Гроза, нагонявшая путников, так и не разразилась. Прошли стороной черные тучи, отгремели где-то сбоку, только редкие капли упали на дорогу, даже пыль не прибили. И очистилось небо и снова жаворонки затянули свои нескончаемые напевки.

Похоронили старого Мунгрема возле дороги, где встретил он славную свою кончину, со всею торжественностью, какая получалась по малости времени, без монахов и плакальщиц. Положили с ним в могилу меч и щит, ибо был он бесстрашным воином, не отступившем перед вражьей ратью, числа их великого не убоявшись, товарища своего в тяжелую годину не предавшего, стойко бок о бок с ним бившегося. Встретил он смерть самым, что ни на есть наищастливейшим для мужчины образом — в жаркой битве, с оружием в руках. Всякий из воинов клана Серой Волчицы видел и свидетельствовал, что спереди нанесен был роковой удар, грудью встречал он лютого врага, спины не показывал, в отступ не убегал. Потому в Валгале надлежит ему появиться, среди павших героев, вооруженным, равным им в славе своей.

А поганых Скореновцев, оставили на поле без погребения, слеталось уже голодное воронье с высот холмов, не даром прозывались те холмы Вороньими, много жило там черной птицы. Сбирались мракокрылые, еще и еще двигались в небе темные точки. Рассаживались на ветвях близких дерев, нетерпеливо кружили над дорогой, спесиво похрипывали — крук, крук, крук. И было это воронье карканье последней поминальной молитвой по надменному лорду и его кланщикам, прощаньем с непомерного честолюбия замыслами, нечестивыми намерениями Скорениными. А из-за кустов вторили этой хриплой молитве тявканье и визги лисиц ли, одичалых ли собак. Ждали трупоядцы, когда уйдут беспокойные люди, освободят простор для свершения природной тризны по естественному, от века суверенному, их праву. А ни к чему более кланщики Скоренины, что пришли в ущелье меж холмами пригодны уже не были. Все величие, по утру еще грозного властелина, вся ратная сила его присных, обратилась к вечеру падлой, сытью волчей. По заслугам и панихида.

Отыскали сыновья Волчицы и жирного Олвина, в ближних кустах свое белое тело прятавшего. И хотел Сигмонд, зла на него не держа, отпустить на все четыре стороны, да Ингренд мягко, но твердо настоял, что это Волков дело, кого к себе в гости звать. Вот и зовут они этого толстомясого, и он, толстомясый, пойдет, обязательно пойдет. Не нравилась Сигмонду строгая решимость предводителя клана, не нравилась слишком уж приторная Гильдина улыбка, да на своем упорствовать, выходило неприличным. Черт с ним, решил Сигмонд. В холмы идем, там, по крайней мере раков быть не должно.

Вот и плелся Олвин, ведомый суровыми кланщиками, в глубь Вороньих холмов. Холмы эти, по сути отроги Проклятых гор, вначале полого горбились среди равнинных пространств, но все круче и круче становолись их склоны, все диче и пустынней местность. Вскоре пришлось выпрячь коней из старой повозки. Закатили ее ратники в тупиковое ущелье, за кустами схоронили, ветками обложили, укрыли от нескромных глаз. Еще сгодится, на обратном пути воспользоваться можно, а вот вперед колесно не проехать. А скоро уже и и верхом небезопасно стало. Спешились, взяли коней под уздцы. Крутая, нехоженная тропинка опасно змеилась по кручам, осыпалась мелкими камнями, сухой землей. Среди жестких стеблей травы и вересковых зарослей серели каменными боками валуны. Союзный отряд все дальше уходил в безлюдье горной страны.

Поднялись на пологую вершину холма, впереди виднелся густой лес, туда и направлялись. С дерева у опушки раздался лихой посвист, ему ответили и на тропу спрыгнул лохматый паренек, о чем-то пререговорил с вождем и ловко взобрался обратно на свой наблюдательный пост, как сорокав свое гнездо. Зачирикал оттуда, заклекотал голосами лесных птиц. Из глубин леса эти звуки повторились, и совсем уже тихо и неразборчиво откуда-то из дали.

