она так отвечала о своем возрасте: мне немного более семидесяти лет. Ее звали Энти. Она стала смотреть на ковырянье ребенка в песке. Та в свою очередь изредка поглядывал на стоящую рядом старую женщину. У неё были спокойные глаза и неторопливые манеры.

Женщина подошла ближе и спросила:

- Как тебя зовут, мальчик?

- Я не мальчик, а девочка!

Тут только Энти поняла, что допустила ошибку, приняв стройную фигурку, одетую в брючный костюм, девочки, за мальчишечью. Когда же она увидела глаза, смотревшие на нее, уловила их нежно-голубой блеск, поняла, что перед ней девочка.

- Ну, ты извини меня, я ошиблась!

- Ничего страшного, - спокойно ответила девочка. Видимо, не она первая ошибалась, принимая Цинтию за мальчика в её шестилетнем возрасте. - Меня зовут Цинтия. Я живу в этом доме.

- Но почему же ты так долго находишься на улице. Пора идти домой. Ты, наверно проголодалась?

- Я уже привыкла. Мама придет нескоро, а бабушка уехала за город и вернется только завтра, к тому же я потеряла ключи от квартиры.

- Ну и что же ты собираешься делать?

- Ничего, подожду.

Энти долго не раздумывала: у неё дома был обед и она пригласила девочку к себе: переждать, когда придет кто-либо из её родных.

Девочка быстро согласилась; она была голодна и не опасалась старухи, тем более она и раньше её встречала во дворе.

Энти жила в небольшой двухкомнатной квартирке на втором этаже, квартирке с балконом, который находился на кухне. Кухня метров шести имела большое окно, балконную дверь. Кухонная мебель, газовая плита и холодильник, и небольшой стол для еды едва-едва вмещались в небольшое пространство: стоять у газовой плиты двоим людям уже было невозможно. Но Энти смогла ещё втиснуть в кухню и крохотный диван. На нем было уютно посидеть за обеденным столом, особенно, когда её редкие гости обладали отменным аппетитом, как и случилось на этот раз.

Цинтии понравилось на кухне. Здесь как-то приятно пахло домашней готовкой, было чисто и все лежало на своих местах.

Пока Энти разогревала еду, Цинтия с разрешения хозяйки осмотрела остальные помещения. Это были две комнаты: одна двенадцать метров, другая девять. В большой комнате находился новый цветной телевизор, платяной шкаф, два кресла, столик. Весь пол был устлан ворсистой тканью. Хотя Энти и смотрела телевизор, но редко, считая, что телевизор делает людей дураками и отнимает у них все человеческое. В этой комнате они принимала родственников и гостей.

В маленькой комнате помещались широкая тахта, покрытая шотландским пледом, с двумя подушечками разного цвета; стояли небольшой письменный стол и плетеная корзина с принадлежностями для вязанья.

От созерцания скромного комнатного убранства Цинтию оторвал голос хозяйки:

- Ты вареную курицу есть будешь? С рисом?

- Да, - робко ответила девочка. Она готова была есть все, что угодно: последний раз она ела ранним утром.

- Я готовлю только вареных кур, - говорила Энти, пока Цинтия быстро поглощала еду. - А ещё я тебе дам чай с лимоном и блинчики с яблоками. Сколько тебе ложек сахарного песку в чашку?

Цинтия хотела сказать, что надо класть как можно больше, но постеснялась:

- Две! - мужественно ответила она. Она бы съела ещё и курицы с рисом, но просить не осмелилась. А вот на блинчики она навалилась. Энти отдала ей все, что оставались в сковородке.

Цинтия шустро расправилась с блинчиками, и сделала это так быстро, что Энти не успела даже помыть посуду. Она подозрительно посмотрела на девочку и хотела её что-то спросить, но Цинтия её опередила:

- Они очень-очень вкусные! - воскликнула она и широко улыбнулась.

Этот ответ хозяйке блинчиков понравился, и она пообещала в другой раз угостить девочку горячими блинчиками, сказав:

- Когда они горячие, то гораздо вкуснее! Ты любишь горячие блинчики?

- Конечно! - ответила поспешно Цинтия, а про себя подумала: "Лишь бы они были!"

- Вот и отлично! Идем, я тебе покажу свое вязание.

В доме Энти звали библейской бабушкой и не потому, что она была слишком набожной, а совсем по другой причине. Она где-то вычитала, что люди, которые сочиняли Библию, находились в возрасте 93 лет. Вот и она решила дожить до 93 лет. Она не только мечтала об этом, но и кое-что делала для этого. Прежде всего определила диету: не есть соленого, мало сладкого, не есть макарон, мало хлеба, в остальном - вареные куры, немного рыбы, каши, главным образом гречневая, овощи и фрукты, немного картофеля.

Энти считала, что именно так питались люди, которые писали Библию. Правда, думала она, в их рационе наверно было козье молоко, сыр. Молоко она не пила, а вот сыр, только не острый, употребляла.

Она много ходила, потому что слышала историю про сельскую почтальоншу, которая разносила почту пешком, хотя им полагался велосипед. Эта почтальонша дожила до 104 лет.

Иногда Энти так вживалась в своем воображении в библейские сюжеты, что представляла себя живущей в эпоху, когда составлялась Библия. Вот одна из этих её картинок, родившаяся в её фантазии. Энти живет в шатре, покрытом овечьими шкурами. Место действия - оазис, расположенный на краю пустыни. Кругом пески, а вдали виднеются горы. Рядом ещё несколько таких же шатров. Это их пастуший род. Она замужем за одним из авторов Библии. Свою часть он пишет на длинных свитках папируса. Чем пишет? Она долго думает и представляет себе, что это сок какого-нибудь красящего растения, а буквы выводятся мягкой сердцевиной из ветвей растущего кругом кустарника. Ей за 70 лет, а ему уже все 93 года. Это высокий жилистый мужчина с длинной седой бородой. Кроме писания Библии он пасет отару их овец, занимается мужской работой по хозяйству и приносит Богу в жертву агнецов.

По ночам мужчина удовлетворяет свою жену, что Энти нравится и она представляет себе, как это происходит и оправдывает себя. Ведь в библейские времена прародитель людей Авраам жил со своей старой женой Саарой и она в столетнем возрасте родила ему сына. Так далеко в своих мечтаниях Энти не заходила, но представляла себе, что, когда они с мужем наслаждаются любовью в постели, от него пахнет овчиной и немного овечьим навозом. Почему навозом? Она не знала, но оставляла этот запах в своем воображении, ибо считала, что в те далекие времена люди редко мылись. Смирилась с этим запахом и не обращала на него внимание. Главное, считала Энти, по отношению к мужчине, женщине надо уметь быть терпеливой, остальное все само собой сладится.

...Так, - воображала дальше Энти, - когда их часть Библии будет написана, муж умрет и ей придется доставить эту часть в Иерусалим и положить её под Священный камень в Иерусалимском храме. Ведь по приданию, рукописную Библию нашли под этим камнем 5000 лет тому назад.

...Когда муж умер, Энти запаковала их часть Библии в прочную овечью шкуру, взяла из хозяйства ослика, собаку, продукты на дорогу, запасную одежду и отправилась в Иерусалим. Добираться до него ей пришлось двадцать лет, и она достигла цели, когда ей исполнилось 93 года. Выполнила свой долг: доставила часть Библии в целости и сохранности и положила её под Священный камень в Иерусалимском храме, где уже находились другие части Библии, которые в последствии стали называть - Евангелиями. После этого она умерла. Перед смертью попросила похоронить её в том месте, где через 5000 лет будет находиться Гроб Господень, ведь она знала сейчас, где он находится.

Из её воображаемых представлений о жизни родилась и другая идея, которая воплотилась в жизнь. Придумала, что может помочь семейной паре, которая сама не может выносить ребенка. Она знала, что 50-летние женщины вынашивали таких детей, например, одна мать в их графстве успешно выносила и родила для своей дочери мальчика из оплодотворенного семени родителей. Дала объявление в газеты. Было несколько звонков, но когда звонившие узнавали о её возрасте, то отказывались от её услуг.

И все же Энти повезло. О её желании узнали в Медицинском центре Эдинбургского университета и провели с её помощью успешный эксперимент.

Ученые потому заинтересовались предложением Энти, что они предполагали: в результате таких родов, если их удастся осуществить, организм старой женщины омолодится. И не ошиблись. После всех анализов смелый эксперимент начался. Энти подтянули и закрепили матку, её кормили по особой диете. Она много ходила, что ей самой очень нравилось. В результате ребенок - мальчик родился здоровым и полновесным. "Красавец!" - так определила сама Энти, разглядывая его после родов. Рожала сама, отказавшись от кесарева сечения. "Роды должны быть настоящие! - заявила она, - а страдания во время родов, покажут насколько я сильная женщина!"

Удалось и другое: Энти помолодела на 10 лет. Она всем говорила, что ей немного за семьдесят, хотя ей на самом деле было "немного" за восемьдесят.

Радовались и медики из Медицинского центра: они начали зарабатывать бешеные бабки на омоложении старых женщин по методу, испробованному на Энти.

...На протяжении нескольких лет Энти опекала Цинтию: кормила её обедами, зашивала колготки, обогревала в холодные дни.

Девочка была очень благодарна библейской бабушке и любила её. Однажды она сказала ей в порыве чувств: "Когда я вырасту, - куплю тебе автомобиль!" - "Да он мне и не нужен", - ответила та, не придав никакого значения её словам. Сама Цинтия мечтала об игровом компьютере, но так никогда его и не получила. В семье не было денег на такую покупку.

Семья Цинтии состояла из трех человек: мамы, бабушки и её самой. Отец после рождения ребенка покинул семью: разладились отношения между ним и её матерью. Мать была высокой и стройной женщиной, довольно красивой. Она очень радовалась рождению дочери. Спустя несколько месяцев после рождения Цинтии у её матери появились первые признаки шизофрении. Временами она как бы попадала в другую реальность и жила в ней некоторое время, потом снова приходила в себя. Это и послужило причиной ухода отца из семьи.

Как люди сходят с ума? Этим вопросом занималась Энти, когда познакомилась с мамой Цинтии. Она перечитала несколько книг и поняла, что у человека, у которого "поехала крыша", никаких изменений в мозгу не происходит, так писали ученые-медики, а происходит что-то другое. Что пока они не могли установить. На этот счет Энти создала свою версию. Этот вопрос её лично интересовал, потому что соседи в связи с её "библейскими" рассказами, тоже считали Энти немного "чокнутой", почему она и выясняла для себя этот вопрос.

По её мнению, в разуме психа "ломаются" чувства, а мозг остается невредимым. Но как они "ломаются"? Еще ни один псих, пришедший в себя, не рассказал, как все происходит. Возможно, процесс перехода от нормального человека, полагала Энти, к ненормальному происходит так: представьте себе, что вы идете в полной темноте по ступенькам лестницы вниз. Приходиться спускаетесь осторожно. Наконец, доходите, как вы полагаете, до последней ступеньки и делаете ещё один, последний шаг вниз, чтобы твердо стать ногой на пол. Но оказывается, это была предпоследняя ступенька, и вы, не удержавшись, резко ступаете, и, не рассчитав расстояния, проваливаетесь ногой до пола. Ощущение получается совсем другое, чем, если бы человек стал спокойно на пол. Так нормальный человек, становясь психом, сменяет одни чувства на другие, неадекватные данной конкретной обстановке. Вернуться в обычное состояние, к прежним чувствам, такому человеку невозможно. На это есть свои причины. Вот одна из них: такому человеку необходимо снова обрести чувство реальности, ибо именно чувство реальности отсутствует у человека "тронутого". Псих этого не понимает, и сделать сам подобное не может. Такое положение в некоторой степени относится и к алкоголикам, курильщикам и наркоманам, хотя они и могут сознавать это чувство, но перебороть его в подавляющем большинстве сами не могут: такой процесс сложен психологически, потому что они, поддаваясь своим чувствам, отключают от такого процесса свое сознание.

Так думала о происхождении психов Энти, основываясь на своем богатом воображении, и понимала, что мама Цинтии никогда не вылечится. А попытки та предпринимала. Она вышла второй раз замуж, но брак оказался неудачным. Второй муж очень любил мать Цинтии, хорошо относился и к девочке, считал её своим ребенком. Брак просуществовал недолго, и хотя этот мужчина ещё раз женился, но добрые отношения между ними остались. Он помогал своей бывшей жене материально, принимал в своем доме Цинтию.

После второго брака мать Цинтии стала много курить и увлеклась наркотиками, дело дошло до того, что её периодически на месяц укладывали в больницу. Цинтия сильно переживала.

Бабушка Цинтии работала до пенсии зубным врачом, и, поэтому кое-какие средства у неё имелись на содержание семьи, но этих средств не хватало. Цинтия испытывала недостаток во всем, в одежде, в питании, в развлечении, а ей хотелось многого, и в этом она была максималисткой. Дело даже доходило до драк с бабушкой: Цинтия настаивала: купи, купи! У подруг это было, но не у Цинтии.

Где-то в 11-12 лет у Цинтии начали расти груди, и когда они чуть обозначились под майкой, а дело было летом, ей стало ужасно стыдно и она, чтобы скрыть это, стала надевать на майку кофточку. В жару кофточка не смотрелась. Первая это заметила библейская бабушка и спросила:

- Ты, что? - Потом сама поняла в чем дело, покачала головой и добавила: - Никто не обращает внимания, но тебе самой все это необычно, отсюда и такая стеснительность, да?

Девочка пожала плечами и опустила голову: ей нечего было сказать, так как все на самом деле так и происходило.

Через несколько дней Цинтия сняла кофточку, поддавшись на уговоры Энти, но зачесала волосы на глаза. Когда она шла по улице и смотрела на встречных знакомых людей, через волосы, ей казалось, что не так стыдно. Но и такая детская застенчивость скоро прошла. Вместе с другими ребятами из своей школы она летом на два месяца попала в лагерь бойскаутов.

После возвращения рассказов было много о летнем отдыхе, но самые интересные из них оказались те, в которых Цинтия влюблялась в разных мальчиков и как они влюблялись в нее, как целовались с ней, как тискали её. Библейской бабушке Цинтия призналась, что целоваться с мальчиками ей не понравилось. "Они слюни пускают", - сказала она. В ответ бабулька только хмыкнула и ничего не ответила, но представила себе, как они целовались в жаркую лунную ночь, когда её библейский муж окончил писать свою часть Библии. Конечно, по этому случаю выпили виноградного вина пятидесятилетней давности, которое хранилось у них в глубине одной из пещер в большом запечатанном синей глиной кувшине, работы её мужа, который, к тому же владел искусством гончарного круга...

После окончание школы Цинтия не захотела дальше учится, да и денег не хватало, чтобы оплатить учебу для получения приличной профессии. Сорилась с бабушкой, которая настаивала на том, чтобы Цинтия пошла учиться на зубного врача. Внучка не соглашалась и, в конце концов, заявила, что станет проституткой, сразу заработает много денег, и будет хорошо жить без учебы. Бабушка пришла в ужас, но не надолго. Ужас сменился деловым расчетом.

