Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе

Евдокимов Алексей Геннадьевич

Эта книга будет полезна и тем, кто собирается в Ригу впервые, и тем, кто часто в ней бывает, любит ее и хорошо знает. А также тем, кто подумывает о приобретении недвижимости в самом «русском» государстве Евросоюза, о получении европейского вида на жительство, о ведении бизнеса в стране Еврозоны, где при этом всегда можно объясниться по-русски. Советы, куда сходить, что съесть и чем запить в ходе недолгого визита в латвийскую столицу. Рассказ о том, чем отличаются курортные побережья близ Риги, – для тех, кто захочет провести в Латвии лето. Подробности о состоянии рынка латвийской недвижимости и о том, как получить вид на жительство в Евросоюзе, приобретая жилье в Риге или Юрмале. Все это и многое другое – в книге, сочетающей практическую полезность путеводителя и познавательную ценность страноведческого эссе.

 

Часть первая

Код города

 

Глава 1. Западная витрина, витрина Запада. Смысл Риги

 

Зеркальная маска

Когда я садился за эту книгу, мне практически одновременно рассказали две истории, прямо связанные с ее темой. Обе пустячные, но очень характерные, отражающие восприятие Риги разными категориями россиян.

Первая история – про ответственного сотрудника известного русского интернет-издания, которое, сменив название, недавно перебралось в латвийскую столицу из столицы российской (там у него, как утверждают сами журналисты, возникли проблемы политического свойства). Этот небедный вчерашний москвич поделился в Фейсбуке впечатлениями о «новой родине». Пост был почти восхищенный: автор любовался барочными шпилями из окна своей новой пятикомнатной квартиры в центре Риги, радовался крайней дешевизне – по сравнению с Москвой – рижского жилья, продуктов и услуг, хвалил вежливый европейский сервис, устройство латвийской жизни, констатировал отсутствие дорожных пробок. Резюме его звучало примерно так: «Цивилизованно, как в Норвегии, только раз в пять дешевле. Да еще и по-русски все понимают». Интернет-деятель призывал френдов следовать его примеру и ехать в Ригу.

Вторая история – про простого московского бомбилу, небогатого и безвестного: он чуть ли не в тот же день поделился своим мнением о Риге. Моя знакомая села к нему в машину, возвращаясь домой с Рижского вокзала. Узнав, что пассажирка только что опоздала на поезд в латвийскую столицу, он даже обрадовался. «Ну и хорошо! – зло отрезал водитель. – Нечего в этой Риге делать. Там же фашисты по улицам ходят. Русских людей притесняют. И министры у них – геи (бомбила употребил, естественно, другое слово с тем же смыслом). Подальше надо держаться от этой Риги».

Чем только не служила Рига в своей истории – во всяком случае за последние три века, когда ее история была неотделима от истории России. Она была и окном в Европу, и западной витриной Советского Союза. А теперь вот она служит зеркалом. Глядясь в это зеркало, русский человек видит собственную мечту или собственные страхи.

Тут по всем законам жанра следовало бы написать, что обе лубочные картинки – и та, на которой дешевая Норвегия, и та, на которой ветераны легиона СС, – обманчивы, что на самом деле все совсем иначе. Но писать так я не стану, потому что и то, и другое – пусть и с оговорками, но сущая правда. Хотя, разумеется, и не вся правда.

Причем не имеет особенного значения тот факт, что восхищающийся Ригой интернетчик в столице Латвии живет, а пугающий Ригой водила вряд ли в ней когда-нибудь бывал. Такова особенность латвийской столицы: даже прожив на берегах Даугавы всю жизнь, легко обнаружить вдруг, что с другими коренными рижанами ты живешь словно бы в разных городах.

Вот элегантная североевропейская столица, второй Стокгольм на противоположной стороне Балтики, какой, вероятно, видится Рига молодому латышскому хипстеру, завсегдатаю модных баров, не говорящему по-русски. А вот сумрачное скопище типичных и типовых советских жилмассивов, что наблюдают в окно полунищие здешние пенсионеры и хронические безработные, мало отличающиеся от таких же горемык в Верхней Инте или Нижней Тавде. Вроде бы – два совершенно непохожих города в двух совершенно чуждых не странах даже – мирах. Главный же парадокс в том, что вид из окна у хипстера и у пенсионера может быть одинаковый. Но воспринимается он абсолютно по-разному.

Уловить подлинную суть Риги не проще, чем поймать того преступника из французского кинодетектива, что носил зеркальную маску – и любой, кто смотрел ему в лицо, видел себя самого.

Представитель московского среднего класса, приехавший в латвийскую столицу с женой и ребенком отдохнуть от пробок на Садовом кольце, от выбросов нефтеперерабатывающего завода в Капотне и от ритма жизни огромного мегаполиса, видит в Риге оазис буржуазного уюта, европейского комфорта и вообще истинный Запад. Британский пролетарий, прибывший сюда за тридцать фунтов авиакомпанией-дискаунтером, попадает в развеселое злачное место, где рекой льется дешевое пиво, девушки общительны и невзыскательны, – короче, на настоящий постсоветский Восток. Немецкий или финский пенсионер, сошедший с борта многопалубного круизного лайнера, которые столь часто заходят в рижский порт, гуляет по какому-то третьему городу, не очень-то похожему на два предыдущих.

Так какой из городов – настоящая Рига? Все вместе. И одновременно – ни один.

 

Русская столица Европейского союза

Когда в 1991 году Латвия во второй раз в своей истории стала независимой (Первая республика просуществовала тут с 1918‑го по 1940‑й), новая власть взялась постепенно приводить государственную столицу в соответствие с официальной идеологией и чаяниями титульной нации. Идеал был прост и понятен – в Риге не должно было остаться никаких следов последних 50 лет, проведенных в составе СССР. Словно вслед за летом 1940 года сразу наступила осень 1991‑го. Конечно, идеал по определению недостижим, но он указывает направление приложения усилий.

Нельзя сказать, что усилия не дали результата. Во всяком случае, в историческом центре Риги давно нет ничего характерно русского или советского: ни букв, ни фасадов, ни «Лад Калин», ни неистребимого беспорядка, ни специфических полицейских манер. Если закрыть уши и не слышать повсеместную русскую речь (а к ее ненормативной составляющей охотно прибегают даже молодые латыши, никаких других славянских слов не знающие), то запросто можно представить, что ты в каком-нибудь Копенгагене. Впрочем, русская речь ныне и в Копенгагене не редкость. Можно утешаться тем, что официальный статус у этого языка, неприятного адепту «латышской Латвии», в Риге точно такой же, как у суахили или урду.

Вот он, город мечты. Настоящая Европа, в которой нет ничего от России.

И дело, конечно, не только в вывесках. В Риге не принято предлагать дорожным полицейским «договориться». Рижское Управление по делам гражданства и миграции по сравнению со своим московским аналогом, ФМС, – просто-таки образчик чиновничьей вежливости и безупречной организации работы. В рижском полицейском участке непредставима история, произошедшая в казанском ОВД «Дальний», и множество подобных ей российских историй.

Но ведь именно этот выпестованный европейский шарм, лоск и такт, ощущение чистопородного Запада привлекает в Ригу сотни тысяч российских туристов. Точнее – сочетание шарма и такта с географической близостью (полтора часа на самолете, одна ночь на поезде) и отсутствием языкового барьера. Сюда недолго ехать, здесь не обязательно переходить на иностранные «Hello!», «Bonjour!» и даже «Sveiki!» Получается, тут ты как бы одновременно на цивилизованном Западе и у себя дома.

Ты – в столице государства Евросоюза, где не только почти все владеют русским, но и половина населения – этнические русские. Где по телевизору – десятки российских кабельных каналов, в киосках – российские звезды на обложках русскоязычных латвийских еженедельников, в кино – фильмы с обязательными русскими субтитрами. Где на всех афишных тумбах – имена российских певцов и юмористов, пусть и набранные латиницей, а уличные музыканты гундосят Виктора Цоя. Где по-русски с вами пообщается не только почти любой продавец, но и любой банкомат. Где, в конце концов, мэром с 2009‑го бессменно трудится русский Нил Ушаков, глава партии, считающейся здесь русской (крайне правые и вовсе говорят об «агентах Кремля»).

Однажды российский телеканал «Дождь» сделал сюжет о Риге. Начинался он со слов о том, что в ней «воплотилась мечта об идеальной России: привычная языковая среда плюс европейские бонусы – такие, как порядок, вежливые чиновники и верховенство закона».

Вот он, город мечты. Настоящая Европа, которая одновременно – Россия.

 

Карманный Запад

Расхожий анекдот про советскую Прибалтику гласил, что ее жителей в других республиках постоянно спрашивали: а правда, что вы там у себя тоже расплачиваетесь рублями? Я таких вопросов не припомню, но в украинском Николаеве, куда я ребенком каждое лето ездил из Риги к дедушке с бабушкой, мне, малолетней шпане, еще во времена непуганого застоя дворовая старуха как-то проорала (кажется, я мячом угодил куда не следовало): «Убирайся в свою Америку!» Выходит, простому советскому человеку гость из Прибалтики уже тогда казался американским агентом, посланцем враждебного Запада.

Для связи со своими кураторами из-за железного занавеса мы, прибалты по прописке, наловчились делать на рижским заводе ВЭФ транзисторные радиоприемники «Спидола», знаменитые тем, что они хорошо ловили на коротких волнах «Радио Свобода» и Севу Новгородцева.