Так предупрежденный о счастливом возвращении своих, встречал победителей весь клан Серой Волчицы. Сигмонду показались эти люди изможденными, собравшими в себе многолетнюю усталость бездорожья, неприкаянности бесприютной. Исхудавшие тела укрывали одежды грубой выделки, но и те износились и оборвались. В глубине лощины стояли палатки, не такой уж надежный кров в осенние дожди, да зимние долгие метельные ночи. И еще, заметил Сигмонд, среди встречающих почти не было детей.

Но радостны были обветренные лица. За многие годы повернулась удача к гонимому клану. В скорой битве, почти без урону, разгромили заклятого врага Скорену. Ведомые грозным воителем Сигмондом, ратники клана одержали славнейшую победу, достойно завершили многолетнюю файду. Под звуки волынок и барабанов вынесли древний стяг, установили возле деревянных коряг, служивших креслами. Туда почтительно Ингренд провел уважаемых гостей. Напротив кресел быстро соорудили костер, начали приготовления к пиру.

Пока коз свежевали, пока вынимались припасы, бережно хранимые для подобающего случая, поведал Ингренд печальную исторю клана Детей Серой Волчицы. Меньше поколения назад ничто не предвещало беды. Жили, как обычно кланы живут, наследниками небеса лорда не обидели, земли были обильны, стада тучны, села богаты. Не только лордовский замок защищал обширные владения, но и три крепости, под управлением многоопытных сенешалей, из младших ветвей владетельного рода.

Да вот начались напасти, одна за другой приходили беды. Трагически на охоте погиб младший брат лорда со своей молодой женой, не успели траур снять, как в бою был тяжко ранен наследник титула, так и не излечился, умер, год промаявшись. А дальше хворь заразная прокатилась землями королевства Нодд. Многие в том году поумирали. Не обошло моровое поветрие злополучный клан, хоронили почитай каждый день. И не было потом удачи в ратных делах, терпел стареющий лорд жестокие поражения, лишался земель и крепостей. И вот выждав удобный момент напал на ослабевшие его силы клан Скорены. Прервался владетельный род, остатки клана спаслись в безлюдьи Вороньих холмов.

Собрались все, расселись кругом, по знаку Инренда вывели в середину дрожащего Олвина. И сказал предводитель клана:

— Сегодня суждено было Олвину или пасть в бою, или стать победителем. А как должно было выйти, знают только Норны, что у вечного источника у корней Великого Дерева Иггдрасила плетут нити Судьбы.

Хотел обмануть их лукавый Олвин, да не дано человеку избежать предначертанного. Есть среди нашего народа древний закон — не карать труса, от битвы сбежавшего, но подвергнуть его Божьему Суду. Если суждено ему было живым остаться, пусть живет бесславно, а если нет, если порвалась нить его Судьбы и предстоит ему покинуть этот мир, то и должно произойти, так тому и быть.

Растут в лесу два гриба, всегда рядом, и никак их отличить не возможно, но один ядовит смертельно, а другой не вреднее сыроежки. Так эти грибы люди и называют — судные братья. Сейчас леди Гильда с нашими людьми и с Олвином, чтоб видел, что все по правде, по закону, пойдут в рощу, отыщут те грибы. Который леди Гильда сорвет, тот Олвин и съесть должен. А там видно будет, как Cудьба его сплетена.

Хоть и странно было такое слышать Стиллу, но видел он как серьезны лица всех Волков от мала до велика. Как веруют они высшей справедливости. И подумал курсант Вест-Пойнта, что в этом обычае ордалии может и поболее здравого смысла, чем на первый взгляд кажется. И ничего в том нет кровожадного, сравнительно неумолимо изжегающей сухости приговоров трибунала, расстрельных законов военного времени, правил осадного положения, комендантского часа и других порядков, цивилизованными странами учрежденных. Потому оставалось ему только смотреть, как сутулясь бредет Олвин в лесную рощу, как суровы лица его конвоиров, как чинно движется Гильда исполнить доверенную ей миссию. Великий почет оказали кланщики, избрав ее быть рукою Судьбы, Норнами сплетенной. И почет этот не только знак признательность Сигмондовых заслуг, подвигов славнейшего витязя. Восхитила Гильда закаленных воинов своим мастерством лучника, своею отвагой.