Среди пациентов бабушки Цинтии, как зубного врача, попадались и богатые люди. Вспомнила о лорде Кервью. К этому времени ему исполнилось 60 лет. Он был вдовцом и увлекается молодыми девушками. Бабушка решила "подставить" ему свою внучку. Ко времени окончания школы она стала красивой девушкой.

Лорд владел большими богатствами. У него имелось обширное поместье со старинным замком, много земель. Его рысаки выигрывали немало скачек и приносили лорду хороший доход. Он владел акциями ряда компаний, в том числе холдинга "Ксерокс", в который вложил деньги, когда ещё появились только первые аппараты "ксерокс".

Цинтию долго уговаривать не пришлось: за то, что лорд лишит её девственности и переспит несколько первых ночей с ней после месячника, когда можно будет делать "это" без резинки и без опасения беременности, он выплачивал немалые деньги. На них можно было окончить колледж и затем учиться в Эдинбургском университете, или просто прожить безбедно несколько лет.

Сохранить девственность для первого мужчины, несмотря на все подростковые влюбленности, Цинтии посоветовала библейская бабушка. Она говорила:

- Ведь девственность - тоже собственность, расставание с ней можно высоко оценить. Или подарить её любимому мужу.

Цинтия послушалась советов, и время пришло: она дорого продавала свою девственность старику.

И ещё по другому вопросу посоветовалась Цинтия с бабушкой Энти. Как быть в тот момент, когда лишаешься невинности, ведь это больно?

- Не только больно, - ответила Энти, но можешь после этого потерять всякий интерес к сексу и даже станешь ему противиться.

- Почему?

- В такой момент может появиться резкая боль и никаких ощущений приятного чувства, если мужчина груб и девушка не подготовлена к первому половому акту.

- Как подготовлена?

- Я не думаю, что лорд будет с тобой груб. А подготовлена так: он должен тебя ласкать, а ты чувствовать его ласку, расслабиться при этом и ласка должна быть тебе приятная и ты должна себя подготовить, на все быть согласна, и идти на встречу мужчине. Знаешь для чего так нужно? Нет? Для того, чтобы в твоем влагалище появилась смазка, тогда у вас все пройдет не на "сухую", тогда ты совсем не почувствуешь боль и тебе будет приятно.

Совет оказался хорошим, но он чуть было не испортил все, когда Цинтия в первый раз оказалась в постели с лордом.

После завершения договоренностей, все остальное происходило в замке лорда, среди цветов и прекрасной мебели. Цинтия пожелала, чтобы не было электрического света, а действо произошло бы при свечах, и горел бы большой камин.

...В тот вечер, когда Цинтия пришла в замок, лорд встретил её в холле, взял за руку и чуть привлек к себе, заглянув в её небесно-голубые глаза. Девушка не выдержала взгляда и опустила глаза. Ей захотелось зачесать волосы на лоб, чтобы они прикрывали её взгляд, как это она делала в свое отроческое время, когда у неё стали расти груди. В этот момент лебединая нежная шея и плечи были оголены, а вырез её платья немного показывал округлости её девичьей груди. Лорд пристально и жадно её разглядывал. Он отметил чуть смуглый цвет её лица, гибкий стан, изящную линию бедер.

Они находились в вестибюле замка. Девушка оказалась немного выше его ростом. Это устраивало лорда: он не любил низкорослых женщин, но в то же время не тянулся и к слишком высоким.

Прошли в богато убранную комнату. На столе, к которому Цинтию пригласил лорд, был приготовлен чай с лимоном. Девушка не притронулась к нему. Она изрядно волновалась и сидела у стола сжав руки на коленях. Хозяин потянулся к чаю, но заметив волнение гости, отставил чашку и пристально посмотрел на Цинтию. Та опустила глаза и слабо улыбнулась.

- Не надо волноваться, все будет хорошо, - сказал он, пожирая страстным взглядом сидящую перед ним красавицу, - Все будет хорошо! Иди ко мне!

Та подошла и остановилась перед ним, опустив глаза и молчала, но потом сказала, чтобы минутная неловкость исчезла:

- Какие прекрасные цветы!

- Тебе нравяться?

- Очень!

В этот момент лорд притянул девушку к себе и, поцеловав в щеку, провел рукой по спине и слегка погладил по груди.

- Ой! - тихонько вскрикнула та, и хотела было отстраниться, но не сделала этого, быстро вспомнив зачем она здесь.

Лорд начал расстегивать пуговицы на её платье. Цинтия сначала вся сжалась, но потом расслабилась и даже стала помогать ему. У лорда слегка дрожали руки от нахлынувшего возбуждения. Девушка все больше и больше волновала его, особенно, по мере того, как обнажалось её прекрасное молодое тело. Сначала лорд увидел две большие белые груди и не удержался, чтобы не поласкать их руками, потом потянулся губами к розовым нежным соскам.

Цинтии стало немного щекотно, и в этот момент хозяин замка почувствовал, как под его ласками соски затвердели, а её тело напряглось от прикосновений. Он ещё более воодушевился, почувствовав, что ему самому уже невтерпеж и быстро снял с девушки оставшуюся одежду. Когда девушка оказалась раздетой, он замер от восхищения. Она была прекрасна: высокая белая грудь, тонкая талия, крутые бедра. Он притянул Цинтию к себе и начал целовать её в рот. Она не сопротивлялась, но и не отвечала на его поцелуи, только подставляла покорно губы и тело вошедшему в раж первому в своей жизни мужчине.

Лорд быстро сбросил с себя одежду и прильнул к горячему молодому телу девушки, покрывая его поцелуями, потом отстранился и стал разглядывать и ласкать его. Он положил одну руку на ягодицу, а второй полез девушке между ног и попросил её раздвинуть ноги. Она сделала это, но чуть-чуть. Он пытался продвинуть свою руку глубже, но та стала сопротивляться, вихляя бедрами:

- Ой, не надо так! Не надо! - просила она.

Через некоторое время лорд понял, что они оба готовы для постели.

- Пойдем в постель! - предложил он. Одной рукой обнял её за талию, другой продолжал ласкать грудь и они отправились в постель. Лорд от нетерпения и большого плотского желания ещё больше распалялся. Цинтия, казалось, ничего этого не замечала, она выполняла все, что от неё требовалось.

В постели они не сразу поладили. Цинтия, помня советы Энти, медлила отдаваться старому, но пылкому любовнику. Она стремилась к тому, чтобы он её больше ласкал. Тот это и делал, но наконец, не выдержал, и после того, как приустал от своих усилий, спросил девушку:

- Что такое? Почему ты медлишь и не отдаешься мне?! Раздвинь же ноги как следует!

Цинтию эти слова смутили, и она перестала крутиться по постели, но нашла в себе смелость и пересказала лорду совет Энти и свои страхи по поводу первого контакта с мужчиной.

Лорд слушал широко раскрыв глаза, потом он от всей души рассмеялся и хохотал несколько минут. Но за это время у него как-то спало желание близости, а для его возраста потеря темпа осложняет дальнейшие действия.

Улыбнулась и девушка в ответ на слова лорда:

- Да, я готов тебя ласкать всю ночь, но первое действие нам надо сделать!

Он снова стал ласкать и целовать, но новый страстный порыв к нему медлил приходить, член его упал и стал сморщиваться. Это заметила и Цинтия и она забеспокоилась: неужели придется возвращать деньги? Но, тут вспомнила рассказ Энти из её жизни со своим библейским мужем. Как-то раз, рассказывала Энти, они легли в постель, и ей очень хотелось это, но муж ничего не смог сделать. В тот день у него не получалось с писанием Библии, сильный дождь разметал стенку загона для овец. В Писании у него не выходила фраза о болтливости людей. В последствии в Библии эта фраза стала выглядеть так, когда она была написана в другой день: "При многословии не миновать греха, а сдерживающий свои уста - разумен" (19 Прит., Библия).

В этот же день неудач, когда у ритуального камня муж Энти поднял нож, чтобы заколоть агнеца и принести его Богу, его большой палец укусила огромная оса. Он так вскрикнул, что из шатра выбежала Энти. Закапывание агнеца в тот день не состоялось: от укуса опухла вся ладонь и опухоль начала подниматься к локтю, боль становилась невыносимой.

Энти знала, что нужно делать в подобных случаях. У них имелось одно лекарство от всех наружных болячек. Это была смесь козьего сыра, ослиного помета и синей глины. Такую смесь приготавливали в каждом шатре. Перед употреблением её следовало положить в рот, обильно смочить собственной слюней и приложить к опухоли. Энти так и сделала, Для того, чтобы ориентироваться во времени, Энти три раза пересчитала своих овец, а когда она закончила расчет, опухоль начала спадать и вскоре совсем исчезла. Таким сложился у них этот напряженный день.

В ту ночь Энти сказала мужу, которого впоследствии люди назвали Апостолом за написание одного из Евангеля (части) Библии:

- Успокойся, милый, у нас все получится! - И она положила свою теплую ладонь на обмякший член Апостола. Действительно, вскоре он стал таким же твердым, как палка для загона овец, которую потом верующие стали называть посохом.

Цинтия вспомнила этот рассказ, и, воспользовавшись им, сказала:

- Успокойтесь (она опустила слово "милый" и говорила с лордом на "вы"), у нас все получится! - И она опустила свою ладонь на съежившийся член лорда. Тот от этого прикосновения вздрогнул, так горяча была ладонь девушки: он подобной прыти никак не ожидал от девственницы, хотя и не на йоту не сомневался, что та девственница.

Цинтия ласкала (по совету Энти) рукой член лорда, пока тот не стал таким же твердым и стремительным, как ракета взлетающая к небесам.

К концу первой встречи лорд сказал Цинтии:

- Я готов ласкать тебя всю жизнь!

Цинтия ничего не ответила, только отвела взгляд в сторону и подумала, что эти слова нужно обязательно передать бабушке.

За первой встречей последовали другие. Страсть к Цинтии не утихала.

Лорд сразу назначил новое свидание. Девушка согласилась, сказав при этом:

- Я тоже хотела бы с вами встретиться!

Свидание состоялось, и принесло лорду много нового, запомнившись ему на всю жизнь.

На этот раз Цинтия сама разделась перед старым любовником. Ему показалось, что она похудела, немного осунулась на лицо и даже как-то плохо выглядит, но глядя на её обнаженное тело, он быстро воспламенился и потащил её в постель. Здесь, как будто, все прошло по-прежнему. Когда они лежали в постели после первой ослепляющей вспышки эмоций, отдыхая, в ожидании нового всплеска чувства любви, лорд начал ласкать девичьи груди и промежность, что было его любимым занятием в постели, а Цинтия стала слегка приводить свои волосы в порядок. Лорд потянулся погладить по голове, памятуя о её пышных волосах.

Он был на верху блаженства, девушка ему очень нравилась, особенно в постели. Она оказалась сексуальна. Как только он прикасался к её обнаженной груди и начинал её ласкать, девушка тут же воспламенялась и когда он в неё "входил", трепетала от страсти.

В своем дневнике Цинтия писала так, как могут писать только страстные натуры, какой она была. Вот как она писала о том, как переживала, дав свое согласие на встречу с лордом.

"Я никак не могу согласиться на встречу с лордом. Не могу представить себе, когда меня станет раздевать чужой мужчина, а потом я окажусь перед ним голой, совсем голой. Он начнет меня трогать своими руками, брать в руки все, что захочет, а я должна буду ему это разрешать и быть покорной и терпеливой. Потом скажет: "Пойдем в постель!" И я пойду ...Или он меня поведет и я все равной пойду, деваться, тогда голой, мне уже будет некуда. Он ляжет на меня и войдет в меня. или это будет как-нибудь по другому, я ведь девственница и это случиться первый раз в моей жизни... Я отдамся ему или он меня возьмет? Чужой мужчина меня возьмет? Изнасилует? Нет, я сама лягу в постель и буду с трепетом ждать, что он будет делать со мной. Говорят, бывает больно? Но и это не самое страшное. Плохо то, что потом, после постели, я окажусь в полном его распоряжении. А в постели он будет говорить мне: ложись на спину, раздвинь ноги. Он будет делать, как хочет, а я должна буду повиноваться ему. И мало ли чего он захочет! В следующий раз я должна буду встречать его с улыбкой, обнимать и целовать и только потому, что я уже принадлежу ему..."

После двух встреч с лордом Цинтия пишет: "Мне понравилось быть с мужчиной в постели, я зажигаюсь и не обращаю внимания на то, какой старый этот лорд. Он первый мой мужчина, а мне хочется мужчину ещё и ещё раз. Я уже не страшусь его, а выполняю все его желания. Их у него немного. Он подолгу ласкает меня, когда я сижу у него на коленях голая, разглядывает меня, а в постели всегда предпочитает всегда быть сверху. Это как бы он довлеет надо мной и даже насилует. Он любит, когда я при этом громко постанывают и дергаюсь под ним от наслаждения. Я подыгрываю ему в этом и он бывает довольным и не забывает, возможно, поэтому о дорогих подарках.

Когда мы сидим за столом и пьем чай с шоколадными конфетами и пирожными, он просит меня быть обнаженной до пояса. За столом он берет мою грудь в руки, ласкает её, закрывая при этом глаза, и целует в шею, за ушко, делает это он нежно-нежно и после этого мы снова "летим" в постель... Возможно, мне уже давно хотелось мужчину..."

Девушка очень переживала, что отдалась за деньги, но в конце концов успокоилась и рассказала лорду о своих переживаниях (так сделать ей посоветовала бабушка). Она поведала, что её угнетают такие отношения, а ей хотелось бы, чтобы это была любовь, а не деньги, как основа их отношений. Лорд призадумался и все остальные четыре дня их встреч слова Цинтии не выходили у него из головы.

Через несколько дней, когда бабушка запретила Цинтии встречаться с лордом, чтобы ей "не залететь" и не родить ребенка, лорд сделал официальное предложение руки и сердца.

В браке они прожили более десяти лет. Детей у них не было.

После нескольких месяцев семейной жизни Цинтия встретилась с Энти и сказала ей:

- Я покупаю тебе машину, как и обещала!

- Нет, Цинтия, машина мне не нужна!

- Тогда ослика, ты же в своей воображаемой жизни много ездила на ослике!

- В Англии на осликах не ездят!

- Тогда, что?

Энти немного подумала и ответила:

- Дай мне лучше немного денег. Мне нужно больше есть фруктов и овощей, ведь я хочу дожить до 93 лет, может быть ещё съезжу как туристка в какую-либо европейскую страну.

Энти получила через банк деньги за обещанную ей машину, а Цинтия после смерти своего лорда вышла замуж за Сержа. У них родился первенец - мальчик. После его рождения Цинтия стала заговариваться, как и её мать. Шизофрения было её семейным наследием.

СМЕРТЬ И ЗАГРОБНАЯ ЖИЗНЬ ЦИНТИИ

Рассказывает Серж

Цинтии стало плохо, когда ребенку исполнился год. Она хотела второго, но я притормозил, сославшись на то, что лучше будет детям расти, если между ними разрыв в летах составит хотя бы три года. Цинтия нехотя согласилась. К тому, чтобы возражать против второго ребенка у меня появились веские основания. Не дай Бог, если вторым ребенком будет девочка. Она унаследует от матери шизофрению.

А болезнь, хотя и незаметно, но подобралась к Цинтии, и вцепилась в неё основательно. Она стала раздражительной, неспособной сосредоточить внимание на своих делах. У неё появилась бессонница, ночные страхи, чувство внутренней напряженности. Шизофрения, - сказал мне врач, - это сны наяву.