В не совсем советской Прибалтике были готические соборы, кафе, латинские буквы на вывесках, сдержанные, иногда холодно-презрительные аборигены, оттуда привозили непривычные буржуазные жидкости, вроде ликера «Vana Tallinn» или рижского черного бальзама. Слово «Вецрига» имело французский вкус – фирменным нашим кондитерским изделием были одноименные профитроли.

До последних лет в Союзе сохранялась память о здешних полицаях времен немецкой оккупации и о «лесных братьях». Зато российская и прочая «союзная» интеллигенция ценила прибалтийское дозволенное вольнодумство – дозволялось на «карманном Западе» лишь чуть-чуть больше, чем в целом по Союзу, но все-таки больше: не случайно и Сергей Довлатов, и Михаил Веллер, которых не печатали в Ленинграде, пытались дебютировать со своими книгами в Таллине (Довлатову, правда, не удалось издаться и там, пришлось ехать еще западней – в Нью-Йорк). И все, независимо от принадлежности к социальным слоям и прослойкам, ценили Юрмалу, несмотря на пресное и прохладное наше море.

Летом электрички Рига – Юрмала ходили как поезда московского метро в час пик, на знаменитом широком пляже из-за загорающих не видать было знаменитого белого песка. На Рижском взморье бурлила советская дольче вита. Живьем увидеть на юрмальском проспекте Йомас звезду союзного масштаба было не такой уж редкостью. Легендарный ресторан «Юрас перле» («Морская жемчужина»), нависавший над пляжем в Булдури, на всю громадную страну был известен своим варьете: там начали карьеру Лайма Вайкуле и Борис Моисеев. Юрмальский ресторан с французским названием «Кабург» и бар рижской гостиницы «Латвия» одними из первых в Союзе завели у себя стриптиз: по нынешним временам умилительно-пуританский, по тогдашним – революционный. Неподалеку от Риги имелись нудистские пляжи: «дикие», конечно, но по пуританским советским меркам – тоже признак западной свободы нравов.

Среди московской и ленинградской творческой интеллигенции модно было приезжать в Юрмалу не в сезон. Гостями Дома творчества писателей в Дубулты побывал весь цвет советской литературы второй половины XX века. Фрондерствующая богема ехала даже не в Юрмалу, а еще дальше на запад по берегу Рижского залива – в маленькие рыбацкие поселки: именно в тех краях, на шоссе Слока – Талси, разбилась на «Москвиче» в предпоследний год существования Союза его первая настоящая рок-звезда Виктор Цой.

 

Запад по карману

Четверть века спустя мы у себя в Прибалтике рассчитываемся в евро. Между Латвией и Россией – шенгенская граница, рижское мирное небо стерегут военно-воздушные силы Североатлантического альянса. Убраться в Америку мне теперь в определенном смысле проще, чем в Россию – во всяком случае, для поездки в Москву гражданину Латвии нужна дорогостоящая виза, а для поездки в Нью-Йорк не нужно никакой.

Тем удивительней, что в рижских декорациях сегодня играют всё ту же пьесу про русскую Европу – с другими актерами, но практически c тем же сюжетом.

Россияне составляют большинство среди иностранных туристов в Латвии и занимают стабильно первое место по длительности пребывания здесь. Среди российских туристов наибольший процент тех, кто приезжает сюда не впервые. Как и десятилетия назад, они нахваливают рижскую чистоту, архитектуру, кофейни, и все так же увозят с собой керамическую бутылочку черного рижского бальзама (произведенного, между прочим, на заводе, принадлежащем российскому собственнику).

Язык межнационального общения, каким именовался русский в Советском Союзе, в нынешней Риге (где никакого официального статуса у русского, напомню, нет) выполняет именно эту функцию – средства межнационального общения. Жестокая логика рынка заставляет лопотать на ломаном «оккупантском» даже юных латышских официанток, никакого русского в школе не учивших: клиент всегда прав, откуда бы он ни приехал.

На Рижском взморье бурлит выездная российская дольче вита. Во всяком случае, бурлила до прошлого года – тринадцать лет подряд, с 2002‑го по 2014‑й, в Юрмале проводился конкурс молодых исполнителей «Новая волна», притягивавший, как магнит стальную стружку, акул гламура и китов капитала со всего экс-СССР – и не только. Курортники из бывшего Союза, заполоняя летом Балтийское побережье, словно возвращают его на тридцать лет назад. Количество загорающих на квадратный метр пляжа приближается к показателям 1980‑х.

Есть, конечно, и разница по сравнению с советскими временами. Когда Латвия была частью большой общей страны, она служила ее «европейской витриной». Став же членом совсем другого Союза, Европейского, Латвия сделалась для россиян – дверью. Входом в Евросоюз, снабженным автоматическим платным турникетом. Бросаешь в щелку определенную сумму – то есть делаешь на эту сумму инвестиции в латвийский бизнес или в недвижимость – и получаешь здесь пятилетний вид на жительство. И вот уже ты владелец жилья в Евросоюзе и его резидент.

 

Чемодан – вокзал – Рига

Когда Ригу в начале XIII века основал немецкий епископ Альберт фон Буксгевден, она была форпостом христианского мира на землях языческих балтийских племен. Во времена соперничества немецких рыцарей и русских князей в Прибалтике она служила оплотом католического Запада в противостоянии православной Руси. После завоевания Петром I Лифляндии – наоборот: западными воротами Российской империи. В период своей первой, межвоенной независимости Латвия – «санитарный кордон» Европы у границ СССР. В следующие полвека – «советский Запад». Словом, Рига всегда была городом на границе: стран, цивилизаций, Европы и России, Запада и Востока. Точкой их схода.

В Риге жил и работал Рихард Вагнер, сумрачный германский гений, воспеватель норн и валькирий. С Ригой связана биография Николая Рериха и история нескольких поколений его предков, в городе существовало влиятельное рериховское общество, в нем есть улица Рериха, в здешнем Художественном музее немало его картин с тибетскими и гималайскими пейзажами. Немецкий нордический мистицизм и восточная мистика в русской трактовке, «Песнь о Нибелунгах» и «Песнь о Шамбале» – все это пересекается в Риге.

В городе, множество раз в течение столетий менявшем подданство и национальный состав населения, смешивались этносы и культуры, кипела торговля (крупный порт!), разрасталась промышленность, расцветали искусства – как в начале XX века, так – отчасти – в его конце… Потом в силу исторических катаклизмов все рушилось, население разбегалось, централизованно увозилось (как немецкое в 1939‑м), так же централизованно уничтожалось (как еврейское несколько лет спустя), массово прибывало новое (как советское после войны), потом ему, в свою очередь, предлагали формулу «чемодан – вокзал – Россия»…

Несколько раз в Риге заваривалась пестрая и крайне многообещающая национально-культурная смесь – и эти периоды совпадали с пиками промышленного развития, город стремительно рос (буквально, демографически) и росло его хозяйственное значение, интеллектуальная роль: так было в последние десятилетия Российской империи и в последнее десятилетие советской. Но обе империи распались, а Рига, формально повышенная в 1991 году в статусе до столицы независимого государства, из космополитического «плавильного котла», индустриального и культурного центра сделалась уютным и сонным, чистым и бедным городом в маленькой стране, поднявшей знамя этнической чистоты и ищущей идеал в полувековом прошлом.

Открытый всем ветрам порт на стыке цивилизаций, Рига обречена была стать проходным двором, шумным многонациональным табором – а стала опрятной и тихой столицей полуторамиллионного народа с крестьянской ментальностью и изоляционистской психологией. Но против судьбы не попрешь. Словно в насмешку над хуторским идеалом (было время, националистическая коалиция шла на муниципальные выборы с характерным лозунгом «За зеленую и латышскую Ригу») космополитическая закваска города воплотилась в ирландских пэтэушниках разных возрастов, колобродящих в пабе Paddy Whelan’s, и в вальяжных московских «папиках», гужующихся в пафосном ресторане Fabrikas.

Мотивы у россиян, покупающих билет в Ригу, бывают совершенно разные. Иной москвич среднего достатка просто хочет цивилизованного отдыха за умеренную цену и чтоб не тратить время на долгий перелет, а нервы – на объяснения с иноязычными аборигенами. Иной миллионер обзаводится виллой в Юрмале, движимый иррациональной ностальгией и рациональным желанием иметь лишнюю собственность в Евросоюзе – другой следует его примеру, возникает мода и, как любая мода, доходит местами до гротеска. Иной бизнесмен предпочитает латвийские налоговые правила и европейское правовое поле (и, опять-таки, чтобы не очень удаляться от России). Кого-то соблазняет возможность получить «ВНЖ в обмен на инвестиции» – таких было множество до 2014 года, когда эта виза стоила (в дешевом варианте) всего 100 тысяч долларов (71 тысячу евро).

Россияне, глядящие на латвийскую столицу с востока, частенько видят в ней символ обобщенного Запада – и переносят на город и страну свое отношение к этому самому Западу. Но если судить по количеству россиян, приезжающих в Ригу, призыв «Все в Латвию!» находит в России никак не меньший отклик, чем рекомендация держаться от Риги подальше.

 

Глава 2. Два в одном. Особенность Риги

 

«Национальный вопрос их только испортил».

На вопросы «В чем особенность рижан? Какое свойство горожан определяет специфику рижской жизни и ее отличие от жизни в других городах?» ответ искать долго не придется. Главная особенность рижан как общности – в том, что никакой единой общностью они не являются. Городское население делится почти пополам – и две эти равновеликие группы живут во многом совершенно разной жизнью, стараясь поменьше обращать внимание на существование друг друга.