Скоро вернулась группа из лесу. Гильда в кузовке несла большой зеленый гриб. Осторожно насадила его на острую ветку и бросила в закипевший уже для этого случая котелок. Поварила немного и с огня сняла, поставила охлаждаться. А кузовок и веточку в огонь кинула. Все внимательно следили за приготовлением судного напитка. Не насмехались над дрожащим Олвином, не шутили, не вели даже обычных разговоров. Тихо было в вечернем лагере. Вершился высший суд, хоть людьми учиненный, но не властна уже над его течением воля человеческая. Старались на беглеца не глядеть, ибо дурная примета видеть нелюдь. Ведь наступившие сумерки сегодня не просто время суток. Сегодня, сейчас, в этой низине между вершинами Вороньих холмов вступил Ольгрен в сумрачное междумирье по одну сторону которого царство солнца, а по другую — царство тьмы. И не принадлежит он сейчас никоторому из них.

Остыло питие. Поднял его своими узловатыми, задубевшими руками старый Ингренд — глава клана Серой Волчицы. Обнес по кругу. Жудко запела волынка, и грозно заухал барабан глухими ударами. Подошел к Олвину, поклонился и подал чашу. Горька стала она для пленника, не тою горечью, что испытывает небо, что водою смыть можно. А той, что выпив, уронил сосуд, зашатался грузным телом, упал на камни.

Подошли молчаливые воины клана, подняли и унесли того, чью нить Судьбы порвали неумолимые Норны. И расселись все кланщики по местам приличным им по обычаям и традициям и забыли толстого Олвина, ибо нечего было о нем вспоминать, не оставил он после себя ни славы, ни чести, ни доброй памяти, ни злой.

И начался славный пир. Может не такими были угощения, какие на королевский стол выставляются, и вина были не из кесаревых погребов вынуты, и ложа пирующих уступали патрицианским, но столь благородного веселья может и не в каждом дворце доведется увидеть. Звенели кубки, звучали здравницы, втыкались ножи в брызжущее соком мясо, довольный смех взлетал над утесами, щелкали уголья костра. Давно так не пировали Волки, да и причин не было. Потому и было весело так на лесной поляне в горном ущельи, что собрались там люди действительно по торжественному поводу и сердца всех были счастливы. Не так у лордов, что к застольям привычны, садятся скуки ради, время неценимое, пустое чем-то заполнить, но хмелея только горше пустоту эту вокруг себя замечают.

Но смущали Сигмонда взгляды Волков, нет-нет, да и кидаемые в его сторону. Читалась в них какя-то надежда, какая-то мольба. Словно просили его, Стилла Мондуэла, что-то для них сделать, чем-то помочь. А что он мог чужой в этом, таком далеком от его родного, мире. Какими силами он был способен облегчить их тяжкую долю. По мальчишечьей дури, пустой прихоти, просто фраерству, незванным не прошенным вторгся он в иную Землю, иную жизнь, чуждые ему обычаи. Что но с собою принес? Ну, мастерство мечем махать, здесь непобедимое, ну и что? И без него тут крови довольно льется. Побил Скореновцев, завершил Волчью файду, обезглавил чужой клан. Был один клан беспритульный, станет два. Так теперь те, потерявшие своих владык, начнут новую файду. Круговерть кровной мести продолжится. Можно сбежать с уроков, можно сбежать из Син-Синга, можно даже покинуть свою вселенную. Убежать от себя, от того временно схороненного страшного, что увиделось в Грауденхольдском замке, не убежать. Никогда не убежать.

Но пир продолжался своим чередом и звенели кубки и паровало свежеизжаренное мясо. Пришла пора и Гильде сказать свою Песнь, давно Волки ждали ее услышать. Давно и сенешалевна хотела ее сложить. Людям пропеть, витязя восславить. Стала на колени, начала.

Витязь зевнул. — Вот смешная эта Гильда. Так человек, как человек. А стоит ему только кого-нибудь замочить, та сразу давай валиться на колени и ну вирши нести, прямо потоп поэтический.

А тем временем Гильда начала свою Песнь:

Зазвенел торжественный запев, Волки, сидящие кругом, затихли, отложили пищу и напитки, внимательно вслушивались в высокие слова Песни. Все окрест замерло. Ни люди, ни ветер в скалистых утесах, ни листья в роще, только чистый голос Гильды сплетал серебрянные нити новых строк, струился по горной долине прозрачным хрусталем родникового ручья. Его поддержала нежная флейта и тревожным контрапунктом вступила волынка. Мерно барабан отбивал ритм Песни.

