Выпавшая утром обильная роса хотя и помешала мне подольше поваляться в «постели», но подняла настроение: день обещал быть солнечным и без осадков.

Несмотря на серьезность ситуации, в которой я оказался на Паппетстринге, я был, в общем-то, спокоен. Самое главное — я перестал существовать для своих врагов и… друзей. Бедный Джанк! Понял ли он меня? Не наломал ли он дров в «кукольном домике»? Нет, ведь мой труп… тьфу, то есть я… то есть, Джанк не пошёл ва-банк, не стал спасать меня — и вот я здесь. Но, может быть, его убили, когда он попытался вырвать у дёртиков мой труп? Сомнительно. Должен же он был догадаться! А если нет? Но тогда бы мне не пришлось выкапываться: меня бы пришили по-настоящему. Скорее он, как и я, проявил выдержку; мы делаем общее дело, отрабатывая каждый свои «квадраты», и должны добиться успеха.

То, что меня посчитали убитым, давало мне большие преимущества. Мой блеф развязал мне руки, и из этого необходимо было извлечь максимальную пользу. Первоочередная задача сейчас — обрести звездолёт. А для этого сначала нужен скафандр. Однако обретение и того, и другого требовало от меня пройти через, скажем так, довольно пикантные ситуации.

Я планомерно стал исследовать лес, чтобы найти небольшую и хорошо скрытую в чаще, но доступную солнцу поляну. Через некоторое время мне это удалось. На руку было и то, что совсем недалеко от поляны спряталось крошечное лесное озерцо или болотце — вода всегда кстати.

Тут как раз подоспело время лёгкого физиологического недомогания, и я уселся под кустик на берегу болотца. Поднявшись и оставив после себя то, что положено, я совершил несколько челночных рейсов к болотцу и обратно к кустику, каждый раз принося с собой полную пригоршню воды и выливая её на кучку. Затем прутиком разворошил экскременты и осторожно отделил «таблетку», проглоченную мною ещё в сортире тренировочного городка. Взяв «таблетку» и прополоскав её в воде, я аккуратно положил её на пенёк, чтобы не закатилась в траву и не затерялась в ней, не дай Бог. Потом снял с себя всё «кукольное одеяние» и извлек из шва «кукольного платьица» миниатюрную иголочку, которую сохранил и сумел пронести в камеру, ловко спальмировав в ладони и обманув дёртиков.

Это была единственная вольность, какую я себе позволил тогда, желая позабавиться. В моём нательном тайничке под фальшивым ногтем большого пальца левой ноги, который никто не смог обнаружить и о котором я сам всё время забывал, хранилась точно такая же. Жаль, что там никак не размещались даже самые маленькие, но всё же довольно крупные «таблетки» — есть над чем ещё ломать голову курировавшим нас институтам и нашему Техническому Отделу.

Воткнув иголочку в тот же пень, я тщательно вытряс свою «кукольную» одежду и обувь (других пока не было) и выполоскал штаны, носки, куртку и рубашку и болоте, выжал их и отнёс вместе с ботинками на полянку, разложив всё на солнце. После этого выкупался сам, вернулся к пеньку, мысленно повторил код, ещё раз проконтролировал его правильность и — о сладкий миг! — взял «таблетку», ввёл в определённое место на ней иголочку и, чередуя в нужной последовательности короткие уколы и длинные нажатия, инициировал, запустил процесс.

Согревая «зародыш» в руках, я вышел на поляну, выбрал солнечное место и лег на спину, положив маленький кружок на свой тёплый живот, помогая ему согреться. Следя за солнцем, я перемещался так, чтобы «таблетка» всё время оставалась под его прямыми лучами.

Примерно через час она увеличилась до размеров баночки из-под сапожного крема, и я снял её с живота и поместил на подошву перевёрнутого ботинка, чтобы трава не затеняла ей солнце. Есть мне не очень хотелось: я мог обходиться без пищи целыми днями и сейчас наслаждался жизнью, греясь в лучах чужой звезды и время от времени переворачивая лежащую на солнце одежду.

Часа через два «таблетка» выросла до размеров большой кастрюли, а ещё через полтора я достал из лопнувшей оболочки новенький скафандр, одну из самых простых и облегчённых моделей.

Расправив и осмотрев его, я просушил скаф на солнце, примерил, опробовал, побегал в нём, залез на дерево и слез и, довольный, угомонился. Теперь осталось дождаться позднего вечера, чтобы преодолеть ещё одно трагикомическое испытание, возникшее передо мной как следствие неприятного пустячка, состоявшего в том, что звездолётные «таблетки» слишком велики для заглатывания вообще и впрок — в частности.

