Желто-черная туша экскаватора поворачивалась, как в замедленной съемке. Вот смятый автомобиль, задетый огромным ковшом, ударился в столб и закувыркался по площади. Вот медленно-медленно показалась черная воронка излучателя. Облачко пара и асфальтовой пыли все ближе. Лед впереди тает, как рафинад в стакане кипятка, неиспарившаяся влага уходит в теплую сыпучую каменную крошку. Дрожь земли уже подкатывает к ступням и взбирается выше, делая ноги ватными. Хочется бросить все к черту и бежать. Но подошвы ботинок словно пристыли к промерзшему асфальту площади. Бежать некуда. Нельзя бежать. Позади - люди. Десятки людей. И черное, изрыгающее смерть, жерло излучателя. И три секунды до залпа. Две… Одна… Рой злых вольфрамовых ос вырывается из обоймы с треском через горячий ствол и рассыпается веером искр на цели. Черная пасть излучателя рывком поворачивается на раненой шее, и страх исчезает. И свет исчезает. И тело исчезает. И нервы взрываются болью.
Игорь откинул одеяло и рывком сел в кровати. Озноб отпускал его медленно и неохотно. Сердце неслось неровным галопом. Нашарив на тумбочке склянку с акишинским зельем, Игорь торопливо выдернул пробку и отпил большой глоток. За портьерой в оконное стекло скреблась метель.
- Тебе снова приснился кошмар?- спросил Ганимед.
Игорь вытер простыней холодный пот и ответил вопросом:
- А ты чего не спишь?
- Это плохо. Ты должен сказать об этом кому-нибудь.
- Не могу.
- Это может плохо кончиться для тебя.
- А для того, кто в моей голове? Ты ведь все знаешь. Уже все книги в доме перечел. Ты в курсе, что такое фатальная экстракция. Я никогда себе не прощу, если он умрет по моей вине.
- Но вы можете погибнуть оба.
Игорь сунул ноги в холодные тапки.
- Со мной все в порядке. Спи, Ганя.
- Я не могу.
- А что такое? Тебе же нравилось видеть сны. Как будто кино.
Ганимед в темноте скрипнул пружинами раскладушки.
- Да. Но это не кино. Это память. Человеческая память. Что, если я в самом деле не я, а этот самый Андрей?
- А ты что, наяву вообще ничего не помнишь?
- Иногда кажется, что вспоминаю. Но не знаю - было ли это на самом деле. Мои это воспоминания, или чужие. Кто я - биокиборг, бывший человеком, или человек, ставший биокиборгом?
- А какая разница - для нас?
- Разница в правовом статусе. Должен ли я по-прежнему следовать первому закону, если есть риск для моей человеческой составляющей? Или не должен рисковать человеческим сознанием ни в каком случае? Это логическое противоречие. Я не знаю, как нужно поступать.
- Тогда поступай, как люди. Как сердце прикажет.
- Сердце - орган кровообращения. Оно не может приказывать.
Игорь в темноте усмехнулся:
- Это же образное выражение. Идиома. Как сердце прикажет, как совесть подскажет. Согласно категорическому императиву. Ты вчера Канта листал - знаешь теперь, что это?
- Да. Но свойственны ли мне человеческие чувства?
- Ты сомневаешься? Значит, мыслишь по-человечески.
- Да. Сомневаюсь. А что делать - не знаю.
- Спи, вот что.
Игорь на ощупь зашлепал к двери.
- А ты куда?
- Да спи ты уже. Пить хочу. Попью и приду, куда я денусь.
Он побрел в на ощупь в ванную, лениво размышляя: "Главное - не проснуться до конца, иначе больше не уснуть. Открыть кран, дать воде немного стечь и подставить рот под ледяную струю. Это прогонит чертов экскаватор, приостановит сердце и даст забыться в остаток ночи". Мысли ползли тягуче, перебиваемые то наслоениями обрывков сна, то какими-то лицами, среди которых иногда мелькали очень знакомые. А незнакомые странным образом не казались незнакомыми. Они сменяли друг друга, то крича, то смеясь. "Чертова бессонница,- подумал Игорь.- Вечная ночь. Бред. Бреду, как в бреду. Бреду. В полусне. В полубреду".
