У генерала Зиберовича весь день болела голова. Он уже выпил три таблетки аспирина, но боль не утихала, а по дороге домой она разъигралась еще сильней. Он был зол на фармацефтов, подозревая их в воровстве. Он был зол на Дубненский Научный Центр. Он был зол на весь мир.

Вот поганцы, — думал генерал, — сколько денег угрохали, в старые, добрые времена можно было сотню водородных бомб изобрести. А они сотворили какую-то дурацкую установку, чтобы посылать кроликов в иные пространственно-временные континуумы. Главное, что ему, генералу Зиберовичу, совершенно непонятно, где находятся эти треклятые континуумы. А какой-то нахал, возомнивший себя Джеймсом Бондом, Рэмбо и Терминатором в одном лице, из хулиганских побуждений лажает всю систему безопасности секретного объекта стратегического значения и преспокойно смывается в этот самый континуум. По дороге, подлец эдакий, еще тибрит казенного кролика. — Почему-то эта мелочь, самое пустяковое правонарушение Стилла Иг. Мондуэла особенно сильно раздражала генерала.

— Нет, он, Зиберович, явно переутомился. — Говорил самоконтроль разведчика. — Нельзя так огорчаться из-за всякой ерунды. Мало-ли чего не бывает в жизни, не принимать же все к сердцу. — Самоконтроль говорил одно, а в душе пламенно ярилась злоба.

Перед глазами так и стоял, знакомый по многим фотографиям из досье Стилл Ид. Мондуэл с кроликом в руках. Мондуэл вызывающе ухмылялся и смачно сплевывал. Кролик издевательски сучил носом.

Зиберович с детства не любил кроликов, был о них плохого мнения. Еще когда он был маленьким еврейским мальчиком, его папа Рувим Соломонович немного скорняжил и держал, в какой-то мере и для этих целей, по нескольку кроликов. Их клетки были далековато от жилища семейства Зиберовичей и отец возложил на Мойшу заботу о животных. Мойша старательно собирал по пустырям траву, тащился в такую даль, кормил кролей, а те, неблагодарные, гладиться не давались, старались от него спрятаться и даже норовили укусить за палец.

— Глупые животные. — Сделал вывод юнный Зиберович. В дальнейшем это мнение только укрепилось — ну кто видел в цирке дрессированного кролика! Зайцы, те хоть по барабанам стучат, а вот эти пушные толстомясые даже через обруч прыгать не могут — значит глупые. Будучи человеком хитроумственного труда, генерал глупость считал грехом непростительным.

Тьху ты! — В сердцах сплюнул и сам Зиберович. Ну, на сегодня хватит. Показаться что-ли своему психоаналитику, не эдипов ли комплекс таким необычным видом объявился? Так думал Зиберович, доставая из кармана ключ, пытаясь погасить свою необъяснимую злость. Дома о работе табу. Может отпуск взять? — Думал, заходя в свою Брюссельскую квартиру. Или вызвать для дачи показаний секретчицу Катьку, да закатиться с ней в баньку, как этот полковник Приходько — гад он, сволочь, сука! — Сразу отрешиться от производственных вопросов не получалось. Зиберович сознательно медленно прошелся по комнатам, впитывая ауру знакомого интерьера. Квартира обставлена была богато, но уютно. Богатство было не показушное, броское и бездушное, на чужой завистливый глаз расчитанное. А по-домашнему теплое, для одного хозяина, предназначенное создавать ему уют и покой. По душе были ему вещи по настоящему ценные, не как движимое имущество любил их не за товарную стоимость, а за красоту неподдельную, удобство и благородность. Привычный интерьер успокаивал.

В Брюссель Зиберович жену брал редко, обходился компанией кота по кличке «Генералиссимус». Котяра был рыжий, наглый и толстый, что при его склонности к обжорству было естественно. Вот и сейчас он мурмявкал под ногами хозяина и все порывался клоунским макаром кувыркнуться через голову и покататься спиной по ковру, оголяя междулапье окружности брюшка. Таким способом он демонстрировал свою лояльность. Зиберовича верподданические телодвижения Генералиссимуса трогали мало. За всем этим умильным шоу скрывался совершенно шкурный интерес — котяра выхристараднивачивал вечернюю пайку, желательно с добавкой.

— Ишь скотина бессловесная, а подлости не меньше, чем у людей, ну хоть взять этого лукавого замдиректора. — Зиберович нахмурился. — Вот черт, никак не отвяжется это проклятье.