Наверное, я обошёлся бы пока и без звездолёта. Оружие можно было сравнительно легко добыть, напав на кого-нибудь из дёртиков — и действовать дальше. Для начала хотя бы сунуть нос к ним на базу, о которой говорил Роки Рэкун. В этом случае звездолёт непосредственно и не нужен — проникать к дёртикам в гнездо всё равно придется скрытно, без шума и пыли. А звездолёт можно захватить потом у этих головорезов…

Ну, всё. Понесло… Погнали наши городских… Снова голова, набитая мускулами, толкает меня на необдуманные, поспешные поступки.

Э, нет, братец кролик. Поспешать надо, не торопясь. Как говорила моя бабушка: «Не спеши в Лэйпешоу — переночуешь в Сандерлэнде». Вот именно.

Я ж себя знаю, папуаса. Потому и собираюсь достать «таблетки», чтобы приготовить звездолёт. Полноразмерная тачка «проварится» дня два-три — это тебе не скафандр облегченного типа. Когда я запущу «таблетку», поневоле придется ждать: её ведь не остановишь, да и нечем будет останавливать, разве только выломать в лесу дубину. Кстати, дубина может пригодиться для охраны полянки с созревающим звездолётом от непрошеных гостей. Вот за эти-то два-три дня я и остыну, кое о чём подумаю, поразмыслю — при моей порывистости это полезно.

А надеяться увести чужой корабль, когда можно заиметь отличную машину, которую «таблетка» построит по доведённой до совершенства программе нашего Технического Отдела, — это авантюра. Украсть звездолёт — не пистолет стянуть. Для того ведь и «умирал», чтобы обеспечить себе свободу действий. А пропажа машины: шум, гам — только насторожишь дёртиков. К тому же ситуация с наличием у них звездолетов не очень определенная. У тренировочного городка дёртики паркуют их ненадолго и на ночь не оставляют: боятся кукол.

Надо полагать, тачки есть на базе. Но знаю я эти цивильные и вообще чужие звездолёты. Тахионный движок не так уж часто встретишь — немногим он по карману. Хотя, конечно, у дёртиков звездолеты неплохие. На «харвестере» и на «Галакси-скайлайнере» стоят Т-двигатели. И демпфер на «Галакси» тоже прилично настроен. И глаза у Риты… Но всё-таки чужой корабль — кот в мешке.

Да что себя уговаривать, ясно же: свой звездолёт — это всё. Недаром во всех галактиках переняли вашу эемную поговорку: «Мой звездолет — моя крепость». Это ведь не просто тачка, машина, корабль — это настоящий дом, это друг. Особенно для такого межгалактического… м-да… не будем. Есть звездолёт — и есть крыша над головой, есть пища, одежда, оружие и… бритвенные принадлежности, наконец!

Так что сортира мне не миновать, как пить дать. Да и то сказать, не всё под кустиками сидеть…

С такими, с позволения сказать, мыслями я осторожно, стараясь не шуметь и не наследить, бродил по лесу, пока ещё не наступили сумерки, хотя и ночью я видел, как кот.

Лес был до боли похож на наш земной в средних широтах. Однако он выглядел совершенно безжизненным. Только большие и крикливые птицы, похожие на ворон, вероятно, и обитали здесь. А растительный мир… Ну, деревья, само собой. Ягоды в это время уже, конечно, не попадались, а грибы — очень редко, какие-то сморщенные и сухие, как и лесная подстилка. Я их и пробовать ее стал: бережёного Бог бережёт.

И тишина в лесу висела муторная и неживая, я это было очень странно.

Я смутно начал ощущать почти физическое присутствие какой-то пока непонятной мне злой и тёмной силы, выморочившей лес. Но потом списал это на извечный, инстинктивный страх человека перед темнотой, уже начавшей сгущаться. Страху этому, естественно, не чужд был и я сам. Насколько я ошибался, не доверяя собственному шестому чувству, я понял позднее.

Закончив лесную прогулку, я возвратился на поляну, вытащил припрятанный скаф и произвёл нехитрые приготовления, а именно: стащив с себя нижнюю рубаху, перевязал ею аккуратно сложенный костюмчик и затем снял башмаки. На территорию городка я проникну, не надевая скафандр — так будет удобней и легче.

Выступать в поход время ещё не пришло: похороны кукол проходят вечером, после ужина и сортира, как рассказывал несчастный Роки (сам-то я не помнил, во сколько меня хоронили). Только после окончания похорон путь к тренировочному городку через склон холма и пустырь станет свободен.