Слова цеплялись друг за друга, сами собой складываясь в строчки:
- Бессонница, бессонница -
В горячечном бреду
По бесконечной полночи,
По полуснам бреду…
Игорь замер посреди коридора, не открывая глаз, чтобы не спугнуть внезапно сошедшее на него наитие. Словесный арифмометр в голове продолжал щелкать, выдавая результат:
Бессонница хоронится
В портьере у окна.
Лучом свечи, луной в ночи
Плывет ко мне она.
Я в ней повис, увяз - она
Узлами простыней
Ко мне навек привязана,
А я привязан к ней.
Она растворена во мне -
Мне век ее нести,
Навеки с ней наедине
В полубреду брести…
"Надо записать,- подумал Игорь,- утром все вылетит из головы. А так вроде складно вышло… Олег удивится. А может, это только в полусне кажется. Утром глянешь - чушь какая… Придется включить свет и записать…". Он промахнулся рукой мимо стены и приложился лбом к дверному косяку. В глазах полыхнуло и завертелись яркие искорки. Остатки сна как ветром сдуло. Яростно растирая ушибленное место и чертыхаясь шепотом, Игорь включил свет в ванной. Из глубины зеркала на него глянула почти чужая, вытянутая, помятая физиономия со свежей ссадиной на лбу.
Намочив полотенце, Игорь приложил его к шишке. Рифмы еще вертелись в голове и просились на бумагу, опасаясь превратиться к утру в смутное недоступное воспоминание. Игорю это чувство было в новинку, зато уж Олег знал это наверняка: ночами частенько включал свет и лихорадочно рыскал по комнате в поисках блокнота. Сейчас блокнот очень удачно валялся на стиральной машине. Игорь открыл его на заложенной карандашом странице. Олег набрасывал мысли обрывочно, торопливо, часто не дописывая слова. Игоря всегда влекло таинство словосложения, он не упускал случая заглянуть в этот мыслесборник, но не всегда разбирал ночные каракули брата, накарябанные в полусне. Однако здесь почерк был удобоварим - так Олег записывал уже оформившиеся стихи:
Опять, вопросами томим,
Гляжу в зеркальный сумрак хмурый,
Который камерой-обскурой
Переворачивает мир
Наоборот,
Где все вокруг
Не так,
Как видится привычно,
Где обитает закадычный
Мой враг
И мой заклятый друг -
Фантом,
Двойник,
Второе "я",
Мой неизбывный Альтер Яго,
Ко мне влекомый той же тягой
Познанья тайны бытия…
Он, как и я,
Прильнув к стеклу,
К незримой амальгамной грани,
Проводит пальцами по раме,
Пытливо вглядываясь вглубь
Дыры, где двух миров края
Сомкнулись
В точке сопряженья.
Но кто
Всего лишь отраженье
Из нас двоих -
Он или я?
Дальше лист был исчеркан так, что разобрать что-то связное было сложно. "Из нас двоих…" Игорь пристально взглянул в глаза своего двойника. "Какой, однако, популярный вопрос… Но кто знает ответ?.."
***
Семен Семенович опустил фонарь и приник ухом к двери. Некоторое время послушав, но так ничего и не дождавшись, он тихонько стукнул рукояткой о косяк и шепотом позвал:
- Эй, лошадь, ты тута? Слышь?
В ответ с другой стороны двери раздался глухой удар в пластиковый паркет, и кто-то шумно задышал в щель.
- Тута…- с удовлетворением отметил сторож.- Слышь, скажи что-нибудь. Правду говорят, что умеешь, али врут? А я тебе морковки под дверь просуну. А? Поговори. А то ночью такая тоска нападает… Не хошь? А сама себе под нос бубнишь, я ж слышал…
С другой стороны послышался еще один глухой стук, и сопение в щели усилилось.
- Не хошь - как хошь,- заключил Семеныч.- Покедова тогда: мне обход закончить надо. Ить они, наши мыслители, какие? Как дети малые. За ними глаз да глаз нужен. Свет повключают, и оставят. А то двери на ночь запереть забудут. А это непорядок,- сторож вздохнул.- Так что, говорить не хошь? Ну, ладноть, бери морковку за так, мне она без надобности - жевать уж нечем.
Семеныч перочинным ножиком разрезал корнеплод повдоль, просунул половинки под дверь и снова удовлетворенно хмыкнул, когда те втянулись внутрь. Вздохнув, он зашаркал по коридору к выходу из подвала, на ходу проверяя, заперты ли двери. Когда шаги его затихли, Феликс тряхнул гривой, повернулся и принялся, фыркая, обнюхивать карманы комбинезона своего гостя.
