Родилась в Ленинграде в 1932 году. Окончила Петрозаводский университет (1955 г.). Работает в издательстве «Карелия» заведующей редакцией национальной литературы.

С 1957 года постоянно занимается переводами художественной литературы.

В 1968 году в журнале «Пуналиппу» опубликован на финском языке первый рассказ, позднее еще несколько рассказов.

 

Легенда о пороге Аги

Большое карельское село еще спало, когда мы потихоньку выбрались из дому. Взяли под крыльцом велосипеды, тихо позвали нашего лохматого друга:

— Вахти, Вахти!.. Пошли…

Пес глухо проворчал с просонья, потянулся, все же поднялся. Но не перепрыгнул через ограду легко и отважно, как делал по нескольку раз в день, а обогнул ее и протиснулся на дорогу через узкую лазейку.

Нас безмолвно провожали серые дома. Избы спали, прикрыв свои окошки-глаза, — занавески были затянуты. Ни привычного тарахтения мотоциклов, ни блеяния овец, ни детского крика. Ни голосистого говора баб, ни грубоватого гомона мужиков от угла чайной. Ночь уже близилась к концу, вот-вот забрезжит утро, но этот миг еще не настал. Даже самые нахальные петухи из окраинных дворов еще не решались нарушить тишину. И только соседская корова жевала свою жвачку и топталась в хлеву, а медный колокольчик на ее шее вызванивал тонюсенько, робко, словно тоже боялся слишком нашуметь.

От нас все же не утаилось, как по ту сторону улицы в доме напротив шевельнулась занавеска. Оттуда выглянула краем глаза Сюкойн-буабо — бабка Торопыга, как ее прозвали в деревне. То ли мучала ее бессонница, то ли поднялась она раненько, чтобы пожаловаться на житье своему богу, висевшему в красном углу; маленький и важный, он безучастно взирал на старуху, ничем не помогая ей в безрадостной одинокой жизни.

Про эту бабку говаривали всякое, а главное: «Глаз у нее вроде дурной, особенно на рыбаков — как глянет, так и сглазит».

Так что для нас это не предвещало ничего хорошего: мы как раз отправились на утреннюю рыбалку — я, жена сына Марпы, и сам сын Марпы Доментьевны. Муж мой бодро жал на педали, въезжая на крутую горку, а я шагала, ведя свой велосипед рядом. Подъем был трудноват, эту горку мне не осилить.

Стоял август, и лето собиралось покинуть наши края. Осень уже постукивала в дверь ветрами, дождями, грянули первые ночные заморозки. Осень срывала с берез желтые листья, морщила озерную гладь, нагоняла низкие темные тучи. В скалистом ягоднике на старых вырубках дозревала, наливаясь соком, краснощекая брусника.

Широкое песчаное шоссе сразу за деревней круто огибало болото. Вся болотная низина была в тумане, он так и ходил волнами, стелился пеленой; скоро — дай только солнышку взойти! — рассеется от света и тепла.

А мы жмем на педали. Задрав хвост, несется за нами Вахти, то отстанет по своим собачьим делам, то забежит вперед.

В том месте, где начинается новый поворот, от большака отходит вправо небольшой проселок. Местные жители зовут его «Агинской дорогой». Шоссе убегает вперед, петляет среди рыбных озер и речушек, но нас тянет на порог Аги.

Глубокая колея говорит о том, что когда-то по дороге частенько ездили на лошадях. Теперь она поросла травой.

Мы бодро катим — то по тропе вдоль проселка, то между колеями, а дорога ведет нас вниз, под горку, все под горку, к реке. Легко и приятно ехать по Агинской дороге!

По одну сторону малорослый лесок, по другую — покосившаяся изгородь из перевязанных еловых жердин, как бы завалившихся одна на другую. Такие изгороди здесь почему-то называют «журавлиными». За оградой старые покосы, зарастающие кустарником. Сено уже убрано, но куда-то в другое место, не под крыши деревеньки Аги. Не жуют там больше сено коровы, не позвякивают их колокольчики, не снуют по деревне бабы, не поднимается дымок ни над одной крышей.

А вот она и сама — деревня. Десяток стареньких домов, покосившиеся баньки, сараи и почерневшая от времени рига. Деревня опустела, но так и лепится на прежнем месте, у реки, где ее поставили лет сто назад бородатые карельские мужики, умевшие рубить ладные старинные избы.

Обомшели избы, бурьяном и крапивой поросли дворы, пустынно в деревне Аги. Один за другим покидали ее жители, переселяясь в Колатваару, в большое селение поблизости. Стоит оно на берегу реки Коллас и красуется в ее глади окошками к воде. На пригорке, тоже окошками к речке, вырос второй порядок, и стали его называть Аги — по привычке. Иной раз можно было слышать, как деревенские говорили между собой:

— Вот Ийван был же вчерась со стадом…

— Какой это Ийван?