Все еще хмурый зашел на кухню, вынул из шкафчика коробку Вискоза, насыпал в мисочку. Котяра, отбросив уже ненужную показушную лояльность, брезгливо брал на зуб витаминную многомикрокомпанентную смесь. Хозяин его больше не интересовал.

— Зачем я завел эту нечисть? — Удивлялся сам себе Зиберович. — Таки надо бы посоветоваться с психоаналитиком, а то случаются затмения разума.

Это чудовище Генералиссимус явно был порождением сна разума Зиберовича. Его подсунул шефу член королевского общества защиты животных, этот Оксфордский вундеркинд семнадцатого поколения.

— Зимой кошака на балкон, на мороз, а потом — на шапку. — Со знанием дела решал потомственный скорняк Мойша Зиберович. — А директора Дубненского Центра на Шпицберген, начальником ВОХРы, а замом к нему — начальника охраны, этого сексопильного полковника Приходьку. Пускай сексуется со снежными бабами, если его самого не засексует бывший директор, пока того не засексует темень да мороз. Потом надо будет поехать туда с инспекцией, да взять с собой этого британского вундеркинда. И, когда вундеркинд будет мерзнуть, синеть сопливым носом и щелкать зубами, погладить рыжий мех новой теплой шапки и поблагодарить за полезный подарок. Оксфордского любителя домашних животных должна схватить кондрашка.

Планы Зиберовича не были садистскими, они были просто утилитарными. Яйца он никогда не бил просто так — только чтобы сделать яишницу. А вот яишницу Зиберович очень любил.

С производственными вопросами давно пора было кончать. Лучший способ отвлечься от всяких глупостей, это заняться делом. Зиберович, оставив коту Вискоз и сомнительного достоинства перспективы, направился в свой домашний кабинет. Это помещение не осквернялось приходящими-исходящими служб АСД, сводками об оперативной обстановке или аналитическими обзорами динамики развед. активности потенциального противника за сентябрь месяц текущего года. Нет, это был храм Зиберовичского суперэго. Святилище не чтобы тайной — профессионал понимал, что и на него имеются досье и не одно. И в этих досье чиновники разведок и контрразведок АСД и КЮД, а также всяких неприсоединившихся и нейтральных стран скрупулезно заносят все его деяния, склонности, наклонности, накапливая бесценный материал для будующего бестселера Рувима Ольсона. Не тайном, но в отличие от Оксфордского сноба, не афишируемой на всех углах хобби Зиберовича. Беспокойный его разум, не удовлетворяясь тайнами мировых хитросплетений, во внеслужебное время пытливо разгадывал тайны иного рода. Дома разведчик преображался в исследователя поэзии древних героических эпосов и саг.

С юнных лет Зиберович не приемлел бесхитростных развлечений, на которые так падки были его сотоварищи по тамбовскому училищу. Тратить столько бесценного времени на дружеские вечеринки казалось ему данью темных атавистических комплексов. Какой пищеварительный смысл в многочасовом застолье, когда полностью и окончательно можно насытиться за пятнадцать, ну, максимум, двадцать минут. А танцы! Неужели простой акт коитуса надо предворять многочасовыми телодвижениями на манер брачных танцев японских журавлей и прочей дикой фауны.

Зиберович мог обходиться без танцев и, в разумных пределах, без коитуса. В этом вопросе он имел свой вариант теории «стакана воды» — из какого крана не пей, но Аш два О и в Африке Аш два О. Потому, в отличие от полковника Приходько, ко всем источникам не припадал, ограничивался знакомым, надежным домашним краном. Среди сослуживцев Зиберович почитался примерным семьянином.

Нет, свободное время курсант Зиберович посвятил изучению древних героических саг и это увлечение, как все чем занимался, отточил в совершенстве. В узком кругу специалистов по древней словесности он был известен под псевдонимом Аматор. Так были подписаны выходящие из под его пера статьи, время от времени появляющиеся на страницах серьезных научных изданий: «Воздушная разведка Ханумана. Организация и тактика», «Роль разведовательно-диверсионных операций в ходе троянской войны», «Тайная дипломатия Пандавов», работы завоевавшие известность автора в академических кругах и снискавшие уважение коллег. Сейчас ученый трудился над новой статьей «Пандавы, 13-ть лет на нелегальном положении. Опыт конспирации и маскировки». Начатая рукопись лежала в ящике его рабочего стола.