Овевает гнездовище, Замок, сплетенный из прутьев Хьюгин-Ворона милорда Предводителя пернатых И незаметно увлекла Песнь и Волков, и Сигмонда в волшебный былинный мир, в мир совсем близкий реальному, но существующий своей правдой, своими законами.

Смеркалось, Блики живого огня высвечивали окрестную громаду скал, дикие валуны потрескавшиеся и выветрелые, грозные, словно души ушедших в Валгалу сыновей Серой Волчицы. Освещали лица живых, под стать каменным исполинам, загрубевших и обветренных в морщинах и шрамах. Лица воителей и изгнанников, изведавших зло стихии и лютость человеческую. Гордые лики не покорившихся, не предавших верность клану ради лакейского уюта теплой кладовки, ради наживы наемного войска. Сберегших в своих усталых сердцах то, что дарованное от рождения может быть утерянным, но не может быть ни найдено, ни куплено, ни добыто.

Пела сказительница, как грозился Скорена отомстить Сигмонду за гибель родственника, как собирал войска, не обращая внимания на дурные знамения, на древние предсказания, предрекающие гибель лорда и его клана от руки героя. И незаметно в устах Гильды сегодняшняя короткая схватка приобретала черты титанической битвы, не уступающей Крукметрскому сражению потомков Бхараты. Выходила во чисто поле под холмами не малая дружина, но в звоне стальных доспехов, в пыли от подкованных копыт боевых скакунов, в холодном блеске клинков, под развевающимися на ветру стягами выдвигалась огромная, от краю до краю грозная рать, собиралась воевать неустрашимого витязя Небесного Кролика, который готовясь к предстоящему сражению:

Надевает крепкий панцырь, Шлем железный надевает.

Сигмонд не сдержал улыбки — железным, его шлем можно было назвать с о-о-очень большой натяжкой. Содержание ферума в его латах было ничтожно низким.

— Витязь, — вдруг прервала Песнь Гильда, — а как зовется твой славный меч?

— Меч, он и есть меч. — Недоуменно ответил Сигмонд.

— Нет, такой меч должен иметь имя. — Настаивала дотошная в рыцарском этикете сказительница.

На лице Сигмонда опять проступило то отсутствующее выражение, которое бывало у него, когда приходилось отвечать на простейшие вопросы. Оглядел неторопливым взглядом поляну, скалы, как тогда в Блудном Бору, когда спрашивала Гильда его имя. Еще поглядел на звезды.

— Даесворда. — Ответил.

Продолжила Гильда:

И берет рукою твердой Меч двуручный Даесворду, Говоря слова такие:

Меч мой славный Даесворда Был ты выкован искусно Из небесного металла В темных подземельях гномов.

Сигмонд снова не сдержал улыбки. И мечи и доспехи и все остальное было им изготовленно собственноручно, и гномы к этому не имели ни малейшего отношения. Но, впрочем, это являлось скорее поэтическим образом, чем указанием завода-изготовителя. И Сигмонд не стал предъявлять свои авторские права, тем более, что в Гильдином мире ему не удалось бы создать что-то подобное.

Рядом с ним сечется Мунгрен Воин с благородным сердцем.

Словно барс голодный грозен, Словно рысь в часы охоты Неуступчивый в сраженьи.

Не таким великим воином был старый Мунгрен, но не улыбался Сигмонд, слыша эти слова. Полюбил он доброго старика. Больно было ему от преждевременной его смерти, чувствовал свою, хоть и невольную, но вину перед павшим. И не то дело, что не валились под его острым мечем недруги, словно спелые колосья под кривым серпом прилежного жнеца. Не падали, как трава под острой косой широплечего косаря. Что не побивал он недругов, как поселянин на току молотит зерна. Главное, считали Волки, что достойно встретил Мунгрен свой смертный час, как подобает мужчине, как приличиствует воину.

А Сигмонд думал, что погиб хороший человек, а ведь мог бы колесить и колесить на своей повозке по землям королевства Нодд, людей веселить, весне радоваться.

Так пела Гильда слова доброй памяти, последнего прощания Мунгрену — балаганщику.

А про изменщика Олвина никаких слов в той Песне не было. И быть не долженствовало. Не надлежить сохранять память о трусе. Забвенье — наидостойнейший его удел.