Рижане говорят на разных языках – в прямом и в переносном смысле. Смотрят разные телеканалы, слушают разное радио и читают разную прессу. Водят детей в разные детские садики и школы. Празднуют разные праздники. У них разная трактовка истории и разное восприятие горячих новостей – и то, и другое не просто несхожее, а во многом диаметрально противоположное. И это противопоставление не только используется, но и провоцируется политиками, которые любят объяснять избирателю, что все его проблемы – от враждебных соседей-чужаков, и только он, политик-радикал, может эффективно бороться с их тлетворным влиянием.

Понятно, что на выборах представители двух категорий рижан голосуют за разные партии. И когда эти партии проходят в сейм (высший законодательный орган страны), депутаты от одной половины населения готовы объединяться в своем кругу в любые коалиции и преодолевать любые идейные и экономические разногласия – лишь бы только не позволить сформировать правительство представителям второй группы жителей. Что служит залогом дальнейшего усугубления взаимонепонимания и заводит ситуацию в безнадежный тупик.

На эти две половины рижане делятся по языковому и национальному признаку: латыши и нелатыши. И тех, и других в городе – примерно поровну: латышей по статистике процентов 55 (правда, статистика эта не отражает адекватно текущих процессов трудовой миграции: многие рижане уезжают в поисках работы в Западную Европу, а жители латвийской провинции едут в Ригу, оставаясь зарегистрированными по старому месту жительства – в итоге процент представителей титульной нации в городе увеличивается). Среди нелатышей большинство – процентов 80 – этнические русские, примерно поровну белорусов и украинцев (по неполных 10 процентов), плюс совсем небольшая доля лиц других национальностей бывшего СССР.

Поскольку нелатышская половина в чисто этническом отношении все-таки неоднородна, ее представителей часто обозначают корявым термином «русскоязычные». И это верно в том смысле, что родной язык – главный фактор, определяющий самосознание рижан-нелатышей: и для подавляющего большинства этот язык русский.

И именно русский язык всякий раз становится главной мишенью законодательных атак «национально настроенных» политиков‑латышей, когда они решают мобилизовать свой электорат (особенно энергично это делается, естественно, перед выборами).

С самого начала существования Второй республики государственный язык в ней только один – латышский. При том, что по-русски дома разговаривает ровно треть населения страны: чуть меньше 34 процентов. Владеет же русским не менее двух третей жителей Латвии. Однако сама мысль о возможности придания русскому языку равного статуса воспринимается латышской общиной как подрывная и провокационная. Подвергнуть сомнению монополию латышского в качестве государственного языка – это здесь крамола даже не политическая, а почти религиозная. Латышский как единственный государственный – больше, чем аксиома, не требующая доказательств. Это – символ веры. Депутат сейма, принимая присягу, клянется «быть верным Латвии, крепить ее суверенитет и статус латышского языка как единственного государственного».

Когда несколько лет назад здешнее левое объединение – разумеется, русское и, разумеется, маргинальное – затеяло в Латвии общенациональный референдум по вопросу придания русскому языку государственного статуса, инициатива была расценена как покушение на устои и независимость страны. Я не утрирую – публицист правой газеты «Latvijas Avīze» высказался тогда чеканно и исчерпывающе: «Требование признать русский язык вторым государственным равнозначно требованию признать, что это (Латвия. – А. Е.) – территория России». Секретарь сейма тогда же сказал, что все, кто ставил свои подписи во время кампании за проведение референдума, расписались тем самым в измене родине. «Пятая колонна сама себя зарегистрировала», – удовлетворенно заметил член президиума национального парламента. И даже самый известный театральный режиссер страны Алвис Херманис (лауреат российской «Золотой маски», кстати) отрубил: «Референдум – это тест для предателей государства». У меня в паспорте с тех пор стоит штамп «Parakstu vakšana» («Сбор подписей»), он же, стало быть, клеймо предателя.

Референдум был чисто демонстративной акцией, в его успех ни секунды не верили даже сами организаторы, прекрасно понимая, что вся латышская община мобилизуется для провала инициативы – так и вышло.

Язык трети населения страны законодательно закреплен в статусе иностранного и в этом смысле не отличается от какого-нибудь африкаанс. При том, что в Риге русский звучит повсеместно и используется во всех сферах жизни – начисто исключая, правда, официальное делопроизводство. То есть и русский, и латышский врач поговорят с русским пациентом на его языке, но рецепт выпишут на латышском. Русские родители ведут ребенка в русский садик, но табличка на воротах садика – латышская. Я пишу статьи в русскую газету, естественно, по-русски, но мой договор с русским работодателем составлен на латышском.

Другой гуманитарный предмет, сделавшийся в Латвии объектом почти религиозного к себе отношения, – история. Верней, один эпизод латвийской истории XX века, а именно – включение страны в состав СССР в 1940 году.

Если едешь в центр Риги с левого берега Даугавы по Каменному мосту, прямо перед глазами маячит зловеще-черное, длинное, формой напоминающее гроб здание с надписью «The Museum of the Occupation of Latvia. 1940–1991». Чтобы попасть с набережной на Ратушную площадь, в туристическое сердце города, откуда традиционно начинаются все экскурсии, надо пройти непосредственно под этим черным гробом. Очень выходит символично: прежде чем любоваться красотами Вецриги, проникнись осознанием того, что эта страна – жертва тоталитарных режимов.

Когда-то в черном здании меня приняли в октябрята. И сейчас под стеклом там лежат среди прочего пионерский галстук, значок и красный флажок с надписью «СССР» – в точности такой же, каким, малолетний, я махал на первомайских демонстрациях. Но теперь здание бывшего музея Латышских красных стрелков воплощает совсем иную идеологию.

«Оккупация» здесь – ключевое слово. Охарактеризовать период с 1940‑го по 1991 год как-то иначе еще недавно означало расписаться в нелояльности. С мая 2014 года, когда сейм принял закон «Об отрицании оккупации Латвии СССР и нацистской Германией», это уже – уголовное преступление, за которое можно получить до пяти лет тюрьмы. И как минимум одно дело по соответствующей статье с тех пор возбуждено. В отношении человека, отрицавшего советскую, конечно, а не нацистскую оккупацию.

По элементарной логике, любой, признавший (как того требует закон!) события 1940 года именно оккупацией, тем самым признает всех, кто переехал в последующие полвека в Латвию из других республик СССР – оккупантами. А их потомков – потомками оккупантов. Среди латвийских русских таких – приехавших и потомков – подавляющее большинство (я, допустим, – потомок в третьем поколении). Известный латвийский историк Инесис Фелдманис – член, между прочим, исторической комиссии при президенте – так напрямую и говорил: в стране «в данный момент 700 тысяч гражданских оккупантов» (и он же: «Оккупация является красной линией нашей истории»). Разумеется, если я напишу в блоге или даже в газете, мол, отказываюсь считать себя оккупантом, – меня назавтра не увезет в наручниках Полиция безопасности (местный аналог ФСБ). Но атмосферу внутри двухобщинного латвийского общества коллизия с данным законом характеризует довольно ярко.

Может показаться абсурдным, что вопросы гуманитарных наук остаются стержнем политической жизни страны с тяжелыми экономическими, социальными и демографическими проблемами, с удручающими показателями безработицы, трудовой эмиграции, депопуляции. Тем более что указанные проблемы равно актуальны и для латышей, и для русских.

Но ничего удивительного тут, конечно, нет. Провоцировать бесконечный, бесплодный и безвыходный антагонизм двух групп избирателей – испытанный способ отвлекать их внимание от реальной, общей для всех проблематики. Способ этот безотказно действует уже почти четверть века – в течение которого население Латвии сократилось на четверть: с 2660 тысяч в 1991‑м до 1992 тысяч в 2014‑м. В местной прессе в этой связи часто приводится пример для сравнения: потери СССР во Второй мировой справедливо считаются катастрофическими – но от общего населения страны они составили меньше 15 процентов.

 

Two towers: памятник против памятника, память против памяти

В самом центре Риги, в начале ее главной улицы Бривибас (Свободы), стоит главный скульптурный символ Латвии – одноименный улице 42‑метровый памятник Свободы. Возведен он в 1935 году во славу первой латвийской независимости – за пять лет до ее краха. Наверху монументальной композиции, на высоком четырехгранном столбе стоит зеленая девушка (прозванная Милдой – так же часто именуют и весь монумент), держащая в поднятых над головой руках три золотые звезды. Они символизируют три исторические части Латвии: Курземе, Видземе и Латгале (Курляндию, Лифляндию и Латгалию).

Если направиться от Милды в сторону Старого города, пройти строго по прямой, по улочке Калькю (Kaļķu; Известковой), через Ратушную площадь, форсировать Даугаву по Каменному мосту и продолжить путь по такому же прямому бульвару Узварас (Uzvaras; Победы) – довольно скоро упрешься в парк с тем же названием: Победы. А двигаясь по его главной аллее, окажешься у подножия еще одного высоченного (79 метров) граненого столба с пятиконечными звездами наверху.

«Победа» эта у всех разная. Названия своего бульвар ни до, ни после «оккупации» не менял – но если при Первой республике имелась в виду победа в войне за латвийскую независимость, то при Советской Латвии – победа над фашистами. Теперь же название бульвара трактуется, в зависимости от взглядов, взаимоисключающим образом: что для одних Великая Победа советского народа над немецко-фашистскими захватчиками, то для других – «повторная оккупация», порабощение на последующие сорок пять лет, главная национальная трагедия века.