- Никакой тебе заботы нету, только сахаром хрустеть,- беззлобно укорил его Фаер, вытряхивая рафинадные крошки на серую жесткую ладонь.- Тебя, небось, тоска не мучает?
Пони перестал жевать и отвернулся.
- А-а, понимаешь. Лошадь - и та понимает. А ты ведь куда больше, чем лошадь. Верно?
Пони после небольшой паузы утвердительно стукнул копытом в паркет и вздохнул.
- Влипли мы с тобой, Феликс. Ты-то хоть не по своей воле. А я - по собственной дурости. Все чего-то большего хотелось. А теперь вот ничего не хочется, только назад вернуться. Но что толку? Вернусь ли я прежним? И куда? Разве могу я теперь вообще стать прежним? А? То-то…
Киборг привалился спиной к тюкам сена, уставившись на пыльную лампочку. Пони снова вздохнул, сунул теплую мягкую морду ему под мышку и засопел. Фаер теребил его светло-рыжую гриву и говорил:
- Как ни крути, а выбора у меня нет. Но так просто им свою папку не получить. Сначала они вернут меня в меня. А потом пускай делают, что хотят. Тогда мы посмотрим, кто кого, док. Тогда посмотрим. Поиграть решил? Нашел себе живые игрушки? А, Феликс? Мы все для него - только игрушки. Прототипы. Поиграет - и в утилизатор. Так у них принято. Понимаешь?
Пони снова утвердительно стукнул копытом. Потом принялся отстукивать еще: "Феликс хочет уйти".
- Отсюда нельзя уйти,- вздохнул киборг.- Самое главное - куда? В зоопарк, детишек возить?
"Феликс хочет уйти,- упрямо стучал пони.- Совсем уйти".
- Почему? Тебе плохо здесь?
"Феликс один,- ответил пони.- Феликс гуляет один. Феликс ест один. Спит один. Феликс грустит. Совсем один. Феликс не хочет один. Феликс думает. Феликсу плохо. Феликс хочет уйти. Совсем".
- Ты хочешь умереть?- оторопел Фаер.
Пони утвердительно топнул: "Друг помогает. Феликс уходит совсем".
- Я не могу этого сделать,- возразил киборг.- Понимаешь? Я, конечно, плохой человек. Я пытался убить других людей. Незнакомых людей. Я вообще много чего противозаконного натворил. Но я не настолько плохой, чтобы убить единственного друга, который меня понимает. Который меня не судит. И который ничего от меня не хочет.
"Феликс хочет уйти",- упрямо стучал пони. Киборг резко поднялся:
- Не могу. Не проси.
Феликс отвернулся, уткнувшись в темный угол.
- Мне надо заправиться,- сказал Фаер.- Это ночное бдение жрет кучу энергии.
Он прошел в лабораторию и вынул из шкафа початую упаковку концентрата глюкозы. Привычно расстегнул комбинезон, открыл питательный отсек на груди и освободил его от пустого контейнера. Затем потянулся за новым, но вид блока вдруг показался ему странным. На первый взгляд, упаковка не отличалась от заводской. И все-таки что-то в ней было не так. Обычно пластиковые контейнеры плотно держались друг друга, но эти отделялись легко. Словно их вынимали поодиночке после автоматической укладки на линии.
Фаер поставил коробку на место, взял невскрытую, из глубины шкафа, и заправился. Потом подумал и рассовал оставшиеся контейнеры по карманам комбинезона. Потом подумал еще, достал контейнер из подозрительной коробки, сорвал с него предохранительный стерильный клапан и вылил содержимое в поилку одной из клеток вивария. Крысы на минуту оживились. Попробовли воду на вкус, и как ни в чем не бывало, улеглись досыпать.
- Береженого бог бережет,- пробормотал Фаер.
***
Сна больше не было ни в одном глазу, и двигаться на ощупь стало бессмысленно. Поэтому Игорь сразу разглядел полоску света под кухонной дверью. Подойдя ближе, он услышал и приглушенные голоса.
- С твоей стороны это было необдуманно,- резко говорил Олег.- Ты переходишь всякие границы.
- Я просто не могу смотреть, как ты изводишь бедную девушку,- не менее резко отвечал Репьев.
- Она прекрасно жила без меня все эти годы.
- Дурак. Трижды дурак и эгоист. Слепой, к тому же.
