В глуши коленчатого вала, в коленной чашечке кривой пустая ласточка летала по возмутительной кривой. Она варьировала темы от миллиона до нуля: инерциальные системы, криволинейные поля. И вылетала из лекала в том месте, где она хотела, но ничего не извлекала ни из чего, там, где летела. Ей, видно, дела было мало до челнока или затвора. Она летала как попало, но не оставила зазора ни между севером и югом, ни между Дарвином и Брутом, как и диаметром и кругом, как и термометром и спрутом, между Харибдой и калибром, как между Сциллой и верлибром, как между Беллой и Новеллой, как и новеллой и Новеллой. Ах, между Женей и Андреем, ах, между кошкой и собакой, ах, между гипер- и бореем, как между ютом или баком. В чулане вечности противном над безобразною планетой летала ласточка активно, и я любил ее за это.