Снова после «каникул» в Москве уехал в Обнинск в каком-то полустрессовом мятущемся состоянии. Мое главное хобби — это какие-то усовершенствования на даче, я этим очень интересуюсь. Насупротив всего создать у себя некий комфортный для житья и работы оазис. Хоть и не богато, но комфортно и совсем, как я считаю, необязательно украсть целую отрасль, чтобы потом что-то соорудить у себя дома. Идея огромного поместья и безбрежной собственности также пугает, потому что требует невероятного внимания. А меня только-только хватает на то, чтобы все фиксировать (а по сути, написать фрагмент своей жизни) и постараться закончить новый роман. Он каким-то трагическим образом остановился. Возможно, это связано с тем, что, как животные чуют тектонические шумы, так и я ощущаю приближение немощи. Особенно дают знать себя легкие, все время какая-то тяжесть за грудиной и тяжелая голова. Помогает ли мне так называемый отпуск? Вот уже вчера, уезжая с работы, я составил себе списочек необходимого на понедельник: письмо Илоне, встреча с Воскресенским, материал о гранте Хавинсон, письмо в Америку, этюды на приемные экзамены и пр. Это займет у меня весь день. Но процесс остановить нельзя, он непрерывный, как в доменном цехе.

Кажется, что-то случилось с банком Орехова, Альберт Дмитриевич сказал, что ему звонила Ирина, бухгалтер, они приостановили платежи. Значит, дорогой Андрей опять кого-то наколол, сам-то он, конечно, из этой ситуации выйдет без личных потерь, а может быть, как и любой банкир, еще и разбогатев. Во всем этом для меня есть тонкий привкус возмездия.

По дороге на дачу заезжал на строительную ярмарку на Калужском шоссе и все пытался расспросить и теоретически приспособить так называемый реверсер, водный аккумулятор, для своего нынче горячего душа. Беда в том, что он перестает работать, когда отключают в поселке электричество или подачу воды. Ну, с электричеством еще была не была, но воду отключают значительно чаще, по утрам и вообще именно тогда, когда горячая вода необходима. Как ни странно, некая идея возникла, когда поговорил с Андреем Матвеевым, который тоже у себя что-то усовершенствует. Но в принципе надо покупать маленькую насосную станцию. Как она будет работать летом и осенью, я отчетливо представляю, но главное — заставить работать ее зимой. Некая идея уже есть. Деньги и заранее вложенные усилия должны сделать надвигающуюся немощь менее заметной.

На дачи приходил электрик. Наконец-то свершилась мечта идиота, я сделал у себя трехфазовое электричество. Это первый этап, чтобы подключить на осень электроконвекторы и поставить в сауну дублирующую электропечь.

2 июля, пятница. Утром не выспался, потому что пришлось рано вставать и везти Долли к ветеринару. Приехал к половине восьмого, но зато был третьим, иначе все растянулось бы на полдня. К счастью, похоже, что ихтиоловая мазь и антибиотики помогли. Сегодня не было вчерашнего фельдшера Жени, но сама врач очень толково все посмотрела, велела продолжать лечение и приехать в понедельник или во вторник. В понедельник я точно не смогу, но, может быть, смогу приехать во вторник прямо из Москвы. У меня самого очень болит в локте правая рука, купил какую-то притирку, и если за несколько дней не поможет, то пойду к врачу. Твердо решил в сентябре ложиться в больницу, легкие меня пугают все больше и больше. Какая непростительная глупость и мальчишеская самоотверженность «помогли» мне заработать астму! Теперь прощай продуктивная и спокойная старость. Но счет всему этому я веду, и главный виновник здесь — мой старый добрый друг В.П. Смирнов, развлекавшийся в то время какими-то интригами, не давшими мне возможности тихо и спокойно вовремя лечь в больницу. Запомним, вернее, будем иметь в виду.

Теперь есть некоторая надежда на книгу о дыхании, которую мне, как всегда подложил С.П. Это какая-то новая система, она внушает мне надежду. Главное, все запомнить.

Днем прочел замечательный рассказ Лимонова «Соотечественница», который нашел в старой, еще за 97-й год, «Юности». Это рассказ о его голодной юности в Нью-Йорке и о некой соотечественнице с немецко-еврейской фамилией, балетмейстере, которая подрядила его, голодающего своего товарища, за смехотворно-низкую, пуэрториканскую зарплату скоблить ей потолок в новой квартире. В споре, который возникает между работодателем и нанимаемым, говорится о той форе, которую получают дети богатых, стартуя в жизни. Ее, балетмейстера, фора и ее преимущество — это то образование при Кировском театре, которое на Западе можно получить только за очень большие деньги. Единственное, чему я могу в моем положении завидовать, это умению писать просто.

Дума приняла в первом чтении закон о льготах. Я еще раз вспомнил угрозу Феоктистова, что Герои Советского Союза вернут свои медали и не примут участия в праздновании 60-летия Великой Победы. Прощай, социалистическое государство. У всех совершенно неправильное представление, что государство чего-то дает пенсионерам. Оно лишь распределяет то, что пенсионеры заработали за свою жизнь и что государство в виде налогов и выплат у них отобрало или недоплатило им. Ужасно то, что с тем, что отобрало, оно обошлось неумело. Это свидетельствует о слабости и бездарности управления.

Вечером поздно прибыл на электричке Витя с термосом красного летнего борща, который прислала В.С.

3 июля, суббота. Ездили утром за стройматериалами, надо доделывать террасу, которую зимой построил Толик. Купил вагонку, плинтус и раскладку, цены невероятные. Я теперь буду жить со знанием, что два метра тонкой реечки на подоконнике стоят, как килограмм первоклассной свинины. Витя очень терпеливо и аккуратно выправляет окна, я ему, когда надоедает читать или писать, помогаю. Лучше работать пилой, лопатой ли, нежели сидеть над бумагой. Как ни приятно ощущение строительства новой реальности, которая возникла у тебя в мозгах, а ничего труднее и изнурительнее, чем писательский труд, я не знаю. Тем не менее закончил трудную четвертую главу. На горизонте замаячила пятая — это будет большая прогулка по городу, мой любимый жанр. Как бы я ни хотел писать, как большинство писателей, с разговорами и так называемым действием, у меня этого не получается. Я все-таки выработал если не свой стиль, то свой ракурс изображения действительности, свою конструкцию диалога с читателем. А может быть, это вовсе и не конструкция, а просто существует множество миров, и один из них мне открылся? У меня стала пропадать рефлексия по поводу недостаточности и ущербности моего письма. Переломлю я читателя, и если уже не заставил видеть по-моему, то заставлю, но мне кажется, у меня уже много единомышленников.

Вечером А. Герасимов рассказывал о пенсионной системе в Америке. Если вы все понимаете, значит, вам мало об этом рассказывают. Я во время передачи вспомнил горячие споры, которые услышал в строительном магазине. Речь шла о проездном билете, о его реальной стоимости. Наша система льгот как-то помогала людям чувствовать себя над гранью бедности, иметь хоть какие-то права. Потом, давайте также отметим, что все, что бы ни делало наше правительство, все, абсолютно все идет во вред народу.

Читаю работы иркутского семинара, прозу. Через иркутский семинар уже прошло двадцать человек. Качество прозы повсеместно повышается, но это все старые правила.

4 июля, воскресенье. Написал большое письмо Илоне Давыдовой, написал также врезку к рассказам и рассказикам Вячеслава Казачкова. Вот на это весь день и ухлопал. Варили грибной, с шампиньонами, суп, плов, борщ съели вчера. Позже, чем обычно, уехали в Москву, смотрел на кассете фильм Скорсезе «Бешеный бык», это черно-белая лента про боксера-чемпиона, про итальянские нравы. Играет Де Ниро, и опять новый характер и формула. Заканчивается все тем, что герой стал владеть баром и клубом. Судьба чемпиона в Америке.

5 июля, понедельник. К десяти приехал на работу, письма, звонки, абитуриенты, внутренне я уже настраиваюсь на новый учебный год, каникулы для меня уже прошли. Утром же объяснял В.Е. по поводу его действий в министерстве, у него ощущения молодца-временщика. Но у меня долговременная программа, по новому зданию и ремонту центрального здания. Положение у нас в институте тяжелое. Провели обследование состояние крыши и второго этажа, результаты безрадостные. Скорее всего, в этом году мы вынуждены будем второй этаж закрыть и устраивать учебу в две смены. Надо менять стропила и перекрытия, ставить металл и бетонные плиты, как в театральном крыле, за десять лет, когда мы последний раз проводили это обследование, здание постарело. Как достать деньги?

К двум часам поехал в министерство вместе с Харловым и Матвеевым по поводу тендера. В.Е., кивающий и поддакивающий мне, тем не менее все время ведет двойную игру. В частности, когда мы уже вышли из министерства, на пороге встретили руководителя фирмы Юрия Ивановича. А накануне я предупреждал В.Е., чтобы всю информацию о наших демаршах держать закрытой. Потом в машине у нас, в присутствии Харлова и шофера Миши, произошел скандал. Почему вы обвиняете меня в воровстве? На что я ответил, почему и на основании чего подозреваю как минимум в халатности. Ведь этот самый Юрий Иванович в устном разговоре выставил цену в один миллион, а на тендер — в три, поэтому мы и не постарались, чтобы участвовали какие-либо другие фирмы. Мог ли не знать этого В.Е., который уже третий или четвертый договор заключает с этой фирмой. Кстати, он тут же заложил, определив, что фирма пришла, будто бы через знакомства С.И.

В министерстве, на первом этаже, где уже стоит рамка металлоискателя, густой запах денег. Встретили нас представители госпредприятия, которое занимается заключением контрактов и проведением тендеров. Один вальяжный молодой мужчина — видимо, чеченец, а второй — армянин. Разговор был почти пустой, но в результате я выяснил, что повторный тендер провести возможно, это одно из условий контракта. Проводя тендер, ребята даже не поинтересовались по-настоящему лицензией: в ней нет основных наших работ по металлу и работ с природным камнем, а лишь возможность быть «генподрядчиком». Значит, все будут заказывать фирмам, которых из тендера отжали. Кстати, мы поиграли там довольно крепко словами. Иногда я прикидывался черпаком, который просит посоветовать ему, слабоумному.

Забежал к Ю.И. Бундину. Он готов посоветовать Киселеву, начальнику департамента, повторить наш тендер. Кстати, интересная подробность: как в свое время, уезжая из кабинета, Сидоров оставил мне массу подписанных ему книг, так, съезжая из своих апартаментов, Михаил Ефимович оставил на полках и мой «Дневник ректора». Видимо, он книгу и не посмотрел. Я подержал книжку в руках, прочел свое посвящение. Уехал из министерства в нервной накрутке, в таком гневе на обман и ложь, на формальное и бездушное решение дел.

В жутком состоянии, щемило сердце, поехал на дачу. Вот так проходит мой отпуск. Единственное утешение — дорога была почти свободная. Приехал, поел и сразу в свое логово на втором этаже.

Когда лег, сразу же схватился за «Воспоминания» Зинаиды Николаевны Пастернак. Об этой женщине я, конечно, читал, но все в намеках, в отдельных высказываниях, в сопоставлениях и подробностях, которые не очень хорошо говорили, стараясь, правда, ничего плохого не говорить. Ушла от мужа, от знаменитого пианиста Генриха Нейгауза, с которым прижила двух сыновей, к другому, к другу мужа, к поэту, какое-то время, мучаясь, конечно, переходила от одного к другому. Все это с поразительной откровенностью, так же как и о том, как в пятнадцать с половиной лет «сошлась» со своим двоюродным братом, который был старше ее лет на двадцать пять. Однако заслуживает эта женщина огромного уважения не только своей откровенностью, но еще и редчайшей самоотверженностью к семье, старой ли, новой, к великому мужу, старому ли, новому. Это надо читать. Одному она доставала для концерта в разоренном городе рояль и перекладывала печи в консерватории, другому ставила клизмы и была сиделкой. Но ведь была еще и женщиной высокого полета в искусстве: с Генрихом Нейгаузом, с которым перед уходом прожила более десяти лет, играла в четыре руки. Сорт женщин, которые умеют выбирать великих мужчин и быть с ними наравне. Удивительные литературные подробности. По привычке выписываю цитаты. Естественно, выписал то, что меня интересовало.