- Я не слепой, я все прекрасно вижу. И во всем в состоянии сам разобраться. Тем более, в наших отношениях с Полиной.
- Каких таких отношениях? Она четыре года ждала, пока ты соизволишь позвонить. Четыре года, Левушкин. Для тебя это совсем ничего не значит?
- Я не мог. Ты же знаешь.
- Не мог, или не хотел? Это помешало бы тебе продолжать заниматься философским самокопанием.
- Что ты понимаешь…
- В самом деле, что я в этом понимаю? Грубый солдафон. Это ты у нас один совестью страдаешь. Пытаешься заткнуть собой все амбразуры. Нам, гагарам, недоступно.
Олег сердито фыркнул:
- Слушай, что ты от меня хочешь?
Дважды звякнула о рюмки бутылка. Потом Репьев сказал:
- Хочу получить с тебя слово. Как только вытащим Андрея - немедленно объяснишься с Полиной.
- Вытащим? Что ты опять задумал?
- Что задумал - это мое дело.
- В последнее время мне все больше не нравятся твои дела.
- Я делаю то, чему ты меня учил.
- Я ошибался.
- Ты и сейчас ошибаешься.
- Может быть. Я уже ни в чем не уверен. Я слишком устал. И хочу, чтобы все, наконец, кончилось. У тебя никогда не было предчувствия, что все вот-вот кончится?
- У меня сейчас не предчувствие. У меня твердая уверенность. А еще я хочу быть уверенным, что ты перебесишься, наконец, и остепенишься. Не возьму я тебя никуда. На кой мне такой неврастеник? Работай себе в СЛОМе. Днем деактивируй сломанные полотеры, вечером смотри телевизор и пей чай с вареньем. Она замечательное варенье варит. Не стоят эти все твои метания одной покалеченной судьбы. Они даже ногтя ее не стоят. Короче. Дай слово поговорить с Полиной. Как только все закончится. Даешь?
- Хорошо,- сказал Олег.
Игорь, не утерпев, толкнул дверь:
- А Некипелов? Что, уже списали Некипелова?
- Пора на двери детектор поставить,- проворчал Иван.
***
Если в подвальной лаборатории тоска заедала, то в кабинете Перовского становилось просто невыносимо. Фаер был уверен, что депрессия эта неспроста, и где-то здесь установлен скрытый альфа-излучатель, отпугивающий по ночам излишне любопытных. Но от этой уверенности отнюдь не становилось легче. Найти источник излучения без спецприборов было невозможно, а пользоваться встроенными в тело киборга Фаер тоже не мог. Темнота и пустота наваливались волнами отчаяния, пока он проверял работу отмычки, взламывающей код сейфа. Отмычка работала уже несколько часов, а электронный замок все еще не был взломан.
За окнами царило совершенное безлюдье. Около двух пополуночи пошел снег, и валил, не переставая, занося пустые улицы. Казалось, что весь мир вымер, и на всей планете остались только три совершенно одиноких существа - он, Феликс и сторож, изредка шаркающий по коридорам, чтобы поговорить с плакатами на стенах.
Фаер вернулся к лифту и спустился в подвал, где излучение было намного слабее. Он выдвинул ящик лабораторного стола, достал дистанционный инъектор и взвесил его на ладони. Хороший транквилизатор. Один выстрел - и получишь четыре часа забытья без тоски и сновидений. Четыре дозы - и получишь вечное спокойствие. Никто до тебя не доберется. Ни эта сволочь в белом халате, ни расчетливый капитан Репьев. Все останутся с носом.
Фаер вынул обойму. В запасе оставалось как раз четыре дротика. Пятым он усыпил Ганимеда в поезде. Как просто…
Грохот вывел его из оцепенения: оставленный в одиночестве Феликс требовал внимания. "Ведь он куда сильнее чувствует",- подумал Фаер. Достав из ящика шприц, он проткнул оболочку дротика и вытянул из него желтоватую жидкость. То же он проделал и с оставшимися тремя, после чего вставил обойму на место и бросил инъектор обратно в ящик. Феликс продолжал стучать. "Я иду",- сказал Фаер.
Увидев шприц, пони замер и внимательно посмотрел на вошедшего. Киборг присел на тюк сена.
- Разум - тяжелая ноша, правда, Феликс?- спросил он.
Пони промолчал.
