Гальванопластика лесов. Размешан воздух на ионы. И переделкинские склоны смешны, как внутренность часов. На даче спят. Гуляет горький холодный ветер. Пять часов. У переезда на пригорке с усов слетела стая сов. Поднялся вихорь, степь дрогнула. Непринужденна и светла, выходит осень из загула, и сад встает из-за стола. Она в полях и огородах разруху чинит и разбой и в облаках перед народом идет-бредет сама собой. Льет дождь… Цепных не слышно псов на штаб-квартире патриарха, где в центре аглицкого парка стоит Венера. Без трусов. Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас, сказала Косте: «Все вас знают, а я так вижу в первый раз…» Льет дождь. На темный тес ворот, на сад, раздерганный и нервный, на потемневшую фанерку и надпись «Все ушли на фронт». На даче сырость и бардак. И сладкий запах керосина. Льет дождь… На даче спят дйа сына, допили водку и коньяк. С крестов слетают кое-как криволинейные вороны. И днем и ночью, как ученый, по кругу ходит Пастернак. Направо — белый лес, как бредень. Налево — блок могильных плит. И воет пес соседский, Федин, и, бедный, на ветвях сидит. И я там был, мед-пиво пил, изображая смерть, не муку, но кто-то камень положил в мою протянутую руку. Играет ветер, бьется ставень. А мачта гнется и скрыпит. А по ночам гуляет Сталин. Но вреден север для меня!