«Когда я познакомилась с Борей, он носил обувь с утолщенной на три сантиметра подошвой на правой ноге» (стр. 141). Как известно, Б.Л. в детстве повредил ногу, и она у него неправильно срослась. Следующая цитата направлена против моих знакомых — писателей и литераторов, желающих во что бы то ни стало стать писателями. Как же они боятся любого физического усилия, они боятся спугнуть свое интеллектуальное воображение. «Он говорил, что поэтическая натура должна любить повседневный быт и что в этом быту всегда можно найти поэтическую прелесть. По его наблюдениям, я это хорошо понимаю, так как могу от рояля перейти к кастрюлям, которые у меня, как он выразился, дышат настоящей поэзией. Он рассказал, что обожает топить печки. На Волхонке у них нет центрального отопления, и он топит всегда сам…» (стр. 43). На ту же тему, как эстетическое шагает рядом с физическим и физиологическим: «он любил, например, запах чистого белья и иногда снимал его с веревки сам» (стр. 43). Теперь пассаж, относящийся непосредственно к Литинституту. Квартира Пастернака находилась на первом этаже, рядом со входом на заочное отделение, слева. «Как ни странно, через две недели дали нам квартиру на Тверском бульваре из двух комнат, со всеми удобствами. Но квартиру надо было чем-то обставить, и Генрих Густавович, опять весьма великодушно, отдал кое-что из мебели. Мы купили какую-то дешевую кровать для себя. Несмотря на бедную обстановку, мы были очень счастливы. При доме был садик, где я гуляла с детьми, а обеды мы брали тут же в литфондовской столовой. Таким образом я обходилась без работницы» (стр. 56). Теперь бытовые подробности, говорящие, что совершенно не обязательно быть графом или помещиком, чтобы стать писателем, но быть человеком дисциплинированным и работящим обязательно. Мелкие вкусовые привычки здесь не в счет. «Ежедневно зимой и летом, когда бы он ни лег спать, он подымался в восемь часов утра. После завтрака шел в кабинет, работал до часу и потом сразу уходил гулять. В полтретьего он занимался водными процедурами, в три часа садился обедать. После обеда спал, хотя врачи запрещали ему это. Спал недолго, минут сорок. Напившись в пять часов крепкого чаю (чаем заведовал и заваривал его он сам), снова садился работать до девяти-десяти часов вечера. Перед сном гулял полтора часа — иногда вместе со мной. Он всегда любил плотно ужинать часов в одиннадцать, несмотря на запреты врачей» (стр. 143). Теперь кое-что вызывающее у меня не свойственную мне зависть. «Он знал три языка — английский, французский и немецкий, но не так блестяще, чтобы не работать над каждым ответным письмом без словаря» (стр. 154). Ужас эпохи, объем и масштаб: «В Переделкине арестовали двадцать пять писателей» (стр. 75). Деталь, демонстрирующая социальный уровень жизни писателей и подробности личностных пристрастий: «Летом 1940 года мы отправили Адика и Стасика в Коктебель в пионерский лагерь для детей писателей, а сами увлеченно занялись посадками на новом участке. Борис с упоением копал землю и трудился на огороде. Работая, он раздевался и, оставшись в одних трусах, загорал на солнце. Перед обедом принимал холодный душ, после обеда отдыхал час и садился за переводы» (стр. 81). А вот Шиллер писал, выпив полбутылки шампанского и поставив ноги в таз с холодной водой. Началась война, эвакуация, Зинаида Николаевна как мать и жена великого писателя в одном лице. «В дорогу не разрешалось брать много вещей, но я захватила Ленины валенки и шубу и завернула в нее Борины письма и рукопись второй части «Охранной грамоты»: они были мне очень дороги, и я боялась, что во время войны они пропадут. Благодаря этому письма и рукопись уцелели» (стр. 86). Теперь эпизоды с «Живаго», к роману и друзья, и интеллигенция относились неоднозначно. «Работа над романом подходила к концу. Боря собирал людей и читал им первую часть. На первом чтении присутствовали Федин, Катаев, Асмусы, Генрих Густавович, Вильмонт, Ивановы, Нина Александровна Табидзе и Чиковани. Все сошлись на том, что роман написан классическим языком. У некоторых это вызвало разочарование» (стр. 138). Но какова объективность любящей жены. «У некоторых это вызвало разочарование»! Теперь очень интересная мысль о коллективе писателей, мне она близка: «…в 1945 году Пастернак рассказывал Исайе Берлину, он говорил еще и о том, что писатели не должны объединяться» (212). Смерть, легенды о подлости и предательстве: «От Литфонда прислали венок с надписью: «Члену Литфонда Б.Л. Пастернаку от товарищей» (стр. 170).

6 июля, вторник. Ночью отвратительно спал, это все переживания вчерашнего дня. Передо мною сидит ситуация, когда героям отступать некуда, но они знают, что я ничего не докажу. Отменять тендер, не отменять, Владимир Ефимович ведет себя, как глупый лис, который залез в курятник. У меня лишь несколько словесных обманов, которые я сейчас, как бы даже в гневе, но обговариваю на публике, затверждаю. Спасает от постоянных мыслей только книга, проснулся в половине шестого и продолжаю читать воспоминания Зинаиды Николаевны Пастернак. Редчайшая книга, которая, кстати, так много и хорошо говорит и о великом поэте. Начал вчера вечером, читал утром до восьми, до девяти снова поспал и потом почти до двенадцати, не отрываясь. Особенность этих воспоминаний в том, что это еще и мое время. Все помню, даже ту знаменитую травлю Пастернака. Помню, как на углу Никитской и улицы Наташи Качуевской, которая снова превратилась в Скарятинский переулок, я на стене, еще мальчиком, читал в «Литгазете» письмо Пастернаку от редакции «Нового мира». Потом на номере этой газеты с этим письмом Юра Космынин отпечатал прекрасный свой графический портрет Б.Л.

Днем возил Долли в ветлечебницу, опять осмотрели ей ногу, она подживает, кажется, можно будет не резать. По телевизору все дело ЮКОСа, с которым платные телевизионщики обращаются как с делом какого-то нажима и гнета государства на честного человека. Говорят об уходе от налогов, о финансовых бизнес-схемах, а это обычное воровство, отличающееся только размером. Воры в бабочках и с бутоньерками в петлицах.

Показали похороны космонавта А.Николаева у него на родине в Чувашии. Ни дочери, ни его первой жены — Валентины Терешковой не было, они хотели похорон не там , а в Москве, в Звездном городке. Понятна позиция Чувашии, им нужна могила национального героя. Выступая на похоронах, бесконечно держал трагическую паузу президент Чувашии Федоров, передержал, актерствовал. Вот президентов США обычно хоронят на их родине, Рейгана похоронили не в Вашингтоне.

Днем ездил в Обнинск и здесь в роскошном универмаге купил в подарок на день рождения Льва Ивановича замечательный и дорогой итальянский халат. К халату приложена тайная для всех специалистов цитата об Обломове, его халате, тапочках, «золотом сердце».

7 июля, среда. Каждый день льет дождь, который мне не мешает. Немножко читаю параллельные тексты на русском и английском языках «Дневник неудачника» Лимонова, учу английский, режу доски и прибиваю, доделываю террасу, немножко гуляю, поливаю в закрытых теплицах, высадил еще порцию лука, смотрю телевизор, читаю книги, прочел и подчеркнул цитаты, которые потом мой секретарь Максим Лаврентьев выпишет на карточки из книги Зинаиды Пастернак, просматриваю книгу Федя, о которой написал Максим Замшев. Парень очень бесстрашный. Это из статьи, о которой я уже писал и к которой возвращаюсь. Мне подобный талант аналитика не дан. Он еще умеет формулировать то, о чем я лишь смутно подозреваю.

«В общем, патриотический фланг оказался вовсе не безупречен. Порядочные молодые люди, взглянув на него, снова говорят: «Что за недоразумение?» Но находятся и те, кто начинает соображать: какое удобное и тёплое местечко! Чуть православия, чуть консерватизма, немножко идиотизма — и всё в порядке. Тем более что на демократическом фланге всё, как говорится, плотно. Так возникают деятели типа Алексея Шорохова и иже с ним. Под патронажем критика Капитолины Кокшеневой они мнят себя законодателями литературных православных мод (хотя и о литературе, и о православии они имеют весьма туманное и, мягко говоря, субъективное представление). Эти «авторы» молятся на В.Распутина, прикладываются к ручкам реальных литературных бонз и упорно не замечают мощнейшую фигуру Петра Проскурина» (Замшев М. В защиту поколения. М.: «Московский вестник», N3, 2004).

Опять ЮКОС, опять Ирак, идут бои в центре Багдада. К этому прибавляется и Южная Осетия. Отняли у наших военных какие-то автомобили с оружием, правда, при невероятном численном перевесе.

8 июля, четверг. История с тендером, вернее, недобросовестность или скудоумие Владимира Ефимовича испортили мне отпуск. Я как следует не могу работать, потому что нахожусь все время в волне этих событий. Много думаю и по поводу заключения о состоянии второго этажа института. Закрывать второй этаж для обучения или не закрывать? У кого просить помощи, кто-то должен же помочь? Перебираю ходы. Склоняюсь отменить тендер. Честь и последовательность дороже быстрого прагматизма. Но тем не менее так все поставлено, что деньги могут и пропасть. Эти милые специалисты по культуре через В.Е. намекают.

Начал четвертую главу, которая, кажется, пошла, по крайней мере есть какая-то перспектива движения. Все время уверяю себя, что надо не лениться, а писать быстрее.

Читаю Лимонова, разбираю английский перевод и убеждаюсь, что многие нюансы уходят.

Две телевизионные новости. Сгорело здание суда в Нижнем Новгороде. Это какая-то волжская болезнь — при помощи огня заметать следы. Вспоминается пожар в Самаре, когда сгорело здание то ли архива, то ли МВД. Вечером у Соловьева («К барьеру») Николай Петров выступил все по поводу того же Киркорова против Бари Алибасова. Петров талантливо победил с перевесом голосов раз в 12–13. Интересны были выступающие: от Марии Арбатовой до Ксении Собчак и Полины Дашковой. Обе последние отстаивали свой — одна образ жизни, а другая — образ творчества. И все говорили о милом Зайке.

Весь день варил большой котел картошки с грибами. Завтра частями приедет банда: топить баню и совершенствовать дачу.

9 июля, пятница . Ездил за сухой, в мешках, штукатуркой. В субботу, после того как побываю у Л.И. утром на дне рождения и до того, как приедет после диализа В.С., обязательно съезжу в магазин «ikea» и куплю там электрическую печку для сауны. К старости лет ли меня обуревает жажда комфорта, или времени остается все меньше и меньше, а от привычного образа жизни отказываться не хочется, да и сил, чтобы самому долго топить дровами баню, уже нет. Спасибо, хоть Володя так любит баню, что приезжает по субботам и топит на всех. Мои дрова и пиво. А штукатурка нужна, чтобы закрыть плиткой одну из стен, на которой печку эту повешу.