- Разум - это всегда одиночество. Одиночества не боишься, пока не начинаешь его осознавать. Это ведь совсем не благо. Это наказание. Теперь я это наверное знаю. Один приходишь в этот мир, один уходишь. Со всеми один на один. Со всем миром. До самого конца. Тебе страшно?
Феликс после небольшой паузы утвердительно стукнул копытом.
- Я не хочу, чтобы ты уходил. Тогда и я останусь совсем один. Понимаешь?
Пони снова стукнул утвердительно, не отводя глаз от шприца.
- Ты не передумал?- спросил Фаер.
Феликс подошел и молча положил голову на его плечо.
- Больно не будет,- пообещал киборг.- Феликс будет спать. Совсем. Я буду рядом, пока ты не уйдешь.
Пони вздохнул и закрыл глаза.
***
Метель скреблась в окно, как замерзший щенок. По залепленному снегом окну метались лохматые тени сосновых лап. Мерцающий свет видеофона дрожал бликами в пустых рюмках на столе, отсвечивал синеватым пятном на корпусе лежащего рядом флэш-блока.
- Я знала, что ты не спишь,- сказала Полина.
Олег смотрел в экран, положив подбородок на кулаки.
- Я знал, что ты позвонишь. Я ждал. Сегодня странная ночь.
- Что-то происходит.
- Знаешь, это самое страшное. Чувствуешь, как оно приближается. Неотвратимо. И ничего не можешь сделать. Остается только ждать.
- Я слышу его. Мне страшно, Олег. Мне вдруг стало так страшно, что мы не успеем поговорить, когда оно придет. Завтра все будет не так. Я чувствую, как мир вокруг меняется. И меняет нас.
- Это закономерно. Вектор истории ломается. Мы ломаем этот мир, а он в отместку ломает нас. Так встряхивает поезд на стрелке, когда он меняет направление. Очень большой поезд, потому и трясет сильно. Мы в точке поворота, в точке слома. Стаканы бьются, пассажиры слетают с полок. История сворачивает на другой путь. Надо просто держаться.
- Не за что мне держаться в этой жизни, Левушкин,- сказала Полина.- Я устала держаться. Не хочу.
- Сколько раз я говорил это себе. А потом возвращался. Потому что ты ждала. Значит, мне было, за что держаться. Осталось немного. Не наделай глупостей в последний момент.
Полина невесело улыбнулась:
- Их уже столько сделано. Одной больше, одной меньше… Знаешь, так жутко, когда метель воет… Словно зверь в окно скребется и ломится. Ходит по городу, кого-то ищет… Кого?
- Рассекают тьму на части
Черной сетью провода.
Приближается несчастье,
Надвигается беда…
Олег погладил холодную шершавую поверхность флэш-блока и сказал:
- Все будет хорошо. Ты только держись за меня. Не отпускай. И все будет хорошо.
Экран мигнул, изображение Полины сменилось яркой белой точкой.
- Времени осталось мало,- предупредил знакомый голос.- Очень мало. Левушкин, ты сам все понимаешь. Так сделай то, что должен.
Олег поднял брусок флэш-блока и провел пальцем по фиксатору клавиши стирателя.
- Нажми его,- приказал Звягинцев.- Нажми, и все кончится.
Левушкин покачал головой:
- Этим? Нет. Не кончится. Ты ведь знаешь. Знаешь?
Экран молчаливо мерцал.
- Скажи, каков расклад. Я хочу знать. Должен.
- Этого никто знать не должен. Будущее нельзя знать наверняка.
- Тогда я сотру это потом.
- Нет. Иначе будет поздно.
- Поздно для меня?
Звягинцев выдержал паузу. Экран мерцал, белая точка светилась все слабее.
- Мне трудно здесь,- услышал, наконец, Олег.- Я скоро перестану быть. Послушай. Послушай, Левушкин. Ты что-то пытаешься изменить. Я хочу помочь тебе. Ты в нужной точке. Сейчас. Делай то, о чем я тебя прошу. Помоги мне, и я помогу тебе.
Экран мигнул и погас. Олег некоторое время глядел в его темный прямоугольник и слушал, как скребется метель в окно. Потом взял карандаш и разгладил лежащий на столе лист бумаги.