А сны ей снились, дай Бог какие!

Один из них.

Сон будто выступил и накатил на Цинтию из какого-то темного отверстия. Вокруг неё образовался невообразимый вихрь. Все в движении, отовсюду крики. Перед ней шел пир черных людей, и тут же рядом суетились какие-то вооруженные люди. Откуда-то из толпы появился кто-то очень знакомый, но она никак не могла его узнать, только чувствовала, что это близкий ей человек.

Он бежал к ней в тревоге, проталкиваясь сквозь толпу чужих, враждебных ей людей. На устах у него была какая-то весть, важное сообщение. Она ждала, чтобы он поскорей приблизился к ней, - и не могла дождаться, хотела побежать к нему - и не могла. Упала возле каких-то дверей, в которых он стоял, и заслонила его собой.

А кругом дым, но без пламени, что-то падает с крыши и глухо ударяется об землю... Она рванулась всем телом вперед.

Но вдруг все скрылось и пропало. Она стоит на краю обрыва, а внизу огромный пруд прорвал в плотине отверстие размером с каменный дом и убежал вниз по оврагу. От плотины осталась только груда развалин. Казалось в этих развалинах воплотилась сама сила уничтожения и глядит на нее, ощерясь. Вода шумным и угрюмым потоком несется вниз по оврагу. Цинтия видит глубокую яму, куда спешит вся вода. Внизу вода и вода. Не сводя глаз с её коварной, прячущейся, непроглядной глубины, она начинает падать вниз. Ей становится душно, тяжело на душе.

Зрение померкло... Вдруг не то мать, не то ещё кто-то словно поднял её и вынес из темноты. Ах, наконец-то! Вот она бежит ночью по темному полю, темному полю... По пашням, по пустынным заброшенным, безлюдным нивам. Страх гонится за ней по пятам, ветер свистит, но она его не слышит, ей только кажется, что он свистит. Под ногами какая-то полевая дорога с давно засохшими в мокрой глине колеями... Она бежит дальше, хочет закричать: "Люди! Люди!" Страх сдавил горло...

Вдруг видит: прямо перед ней сад - просто рай! Вдалеке занимается голубой рассвет. Вишневые деревья облиты белой кипенью, прутья черешни белеют высоко в синеве. Ах, эти деревья! Какое наслаждение видеть их во сне!

Рассвет вступал в невиданный сад. Трава в нем по пояс. Сплошной ковер высокого клевера. Там и сям торчат вбитые в гибкую траву, в мягкие, как дым туман, островки спорыньи, златолистые шляпки гвоздей подорожника. Цинтия протягивает руки и ладонями касается цветов. Мокрые от утренней росы они холодят кожу ладоней.

На Цинтию смотрят белые, круглые, милые глазки из черных и влажных трав. Невыразимый аромат и молчание. Дыхание укромного приюта родит в сердце чувство счастья и могучее ощущение жизни. На каждом цветочном лепестке висит большая капля росы, крупная, тяжелая. Красный солнечный свет упал на эти огромные капли, словно блеск большого меча; солнце срубает отдельно каждую каплю то тут, то там. Они тяжело падают на землю... Падают росинки в мокрую траву. То в медовый клевер, то на хрупкий шар одуванчика. А те, что остались, Цинтия осматривает каждую порознь. На каждой останавливает свой взгляд, заглядывает во внутренний мир каждой.

Вдруг посреди этой легкости чувств - пробуждение. Цинтия обнаружила, что голова её свесилась с кровати, одеяло сползло на пол, и она лежит вся голая. Тихий смех охватил её сладким, чудным ощущением, когда она увидела свое собственное обнаженное тело. Сердце забилось, поплыло над землей. Полусонная, она ещё слышала звук тяжелых капель росы, падающих на шары одуванчиков, на подушки клевера, на её сердце и на ресницы. Блаженство телесное и блаженство ещё не отлетевшего сна, казалось, налегло ей на грудь и на все её тело. Блаженство приникло к её горячим губам, к глазам, к обнаженной груди.

И вдруг пришла, словно откуда-то изнутри дома, тихими шагами, страшная в своей силе, новая волна сна. Цинтия, закрыв глаза, увидела продолжение сна, на этот раз плохого. Как будто её влекла неведомая, властная сила, Цинтия, затаив дыхание, быстрыми шагами и с бьющимся сердцем пошла в черную глубь вишневого сада. Движения её ускорились, и она полетела над садом, над травой, внизу свет померк, солнце не проглядывалось, наступила темнота. Она почувствовала, что находится в совершенно темной комнате. На ощупь она определила, где стены, но двери, несмотря на все усилия, найти не смогла. Она теряет ориентировку и чувство реальности. Отчаянно пыталась избавиться от такого состояния и начала судорожно метаться, натыкаясь на стены, не находя выхода. Яростный гнев, охвативший её, стал разрушать границы разума и был готов хлынуть в область безумия. Цинтия стала метаться по постели...

В это время я разбудил Цинтию и обнаружил, что она оцепенела, похолодела и ослабла. Глаза её показались мне дикими и злыми. Пришлось сначала её растормошить, потом приласкать, чтобы окончательно успокоить.

- Что случилось?

- Не знаю, мне приснился страшный сон! Даже не могу тебе его сразу рассказать, - ответила Цинтия, приникнув ко мне на грудь.

Сон она мне рассказала, вспоминая его по частям, но с тех пор она на яву стала попадать в "черную комнату" из своего сна и в это время отключалась от реальности. Единственное, что её успокаивало и отвлекало от "черной комнаты" - бешеная скачка на лошади по полям и перелескам, не разбирая дороги. После такой скачки она на несколько дней успокаивалась и делалась прежней. По периоды "черной комнаты" становились все чаще и чаще.

Цинтия стала подозревать меня во всем. Особенно донимали меня дикие сцены ревности, которые начинались на ровном месте и оканчивались ничем. Она выдыхалась, успокаивалась и, казалось, забывала, что происходило некоторое время назад между нами.

Наши отношения осложнились. Во время скандалов я видел её искаженное лицо, её гримасы гнева и ненависти, обращенные на меня. Со временем её облик в моем восприятии изменился до неузнаваемости. Вместо привлекательного, он стал отталкивающим, вместо красивого, он стал отвратительным - от скандалов, криков, искаженного лица, резких жестов. Я бы назвал такой облик "мордой обезьяны". Даже, если бы болезнь и прошла, и мы помирились, я бы не смог уже быть с ней, иметь с ней близость. Меня бы тошнило от этого.

Мне стало понятно, почему люди, которые разошлись в браке, а затем снова сошлись, уже не могут жить вместе. Когда они расходились, делили имущество, детей, они скандалили, ругались, ненавидели друг друга. В этих случаях особенно усердствуют женщины. Таким образом они создают свой образ "морды обезьяны". В глазах мужчины он забывает все хорошее, что есть у женщины. И поэтому, вернуться к ней он не может, не может и снова быть с ней близким в постели.

Во время одной из своих бешеных скачек на лошади к Цинтии пришло видение "черной комнаты", и она перестала понимать, куда мчится, а её руки судорожно дергали за поводья. Лошадь, сбитая противоречивыми командами наездницы, зацепилась ногой за сук. Лошадь увернулась от дерева, но наездница упала на землю, сломала себе шейный позвонок.

Цинтия была жива некоторое время. Лежа на тахте, пыталась приподнялась из последних сил на локтях, чтобы увидеть мое лицо. Она почувствовала мои две руки, которые я подсунул ей под затылок и поднял её бессильную голову. Она знала, что сама лежит навзничь, а я стою на коленях и держу её голову в своих неподвижных руках. Впилась в мое лицо своими большими глазами. Глаза наши встретились. Улыбка раздвинула её губы. Говорить она не могла: в это время изо рта полилась кровь. Она вся вспыхнула своей прежней счастливой улыбкой и с этой улыбкой умерла, ища в наступающем на неё мраке смерти мой взгляд.

Через девять месяцев после кончины Цинтии ко мне обратился лечивший её врач, - Джером Баррет. Он предложил мне провести необычный эксперимент. По его словам, у Цинтии во время её болезни появилось ясновидение и, по его мнению, она могла быть медиумом на спиритическом сеансе. Д-р Баррет мне сказал:

- Если существует жизнь после смерти, то никто лучше, чем Цинтия не сможет провести научный эксперимент, другими словами, вернуться из потустороннего мира и войти в контакт с нами. При жизни в беседе со мной она согласилась предпринять такую попытку, если она умрет преждевременно, и рассказать о потустороннем мире.

После некоторого раздумья я согласился на эксперимент: мне хотелось снова увидеть Цинтию и потом, это было очень необычно - вызвать человека из загробного мира и пообщаться с ним.

В эксперименте участвовало несколько ученых, которых пригласил д-р Баррет. Он проводился в нашем замке. Под него было отведено просторное помещение столовой. Из неё вынесли всю мебель. До начала эксперимента специальной аппаратурой была проверена герметичность помещения. Кроме того, была установлена одна видеокамера, на которую снималось все, все, что происходило во время эксперимента. Это был спиритический сеанс связи с недавно умершей моей женой Цинтией.

Эксперимент проводил д-р Джером Баррет.

Цинтия сдержала свое обещание и, когда начался эксперимент, явилась перед её участниками в виде призрачного создания. Ее образ запечатлела видеокамера. Ее голос был отчетливо слышан и скорее походил на шепот.

Эксперимент длился 4 минуты.

Безразличным, но приятным голосом дух - душа назвала себя, упомянула об уговоре с д-ром Барретом рассказать о потустороннем мире. Но прежде дух Цинтии обратился ко мне:

- Серж, я люблю тебя по-прежнему и даже больше. Здесь я более живая, чем там. Здесь нет никаких болезней и я чувствую себя здоровой. Серж, ты заботился обо мне к пробовал меня удержать, что вполне понятно, но я вынуждена была уйти... Береги сына... Земная жизнь - это мгновенье, а здесь жизнь вечна... Я люблю тебя и нашего сына... Я жду вас здесь, как бы не была долга ваша земная жизнь... Здесь мы будем любить друг друга и жить вечно. Прощай, любимый, это наша последняя встреча в твоей земной жизни... Поцелуй от меня нашего малыша... Когда-нибудь все узнают, что существует другой мир, в которое есть любовь и правда...

Д-р Баррет напомнил духу Цинтии рассказать о потустороннем мире.

По словам духа, земная жизнь - это только одно из состояний бытия и перенос из одного состояния в другое, т. е. возвращение на землю - в плотское тело, невозможен, а контакты с живыми людьми случайны и ограничены.

- Нам нельзя информировать о нашем бытие после физической смерти, поскольку можно нарушить равновесие между этими двумя состояниями, рассказала Цинтия. - Просто никто не захотел бы жить. Могло бы произойти массовое самоубийство людей земной цивилизации.

- Однако кому бы это помешало? - спросил духа английский физик, профессор Вильям Хенкамп.

- Ему, - ответил дух Цинтии. - Вселенная - это один организм, подчиненный общему ритму, который определил Творец.

- Существуют ли рай или пекло? - был задан также вопрос. - Как выглядит система наказаний и поощрений в потустороннем мире?

- Моральные критерии касаются только земной жизни, - ответил дух Цинтии. - Они были созданы людьми на Земле, так же, как и религии. Здесь признается только вера, впрочем, не обязательно верить в Него. Это нужно вам. Остальное поймете в свое время.

После эксперимента я задумался. Мне не нужна та Цинтия, которая является как призрачное видение, мне нужна реальность. В то же время, контакт с другим измерением, которое называется жизнью после смерти, был для меня сверх неожиданным и трудным для объяснения. Я понял, что состояние души, отошедшей в другой мир - это её отрешенность от всех земных дел. Я же хочу жить на Земле и быть как можно более живым, чтобы все чувствовать и все иметь. Поэтому мне следует забыть о встрече с духом Цинтии.

После смерти Цинтии я получил в свое распоряжение все её состояние через опекунство над малолетним сыном.

НЕПЛОХИЕ ДЕНЬГИ

ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ФРАНКОВ

Рассказывает Артур

Когда Серж со своей новой женой Цинтией приезжал из Англии в Париж, он познакомил меня с интересным для нас человеком. Это был один из отпрысков королевской европейской династии Гогенцоллернов. Серж знал его ещё по Москве, когда жил на Светлом проезде и учился в МАИ.

В Париж российский Гогенцоллерн перебрался после того, как ему вернули значительную часть имущества - фамильные драгоценности, картины мировых мастеров, редчайшую посуду из фарфора, серебра и золота. Он приехал в Париж с женой и дочерью 12 лет. Жена - типичная русачка, с курносым лицом, зелеными глазами и русыми волосами. Дочь же была похожа на него: шатенка, с угловатыми чертами лица, чуть удлиненным подбородком, вишневыми полными губами и лучистые взглядом голубых глаз. Фигурка у неё намечалась прекрасная: гибкая и стройная.

Моего нового знакомого звали Иоганн Карл Гогенцоллерн. Он хорошо знал немецкий и французский языки, неплохо рисовал. У него был обширный круг знакомых. Вот он-то и свел нас с богатым человеком, немцем по происхождению, внебрачным сыном Йозефа Геббельса, который был одним из вождей фашистской Германии. Его имя - Зигфрид. Ко времени нашего знакомства ему исполнилось 62 года. Отец оставил ему 15 миллионов франков. Мы намеревались их заполучить. Зигфрид оказался вдовцом и интересовался хорошенькими девочками, подумывал найти себе пару: хотелось иметь наследника для своих миллионов. Мы с Сержем поняли: здась кроется шанс получения 15 миллионов франков. Серж почти все это время находился со своей новой женой Цинтией в Шотландии, поэтому делом, в основном, пришлось заниматься мне.

В свои 62 года побочный сын Геббельса был среднего роста бодрым располневшим от возраста и чревоугодия человеком. Его крупная голова выделалась высоким лбом, испещренным сеткой неглубоких морщин, узкими губами. Его фигура расширялась за счет заплывшей жиром талии. Но самым примечательным являлось его лицо. Жир на нем не вмещался на щеках и сползал книзу, раздувая щеки и подбородок. Голова выглядела как тыква: непропорционально большая внизу и сужающаяся сверху.

В детстве я видел один раз такое лицо и то на рисунке в школьном учебнике по истории. Лицо английского короля Генриха VIII, жившего в 16 веке, имевшего пять жен, и одну из них Анну Бойль он казнил за измену. С тех школьных времен я не встречал таких лиц. И вот теперь - Зигфрид. А в сегодняшней России таких лиц, расширяющихся к низу от жира, немало среди власть имущих. Особенно такими лицами выделяются губернаторы. Когда видишь подобное лицо, то уже знаешь, к чему этот человек стремится: есть и пить много, у власти оставаться долго и быть неподсудным за любые преступления.

Такое лицо было и у Зигфрида. Мы не знали, как он прожил свои 62 года, но понимали, что это - хитрый, изворотливый, наглый, жадный и жестокий тип. Все эти качества он унаследовал от отца и недалеко ушел от него. Такому человеку палец в рот не клади. Это усложняло решение нашей проблемы по отнятию у него денег, но трудности нас не пугали.