Много занимался хозяйством: закончил выравнивание стены возле двери в комнате над гаражом, которую в прошлом году сделал Анатолий. Делал новую гимнастику, С.П. принес зарубежную новинку с этой самой дыхательной гимнастикой. Мне это подходит, мне кажется, от этих энергичных выдохов я начинаю чувствовать себя легче. С.П. вообще у нас мастер, он все знает про здоровье и бескорыстно меня просвещает. Английским он со мною заниматься не хочет, а вот здоровьем — пожалуйста, по крайней мере информацию не скрывает.

Прочел статью М.П.Лобанова «Консервативная накипь» в «Нашем современнике». У М.П. главным всегда являются даже не тщательно подобранные и пропущенные через себя факты, а сила убеждения. Как настоящий публицист он ничего никому не спускает. Я так не могу, и напрасно.

10 июля, суббота. С.П. еще вчера сказал мне, что часа в три поедет в Ракитки красить забор на своем участке — о его даче говорить пока не приходится, я не знаю, как С.П. собрал деньжат на этот самый забор. На участке у него стоит полусгнивший вагончик, оставшийся от строителей соседского дома, за который у него и денег, кажется, не берут. Зато забор, как и у соседей, классный. К счастью, с двух сторон забор уже поставлен — соседский. А у соседей, кажется, только павлины по участкам не бродят. Договорились, что на обратном пути, когда я буду ехать вечером из Москвы вместе с В.С., я заеду за ним в Ракитки. Сам я сорвался с дачи еще утром, в шесть, потому что на 12 часов назначено было у нас в «Форте» празднование дня рождения Льва Ивановича. Уезжал утром с собакой, замечательной нашей путешественницей, которой со вчерашнего дня я больше не даю антибиотики и не мажу ихтиолкой лапу.

Недаром Обри Бердслей как-то сказал, а может быть, это его современник Оскар Уайльд, что шампанское надо пить утром. На этот раз я, правда, шампанского не пил, но день рождения Л.И. прошел замечательно. Все это уместилось в два часа, было дружно, неофициально и значительно. Хорошо сам о себе говорил Лев Иванович, уж в чем-чем, а в отсутствии ума ему не откажешь. Может быть, только в скрытности и тех исконно русских недостатках, о которых писал Достоевский, но я и сам не без них. Кстати, Пастернак тоже был строг к себе до самолюбования. Я-то вообще считаю, что такие события, если нет твердой и доброжелательной руки тамады, надо брать в свои руки. Борис Леонов, который, как мы предполагали, мог бы все это вести, отказался. В «президиум», который как-то сам образовался в том месте, где короткая перекладина у буквы «П» — столы стояли именно таким манером, — я сесть отказался, а посоветовал посадить всю семью: Татьяну Николаевну, Иру и Ярослава с мужьями и женами. Кстати, и Ярослав, как младший, и Ира, как старшая дочь, очень хорошо и душевно об отце говорили, и я в это верил. Много было вспомянуто. Ира о том, что судьба ее, как будущей студентки МГУ и филолога была предрешена: «На кухне, как только я себя помню, сидел или дядя Сережа Есин, или дядя Юра Апенченко и что-то рассказывали или о чем-то с папой говорили». Его семья — это настоящий триумф Льва Ивановича, и это заметно, и это говорит само за себя, и этим можно гордиться.

Я говорил вторым после Л.И., и, кажется, неплохо. Вспомнил молодость, его как моего читателя, ту веру, которую он в меня вселял, вспомнил о нашем походе на лыжах на Севере, в Лапландии, а потом вспомнил и об одежде Обломова — халате. Все вспоминают его халат, но у него было еще и «золотое сердце». Я очень порадовался тому, что сказал приглашенный Левой его постоянный редактор Карпюк — о выходе написанного Левой огромного нового словаря. Видимо, это будет каким-то образом связано с культурой речи, которой он занимается всю жизнь. Были в основном все наши. Институтские и родня. Я сидел рядом с двоюродными братьями Левы — Валерой и Левой Петуховыми, так славно между тостами поговорили.

11 июля, воскресенье. Поздно вечером звонил С.Ю.Куняев. Он предполагает, что я человек, более знающий в финансовых вопросах, чем он, и поэтому интересуется: не случится ли опять дефолт, не рухнут ли банки. По крайней мере, его интересует Сбербанк, здесь хранятся его, как он признался, полтора миллиона рублей, деньги за подписку на второе полугодие, за счет чего существует и издается журнал. Здесь опять можно посетовать, как хрупка наша капиталистическая жизнь. Я успокоил его как мог, борьба идет пока с мелкими банками. Государству надоело, когда его шпыняют из-за мелких хищников, и, как они ни близки по идеологии и хватке нашим дорогим правителям, чтобы самим жить спокойнее, продолжать радостно пользоваться непомерной остаточной стоимостью от труда общества, им теперь приходится беспокоить близких родственников, хищников одного класса.

С.Ю. сказал, что, как и в прошлый раз, прочел мои Дневники за 2003 год и сделал из них выборку, самое главное, сказал, что опять интересно, и дневники мои его не разочаровали.

12 июля, понедельник. Мои проблемы, несмотря на мой якобы отпуск, за меня никто не решит, но может накопиться их столько, что или они начнут конфликтовать друг с другом, или под собственной тяжестью постараются меня угробить. Не будем их копить.

Опять занимался тендером, склоняясь поступать скорее прагматично, нежели принципиально. Посмотрел почту, которая растет. Говорил с охраной в связи с обстановкой угрозы со стороны террористов. Ходят упорные слухи, что они во время вступительных экзаменов в институты обещают устроить «Норд-Ост-2». Советуют отменить всякие родительские и гостевые посещения общежитий, особенно когда имеем дело с жителями проблемных регионов. Решили также не впускать по возможности родителей к нам на территорию во время экзаменов. Советовался с В.Е. относительно второго этажа и почти рухнувших перекрытий. Если можно было бы поставить какие-то металлические подпорки в трех аудиториях, которые страховали бы ситуацию, меня это бы не смутило.

К двенадцати часам поехал в Авторское общество, где должно было состояться совещание президиума авторского совета. Вопрос следующий: некое общество по смежным правам хотело бы заключить договор с РАО, с тем чтобы агенты РАО взыскивали деньги с пользователей для собственников смежных прав. Тонкость заключается в том, что во главе общества стоит певец Юрий Антонов, а с ним рядом некто Тагибов, человек в РАО известный с не лучшей стороны и уже сидевший, кажется, за вымогательство. Его здесь хорошо знают: угрозы, брань и пр. Об этом мне рассказывала бухгалтер В.В. Судя по всему, Тагибову этот договор нужен для того, чтобы, вооружившись им, как рычагом, собрать других собственников и другие общества под своим водительством. Но, к счастью, РАО заключить договор может только — это прописано в законе об авторских правах — при условии некоего коллектива обществ, или держателей прав, или ассоциаций. Но есть и другое обстоятельство: любой договор с организацией можно заключить, если организация имеет зарегистрированный устав и другие необходимые бумаги. Но бумаг этих у общества нет, а договор им нужен, потому что за ним в конечном итоге стоят деньги. Ой, как любит народ деньги и как их хочет! Мы довольно быстро это все объяснили Антонову, но он и сам понимал, мне лично кажется, что он делает все как бы по инерции, под неким давлением. «Зачем?» — я потом спрашиваю. Человек он обеспеченный, но, как мне объясняли, наверное, думает о будущем, о надвигающемся возрасте, когда петь станет меньше, и пр. В общие объяснения я вложил и некоторые свои. Тем не менее, скорее сделав вид, что вспылил, нежели по-настоящему вспылив, Юрий Михайлович ушел, хлопнув дверью. Мы все остались писать постановление.

Был Алексей Ярмилко, замечательный актер из театра Евгения Симонова, просил помочь ему устроить где-нибудь в прессе небольшую заметку к 10-летию смерти режиссера. Заметку написал он сам, и она была хорошая, я через пять минут связался с Леней Колпаковым, и дело было решено. Надо не забывать, что в этом театре идет «Козленок в молоке».

Уехал из Москвы в пять, не попив дома даже чаю, взял сумку с постиранными банными халатами и махнул в Обнинск. Еще прошлый раз, в воскресенье, я заезжал в Воробьи, в магазин при молочном заводе. Там полное запустенье, взял только немножко творогу, который и то показался мне не очень свежим. Но и всегда, кроме творога, высокой, кстати, жирности, товар здесь был, как мне казалось, не очень качественный, даже сливочное масло, не свое, и то с привкусом маргарина. Теперь, после того как «москвичи» продали магазин «армянам», прилавки оказались пустыми. Может быть, это временно, армяне, может быть, порядок и наведут, но о качестве особо говорить не приходится. Я помню еще знаменитую, очень красивую, но фантастически непрочную ереванскую обувь. Но я не об этом. На этот раз за молочными продуктами решил заезжать в Белоусово, где возле птицефабрики открылся маленький магазинчик — филиал Жуковского молочного завода. Если бы не было сравнительно далеко, километров двадцать, я бы ездил в Жуково каждое воскресенье. В новой палатке все было достаточно свежее и качественное. Пока я собирал свои покупки и разговаривал с продавщицей, выяснилась такая подробность: этот прекрасный и замечательно работающий молочный завод в Жуково принадлежит министру сельского хозяйства. «Молоко со всех ближайших совхозов везут к нам». Во-от так! Какому министру, бывшему, следующему, настоящему или будущему, я не уточнял.

13 июля, вторник. У нас на дачах жуткое воровство. После того как обокрали моего соседа Шимитовского, теперь прямо днем обокрали кого-то из соседей по нашей улице. Это произошло днем, естественно, никто из соседей не подошел, когда чужой человек выходил с сумкой из дома. Наш всегда бравый комендант Константин Иванович говорит, что начал бояться. Наша подрастающая молодежь с дачных участков состыковалась с криминалитетом из деревни, и теперь ей угрожают.

14 июля, среда. В половине десятого уже был на работе. Добрался с дачи очень быстро, но уезжал в расстроенных чувствах, неужели опять все ценное надо каждый раз увозить с собой или прятать! Как и договаривались, Е.Я. пришла утром, и мы провернули с ней целую кучу дел. Во-первых, я надиктовал огромный, в 12 страниц, материал, который требовал от меня С. Рыбас. Материал еще сыроват, но все по возможности я написал, как считаю необходимым. Здесь есть много интересного. Как вставная новелла о биографии автора Дневников она может быть помещена в общий текст. Что-то похожее я видел в Дневнике Кузмина — очерк о первых днях его осмысленной жизни и отчасти биографические сведения. Но позже текст немножко поправлю. Написал также письмо ректору Марбургского университета принца Филиппа, как через Барбару посоветовал мне сделать профессор Плагенборг. Из письма все ясно, поэтому здесь не рассказываю. Подготовил восемь комплектов экзаменационных этюдов. В этом году абитуриентов, прошедших творческий конкурс, у нас значительно больше, чем в прошлые разы, а ведь иногда мы просто кое на что закрывали глаза, чтобы набрать контрольную цифру студентов. В этот раз у нас на шестьдесят пять мест ровно втрое абитуриентов. Что касается предложений преподавателей по этюдам, то на сей раз Галина Ивановна Седых мне их даже не распечатала, а просто дала пачку. Самые интересные темы у Гусева, все. Одну очень интересную тему предложил А.Приставкин («Нельзя казнить помиловать» — где поставить запятую?). Все остальное довольно старомодно, может быть, за исключением Апенченко. Сдал темы и Е.Ю.Сидоров, это все довольно слабо, хотя одна тема интересная. Надо, конечно, иметь в виду, что уже несколько лет подряд Е.Ю. был почти оторван от литературы. Пару дней назад он позвонил и настаивал, чтобы я немедленно подписал приказ о его назначении на должность профессора. Будто забыл, как был ректором. Все подобные приказы подписываются в конце августа. Тем не менее завтра подсчитаем и подготовим для Е.Ю. приказ о его на летний период почасовой оплате. Обычно мы этого не делаем.