Но я медленно начал двигаться к опушке, рассчитывая подождать там. Возможно, сегодня дёртики никого не убьют на плацу, и похороны не состоятся. Да это знает только Бог. А я не Бог и буду лежать на опушке до тех пор, пока не удостоверюсь, что путь свободен.

Когда лес поредел и чуть-чуть расступилась тьма, я стал максимально осторожен, так как выходил на опушку.

Постройки тренировочного городка отсюда не просматривались, лишь небо над тем местом слегка подсвечивалось его, видимо, немногочисленными, огоньками. Но склон холма с кладбищем был обращен ко мне, и похороны убитых кукол не остались бы не замеченными мною.

Время тянулось медленно… Но вот я с трудом разглядел темный, темнее ночи, силуэт, появившийся над пустырям. Через несколько секунд мертвенно-белый свет упал от звездолёта на землю и вместе с ним стал перемещаться к склону холма.

На склоне происходило какое-то движение, раздавались приглушённые расстоянием звуки. Вот так всего лишь сутки назад совершалось, вероятно, и мой погребение.

Наверное, целый час прошёл, пока завершилась процедура. Затем неподвижно висевший всё это время звездолёт переместился чуть правее, видимо, в сторону парковочной платформы, на которую пару дней назад выводили меня из «харвестера». Ещё через несколько минут звездолёт поднялся высоко над горизонтом и поплыл на северо-запад, где находилась база дёртиков, вскоре погасив прожекторы.

Где-то с полчаса после этого я выжидал и затем, постепенно вводя себя в рабочий ритм, направился в сторону городка, забирая одновременно чуть левее, чтобы, выйдя к колючей проволоке ограждения, оказаться напротив туалета.

В городке не было собак, и это значительно облегчало мою задачу. Что-то им, как и лесным зверушкам, которых не было в лесу и в помине, мешало существовать. Собственно, и собаки не стали бы для меня непреодолимым препятствием, только вся эта эскапада растянулась бы на много дней.

Недалеко от изгороди я ещё раз залёг, высмотрел охранника, рассчитал время и бесшумной тенью, словно ниндзя, просочился за проволоку, волоча за собой, как небритый, босой, голодный и оборванный бродяга — а именно так я и выглядел — узел со скафандром.

Двери дощатого сортира были обращены к плацу, а на его задах, со стороны ограды, теснились стоящие бочки, наполненные мелом, купоросом и алебастром, и бочки, валявшиеся в беспорядке — из-под бензина, дизтоплива и машинного масла. Здесь же обрезки досок, разбитые ящики, размокшие и рваные картонные коробки, куски рубероида и другой хлам. Все это сконцентрировалось в основном в очень большой, плоской и пологой воронке, примыкавшей к туалету и начинавшейся почти сразу от тыльной его стены.

Воронку или ров сделали нарочно: туда должны были просачиваться и перетекать нечистоты из выгребной ямы туалета — тем удлинялись периоды между его чистками и облегчались последние. Через неё я буду уходить после того, как выполню задуманное, это я уже продумал. А проникнуть в туалет мне надо через одну из входных дверей, которых имелось две: так будет легче сориентироваться перед началом поисков.

Забравшись в густую тень с торца сортира, я развязал рубаху, которой был спеленут скаф и потихоньку облачился, не закрывая пока лицо маской. Рубаху я оттащил в воронку и спрятал среди хлама. Затем вернулся в тень у торца, осмотрелся и прислушался.

Городок спал. Редкие фонари, тусклые и тоскливые, безуспешно боролись с темнотой. Небо, изменившееся с утра и затянувшееся тучами, нависло над землёй низко-низко.

Охранник, которого я старался не упускать из вида, бездарно стоял или сидел на одном месте, чавкал жвачкой, курил. Наплевать ему было на всё. Какой дурак полез бы, да ещё ночью, в этот страшный городок, тем более в этот гнусный сортирный барак? Да и кому тут лезть: местное население явно отсутствовало, хотя какие-то домики я заметил ещё, так сказать, по приезде.

Выждав минуту, я в мгновение ока оказался внутри туалета.

Смрад вшивой латрины заполнил мои лёгкие, но маску я пока не закрывал, так как хотел сначала осмотреться. Стараясь не шуметь и не топать, подошёл к той дыре, над которой сидел более двух суток назад. Но через неё мне не удалось протиснуться, и я перешёл в другой конец помещения, где ещё раньше приметил большое отверстие с обломанной доской на краю его.

«Ну что же, вперёд — и выше!» — сказал я самому себе, надвинул маску и соскользнул вниз.