История происхождения Зигфрида весьма занимательна.

Б Библии есть такое выражение - "избранный Богом". Имеется ввиду народ Иудеи. Иудеи 5-6 тысяч лет тому назад подарили миру Библию. Йозеф Геббельс - отец Зигфрида, был избран Богом (Природой), чтобы стать основоположником современной пропаганды и рекламы. Он был непревзойденным мастером тонкой лжи. В фашистской Германии Геббельс занимал пост рейхсминистра пропаганды. На этой должности стал автором всеобщей полной системы "промывания мозгов", тотальной идеологической обработки населения. Небольшого роста, хромой, узкогрудый, смуглый и темноволосый, он совсем не походил под описания "нордического человека", "белокурой бестии", воспетой писателями нацистского толка. Враги и соперники называли его в насмешку "древним германцем, высохшим и охромевшим от древности". Геббельс как человек был жесток, жаден, похотлив, но при этом прагматичен.

Дело происходило перед Второй мировой войной, в Берлине, столице фашистской Германии.

Однажды на перекрестке, у кромки тротуара, автомобиль Геббельса затормозил перед полицейским-регулировщиком. Геббельс увидел, как дорогу переходит молодая, миловидная женщина. Она хромала. Наблюдая за ней, он предположил: "У неё на одной ноге протез".

Геббельс вышел из машины и помог женщине взойти на тротуар. Его помощь была воспринята с большой благодарностью. "Данке шон!" - сказала ему женщина. Пока она говорила ему слова благодарности он успел заметить, что у неё голубые-голубые глаза. Ему захотелось ещё раз взглянуть в них. В ответ на его пристальный взгляд она распахнула свои глаза и буквально облила мерцающим светом своих глаз всего Геббельса. Он не мог от неё оторваться и спросил, не протез ли у неё на одной ноге.

Он обожал обнаженные женские искалеченные натуры и его заинтересовала эта женщина. У неё было круглое лицо с матовой кожей, с чуть вздернутым носом, открытый взгляд и главное - она была блондинкой с пышной копной волос.

Они разговорились. Женщину звали фрау Эльза, у неё была маленькая дочка, муж с ней развелся, когда она попала в уличную аварию, в результате которой потеряла ногу.

Фрау Эльза дала свой адрес, телефон и предложила заходить. У Геббельса затрепетало сердце от возможной встречи с одноногой красавицей. Эта предстоящая встреча имела свою предысторию, случившуюся в подростковые годы Йозефа Геббельса.

Когда ему было 12 лет у него был друг Путтецль, старше его на три года. Как-то они познакомились с одноногой девушкой на деревянном протезе. У неё не было мужчин и она согласилась удовлетворить сексуальные запросы приятелей.

Они затащили девушку на сеновал какого-то сарая, дело это оказалось трудным, но получилось. Путтцель говорил, что это надо, чтобы она не сбежала, когда они станут её раздевать. Но девушка и не сопротивлялась, она только сама отстегнула свой протез, прикрепленный к её телу ремнями. Ребята стали раздевать девушку. Делали они это торопливо, у Йозефа дрожали руки и он путался, снимая с девушки одежду, а та только посмеивалась и как могла, помогала им. Приятель был поопытнее Йозефа и поэтому, как только девушка была раздета, он разложил её на сене, стал её разглядывать и ласкать. Там, где было свободно от рук партнера, запускал свои руки Йозеф.

Девушка ежилась и корчилась, тихо вскрикивала от щипков ребят и наконец сказала: "Ну давайте, скорее ребята! Я уже очень хочу, хочу!"

Первый на неё залез приятель Йозефа и пока он насыщался, Йозеф гладил обезображенное, укороченное колено девушки. Сначала оно подрагивало, затем завибрировало в руке подростка. Но вот девушка испустила долгий протяжный стон и Йозеф почувствовал, как колено - обрубок затвердел в его руке. Потом настала очередь Йозефа овладеть искалеченной девушкой.

Пока девушка одевалась на сеновале, они стащили её деревянный протез. Она кричала им, но протез они не вернули и даже не узнали, что было с ней дальше.

Встречи с фрау Эльзой продолжались более двух месяцев. Геббельсу нравилось ложиться в постель с искалеченной молодой женщиной и ласкать её, ласкать под её вскрикивания и стоны. Ему казалось, что в её лоне бушует огонь, который он не встречал у других женщин. Однажды, она сообщила ему, что беременна. Поначалу он испугался этого и хотел было избавиться от ребенка, но потом передумал. Сказал фрау Эльзе, что ребенка он оставляет и будет её хорошо содержать, её двух детей, девочку и своего сына. Он был уверен, что у него будет сын. Почему ему хотелось сына? У него были одни дочери от жены Магды и единственный сын, но жена говорила, что сын не от Геббельса, а от Гитлера и это Магда говорила во всеуслышание и даже хвалилась этим. Вот теперь пусть и у него будет свой сын.

Действительно, у Геббельса с фрау Эльзой родился сын. Его назвали Зигфридом. Он рос здоровым ребенком и больше походил на свою мать, а не на отца. Геббельс никогда от него не отказывался и никогда его не забывал. В день своей гибели он отправил ему прощальное письмо...

В конце апреля 1945 года замкнулось кольцо советских войск, окруживших Берлин. 22 апреля 1945 года Геббельс, вместе со своей женой и детьми, перебрался в бункер к Гитлеру.

Бункер имел два этажа. Верхний состоял из двенадцати небольших комнат, четыре из которых были отданы под кухню; все комнаты соединялись общим коридором, проходившим посередине, в котором обычно располагались обедающие. В заднем конце коридора находилась винтовая лестница, ведущая на нижний этаж, к комнатам Гитлера. Нижний этаж состоял из восемнадцати несколько более просторных комнат, тоже располагавшихся по обе стороны коридора, задний конец которого служил помещением для совещаний; он имел площадь всего около шести квадратных метров. Стены были серые, без всяких украшений. Обстановка состояла из длинной коричневой скамьи, большого стола для топографических карт и одного простого стула. Оба коридора были довольно просторны, но комнатки были маленькие, не больше вагонного купе или судовой каюты. Шесть таких комнат занимали Гитлер и Ева Браун; ещё пять были отданы под туалеты, кладовые и телефонный узел. Бункер имел два главных выхода: один вел в кухонные помещения рейхсканцелярии, а другой - в сад министерства иностранных дел; и был ещё запасной выход, ведущий из заднего конца коридора нижнего этажа в сад рейхсканцелярии.

Главными жильцами бункера были Гитлер, Ева Браун и Геббельс с женой и шестью детьми. Магда Геббельс с детьми заняла четыре комнатки на верхнем этаже, а Геббельс поместился в одной комнате, находившейся напротив апартаментов фюрера. К прочим обитателям бункера относились адъютант Геббельса Гюнтер Швегерманн и доктор Людвиг Штумпфеггер, личный врач Гитлера, сменивший на этом посту профессора Морелла, отпущенного 22 апреля; ещё там жили: адъютант Гитлера, его камердинер, две его секретарши и его личный повар, готовивший ему вегетарианские блюда.

С отлетом женщины-пилота Ханны Райч, которая увозила раненого генерал-фельдмаршада Грейма, назначенного Гитлером вместо Геринга командующим люфтваффе, обитатели бункера воспользовались последней возможностью передать письма во внешний мир. Магда Геббельс послала письмо своему старшему сыну Гаральду Квандту, находившемуся в плену. Письмо сохранилось. Оно имеет пометку: "Написано 28 апреля 1945 года в бункере фюрера".

Геббельс тоже воспользовался этой последней возможностью послать письмо своему сыну Зигфриду от одноногой любовницы.

В письме говорилось:

"Милый Зигфрид! Мы сидим взаперти в бункере фюрера, неподалеку от рейхсканцелярии, и боремся за свою жизнь и честь. Одному Богу известно, когда кончится эта битва. Я же знаю одно: живой или мертвый, я не покину этого бункера, не сохранив своей чести и славы. Думаю, что мы с тобой вряд ли ещё увидимся, так что это, наверное, последние строчки, которые от меня получишь.

Живи во благо, мой сын! Встретимся ли мы ещё - не знаю, все в руках Божьих! Если этому не суждено сбыться, то помни с гордостью о своем отце, который и перед лицом невзгод остался верным фюреру, его чистым и святым делам. Желаю всего наилучшего, с приветом от всего сердца. Твой отец".

30 апреля 1945 года, после 15 часов, все услышали выстрел, резко прозвучавший в тесном пространстве бункера. Гитлер пустил пулю себе в рот.

1 мая вечером за ужином Магда дала своим детям сильное снотворное и уложила в постель. После этого она дала им яд. Было около 20 часов 30 минут, когда Науманн (заместитель государственного секретаря в министерстве Геббельса), Швагерманн (адъютант Геббельса) и Pax (его личный шофер) увидели Геббельса и Магду, выходящих, взявшись за руки, из своей комнаты. Лицо Магды покрывала смертельная бледность; она тяжело опиралась о руку мужа; Геббельс же был очень спокоен. Он обратился ко всем троим подчиненным: сначала к Науманну, а потом - к остальным, и поблагодарил их за верную службу. Его слова звучали ясно и подчеркнуто четко. Он даже попытался улыбнуться, объяснив, что они с Магдой решили избавить их от лишнего труда и самим подняться по лестнице, чтобы их тела не пришлось потом тащить наверх. Магда не смогла произнести ни слова, только протянула руку Науманну, которую тот молча поцеловал. Геббельс тоже замолчал и больше не говорил ничего. Он медленно снял перчатки, осторожно стянув их с пальцев, снова подал руку Магде, и оба стали медленно подниматься по лестнице. Науманн и остальные постояли внизу, провожая их взглядами, а потом тоже ступили на лестницу, когда те двое скрылись из вида. Через некоторое время, показавшееся, по словам Науманна, невыносимо долгим, раздались выстрелы: сначала один, потом, сразу же - другой.

Тела Геббельса и его жены облили бензином и подожгли. Пламя едва лизало обгорелые тела Йозефа и Магды, а потом, придавленное легким туманом свежей весенней ночи, постепенно потухло совсем.

Рано утром пришли русские. Они осторожно спустились в бункер с автоматами наготове и тщательно обыскали его, заглядывая во все комнаты и не находя ничего, кроме мусора и мертвых тел. Потом они поднялись по лестнице в сад рейхсканцелярии и увидели там, в воронке от взрыва, труп Йозефа Геббельса. Одна его рука, обугленная и скрюченная, была поднята вверх, как будто приветствуя победителей.

Солдаты не тронули тела и не стали их хоронить, пока не прибыли специалисты по опознанию. Они привезли с собой Фриче, который перед этим без особых приключений попал в плен, и ему пришлось принять участие в неприятной процедуре идентификации трупов. Сделали фотографии - последние в карьере этого человека, запечатленного при жизни на бесчисленном множестве снимков. Эти последние изображения Геббельса выглядят ужасно.

Потом трупы Геббельса и его жены закопали в изрытую и перепаханную взрывами землю завоеванного города.

Таков был отец Зигфрида. Сам Бог велел нам прибрать к рукам его нацистские деньги.

Для успеха нашего дела нужно было найти молодую женщину. Ее задача обольстить Зигфрида, выйти за него замуж, родить ребенка, обязательно мальчика. А нам - вовремя убрать Зигфрида, затем эта женщина должна была поделиться с нами его деньгами в пропорции, о которой мы договоримся, а не "затырить" деньги Зигфрида.

Нужна была женщина без комплексов. А такой могла бы быть опытная проститутка. Или как "врачи без границ" называют женщин подобной профессии "секс - работница". Стали искать таковую среди парижских проституток.

В Париже есть два знаменитых места, где тушуются секс-работницы, известных в истории города: площадь Пигаль или Пляс Пигаль и улица Сен-Дени, по-русски Святой Дени. Под его именем в средние века, например, во времена короля Людовика IX французы воевали на полях сражений. Об этом сказано в романе Вальтера Скотта "Квентин Дорвард". Сегодня на улице имени Святого Дени в самом центре Парижа расположены сотни небольших квартир проституток. Здесь они живут и принимают клиентов. Никакой романтики, чисто деловая жизнь царит на этой довольно узкой улице, застроенной невысокими несовременными домами. В районе Сен-Дени расположено много фабрик, где трудятся малооплачиваемые китайцы и негры. Они шьют одежду для магазинов среднего класса. На Сен-Дени много закусочных, секс-шопов и гей-саунов.

Проституция во Франции легализована. У местной проститутки есть права и обязанности. Они не имеют права приставать к прохожим и не имеют права на сутенера. Обязаны принимать клиента на чистом белье, показываться врачам, пользовать презервативом. В случае грубого обращения клиента с проституткой она может обратиться в полицию, и грубиян обязательно будет наказан. Но в то же время секс-работница сама нарушив закон может попасть в заключение.

На улице Сен-Дени в любое время суток можно снять девочку. По две-три стоят у своих подъездов, ожидая, когда к ним подойдут. Есть среди них белые, черные, желтые. Прикрыты только чулками и корсетами. По любому знаку или слову клиента готовы приступить к работе, прямо на месте - нужно только войти в подъезд и подняться наверх в квартиру. Лифтов нет. В подъезде сидит консьерж - крепкий парень. Одного клиента к секс-работнице он не пустит, только с хозяйкой квартиры. В случае шума наверху, консьерж запирает входную дверь и быстро поднимается наверх наводить порядок. Он же может вызвать и полицию. Клиентов много, отбоя нет. Стоят услуги по-разному. Отдельные из них могут обойтись и в 50 франков. Секс-работницы ценят не сами услуги, а время, затраченное на их исполнение, поэтому некоторые секс-услуги обходятся клиенту не в одну сотню франков. Но все равно услуги проститутки с Сен-Дени сравнительно дешевы - их потребители рабочие, приезжие и мелкие торговцы с улицы.

Проститутки на Сен-Дени внешне выглядят хорошо, у них приятные манеры общения. Они не кричат, не ругаются, лица спокойны и приветливы, чуть накрашены. По внешнему виду они тянут на добропорядочных матерей семейства, или, если молоды, то на учительниц первоначальных классов. Наблюдаю за одной из них: стоит закутавшись в легкое пальто, на лице приятная улыбка, призывный взгляд через очки на носу, скромный пучок волос на голове.

Я пришел сюда искать нужную нам девушку. Вот с девушкой поравнялся мужчина-клиент. Она легким движением распахивает полы пальто. Клиент бросает взгляд на её прелести. Она говорит ему что-то с улыбкой, тихо и внимательно вглядываясь в выражение его лица. Сделка заключается за секунды. Оба понимают друг друга с полувзгляда и полуслова. Приглянувшаяся мне девушка уводит клиента к себе.

Я оставался на месте ещё некоторое время, ко мне никто не подходил, ведь во Франции, как я уже говорил, проститутки не имеют права приставать к прохожим - за это они могут загреметь за решетку, ибо нарушат закон. По этому я спокойно стоял и наблюдал.