Вот как я сформировал темы этюдов, выбирая из предложений преподавателе и добавляя кое-что свое. Например, этюды для переводчиков, кафедра темы не подготовила, это целиком мое творчество. Детская литература.1. 2004 год: Татьяна пишет письмо Онегину. 2. Дама с собачкой Баскервилей. 3. Красная шапочка от кутюр. 4. «Не рассказывайте мне сказки…» . Публицистика.1. Через пять лет, когда я закончу институт, у нас в России… 2. Танки грязи не боятся. 3. В Москве живу я иностранцем. 4. Цены на нефть . Перевод.1. Любимый сюжет Шекспира. 2. Русские в Париже. 3. Кухня Рабле. 4. Пруст или Джойс — кто нравится больше? 5. Жанна д'Арк и Мария Стюарт . Проза. 1 . Казнить нельзя помиловать (где поставить запятую?) 2. Когда погас телеэкран. 3. Кому на Руси жить хорошо? (не по Некрасову). 4. Гамлет на политической арене . Драматургия.1. Что я знаю о драматургии молодых? 2. Пожар Москвы 1812 года глазами очевидца 3. Бесплатный билет в Трансвааль-парк. 4. Заказное убийство . Поэзия.1. «…Сороковые, роковые». Исполнила ли советская военная поэзия свой долг перед сражающимся народом? 2. Интернет как поле общения. 3. Как соотносится любовная лирика поэта с его личной биографией? 4. Божественное невмешательство . Критика. 1. П о чему у Пушкина нет темы матери? 2. Бывают ли поэты без любовной лирики? 3. Печорин в коммунальной квартире. 4. Влияла ли философия Л.Н. Толстого на его художественный стиль? 5. Почему Синебрюхова принимали за самого Зощенко? 6. Стили Бунина: это «XX век» или архаизм?

С чувством глубокого удовлетворения отправился домой.

15 июля, четверг. Теперь письмо ректору в Марбург. Я продиктовал его Екатерине Яковлевне, которая выходила на работу в среду, а сегодня только аранжировал и доправил.

Глубокоуважаемый господин Президент!

Мое обращение к Вам человека, Вам незнакомого, вызвано исключительно экстраординарньми обстоятельствами. Я охотно допускаю, что вопрос, на который я хочу обратить Ваше внимание, лежит не в моей компетенции и целиком зависит от Вашего решения, он не может быть обжалован и не может быть нелегитимен. Суть заключается в дошедших до меня слухах о грядущей возможности закрытия Отделения славистики в Университете Принца Филиппа. В связи с этим я хотел бы высказать свою точку зрения, имеющую отнюдь не практический, но чисто гуманитарный характер.

Я уже старый человек, видевший на своем веку многое, в том числе учившийся в годы войны в обычной русской школе, в тот момент, когда шло определенное противостояние между Советским Союзом и Германией. Вы понимаете — что мы, дети, знали о враждовавшей в то время с Россией стране? И тем не менее даже в то время одной из основных немецких дефиниций был знаменитый город Марбург. Другие города — Берлин, Гамбург, Мюнхен, Лейпциг — это были обычные познавательные определения, лежащие в курсе уроков географии, но среди этих названий мы хорошо знали маленький немецкий город с замком на скале. Но не только город мы знали — мы знали имя великого немецкого ученого, который, кстати, был одним из Ваших предшественников на посту ректора. Это физик, геолог и естествоиспытатель профессор Вольф. Дело в том, как Вы, наверное, догадались, господин Президент, что в программе российской школы стояло имя одного из наших русских гениев — Михайлы Ломоносова, который в свое время был студентом Марбургского университета.

Это был не только крупнейший, европейского замеса ученый, но и выдающийся лингвист и поэт, в известной мере реформировавший систему русского стихосложения. Памятная доска, посвященная этому русскому гению, с девизом поиска и пытливости, висит, кстати, стараниями и инициативой фрау Барбары Кархофф, преподавателя Университета и почетного доктора литературы нашего Литературного института, на старинном здании Марбургского университета

Момент, связанный со стихосложением, я вспомнил в этом письме неслучайно. Конечно, кто-нибудь вместо Ломоносова смог бы проделать эту работу позже — ведь и Пушкин, великий национальный поэт, должен был появиться в нашей стране, а до него — Державин, а после него — Некрасов, Блок, Ахматова, Мандельштам и Пастернак. Хочу обратить Ваше внимание на то, что лауреат Нобелевской премии, другой наш национальный гений, Борис Леонидович Пастернак — тоже студент Марбургского университета в прошлом, и одна из улиц Марбурга названа его именем.

Вы понимаете теперь, глубокоуважаемый господин Президент, почему я пишу это письмо и почему меня так беспокоит возможное отсутствие того маленького якоря, который русская словесность забросила в Ваш прекрасный город.

Русская литература — частый гость Марбурга: по приглашению Нового литературного общества, работающего в тесном контакте с Марбургским университетом, кто только из русских писателей и поэтов не побывал в Вашем городе! На моей памяти это были А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Чингиз Айтматов, Булат Окуджава, написавший о Марбурге прекрасные стихи, и многие другие. Конечно, дух Пастернака, дух Ломоносова… Но всегда на пороге Марбурга нас встречал кто-то из преподавателей-славистов, и стоит ли в наше время расширения контактов и интеграции больших культур закрывать так счастливо открывшиеся ворота! Вот почему я очень обеспокоен даже по поводу слухов о возможном закрытии отделения. Полагаю, глубокоуважаемый господин Президент, что Вы разделяете со мной эту озабоченность.

С уважением,

Ректор Литературного института

им. А.М. Горького, профессор С.Есин.

16 июля, пятница. Приехал опять на работу раньше всех, но отдельные тени наших абитуриентов уже мелькали по двору. Обычная суета, с аудиториями, с опоздавшими. Без двадцати десять собрались в приемной комиссии все преподаватели, и я провел совещание. Не было только Вишневской и уехал в отпуск Гусев, но за него читает очень дотошный Антонов. Я зачитал все темы для всех семинаров, и, как всегда, начал что-то бунчать А.Е.Рекемчук. Я думаю, его наэлектризовало появление Сидорова, тему не продолжаю. Он сказал, что этюды к его семинару очень политизированны, а они разошлись, в том числе и по другим семинарам, мало тем, которые он придумал. Это обычные амбиции пожилых людей. Но я к этому уже был готов. В порядке эксперимента решил дать возможность преподавателям дописать каждому список одной темой, предложенной экспромтом. Я-то знаю, чем это закончится. Посмотрим, кто что предложит. Предупредил всех о том, что мы отменили ряд экзаменов, и теперь выбор уже не на судьбе и удаче на экзаменах, а в первую очередь на них, на преподавателях. Попросил быть очень внимательными к оценкам и особенно к пятеркам, которые раньше раздавались весьма свободно. Подправить в этом случае, при всех равных, судьбу абитуриента, в котором мастер заинтересован, будет трудно. Конкурс большой, давайте будем по отношению к абитуриенту порядочными и честными.

Часа в три и до шести принялся читать этюды наконец-то и я. Этого можно было бы и не делать, но здесь две причины: во-первых, все-таки я боюсь какой-нибудь липы или блатняны, которую смогу увидеть, а во-вторых, это своеобразная подготовка к собеседованию. Я дорожу репутацией учебного заведения, в которое можно попасть без блата. А вот тут появляется возможность узнать главное — характер письма современного молодняка, стиль, за которым, как правило, следует и ум. В этюдах, особенно когда это просто грамотная девочка, всегда идут и привычки семьи, мировоззрение и прочее. Сначала решил прочесть этюды медалисток, потому что если они пишут этюд на отлично, то освобождаются и от всех других экзаменов. Здесь более или менее все было в порядке. Единственной своей медалистке Е.Ю. поставил пятерку, но эта девочка — инвалид детства и, пожалуй, на все остальное надо закрыть глаза, пусть учится. Что касается других своих абитуриентов, то Е.Ю. оценки завысил — у него их только восемь, а хочется набрать семинар побольше, это я понимаю. Здесь в сложном положении оказываюсь я, но я-то что-нибудь придумаю.

Из интервью для российского журнала «КТО ЕСТЬ КТО»

1. Биография, родители, родовые традиции

Посмотрите на меня, когда я читаю лекцию, посмотрите, как я вожу машину, как выхожу из нее у подъезда Литературного института, как я ношу пиджак, — покойные мои бабушка и дедушка, покойные мои папа и мама, ваш ли это внук и сын? Парадокс заключается в том, что лет с двадцати, когда я начал работать сначала в газете «Московский комсомолец», потом на радио, потом в «Комсомольской правде» и снова на радио, все считали, что я из старой профессорской семьи с огромной московской квартирой, собранной поколениями большой библиотекой, а на самом деле я — первый из нашей семьи с законченным высшим образованием. Что поделаешь? Мать писала в сталинское время в анкетах «из крестьян», она окончила во Владивостоке два курса биолого-почвенного факультета; отец учился на юридическом факультете в Москве, но так и не окончил, и когда его в 43-м году арестовали, он работал заместителем военного прокурора и начальником судебно-гражданского отдела, хотя высшего образования не имел. Мать окончила юридическую школу, а после ареста отца зарабатывала рабочую карточку (был такой феномен в той нашей военной жизни) тем, что как надомница вязала кофты. В то время нас уплотнили в квартире на Померанцевом переулке, где мы жили (напротив финского посольства), и мы с матерью и братом помещались в проходной комнате, за занавеской. Тут я пошел в первый класс. Мы все время ждали, что нас выселят как семью репрессированного. Но мать моя была очень красивой женщиной, и, видимо, многочисленные прокурорские работники с Лубянки, где сидел отец, испытывали на себе влияние её обаяния и ума.

В конечном итоге нас поселили, освободили прокурорскую квартиру, в комнате 18 метров, в старом особняке, где за некапитальной стеной была уборная, а во всей квартире проживало около ста человек. Из окон этой комнаты — окна были полукруглые, так как она была выделена из вестибюля — был виден Дом звукозаписи на улице Качалова (ныне снова переименованной в Малую Никитскую), горевшие окна его аппаратных и студий. Никогда не предполагал я, что я когда-нибудь войду в это святилище тогдашней культуры и милиционер при входе отдаст мне честь. Но до этого я служил в армии, окончил школу, потом университет. Кстати, со школой связан один из ключевых моментов моей биографии. Мать моего товарища и соученика по школе N50 Марика Раца, работавшая экскурсоводом в Третьяковской галерее, повела нас туда, когда мы учились во втором или третьем классе. Это событие оказало на меня такое серьезное воздействие, что назвать его можно не просто любовью к изобразительному искусству, а любовью к культуре, общностью со всем, что я видел, и это я пронес через всю свою жизнь. Может быть, отсюда начиналось многое, что потом стало моей романистикой. У писателя вообще жизнь очень тесно связана с его биографией, не зря Достоевский говорил, что для написания романа достаточно пары-тройки сильных детских воспоминаний.

Но я увлекся и стал пропускать куски в своей биографии. Итак, я окончил школу экстерном, и так как иностранный язык я изучал самостоятельно, на экзамене по английскому с меня взяли слово, что я не пойду в гуманитарный вуз. Но я слово нарушил и поступил на филологический факультет в Московский государственный университет. Тем не менее я на уровне бывшей школьной программы язык все-таки выучил и, хотя прошло почти 50 лет, до сих пор его учу, занимаясь почти каждый день по 10–15 минут. Но должен сказать, что дело это движется у меня плохо. Есть такой апокрифический момент: люди, чьи души всегда при переселении жили в своей родной стране, чужой язык так и не могут освоить.