Подошла к песпопевице седая Ингрендша, села на колени рядом с Гильдой и продолжила Песнь такими словами, какие должны были быть, но не сенешалевне их петь приличествовало:

Стрелы метко посылает Во врагов без страха Гильда, Дева смелая героя, Славная дочь сенешаля.

Белоперыми стрелами Осыпает вражьи рати.

Так Ингрендша отдала дань Гильдиным заслугам, признанию геройства юнной воительницы, боевой подруги непобедимого ратиборца Сигмонда. И дальше струился серебрянный Гильдин голос. Живописал разгоревшееся степным пожаром сражение, битву правых с неправыми, великую отвагу и силу витязя Небесного Кролика.

Бъется он с утра безстрашно, Бъет врагов он в жаркий полдень, Солнце клонится к закату, Уставать рука героя Начала от ратных тягот.

И тогда слова такие Говорил великий витязь, Так сказал в глубокой скорби:

«Где ж вы, славные герои, Сыновья Волчицы Серой, Дети Северного Ветра, Где в бою моя опора?»

Услыхали эти речи Птицы в синем поднебесьи, Жаворонки услыхали, Полетели в горный лагерь Сыновей Волчицы Серой.

И сказали: «Что вы спите, Что вы дремлите лениво У искристого потока, В час великого сраженья В чистом поле меж холмами?»

И пела дальше Гильда, как услышав этот призыв, ратники клана Серой Волчицы изгнали сонную негу из зорких глаз своих, как споро вооружившись, все явились в одночасье к той великой битве, к тому лютому сраженью у дороги меж холмами, как решительно вступили в рукопашную схватку.

Приостановила сказительница плавное течение Песни, с немой просьбой посмотрела на Сигмонда. Заметил витязь, что и слушатели ждут его слова. Растерянный неожиданностью всеобщего внимания не смог придумать ничего более, кроме:

Мечи булатны, стрелы остры у героев.

Наносят смерть они без жалости врагам.

Того оказалось более чем довольно. Восторженно, ведь сам витязь Небесного Кролика, правильным, высоким словом почтил их ратные заслуги, Волки одобрительно зашумели, потрясая своими луками и мечами. А Гильда, радостная, что так достойно высказался ее повелитель, продолжала повествование.

Как осень багрянит остывающий лес, как порыв студеного ветра срывает жухлые листы, так яростный натиск героев разметал, разбросал вражью рать, окрасил кровью чисто поле. Раскалывались в щепы щиты, секлись брони, крушились шлемы. Метались устрашенные недруги ища в бегстве спасения, пытаясь избежать неизбежного, отвратить неотвратимое. Но тщетны были их надежды. Ударами Даесворды опустилась на оголенные ветви дерева Скорениного рода зима. Накрыла саваном бесславия, позора поражения проклятый клан. И Хьюгин-Ворон, владетель Блеки Рока, предводитель крылатого воинства ослепил безжизненное тело лорда, остальным желчным мясом побрезговав.

Ныне сбылися знаменья И исполнились гаданья И изгинул клан Скорены В жаркой битве, меж холмами.

— Воистину сгинул! Победа! Слава витязю Сигмонду! — Кричали торжествующие Волки. — Пусть же славится во веки имя славного героя — ратиборщика Сигмонда с лапкой Кролика у сердца! — Гремел между утесов боевой клич Волков, грозно, дико прокатывался по скалам, по кручам обрывов и возвращался эхом от далеких склонов холмов.

Тут заприметил Сигмонд инструмент струнный. Широкая округлая дека, длинный гриф. Взял в руки для интереса, покрутил деревянные колки, на привычный лад перестраивая, получилось. Взял аккорд, другой и вдруг увидел, что затихли все люди, обратили на него свои взоры ожидающе, подумали, что витязь свою Песнь расскажет. Неудобно теперь было отложить инструмент в сторону, отказаться. Поэтому запел Сигмонд балладу, сложенную им еще в йельские годы, переводя находу:

Между сопок и лесов Мы бредем дорогой псов Прокричим ночною выпью, Земляничной ляжем сыпью И извечною охотой Облетим мы край болота.

Промелькнем змеиным жалом, Сверкнем огненным кинжалом И зарницами осветим Храм, где хоронится ветер.

Просочимся горьким дымом, Зверем серым, нелюдимым Лесной чащей обминем Град с орлом, тельцом и львом.