Первые приходят к первому из памятников, вторые – ко второму.

На двух концах недлинного, как по линейке вычерченного маршрута, – два идеологических полюса современной латвийской жизни. Между двумя башнями, two towers, уже третье десятилетие длится, почти по Толкиену, противостояние – неформальное, но для всех в Латвии очевидное.

Вторая башня, возведенная ровно через полвека после первой, в 1985‑м, – это стела Памятника освободителям Риги от фашизма. То есть, согласно официальной нынешней трактовке истории, – советским оккупантам. Под стелой – фигуры в советских касках и с «ППШ», Родина-мать, не похожая на Милду, но похожая на ту, что на Мамаевом кургане. Эта Родина – не Латвия. Если звезды в руках у Милды символизируют латвийскую независимость, то советские звезды на вершине стелы – символ режима, независимость эту уничтожившего.

Под первой башней происходят всевозможные официальные торжества с участием государственных деятелей. О существовании второй башни эти деятели стараются не вспоминать, а самые радикальные из них время от времени предлагают сравнять ее с землей.

К памятнику Свободы 16 марта каждого года, в день боевого крещения Латышского добровольческого легиона СС, шествуют его ветераны. У Памятника освободителям 9 мая каждого года собираются ветераны советской армии. К шествию легионеров примыкают парламентарии с правого политического фланга, на митинге 9 мая выступает мэр Ушаков, считающийся левым. Мероприятия 16 марта полагает оскорбительными для себя почти любой представитель русской общины, празднества 9 мая вызывают более или менее активное неприятие у многих, возможно, у большинства латышей.

Напряжение между двумя частями латвийского общества, практически незаметное туристу и почти не влияющее на повседневную жизнь рижан, в эти дни становится столь же очевидным, как во времена предвыборных кампаний. Масштабных эксцессов не бывает, но на эмоциональном уровне эти даты затрагивают очень многих.

Для меня 16 марта – день стыда за свое государство, 9 мая – день гордости за своих предков. Не сомневаюсь, что подавляющее большинство латышей, вне зависимости от возраста, характера, уровня образования и политических убеждений, моих эмоций не разделяют. Это вовсе не значит, что большинство испытывает противоположные чувства. Уверен, чувства они испытывают очень разные. Но – не совпадающие с моими. Со своими добрыми приятелями из числа латышей я никогда не обсуждаю две данные даты.

Официально утвержденная, вписанная в учебники, представленная в бывшем музее Красных латышских стрелков версия истории Второй мировой здесь такова: эта война для Латвии была чередой жестоких иностранных оккупаций. Вхождение Латвии в состав СССР летом 1940‑го ничуть не более законно, чем ее же вхождение в рейхскомиссариат Остланд летом 1941‑го. Соответственно никакого освобождения Риги от немецко-фашистских захватчиков в 1944‑м не было – была повторная советская оккупация, продлившаяся до 1991‑го. И 9 мая для Латвии означает не столько победу над нацизмом, сколько начало самого долгого из черных периодов ее истории XX века (повторю: таков официальный взгляд). Получается, что это не День Победы, а День Поражения. Праздновать тут нечего – следует скорбеть. И массовые торжества с прославлением армии, считающейся оккупационной, с этой точки зрения выглядят кощунством и глумлением.

Нетрудно догадаться, почему эту точку зрения упорно не хочет разделить подавляющее большинство русских рижан.

 

Кто вы, доктор Зло?

Конечно, между двумя латвийскими праздниками раздора есть принципиальная разница. 9 мая без всякой натяжки можно назвать праздником всех здешних русскоязычных. Более того – это главный фактор, объединяющий крайне разношерстную общину, безошибочный наш способ самоидентификации. Оттого мероприятия у Памятника освободителям – по-настоящему массовые: общее число людей, приходящих в течение дня в парк Победы, превышает (а иногда и сильно превышает) сотню тысяч человек. Это тем более показательно, что день будний, все торжества неофициальные и на организацию их не тратится ни одного бюджетного цента.

Латвийское празднование Дня Победы – противоположность российскому в том смысле, что в России на это празднование бросают все государственные ресурсы (финансовые, информационные и пр.), а у нас государство данную дату показательно и принципиально игнорирует. Многие же представители государства видят в означенных торжествах демонстрацию нелояльности Латвии.

Но если 9 мая в Латвии – дата, объединяющая русских, то 16 марта – дата, разъединяющая латышей. Легионеры СС, разумеется, кумиры не всех представителей титульной нации. Многих интеллигентных латышей ажиотаж средств массовой информации в связи с легионерским шествием смущает и раздражает (так звезд раздражают папарацци, стремящиеся запечатлеть их, занятых каким-нибудь физиологическим процессом). Да и исполнительная власть, понимая ущерб международному реноме страны, от мартовских торжеств показательно дистанцируется. Представители правительства в памятных мероприятиях не участвуют, а в 2014‑м министр регионального развития, объявивший о своем намерении примкнуть к шествию легионеров, был немедленно отправлен в отставку.

И все-таки сказать, что ветераны обеих «оккупационных» армий и слуги обоих режимов «равноудалены» от латвийского государства и латышской национальной идеологии, не получается. За постсоветское время в стране состоялся ряд судебных процессов над престарелыми красными партизанами и бывшими сотрудниками НКВД – и они завершились обвинительными приговорами по статье «геноцид» (правда, многих осужденных по разным причинам выпустили из тюрьмы досрочно). При этом ни одного процесса над нацистскими преступниками в независимой Латвии не было, а 41 человек, осужденный за военные преступления советским судом, был в ней реабилитирован – в том числе члены зондеркоманд.

О латышских легионерах СС четвертый президент Второй республики Андрис Берзиньш сказал в свое время (будучи действующим главой государства) так: «Они боролись с мыслью защитить Латвию. Считать их преступниками – это за рамками здравого смысла. Вместо этого перед ними надо склонить голову». А об их противниках, освободителях Латвии от нацистов (тех самых, которым памятник), второй президент Второй республики Вайра Вике-Фрейберга высказалась следующим образом (тоже в пору своего президентства): «Мы не изменим сознание тех пожилых россиян, которые 9 мая будут класть воблу на газету, пить водку, распевать частушки и вспоминать, как они геройски завоевали Балтию».

Вот и весенние праздники, мартовский и майский, хоть и неофициальные, но – в разной мере. Бросающееся в глаза обстоятельство: шествие легионеров проходит у главного государственного символа, мероприятия же 9 мая – у монумента, который в девяностых ободрали охотники за металлом и изгадили граффити, который неонацисты однажды пытались взорвать, а публицисты многократно предлагали снести.

День легионера в прошлом все-таки отмечался официально: пару лет в конце девяностых, – День Победы в независимые годы, конечно, никогда. Что же касается правительственного бойкота легионерских мероприятий – то да, представителей исполнительной власти на них не бывает, зато в колонне с ветеранами СС шагает множество законодателей. Причем это депутаты не какой-нибудь маргинальной партии, а объединения, входящего в правительственную коалицию (так называемого «Национального объединения»).

Латышский легион – не просто испытанное средство политических спекуляций правых. Это часть национальной идеологии и мифологии – не главная, но существенная. Недаром здешние историки и публицисты потратили столько сил на адвокатуру данного подразделения. Базовый их тезис: следует отделять полицейские батальоны (то есть карателей, в чьих преступлениях сомневаться невозможно) от фронтовых частей, собственно Латышского легиона (то есть солдат, воевавших не с мирным населением, а с оккупационной Красной Армией). Постулат этот чрезвычайно лукавый – потому что многие полицейские батальоны были включены в состав легиона. К тому же существуют свидетельства участия легионеров в зверских расправах над гражданским населением (скажем, в карательной операции «Весенний праздник» в Витебской области в 1944‑м) – но такие свидетельства нынешней официальной историографией объявляются советской пропагандистской ложью. Установка этой историографии предельно четкая: в крайне неприглядной теме латышского коллаборационизма (как-никак на территории страны было уничтожено порядка 90 тысяч евреев) найти некий незапятнанный объект – а если надо, очистить его. И таким объектом стал Латышский легион СС.

Поэтому не берется во внимание, что он присягал Гитлеру. Что ни о какой латвийской независимости в 1943–1944 годах и речи быть не могло. Принято считать, что латышские легионеры воевали за свободу – во всяком случае, сами в это верили. Почему президент Берзиньш призывал склонить головы перед бойцами Ваффен СС? Потому что «они боролись с мыслью защитить Латвию».

Тут все упирается в систему ценностей. В моей личной системе ценностей, как, вероятно, в системе ценностей большинства русских, никакая латвийская государственность не оправдывает того, чтобы воевать на стороне самого отвратительного режима в истории. Восприятие нацизма как Абсолютного Зла – важная часть русского национального (в самом широком смысле) сознания, в котором тема Второй мировой занимает ничуть не меньше места, чем в латышском. Вот только в латышской исторической мифологии роль дьявола, полюса Зла, беспримесного мрака отведена режиму сталинскому. Оттого все, что этому Злу активно противостояло, де-факто зачисляется в силы добра.

Останки героя послереволюционной борьбы за независимость Латвии, а впоследствии генерал-инспектора войск СС группенфюрера Рудольфа Бангерского, сдавшегося в 1945‑м англичанам и умершего в ФРГ, в середине девяностых торжественно перезахоронили на почетном месте Братского кладбища в Риге – фактически в национальном пантеоне.

