Познакомились мы с ней при необычных обстоятельствах. Это случилось, по-моему, так давно. В самый разгар моей маеты с кольцом. У меня появилась идея показать антиквариат городскому ювелиру. Неофициально. И личину себе придумал. Корреспондент районной газеты. Все играл в конспирацию. Поэтому предстояло утрясти с моим бывшим завотделом и бывшим плотником Куркиным кое-какие детали предстоящей операции. Ювелиры — народ недоверчивый, мог последовать звонок в редакцию по поводу полномочий «литсотрудника» Архангельского.

Я люблю возвращаться после долгой разлуки даже к тем людям, с которыми меня мало что связывает. И не только к людям, но и к улицам, вещам, настроению, времени. Наверное, тяга к воспоминаниям — штука чисто возрастная. Только с каких лет это начинается? Один писатель сказал, что юность не кончается в какой-то определенный день. Действительно, разве что ненормальный станет утверждать: дескать, с такого-то часа он более не юнец, а зрелый муж. Другое дело, промежуточные финиши. Как в велогонке. На каждом — можно заработать очки на корысть своей мудрости. Она, и только она — вечный миротворец, унимающий страх перед пролетающими месяцами. Поистине, мудрость — религия безбожников. Тогда я спешил к очередному финишу.

Куркин встретил меня приветливо. Я застал его за изложением очередной байки. Редакционные дамы, потягивая сигареты, лениво внимали корявой речи. Все было по-прежнему, будто я лишь вчера ушел отсюда, хлопнув в сердцах дверью. Хотя, возможно, на картине, представшей передо мной, несколько сгустился «слой пыли».

— Здорово, начальник, — в улыбке растекся, как поджаренный на масле блин, Виктор Петрович, — молодцу, как говорится, и форма к лицу. Назад пришел проситься? Хи-хи…

Беседа поначалу завязывалась туго. Еще входя в подъезд, я едва сдержал волнение. Память заскрежетала, разматывая свои цепи. Что уж я мечтал увидеть, непонятно. Слава Богу, вовремя понял: этим людям, как ни обидно признавать, плевать на мое существование с самой высокой крыши. В голову заползла тоскливая мысль: чего приперся к ним? Идея с поручением от газеты уже представлялась надуманной и какой-то детской. Возникла неловкая ситуация. Словоохотливость Куркина еще более обостряла ее. Мне говорить не хотелось, а удалиться без объяснений мешали правила хорошего тона, которым, по крайней мере перед этой публикой, не следовало изменять. Нас выручил Толик Чистовский — ответственный секретарь. Влетел в дверь, как бомба, и сразу кинулся ко мне.

— Але, старина, будешь долгожителем. Помянули минуту назад твое имя, а ты, бац, в гости пожаловал.

— Зачем я тебе понадобился, Толя?

Я сознательно не упомянул в вопросе его кличку — Анатоль Бешеный. Он был обидчив. А прозвали его так за стремление вечно что-то устраивать, организовывать. Он постоянно кипел, брызгался слюной. И почти ничего не доводил до конца. Он мчался по жизни, словно глиссер, стрекоча и поднимая не очень серьезные волны.

— Так ты еще ничегошеньки не знаешь? Хорош гусь! — Чистовский строго посмотрел на меня. Даже осуждающе.

— Да ладно, не тяни. Просвети нашу серость.

— Ишь, прибедняется. Блюститель порядка, елки-палки, — Бешеный Анатоль апеллировал к чуть взбодрившимся дамам. — Ты хоть следишь за культурной жизнью района? Родную газету читаешь? Прошу не врать.

— Ну, в известной степени…

— Ба! — завопил Чистовский. — Пан Архангельский газет не читает! Недаром на вашего брата столько жалоб пишут. Ларчик-то просто открывается. Не ценят синие шинели силу печатного слова.

Этот болтун был буквально нашпигован газетными штампами и мог развлекаться на своем наречии до бесконечности. Я дал ему на базар минут пять, а потом оборвал:

— Сворачивай прения. Времени у меня в обрез.

Он еще чуток потарахтел, полюбовался на себя в зеркало, принадлежавшее хозяйкам комнаты, и, наконец, смилостивился.