После второго курса университета я служил в армии, а до этого год работал в военном театре. Актера из меня не получилось, так как слишком много я умничал, а, видимо, мог и получиться, ведь в характере у любого писателя есть способность к перевоплощению и даже некая актерская истерия.

Журналистом я стал довольно случайно, в университете я дружил с девочкой, учившейся на самом элитарном факультете — журналистики, Майей Горецкой. Как-то мы шли по не обезображенной еще Манежной площади вдоль Александровского сада, и я услышал пение соловья, давно уже не слышимое здесь. «Напиши об этом информацию», — сказала Майя. Ну, с этого всё и пошло.

Предел мечтаний всех нас, молодых журналистов тогдашнего «Московского комсомольца», живших в знаменитом питомнике матерого журналиста Бориса Иоффе, была цельная полоса. Мы писали репортажи и очерки на 20–30 строк, корреспонденции на десять строк, но я, еще не окончив университет, все-таки написал «цельную полосу», которая называлась: «Весь мир меня касается». Это было немного выспренно, но по сути дела — моё.

Я был очень преуспевающим журналистом, и, когда стал организовываться звуковой журнал «Кругозор», меня пригласили туда работать. Это был элитарный журнал, с пластинками. Кстати, какая россыпь известных людей там работала: Юрий Визбор, Галина Шергова, Людмила Петрушевская и, наверное, из всех нас самым способным был там Игорь Саркисян, выдумщик и поэт, теперь уже покойный (как и Визбор). Все без исключения работающие тогда в «Кругозоре» мечтали стать писателями. Я твердо знал, с детства, что стану писателем, не знаю, откуда это взялось. Но тогда я писал стихи, и в университете появилась первая моя поэтическая публикация, в университетском сборнике, где я стартовал вместе с Куняевым, Костровым, Дмитрием Сухаревым и другими, ставшими и не ставшими потом поэтами. Павел Антокольский, руководивший литобъединением на Моховой, ткнул в меня своей палкой и сказал: «Из этого получится». Но я стал прозаиком.

Когда я работал в «Кругозоре», я нервничал: почему же проза, которую я ожидал, ко мне не шла? Но потом и проза пришла, пришла, как обычно бывает, от жизни, и я написал свою первую повесть «Живем только два раза», напечатанную самотеком в журнале «Волга». По поводу этой повести со мной беседовала знаменитая новомировская критик Анна Бергер. Но что-то я не сумел сделать по ее желанию, и повесть вышла в «Волге». Провинциальная «Волга» послала в Москву своего гонца — взглянуть на автора, фамилии которого еще не было в справочнике Союза писателей, а повесть была, по их мнению, написана абсолютно профессионально. Так не украл ли неизвестный молодой автор ее у какого-нибудь маститого литератора?

Дальше все становится скучно и известно. В какой-то момент я понял, что моя служба на радио, в том самом доме, который я видел из окон своей бывшей комнаты (тогда я был главным редактором Литературного вещания), начинает мне мешать. И я ушел с «генеральской» должности на свободные хлеба. Написал ли я, что в газете «Московский комсомолец», на почве жесточайшей журналистской конкуренции, я познакомился со своей будущей женой, впоследствии знаменитым кинокритиком, замечательным человеком — Валентиной Сергеевной Ивановой? И если бы меня теперь спросили: повторил ли бы я свою жизнь с теми трудностями, которые были, — я ответил бы: повторил, и обязательно хотел бы встретиться с молодой журналисткой в «Московском комсомольце».

Когда я ушел на «свободные хлеба», я написал маленький роман «Имитатор», который в 1985 году прочитала вся страна. Тогда было мне довольно трудно, и меня поддерживала только моя жена и старый друг — Лев Скворцов, который всегда считал, что я стану хорошим писателем. Ему я часто читал по телефону только что написанные страницы. Бедный Лёва, как он выносил эти 20–30 минут моего запинающегося чтения!

17 июля, суббота. С упоением вечером после бани и всех хозработ читаю Лимонова и «Наш современник». Есть замечательная статья о великом русском скульпторе-монументалисте Опекушине. Но там же есть и параллель с нашим очень крупным скульптором Антокольским. О его поддержке Стасовым и Тургеневым. Мне всегда казалось, что как-то о нем мало у нас в России говорят. Оказывается, что после окончания Академии художеств в Санкт-Петербурге он тут же уехал во Францию, где и жил постоянно, наезжая в Россию для участия в разных конкурсах. Но ни разу он у Опекушина, автора памятника Пушкину в Москве, конкурса не выиграл.

Я вспомнил из множества того, что я читаю, эту статью Евгения Болотина еще и потому, в ней есть эпизод о посещении императором Александром II мастерской Опекушина. Мне почему-то это очень напомнило кадры сегодняшней или вчерашней хроники о посещении В.В.Путиным археологического раскопа в Великом Новгороде. Академик Янин комментировал находки. Естественно, на месте, где еще копаться и копаться археологам многие годы, новые русские хотят построить что-то экономическое или лирическое. Самый центр. И ведь построят!

Насколько я понял, С.П. увлекся античной литературой ради заработка и помогать мне в написании научного доклада не будет.

Продолжение интервью для российского журнала «КТО ЕСТЬ КТО»

2. Собственное литературное творчество. Главные книги. Их направленность. Идеи

— За последнее время, когда стало гнуть на старость, принялся я почему-то писать теоретические книжки. Сначала написал полупублицитику-полулитературоведение о том, как меня избирали ректором Литературного института — «Сезон засолки огурцов», потом была книга театральных и литературных очерков и проблемных интервью под названием «Власть культуры», а потом я написал книгу «Попутные мысли» о писательском ремесле и книгу «Искусство вымысла», у которой есть подзаголовок «Опыт самоидентификации». Я много размышлял как преподаватель Литинститута, а потом как его ректор, — как надо учить студентов, передавать опыт, что такое мастерство, что такое книга. Единственное, чего мне не удавалось понять: что такое идея, что такое направленность книги. Я не умею направлять книгу так, как пытаются направить меня. Мне это не дано, я стараюсь довести до уровня только то, что мне интересно, тот смутный импульс, тот образ, который мне видится, и с предельной точностью отразить его на бумаге. Собственно говоря, начало моей работы как писателя, сейчас меня не удовлетворяет; в нем было много журналистики, много поверхностных наблюдений, я порою как стенограф пытался зафиксировать то, что видел, и потом, когда ушел на «свободные хлеба» с радио, я выбивал из своей прозы дух журналистики довольно беспощадно, и горжусь, что сейчас это всё, пожалуй, ушло. Литература и журналистика — это две разные и далекие друг от друга профессии.

Дебютировал я повестью «Живем только два раза», где рассказывается о человеке, прошедшем войну и работавшем грузчиком. В его жизни был эпизод, когда с него слепили монумент, он послужил моделью для обобщенного образа советского солдата. Собственно, это и стало главным конфликтом повести. Я думал, что всю жизнь буду писать о войне, которую помнил еще мальчиком, помнил, как она началась и как закончилась, — тогда я жил в домике на окраине Калуги у своей тетки. Там я узнал, что такое народная жизнь и её заботы.

Написал я много, думаю, книг двадцать. Кроме романа «Имитатор», написал еще романы, связанные с деятелями искусства — «Временщик и временитель» и «Соглядатай», один роман-антиутопию, называющийся «Эффект близнецов». Эти романы были написаны значительно лучше, чем «Имитатор», но именно «Имитатор» принес мне, как я уже говорил, популярность, его прочитала вся тогда еще огромная страна. Это роман о художнике, но, к сожалению, такие имитаторы оказались очень живучи, куда от них денешься… Большую роль в моем становлении сыграл журнал «Юность», его все тогда читали. В «Юности» были свои любимцы, которых выпускали скорее, но, хотя с определенным тормозом, шёл и я. Там были напечатаны несколько мои рассказов, хорошо известных: «При свете маленького прожектора», повесть «Р-78» (аббревиатура переводилась так — «Растиньяк образца 78 года»), «Счет до сорока» — это автобиографическая проза, тоже напечатанная в «Юности». В 40 лет умерла моя мать, потом отец, который реабилитировался, но так и не поднялся… И вот, собственно говоря, на линии атаки я остался один.

Я особенно ценю свой роман «Затмение Марса», о перестроечно-путчевом времени, с амбивалентным героем-журналистом, трагедия которого заключалась в том, что он описывает события сразу на два фронта: и в правую, и в левую газету. Кто победит? Затем роман «Гувернер», когда я подобрался к проблеме новых русских. Хотел бы в этот ряд поставить и свою повесть «Стоящая в дверях», которую в 1992 году опубликовал журнал «Наш современник». Это повесть о «бескровной революции», в ней, как мне кажется, впервые в нашей литературе появился кавказец, с определенным акцентом, со своей линией поведения, да простит мне Господь мою наблюдательность. Потом я сделал роман в новеллах «Хургада» — серию небольших рассказов о новых русских на отдыхе. Занятный это народ!

Считаю своим крупным достижением роман «В.И. Ленин. Смерть титана». Это роман о Ленине, написанный с сочувствием к этому оплёванному сейчас, но самому крупному, с моей точки зрения, деятелю за весь XX век. Я горжусь, что сумел написать этот роман от первого лица, писатель знает, как трудно постоянно держать в напряжении материал.

Сейчас я тоже пишу роман, я думаю, что это будет самый интересный мой роман, он — о моей жене, которая много лет тяжело больна, о моей собаке, которая является связной между моей женой и миром, об мне и нескольких моих молодых историй. Это роман о Ломоносове, который учился в Марбурге, о Пастернаке, который тоже учился в Марбурге, роман о самом городе Марбурге, он так и называется — «Марбург». Что из этого получится — посмотрим, как говорится: «ноблес оближ» (положение обязывает).

18 июля, воскресенье. Утром, не поднимаясь с постели, долго читаю этюды. Очень много прилично пишущих детей, они уверенно оперируют привычными словосочетаниями и штампами, фантазируют так, как об этом прочитали. Но, к сожалению, у них не наросла еще душа. Поэтому много этюдов кислых, округлых, вполне читабельных, но, по сути, не ярких, не творческих. Замечательно точно и аргументированно ставят оценки Модестов и Антонов, который читает и за Гусева, и за Вишневскую. Есть несколько замечательных работ.

Опять читал на английском языке и сверял с параллельным русским текстом «Дневник неудачника». Подобное чтение помогает разобраться сразу в двух языках и в одном писателе. Вот что значит ничего не бояться и быть предельно искренним. Только так и можно заработать мировую славу.

Вечером по телевидению, уже в Москве, смотрел у Караулова страшную передачу о наших деятелях искусства: показали дачу Швыдкого в Архангельском и рассказали о мероприятиях по строительству и присвоению огромных участков на Куршской косе народным артистом Михаилом Державиным. Не дремлют наши кумиры. Много говорили и об особняках других «значительных» людей, расположенных на Клязьминском водохранилище, показали и летний дворец Аллы Пугачевой.

Продолжение интервью.

3. Советский писатель как социальное общественное явление. Положение современного писателя. Борьба союзов писателей. Роль государства, политика государства в области культуры

Когда маленьким мальчиком я твердо решил стать писателем, что мною руководило? Надо иметь в виду, что в то, сталинское, время писатель всегда был если не на виду, то на слуху. О нем говорили, писали газеты. Писатель был великой силой, надо отдать должное Сталину, великому знатоку литературы: он отчетливо понимал, что такое остаток в сознании человека от каждой прочитанной книги, понимал, как действует книга на мышление человека. Было известно, что писатель живет несколько по-иному, это было известно не только у нас, но и за рубежом. Когда Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии, то, по слухам, существовало письмо шведского короля, просившего оставить за Пастернаком его «поместье» (ну, его достаток). Но дело не в материальном благополучии писателя, это в конечном итоге — миф. Дело в том воображаемом мире, который каждый писатель проецирует на своего читателя. В этом смысле писатель сейчас несколько иной, у него, может быть, больше духовных возможностей, но у него меньше возможностей донести до читательской аудитории свои идеи и свои образы. В этом отношении время так переменилось, как никогда, и взамен идеологической цензуры пришла такая могучая и несокрушимая цензура экономическая, а также цензура вкусов высших эшелонов власти, что она оказалась суровее цензуры прежней.