Но негритянка нам не подходила, нам нужна была белая девушка, желательно русоволосая, не курящая. Прошло 20 минут и из "моего" подъезда вышла та самая девушка. Теперь она была свободна, и я подошел к ней. Полы её пальто как бы сами собой разошлись, я увидел стройное тело, небольшую, но приятную упругую грудь и все остальное. Я знал, что они подмываются после каждого клиента, и поэтому смотрел на её прелести без брезгливости. Мне не очень хотелось женщину, но дело есть дело. Я не успел и слова сказать, как она сама заговорила:

- 50 франков за один контактный секс! С презервативом!

Я кивнул головой. Это означало, как я понимал 15-20 минут секса. Я рассчитывал предложить ей ещё деньги и попросить о других услугах, чтобы пробыть с ней подольше, разговориться и может условиться о встрече в другом месте.

Мы вошли в подъезд. Девушка шла впереди и консьерж распахнул перед ней железную решетчатую перегородку, которая запиралась после каждого входа и выхода человека. Поэтому просто вбежать в подъезд и подняться по лестнице или сбежать с лестницы и выскочить на улицу, минуя консьержа, было невозможно. Тут я вспомнил, рассказ моего приятеля, которому в советское время доводилось бывать в здании ЦК КПСС, в Москве, на Старой площади. Двери там открывались и закрывались последовательно в разные стороны. Если первую дверь вы открывали, толкнув её вперед, то следующую вы должны были открывать на себя. Это было сделано для того, чтобы возможный преступник, в случае кражи им бумаг или убийства какого-либо "культа личности", запутался бы при открывании дверей и при бегстве мог быть схвачен.

Так и обитатели "красных" квартир были предусмотрительны, если клиент им не заплатил бы и стремился бы убежать, то он мог быть перехвачен на выходе консьержем.

...Мы поднялись на третий этаж и вошли в квартиру. Из маленького коридора последовали в просторную комнату. Я заметил, что из коридора был ход на кухню, в туалет, ванную и ещё одну комнату.

В комнате, куда мы зашли, увидел простую обстановку: большая железная кровать с жестким матрасом, как я в этом вскоре убедился, покрытым чистой несмятой простыней и плоской небольшой подушкой. Никакого покрывала или одеяла не было. Несколько зеркал на стенах вокруг кровати, видимо, чтобы клиенты могли видеть, как они занимаются сексом, кресло, стул, вешалка с плечиками.

Девушка подошла к вешалке, повесила на неё свое пальто и оказалась в чем мать родила. Я увидел, что у неё стройные ноги и про себя подумал: "Во Франции в проститутки некрасивых не набирают!"

Пока я с интересом разглядывал её, она приблизилась, протянула руку и сказала:

- Пожалуйста, мсье, возьмите!

В её руке был презерватив. Я взял его, но она продолжала держать раскрытую ладонь передо мной. Догадался в чем дело и вложил в её руку 50 франков. Она забрала деньги и презерватив. Понял, что она сама его оденет.

Продолжал стоять, не двигаясь, любуясь наготой девушки, У неё обнаружилась длинная, изящная шея, нежная линия плеч и молочная белизна кожи на груди. Я протянул было руку, чтобы поласкать её грудь, но девушка отстранилась.

- Раздевайтесь, же мсье! - сказала она нетерпеливо, и я понял, что она ценит время. - Или вас мне самой раздеть?

Я как-то смутился. Как это раздевать взрослого, здорового мужика хрупкой девушке? Стал сам раздеваться. Потом я узнал, что девушка готова была раздеть меня, эта услуга стоила дополнительно 10 франков.

Мы в постели. Девушка привычно рукой возбудила мой "револьвер", взяла в рот презерватив и одела его. Как-то быстро я очутился на ней, потянулся её поцеловать в губы, но она отстранилась, сказав, "Это за дополнительную плату!" "Ладно, - подумал я, - слишком много подготовки, давай, Артур, за дело!"

Несмотря на то, что девушка все делала в темпе, но у меня не создавалось ощущения спешки. Я сделал все в наилучшем виде, девушка в нужный момент немного постонала, и все у нас получилось хорошо. Не торопила, чтобы я слезал с нее, но поглаживала меня по спине, и я понял, что, когда она перестанет поглаживать, мне нужно будет вставать. Я не стал ждать этого момента и пристроился рядом с ней, полуобняв её за талию.

Поняв меня по-своему, она спросила:

- Мсье, хочет еще?

- Да!

- А что именно?

Я сразу не смог изобрести "новый велосипед" и попросил:

- Ну, побудь на мне сверху, а?

- Это будет стоить мсье ещё 100 франков!

Понимал, что ей придется со мной потрудиться: снова возбудить, поласкать, потом попрыгать на мне и довести дело до очередного оргазма. Работа есть работа. Я встал с постели, подошел к своему костюму и достал бумажник. Ста франков не нашел, а обнаружил 500 франковый билет. Его я и протянул девушке. У неё заблестели глаза.

- Сделай все, на что ты способна и деньги твои!

- Конечно! Конечно, мсье! Мсье получит полное удовольствие!

Она принялась за работу, и тут я понял, что "дело мастера боится". Опытная профессионалка доставила мне массу удовольствия.

Мне хотелось провести с ней несколько часов, чтобы разговорить её. Но не получилось, как я хотел. Она полагала, что, прежде всего, должна доставить мне удовольствие и поэтому была не разговорчива. Однако я узнал, что её зовут Дельфина, что один день в неделю она отводит отдыху и в этот день готова со мной встретиться в другом месте. Для этого я должен был придти к ней сюда ещё раз. Я понял, что она опасается случайных знакомств, и наше знакомство следует зекрепить. На этом мы и расстались. Я нежно поцеловал её в губы, за это было заплачено, она ответила мне тоже нежным поцелуем со словами:

- Я очень жду вас, мсье, в любое удобное для вас время и о нашей большой встрече мы тогда и договоримся.

Мы оделись, спустились на правый этаж, перед нами щелкнуло своим запором железное ограждение, очутились на улице. Дельфина как-то незаметно отдалилась от меня и стала ко мне боком, а я пошел налево, к выходу с улицы Сен-Дени.

Несколько дней я обдумывал дальнейшие ходы в отношении с Дельфиной, готовясь к новой встрече. Совершенно случайно, я позвонил нашему адвокату Тессону, решив с ним посоветоваться, не раскрывая всю подноготную нового дела.

Тессон первую часть рассказа о наших планах в отношении Зигфрида выслушал молча и без комментариев. А когда я ему рассказал о поисках подходящей девушки среди французских проституток, он пришел в ужас.

- Это тюрьма! Тюрьма, слышите меня, Артур! Тюрьма и больше ничего!

- Но почему же? Что в этом опасного?

- Вы должны понять, что французская проститутка отличается от русской не только внешностью, манерами, но и законопослушанием. Любая из них, которую вы выберете, донесет на вас в полицию!

- Так уж и донесет?

- Непременно!

- Но, почему же? Любая женщина продается за большие деньги. Помните рассказ о Наполеоне, вашем соотечественнике и его отношении к женщинам.

- Какой из них, их много?

- Одна светская дама говорит Наполеону на балу, где они были представлены друг другу: За деньги я никогда не отдамся мужчине! - И за сто тысяч франков? - спрашивает Наполеон. - Нет, мсье! - И за двести тысяч? Нет, мсье! - И за пятьсот тысяч? - Нет, мсье! - Ну за миллион? - Дама ничего не отвечает, краснеет и потупляет глаза.

- Артур, это просто байка. Вы же не предложите проститутке, которую вы нашли, сразу миллион франков, принеся его в кейсе? Нет? Нет. Конечно, вы этого не сделаете потому, что дело может не состояться, а вы не можете рисковать. Все остальное только обещания. Так?

- Да, так.

- Значит, ваша Дельфина не станет рисковать и предпочтет синицу в руках, т. е. свою секс-работу, которая ей обеспечивает средства на существование, чем обещанный вами журавль в небе, который может и не сбудется. Разве вы уверены, что все вами задуманное совершится?

- Нет, конечно, риск есть.

- Ну вот, значит, французская секс-работница отпадает, вам надо найти свою соотечественницу, которая не знает французских законов, будет зависима от вас во всем. Обещать ей выгоду от вашего дела - солидный куш. И обманывать её не стоит, от этого ничего хорошего не получится.

Подумал и согласился с Тессоном.

Мне пришлось вызвать в Париж Сержа я рассказать ему о затруднениях. Он попросил несколько дней на решение проблемы, потом предупредил меня, что на некоторое время улетает в Германию во Франкфурт-на Майне, где у него должна состояться встреча по нашему делу.

Эти несколько дней я провел в обществе Тессона. Он мне предложил:

- Уж раз ты побывал на улице Сен-Дени, то до прилета Сержа я познакомлю тебя с другими злачными местами Парижа.

Я дал согласие.

С Тессоном побывали на известнейшей парижской площади Плас Пигаль. Раньше здесь было знаменитое пристанище местных проституток. Как рассказал Тессон, они бродили по этой небольшой площади толпами, стояли у стен небольших невзрачных зданий в ожидании клиентов. Машины здесь никогда не ездили, все ходили пешком. Предание гласит, что имя свое эта площадь получила от имени одной из служанок кардинала Ришелье во времена правления короля Людовика XII.

Эту служанку звали Жанна Пигаль. Таких девушек как Жанна брали для кардинала из сельской местности. В основном они служили ему в постели, становились "постельными служанками". Когда они беременели от кардинала, их оставляли рожать при доме господина. После родов отправляли домой и давали при этом приличное приданное. Поэтому всегда находился селянин, готовый взять в жены девушку с ребенком и приданным.

Жанна родила мальчика от кардинала и была отправлена домой. Она вышла замуж за соседа, но вскоре её муж умер от лихорадки. Ей пришлось туго и она, оставив ребенка на родителей, перебралась снова в Париж. В доме кардинала её не приняли, кардинал предпочитал только молодых девушек и не рожавших.

Дворец кардинала находился недалеко от небольшой площади, на которой располагалась таверна испанца Нуньеса Хименеса. Она называлась по-испански "Гато Туэрто" - "одноглазый кот". На вывеске таверны был намалеван кот с черной повязкой на дном глазу. Таверну посещали испанцы-иезуиты, работавшие при дворе кардинала, земляки хозяина таверны Нуньеса Хименеса, который от них получил прозвище Нунья Химена.

- Так вот, - продолжал свой рассказ Тессон, - у стен этой таверны и обосновалась продавать свое тело Жанна Пигаль. Хозяин таверны её не прогонял, потому что она привлекала клиентов и в его таверну. Он даже разрешал ей ночевать у него на заднем дворе. Жанну никто никогда не прогонял с этого места, потому что она всем говорила, что она служанка кардинала Ришелье. Кардинала и его гвардию окрестное население откровенно побаивалось, и поэтому Жанну никто не трогал. Когда Жанна отдыхала, её место занимали другие женщины, и они пользовались её именем, их поэтому также никто не прогонял. Жанна Пигаль проработала на этом месте 30 лет. Ее сын вырос, завел детей, и только тогда Жанна вернулась в свою деревню. При ней была добрая сумма денег, которые она скопила у стен таверны Нуньи, поэтому её хорошо приняли родные и близкие. Место, где работала Жанна и её последовательницы, со временем назвали Пляс Пигаль... Такова история названия этой площади, - закончил свой рассказ Тессон.

- Но сегодня здесь совсем не видно проституток по сравнению с улицей Сен-Дени? - удивился я.

- За последние годы она преобразилась, - пояснил адвокат, - теперь здесь все для туриста, все - кроме живого тела и контактного секса.

- Почему?

Тессон пояснил:

- На площади построено много секс-шопов, фаст-фудов, дешевых отелей, немало секс-театров и просто питейных заведений, где у столика посетителя устраивается по его заказу за его деньги секс-шоу.

В этот момент к нам обратился зазывала одного из таких заведений со словами:

- Мсье, мсье! Не желаете ли бокал вина и маленькое шоу?

- Зайдем, Артур, вы увидите, что это такое!

Мы спустились по ступенькам вниз, в подвал и расположились за одним из столиков. К нам подсела китаянка, молоденькая и довольно таки приличная на вид, полуодетая.

Тессон пояснил, что если мы будем заказывать напитки, а они здесь в по тройной цене, то она станет перед нами раздеваться, вертеть голой попой и садиться на колени.

Я заказал шампанское, и шоу началось. Немного посидели, и мне это надоело. Если есть деньги, то можно заказать девочку, и она будет у тебя дома всю ночь бегать перед тобой голой и делать все, что ты хочешь. Мы быстро ушли.

В следующий раз Тессон привез меня на окраину Парижа в Булонский лес. На место, которое расположено у теннисных кортов Роллан Гарос. Оказалось, что это место проституции мужской, где промышляют голубые. В основном это выходцы из латиноамериканских и африканских стран. Переодетые в женщин мужчины сооружают под деревьями нечто подобное шатрам из простыней или натягивают тонкие байковые одеяла среди, деревьев, создавая закрытое пространство для занятия гей-любовью. У дороги они зазывают клиентов.

На меня увиденное произвело неважное впечатление.

Тессон так прокомментировал мое состояние:

- Это потому, что вы, Артур, гетероориентированный мужчина. Для геев это даже очень хорошее местечко и местные проституты хорошо зарабатывают. Места здесь продаются и покупаются за хорошие деньги.

Нам удалось увидеть одного местного секс-работника. На нем была короткая юбочка, волосы на груди и ногах сбриты, отращены ногти и в тех местах, где у женщин положены округлости, закачан силикон.

Тессон пояснил, что силикон они закачивают самостоятельно шприцами. Услуги пластических хирургов дороги и к тому же нет медицинской страховки и разрешения на работу. Такому проституту может повезти в жизни: если его не поймает полиция, не найдут ночлежку нелегалов, где он живет, и он продержится в Булонском лесу год-два, то может уехать на родину обеспеченным человеком.

Пока мы с Тессоном ходили по злачным местам Парижа, вернулся из Франкфурта-на-Майне Серж. Приехал не один, а со своей старой знакомой татаркой Луизой Тухватуллиной. Она стала "мамкой" и привезла с собой группу красивых девочек. Из Парижа они направлялись на французский курорт Лазурный Берег. Там раздолье для иностранных проституток. Работа для них сезонная: лето-осень. Приезжают сюда по турвизе. В это время там есть в изобилии богатый клиент, в том числе и наши "новые русские", считающие Лазурный Берег своей второй родиной.

Вечером в любом городе по всему Лазурному побережью, вдоль дорог, парапетов и автобусных остановок прогуливаются, русские, украинские, румынские, венгерские, югославские девушки. Полиции их поймать трудно, они умеют прикидываться отдыхающими.

В этот Лазурный рай и направлялась Тухватуллина со своими девицами. По старой дружбе она рекомендовала Сержу одну из своих девушек по имени Кристина. Выбор оказался удачным. Кристина хорошо знала немецкий язык и с этой стороны вполне подходила для нашего дела с Зигфридом.

История Кристины такова. Сама она преподаватель немецкого языка в средней школе. С подругой собралась в Германию на заработки. Предполагалось, что они могут служить нянями в богатых немецких семьях. Язык знают, имеют педагогическое образование. Судьба их круто изменилась в небольшом польском городе Франкфурте-на-Одере. Он расположен на границе с Германией. Часть его находится на польской земле, часть на немецкой. Эти части разделяет река Одер.