Чавкающий, плотный шлепок — и я, Айвэн Фул, он же Ивэн Симпл, по прозвищу «Фэгот» — «Лохматый растрёпа», он же «Гуттаперчевая душа» — оказался по уши в дерьме.

Это было не простое дерьмо: здесь справлял нужду и я сам, и представители нашей Галактики, и многих других — правильных и неправильных — галактик. Большинство этих людей, человекоподобных и нелюдей уже отошли в мир иной, оставив после себя на лике Вселенной лишь кучу экскрементов — впрочем, я слишком сурово судил их. То же самое, не более, только и останется в конце концов и от меня, в этом можно быть уверенным. На душе моей уже накопилось достаточно дерьма, когда-то оно перехлестнёт через край — через край Вселенной?

Вообще, почему умирает человек? Наверное, потому, что в нём накапливается дерьмо, и в момент, когда его становится чуть больше какой-то определённой для каждого человека величины, он и умирает. Это касается и человекоподобных и, наверное, нелюдей.

Бог мой, как несовместимы, как чудовищно несочетаемы загадочная, колдовская Вселенная, прекрасное в своей высокой красоте звёздное небо — и эта грязная выгребная яма! Или я не прав, занимаясь такими противопоставлениями? Во всяком случае, сейчас все эти «кротовые норы», «лишний» электрон, гравитационный коллапс и Ужасное Великое Нечто казались чем-то страшно далёким, ненужным, иррациональным — в грубой и осязаемой реальности смрадной латрины не было места высоким материям.

Я ворочался в чавкающей массе; дерьмо шевелилось и внутри моей души и обволакивало меня снаружи. Для полной гармонии и симметрии осталось ещё обделаться прямо в скафандре.

Я искал пластиковый пакетик, перетирая между защищёнными перчатками скафа ладонями экскременты. Он никуда не мог деться и, чтобы обнаружить его, необходимо лишь терпение.

Методично и, насколько можно, спокойно, вёл я поиск, стараясь отвлечься от необычности и в то же время пошлости (хорошо сочетаньице!) ситуации. Я помнил и знал о подобном, такие случаи бывали. В нашем Департаменте рассказывали старую-престарую историю о человеке, который вынужден был прятаться в аналогичном сортире и делал это отнюдь не в скафандре.

Меня же защищал скаф, но психологически становилось трудно переносить ковыряние в дерьме. И когда я ощутил между пальцами скользкое, жирное и упругое тело гнусного головастика, подобного которому увидел на полу сортира ещё в первый день своего пребывания в городке, — рвотный спазм, глубокий и мучительный, передёрнул меня. Разыгралось ли воображение, подогретое встречей с мерзкой дрянью, или миазмы действительно проникли внутрь через поры защитной оболочки лёгкого скафа, — только мне стало совсем плохо. Хорошо ещё, что я в течение двух суток ничего не ел: это меня и спасло.

Но Господь смилостивился надо мной: неожиданно я ощутил меж перчаток долгожданный плотный свёрточек. Даже не поднимая его над поверхностью, понял, что это — пластиковый мешочек с моими «таблетками».

Я хотел было развернуться лицом к задней стенке выгребной ямы, собираясь на выход, но тут локоть моей левой руки (правой я перехватил пакетик) наткнулся на что-то большое и плотное. Я машинально ощупал предмет, скользнув по нему рукой и, кажется, вскрикнул: это был человек! Вот и подходящий повод для того, чтобы обделаться. В этот момент я мог погореть: шум от моих суетливых, торопливых и хаотичных от испытываемого мной омерзения движений, и мой, хотя и приглушённый маской, возглас в пустом помещении туалета усиливались, как в резонаторе… Спокойно, спокойно, бродяга! Конечно же, здесь просто труп.

В это время сверху послышались шаги. Хотя скаф и имел преобразующее устройство, слышно было, конечно, хуже, чем на свободе. Однако я мигом усёк, что кто-то вошёл в сортир, и затаился.

Труп поднесло мне под грудь, и в нелепой позе, когда я как бы держал его на руках, как невесту, мы с ним встретили опасность.

Зашёл, конечно, охранник. Кукол ночью никуда не выводили, а в помещениях, где жили дёртики, имелись туалеты. Охранник мог бы пописать и на свежем воздухе. Зачем ему понадобилось заходить сюда? То ли на улице начал накрапывать дождь, то ли он завернул в туалет, чтобы совершить хоть какое-нибудь действие, развеять скуку бесконечного бдения на посту? Пожалуй, что последнее, хотя дождь собирался.