— Слушай, лейтенант, к нам на заработки прикатили звезды театральных подмостков. Из областного центра.

Кстати, я рецензию нацарапал о гастролях. На ваши глаза, сэр, она, разумеется, не попалась. Жаль. Труппа в полном составе рыдала от чувств. Я им при встрече удочку закинул. Мол, слабо, ребята, в футбольчик сгонять с местными любителями? Они, знаешь ли, загорелись. Спасибо, Анатолий Поликарпович, за приглашение, и все такое…

И тут в комнату вплыла редакторша, неизменно неприступная и еще более самодовольная, чем прежде. Мне слегка кивнула и устремила холодный взор на Чистовского. Тот враз поник, съежился.

— Толя, где третья полоса? Сколько можно говорить? Когда же мы будем работать? Мне пора ехать в типографию. Ну? — вопросы Купчиха задавала с видом оскорбленной добродетели.

Дверь захлопнулась, но всполошившийся женский триумвират во главе с Куркиным по инерции строчил невесть откуда взявшимися ручками. Потерявший павлиньи перья Анатоль Бешеный сдавленно пробормотал:

— В общем, игра послезавтра, в шесть. На городском стадионе. Сойдешь за внештатника. Обязательно приезжай…

Я едва успел мотнуть головой в знак согласия, а он уже исчез за порогом. Теперь-то для прощания настал самый подходящий момент. Ни один знаток этикета не упрекнул бы меня в невоспитанности.

Спускаясь по лестнице, я снова ощутил волнение. В коробке из старых обшарпанных стен, превратившейся в камеру машины времени, перенесло меня на годы назад, в самый расцвет юности. Я сподобился подышать воздухом, который пьянил когда-то. Наркотик мечтаний и грез! Он заставлял думать о близких удачах, возможной бесконечности жизни, больших и маленьких радостях. Прекрасное ощущение. И черт с ним, с неизбежным разочарованием, горьким пробуждением.

Хороша логика! Там — поклон мудрости и увяданию, здесь — гимн беспечности, проклятие леденящей душу рассудительности. Аи да я!

Повесть жизни пишется сразу набело, без черновиков. И коль ляпнул кляксу, так она и останется памятником собственной глупости. Впрочем, глупости ли? Разве природа-мать последовательна в своих проявлениях? Увы, увы. А ведь мы ее дети…

К матчу с артистами я готовился основательно. Почистил бутсы, постирал гетры, любимые — белые, без единого пятнышка. Долго выбирал футболку. В конце концов Дмитрук, ошалевший от моих стенаний, где-то достал майку с динамовской эмблемой. Все долгие два дня меня не покидало беспокойство. Среди утомительных хлопот я вдруг останавливался и вполне разумно внушал себе: «Ну какого лешего ты сходишь с ума? Чистовский — форменный трепачишка. Толя давно забыл об обещании. Да и этот матч, скорее, игра его воображения. Успокойся, не трать зря порох».

Но не лишенные здравого смысла самовнушения делались лишь для отвода глаз. Я отлично понимал, что двину в райцентр, даже если начнется землетрясение. Однако признать сей факт значило признать и то, что я, собственно говоря, малое дитя.

Но разве можно с этим согласиться? Ведь я — довольно рослый парень, в погонах, при невесте, с жизненным багажом. Впрочем, футбол из всех своих поклонников делает младенцев.

И еще, о сомнениях. Они, как игра в жмурки с самим собой. Я верю в одну примету. Если заранее охаивать какое-нибудь мероприятие, то оно не должно сорваться. А самое лучшее — опоздать на него…

Примета не подвела. Анатолий, в порядке исключения, не упустил на этот раз ни одну мелочь. У входа на стадион висела потрясающая афиша. Ее бойкий текст круто менял маршруты прохожих. Зрители, оседлавшие лавочки на трибунах, настырно разглядывали мою форму, пока я пробирался к раздевалке. Кое-кто из команды редакции уже торопился на поле. Вадик Околович похихикивал за моей спиной. Ждал, что мне влетит. На какой-то момент я пожалел, что пригласил его с собой. Но Чистовский, Чистовский! Жулик из жуликов. Набрал ребят из местного «Мотора». Два-три сезона я бегал с ними, поэтому лица их мне были знакомы. На крыльцо, как ошпаренный, выскочил сам великий организатор.