Ночью в их номер в гостинице вломились двое чеченцев. Они избили девушек, отобрали паспорта, велели им молчать под страхом смерти. В эту же ночь девушки были проданы двум немцам в этой же гостинице. Те их раздели и изнасиловали. На следующий день чеченцы переправили их в Германию и доставили в большой немецкий город Франкфурт-на-Майне, расположенный в западной части Германии. Здесь они были проданы, каждая за 2 тыс. долларов в публичный дом. За ночь они обслуживали по 8-10 клиентов. Худшее было то, что их хозяин перепродавал их другим немцам. В свою очередь те, выкупив девушку на несколько дней, устраивали её перепродажу сразу 3-4 желающим. Таким образом они перекрывали свои затраты в несколько раз. Плохо было то, что во время такой перепродажи новые клиенты измывались над девушками. как только могли. Во время одной такой оргии подруга Кристины задохнулась и умерла. Дело получило огласку, вмешалась полиция, были публикации в прессе.

В это время во Франкфурте-на-Майне появилась Тухватуллина. Она-то и выручила Кристину из беды, предложив ей присоединиться к её группе за 50 % прибыли от каждого её клиента. Той ничего не оставалось делать, как согласиться. Так Кристина оказалась в Париже, где и была представлена мне. Нам с Сержем она подошла. Нам оставалось договориться с ней и подготовить её к предстоящему делу.

Мы долго беседовали с Кристиной. Сначала её спросили: хочет ли она быть богатой, хотя этот вопрос можно было бы и не задавать. Мы разъяснили ей, что она может получить 5 миллионов франков, роскошную квартиру, загородный дом, машину и т. п.

Сначала она думала, что мы её разыгрываем, но потом мы убедили её, что это не байки. Когда мы ввели её в суть дела, глаза у неё загорелись, и она воскликнула:

- Да я могу этому Зигфриду родить 10 детей за эти деньги!

- Десять не надо, но одного и желательно мальчика родить придется! пояснил я.

- Я согласна на все, пусть это будет мальчик, я буду терпеть и ласкать этого старика, лишь бы стать богатой!

- Кто из россиян не мечтает в наше время стать богачом, - заметил Серж. - Я от своей прабабушки, которая была молодой в царское время, слышал такую поговорку: "Эх, ма! Была бы денег тьма, купил бы деревеньку и жил бы помаленьку!" Но, Кристина, если ты выполнишь то, о чем мы договоримся, у тебя действительно будет денег "тьма".

- Скорей бы, - сказала со вздохом Кристина, - я готова!

У Кристины было круглое лицо с нежным овалом, длинные русые волосы, прямой нос, чуть выпуклые глаза серого цвета, но она всех уверяла, что у неё они голубые. Она обладала уменьем располагать к себе собеседника. Хорошо знала немецкий язык и неплохо владела, как вторым, французским языком.

Фигура у Кристины нас вполне устраивала. Это была фигура девушки со стройными ногами, развитым бюстом. Кисти рук у неё были узкими, как у настоящей аристократки, пальцы длинные и нежные. Когда она улыбалась, её чувственные губы привлекали взгляд собеседника.

Ее "мамка" нас заверила, что девушка достаточно сексуальна, умеет удовлетворять вкусы мужчин. Раскрыла и один секрет: строение её прелестей таково, что ей приходится для ублажения мужчины прибегать к разным приемам в постели, чтобы мужчина был доволен. Мы не стали допытываться детальных разъяснений, полагаясь на профессионализм нашей собеседницы.

Начали готовить Кристину после того, как расплатились с её "мамкой" и та укатила на Лазурный Берег со своей ватагой.

Первое - учили носить дорогую одежду, дорогие украшения, что далось ей легко. Намеревались выдать её за прибалтийскую немку родовитых кровей, полагая, что Зигфрид не станет докапываться до истины. Риск правда был, но мы им пренебрегли.

Прививали Кристине уменье быть благодарной. Люди, если их не воспитать с детства, не умеют быть благодарными. Человек забывает добро и помнит зло. Привели ей пример из Библии: Иисус Христос за один день исцелил десять прокаженных и только один поблагодарил его.

Старикам нужна не только благодарность, они любят слушать анекдоты, разгадывать кроссворды. Всему этому мы учили Кристину. Обещали поставлять ей новые анекдоты и разгаданные кроссворды.

Договорились с девушкой: 15 миллионов франков, когда они окажутся в её руках, поделим следующим образом: 5 - ей и по 5 нам с Сержем. Она согласилась. Никаких расписок мы не брали, но закрепили это согласие тем, что показали как ей "не сдобровать", если она свое согласие нарушит.

Мы её познакомили с одним молодым человеком привлекательного вида. Она хорошо рассмотрела его приятную внешность. Потом показали этого молодого человека в действии, снятом на видеофильме под названием "Изменим жизнь к лучшему". Название мы взяли из какой-то рекламы для того, чтобы человек, посмотрев фильм, не стремился изменить свою жизнь "к лучшему", т. е. ухудшить её настолько, чтобы умереть под мучительными пытками.

Видеофильм рассказывал о "забавах" молодого человек с женщинами, которых он завлекал к себе домой и насиловал разными способами. Фильм цветной и было хорошо видно, как он после этого скручивал своей жертве веревкой руки и ноги, брал в руки острый нож и начинал долго и медленно отрезать от тела жертвы кусочки, которые на её глазах раскладывал на полу, как бы составляя из них мозаику. Потом он расчленял жертву на отдельные части и складывал их в полиэтиленовые мешки.

После окончания фильма, я пояснил напуганной Кристине:

- Если ты предашь нас, когда получишь деньги и не станешь делиться с нами, другими словами, захочешь ещё более изменить свою жизнь "к лучшему", то с тобой будет то же самое!

Кристина поклялась своим будущим ребенком, что никогда не отступится от наших договоренностей. Мы ей рассказали, что этот молодой человек, его звали Анатолием, происходил из семьи людоедов, которая жила в Москве на Светлом проезде, где обитал и Серж.

Людоедство произошло в 1993 году, когда и. о. премьера России Гайдар провел либерализацию цен. Денег не было, жрать не было и люди приспосабливались, кто как мог, чтобы не умереть с голода. Дело происходило в Москве на Светлом проезде в доме 14, корпус 3. Зимой того года ударили холода. В трубах образовалась пробка. Жильцы дома обратились в ДЭЗ с просьбой принять меры.

- Да мы не можем, - ответил вызванный сантехник, - в квартиру № 36 нас не пускают. Там живут Холодцевы. А кран, чтобы спустить воздух, находится у них.

Соседи настояли на своем. Дверь решили ломать. Пригласили милицию. Когда бригада вскрыла металлический каркас, в нос ударил тошнотворный запах мертвечины. Встречать непрошеных гостей бросился с диким лаем огромный водолаз. Собаку пришлось запереть в туалете.

А все увиденное впечатляло. Ворох окровавленной детской одежды. Грязь. Хлам... Стало ясно, что в квартире обосновался настоящий убойный цех семейного мясокомбината. В ванной были обнаружены останки изуверски разрезанных на части девочек. Детское тельце без рук и ног, а рядом, в бочках, две полусгнившие головы. Разрезанный живот одной из них был заткнут тряпкой. На телах виднелись следы многочисленных побоев. Кошмарную картину дополняла чуть живая пятнадцатилетняя девочка. Позже, когда врачи-реаниматологи эту девочку Галю Нусинову вернули с того света, она поведала страшную тайну семьи-людоедов.

Ее она рассказала:

- К Насте и Жене - к моим подружкам и ко мне на улице подошла женщина и попросила донести сумки. С ней мы поднялись на третий этаж... и больше из квартиры не выходили. Там взрослый детина по имени Шурик, нас травил собакой. Девочек избивал, насиловал, потом Настю зарубил насмерть. Меня и Женю заставлял разделывать топориком труп. Мясо, где не было костей, заворачивал в целлофан. Его сестра варила суп и жарила котлеты. Ничего не подозревавшие друзья-бомжи не отказывались от угощения. А он ещё нахваливал: "Баранина - высший сорт!" Мне было очень страшно.

Когда Шурик глумился над жертвами, то на всю катушку включал музыку. Соседи по лестничной площадке стонов не слышали. Под покровом ночи мать Шурика, Людмила в ведрах выносила человеческие останки. Чудовищное зрелище происходило на глазах двенадцатилетней дочери Нади и восьмилетнего Толика, в последствии нашего маньяка и героя видеофильма, который мы показывали Кристине. Правда, активного участия в актах каннибализма они не принимали, но котлеты из человечины ели... В последствии, когда Толик подрос и вышел из детского дома, он познакомился на Светлом проезде с Сержем и стал принимать участием в его делах. За надобностью тот прихватил его в Париж...

Мы также прививали Кристине уменье проявлять искренность и честность в отношениях с Зигфридом.

Я говорил ей:

- Ты можешь быть с Зигфридом, ни честной, ни искренней, но проявлять эти чувства с ним необходимо, чтобы он проникся доверием к тебе... Ведь говорят: "Он врет, но искренне" или "честный, но дурак". Можно услышать и такое: "Он искренне признался в своем поступке", "он всегда был честен со мной", "он долго и искренне верил тому, что ему говорили". Ты должна понять, что искренность и честность - это форма выражения чувств, способ поведения человека в различных жизненных ситуациях. Искренность и честность люди используют для того, чтобы обмануть других людей. Так, например, сделал А. Мавроди, создав свою прирамиду МММ, чтобы у искренне доверчивых людей выманить большие деньги. Так и ты должна поступать с Зигфридом всегда и во всем, чтобы он понимал, что ты искренний и честный человек. Иначе ничего не получится. Твой старик - весьма подозрительный, недоверчивый человек и мы можем в один миг прогореть с нашими планами!

- Да, до меня дошло!

- И еще. В твоих будущих интимных отношениях с ним, ты и твое тело, должны выражать максимум искренности чувств, никакой холодности, никакого пренебрежения даже в мелочах в постели: внимание ко всему, чувственность и нежность и все это искренне.

Кристина разволновалась и даже сглотнула слюну, кашлянув, прижала платок ко рту.

- Я это сделаю, я этого добьюсь! - воскликнула она. - Но, если я свою часть проведу хорошо, вы все остальное гарантируете?

Мы заверили Кристину, что все будет в порядке, если же все-таки дело сорвется, мы ей заплатим определенную сумму за её труд.

Решили также познакомить Кристину с судьбой самой знаменитой парижской проститутки Мари Дюплесси, жившей в XIX веке. Ее любовниками были миллионеры, а в Париже её называли принцессой наслаждений. Это была дама с камелиями, ставшая прототипом Маргариты Готье, героини романа Дюма-сына "Дамы с камелиями", а также героини оперы "Травиата" великого итальянского композитора Джузеппе Верди. Кристину все это заинтересовало. Мы отвезли её на кладбище Монмарта, где показали могилу Мари. На её надгробии были изображены камелии, и могила была усыпана этими цветами, несмотря на то, что со дня её смерти прошло более 150 лет.

Рассказали Кристине её историю.

Восемнадцатилетний парижанин впервые увидел даму с камелиями в 1842 году когда он прогуливался по Place de la Bourse. Ей тоже было 18 лет. На поводке она вела двух спаниелей; в руках её, затянутых в перчатки, красовался букет камелий; на её лице сияла обворожительная улыбка. Юношей был Александр Дюма-сын. Он увидел перед собой высокую, очень изящную брюнетку с бело-розовой кожей. Голова у неё была маленькая, глаза миндалевидные, словно подведенные эмалью и они искрились жизнью. Ее губы были краснее вишни, а зубы - великолепны. Ее прелестное молодое лицо хранило выражение испуганной невинности. Она была почти худа, удивительно грациозна и изящна; её темные глаза выражали ласкающую томность; цвет лица её был ослепительным; замечательным в ней были её волосы: восхитительные, шелковистые, темные.

Когда через два года Дюма-сын стал её любовником, он поинтересовалась, почему Мари "занимается проституцией"? Она ответила: "Почему я продаю себя? Потому что труд работницы не принес бы мне той роскоши, неодолимую тягу к которой я испытываю. Я не жадна и не развратна, как это может показаться. Просто я хочу познать утонченные удовольствия, радость жизни в изысканном и культурном обществе. Я всегда сама выбираю себе друзей. И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь. Вот в чем трагедия моей жизни. Нельзя иметь сердце и быть куртизанкой. От этого можно умереть".

Мари Дюплесси сохраняла на своем ангельском лице выражение детской невинности. Дюма отразил эту её особенность, написав в своем романе "Даме с камелиями": "Как случилось, что её бурная жизнь пощадила её лицо, оставив на нем девственное, почти детское выражение? Такой вопрос мы можем поставить, но не в силах на него ответить".

В маленькой деревушке Сен-Жермен-де-Клерфей в Нормандия 15 января 1824 года родилась девочка, которую назвали Роза Альфонсина Плесси. Ее мать звали Мари-Луиза Дешайе. Отец её, Марэн Плесси, - уличный торговец, затем владелец лавки текстильных товаров, - был алкоголиком. Ее бабка со стороны отца была проституткой, и ещё молодой скоропостижно скончалась от туберкулеза. Младшая дочь от этого брака впоследствии стала известна как Мари Дюплесси. Позже она сама так объяснила перемену имени Розы Альфонсины Плесси на Мари Дюплесси: "Я выбрала имя Мария, так как это имя Богоматери". Она стала Дюплесси, потому что это звучало более аристократично, чем Плесси, а также потому, что помнила под Нонаном поместье "Дю Плесси", которое надеялась когда-нибудь купить, заработав достаточно денег.

Мать, когда Мари было три года, бросила мужа и поступила на работу горничной в семью живущих в Париже англичан. А Мари и её старшая сестра Дельфина были отданы на воспитание двоюродному брату матери, владельцу фермы.

Ее мать умерла от туберкулеза, когда Мари было 8 лет. Двоюродный дядя не занимался воспитанием сестер, и они, предоставленные сами себе, делали что хотели. В 12 лет Мари влюбилась в молодого работника с фермы и потеряла с ним свою девственность. Об этом вскоре узнал дядя, это ему не понравилось и он отослал Мари к отцу.

В свои 13 лет Мари оформилась в хорошенькую девочку. Когда пьяница-отец заметил, что у его дочери лицо ангела и прекрасное тело, он решил на этом заработать. За хорошие деньги он продал её своему другу 70-летнему зажиточному холостяку Плантье. Мари спала с крестьянином на одной кровати, а когда было тепло, он заставлял её ходить голой по дому. Через год Мари вернулась к отцу. К этому времени жизнь с мужчиной она воспринимала, как что-то обыденное, совсем не затрагивающее её душу. Отец совсем перестал о ней заботиться; и ей приходилось работать - сначала официанткой в таверне, потом на фабрике по производству зонтиков. В конце-концов отец отправил её к дальним родственникам - владельцам бакалейной лавки в Париже. Она сняла небольшую комнатку в Латинском квартале, населенном студентами. На жизнь она зарабатывала, служа посыльной в корсетной мастерской, продавщицей в магазине шляп и промышляя проституцией. К этому времени ей исполнилось 16 лет. Он с трудом умела читать и писать. Внешне она выглядела неотесанной деревенской девицей, очень грязной, но в тоже время и изящной. Приближалось время, когда из уличной девки она превратилась в великолепную куртизанку.