Много говорят о том, должно ли государство помогать культуре, каковы аспекты этой помощи, в конце концов, казалось бы, могут помогать и олигархи, и крупные банки, и соответствующие фонды. Вопрос, конечно, риторический, хотя в нем немалая доля экономического смысла: государству помогать культуре выгодно, так как за этим идет повышение культуры производства, культуры отношений, культуры отдыха, быта и прочее и прочее. Но вот в чем вопрос: уровень культуры зависит во многом и от уровня требований элиты, которая в первую очередь востребует эту культуру. И когда элита это делает, в одной стране появляется сын фабриканта Пруст, а в провинциальной Ирландии — Джойс, и какое бы кипение вокруг них ни происходило — они сохранятся, и элита их не отвергнет. Были времена, когда молодые великие князья зачитывались романами Достоевского. А сейчас элита на свои празднества приглашает Киркорова и вершиной песенного творчества считает Расторгуева. О чем это говорит? О том, что они воспринимают культуру как элемент, аккомпанирующий, необходимый в больших и малых приемах, необходимый стилю, державности. С культурой обращаются в зависимости от сиюминутной надобности, не понимая, что это такой же базовый несиюминутный предмет, как молекулярная и квантовая физика. Еще недавно, желая во что бы то ни стало держать молодежь в социальной узде, не дать ей выйти на улицу, мы безбрежно развивали наше высшее образование, открывая несметное количество коммерческих вузов. Нынче мы твердо знаем, что молодежь и «идущие вместе» — едины. Молодежь окраин, испытав на себе эстетику пива, никуда уже не двинется. И зачем же тогда высшее образование? Сократим его в пять раз. А во Франции чуть ли не до 20 лет держат свой молодняк в школах, а уж в 20 лет утихают и социальные инстинкты и бурление общественных стремлений. Нам не хватает на другое: на евроремонт государства.

19 июля, понедельник. Весь день просидел в институте. Читал бесконечные этюды и понял, что, находясь в Москве, всего прочесть не смогу. Я все время от чего-то бегу, не читаю ничего нового, не пишу. В десять, немножко отдохнув, уехал в Обнинск, в 12 ночи добрался.

В интервью для «Кто есть кто» пропускаю 4-й вопрос, который касается института и роли ректора в перипетиях его жизни.

5. Взгляд на новое литературное поколение, на молодежь в целом

Такой же вопрос, по невозможности на него ответить, был поставлен перед Воландом из «Мастера и Маргариты», когда он оказался в Москве. Он внимательно на всё посмотрел и сказал ставшую классической фразу: «Люди как люди, только квартирный вопрос их испортил».

Я должен сказать, что не очень-то изменилась русская литература. Русский народ в потенции своей — талантлив. В бизнес, в коммерцию ушли те, для которых литература была всегда делом торговым, делом престижа, качества жизни, а не самой жизнью. Появляются новые имена, новые произведения. Но литература всегда ждет гения. Откуда он придет, где родится, где получит образование? В литинститутских легендах есть и такая, как за кипящим чайником на кухне в студенческом общежитии спорят поэт Николай Рубцов и поэт Юрий Кузнецов о том — кто из них гениальнее. Пока этот вопрос не решен. Но обоих уже нет. А место на кухне у газовой плиты не пустует. Споры идут.

Но не споры испортили русскую литературу. О чем ей нынче писать? Кому нужна тема сострадания? Писатели как писатели, но отсутствие куска хлеба их испортило.

20 июля, вторник. Утром долго вспоминал сон: снился мне Валерий Модестов, почему-то в церкви, которая одновременно была и зрительным залом.

На Украине опять взорвалась шахта, сильный пожар. С момента обретения независимости, так и сказали, на Украине погибло 600 шахтеров, в этом году — 100, это значит, что советские порядки, в том числе и связанные с техникой безопасности, брошены за ненадобностью.

Это последний вопрос интерьвю.

6. Назовите сто современных писателей, интересных вам

Ой, не назову. Мне по-прежнему интересны античные авторы, которых я изучал в университете, я по-прежнему люблю Пруста, каждый год я мечтаю оказаться на дне Блума, в Ирландии, и изучать таблички на дублинском асфальте с изречениями героев Джойса. Меня волнует, что наших молодых больше интересуют писатели зарубежные, нежели свои, среди зарубежных они выкапывают что похуже, какого-нибудь Коэльо, ведь невозможно читать такое нормальному человеку…

Сегодня я уже не читаю Фазиля Искандера, Курчаткина, Гранина и писателей этой когорты, потому что не нахожу в их творчестве смены качества. Я по-прежнему интересуюсь каждой вещью Распутина и Белова. Я читаю критику, самую разнообразную, от Нат. Ивановой до Федя. Меня интересует Маканин. Я критически отношусь к большинству букеровских лауреатов. Иногда они пишут хорошо, но всегда там мало адреналина. Я замечаю, что даже хорошие писатели постепенно становятся беллетристами. Не забываю, что «Медея и ее дети» и «Казус Кукоцкого» — это разная литература при одном авторе. Мне кажется, драматургия превратилась в некое уравнение, где талантливый математик просто расставляет ходы, она перестала быть многослойной, как у Горького и Чехова. Как правило, она меня не интересует.

Герои нашей молодой литературы продемонстрировали нам лексикон своей молодежной тусовки, ничего не открыв в духовном плане. А вот каждую книгу Эдуарда Лимонова я обязательно читаю. Я сознаю, что Жванецкий замечательный сатирик-скетчист, но никакой не Салтыков-Щедрин, как утверждает В. Познер. Я думаю, что в наше время многие журналисты притворяются писателями, а многие поэты усложненной формы не обладают мыслью. Я хорошо помню, как в юности, стоя у окна в здании Радиокомитета с видом на Кремль, я, Саркисян и Визбор «гнали» этот ложно-значительный верлибр, вернее, подделку под верлибр, без перерыва, один за другим, часами. Некоторые молодые поэты, такие как Тиматков, Амелин, Лаврентьев, Арутюнов, вышедшие из Литинститута, кажутся мне имеющими будущее. Куняев и Костров держат старую форму и имеют сострадание к человеку, мне кажется, есть мысль. Иртеньев, мне кажется, делает свои стихи из макарон.

Я люблю перечитывать «Мертвые души» Гоголя. А лучшей книгой русской литературы, из которой вышла вся психологическая проза и современная романистика, считаю «Героя нашего времени» Лермонтова.

21 июля, среда. Не ел мяса, дочитал все этюды. С каждым годом нам будет все труднее и труднее отбирать будущих студентов. Уровень письма поднялся, и мы принимаем, по старческой немощи, эту почти одинаковую бойкость пера за литературные способности.

Обтесал на станке доску для полки в подвале, возился с окном на новой террасе, читал на английском «Дневник неудачника», читал монографию Н.Ивановой, мой справочник, перевязал и намазал ихтиолкой лапу у Долли, которая, кажется, опять нарывает, ходил в магазин, купил яблок, написал страничку в роман, опять после паузы пошло, прочитал в «Московском литераторе» очень смешную статью Ю.Коноплянникова о поведении и быте писателей, он там шпарит все с инициалами, смотрел телевизор. Все возмущаются ЮКОСом и возможной продажей некоторых его предприятий. Никто не сказал, что к этому привела не неуплата налогов, как принято говорить, а воровство. Сколько денег можно было бы отдать высшему образованию, в том числе, отремонтировать и наше здание.

В Переделкино, естественно, не в Переделкино, а поблизости собираются поставить бетонный завод. Вернее, перенести завод, который сейчас находится на Ломоносовском проспекте, т. е. там, где я живу. Битов, Искандер и Зоя Богуславская — против. Это тот завод, который строит Москву и должен находиться от Москвы поблизости. На территории этого завода сейчас строится фундаментальная библиотека МГУ. Я с этим заводом рядом, через дорогу, прожил 30 лет, теперь очередь Битова. Сколько возмущений! Тут же сказали, что стоимость сотки в Переделкино 23 тысячи долларов. Теперь понятно, за что бьются.

По телевидению же прошла какая-то странная информация о размолвке Ширака и Шарона. Премьер-министр Израиля обвинил Францию в антисемитских настроениях. Евреи из Франции не едут в Израиль. Воистину без врага невозможно.

22 июля, четверг. Есть дни, когда нечего рассуждать, сами, даже мелкие, события говорят за себя. Вечером накануне хорошо работал, вдруг внезапно тронулся роман и эпизод завершился. Опять возникло желание писать, но тут за своё принялись обстоятельства. Как хорошо, что моя молодая жизнь начиналась в свое время не с академии, не с университета, а с работы, с Ташкента, с поездок. Вот тут мне и стало окончательно ясно, что весь свой багаж на творческую жизнь мы набираем в юности, и этого нам действительно хватает на всю жизнь, на всю романистику.

Утром встал в 6.30. В 7 выехал из Обнинска. Пользуясь тем, что ехал один с собакой, доступными мне средствами изучал жизнь. У пункта ДТП возле Воробьев подхватил молодого таджика Усмана до Каменки. Там он работает на стройбазе. 6 тысяч рублей оклад. Ему 26 лет, выглядит старше. 5 тысяч пересылает домой. Ест картошку, макароны. 10 классов, хотел бы на спортфакультет в Университет, но денег нет. За жену заплатил калым в 1500 долларов, отрабатывает. Жена дома. Сброс в судьбе, будущего нет.

Возле другого пункта ДТП взял худого парня Николая. Работает в Ватутинках коптильщиком рыбы на заводе. «Завод» в столовой бывшего пионерлагеря. У Николая жена и ребенок 9 месяцев. Он зарабатывает до 15 тыс. руб. в месяц. Сутки через двое и один раз между этими «двое» выходит на подработку, на дневную смену. «Маленький ребенок, многое нужно». Вспомнил высказывание Маркса о свободном времени, как главной человеческой ценности и богатстве.

От Пахры до Теплого Стана вез преуспевающего адвоката лет 35–40. У метро он предложил мне плату в 50 рублей, я отказался. У него дорогая машина, которая в ремонте, потому что в нее врезался мотоциклист. Мотоциклист в больнице. Ремонт обойдется в 6 тысяч долларов, теперь мотоциклист всю оставшуюся жизнь будет платить страховой компании. Говорили о дорогих машинах, их преимуществе не в скорости, а в безопасности клиентов. «Моя приятельница на «мерседесе» пропахала 200 метров кювета, срезала под корень две березы и осталась цела — ни одной царапины: подушки безопасности».

Не успеваю даже отмечать все катастрофы у нас и по миру, скандалы, этапы суда над Ходорковским и прочее. Обо всем этом думал, когда ехал утром с дачи на работу. В почтовом ящике — это Ашот держит меня в курсе литературных новостей — листочек с Указом президента о награждении писателя Бориса Васильева орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. Есть некоторая горечь, потому что умершего не очень давно Проскурина наградить не успели. Но у него есть заслуги перед старым Отечеством — он Герой Социалистического Труда. Это о себе, что ли, сердешный, горечь? У-у хапуга! Как бы выковырять из себя эту невольную демагогию. Над романом «А зори здесь тихие…» слезами умылась вся страна.