 

Паспорт инопланетного монстра

Когда в 1989 году Народный фронт Латвии объявил о намерении бороться за независимость республики, в его программе был такой пункт: организация выступает за то, чтобы гражданство независимой Латвии получили все ее жители, кто этого захочет. В следующем году НФЛ, активно поддерживаемый в том числе и русскоязычными, триумфально победил на выборах в Верховный Совет Латвийской ССР. Осенью следующего, 1991 года, через месяц после того, как независимость Латвии признало руководство распадающегося после путча СССР, этот контролируемый Народным фронтом Верховный Совет принял постановление «О восстановлении прав граждан Латвийской Республики».

Согласно ему, гражданство страны получали только граждане Первой, довоенной, республики и их потомки. Примерно семистам тысячам человек – «ввезенным в оккупированную Латвию в период оккупации» (как потом было сформулировано в проекте декларации), их детям и внукам – в гражданстве было отказано. Около трети населения страны – в основном те, кто прожил здесь всю жизнь или большую часть жизни, – обнаружили себя в интересном (и весьма туманном тогда) юридическом положении. Почти все они были русскоязычными. И, конечно, среди них хватало тех, кто голосовал за Народный фронт.

Закон о гражданстве, принятый в 1994‑м, закрепил жителей из категории «последствие колонизации СССР» в невиданном в международной практике статусе неграждан – «негров», как их многозначительно прозвали. Теоретически право пройти натурализацию (написать прошение, заплатить пошлину, сдать экзамены) они получали – но не все и далеко не сразу: была разработана сложная система так называемых «окон». Я, например, тогда натурализоваться не мог – хотя не только прожил в Риге всю жизнь, но здесь десятилетиями жили и мои родители, и родители моего отца. Моя проблема оказалась в том, что рожать меня мать, тоже прописанная тогда в Риге, улетела к своим родителям в украинский Николаев – и хотя впервые в Латвии я оказался в возрасте полутора месяцев, местом моего рождения в документах значилась Украина. Одного этого хватило, чтобы даже возможность просить о латвийском гражданстве отодвинуть на годы.

Много лет мой паспорт с надписью «alien», «чужой» – в точности как в голливудском ужастике про инопланетного монстра с двумя парами челюстей – вгонял в ступор пограничников и гостиничных портье во всех углах Европы. Однажды из-за нас с приятелем – двух «чужих» – поезд Цюрих – Милан застрял на швейцарско-итальянской границе на лишних минут двадцать. Все положенные визы у нас имелись, но сами паспорта голливудских монстров настолько озадачили итальянских погранцов, что они ушли с ними в свою будку и долго выясняли, как с этими загадочными пришельцами быть.

Вместе с сотнями тысяч «негров» я не имел права голосовать на выборах – даже муниципальных. Не мог работать ни в каких органах госуправления, а также по множеству самых разных профессий: полицейского, пожарного, адвоката, капитана морского или воздушного судна – всего в перечне были десятки пунктов. В отличие от граждан я не мог без виз ездить в шенгенские страны. «Неграм», начинавшим трудовую деятельность в советские времена, засчитывали меньший стаж при начислении пенсий. Зато налоги они платили – и платят – разумеется, в полном объеме. Хотя с тех пор многие мелкие различия в правах граждан и неграждан утратили силу, в списке этих различий остается 80 позиций: в части запретов на профессии, социальных прав, свободы перемещения и воссоединения семей и т. д.

К концу девяностых, когда перед Латвией встала перспектива скорого вступления в Евросоюз, брюссельские чиновники впали в то же тяжкое недоумение, что иностранные портье, таращившиеся на мой лиловый негражданский паспорт. В их картину мира не укладывалась треть населения страны-кандидата, не только не наделенная гражданскими правами, но и в значительной части не имеющая возможности в близком будущем на них претендовать. Об автоматическом предоставлении гражданства «последствию оккупации» речи, конечно, не шло, но латвийским властям в конце концов пришлось согласиться на уступки: например, отменить «окна натурализации».

За последующие полтора десятка лет часть неграждан уехала из страны, часть умерла, а часть, проглотив вопрос «Почему это я должен выпрашивать право на то, что, по совести, и так мое по рождению?», сдала не столь уж сложные экзамены по латышскому языку, истории и конституции Латвии (как я, например) – и получила обычный человеческий, а не инопланетный паспорт. На данный момент «неграми» остались примерно 280 тысяч человек – седьмая часть населения страны. Поскольку почти все они русскоязычные, а таковые живут почти исключительно в крупных городах, в Риге процент неграждан выше – где-то одна пятая.

Не пожелавшие сдавать экзамены делятся на несколько категорий. Кому-то в силу преклонного возраста поздно учить так и не выученный за всю жизнь латышский. Кто-то пользуется тем, что сначала первый русский депутат Европарламента Татьяна Жданок (бывшая негражданка) выбила из страсбургских функционеров дозволение пускать в шенгенскую зону «негров» без виз, а потом Дмитрий Медведев на заре своего президентства разрешил им безвизовый въезд и в Россию. Знаю я и принципиальных людей, не желающих унижаться ради принадлежащего им, как они полагают, по праву, – но таких, как легко догадаться, немного.

 

У кого больше, тот и пан

К тому моменту, когда латвийские русские стали более-менее массово получать гражданство и ходить на выборы, здешняя политическая система была давно выстроена. Из двух сравнимых по численности общин страны монополия на государственную власть с самого начала была у одной. Только в нулевых представитель «русской» партии впервые вошел в руководство Рижской думы (стал заместителем ее председателя). А в национальном правительстве этих представителей не было никогда, нет сейчас и почти наверняка не будет в сколько-нибудь обозримом будущем.

Деление латвийских партий на левые и правые теряет смысл, как только поднимается пресловутый национальный вопрос. Даже те, кто слывут среди латышей либералами и центристами, никогда не согласятся с аксиоматичными для любого европейского либерала и центриста утверждениями: например, что родившийся и проживший всю жизнь в некоей стране человек автоматически имеет право на гражданство этой страны. Или о том, что родной язык трети жителей некоей страны имеет полное право получить в ней официальный статус.

То же касается и сотрудничества с партиями, за которых голосуют местные русские. Возглавляемый Нилом Ушаковым «Центр согласия» («ЦС») благодаря большому проценту русских избирателей в Риге и их солидарному голосованию сумел добраться до руководства Рижской думой (Ушаков – ее председатель с 2009 года). Но добиться столь же решительного перевеса над «латышскими» фракциями в cейме Латвии «ЦС» не может – просто в силу того, что в масштабах страны процент русских избирателей намного меньше. Даже когда «Согласие» занимает на выборах в cейм первое место (как это было два раза подряд, на выборах 11‑го и нынешнего, 12‑го cейма), другие политические силы – от центристов до ультранационалистов, шествующих вместе с легионерами, – объединяются в коалиции, только чтобы не пустить в правительство «русскую» партию.

Когда «ЦС» с решительным отрывом от конкурентов выиграл предпоследние парламентские выборы, известная здешняя певица Ольга Раецка объявила: консультации с «Центром согласия» со стороны латышских партий будут «чистым предательством», а сама она в этом случае эмигрирует в Австралию (надо понимать – не дожидаясь, пока ее депортируют в Сибирь). Самое безумное, что это заявление не было воспринято как безумие: в блогах и в правых СМИ лязгают траки русских танков и стучат колеса эшелонов в Магадан в период каждых выборов. Впрочем, жить среди коал певице не пришлось – в правительство «ЦС», разумеется, не позвали.

Поскольку Латвия – парламентская республика и для принятия ключевых законов, равно как и для формирования правительства, здесь необходимо обладать большинством в cейме, русская община надежно отрезана от сколько-нибудь серьезного влияния и на законодательную, и на исполнительную государственную власть. Нашим представителям не добиться большинства в парламенте, какие бы чудеса солидарности ни проявляли мы на избирательных участках: просто потому, что среди избирателей мы – меньшинство. При голосовании же в cейме – по вопросу формирования правительства или по законам, касающимся русского языка, русского образования, отрицания советской оккупации и т. д. и т. п., – латышское большинство всегда выступает единым фронтом против нелатышской оппозиции.

 

На войне как на войне

Удивительная для иностранцев сакрализация вопросов гуманитарных дисциплин, лингвистики и истории – способ сделать стену между общинами непреодолимой. Понятно, зачем – чтобы сохранить монополию на власть в руках одной из них. В свое время латышские политики объясняли отказ пускать «Центр согласия» (стабильного, напомню, лидера парламентских выборов) в правительство – явно нелогичный с точки зрения демократических правил – тем, что Нил Ушаков не признает-де оккупацию. Так кардинальский конклав мог бы объяснить невозможность обсуждать кандидатуру атеиста. Священное слово okupācija вскоре мелькнуло в публичных выступлениях Ушакова – но правительство так же далеко от него, как и прежде.

Чем сильнее недоверие между общинами, тем проще мобилизовать избирателя. Необязательно оправдываться за экономические неурядицы, если внутренний враг не дремлет. Благо он всегда перед глазами – говорит на негосударственном языке, да еще и хочет для него официального статуса, не признает оккупацию, да еще и празднует каждую ее годовщину в мае… Вот даже актер Арнис Лицитис, сыгравший в сотне с лишним советских и российских фильмов, много шутивший в телевизионном «Клубе «Белый попугай», теперь в телеэфире без всяких шуток объясняет, откуда исходит настоящая опасность для Латвии: «Не нужно говорить о Кремле и Путине. Нам нужно думать о том, что происходит у нас. Эти русскоязычные являются пятой колонной!» («Рига‑24», ноябрь 2014).