Есть точная дата начала этой перемены - в одно из воскресений 1841 года, когда Мари исполнилось 17 лет, она с двумя подругами поехала на прогулку в Сен-Клу, предместье Парижа, они зашли перекусить в небольшой ресторан, расположенный неподалеку от дворца Пале-Рояля. Его владелец, вдовец Нолле, заметил красотой Мари и пригласил её приехать на следующей неделе одну.

В этот же визит она стала его любовницей. Нолле предоставил ей квартиру на улице Де л'Аркад. С тех пор у Мари появились предметы первой необходимости, а через несколько месяцев - и предметы роскоши.

Произошло это так.

Однажды вечером граф Фердинанд де Монгюйон увидел её в театре и уговорил покинуть господина Нолле. Некоторое время спустя на балу её приметил молодой богач Аженор де Гиш, очень заметная фигура во Франции: впоследствии герцог де Гиш-Грамон, министр иностранных дел Франции при императоре Наполеоне III. Де Гиш переманил Мари от графа, и отвез её на лето на один из курортов Германии. Мари считала, что она настоящему влюбилась в де Гиша. У Мари от де Гиша родился сын. После этого любовь пошла на спад, де Гиш перестал интересоваться Мари. Он нашел для ребенка приемных родителей. В 1869 году к старшей сестре Мари Дюплесси, Дельфине Паке, пришел мужчина лет двадцати семи и попросил показать ему портрет Мари. Уходя, он оставил свою визитную карточку, на которой значилось: Жюделе, коммерции советник, Тур. Его лицо имело поразительное сходство с портретом.

К этому времени сыну Мари исполнилось 28 лет. Он заинтересовался своей матерью спустя 22 года после её смерти. Сестра Мари передала ему письмо, в котором говорилось:

"Мой дорогой сын!

Оставляю тебе свое последнее прости. Пишет тебе твоя мать, и когда ты получишь это мое письмо, останки мои будут покоится на кладбище. К тому времени это будет уже никому неизвестная женщина. Если можешь, разыщи мою могилу и положи на неё цветы, но только чтобы это были белые камелии. Это будет память обо мне. Прости меня за все.

Я не смогла тебя воспитать, из-за той жизни, которую я вела. Чувства мои к тебе, к семье, которой у меня не было, оказались не востребованными.

Прощай и прости!

Твоя мать Мари Дюплесcи"

Жюделе, сын Мари, письмо прочел, но оставил его у сестры Мари.

После де Гиша у Мари Дюплесси появилось много любовников. Она сама объясняла это тем, что хотела быстрее достичь материального благополучия. В течение нескольких месяцев её содержали семь любовников. Они складывали деньги в общую кассу, и каждому отводилась одна ночь в неделю для визитов к Мари. В качестве символа коллективной преданности они подарили ей красивый туалетный столик с семью ящичками.

В 20 лет она превратилась в утонченную даму, эталон хорошего вкуса в фривольном и пресыщенном Париже; она держала шестерых слуг, читала Гюго, Эжена Сю и Мюссе, развлекала парижское общество, вызывала оживление в салонах Сен-Жерменского предместья и разоряла богатейших мужчин Франции.

Мари Дюплесси поселилась в роскошной квартире в доме 11 на бульваре Мадлен. Стены комнат, обитые тяжелым шелком, были обставлены в экзотическо-романтическом стиле Людовика XV. В прихожей поражали редкостные растения, помещенные в кадки из полированного дерева. В гостиной с мебелью красного дерева стояли диваны, обитые гобеленами из Бове; здесь же находились венецианские зеркала, украшения из чистого серебра и великолепный рояль "Плейель". Столовую с резным дубовым столом посередине, покрытым зеленым бархатом, украшали редкостные гобелены и дрезденский фарфор. В будуаре стоял тот самый туалетный столик с семью ящичками; на полках выстроились в кожаных переплетах сочинения Мольера, лорда Байрона и аббата Прево; на окнах висели бархатные и атласные драпри; огромный шкаф был битком набит туалетами от госпожи Пальмиры. Еще более замечательной была её спальня - место трудов и наслаждений Мари. Там на ковре с цветочным орнаментом покоилась гигантская кровать из красного дерева. Напротив помещались позолоченные бронзовые часы, украшенные фарфоровыми птичками.

Мужчин в ней привлекали её непосредственность, неожиданные вспышки веселья, её такт, но более всего - её меланхоличность, являвшаяся следствием бессмысленности её существования и все учащавшихся приступов слабости, вызванных туберкулезом. И все же она наслаждалась жизнью нарядами, слугами, двумя своими спаниелями, загородными поездками в экипаже, посещениями драматического театра и оперы. Она была не прочь поиграть в карты, выпить и послушать непристойные анекдоты. На её обедах бывали Эжен Сю, Оноре де Бальзак, Теофиль Готье, а иногда и знаменитая гостья Парижа - Лола Монтес. Однако втайне она мечтала об одиночестве, покое и настоящей любви, но за всю свою жизнь не получила ни того, ни другого, ни третьего.

Про неё говорили, что "она превращала порок в добродетель, причем делала это с чувством собственного достоинства и необыкновенно красиво". Символом её чистоты, элегантности и красоты была белая камелия. Каждый день в её комнатах ставили вазы со свежими камелиями, и где бы она ни находилась - в экипаже во время прогулки на Елисейских полях или в опере, - у неё в руках всегда был небольшой букет из свежих камелий.

В 1844 году, когда Мари исполнилось 20 лет, у неё появился суперлюбовник. Именно он платил за всю роскошь, собранную в доме на бульваре Мадлен. Он оплачивал все счета, выписывал из Англии экипажи и лошадей для Мари, заказывал ложи в лучших парижских театрах. Им оказался старый русский аристократ. Мари встретила графа Штакельберга на водах в Баньере. Он был русским послом в Вене. Он был женат, богат, и ему было 80 лет. В "Даме с камелиями" Дюма-сына он изображен под именем герцога де Мориака. В романе он дружески относился к Маргарите Готье (под этим именем в романе выведена Мари Дюплесси). Он содержал её, потому что она напоминала ему его умершую дочь. В романе их отношения были чисто платоническими. Сам Дюма признавал, что это было не так: "История больной туберкулезом дочери, двойника которой герцог увидел в Мари Дюплесси, - чистый вымысел. Несмотря на свой возраст, герцог относился к Мари, как к женщине, и наносил ей визиты два раза в месяц".

В то же время герцог - граф Штакельберг, - не мог дать ей одного любви, о которой она мечтала. Удовлетворения этой стороны своих потребностей - необычайного романтизма и страстной чувственности - она искала повсюду. Первое место среди её молодых любовников занимал виконт Эдуард де Перрего. Он служил в кавалерии в Африке, а затем стал членом парижского Жокей-клуба. В те дни, когда русский посол был занят своей женой, Перрего навещал Мари.

Когда Александр Дюма-сын впервые увидел Мари в 1842 году, он понимал, что шансы сблизиться с ней у него невелики. Она была игрушкой миллионеров, обожаемой принцессой наслаждений, возведенной на этот трон сильными мира сего. Он же был всего-навсего незаконнорожденным сыном великого отца. За право называться писателем он боролся, находясь в тени славы своего растолстевшего, похожего на ребенка родителя. Дюма-отец был гигантом: он похвалялся тем, что наплодил пятьсот детей, дрался на двадцати дуэлях, написал столько, что это могло заполнить двенадцать сотен томов (включая "Графа Монте-Кристо" и "Трех мушкетеров"), заработал и потратил за свою жизнь сумму, эквивалентную 5 миллионам долларов. Александр Дюма-отец знал бы, как подступиться к Мари Дюплесси, - сын же был беспомощен.

И все же через два года, 1844 году, он сделал её своей любовницей и благодаря ей снискал славу и богатство. "В один из чудесных сентябрьских дней 1844 года я был в Сен-Жермен-ан-Лэ у моего отца, - вспоминал впоследствии младший Дюма. - По пути я встретил Эжена Дежазе, сына известной актрисы. Мы проехались верхом по чудесному Сен-Жерменскому лесу, возвратились в Париж пообедать и затем пошли в "Варьете". Наши места были в партере. Мари Дюплесси в одиночестве сидела в правой ложе. Время от времени она нюхала цветы, доставала из кулька конфеты и едва слушала, что происходило на сцене. Мари бросала во все стороны взгляды, обменивалась улыбками с некоторыми из наших соседей и изредка отклонялась назад, чтобы перемолвиться словом с невидимым гостем, который был не кем иным, как престарелым русским графом Ш.".

Дюма повезло: Мари помахала рукой дородной женщине, сидевшей в ложе напротив нее. Это была Клеманс Пра - модистка, которая жила поблизости от Мари и часто выполняла для неё обязанности сводни. Приятель Дюма, Дежазе, был знаком с госпожой Пра и отправился к ней поболтать. Вернулся он с потрясающими новостями: после спектакля граф Штакельберг отвезет Мари домой и тут же уедет. Они должны подождать на улице, потом войти в дом и разделить с Мари и госпожой Пра ужин.

В полночь Дюма со своим другом вошел в изысканную гостиную. Мари Дюплесси в парчовом платье сидела за роялем. Подали шампанское. Затем последовал ужин. Когда госпожа Пра рассказала какую-то. вульгарную историю, Мари залилась смехом, но закашлялась и бросилась в спальню. Дюма пошел за ней. Поняв, что она серьезно больна, он сказал ей, что если сможет и дальше бывать у нее, то станет заботиться о ней. Все, что случилось потом, Дюма точно, слово в слово, описал в своем романе. Мари, или Маргарита, задумалась на минуту, а затем стала его расспрашивать.

- Значит, вы в меня влюблены? Скажите об этом прямо - так намного проще.

- Возможно, но если я и скажу вам об этом когда-нибудь, это будет не сегодня.

- Будет лучше, если вы вообще не станете этого говорить.

- Почему же?

- Потому что тогда могут случиться только две вещи... Если я не приму вашу любовь, вы затаите на меня злобу; если же приму, вы получите плохую любовницу - нервную, больную, печальную женщину, а если и веселую, то это веселье хуже горя; вы получите женщину, которая харкает кровью и тратит сотню тысяч франков в год. Все это хорошо для богатого старика вроде герцога, но совсем не годится для такого молодого человека, как вы. И вот доказательство моей правоты: все молодые любовники очень быстро покидали меня".

Их бурный роман длился год. Окончился он именно так, как она и предсказывала. Несколько месяцев Дюма постоянно сопровождал её на балы, в игорные дома, покупал ей дорогие подарки, и вскоре его денежные ресурсы полностью иссякли. Он попробовал попытать счастья в баккара, но проиграл и то немногое, что оставалось. Он залез в долги, и это его мучило. Он безумно ревновал её к русскому графу и настаивал, чтобы она рассталась с ним. Она была готова бросить графа при условии, что Дюма станет платить по всем её счетам. Это заставило его замолчать.

Болезнь её тем временем прогрессировала. Она пробовала лечиться у гипнотизеров, в том числе у известного доктора Давида-Фердинанда Кореффа обаятельного шарлатана, который пользовал Стендаля и Жорж Санд, знал Гейне и Делакруа и о котором Талейран сказал, что это - "дьявол, который знает все, даже немного о медицине!". Но странные рецепты доктора Кореффа и его лечение, заключавшееся в применении животного магнетизма и гипноза, не помогали. По настоянию Дюма Мари отказалась от ночной жизни, перестала пить шампанское; вместе с Дюма она выезжала летом на пикники за город и пила козье молоко. Однажды она даже поехала с ним пожить в деревню, но уже через неделю тишина, свежий воздух, близость природы наскучили ей. Она умчалась в Париж, к своим привычным развлечениям, и однажды вечером, когда Мари сказала, что чувствует себя слишком уставшей для какой бы то ни было компании, Дюма увидел, как в её комнаты вошел новый любовник.

Тогда в он сел и написал ей письмо:

"Дорогая Мари! Я не настолько богат, чтобы любить тебя так, как я сам бы того хотел, но и не настолько беден, чтобы быть любимым только так, как хочешь ты. Поэтому давай забудем все: ты - имя, которое тебе скорее всего безразлично, я - счастье, которое стало для меня невозможным. Излишне говорить, как мне жаль, ибо ты знаешь, как сильно я люблю тебя. Итак, прощай. У тебя слишком нежное сердце, чтобы не понять, почему я пишу тебе, и слишком острый ум, чтобы простить мне это письмо. Mille souvenirs. А. Д.".

Через много лет после смерти Мари Дюма вернул себе это письмо, купив его на аукционе. Он подарил его Cape Бернар, которая играла роль Маргарита в его пьесе, вместе с экземпляром романа, основанного на истории его отношений с Мари Дюплесси. "Именно этот экземпляр уникален, - писал он Бернар, - так как подлинник письма, который вы обнаружите на обороте страницы 212, почти полностью идентичен письму, напечатанному на указанной странице. Это письмо было написано реальным Арманом Дювалем примерно сорок лет назад... Это письмо - единственное подлинное свидетельство той истории. Я чувствую, что оно должно принадлежать вам по праву, потому что вы своей игрой возвратили мне молодость и жизнь".

Мари Дюплесси, получив упомянутое письмо, не ответила на него. И вскоре она оказалась слишком занята и слишком больна, чтобы вспомнить о нем. Ей оставалось жить семнадцать месяцев. И она прожила их в полную силу: она встретила великого композитора и влюбилась в него.

Ференц Лист, в свои 30 лет уже ставший гордостью Европы, давал в Париже концерты. В антракте, увидев его в фойе театра, Мари представилась ему, и они проболтали все третье отделение там же, в фойе. Друг Листа, наблюдавший эту встречу, говорил, что Лист был очарован ею. Он слушал её "с восхищенным вниманием", наслаждаясь "плавным течением полной мыслей беседы, манерой её разговора - одновременно высокопарной, выразительной и мечтательной". Позднее Мари настояла, чтобы её врач, знавший Листа, привел его на один из её приемов. Врач повиновался, Лист пришел и к концу вечера стал её последним завоеванием.

Лист звал её Мариэттой и испытывал к ней глубокую любовь; она отвечала ему тем же. Как-то он признался другой своей любовнице: Мари Дюплесси "была первой женщиной, которую я любил". Своему биографу и доверенному лицу, Янке Волю, он сказал, что общение с Мари было самым приятным времяпрепровождением в Париже и уточнил: "Я не горячий поклонник Марион Делорм и Манон Леско. Мари Дюплесси - исключение. У неё необыкновенное сердце, изумительная живость духа, я считаю её уникальной в своем роде. Дюма очень хорошо её понял. Ему и не надо было долго трудиться, чтобы воссоздать её образ: она - наиболее полное олицетворение женщины, когда-либо существовавшее".

Когда Лист собрался уезжать, чтобы продолжить гастроли, Мари написала ему: "Я знаю, что мне недолго осталось жить. Я странное создание, я не могу дальше так жить, вести этот единственный образ жизни, который знаю, и с этим я не могу примириться. Увезите меня. Увезите куда вам будет угодно. Я не доставлю вам беспокойства. Целый день я сплю, вечером вы позволите мне пойти в театр, а ночью делайте со мной, что хотите". Он обещал к концу года взять её с собой в Турцию, но к тому времени её болезнь приняла серьезный оборот. После своего отъезда Лист больше никогда её не видел. Когда было уже слишком поздно, он сожалел, что не был у её постели. "Я должен был попытаться спасти её любой ценой", - сказал он.