Из-за края мирозданья Нам назначено скитанье.

Меж лесов и меж лугов, Среди гаснущих костров, Среди стынущих миров Нам брести дорогой псов.

Закончил Сигмонд, отложил инструмент в сторону. Дивной, необычной, показалась Волкам мелодия, круто на таинстве септакордов замешанная, к иным гармониям привычным. И стихи не обычны, но зачаровывали их эти звуки, рожденные в другом мире. По тому, что пелось в Песне витязя о них, о Волках. О бесконечных скитаниях, о тревожной судьбе изгнанников. И было это понятно. Ибо это правда.

А Гильда, смущенная невиданным мастерством певца, снова счастливо изумлялась, сколь многими талантами обладает ее витязь, и суждено ли ей когда-нибудь до конца изведать его славную душу.

Разлили по кубкам вино, заздравицу славному воину Сигмонду, витязю Небесного Кролика провозгласили. Поднялась Гильда. Стала напротив Сигмонда, опустилась на колени, три раза до земли склонилась.

— Нет меры моей признательности тебе, о герой славнейший из славных. Не ведал ты, кого поразил нынче. Казнил смертью моего лютого обидчика, никто другой, как Скорена разрушил отчую крепость, осиротил меня. Все мои беды через него проистекали. Отомстил ты за меня, за весь мой клан. Прими мою клятву вассальную. Я, дочь последнего сенешаля и все мои кланщики, кто жив остался, отныне признают в тебе единого нашего лорда, властелина тел наших и душ. Клянусь тебе в верности, до смертного часа покоряться воле твоей, мой сеньер. — И опять трижды склонилась.

— Да встань, Гильда. Не надо. — Не встану, пока не дашь своего согласия. — Твердо произнесла Гильда.

— Да какой из меня лорд, сама посуди?

— Самый что ни на есть настоящий. Не бесчесть меня. На, — Гильда протянула Сигмонду подаренный им кинжал, — лучше убей. Не было в ее речах шутки, не ради красного слова было это говорено. Смотрела серьезно. Серьезны были и Волки, наблюдающие эту картину.

Сигмонд понятия не имел, каким образом надлежит принимать васслальную присягу. На всякий случай поднялся, опустил ладонь на Гильдину голову.

— Беру тебя и клан твой под свою руку. — И вспомнив древнюю формулу, — Ты уйдешь, когда захочешь, а я тебе помогу, когда будет нужно. Если ты завязнешь в грязи, я сойду с коня. — Придумать большего он был не в состоянии. Но видимо Гильда большего и неожидала, совершенно удовлетворившись услышанным, облобызала лордову длань, трижды поклонившись, встала. Глаза ее лучились счастьем. Волки, обрадованные таким разрешением, вскочили со своих мест, заздравицы лорду Сигмонду прокричали.

Встала Гильда, отошла в сторону, села рядом со своим лордом. Вышел в центр круга юный воин и поведал своим однокланщикам, как спас Сигмонд его с отцом вместе от верной смерти у дороги, что ведет от Блудного Бора в торговое село. Говорил юноша красноречию необученный, к стихосложению непривычный, языком обыденым, без велиречивости. Рассказывал без краснобайства, как было, без поэтических метафор и былинных гипербол, ничего не скрывая, ничего не преукрашивая. Но и это удивительно слушать было. И тут подвиг Сигмонда заслужил всеобщее признание и благодарность.

Юношу сменил другой, тоже Сигмонду уже знакомый, кланщик. Еще не зажили раны от вражеской стали, от злых звериных зубов. Кровавые повязки свидетельствовали об этом. Поведал он, как освободил Сигмонд Волка из позорной клетки Скорениной, избавил от глумливой погибели в замке Грауденхольд, как поразил старшего Скорену. С замиранием сердца слушали люди удивительную историю. Поражались благородству витязя — не тронул спящего, только оставил грозное предупреждение — шкуру волчью. Не прислушался надменный лорд, вот и нет его более на белом свете, отправился в сумеречные миры, обители грешных душ. Сидящие среди Волков люди других кланов, бывшие узники передвижной тюрьмы, улыбались, согласно головами кивали, подтверждали сказанное.

Вышел третий воин и рассказал о сегодняшней битве. Хоть и немало было уже о ней говорено, все благовенно слушали этот рассказ, для этого и собрались здесь у праздничного костра.