Тезис правых о заведомой враждебности латвийскому государству «этих русскоязычных» приходится подкреплять ссылками на сакральное (оккупация и пр.) хотя бы потому, что никакой враждебности на деле нет. Если уж попытаться сформулировать обобщенный образ желаемого будущего – то для латвийских русских это вовсе не Рижская область Российской Федерации, а что-то вроде Бельгии, где две общины, говорящие на разных языках, полностью равны в правах. Характерно, что именно очевидное сравнение с Бельгией яростно отвергается правыми латышами: дескать, там фламандцы с валлонами веками жили вместе, а у нас произошла оккупация.

Правый латышский избиратель стараниями СМИ живет меж двух огней: с одной стороны внутренний враг, с другой, за восточной границей, – внешний. Упомянутая выше певица Раецка, паковавшая чемоданы в Австралию, конечно, работала на публику, да и вообще творческим личностям свойственны причуды. Но моя очень хорошая знакомая рассказывала о своей весьма близкой подруге-латышке – не творческой чудачке, а трезвомыслящем банковском работнике. Эта девушка – даже никакая не правая активистка, а нормальная аполитичная рижская яппи – после начала боевых действий в Донбассе на полном серьезе готовила себя к тому, чтобы при первом же известии о вторжении в Латвию российских танковых колонн немедленно сорваться в аэропорт и попытаться успеть на любой рейс в Западную Европу.

А находясь в кольце врагов, неуместно приставать к властям с претензиями насчет соцобеспечения, борьбы с коррупцией, уровня жизни и занятости. Два с половиной десятилетия противостоя русской угрозе, Латвия по уровню жизни и по количеству бедных много лет демонстрирует худшие показатели в ЕС – кроме разве что Болгарии и Румынии.

То, что латышский избиратель ради борьбы с врагом охотно поступается экономической выгодой, чувствуют на себе не только латвийские русские, но и россияне. В этом смысле очень характерна история с «инвесторскими визами» – вернее, с видами на жительство, которые Латвия дает иностранцам, инвестирующим в здешний бизнес или покупающим здесь недвижимость. Соответствующий закон был принят в рамках борьбы с тяжелейшим экономическим кризисом конца нулевых – и воспользовались им главным образом, конечно, россияне: кому на Западе нужно жилье в Латвии (а в остальном мире ее попросту не знают)?

За три с половиной года это привлекло в страну больше миллиарда евро. Казалось бы, только радуйся. Но чему ж тут радоваться, если Родину тихой сапой захватывает враг? С самого начала действия программы «инвесторских ВНЖ» «Национальное объединение» (которое гуляет с легионерами) боролось за ее отмену. Поскольку объединение входит в правящую коалицию, в сентябре 2014 года сумма сделки, дающая право на ВНЖ, была резко повышена: с 70 тысяч евро до 250 тысяч. Спрос на латвийское жилье среди иностранцев сразу упал практически до нуля. Курица, несущая золотые яйца, была разоблачена как вражеский диверсант и показательно зарезана. А уже через месяц, в октябре 2014‑го, зарезавшее ее «Нацобъединение» по итогам выборов в Сейм повысило свое представительство там и снова вошло в правительство. (Подробнее обо всем этом – в главе «Квадратные метры. Недвижимость в Латвии»).

Подобное устройство политической жизни – и, главное, его гарантированная неизменность – гарантирует отсутствие экономических перспектив. Убедившись в невозможности что-нибудь изменить у себя дома, латвийцы в массовом порядке меняют дом. По самым скромным подсчетам (не учитывающим тех, кто, уехав, остался зарегистрирован на родине), каждый год из-за трудовой эмиграции страна теряет население среднего райцентра – 20 тысяч человек. Но стабильность сложившейся в стране политической конструкции это только увеличивает. Эмигрируют ведь молодые, работящие, самостоятельные – как раз те, кто заинтересован в пересмотре правил. Зато никогда не уедут пенсионеры из числа тех, что пишут доносы на русских продавщиц, и чиновники, этих продавщиц штрафующие. То есть все те, на ком имеющаяся политическая конструкция держится. Конструкция, девиз которой был написан на плакате участника националистического пикета в день вражеского праздника 9 мая: «Проблема Латвии не в бедности – проблема в не ликвидированных последствиях оккупации».

 

Незлые улицы

Последние новогодние каникулы одна знакомая московская семья решила провести в Латвии, в сельском доме под Сигулдой. Но когда они позвонили владельцу дома, латышу, тот, наслушавшись, вероятно, местных СМИ, отказался иметь с ними дело: дескать, вы из враждебного государства. Правда, очень скоро он понял, что гостей из других государств ждать не приходится, и сам позвонил москвичам с извинениями. Так что они сюда в итоге приехали и остались чрезвычайно довольны визитом.

Российский турист имеет в Риге все основания для довольства. Несмотря на бури в здешнем парламенте, вопли в СМИ и шествия легионеров 16 марта. Ведь туристу незачем читать латвийскую прессу, озабоченную национальным вопросом. На него не распространяются языковые законы и к нему не пристанет строгий инспектор Центра государственного языка с требованием продемонстрировать знание этого самого языка на соответствующую категорию (о том, что это такое – в главе «Туризм и эмиграция. В Латвию навсегда»). А на стойке регистрации отеля или в кафе русскому клиенту охотно ответят на том крамольном наречии, вокруг которого депутаты, журналисты и блогеры нещадно ломают копья.

Борьба за избирателя и борьба за клиента ведутся по разным правилам. Оттого и фильмы в рижских кинотеатрах снабжаются русскими субтитрами, и рекламные телевизионные ролики дублируются на русском, и латвийские туристические и коммерческие сайты сплошь и рядом имеют русскую версию.

Что же касается шествий легионеров СС, то московский бомбила, упомянутый в самом начале, зря так пугался. То есть эсэсовцы, самые настоящие, действительно открыто ходят по улицам города, да иногда еще и в своей военной форме и даже с боевыми наградами. Но, во‑первых, творится такое лишь один день в году и только в центре города, причем легионеров и их поклонников охраняет от протестующих антифашистов плотная полицейская цепь. К тому же ветеранов этих в живых осталось к данному моменту два с половиной человека, а все остальные участники шествия – скучнейшие (даже при всем своем идейном радикализме) современные политики и городские сумасшедшие. А во‑вторых и в‑главных, как ни относись к данному мероприятию, оно никогда не сопровождается никакой уголовщиной. В Риге, несмотря на все неофициальные и полуофициальные заигрывания с нацизмом, почти отсутствует насильственная преступность на расовой почве. Каждый год заводится десятка два уголовных дел с националистической подоплекой, но все они… по поводу комментариев в Интернете.

Вот в этом-то и заключается главная особенность здешних дрязг на этнической почве – они остаются в медиа и блогах, в зале заседаний cейма и в кабинетах правительства, но на улицу почти никогда не выплескиваются. За те четверть века, что в обществе искусственно поддерживается межнациональное напряжение, общины вынужденно научились сосуществовать друг с другом хотя бы без открытых конфликтов. В своем кругу да за стаканом жидкости производства завода «Латвияс балзамс» и русские, и латыши могут припоминать многочисленные обиды друг на друга, но явившись утром в общий офис или цех, скользких тем касаться не станут. И уж подавно никто не станет демонстративно хамить российскому туристу.

Более того – чтобы узнать по-настоящему другую, не глянцево‑туристическую, полную противоречий Ригу, иностранцу (тому же москвичу) недостаточно даже здесь поселиться. Упоминавшийся функционер русского интернет-издания, существующего на российские деньги и работающего для российской аудитории, был совершенно искренен в своих словах про «дешевую Норвегию». Он не пойдет, будучи российским гражданином, на здешние выборы или референдумы. Он не будет при поиске работы отсеян на собеседовании потому, что у него «недостаточная языковая категория». Для тех же, кто по тем или иным причинам может столкнуться со специфическими особенностями латвийской жизни, информация и советы – в главе пятой четвертой части данной книги.

 

Глава 3. Восемьсот лет между. История Риги

 

Окно Европы

В «невыездные» времена карманным Западом советскому человеку служила вся Прибалтика целиком – общее в столицах трех республик (узкие средневековые улицы, латиница, относительный либерализм и прочая «Европа») было заметней, чем разное. До сих пор умение отличить Латвию от Литвы служит в России признаком интеллигентности, вроде правильного употребления глаголов «одеть и надеть».

Но внимательные путешественники после поднятия железного занавеса смогли убедиться: если Вильнюс похож на польские и вообще восточноевропейские города, то Таллин и Рига – на Германию и Скандинавию. Объясняется это историей: хотя с литовцами латышей роднит балтийский язык, судьба у вторых сложилась совсем иначе – почти так же, как у родственных финнам эстонцев. Когда Вильна была столицей населенного по большей части православными славянами Великого княжества Литовского, Рига и Ревель (Таллин) служили базами немецкой и скандинавской колонизации Прибалтики.

Племена, жившие между морем и западными русскими княжествами, – ливы, летты-латгалы, земгалы, курши – к концу XII века еще не были обращены в христианство и не имели собственной устойчивой государственности. Оттого их земли уже тогда сделались объектом экспансии и предметом соперничества «крупных игроков». Игра, продолжающаяся в каком-то смысле по сей день, началась восемьсот с лишним лет назад. Первыми немцами, появившимися в устье Даугавы, важного торгового пути, были купцы – коммерческие отношения между Русью и Западной Европой сулили большую выгоду. То есть роль моста между Востоком и Западом была уготована Риге еще до ее основания.