Д-р Аматор провел пальцами по поверхности антикварной столешницы, отполированной руками многих поколений предъидущих владельцев. Его как всегда охватило трепетное чувство, что за этим почтенным деревом работали известные и неизвестные титаны мысли, и вот теперь он, М. Зиберович, добавляет новые крупицы к безбрежной сокровищнице человеческой мудрости.

Не только стол, но и рабочее кресло, и вся прочая мебель была старинной. Добротно сделанные дубовые шкафы покоили взгляд своей надежностью и долговечностью. Тускло поблескивала мореная древесина — ни грамма лака, только полировка и немного настоящего пчелиного воска. На полках торжественно темнели корешки старинных книг — раритетов и инкубул. Все ин-фолио, пахнут кожей и древностью.

Ученый с посеребренными висками сел в покойное кресло у личного алтаря одного из бесчисленных пределов Храма Науки. Плохие мысли и настроения незаметно вытеснялись неспешной сосредоточенностью научного исследования. Прошла и головная боль.

Сразу приступать к статье не хотелось, времени впереди еще много, можно продлить удовольствие.

На столе лежала неразобранная почта, адресованная д-ру Аматору. Никаким д-ром он не был, но так величали его коллеги в знак признания его несомненных заслуг. Соображения, что коллеги могли догадываться кто такой «многоуважаемый д-р Аматор» и на всякий случай льстили сановному автору, оставлялись за стенами кабинета.

— Так-с, письмо из энциклопедии, просят написать ряд статей для готовящегося нового издания. Хорошо, обязательно сделаем.

— Вот гранки из типографии, вычитаем, может и сегодня.

— А это отзыв на его последнюю статью. Хорошо, почитаем что пишет уважаемый профессор. Так-с, с большим интересом,… оригинально сформулирована задача,… нетрадиционный подход к решению,… однако не может полность согласиться… достоверно известно… выводы отличаются новизной… но вызывает сомнение… несомненно представляет научную ценность. Хорошо, отпишем: — Уважаемый профессор… весьма признателен за Ваш… нельзя не согласиться… но рассматривая… перевод с санскрита оставляет… такие параллели не корректны по причине… благодарен за ценные замечания, — бегло набрасывал черновик ответа.

Д-р Аматор вскрыл пухлый конверт с незнакомым обратным адресом, какой-то скандинавский монастырь. Интересно.

Конверт содержал копии рунических текстов. К ним прилагалась короткая записка.

"Многоуважаемый д-р Аматор, зная Ваш интерес к древним сагам, посылаем Вам копии недавно обнаруженных в библиотеке нашего монастыря манускриптов.

Как Вам без сомнения известно, — Аматор в сомнении потер виски, — наш монастырь один из древнейших, основан самим Виллибрордом. Вероятно тогда-же начала формироваться уникальная монастырская библиотека.

По всей видимости, предлагаемые Вашему вниманию документы, являясь даже более древними, чем сам монастырь, излагают письменную версию еще более архаичного мифа, уходящего своими корнями к устной традиции скальдов. Насколько мы можем судить, это единственная, не имеющая аналогов запись неизвестного эпического произведения. Собственно говоря, это не цельное повествование, а набор, состоящий из семи самостоятельных сказаний, объединенных одним героем, и общей сюжетной каймой и еще две песни, примыкающие к главной сюжетной теме.

Наиболее полностью сохранилася миф с условным названием, в оригинале части не озаглавленны, «Песнь о великой битве в чистом поле меж холмами». Но и она, к сожалению, не избежала некоторых потерь. О древности документа свидетельствует тот факт, что он упомянут в первой библиотечной описи, составленной при Олафе Харальдсоне, в которой фигурирует под 9-ым номером с таким наименованием «Богомерзкие похождения поганого рыцаря Сигмонда в семи частях и другие мерзкие языческе словоблудства». Рукою тогдашнего аббата сделано примечание «Сии мерзости добрым христианам без надобности». От неизбежного в таких случаях уничтожения сберегло бесценный документ то, что свитки, по счастливой случайности, упали за полки и были забыты, и так, в пыли и забвении, пролежали до настоящего времени. По крайней мере в последующих описях эти руны не упомянаются и, естественно, отсутствуют в последнем опубликованном Каталоге. Только проводимый сейчас ремонт и детальная каталогизация позволили обнаружить эти пергаменты.

Естественно, что такое небрежное хранение привело к неизбежным повреждениям и часть текстов безвозвратно утрачены. Но все-же значительная часть рукописи сохранилась.