Рассказ прерывался восторженными криками, возгласами одобрения. Снова участники сражения чувствовали себя на славном сегодняшнем поле боя. Снова переживали яростный азарт сечи, радость великой победы. А небывшие там, представляли себе своих мужей и братьев бьющихся с заклятым недругом и побеждающих. Представляли грозную силу витязя с лапкой Кролика, как рубит он насмерть Скорену, как ведет Волков к ратной славе.

Затихли радостные крики. Поднялся Ингренд, сам вышел в центр.

— Кланщики, Сыновья Серой Волчицы! Есть ли кто могучее витязя Небесного кролика, лорда Сигмонда?

— Нет! — Дружно ответили Волки.

— Есть ли кто славнее его?

— Нет!

— Есть ли кто благороднее его?

— Нет!

— Как мне быть, о Волки?

— Моли его! Подошел старик к витязю, преклонил колено. Как и Гильда трижды склонился.

— И мы, Волки, просим тебя быть нашим лордом. Прими нашу клятву вассальную. Не откажи нам.

Медленно поднялся Сигмонд. Взгляд его был задумчив и строг. Это был уже не формальный акт. Полторы сотни человек ждали его слова. Выбор был тяжел. Впрочем нет, небыло никакого выбора.

Твердо шагнул к старейшене, положил руку на седые волосы.

— Ингренд, вождь клана Серой Волчицы, я лорд Сигмонд витязь Небесного Кролика беру вас под свою руку. Пусть эти холмы и небо будут тому свидетелями. — И подойдя к древнему стягу сам опустился на колено, поцеловал ветхое полотнище.

Торжественно вышли заслуженные воины, вынесли бережно сохраненный, из пламени разоряемого замка вынесенный, венец старинный лордовский. Возложили на Сигмонда голову. И тогда снова ущелье заполнил торжествующий клич.

Но не вышел из круга убеленный сединами Ингренд, так сказал:

— Велик и неоплатен мой долг перед тобой, о благородный витязь, мой лорд. Благостью Бугха, одарила мня супруга тремя сыновьями. Да тонки оказались у двоих из них нити Судьбы. Порвались бы, не укрепи ты их своею силою и геройством. Кровь смывается только кровью, смерть искупается смертью, а за жизнь — одною только жизнью и отблагодарить можно. Пусть же спасенные тобой Ингрендсоны верой и правдой служить одному тебе будут.

Встала сребнокудрая его подруга рядом.

— Одному тебе, мой лорд , благодарна, что не во вдовьем трауре встречаю я этот великий день. Не веселиться бы мне у праздничного костра, когда бы не отвратили смерть благородные твои мечи от моего супруга. Пусть же и третий мой сын за жизнь своего отца тебе служит.

— Мудро сказала, — согласился Ингренд. — Да будет так.

— Сыны мои, отныне не я властен над вами, но Сигмонд наш избавитель. Не посрамите мои седины, весь наш славный клан. Будте в бою опорой витязю. Примите на себя булаты, на Сигмонда обращенные, пусть живым и невредимым выходит он из кровавых битв. Ну, а если суждено ему пасть в неравной схватке, то вынесите тело из боя, свершите погребение по обряду. Положите рядом мечи и доспех, чтоб волшебное это оружие не досталось недостойным, чтоб явился он в Валгалу во славе своей, чтоб лесные звери не изъели благородное тело, чтоб враги не изглумились. Да будет так.

— Да будет так. — Хором ответили братья, поясно поклонились отцу, поклонились матери и подошли к Сигмонду. За его спиной стали, мечи обнажили, как годилось теперь им — гридням, жизнью и смертью власного над ними, господина.

И до поздней продолжался славный пир. Опять звенели кубки, брызгало соком мясо. Звучал смех и песни. Танцевали кланщики древние свои танцы.

Только под уторо усталые люди полегли спать. И тогда Гильда c Сигмондом познали счастье. А звезды бледнели и кровавилось зарею небо за вершинами холмов, но спящие не видели эту недобрую примету.

И хорошо.

* * *

Вопреки ожиданиям Сигмонда в этих холмах оказалось текли богатые ручьи, и утром подали путникам большое блюдо с крупными вареными раками. Сигмонд в еде не привередливый, на этот раз кушать их наотрез отказался.