В институте весь день занимался разной организационной чепухой! Сначала посмотрел все работы (изложение), где стоят двойки. Взглянул на творческие работы, этюды, смотрел, кого мы теряем, но, к счастью, ни одного, за кого стоит крепко держаться. Разговоры с родителями, с абитуриентами.

23 июля, пятница. Утром начался экзамен по литературе. Мы решили запустить на территорию родителей, даже для них еще одну скамейку притащили от столярки и поставили в скверик. Потихонечку идут дела с коммерческим набором. Одна матушка очень резонно заметила, что лучше уж устроить ребенка, чем еще год больше платить за его репетиторов. Я подумал, что если нам удастся набрать достаточно людей, то, несмотря на нехватку площадей, мы сможем устроить все в два потока.

Дочитываю этюды, у Рейна есть два или три замечательных парня, с прекрасными, ярко и сочно написанными работами. Большинство же пишут так, будто собираются поступать на курсы электриков. Иногда, как мне кажется, чутье Евгения Борисовича подводит, он не очень чувствует народной стихии, предпочитая ее городской. Одна девочка с прелестной народной интонацией написала этюд о «Божественном невмешательстве»: как она третирует и любит своего Ваньку. Есть и еще примеры.

Кстати, о Е.Б. Совсем недавно он получил Пушкинскую премию. Я слышал, что с нею произошел какой-то скандал, будто бы Олеся Николаева, которая тоже претендовала на премию, звонила Рейну домой и его отчитывала. Пишу — помягче. В «Литературной газете» появилось коллективное письмо, адресованное В.В.Путину, о том, что соответствующая комиссия все же присудила премию Николаевой, а вот президиум переиграл ее на Рейна. Авторы письма волнуются, их не послушали. Обидно, что одним из инициаторов письма стал С.Чупринин. Впервые в большом литературном скандале, конфронтируя, принимают участие профессора Литинститута. Любопытен редакционный комментарий к письму. Взгляните на авторов: не кажется ли вам, что почти все они принадлежат к одному лагерю, к лагерю С.Чупринина? Что касается Рейна, то он умудряется сохранять некую объективность и дистанцию от всех тусовок почти на равном расстоянии. Пошел же он в свое время на юбилей Юрия Кузнецова. А кто бы из этих замечательных литераторов на этот юбилей пошел?

На экзамене есть тройки, но все равно абитуриентов на собеседование идет слишком много, как я с ними распоряжусь, не знаю.

24 июля, суббота. Приехал поздно вечером из-за различных пробок. Много было по дороге аварий, иногда ужасных. Стоишь всегда или там, где регулирует движение милиция, или там, где живет власть. На этот раз долго держали возле Архангельского, где живет много власти. Там даже выстроили несколько лет назад фантастический пункт ДТС. Ну и правильно, будто знали, что именно там поселится наш премьер-министр Фрадков. Теперь мы пропали, надо ездить по Киевскому шоссе.

Когда уже ехал по поселку, то в свете фар увидел огромные лужи, видимо, только что прошла гроза. Дороги, наши улицы, по которым до глубокой ночи бродит дачная молодежь, на этот раз были пустые. Я про себя это отметил, но подумал, что безлюдье связано с дождем. Оказалось, что уже несколько часов, как в поселке отключен свет. Холодильник, который, уезжая с дачи в последний раз, я оставил включенным, разморозился. Но это и к лучшему, лежавшие в нем блинчики были уже готовы к жарке. Как хорошо жить без телевидения. Утром вокруг стояла неожиданная тишина: ни тебе далекого жужжания электропилы, ни фона радио, ни даже комариного попискивания кофемолки. Неужели люди жили так раньше?

Месяца полтора назад с подачи Владислава Александровича Пронина приходил некий паренек за интервью для вузовского вестника. Я, наверное, уже писал об этом, паренек оказался умненьким и, главное, заинтересованным. Ему было интересно меня спрашивать, мне интересно отвечать, но все равно я не думал, что может что-либо получиться. Тем не менее получилось. Если у моего дневника будет еще читатель, то, возможно, он заинтересуется технологией этого текста. Буду, как всегда, помещать это фрагментами.

О названии; как возник текст. Всякий раз перед лицом новой рукописи писатель всегда — начинающий. И у дневников только название «Дневник ректора». Я «дневник ректора» не писал, я писал дневник многие годы. И когда возникла необходимость приклеить к блюду необходимую «этикетку», придумали «дневник ректора». На мой взгляд, это не очень удачное название. Оно удачно в том отношении, что несколько проясняет дело. На самом деле — это просто МОЙ дневник. Просто дневник писателя, который в данный момент по тем или иным причинам работает. Я никогда не думал об их публикации. Сначала я писал от руки; «спровоцирован» на написание дневника я был лишь фактом ранней смерти своего друга — Визбора. Затем я купил свой первый ноутбук и стал работать на нем. И один раз, случайно, текст был напечатан. И когда он оказался на бумаге, я увидел, что это текст. А к тексту отношение другое…

Несколько причин, по которым я стал писать дневник. Сегодня проза переживает очень сложный период: проза в чистом виде всем надоела. Мы уже заранее знаем, что все это вымысел. Мы открываем роман и говорим: «Это придумано, придумано, придумано… Этого не было». И автор начинает изворачиваться, чтобы этих «придумок» было как можно меньше. Он маскируется… И дневник в какой-то мере заполнил вакуум, который у меня возник, поскольку я не могу не писать. Во-вторых, я человек политически активный, и в дневнике я отвечал своим оппонентам. Вы спрашиваете о том, для кого я писал… Как опытный человек я могу вам сказать, что когда ты пишешь неискренне, то тебе лучше не писать вообще, поскольку в этом случае ты никому не нужен. Поэтому, для кого бы я ни писал, я стараюсь писать предельно честно. Я лишь оставляю кое-что «для расшифровки». Я, быть может, не говорю чего-то открытым текстом: хотите подумать, поразмышлять — поразмышляйте…Остальное завтра.

25 июля, воскресенье.

О «сюжетах» и «эпизодах» в дневниках. Очень часто свои сюжеты я строю «от противного». Я развиваю свой сюжет следующим образом: «то, что было со мной, но наоборот». Такой творческий метод. Так была написана пьеса «Сороковой день». В основе сюжета — имущественная склока в семье ветерана. Но она началась в моем воображении, потому что о той же ситуации в моем доме никто и помыслить бы не мог. А я подумал: «А если бы»… Если бы у меня был другой характер, если бы у моей сестры, у моей мачехи был другой характер…

Взгляд на себя и свою исключительность. Я не очень много думаю о своем внутреннем мире — он не очень интересен. Я не много размышляю о политике, потому что я в этой политике живу… Я — сторонний наблюдатель, старающийся внести в дневник все, что можно. Так, например, я люблю поесть, и знаю, что люди познаются через предметы, через еду. И рассказывая об этом, я исследую общество. Когда в самое тяжелое для страны время я описываю меню кремлевского банкета, это характеризует ситуацию гораздо лучше, чем что-либо еще. Надо лишь вдуматься, задать себе вопрос: «Почему это вдруг человек садится и начинает переписывать меню? Значит, что-то в его голове происходит…»

Ответ на очень коварный вопрос интервьюера: «Скажите, Вас прежде всего как писателя не беспокоит то, что интерес к Вашим дневникам обусловлен Вашим высоким общественным положением? «Червячок» не гложет?»

— Естественно, гложет… Впрочем, с другой стороны, с чего бы ему меня глодать? Не много было писателей, которые написали столько бестселлеров. Был ряд повестей в журнале «Юность», которые прочла вся страна. Во времена перестройки бестселлером стал роман «Имитатор». После этого была знаменитая повесть «Стоящая в дверях», которую так «обложила» «Литературная газета»… А к тому, что об этом много не пишут, я отношусь спокойно. Все, что я делаю в этой жизни, я связываю только с одним человеком — с читателем. Я никогда не был любимцем партий, правительств… Мой приятель, Юрий Поляков, придя редактором в «Литературную газету», попросил сотрудников провести следующее исследование: подсчитать, сколько раз за десять лет в газете была упомянута фамилия Валентина Григорьевича Распутина. Выяснилось, что за десять лет он не был упомянут ни разу! Это была внутренняя установка целой шайки редакторов. А что, Распутин от этого стал менее знаменит? А его, думаете, не глодало? Но что бы они ни говорили, что бы ни писали, я их заставляю пятьдесят лет хранить у себя на полках свои книги. И читать…

26 июля, понедельник. Утром совершил большую экскурсию в магазин «Метро», где оставил 4 с половиной тысячи рублей, но зато у меня теперь полный холодильник и чуть ли не по пуду запасов растительного масла, гречки и пропаренного риса. А сколько моющих средств и разных других припасов! Надо только не лениться и ездить туда раз в месяц.

Отослал Лене Колпакову статью В.С. «Грузите сериалы бочками» и материал, связанный с Хавинсонами. Леня позвонил и сказал, что все это они напечатают.

Вечером ходил в аптеку «36,6» за ихтиолкой для Долли, у которой опять нарывает сустав на лапе. Обратил внимание на то, что почти нет ни русских шампуней, ни русских зубных паст.

По телевидению сообщили новые подробности по делу ЮКОСа. Одного из главных акционеров фирмы, ставшего ненадолго ректором РГГУ, Невзлина, который находится в международном розыске и живет в Израиле, обвинили среди прочего в подстрекательстве к убийствам. Да как же люди с подобным живут! Но, с другой стороны, как без подобного они обзавелись бы такими капиталами!

27 июля, вторник. С десяти и до пяти часов вел собеседование. Проходил семинар А.Е. Рекемчука, это — 50 с лишним человек на 18 мест. Мне показалось, что на этот раз А.Е. переиграл самого себя, он отобрал так много хороших ребят в надежде потом выбрать из них «верняк», лучших, что не справился с таким количеством а потом пошли обычные законы баллов, и в результате некоторые претенденты не прошли. Но надо сказать, что общий контингент по уровню был довольно высок, год урожайный, и семинар может оказаться очень хорошим. Дай Бог.

На этот год очень много ребят были из самой глубокой и дальней провинции. Может быть, действительно что-то тронулось. Я также должен отметить, что в этом году нет таких страшных историй, какие были в прошлом. Но много было смешного: например, папа, который вдруг звонит в приемную комиссию, говорит, что он работник МИДа. Мы все раздражены, идет изложение, там много отрицательных оценок, и можно уже предвкушать ответ нашего раздраженного секретаря. Но, оказывается, девочка получила пятерку. Есть, чего почти не было раньше, — апелляции, особенно здесь активничали девочки-переводчицы. Я потом посмотрел их переводы с английского, они все во власти языка английского, но не русского. С этим у многих при ближайшем рассмотрении оказалось плохо, но мы ведь и сделали этот экзамен, чтобы определить долю помощи им неведомых сил в подготовке конкурсных работ. Научатся.

Сегодня пришло небольшое письмо от ректора Ленинградского университета Вербицкой. Господи, ну как же приятно читать нормальные интеллигентные слова!

Глубокоуважаемый Сергей Николаевич!

Примите мою благодарность за дружеское письмо и прекрасный подарок — книгу Ваших «Дневников». Ваши воспоминания, безусловно, представляют интерес как осмысление событий последних лет и будут прекрасным и необходимым дополнением моей домашней библиотеки.

Буду очень рада, если Вы найдете возможность посетить Санкт-Петербургский университет в любое удобное для Вас время.