Пергамент, без сомнения древний, и хотя специальных исследований не проводилось, можно с достаточной долей уверенности судить, что ранее записанных и смытых текстов на нем не было."

— Ну исследования мои ребята из техотдела могут провести такие, каке тебе и не снились. — Гордо подумал хозяин кабинета, — если эти руны стоят того.

"Выражаем свою надежду, что Вам доставит удовольствие одним из первых ознакомиться с этим уникальным документом.

С глубоким уважением.

Подпись."

Д-р Аматор с живым интересом перелистал копии рукописи.

— Ну-с, весьма, весьма. Возьмем для начала самый полный фрагмент о приключениях «поганого рыцаря Сигмонда». — Ученый аккуратно выбрал нужные листы, щелкнул переключателем переносного пульта и кабинет наполнился приличной случаю мелодией Вагнера. Удобно устроившись в кресле, неторопливо начал читать, сразу переводя, сохраняя былинный размер древнего стиха.

Высока гора, что тучи Блеки Рок могучий грозен, На его вершине ветер Овевает гнездовище, Эту плетенную крепость Хьюгин-Ворона милорда Повелителя пернатых, Черных птиц с огромным клювом.

Он сеньер ворон и галок, Соек и сорок трескучих.

Гордым голосом охрипшим Созывает он баронов, Своих верных полководцев, Всех вождей небесных кланов:

«Собирайтесь мои гридни, Мои верные вассалы, Нынче будет пир кровавый Нынче будет пированье Наедимся мяса вдоволь И напьемся теплой крови.»

Д-р Аматор удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Начало песни интриговало. Запев был добротный и, действительно, совершенно неизвестный.

— Ну-с, весьма достойно, спасибо небрежным монахам. Почитаем ка дальше.

Говорил такие речи Хьюгин Ворон на вершине:

«Грязный лорд Скорена-младший Предводитель войска трусов Собирается бесчестно На великого героя Ратиборщика Сигмонда Витязя с крольчачьей лапой Ныне же идти войною.»

— Что такое? — Д-р Аматор остановился. — Что у меня за кролики кровавые в глазах? — Вернулся к тексту, в этом месте руны были попорчены, разобрать слова было трудно. Наверное в песне содержался другой образ. — Это у меня остаточные явления, — решил он, — потом разберемся.

И такое слово молвит Он сидя в шатре походном Своим воинам бесстыжим, Храбрым только среди женщин:

"Собирайтесь мои вои, Надевайте свои латы, Что как солнце ярко блещут, На коней скорей садитесь Мы настигнем в чистом поле Ратиборщика Сигмонда, Мы сразим его булатом Из груди его я выну Сердце и собакам брошу Пусть насытятся бродяги!

Так свершу я правосудье, Отомщу за гибель дяди!"

— Да, — д-р Аматор удовлетворенно побарабанил пальцами по столу. — Возможно назревает научная сенсация. Действительно, в его руках не просто одна из версий известных саг, а совершенно незнакомое произведение великого песнопевца древности. И ему выпала честь первому изучить этот памятник. Конечно, надо будет убедиться в автохтонности текста, сделать точные радионуклиидные датировки материала пергамента, другие лабораторные исследования свитков, провести текстологический анализ, графологический и многое другое. Но уже сейчас он готов был согласиться с мнением хранителя монастырской библиотеки, что перед ним подлинный текст оригинального произведения древнего автора. Чудесно, чудесно. — Ученый углубился в текст, с удовольствием читал дальше:

Услыхав такие речи Задрожали войны в страхе И ответили трусливо:

"Усмири свой гнев владыка, Усмири свою гордыню.

Нехорошие знаменья Нынче в небе были видны.

И плохие сны приснились Всему войску в полнолунье.

Как осмелимся мы выйти В бой с таким героем славным?

Он могуч, как дуб столетний, Его грудь прочнее стали И военные искусства Изучил он в совершенстве Витязь с кроличьею лапой."

— Да ну! — Д-р Аматор опять недоверчиво всмотрелся в древний текст. На сей раз пергамент был в отличном состоянии и руны разборчиво читались. Действительно «кроличья лапа» — иного толкования быть не могло. Нехорошим предчувствием кольнуло сердце. Ну и совпадение. Однако, какой странный, ранее не известный образ герба-талисмана. Надо будет поднять материалы, проконсультироваться у лингвистов и специалистов по геральдике, может обнаружится простое объяснение, успокоился д-р Аматор и продолжал переводить:

"Но не слушал ослепленный Черной ненавистью лютой Лорд Скорена эти речи.