— Ты что, ошалел? — делая страшные глаза, заорал он.

— Его здесь ждут. Человека, понимаешь, не хватает, а он является ко второму действию, да еще погоны нацепил, — возмущался Анатоль, потом его внимание привлекла скромная фигура Околовича.

— Играешь? — заинтересованно спросил Чистовский у моего спутника. Получив отрицательный ответ, вновь обрушился на меня:

— Акула пера…

— Ладно, ладно, — миролюбиво перебил я, — то-то, смотрю, у тебя коллектив сплошь писательский. Они хоть нонпарель от петита отличат?… А насчет погон, не обессудь — мотались с приятелем в управление, в кадры. Туда без мундира на порог не пускают.

Анатоль Бешеный, досадливо махнув рукой, помчался в судейскую. Проход был свободен…

К приветствию я прискакал с высунутым языком, но успел персонально пожать руку главному рефери, вечно бритому Сашуре, неотъемлемой детали спортивной арены, что-то вроде таблицы областного первенства. Давным-давно мы, сопляки из группы подготовки, взирали на него, не тая беспредельного обожания, На тренировках он откалывал такие номера! Потом Сашура уехал в столицу, поразил страну угловатым дриблингом, вылез в чемпионы — и вдруг его фамилия изчезла со страниц газет. Мы думали, травма, но все оказалось гораздо проще.

Однажды он заявился в команду, заносчивый и, вместе с тем, растерянный. Из верхнего кармана кожаной куртки торчала ленточка. Мы прекрасно знали, что она от золотой медали. Вечером Саня напился в раздевалке, угощая любого, кто входил. Тогда никто особенно не удивился: все-таки человек в кои-то веки попал в родные края. Лишь Васильич, наш тренер, вертелся около знаменитости, а парни еще нехорошо про это подумали. Забыли, как дед Васильич воспитывал его. На поле за ручку привел, жалел, не торопил, а когда Сашура «прорезался», показал его кому надо. Тогда же нам показалось, что тренер специально заботу показывает, дескать, смотрите, чемпион для меня по-прежнему ушастый мальчишка, не больше. Прошла неделя, и Сашкин тайный недуг стал для окружающих явным. Конечно, первым в неудачника мог бросить камень сам Васильич — он уж и «заслуженного» получил, а звание-то не отнимут, и оскорбиться ему было в самый раз, но наш старшой еще долго возился со своим горюшком. По разным лигам пристраивал, клятвенные письма рассылал авторитетным коллегам. Давно люди поняли, что спился Сашка, а Васильич не желал верить. В конце концов вернулась закатившаяся «звезда» домой. Оформили Сашуру рабочим на стадион. Иногда он влезал в бутсы и выходил на газон в составе «Мотора». Протащил раз-другой мяч от ворот до ворот, зрители за сердце хватаются — какой игрок пропал, а тот уже ковыляет к бровке — меняться, воздух ртом судорожно хватает.

Заурядная история, она лишь тому нервы пощекочет, кто собственными глазами подобное видел…

В общем, пожал я Сашке руку, а он, по старой традиции, хлопнул меня сзади по трусам. Ритуал. Игра получилась так себе. В одну калитку. Артисты почти сразу замучились, а наши стали академично раскатывать шарик. Ну, и голы влетали. Почему-то чаще других забивал их я. Подфартило, да и ребята мне подыгрывали. В футболе есть закон: коль у кого пошло, на того и работают.

Анатоль Бешеный носится кругами, счастливый, верещит без умолку. Комедия.

Судья дал свисток об окончании. На траву кучу призов вытащили. Городские спонсоры решили не ударить в грязь лицом перед облцентром — завалили труппу призами, а про нас словно забыли. Мы понимали, что дело не в результате, но все же…

И тут направляется ко мне чужой капитан, по виду мой ровесник, и отдает кубок. На ухо шепнул:

— Так будет честнее.

На трибунах — буря. Конечно, слов никто не слышал, но и так все было ясно. Кстати, парень этот мне понравился. И не за свой жест. — Что ни говори, служители искусства — народ особый, могут и на публику сыграть. — Он мне «показался» за поведение на поле. Выглядел лучше своих собратьев, но ни на кого не орал.