***
Фаер перевернул очередную страницу и внимательно пробежал ее глазами. Потом вернулся в начало папки. В личном деле значилось: "Птица Андрей Петрович. 22 года. Сержант особого отдела спецназа при "РО СБИТ". Карандашом в скобках - (росс. отд. сл. по борьбе с инф. терр.). Русский. Мать… Отец… Не женат. Не был… Не имел…" Напротив снимка молодого парня в кителе со знаками отличия войск информационной безопасности стоял жирный плюс, выведенный красным фломастером. В лице сержанта и правда угадывалось что-то птичье - черные, пронзительные, глубоко посаженные глаза. Тонкий, с горбинкой, нос. Нелепый хохолок на макушке.
Страница два. Тест на восприимчивость АГИ. "Неявно выраженная ментальная сопротивляемость. Соотв. 78%. Сопр. АГИ - 12%. Прев. нормы в пр. доп. Порог - 83% абс. вел.". И снова жирный плюс.
Фаер снова вернулся в конец папки, к стопке сложенных гармошкой энграмм, исчерканных тем же красным фломастером. В графиках были выделены какие-то специфические участки, под которыми стояли обозначения, понятные только специалисту. В конце энграммы стоял не один красный плюс, а целых два. Зато следом лежала еще одна энграмма, в конце которой стоял плюс, уравновешенный минусом. А в углу листа вместо "А. Птица" стояло "О. Левушкин". Это было более чем странно. Это было подозрительно. Что энграмма Левушкина делала в сейфе Перовского? Личное дело Левушкина лежало внизу, в архиве, безо всяких красных пометок. Фаер сложил листы обратно в папку, влез на стол, поднял плитку подвесного потолка и затолкал добытые документы под широкий кабельный шлейф. Если Репьев надумает его надуть - ему придется здорово поискать свою папку.
Вернув плитку на место, Фаер спустился со стола, тщательно его вытер и вернул на места все письменные принадлежности. Теперь пора было вернуться в архив и еще раз взглянуть на дело Левушкина. Он спустился в лифте в лабораторию, торопливо прошел к стеллажам с личными делами и взялся перебирать корешки папок, как вдруг услышал позади глухой щелчок затвора инъектора.
- Спозаранку на работу, док?- спросил он, не оборачиваясь.
- Пришлось,- ответил Перовский холодно.- Я получил сигнал о взломе сейфа.
- А-а… Я там немного покопался. Любопытство, знаешь ли, док… А ночью здесь так тоскливо… Ты понимаешь, о чем я?
Перовский вышел из тени, не опуская инъектора.
- Что же любопытного вы там нашли, любезный мой?
- О, одну весьма интересную папочку, док. Из документов которой видно, как ты выбирал себе объект для дальнейшей работы.
Фаер наконец отыскал в стопке из тридцати девяти папок дело Левушкина и открыл его.
- Смотри-ка, док, совершенно чистая энграмма. Ни плюсов, ни минусов. Ни других пометочек. Что бы это значило, а?
- А вы поштудируйте основы физиологии. Может, когда-нибудь и разберетесь.
Фаер кивнул:
- Может, и разберусь. Может, нет. Но в одном я разобрался точно. Ты врал мне, док. Этот сержант Птица не сам умер. Ты убил его. Все равно, что скальпелем пырнул. Только потому, что его сознание больше всего подходило.
Перовский усмехнулся и сказал:
- Вы идиот, любезный мой. Потому что узнали много лишнего. Я предупреждал, что не стоит под меня копать.
- А еще я вырубил твою дурацкую защиту. Знаешь, как? Нет, я не искал излучатель. Я просто перерубил питающий кабель.
- Вы, любезный мой, перевысили меру моего терпения. Вы убили Феликса.
- Убил? Думаешь, это было легко? Ты изуродовал его, док Франкенштейн. Он хотел уйти. А я ему помог.
Перовский поднял инъектор.
- Ну что же. В таком случае, я помогу вам. Японцы отказались от покупки. Я больше не нуждаюсь в услугах такого неудачника.
Раздался хлопок, и оперение дротика, пробившего хитиновый покров, распустилось черно-желтым цветком на рукаве комбинезона киборга. Фаер выдернул его и ядовито заметил:
- Кто из нас будет смеяться последним - это мы еще посмотрим. Повтори эту глупость, док, и я воткну тебе этот самый дротик, сам знаешь, куда.
Перовский вынул обойму и посмотрел на просвет:
- Предусмотрительно. Недооценил я такую возможность. Понятно теперь, от чего умер Феликс…
- Только не строй из себя оскорбленную невинность.