Несмотря на серьёзность положения, мне до смерти захотелось напугать дёртика — напугать до смерти! А если вместо того, чтобы испугаться, он пальнёт вниз из флэйминга и подпалит мне щетину, которая уже довольно густо покрыла мой подбородок и щёки за последние несколько дней?

Тлеющий кончик его сигареты не мог рассеять кромешную тьму внутри неосвещавшегося ночью нужника; дёртик двигался осторожно. Мурлыча какую-то песенку, почему-то до боли мне знакомую, он шумно и мощно, как конь, помочился сверху на нас с трупом, бросил окурок, пару раз сплюнул и вышел вон.

Я весь взмок внутри своего скафа. В нём и так не холодно, а тут я ощущал себя, словно в турецкой бане.

С отвращением оттолкнув труп, я «поплыл» к задней стенке выгребной ямы и, нащупав большую горизонтальную дыру в гнилых досках, протиснулся в неё и перевалился наружу. Нижний край дыры находился примерно в футе над поверхностью земли. Небольшой, фута два шириной, горизонтальный участок у задней стенки туалета переходил в пологий склон рва-воронки.

Весь в нечистотах, я скатился с пыльного бруствера на дно воронки, едва не врезавшись в пустые металлические бочки. С меня текло, и я не хотел пока снимать маску. Найдя большое металлическое корыто из-под цементного раствора, заполненное стоялой, протухшей водой, лёг в него, поворочался туда-сюда, немного почистился и тихонько выбрался назад. Стоя по щиколотку в невероятной смеси просачивающихся из выгребной ямы нечистот, остатков машинного масла, мазута, купороса и мелового раствора, снял скафандр, нашёл спрятанную рубашку и, преодолевая брезгливость, снова спеленал его в узелок.

Нет, всё-таки отсутствие собак явно спасло меня: по такому запаху, который я распространял, даже самая бестолковая псина легко бы обнаружила незадачливого метагалактического щенка.

Ну что ж, при всём при том «таблетки» у меня в руках. Значит, живём.

На улице действительно начинался дождь, первые робкие капли застучали по металлическим бочкам, зашуршали по толевой крыше сортира.

Пора и «домой». Нет худа без добра: дождь смоет все следы, но звездолёт без прямого солнца созреет на сутки позднее.

Сейчас надо аккуратно покинуть городок, куда я в будущем если и заявлюсь, то будьте уверены, господа, уже в несколько ином качестве. Несомненно, все куклы желали бы тоже выбраться отсюда. Но полусонный дёртик самоуверенно полагал, что здесь он пребывает скорее для проформы.

Находясь в рабочем ритме, совершить обратный путь через ограждение на пустырь было делом техники. Я проскользнул почти под самым носом у этого болвана, кемарившего на каком-то ящике у склада или сарая.

Источая дикие ароматы, маскируясь и скрадываясь по всем правилам, миновал я пустырь, заваленный отбросами и, оказавшись под защитой холма, обращенного склоном к лесу, бесшумно понёсся к своему бивуаку, на ходу размышляя о трупе.

Была ли это отслужившая своё кукла, которую за убийство боевика дёртики казнили унизительной и страшной казнью? Или кукла сама свела счеты с безысходной своей жизнью, выбрав такой жуткий способ? Это мог быть и Джанк. Его вербовали, как говорил мне Роки Рэкун, в дёртики. Если он всё же клюнул, играя свою игру, а куклы, приняв всё за чистую монету, расправились с ним традиционным и популярным в подобных местах способом, утопив его в нужнике? Ну нет, я бы опознал его. Это не Джанк.

Вбегая в лес, я спугнул крикливых местных птиц, которые тучей взлетели с высоких, похожих на наши ели деревьев, — и на меня посыпалось сверху теперь уже птичье, так сказать, гуано. Инстинктивно втягивая голову в плечи, хотя в данных обстоятельствах это выглядело до смешного нелепо, я лишь подумал с горькой иронией: «Дерьмовый сегодня выдался вечерок!»

На поляне я разделся, положил пластиковый конвертик с «таблетками» на тряпьё, потом перетащил скаф к озерцу и бросил его там отмокать. Затем, несмотря на прохладу, долго плескался в воде, но всё мне мерещилось дерьмо и дерьмо. Да, от своего дерьма не отмоешься.

После омовения я с полчаса бегал по лесу, пытаясь согреться. Одевшись, вскрыл мешочек, нацепил на руку часы (они шли безупречно, показывая универсальное время, бесполезное на Паппетстринге), принял тонизирующую «медицину» и, не дожидаясь утра и солнца, инициировал звездолётную «таблетку», положил её под одежду на тело и заснул, почти счастливый.