В раздевалке суетился Сашура — чуял, что тут без «разбора» не обойдется. Стояла обычная колготня. Кто-то искал потерявшийся ботинок, кто-то шлепал босыми ступнями по плиткам в душевой, а записной юморист откалывал дубовые шуточки, но они «проходили». Ребята начинали расслабляться.

Шурик притащил два чайника с пивом. Начиналась круговерть. И тут неожиданно заходит капитан-артист и весьма галантно произносит:

— Друзья, большое спасибо за игру. Мои коллеги получили огромное удовольствие.

Команда сразу заорала. Гостя стали похлопывать по плечу, угощать напитком пенным. Чистовский вьюном вертится. Надрывается, бедняга. Угораздило же его попасть в журналистику. Между тем визитер останавливает взор на мне и говорит:

— Можно тебя на минутку?

Я пожимаю плечами. Разумеется, польщен, но что бы это значило? В коридоре, грохоча дюралевыми шипами по деревянному настилу, шествовали на тренировку мальчишки. Неспокойно смотреть на такие сцены. Притягивает это зрелище, как смена почетного караула. И ничего ведь особенного: юнцы самые обычные, в вылинявших футболках. И я так когда-то…

— Давайте знакомиться поближе, — застрекотал выскочивший следом Чистовский. Чутье у него все-таки уникальное. Да и нахальства не занимать. Не то что у моего бедного сопровождающего Вадима, стоит в уголке, точно никакого отношения не имеет к моему триумфу.

— Ян Юргелевич, — представился артист, — но чаще меня зовут Яцек.

Я, разумеется, не стал признаваться в том, что частенько приходится отзываться на прозвище «Анискин». Впрочем, и Анатоль Бешеный проявил столь несвойственную ему скромность. Церемонно раскланялись: «Сергей» — «Анатолий Чистовский».

— Дело в том, что нашим очень приглянулись здешние места, — сообщил новость капитан, — и мы хотели бы попросить вас, если можно, сопровождать нашу группу.

Боимся потеряться в лесу, — улыбнулся он.

Толик аж зарделся от удовольствия, я же призадумался. Соблазнительно, конечно. Но команду бросать не годится, деньги, к тому же, на выпивку сдал, да и Околовича надо пристроить, не бросать же приятеля.

Заметив мои колебания, Ян весело сказал:

— Ай-ай-ай! Нехорошо, хозяева. Нехорошо. Хотите бросить гостей на произвол судьбы?

Поддел, черт речистый. Куда было деваться. С Вадимом устроилось просто: ни он, ни приглашавший не возражали провести время вместе. Зато в раздевалке пришлось выслушать целую отповедь, едва предателем не обозвали. Слава богу, хоть денег не вернули, то есть дали шанс на исправление.

У ворот стадиона нас ждали. Человек пять-шесть. Две девчонки. Эти, не скрывая любопытства, вытаращились на меня. Еще бы: то парень бегал в трусишках по полю и вдруг является в кителе — суровый лейтенант милиции. Это им не театр…

Перед походом отоварились в коммерческом ларьке. Запросы у областной компании оказались серьезными. Бешеный озадаченно моргал.

— Что вы хотите? — прокомментировал покупки Юргелевич, — шмотки и жратва для богемы почти смысл жизни.

Вадик держался молодцом, выложил последние гроши — и ни один мускул не дернулся. Толик, как обычно, при расчете куда-то отлучился.

Отправились мы на реку. Ох и погода стояла. Ох и погода! Нипочем не поверишь, что такие дни могут повториться. Полная гармония в природе. И человеку легко и спокойно. Хотя поначалу я чувствовал себя неловко. Жалел, что связался с артистами. Они никак не могли выбрать верный тон. Пытались говорить со мной и Вадимом на каком-то диком жаргоне, на котором изъясняются в плохих кинодетективах. То и дело проскальзывали покровительственные нотки. Это меня здорово злило. И решил я поиздеваться. Стал «кормить» ребят небылицами, услышанными от Вечно Поддатого Винни-Пуха. Поразительно, до чего малосведуща публика в нашей милицейской кухне. Болтал-болтал да притомился, к тому же одна из девушек смотрела на меня с легкой иронией. А я силился вспомнить — как же ее зовут. Наша вереница двигалась по лесной тропинке, и недоверчивая слушательница, на мое счастье, налетела на выступивший из-под земли еловый корень.