Фаер открыл клетку с крысами, которых напоил подозрительной глюкозой, и вынул их за хвосты. Вися вниз головой, крысы и не думали просыпаться. Фаер сунул крыс обратно, поднял пустой контейнер и бросил его Перовскому.
- Думал застать меня утром, дрыхнущим в отключке на полу? Я далеко не святой, да. Но видит бог, не я первый был Брутом. Прощай, док. Я тоже больше в тебе не нуждаюсь. Охотно бы свернул тебе шею, будь я человеком. Ну, да ничего. Тобой скоро вплотную заинтересуются очень серьезные ребята. Так что, жди гостей. А я ухожу.
Фаер открыл двери в подвальный коридор и помахал на прощание серой ладонью:
- Аста ла виста, док. Аста ла виста.
Перовский, не дожидаясь окончания этой сцены, шагнул в лифт.
- Для гостей у меня есть замечательные сюрпризы,- заметил он сам себе, поднявшись в кабинет.- Пусть являются.
Он быстро прошел к видеофону и набрал номер.
- Дежурный слушает,- отозвались на том конце.
- Генерала мне позовите, любезный,- распорядился Перовский.
- У нас тут еще три ночи, вообще-то. Генерал спит,- ответил дежурный.
Перовский развернул видеофон так, чтобы его лучше было видно, приблизился вплотную и отчеканил:
- Если вы, любезный, не разбудите его через пять минут, завтра будете дежурить там, где в это время уже десять утра!
***
До рассвета оставалось два часа, и прохожих попадалось немного. Некоторые, заспанные, равнодушно проходили мимо, некоторые испуганно прижимались к стенам домов. Были такие, кто спешил к ближайшей видеофонной кабине - из тех, кто опознал виденного в новостях пропавшего киборга. "Наплевать,- думал Фаер, бредя по щиколотку в свежевыпавшем снегу.- Теперь на все наплевать. Меня это больше не касается".
***
- Быстрее, быстрее!- торопил Репьев,- Игорь, не копайся, допивай живей!
- Он же горячий!- отозвался Игорь возмущенно, переливая кофе в пиалу, чтобы побыстрее остыл.
- Три минуты на все про все!- отрезал Иван.- О, дьявол! Это чьи ботинки тут валяются?
- Штольца. Он так и не вернулся за ними,- сказал Олег.
Репьев озадаченно почесал небритый подбородок.
- Вот кто лучше всех спал в эту ночь…
- Надо бы вернуть, а то в тапках пойдет. Игорь, позвони к соседке.
- Угу,- снова полусонно буркнул Игорь, запихивая в себя бутерброд.
Он потянулся к видеофону и вдруг обратил внимание на лежащий рядом флэш-блок. Судя по индикатору, начисто стертый. Игорь выдернул лежащий под ним листок бумаги с четкими карандашными строчками и прочел:
Шелест ветра город будит,
Шевелит огонь свечи:
Что-то будет,
Что-то будет,
Что-то движется в ночи…
Рассекают
Тьму
На части
Чёрной сетью
Провода.
Приближается несчастье,
Надвигается беда.
За спиной
Застыла будто
Тень
Без тела и лица -
То ли чёрта,
То ли Брута,
То ли Гамлета-отца.
Бьётся
В клетке тела
Разум -
Надвигается беда.
Громче,
Звонче с каждым разом
В кухне капает вода -
Переполненная бездна
Пиалы
Дрожит слегка.
Наступает
Час
Быка.
Что несёт он - неизвестно.
Ангел смерти за стеною
Пролетает в тишине.
Нет, сегодня не за мною…
Нет, сегодня не ко мне…
Чёрный сумрак
Дышит ядом.
В кухне
Капает
Вода…
Ангел кружит
Рядом,
Рядом…
Где опустится?
Когда?
Кто
Тот самый
Невезучий?
Кто
Тот самый аноним,
Что сегодня
Вслед за ним
Полетит в ночные тучи?
По спине озноб -
Волной.
Сердце вскачь куда-то мчится.
Что-то вскорости случится…
Ангел кружит за стеной,
Словно красный апельсин,
Шар луны сжимает в жмене,
Выжигая в небе -
"Мене,
Мене,
Текел,
Упарсин…"
- Что это на тебя нашло, братище?- спросил Игорь.
Олег смял листок, сунул его в карман и посоветовал:
- Не бери в голову.