— Да Агинский…

Название деревни прочно утвердилось за ее прежними жителями как доброе прозвище.

Слезаем с велосипедов и оставляем их в пустой деревне, прислонив к одному из домов. Осматриваемся.

Посреди деревни торчит колодец. Поднимаем тяжелую, толстую крышку и заглядываем в него. Глубоко в землю уходит темный, весь в зеленовато-бархатном мхе сруб, на дне поблескивает вязкая жижа. Тянет плесенью и холодом. Дотрагиваемся до ворота, и он жалобно, натужно скрипит.

И тут мне вспоминается рассказ, слышанный в деревне от старух.

Один из строивших этот колодец старик карел будто бы сказал, когда колодец был вырыт и испробована студеная водица: «Сколько в этом колодце вода продержится, столько и жить в этой деревне людям…»

Слова старика сбылись, хотя в народе говорят и так, что в глубоком колодце вода никогда не иссякнет. А вот поди ж ты, иссякла она в агинском колодце. И жизнь в деревне захирела, зато продолжилась в другом месте, еще светлей да краше прежнего.

Когда у Вити Пенни, одного из агинских мальчишек, спросили — где лучше жить, в Колатвааре или Аги, он ответил:

— Летом там, а зимой здесь. Зимой там было скучно без света, да и в школу ходить далеко. Нас на лошадке возили, а все равно холодно…

Мы еще раз оглядываем деревню, и в памяти остается вековая ель возле колодца. Многое могла бы она порассказать про эти места, да никто не слушает, о чем она шумит на ветру…

Одинокая ель еще долго маячит перед глазами, когда мы оборачиваемся к деревне, продолжая свой путь. Дальше, к реке.

Полусгнившие скользкие мостки из толстых бревен ведут нас через топкое болото все ближе к цели, к реке. Справа позади остается круглое, как блюдце, неглубокое болотное озерко — Муталамби, словно черный дурной глаз на вязкой низине.

Болото кончается, и вот мы на месте. Перед нами порог Аги, мельничная плотина, старая избушка у моста. По обеим сторонам вдоль берега мостки и бревна, сцепленные друг с другом. С этих мостков сплавщики направляют бревна под мост, в далекий порожистый путь, вниз по капризной реке Туллос, пробившей себе русло в скалистых берегах.

Вверх по течению, над порогом, река спокойная, гладь воды подернута еще туманом, и с моста кажется, будто в реке разлито дымящееся, парное молоко… Но вот у моста сильное течение подхватывает спокойную воду и с силой швыряет ее о камни. Порог Аги стремителен и бурлив и в хорошую, и в плохую погоду. Говорят, что он до сих пор тоскует по своей зазнобушке, по первой любви…

Давным-давно, много лет, а может, и веков назад молодой мельник привел себе в жены красивую, золотокудрую девушку, и буйный Аги сразу страстно влюбился в нее. Много раз пытался соблазнить молодуху, унести в своих объятиях… Чтобы заманить красавицу, он прикидывался и покорным и послушным, сдерживая силу своих вод. Но нет, не полюбила его златоглавая, не приласкала, не прельстилась буйной силою. Она любила своего чернобрового мельника и, стоя на мосту, часто пела про свою любовь… И горела эта любовь год от году ярче, и она мельнику своему ненаглядному троих красавцев сыновей подарила… Каково было терпеть это влюбленному Аги, какой ревностью пылало его гордое сердце! Завидовал он мельнику так, что и не расскажешь. Уж больно мирно да ладно жил мельник со своей женой, любая работа у них спорилась. Ни ссор, ни раздоров не было. И тем сильнее бесновался падун, тем громче завывал по ночам, особенно в непогоду, И тем больше завидовал простому людскому счастью. Порой даже ревел от злобы и в бессильном гневе ворочал в пучине, на дне, громадные камни.

Пустует ныне ветхая избушка мельника, забывается эта легенда. Но зависть и злоба все звучат в грохоте водопада, не успокоился еще Аги, не забыл своей давней обиды.

С этой истории пошла про порог Аги такая слава: ежели кто там раз побывает, тот будет в любви своей счастлив, а если побывает вместе с любовью своею, то будет счастлив вдвойне. Негасимым огоньком будет гореть любовь весь его век, да и под старость не угаснет… Потому, наверное, не одна влюбленная пара побывала на этом пороге в надежде продлить и закрепить свою любовь.