— Осторожнее, Наташка! — заверещала ее товарка.

Я так и записал. Больше ничего примечательного не случилось, и мы спокойно добрались до Золотого пруда. Все сразу захлопотали. Парни разложили костер, Наташа с подругой возились со снедью. Та хранилась в неприметном прежде рюкзаке. Я таращился на его содержимое. Да, вот для кого футбол — не более чем повод для пикника. Затоварились лицедеи основательно. Шашлык, помидоры, лук, импортные банки-склянки. Когда-то, до бешеной скачки цен, мы с приятелями позволяли себе подобную роскошь частенько. Теперь же… От давно невиданных яств зверски разыгрался аппетит.

Дела у костровиков шли не ахти. Огонь утопал в густых клубах, да и дровишек запасли — кот наплакал. Мальчикам явно опыта не хватало. Вынужден был срочно засучить рукава…

Анатоль, поразвлекавшись с фотоаппаратом, принялся засыпать слащавыми любезностями Свету — вторую девицу. Увлек ее на родник — за ключевой водой. Экий хват. Скромный Вадик приташил несколько небольших бревен и принялся мастерить сиденья-лавки и импровизированный стол. Когда от шипящей баранины потянуло ароматным дымком, заставившим затрепетать ноздри, экскурсия дружно собралась у углей. Прозвучали первые тосты. Сами собой образовались маленькие группки.

Я стоял бок о бок с Яном. Сначала калякали на спортивные темы, но недолго. И вообще, он держался запросто, поэтому и мне ничего не осталось, как отбросить ехидничанье. Яцек очень естественно перевел разговор на свое прошлое. Вырос он в Белоруссии, в глухой деревушке. Чтобы попасть на российскую сцену, долго боролся с акцентом. Перед экзаменами в театральное зубрил наизусть текст и даже ответы на возможные вопросы. И провел-таки старых зубров. Поварился он во всяких котлах от души. Выходило, что на одно везение у него приходилось десять неудач. Ян не бил на жалость, скорее, со мной вместе удивлялся тому, как сумел выбраться из передряг.

Я блаженно улыбался и размышлял о том, что больше в театре не смогу всерьез воспринимать Юргелевича-артиста. Игра на сцене — это волшебство; люди, выходящие на нее, становятся полубогами. Ну а какая сказочная сила у самого обыкновенного парнишки, который глотает сухое вино из одного стакана со мной? Мне уже приходилось переживать развенчание кумиров. Еще в армии. Тогда я поклонялся моим командирам-вертолетчикам. Все у них было какое-то особенное. Особенно впечатляло их мужество. Стоило экипажу (иногда брали и меня) забраться повыше, у меня выступала испарина, а они хоть бы что. Но однажды мы загремели. Двигатель отрубился, включилась авторотация — винт заработал самостоятельно. Мы же стали сходить с ума поодиночке. Я забрался в хвостовую балку и наблюдал развенчание супергероев. Впрочем, страхи оказались напрасными: «стрекоза» брякнулась с пустяковой высоты и отделалась погнутыми амортстойками, а летный состав — шишками. Своими воспоминаниями я поделился с собутыльником.

— Зачем ты полез в балку? — спросил он.

— «Старики» говорили, что при любой катастрофе она остается целой. Шкуру свою спасал. Ну и поболтало меня, как горошину в свистке.

Ян хмыкнул.

— А почему ты с парашютом не прыгал? — раздался чуть насмешливый звонкий голос. В наше общество незаметно внедрилась Натали. Вид ее был задорным и победоносным.

— Так в вертолетной авиации парашюты не полагаются, — пустился я, несколько огорошенный, в оправдания, — без пользы они. Машина тяжелей человека, быстрее падает и еще винтами рубит…

И уставился на насмешницу. От робости, от отчаяния я перешел к наступлению. Нахально округлил глаза, но девушка не опустила ресниц. Зрачки потемнели, влажно блеснули белки. А я… не засмущался. Обычно в подобных ситуациях мои щеки чуть не шипят от прилива горячей крови. Однако сердце стучало так, словно старалось пробить грудную клетку. И во рту стало сухо.