С благодарностью и пожеланиями всего самого доброго,

Ректор СПбГУ Л. А. Вербицкая

28 июля, среда. Второй день собеседований, сегодня смотрели поэзию, набирал Евгений Рейн. Все прошло гораздо менее утомительно, нежели с прозой. Женя был неплохо готов, и, вдобавок ко всему, здесь все было ясно, каждый абитуриент читал свои стихи. Было несколько замечательных ребят и девушек, много провинциалов. Родители довольно быстро прознали, что выгоднее отправить свое чадо, недополучившее несколько балов, на платное обучение, нежели в беспокойстве целый год снова платить репетиторам. Дай Бог, у нас будет теперь больше платных студентов.

Мне иногда начинает казаться, что Дневник мой стоит и я повторяюсь, потому что ничего не происходит. Но жизнь обладает прекрасным саморегулирующим свойством, она в момент затишья всегда что-нибудь подбросит. Стала ясна последняя агрессивность и нервность Юрия Ивановича Минералова. Я приписывал ее только тому обстоятельству, что он из-за собственных капризов перестал быть ученым секретарем. Но дело уже прошлое, можно было бы это и забыть. А вот определилась и причина. Как всегда бывает, некоторая непоследовательность влечет за собою и особую линию поведения. Надо оправдывать свою линию, оправдывать белые одежды. Причина, оказывается, была на поверхности, но я ее прозевал. Юрий Иванович в разгар нашего с ним уже, правда, прошлого — конфликта написал… Я привожу всю цитату из «Материалов к словарю русских писателей двадцатого века. «Поколение шестидесятников» Славы Огрызко: «В последние годы регулярно печатает свои дневники за разные годы. Юрий Минералов считает этот шаг Есина ошибкой. Эти «дневники» Юрий Минералов называет хронологически расположенными записями, в которых Есин порою представляет себя, свои поступки и открывает свой внутренний мир не с лучшей стороны, зачем он так делает, не знаю. Это, разумеется, не дневники как таковые, а в основе их литературная имитация» («Литературная Россия», 2003, 29 августа).

Сам словарь В.Огрызко читается, как увлекательный роман, уж он-то никому не спускает, хотя пользуется часто лишь материалами из-под руки, со страниц «Литературной России», есть в словаре — я просматривал лишь мельком — и ошибки. Так, в словарной статье о Евтушенко поэма «Ивановские ситцы» названа «Ивановские отцы». Много здесь злословия, слухов, личных мотивов, есть некоторая всеядность и разбалансированность мировозрения. Но в принципе, пока все остальные болтают и треплются, Огрызко делает большое и полезное дело. Я собрал слухи и «сплетни» из какого-то выпуска огрызковского словаря раньше, но не хватило времени все это поместить в мой эклектичный дневник. Надо бы выписать все «сплетни» из этого выпуска, это интересно. «Ардов (наст. фамилия Зигберман) Михаил Викторович… Скандальную известность принесли мемуары. Так, в 1999 году в «Новом мире» написал, что Н.Ильина, когда вернулась из Шанхая в Россию, была приставлена чекистами к Ахматовой, и та об этом знала…» Там же: «Арканов (наст. фамилия Штейнбок) Аркадий Михайлович… Критик В.Топоров полагает, что к 1990-м годам писатель, избрав пожизненным поприщем унылый пересказ старых анекдотов и застольных хохмочек, во многом выдохся». «Бородин Леонид Иванович… Отец — литовец, командовал партизанской ротой в литовско-польскую войну, в 24 года хотел скрыться в России, был пойман на границе, сослан сначала на Соловки, а потом в Сибирь и в 1939 году растрелян…» «Вознесенский Андрей Андреевич… Конст. Кедров полагает, что после смерти в 1957 году И.Эренбурга Вознесенский стал неофициальным «полпредом» европейской и американской культуры в России». «Ганичев… В 2003 году опубликовал в «Нашем современнике» свои воспоминания, по стилю напоминающие язык докладов партаппаратчиков 1970-х годов… Отсутствие художественного вкуса у Ганичева подчеркивают названия его произведений (помимо «Флотовождя» можно вспомнить, например, «Державницу»)». Устал… впереди, правда, еще с десяток занятных выражений…

29 июля, четверг. Утром пошли маленькие семинары, все это паллиативы, условности, стремление преподавателей добрать семинары, наша боязнь не найти нужного контингента. Впрочем, у Апенченко, как никогда, были хорошие и умные ребята.

С самого начала присутствовал и Е.Ю.Сидоров, нервничал, волновался, иногда краснел. Время ушло вперед, критерии стали другие, он осознал, что так набирать уже нельзя и что оценки у него чуть завышены. В одном месте я допустил бестактность: у девочки, которая поступает к нему, начал спрашивать, сетуя на отсутствие у студентов любопытства, что она знает о своем руководителе. Это мой обычный тест на внимание, на любопытство, на заинтересованность. Она сказала, что он был министром культуры. «А что написал ваш руководитель?» И тут понял, что вряд ли она помнит очень небольшую Женину библиографию.

Вечером была «Культурная революция»: Великий и могучий, нужен ли он нам? О русском языке. Забойщиком, и очень неплохим, был Юра Поляков, и была еще какая-то писательница, фамилия которой от меня ускользнула. Творчества ее я не знаю. Передача в известной мере была провокационной: что хороший язык нужен, понимали все, не у всех с ним было все в порядке. Язык в известной мере еще и генетика, менталитет, потом язык. Моя собственная мысль заключается в том, что нынче и элите настоящий язык не нужен. Она потеряла свое первородство, она смешалась с плебсом и теперь маскируется демократическим языковым равенством. Английскую аристократию, например, всегда, отличал другой язык.

30 июля, пятница. Пошли переводчицы, их человек двадцать на шесть мест, но взяли все же семь, потому что нельзя было оставить группу хотя бы без одного парня. А парень, который чуть недотягивал, оказывается, хорошо играет в футбол. В начале собеседования, когда одна за другой шли слабые и натасканные москвички, я расстраивался — одни тройки, все уныло, серо. Потом, когда пошли девочки из провинции и из дальнего Подмосковья, где еще школа не разжирела и не сдала позиций, стало повеселее. Я так порадовался, когда приняли одну девочку из Александрова, вторую из-под Смоленска, а третью, кажется, из Башкирии. Кстати, и паренек с греческой фамилией был тоже не из Москвы, а из Протвино. Возрождение России произойдет провинцией.

Я специально так рассчитал, чтобы устроить для института маленькое гуляние после окончания первой серии приемных экзаменов. Это мой должок институту за мой орден. Провели последнее собеседование с переводчицами, и в три часа началось пирование. Писал ли я о том, что Альберт Дмитриевич попросил устроить во дворе института параллельно столовой веранду? Я разрешил, взяв с него не арендную плату, которую не знаю, как брать, а долевое участие в реставрации спортивной площадки. Как обычно, этот молодой капиталист, не умеющий, как его большие собратья типа Ходорковского или Гусинского, непосредственно грабить государство, как капиталистик маленький все делал и делает своими руками. Ездил на рынок за стройматериалом, сам покупал доски и материал на прозрачную кровлю, получилось все очень здорово, с цветами вдоль веранды, с прохладой, и вот здесь и решили праздновать. Было человек тридцать, все было по-летнему, вино, напитки, водка, фрукты, легкая закуска, светло-розовый арбуз, бликующий желтизной селитры, шашлыки на деревянных палочках и отварная картошка в мармитах. Все было не обязательно и поэтому прекрасно. Я пришел в легком черном костюме и белой рубашке. Кителёк с приколотым к нему орденом я повесил на балясину. Так замечательно все выпили и поели. Специально приходили Лобанов, Лева, принесший воздушный шарик — он никогда не приходит с пустыми руками, были Володя Смирнов, Леша Антонов, Игорь Болычев, который с каждым месяцем кажется мне все интереснее и интереснее. Пришел и Владислав Александрович. Выглядел он, несмотря на перенесенную весною операцию, хорошо. Выпили немножко, порадовавшись жизни, наши замечательные женщины. Только Л.М. пришла попозже, потому что после экзамена сидела и заполняла договоры на платных студентов. Улов душ, без которых мы не проживем, продолжался. Да простит мне литература эти сентиментальные пассажи. Одно плохо — литература у нас никому, кроме нас самих, не нужна. У Высшей школы экономики, снабжаемой ведомством Грефа, стоимость обучения за год как минимум 3800, а у нас 1650 долларов. У них платных студентов хоть отбавляй, как и желающих пойти в милицию. Все хотят воли, беззакония и неправедных легких денег.

Закончилось все довольно быстро, и часов в семь уже уехал из дома на дачу — отсыпаться, в Москве в такую жару совсем не сплю. В.С., как всегда, наварила большую кастрюлю летнего овощного супа.

По телевизору показывают постоянные демонстрации из-за отмены льгот. Говорят, что по этому поводу выссказался новый премьер Фрадков, наш Дизраэли: мы, дескать, с этими льготами выкорчуем последние остатки социализма. Это на фоне того, что мир потихонечку социализируется. Об этом же мы довольно долго говорили с М.П.Лобановым во время суаре по поводу моего ордена. Все это, по его мнению, с которым мне остается только согласиться, направлено еще и к тому, чтобы скорее уничтожить это поколение — поколение носителей памяти о победе в войне, о жизни при социализме. Теперь ведь вслед за льготами исчезнут и таблички в поликлиниках, что участники ВОВ обслуживаются вне очереди. Было произнесено и слово «геноцид», но мне еще трудно поверить в злую, чужую, направленную и упорную волю.

31 июля, суббота. В обед пришел электрик Миша подключать электропечь для сауны. Поговорили о разных обстоятельствах, в том числе и о том, что опять ограбили одну из дач. Делают это уже совсем в открытую, на машинах. Вывезли на этот раз не только телевизор, но и нагревательные приборы. Времени или места не хватило только для дорогого велосипеда, значит, все же грабители приезжали не на грузовой, а на легковой машине. Работы, говорит Миша, у него сейчас много, пошла мода ставить какие-то специальные контуры, которые отключают электричество при любом прикосновении «к фазе», даже если человек сам этого и не чувствует. Среди прочего рассказал, что мой сосед по линии недавно продал дачу. Ее кто-то купил…

Но сделаем отступление, которое назовем эпизодом «к национальному вопросу». Я вспомнил этого человека, это был армянин, армянская семья, которая довольно мирно здесь жила, был у них сын-десятиклассник, который ловил рыбу, В.С. и я с ним общались. Они очень много строили: гараж, протянули трехфазное электричество. Я еще тогда, в начале перестройки, подумал, не на продажу ли делают? Но вроде бы собирались капитально жить. Отец-армянин работал где-то на авиационной или космической фирме. Обеспеченная семья. Мальчик-десятиклассник взялся покрасить дом моей соседки напротив. Звали его Алик. Чтобы не мешали, связал пучком электропровода, потом я узел разрезал. Деньги получил, но верх так и не докрасил. Потом, по слухам, ездить они перестали, мальчик Алик окончил институт, устроился работать в мэрию. Теперь дачу продали. Ну, продали так продали, через неделю после совершения купчей въехали новые, и тут они обнаружили, что всю проводку из дома бывшие хозяева сняли. Это мне рассказал Миша-электрик, он теперь делает в доме новую. Мы долго с ним сокрушались: зачем? Как правило, старые провода и арматуру никуда использовать уже нельзя. Мог бы подобное совершить русский? Мог. Но представителю нетитульной нации надо внимательно следить за своими поступками. И не говорите мне о пресловутой политкорректности!

Саакашвили, как я понимаю, будучи не в состоянии решить внутренние проблемы, пытается теперь стимулировать свою популярность за счет конфликта в Южной Осетии. Там почти начинается война. Что там Пушкин писал о грузинах? Кажется, «робкие», но какие говорливые.

Вечером с электричкой в 21.15 встречал В.С. Шел проливной дождь, я был с зонтиком и в плаще. Уже второй раз за мою жизнь меня назвали батяней.