Вслед за купцами пришли католические миссионеры – в 1186 году было основано Ливонское епископство с резиденцией в Икскюле (нынешний городок Икшкиле в трех десятках километров от Риги, известный средневековыми руинами). С местными у святых отцов отношения не заладились, и хотя второй епископ по имени Бертольд на Даугаву старался без серьезного эскорта крестоносцев не приезжать, миссионерство его завершилось уже на третий год: «Тут двое схватили его, третий пронзил сзади копьем, а прочие растерзали на куски».

И вот тогда в Ливонию – получившую название от финно-угорского племени ливов – был направлен бывший бременский каноник Альберт фон Буксгевден. Его гордая статуя сейчас украшает стену рижского Домского собора, а его имя носит одна из самых известных улиц Риги. Города, который Альберт, новый епископ, основал в 1201 году – дабы ногою твердой стать при заливе, впоследствии названном Рижским. Города, который сделался главным центром немецкой Прибалтики на последующие семь столетий. Полнощных стран красой и дивом.

Энергичный Альберт уговорил Папу Римского издать буллу, обещавшую индульгенцию всем немцам, что переселятся в Ливонию. Защиту колонистов и пилигримов поручили вновь основанному рыцарскому ордену, ставшему известным как орден меченосцев. Уже через несколько лет после основания орден взял Кукейнос (нынешнее Кокнесе, где тоже имеются древние живописные руины), в котором княжил Вячко, вассал князя полоцкого. Последний на пятом году существования Риги осадил ее, но взять не смог.

Аборигены новому, быстро растущему немецкому городу рады тоже не были и не раз пытались его разорить: то ливы с союзными латгалами и литовцами набегут с востока, то курши – с запада. Причем Альберт в борьбе с местными иногда опирался на русских. Получается, уже в первые десятилетия существования Риги ее судьбу стремились решать немцы, «наши» и те племена, что потом слились в латышскую нацию. И уже тогда взаимоотношения их всех запутывались в крайне непростой клубок.

В 1236 году орден меченосцев был наголову разгромлен балтами в битве при Сауле. Где оное Сауле находилось, точно не известно, литовцы уверены, что это Шауляй, но битва считается героическим эпизодом национальной истории и в Литве, и в Латвии. Ослабевший орден сделался филиалом более мощного Тевтонского – и в этом качестве стал в свою очередь известен как Ливонский орден. Последний в течение двух с лишним столетий боролся – нередко сугубо военными методами – за влияние в Риге с архиепископом (рижское епископство в середине XIII века было повышено в статусе) и быстро ощутившими самостоятельность и силу горожанами-бюргерами.

Уже в 1225‑м в Риге появился городской совет – рат (орган автономного управления), а в 1282‑м она вошла в Ганзейский купеческий союз, владевший монополией на торговлю в Северной Европе.

Сюда по чуждым им волнам все флаги в гости были к нам. Бывшее членство в Ганзе по сей день является предметом большой гордости рижан. Еще бы: ведь этот статус уравнивает Ригу с Гамбургом, Кёльном, Дортмундом, Бременом и прочей Германией. Ганзейский союз, объединявший не страны, а города, упразднявший на свой манер границы, часто называют прообразом союза Европейского.

Рига была членом Ганзы, а, скажем, Новгород, хоть с ней и активнейшим образом торговал, в союз не входил. Словом, налицо символ исторической причастности к самому что ни на есть истинному Западу – хотя, по совести, какое отношение имеет нынешний латышско-русский город к тогдашнему, стопроцентно немецкому? Даже домов от него осталось совсем немного – Старая Рига на деле куда менее средневековая, чем кажется: иллюзию создают сохранившийся рисунок и ширина улиц. А знаменитый Дом Черноголовых, резиденция старинного купеческого братства святого Маврикия, титульная, открыточная городская достопримечательность, – и вовсе новодел второй половины 1990‑х. Реплика здания, построенного в XIV столетии и разрушенного во Вторую мировую, выглядит макетом – едва ли не лего-домом в натуральную величину.

 

Переходящий приз

Средневековая Ливония была странным образованием. На территории нынешних Латвии и Эстонии вперемешку располагались земли Ливонского ордена (то есть немецких рыцарей), рижского архиепископа и еще трех епископств. В городах, имевших собственные органы власти, заправляли бюргеры (по национальности – тоже немцы), а на селе крестьянским трудом занимались покоренные и обращенные в христианство балты.

Рыцари, церковники и горожане беспрестанно выясняли отношения – тут, на дальнем востоке немецкого мира, царили нравы дальнего запада: фронтир он и есть фронтир, вотчина не слишком утонченных пассионариев‑авантюристов. Полномасштабные, с применением тогдашней артиллерии (катапульт) боевые действия, бывало, затягивались на годы. Причем Орден параллельно воевал то с датчанами, то со шведами, то с русскими, то с литовцами.

В XVI столетии грянула Реформация. По Риге прокатились волны бунтов и погромов, оставившие после себя разрушенные монастыри и разграбленные соборы. Лютеране одолели католиков, рижское архиепископство было секуляризировано, а Рига получила в 1561‑м статус вольного города (то есть не платила больше налогов местным феодалам). В том же году последний ливонский магистр Готхард Кетлер, признав себя вассалом литовского князя, переквалифицировался в светского правителя части орденских земель – стал наследным герцогом Курляндии. Ему досталась западная часть современной Латвии, области Курземе и Земгале, символизируемые одной из трех звезд в руках Милды. Прочие владения упраздняемого ордена по так называемой Виленской унии непосредственно включались в состав Литвы.

Пойти на поклон к литовскому князю Кетлера вынудил Иван Грозный. К тому моменту уже три года шла Ливонская война, немцы терпели поражение за поражением. Русские взяли Нарву и Дерпт, шведы, воспользовавшись моментом, прибрали к рукам Ревель, а епископ Эзельский продал свой остров Эзель (нынешний Сааремаа) датчанам. Сильные соседи азартно делили земли Прибалтики – как это многажды происходило в ее истории.

Чем мощнее становилось Московское государство, тем чаще оно с аппетитом поглядывало на слабую соседнюю Ливонию. Войны с ней московские князья затевали несколько раз, но особенных успехов не добивались. Решительную попытку предпринял Иван Грозный – орден под ударами русских войск распался, но поделившие его земли Литва и Швеция действовали куда успешнее.

Когда военная удача отвернулась от Грозного, в Москву прибыли литовские послы с предложением провести границу по тогдашней «линии фронта». Царь усилил репрессии против бояр, а войну велел вести до победного конца – до взятия Риги. В итоге войну Россия проиграла, а Рига присягнула Стефану Баторию. Победитель Грозного правил Речью Посполитой – образованной в ходе войны федерацией Польши и Литвы. Ей, по условиям мира, достались нынешние Видземе и Латгале (две другие звезды в руках у Милды), а в пестрой истории Риги наступил сорокалетний польский период.

В 1621‑м поляков сменили шведы. Густав II Адольф, «Снежный король», «Лев Севера», по вине которого бесславно затонул знаменитый галеон «Ваза», успешно бил поляков и русских и двигал Швецию к статусу мировой державы. При нем под властью Стокгольма оказалась большая часть бывшей Ливонии (нынешнее Видземе, которое тогда называли Лифляндией) вместе с Ригой.

О неполном столетии, проведенном городом в составе Шведской империи, владычицы как минимум одного моря – Балтийского, напоминает известная достопримечательность Вецриги, Старого города (Старушки, как зовут ее русские рижане). Единственные, сохранившиеся до нашего времени городские ворота, некогда закрывавшиеся на ночь, находятся на улице Торня, Башенной (Torņa, 11). Пробитые в конце XVII века в жилом доме, они зовутся Шведскими и окружены множеством легенд – самая известная из которых повествует о молодой рижанке, замурованной в кладке ворот в наказание за греховную связь с солдатом-шведом. Что правда – так это то, что солдаты и впрямь жили в соседних Казармах Екаба (Torņa, 4), построенных в первой своей «редакции» как раз при шведах.

В скандинавской державе Рига была вторым по величине и важности городом после Стокгольма, резиденцией лифляндского генерал-губернатора. В 1697 году ее посетил в составе Великого посольства молодой русский царь Петр Алексеевич. Шведские власти, принимая его тут без должного почтения (во всяком случае, потом их в этом обвинит сам Петр), вряд ли предполагали, что ставят тем самым крест на геополитических амбициях своего столь успешного к тому моменту государства. Но именно рижские обиды Петр назвал в качестве casus belli, объявляя в 1700 году войну Швеции. Понятно, что истинной причиной была потребность в балтийских портах – но в Северной войне Рига послужила России и «запалом», и главным трофеем.

Еще отец Петра Алексей Михайлович осаждал столицу шведской Лифляндии в 1656 году: тогда в здешнюю Пороховую башню (Pulvertornis) – самую мощную из городских оборонительных и единственную дошедшую до нас – угодил десяток ядер. Но башня устояла, и город выстоял. Так что в следующий раз палить по той же башне пришлось уже самолично Петру Алексеевичу в 1709 году – и его ядра до сих пор может увидеть в краснокирпичной кладке любой турист. Разумеется, все это легенда – хотя ядра и впрямь хорошо видны. Их, правда, вмуровали в Пороховую башню во время ее перестройки в 1930‑х, но осада Риги войсками Петра в 1709–1710 годах действительно позволила взять реванш за прежние русские неудачи.