О, Наташа! Я так и не разобрал: красивая она или нет. Вызывающая и неприступная, плавные жесты и мальчишеские манеры. Благоуханные волосы до талии и этот темный, завораживающий взгляд. Я был в панике. Околдовала городская чертовка сельского парнишечку.

Вечерело. Уголья под набегами ветерка то белели, то багровели, высвечиваясь переливающейся картиной среди темных трав. Братия подпала под очарование сгущавшихся сумерек. Кто-то хорошо поставленным голосом читал стихи. За прудом, в лесничестве, коротко заржала лошадь, вода тихо хлюпала у размытого берега. Да еще Околович петушиным, странно-незаикающимся голосом толковал ночному слушателю о равенстве и справедливости.

И сколько это длилось? Вернул нас на грешную землю маленьких радостей пионерский крик Анатоля Бешеного:

— Айда купаться!

И ребята как сумасшедшие рванули к Золотому, который уже парил. Мы с Яном задержались. Наталья, успевшая сбросить платье, принялась подзадоривать нас.

— Ой, гвардейцы-молодцы, иль в армии не служили?

Скидывай обмундирование!

Юргелевич хохотнул, встал на руки и, дрыгая ногами, вытряхнулся из рубахи. Под несмолкаемые подзадоривания:

— Эй, плавать, что ли, не умеете? Утонуть страшитесь, люди футбола? — Он выскользнул из брюк и помчался в водную стихию.

Я скинул расстегнутую рубаху и взялся за брючный ремень. Наташа не умчалась с Яцеком и явно ждала меня. Я затоптался — чужая женщина, а у меня стать не суперменская, да и трусы домашнего использования. Откуда было знать…

— Между прочим, — занудным тоном экскурсовода начал прикрывать свое отступление, — вы собираетесь погрузиться в водоем с весьма поэтичным названием и даже не поинтересовались, почему он так называется.

— А действительно, почему?

Она очень естественно отвернулась от меня. Глупо было не воспользоваться моментом. Выпрыгивая из штанин, продолжил пояснения:

— Пруд неглубок. На берегах растет много старых кленов. Осенью желтые листья падают в воду и, опускаясь вниз, выстилают дно сплошным ковром…

— Красиво, — Наталья повернулась, и в голосе исчезла издевка: — Добрый вечер, Золотой пруд!

Она классически поклонилась вечерней воде и погрузила в нее белеющее тело.

Следом двинул и я. Кругом орали, плескались, Света отчаянно визжала. Как тут было не ввязаться, не помракобесничать? Старался я от души, и вдруг почувствовал на плече чью-то холодную руку. Враз угомонился, поскольку тут же понял, кому она принадлежала. Кто-то обнял меня сзади и горячими губами стал ловить мои…

До автобусной остановки нас с Околовичем провожали все купальщики. Я шел под большим впечатлением. Анатоль торопил народ, мол, опоздаем на последний транспорт, и милиция застрянет в райцентре до утра. Меня это вполне устраивало потому, что я хотел твердо увериться: было то, что было, или не было. Однако разгулявшийся Околович, продолжая нести околесицу Яцеку об их общих белорусских корнях, заторопился.

— С-сережа, и вп-прямь оп-поздаем…

Автобус — ветеран районного движения — еще стоял на месте, но фыркал от нетерпения. Мы рванули. У подножки я притормозил. Наталья от нас не отстала. Она протянула мне клочок бумаги и, не обращая ни на кого внимания, громко сказала:

— Там мой телефон. Звони обязательно.

Юргелевич с радостным удивлением наблюдал за этой сценой. Наталья чмокнула меня в щеку на прощанье и убежала, а Ян, покачивая головой, весело говорил:

— Ну и лейтенант, ну и хват, и когда только успел…

На обратном пути Вадик старательно доказывал, что самый легкий и приятный народ в мире — это артисты. Но я не слушал своего попутчика, хотя, дойди его слова до моего сознания, я бы обязательно согласился.

Отчаявшись разговорить меня, Вадик деловито спросил:

— А фотографии твой Чистовский пришлет?

Анатоль Бешеный прислал. Кто мог подумать тогда, что это фото станет последним в жизни криминалиста…