Не прислушался к знаменьям, Позабыл слова пророчеств Что погибнет в одночасье Клан Скорены в битве жаркой, В смертной сече меж холмами, И ведет свои дружины Ослепленный черным гневом, Опъяненный жаждой мести На погибель всех уводит, Всех уводит на закланье.-"

Говорил так Хьюгин — Ворон Лорд небесных черных кланов На вершине Блеки Рока В своих плетенных хоромах В своем древнем гнездовище.

— Великолепно! — Д-р Аматора все больше и больше охватывал азарт первооткрывателя. Сладко щемило в груди. Перед глазами вставало солидное академическое издание «Сага о доблестном витязе Сигмонде. Перевод и комментарии д-ра Аматора». Грезился зал международного научного симпозиума с д-ром Аматором на трибуне. Ученые мужи, мировые светила, затаив дыхание, слушают его сенсационный доклад, гвоздь программы и по окончании устраивают бурную овацию автору. Вдохновленный этими видениями близкого триумфа, д-р Аматор продолжал:

Не исчесть листов зеленых В Блудном Лесе у болота, Не исчесть песчинок желтых В знойных пустошах востока, Не исчесть снежинок белых Злой зимой у Блеки Рока Так не счесть бойцов Скорены Изготовившихся к битве В чистом поле под холмами.

Но не дрогнул грозный витязь С лапкой Кролика у сердца От этих строк дрогнуло сердце у д-ра Аматора, но отбросив глупые предрассудки, он читал дальше:

Видя вражеские рати, Видя грозные дружины Своего врага Скорены Он, готовясь к грозной сече, Облачается в доспехи Надевает крепкий панцырь, Шлем железный надевает, В рукавицы боевые Облачает свои длани И берет рукою твердой Меч двуручний Даесворду, Говоря слова такие:

"Меч мой славный Даесворда, Был ты выкован искусно В подземельях темных гномов, Освящен водой живою, Окраплен водою мертвой, Сослужи мне верно службу.

Напою тебя я вдоволь Кровью недругов горячей.

Послужи мне, Даесворда!"

Говорил такие речи Витязь с Крличьею Лапой.

Дался же этому древнему автору такой дурной талисман, всякий раз нарушавший вдохновение творческих трудов д-ра Аматора. Впрочем, у того, скорее всего не было папы скорняка Рувима Соломоновича.

И отвагою исполнен, Встретил недругов воитель И обрушил Даесворду На железные доспехи, На мечи врагов стальные.

Где махнет он Даесвордой Там врагов лежит дорога, Отмахнется — так тропинка Тел, порубанных жестоко.

Дальше текст был малоразборчив и разумно было пока отложить его до более внимательного изучения, и д-р Аматор, перевернув попорченные листы, переводил дальше:

Так сражался грозный воин, Так разил врага без счета.

Напитал всю землю кровью, Поле все укрыл телами.

Бъется он с утра бесстрашно, Бъет врагов он в жаркий полдень, Солнце клонится к закату, Уставать рука героя Начала от ратных тягот.

Д-р аматор тоже устал от древних рун и, перевернув еще несколько страниц, принялся за окончание.

И промолвил Хьюгин Ворон:

"Ныне сбылися знаменья И исполнились гаданья И изгинул клан Скорены В грозной битве меж холмами.

Пусть небесные все кланы Соберутся в чистом поле У дороги меж холмами —

Будет тризна по сраженным, Будет славный пир кровавый!

Мне ж одни глаза Скорены Принесите в гнездовище, В замок сплетенный из прутьев, На вершину Блеки Рока."

Строгие строки древней песни гудели медью в эпической душе д-ра Аматора. Конференц зал заблистал яркими красками, Явственно послышался гул аплодисментов. Для современного читателя это было логическое окончание саги. Но текст не кончился, видимо древний автор посчитал нужным еще что-то добавить.

Продолжал так Хьюгин Ворон:

"Пусть же славится во веки Имя славного героя Ратиборщика Сигмонда!

На груди не даром носит Лапку Кролика седого, Зверя с длинными ушами Неведомого до селе.

Видно прямо из Валгалы Прискакал зверек проворный, Чтоб служить знаменьем людям, Быть предтечей появленья Знаменитого героя.