Мы не суеверны, да и пора первой любви давно миновала, но и мы не впервые направлялись на этот порог. Добрый десяток лет пройдено вместе по жизни, и не одно лето проведено в этих местах, протоптана и нами дорога к порогу Аги. Об этом я думала, стоя на мосту над бурливым потоком. Старая легенда, видно, вспомнилась и сыну Марпы Доментьевны, — я поняла это по выражению его лица…

Взглянули вниз с моста — падун шумел по-прежнему сердито и властно. Мы свернули направо и спустились по шатким ступенькам. Вахти деловито бегал кругом, принюхивался, прислушивался к чему-то, потом вдруг пустился к берегу, обежал камышовую заводь и — вот он уже у самой воды. Хочется ему к нам на мостки, а в воду лезть неохота.

— Ого, да мы тут не первые. Смотри, там один полуночник уже торчит с удочкой, — сказал муж со своим карельским выговором.

На другой стороне реки, на мостках, стоял высокий вихрастый парень в стеганой капроновой куртке. Сразу видно, — парень не деревенский. Да и удочка у него бамбуковая с красным, купленным в магазине поплавком; у нас же в руках старые, хорошо просушенные березовые удилища, а вместо поплавка — пробка.

Мы ничего не сказали парню, да и он посмотрел только в нашу сторону и снова уставился на поплавок. Что говорить-то, все равно в шуме воды ничего не расслышишь. Так мы и поглядывали друг на друга. Парень отставил в сторону удочку и взялся за спиннинг. Бросал он его умело, но впустую. За спиннинг взялся и мой муж, а мне остались две удочки и наказ выловить плотву или окунька на наживу. Стайка осторожных плотвичек играла в воде на самой поверхности, но на крючок они не шли. Ну что ж, подождем окуня, он прожорливей и решительней.

Занимался день. Солнце выползало из-за леса, чтобы приступить к своим привычным заботам — разогнать туман, подсушить росу, обогреть землю. Настроение было бодрое, приподнятое, на сердце хорошо и светло.

«Ого, что-то есть!» — решила я по сосредоточенному лицу мужа. Он крутит катушку уверенно и привычно, и вот в воздухе уже мелькнуло желтоватое брюхо… Еще миг, и щука в руках у рыболова. Парень, что напротив, следит за всем этим с нескрываемым восторгом. Закидывает сам, но не торопится щука хватать его блесну.

Поглядываю на парня, и мне начинает казаться, что я его где-то видела. Эта мысль все назойливее лезет в голову, пока я наконец не вспоминаю!

Да ведь это тот самый парень из Петрозаводска, который живет со своей молодой женой в доме Пенни. Того самого Пенни, что переселился из Аги. А парень работает на домостроительном комбинате… Да, кажется, так. Приехал, сюда, в Колатваару, вместе с молодежью комбината на сенокос. Только что женился и взял с собой на сенокос свою молодуху. Недаром еще хозяйка Пенни как-то удивлялась: дескать, ну и выдумает нынешняя молодежь свадебное путешествие… Хи-хи! Медовый месяц на сенокосе!

Молодым подыскали отдельную комнатку, хотя вся остальная молодежь с домостроительного комбината жила в большой избе Миши, по прозвищу Длинный Миша. И горазд же в деревнях народ давать людям прозвища! Вот и этого Мишу прозвали Длинным, хотя он сам-то метр с кепкой…

Так вот, рассказывали про этого парня, что он ни на миг не расстается со своей молодухой. Даже по деревне они всегда под руку шагают, рядышком, тесно прижавшись друг к другу… «А — вой-вой, ну и чудо!.. В обнимку сидят, да в обнимку идут, на пожне и на танцах — все вместях… — удивлялись деревенские бабы. — Неужто и до ветру вместе ходят?.. Хи-хи-хи!»

«Как же он теперь-то расстался со своей милой?» — думала я, посматривая на вихрастого парня уже как на старого знакомого.

Я и не заметила, что муженек мой вытащил из реки вторую щуку. Он несет ее мне показать — хочется ведь похвастаться! — и обрывает нить моих размышлений. На этот раз попалась крупная — настоящее «полено»! На лице рыболова задор, он весь так и пышет радостью. Ему идет эта улыбка, молодит его.

Солнце уже высоко. Меня разморило, но муженек неутомим. Он ловко перепрыгивал с мостков на мостки, облазил все берега и вот уже подгребает шестом на стареньком плотике, который едва-едва держит его. Хочет половить на глубине, где водится крупная рыба.