Между тем давний благодетель Мари, виконт де Перрего, умолял её отказать всем остальным любовникам. Она отвечала: "Вы хотите навредить мне? Вы прекрасно знаете, что ваше предложение будет гибельно для моего будущего, которое вы решили, по-видимому, сделать несчастным и тоскливым". Де Перрего объяснил, что он имел в виду брак. В приступе жалости к самой себе, усиленном боязнью, что все остальные друзья покинут её из-за прогрессирующей болезни, она поехала с де Перрего в Лондон, где они зарегистрировали брак в Кенсингтонском отделении записи актов гражданского состояния 21 февраля 1845 года. Однако закон помешал исполнению её желания - стать порядочной. Поскольку де Перрего опасался, что члены его семьи могут вмешаться, узнав, на ком он женился, не было сделано церковного оглашения. В результате во Франции этот брак не был признан законным. Мари не была создана для брака. Кроме того, она не выносила де Перрего, и она оставила его, хотя и сохранила титул виконтессы и на её почтовой бумаге и столовом сервизе красовался герб де Перрего.

Замученная приступами кашля и усиливающейся слабостью, она поехала лечиться в Висбаден. Но это ничего ей не дало. Она вернулась в Париж и вверила свою судьбу двум известным врачам. Одним из них был Огюст Франсуа Шомель, личный врач французского короля Луи Филиппа, другим - Казимир Жозеф Давэн, которому принадлежит открытие, что болезни вызываются бактериями, и которым восхищался Пастер. Оба они пытались помочь ей. Среди их подробных назначений были следующие рекомендации госпоже Дюплесси: втирать под мышки мазь из йодистого калия; пить ослиное молоко, подслащенное сиропом, настоянном на папоротнике, и микстуру из сладкого и горького миндального молока на ночь; принимать сироп Караби во время приступов кашля; придерживаться строгой диеты, состоящей из "жидкого рисового супа, свежих яиц всмятку, слабо обжаренной рыбы, дичи, полупроваренных овощей, хлеба из муки высшего сорта, фруктовых салатов, джема, шоколада с молоком на второй завтрак" и разбавленного вина к обеду.

Ей становилось все хуже. Когда Мари в последний раз побывала в театре с неизменным букетиком камелий, она была бледна и на её щеках играл лихорадочный румянец.

Де Перрего её не забыл. На пороге смерти она умоляла его о прощении, и отныне он находился неотлучно у её постели, а она смотрела не отрываясь на икону Богоматери, стоящую на её туалетном столике. Узнав своего виконта, она прошептала: "Вы пришли увидеть меня. Прощайте. Я ухожу". Священник причастил её и удалился. Теофиль Готье так рассказывал о её конце: "Три дня, чувствуя, что летит вниз, в пропасть, ожидающую нас всех, она ни на минуту не выпускала руки своей служанки, будто та могла удержать её. И только когда ангел смерти пришел за ней, она отпустила её руку. В последнем порыве молодости, испытывая ужас при мысли о небытии, она поднялась на ноги, словно хотела убежать, затем три раза простонала и затихла навсегда".

Это произошло в три часа ночи 3 февраля 1847 года. Ей было всего 23 года.

Ее отпевали в церкви Мадлен. Она лежала в гробу, усыпанная камелиями. Среди тех, кто провожал её в последний путь на кладбище Монмартра, был старый русский граф, с двух сторон поддерживаемый слугой и сестрой Мари Дельфиной Паке. Менее чем через две недели после похорон де Перрего приобрел более дорогой участок на кладбище и более дорогой склеп и перезахоронил тело. Стоя под дождем, он наблюдал, как гроб с хрупким телом был помещен в теперь уже постоянную могилу и белый мраморный памятник с высеченными на нем камелиями навсегда занял свое место. На мраморе была сделана надпись:

Здесь покоится

Альфонсина Плесси,

родившаяся 15 января 1824 года,

скончавшаяся 3 февраля 1847 года

De Profundis

Александр Дюма-сын узнал о её смерти в Марселе, куда он прибыл после поездки в Испанию и Африку. Он помчался в Париж и как раз попал на широко разрекламированную распродажу роскошных вещей, оставшихся после Мари. Бесшумно бродя по комнатам его бывшей любовницы, он услышал голос аукциониста и понял, что продается любимая книга Мари. Впоследствии он вспоминал:

"Неожиданно до меня донесся громкий голос: "Книга в отличном переплете, с золотым обрезом, называется "Манон Леско".

За 100 франков Дюма приобрел книгу, некогда принадлежавшую его возлюбленной.

На аукционе для продажи были выставлены туфли, которые она носила, и вполне порядочные женщины дрались за них подобно тем, кто хотел влезть в туфельку Золушки. Было продано все, даже ветхая шаль, купленная три года назад, даже попугай ара с ярким оперением, повторявший одну и ту же грустную мелодию, которой его научила его хозяйка. Ее портреты, любовные письма, пряди волос - все было выставлено на продажу.

Всего на аукционе было выручено 89 тысяч франков. Ее кредиторы были удовлетворены; немало осталось и её законной наследнице, сестре Дельфине, для покупки имения в Нормандии, того самого, о котором мечтала Мари.

Однако, самое драгоценное наследство получил её бывший любовник молодой Дюма. Для него эта история не закончилась. После аукциона он написал элегию, которую посвятил Мари. Но ему было этого мало. Ее непорочное лицо, восхитительное тело будоражили его воображение. Через пять месяцев он приступил к работе над романом "Дама с камелиями".

Героиней романа была Мари Дюплесси, переименованная в Маргариту Готье. Героем, чье имя - Арман Дюваль - сохраняло инициалы самого Дюма, был Александр Дюма-сын. В основном сюжет романа повторял их историю. Кое-что было идеализировано, но автор старался честно рассказать об их отношениях, передать суть характера Мари. Роман был написан за четыре недели. Первое издание, вышедшее тиражом 1200 экземпляров в издательстве Кадо в 1848 году, вызвало в печати бурю сенсационных откликов и было мгновенно распродано. Но дальше дело не пошло. Не считая полученного им аванса в 1000 франков, Дюма на книге почти ничего не заработал. Он мечтал, чтобы его роман обрел более широкий круг читателей. Кто-то предложил ему переделать роман в пьесу. Дюма попробовал работать вместе с другом своего отца. Тот хотел превратить "Даму с камелиями" в историю, рассказывающую об отношениях Мари и её русского графа. Дюма не согласился и решил попытаться написать пьесу сам. Через восемь дней она была готова, и он прочел её отцу, который растрогался до слез. Дюма отнес пьесу в театр, там её приняли, но накануне премьеры театр прогорел. Когда то же самое случилось во второй раз, Дюма сдался.

В первый день нового, 1851 года, прогуливаясь в одиночестве под дождем, Дюма забрел на кладбище Монмартра и присел возле могилы Мари. Как он потом вспоминал, он расплакался из-за своих поражений, своей депрессии, наконец, из-за самой Мари. Вернувшись домой, он перечитал пьесу, переписал её и ещё раз попытался отдать в театр.

Впервые пьеса была поставлена в театре "Водевиль" через пять лет, почти в тот самый день, когда умерла Мари. Зал плакал и рукоплескал. Дюма писал своему отцу: "Грандиозный, грандиозный успех. Настолько грандиозный, что мне казалось, что я присутствовал на премьере одного из твоих произведений".

Среди тысяч людей, глубоко тронутых пьесой, был знаменитый итальянский композитор Джузеппе Верди. Вдохновленный темой пьесы, он написал свою знаменитую оперу "Травиата".

В 1895 году Александр Дюма-младший умер и был захоронен на кладбище Монмартра. Его могила была засыпанной белыми камелиями. Через несколько дней после похорон на кладбище появился средних лет, полноватый господин. Им оказался Жюделе, сын Мари, и настоял на том, чтобы белые камелии с могилы Дюма были перенесены на могилу его матери. Смотрителю кладбища, который переносил цветы, он сказал: "Это она, моя мать Мари Дюплесси, сделала его знаменитым и богатым!".

Потом Кристина нам сказала:

- Я тоже хочу быть богатой, жить в роскошном доме, но не хочу умереть рано!

- Теперь все это зависит от тебя! - ответил я. - Мы тебе будем помогать. Вперед!

В течение нескольких дней мы представили Кристину Зигфриду. Эффектная молодая женщина ему понравилась. Мы попытались внушить ему, что она в средствах не нуждается, у неё богатый отец, сколотивший состояние на продаже дома цветных металлов, живет в Риге в собственном доме, имеет солидный счет в швейцарском банке. Зигфрида это не очень интересовало, он и сам был богатым человеком, но Кристина ему понравилась. Она держалась с ним скромно и обаятельно.

Когда их отношения перешли в плоскость интимных, мы по совету врачей, передали, Кристине дату, когда ей можно было бы забеременеть, чтобы у неё был мальчик. И это случилось. С течением времени было установлено, что беременность протекает нормально, и у Кристины будет мальчик. Зигфрид вознамеривался его усыновить, но это нас не устраивало.

Кристина сказала своему любовнику, что собирается поехать рожать к маме в Ригу и там оставить ребенка, её родители очень ждут внука.

Подобное намерение весьма обеспокоило Зигфрида. Ребенок уплывал из его рук, первый и единственный в его жизни, да ещё мальчик, его наследник. А нас в этой ситуации, устраивало бы только одно: чтобы Зигфрид сделал предложение руки и сердца и женился бы на Кристине. И, чтобы подтолкнуть его к этому, мы придумали новый ход.

Зигфрид как-то случайно увидел на бульваре Елисейских полей, что Кристина разговаривает с приятным молодым человеком. Сам он ехал мимо на машине и заметил ещё при этом в руке у Кристины букет цветов. В этот же день Кристина принесла этот букет домой, где они жили с Зигфридом. Тот с беспокойством воззрился на него. Кристина не стала темнить и все ему объяснила. Это был наш Толик, но Кристина объяснила своему любовнику создавшуюся ситуацию, которую мы ей подготовили. Это, дескать, её школьный товарищ, он состоятельный человек, давно её любит и готов на ней жениться, несмотря на её беременность, о которой она сама ему поведала. Она уже звонила родителям, и отец ей сказал: "Ребенка нельзя оставлять без отца".

- Вот так дорогой, у твоего ребенка будет отец!

Зигфрид был ошарашен. Но Кристина решила его добить, она сказала:

- Посмотри, какие стихи он мне писал, когда мы учились в школе!

Она протянула Зигфриду листок со стихами. На самом деле то были стихи Цинтии, которые мне передал Серж.

Зигфрид некоторое время держал в руках листок, соображая, что делать.

Кристина взяла листок в свои руки:

- Давай, лучше я их тебе прочту, и ты увидишь, как он меня любит!

Она начала читать с большим чувством:

Возьми мое сердце,

Возьми мою боль,

Возьми мою радость,

Возьми мой покой.

Награды не жду я

И слез не таю.

Одну лишь тебя я

Всем сердцем люблю.

Ты ранила сердце,

Коснувшись его.

Но ты не узнала,

Что было потом.

Не чувствуешь боли,

Страданий моих.

Цветешь ты как прежде,

И ранишь других.

Я розу окрашу

Из раны своей.

Пусть белое алым

Все будет теперь.

Цветок не завянет,

Он символ любви.

Он болью напоен

Из раны души.

Я тихо увяну

Эту розу храня.

Любовь сохраню

До последнего дня.

Лишь роза напомнит

Тебе обо мне.

Любовью из бездны

Вернусь я к тебе.

Когда Кристина прочитала своим высоким, звонким голосом это стихотворение, глаза её сияли, из них на Зигфрида изливались потоки радости. Она была искренна в тот момент.

Зигфрид сдался:

- Ты выйдешь замуж за меня! - воскликнул он. - Я своего ребенка никому не отдам!

Это был не эмоциональный всплеск его души. Наш трюк с "женихом" Кристины только подтолкнул Зигфрида к такому решению. К этому времени он все уже обдумал. Решил жениться на Кристине, подождать пока родится и подрастет ребенок до года-двух, потом развестись со своей женой, а ребенка оставить себе. По французским законам ребенок, родившийся во Франции, автоматически получает французское гражданство, а Кристина пока гражданства такого не имела. В случае развода ребенок, по суду, мог остаться с отцом. На это и рассчитывал Зигфрид. Но ему не было суждено претворить намеченное в жизнь, он даже не увидел своего ребенка. Когда Кристина была на четвертом месяце беременности, у него случился первый инсульт. Врачи быстро поставили его на ноги. Он всполошился и, боясь самого худшего, составил завещание, по которому все его состояние получал ребенок, который должен был родиться в их браке с Кристиной. В случае если он не родится, Кристина становилась наследницей всего состояния.

У нас с Сержем появился большой соблазн избавиться от ребенка ещё в утробе. Мы долго думали над этим. При встречах с Кристиной ничего ей не говорили, но как-то поняли, что она опасается именно этого. Она была догадливой девушкой и ей не хотелось расставаться с ребенком. Этот вопрос с ней мы не обсуждали. Но когда решили, что будет лучше оставить ребенка, то сказали ей об этом. Она облегченно вздохнула и почему-то с благодарностью во взоре взглянула на меня. В ответ на её красноречивый взгляд я сказал:

- Так будет лучше! Для тебя в первую очередь, а все остальное, что мы будем делать пройдет более законно.

Поняла она или нет, что я имел ввиду, но она удовлетворенно кивнула головой. А имел я ввиду раздел денег, которые должны были остаться после смерти Зигфрида. Дело шло именно к тому. Есть лекарства, провоцирующие инсульт. Они быстро выводятся из организма, и обнаружить их практически невозможно. Нам Зигфрид уже был не нужен, поэтому на четвертом месяце беременности он стал получать такие лекарства. У него была ишемичная болезнь сердца, атеросклероз и обширный инсульт головного мозга не заставил себя ждать. От него Зигфрид скончался. Он был похоронен на русском кладбище Сен-Жевьев-де-Буа, ведь его жена Кристина была русской.

Мы заказали памятник Зигфриду, все-таки он "подарил" нам свои 15 миллионов франков. Памятник был простым: высеченный барельеф на темном мраморе со словами: "Вечная память. От жены и сына".

Не дали Кристине много волноваться, нужно было, чтобы роды у неё прошли спокойно, до них оставалось ещё три месяца.

Адвокат Тессон объяснил, что получить деньги и перевести часть их на наши счета будет трудно: нужно время и какой-то ход. Серж предложил мне жениться на Кристине, чтобы не упустить деньги.

Он сказал:

- Ты все время пробавляешься случайными женщинами, а мне приходится жениться и жениться. Теперь настала твоя очередь!

Я с ним согласился и впоследствии не пожалел об этом: Кристина оказалась хорошей женой и матерью. Но это произошло в последствии. А теперь мы оставили Кристину в Париже под опекой нашего адвоката Тессона и отправились в Америку.

Наш литературный псевдоним - К. и Т. Енко

(Ткаченко Константин Владимирович,

Ткаченко Владимир Герасимович)

7 июня 2002 г.

г. Москва