Возрождается из мертвых Этот зверь с пушистой шерстью, Восстает живым из пламя.

Нет волшебнее созданья В мире солнечного света!"

Этот панегирик паскудному кролику, ударил как Мессинское землетрясение, как извержения Мон-Пеле и Кракатау, как взрыв «Малыша», как все земные катаклизмы и разом поверг в пыль, залил потоками расплавленной магмы, засыпал пеплом, погрузил в пучину моря рукоплещущий зал, академическое издание вкупе с самим д-р Аматором.

Но, смахнув искрошенную скорлупу д-ра Аматора, из расплавленых волос пеле, из клубов радиоактивных испарений, раздвигая плечем волну цунами, восстал грозный в гневе генерал Зиберович.

— Ах, ты. — Несмотря на клокочущую ярость, аналитический ум разведчика работал с точностью ЭВМ. — Ах, ты, Стилл Иг. Мондуэл, Стилл ИГ МОНДуэл, СИГМОНД! Витязь с крольчачими ушами!

Впрочем Зиберович сам почуствовал себя глупым кроликом, который раскатал губу, развесил уши, а на них мерзкий авантюрист, беглый каторжник Стилл густо, как дождик на рождественскую елку, вешает липкую, мерзкую лапшу.

— Ну, хорош гусь! А он-то, старый дурак, чуть было не клюнул, не проглотил, не принял за чистую млнету эту тухту, эту фальшивку, грязную подделку! «Великое произведение гениального поэта древности»! — Графоманский бред вкрай обнаглевшего негодяя!

Зиберович был в ярости. Впервые в жизни он хлопнул дверью кабинета и даже плюнул на нее в сердцах.

— Ну, гад. Ну Сигмонд — Стилл Иг. Мондуэл! Будь ты проклят витязь кургузохвостый! Не будь я Мойша Зиберович, если не доберусь до тебя в этом твоем континууме, и не насыплю тебе на хвост соли, ты меня на всю жизнь запомнишь, ты у меня еще пошевелишь ушами погаными, я тебе их еще пообреваю по самые яйца! Кролик!

Беда была в том, что и он, генерал Зиберович, на всю жизнь запомнит этого наглого негодяя Стилла Иг. Мондуэла.

Зиберович сердитыми шагами мерял квартиру, бесцельно переходя из комнаты в комнату. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Как обычно, в момент душевного смятения, Зиберовичу захотелось есть. Зверски захотелось, не есть даже — Жрать. Как обычно на кухне есть ничего, кроме Вискоза, не оказалось. Упрекать себя еще и в непредусмотрительности Зиберовичу не хотелось. Не хотелось и жрать Вискоз. Пришлось, что он и делал неоднократно, идти в ближайший ночной ресторанчик, где, наряду с разными блюдами, предлагалась и кошерная пища. Зиберович, оставаясь сотрудником МОССАДа, предпочитал на людях соблюдать приличия.

Знакомый кельнер, чуствуя раздражение влиятельного клиента, без лишних слов провел генерала к его любимому столику, укрытому от посторонних взглядов из общего зала зелеными пальмами в кадках. Сразу появился официант, мягко поставил рюмочку, бутылочку «Киглевича» и солененькую рыбку. Наполнил стопашку и застыл в ненавязчивой фигуре почтительного ожидания.

Зиберович первую опрокинул, закусил, пальцем показал — повторить. Официант немедленно профессиональным движением повторил. Спокойствие постепенно возвращалось к генералу.

— Курочку жаренную, пожалуйста. — Распорядился, и поднял рюмочку. Официант исчез. Зиберович опрокинул вторую. — Нет, ну чего это он в самом деле так разволновался. Ну, хорошо, пошутил над ним Стилл Иг. Мондуэл, ну и он, Зиберович, над ним пошутит. Право слово, расстраиваться нечего. Улыбка озарила генеральское лицо.

Появился смущенный официант.

— Господин Зиберович, прошу принять извинения, но на кухне не нашлось курицы. Могу Вам предложить…

Зиберович побледнел. Рука его самопроизвольно схватилась за нож.

Официант ошарашенно отпрянул, он и подоспевший кельнер не понимали, чем так разгневан, нет, даже разъярен такой, всегда корректный господин клиент.

А Зиберович молил Егову и всех известных и неизвестных ему богов, чтобы даровали ему спокойствие и чтобы скорее закончился этот проклятый день.

Подлец официант подсовывал ему, Зиберовичу, жаренного…

К Р О Л И К А !!!