Я с удовольствием растягиваюсь на мостках и, заложив руки под голову, закрываю глаза. Вслушиваюсь в неумолчный шум водопада…

Когда я открываю глаза, мой взгляд улавливает на ясном небе дымок, разгоняемый ветром. Я поднимаюсь, Ага! Из трубы старенькой избы мельника ползет струйка дыма. Парень тоже заметил дымок, то и дело поглядывает в сторону моста. За поплавком следит рассеянно видно, потерял интерес к рыбалке.

Понятно! В избушке у парня небось своя золотая рыбка. Едва я успеваю об этом подумать, как эта «золотая рыбка» в синем свитере и в ярко-красной косынке выходит на мост. «А вот и не расстался, значит, с нею…» — думаю я.

Девушка, заметив меня, смутилась, но только на миг. Вот она уже машет рукой незадачливому рыболову.

— Эй, чудак-рыбак! Иди чай пить! — кричит она по-русски.

Другого приглашения и не надо. Прощайте, удочки и спиннинг! Несколько ловких прыжков, цепкая хватка за перила, — и парень уже на мосту, рядом со своей молодухой. Он наклоняется к ней и шепчет что-то на ухо. В ответ жемчужинами рассыпается тихий, сдержанный смешок. Взявшись за руки, они уходят к избе. Темная тяжелая дверь, скрипя, закрывается за ними.

В то же мгновенье мне вдруг кажется, что порог словно вздрогнул, встрепенулся, взволновался, сердито заворочал камни в темном, холодном омуте. Или это только кажется? Галлюцинация, навеянная легендой? Ревнивый старик Аги… Опять вспомнилась тебе красавица мельничиха, златокудрая мечта юности.

А вот и мой муженек подгребает на плоту. Он закрепляет плот, воткнув шест в дно, и перепрыгивает на мостки. Кладет руку мне на плечо, и мы понимающе смотрим друг на друга.

— Завидно небось, старина?

— А то нет… Да и тебе, наверное, — слышу я в ответ.

Через минуту он продолжает неторопливо:

— Знают ли они, птенчики, что провели в этом гнезде, может быть, лучшую ночь в своей жизни…

Мы стоим молча. Мы вспоминаем нашу молодость и молчим.

— Слушай, побродим по берегу? — предлагаю я и поднимаю удочку. Крючок чистенький — на нем ни червяка, ни рыбы.

Вахти восторженно встречает нас на берегу. Он уже облазил все вокруг и теперь беспокойно юлит, нетерпеливо поглядывая на нас.

На одном из изгибов реки наконец-то попался окунек. Польстился-таки на розовенького червячка! Клюнул! С крючка он переселился на спиннинг, и вскоре со скалистого мыса, под которым темнела глубина, раздался восторженный возглас рыболова:

— Вот шальной! Ну и шальной попался… Ух ты!..

В голосе — радость. Подбегаю и опять вижу своего муженька молодым, глаза задорно горят… Крупный окунь бьется у него в руках, растопырив сильные плавники.

— Ого, здоровенного подцепил! И правда шальной…

— Ну что, убедилась, как у рыб родство ценится? Окунь-то, может, свой собственный приплод сожрал… — И с этими словами он сует красавца окуня в нашу сумку.

— А не хватит ли нам? — спрашиваю я.

— Верно, хватит. Пошли домой.

Вахти крутит хвостом. Он тоже навострился домой. Мы вынимаем из сумки закуску, но есть не хочется. Протягиваю собаке остатки вчерашней ватрушки.

От реки сворачиваем на тропинку, которая ведет через лес прямо к Муталамби. В лесу уже видны первые приметы осени. Ну что ж, пусть опять приходит осень, пусть приходит сюда, в лес, на озерки, но еще не к нам двоим… Мысль тянется, сучится; я шагаю по петляющей среди деревьев тропе. От Муталамби тропа подводит нас прямо к Аги. Садимся на велосипеды. Долгий подъем в гору, а там с горки вниз. Домой.

Во дворе нас встречают дочь Илона, уже почти девушка, и сынок Тимо, неутомимый мужичок, который возится на лужайке с машинами. Хозяйка дома, Марпа Доментьевна, спешит с крыльца навстречу рыболовам.

— Уже вернулись? Ну и быстро, а вой-вой! — и она торопится в избу, плеснуть в миску хоть ковшик воды. — Рыба воду любит, — говорит она и ставит миску на ступеньку крыльца.

Таков старый карельский обычай. Так в этих местах делалось испокон веков. Люди верили, что в следующий раз рыбы попадется еще больше, если ее положить в воду, а не на сухое дно. Попалось порядком и на сей раз, хотя бабка Торопыга проводила нас своим вострым взглядом. Нет, видать, прежней силы во всех этих местных поверьях. А осталась ли своя сила в легенде о пороге Аги? Как знать…