Проигрыш в Северной войне означал конец Шведской империи и выход на мировую арену империи Российской. Последней, по Ништадскому миру, отошли среди прочего Эстляндия и Лифляндия, а Рига стала западным форпостом России – империя теперь заканчивалась в нескольких десятках километров от городских ворот. Дальше начиналось Курляндское герцогство, формальный вассал Польши, – крошечное государство, чьи правители в XVII столетии пытались осуществлять колониальную экспансию в Африке и Карибском море, а в XVIII хозяйничали в гигантской России (о нем подробнее – в отдельной главе четвертой части).

Польская Ливония (нынешняя Латгале) войдет в состав России по первому разделу Польши, в 1772 году, Курляндия – по третьему, в 1795‑м. Причем герцогство станет Курляндской губернией, а Латгалию включат в губернию Витебскую. Три звезды соберутся вместе лишь с образованием независимой Латвии – в ее гербе, а потом и в руках у зеленой девушки Милды.

 

Вавилон на Балтике

Пока существовала Российская империя, Рига находилась в ее составе. Правда, русским городом она все это время была разве что в плане подданства. До конца XIX века в Риге, как и во всех остзейских губерниях, без официального языка империи обойтись было можно, без немецкого – нет (так через сто лет в столице Латвийской ССР не обязателен будет латышский). И в Дерптском университете, и в Рижском политехникуме преподавание велось на немецком.

Ostsee, Восточное море, – немецкое название Балтийского. Покорившие Прибалтику (всю, кроме Литвы) германские крестоносцы утвердили в ней «двухэтажную» структуру общества, продержавшуюся почти семь веков. На нижнем этаже были бесправные и до последних столетий неграмотные крестьяне – представители коренного, латышского и эстонского, населения. На верхнем – дворяне, помещики-землевладельцы, духовенство, городская торговая и ремесленная элита: остзейские немцы.

Злой немец эксплуатировал, добрый изучал и просвещал. Немецкие пасторы стоят у истоков и латышской письменности, и латышской литературы. С XVI по XVIII век они переводят на латышский сначала религиозные, потом светские тексты, создают первые словари, буквари и грамматики. У одного из этих пасторов, Эрнста Глюка из Мариенбурга (Алуксне), целиком переведшего Библию к 1683 году, то ли служанкой, то ли воспитанницей жила Марта Скавронская, будущая жена шведского драгуна, будущая любовница князя Меньшикова, будущая супруга Петра I, будущая самодержица всероссийская Екатерина Алексеевна.

Нынче на царском периоде латвийской истории лежит тень сталинской «оккупации», и доброго слова он удостаивается редко. Хотя именно русский царь создал предпосылки для выхода латышской нации на историческую арену. В 1816–1819 годах Александр I отменил в остзейских губерниях крепостное право – за сорок с лишним лет до судьбоносного манифеста своего племянника и тезки, царя-освободителя. Уже тогда Прибалтика в России была на особом счету – «карманному Западу» западные вольности доставались раньше, чем прочим.

Сколь непростой ни была судьба аграрных и образовательных реформ в Курляндии и Лифляндии, судьбу латышских крестьян они изменили. Все больше латышей оказывалось в городах, они появились в университетах.

В Дерптском (Тартуском) университете возник кружок, из которого позднее выросло движение младолатышей, заложившее фундамент национальной культуры. Кстати, члены движения, имена которых остались в учебниках средней школы и в рижских адресах, отнюдь не ставили себя в оппозицию к российской, петербургской, власти – скорее наоборот, видели в ней союзника в борьбе с вековыми угнетателями – немецкими баронами.

Отношение латышей к российской власти стало портиться при Александре III, взявшемся за напористую и бесцеремонную русификацию имперских окраин. Тогда в курляндских и лифляндских школах было велено, начиная со второго класса, учить только на русском. Всевластие немецких помещиков сменилось всевластием русских чиновников.

Конечно, главной мишенью русификаторов здесь были немецкие порядки и немецкий язык. Тогдашние административно-лингвистические коллизии во многом повторятся через сто лет – только при Александре Миротворце в управлении и образовании насаждался как раз искореняемый ныне русский язык. В конце XIX века он – точно так же, как латышский в конце XX – воцарился повсюду: от судебных документов до уличных афиш.

Рига окончательно перестала быть чисто немецким городом – во всех смыслах. С 1880‑х немцы уже не самая большая городская община – их обгоняют, пусть пока и ненамного, активно переселяющиеся из сел латыши. В экономической жизни бурно растущей лифляндской столицы все большую роль играет молодая национальная буржуазия, в культурной – национальная интеллигенция.

Впрочем, в это время Рига – даже не двуязычный город, а настоящий Вавилон. За вторую половину XIX века ее население выросло вчетверо (!); сравнимой по численности с латышской и немецкой общинами была русская, несколько меньшей, но тоже весьма заметной – еврейская. В Риге появились импозантная Большая хоральная синагога и величественный православный Христорождественский кафедральный собор.

Синагогу в 1941‑м латышские полицаи по указанию немецких властей сожгут вместе с пятьюстами запертыми в ней людьми. Собор советский горисполком, уничтожив все фрески и спилив кресты, превратит в 1963‑м в планетарий. По внутренней поверхности его главного купола – полусферического, византийского – я в детстве изучал карту звездного неба. Впрочем, это уже совсем другая история совсем другой Риги.

 

Многофункциональные стрелки

Если рижанин «забьет вам стрелку у Стрелков», это значит, он будет ждать в центре близ набережной Даугавы, на площади Латышских стрелков (Latviešu strēlnieku laukums), у известного памятника. Три фигуры красного украинского гранита появились здесь в 1971‑м – и тогда назывались, конечно, памятником Красным, под стать камню, латышским стрелкам. Скульптурная композиция была изначально задумана как часть большого комплекса, который включал в себя и построенное за год до того здание музея все тех же Красных стрелков, и просторную площадь вокруг.

В независимые времена все пространство позади музея застроили, сам музей рассказывает нынче не о защитниках советской власти, а об ужасах советской оккупации, но стрелки, как и прежде, на посту. Только без одного слова в названии – теперь они красные лишь по цвету. Выглядит памятник менее торжественно, чем когда-то: прямо к постаменту «причаливают» троллейбусы, рядом стоит киоск-«стекляшка» – и получается, что стрелки вместе с остальными пассажирами ждут на остановке транспорт.

Неподалеку, на перекрестке набережной и улицы 13‑го января – другой монумент советских времен, уцелевший при новой власти: Памятник борцам революции 1905 года (1960). Вряд ли скульптор-соцреалист Альберт Терпиловский предполагал, что когда-нибудь флаг, который перенимает изваянный им демонстрант из рук застреленного товарища, предложат раскрасить в цвета радуги, а всю композицию переименовать в Памятник первому рижскому гей-параду (как это сделал недавно режиссер-провокатор Валтерс Сильшс).

Впрочем, Riga Pride 2005, прошедший сто лет спустя после демонстрации революционных рабочих на набережной, тоже был мероприятием идеологическим и вызывающим. Правда, рабочих 13 января 1905‑го расстреляли (погибли 70 человек), а геев в июле 2005‑го только закидали яйцами; но я в данном случае вообще о другом. О том, почему революционные бури конца XX века пощадили многие советские монументы в честь революционных бурь его начала.

Дело в том, что борьба с царизмом по-прежнему считается в Латвии делом правильным – только трактуется не в классовом, как когда-то, а в национальном ключе. В конце концов, череда революций в России закончилась советской властью, а в Латвии – независимостью. И те же самые латышские стрелковые части были сформированы изначально вовсе не для охраны Ленина и подавления контрреволюции, а для обороны родных земель от наступавших немцев. И формировали их именно по национальному принципу – слово «латыш» стало звучать идеологическим определением лишь после октября 17‑го.

Создавать же эти пехотные части начали в 1914‑м – на добровольной основе из говорящих по-латышски жителей западных губерний. В 1915‑м немцы предприняли большое наступление на Курляндию, что вызвало резкий приток добровольцев – тем более что вести и командование, и документацию в латышских частях было разрешено по-латышски.

Сражались латыши упорно и самоотверженно – под уже упоминавшимся Икшкиле на Даугаве есть «Остров смерти» (Nāves sala), на котором в 1916‑м шли жесточайшие бои. В 1924‑м здесь открыли мемориал, устоявший до наших дней. Другое место боевой славы стрелков – «Пулеметная горка» (Ložmetējkalns), в районе Елгавы (Валгундская волость, хутор Мангали). Здесь, где в декабре 1916 – январе 1917‑го латышские части потеряли больше трети своего состава, теперь – «Музей Рождественских боев» с реконструкциями блиндажей и окопов.

К 1917 году в распропагандированной и не желавшей воевать русской армии латышские стрелки оставались одними из немногих дисциплинированных и боеспособных подразделений. Поскольку многие из них в революционную пору приняли сторону большевиков, те использовали их для самых ответственных дел – латыши принимали участие в событиях октября 1917‑го, формировали отдельную сводную роту, охранявшую Совнарком и лично его председателя, активно подавляли контрреволюционные выступления.

Во время Гражданской войны латышские стрелки воевали и за красных, и за белых – хотя красные стрелки были более многочисленны, более успешны в боях, а многие латыши, служившие в РККА и ЧК, сделали впечатляющие карьеры. Первым комендантом Соловецкого лагеря и первым начальником ГУЛАГа стал бывший латышский стрелок Теодор Эйхманс. Поэтому когда нынешние латышские националисты принимаются в очередной раз подсчитывать ущерб, нанесенный стране советской «оккупацией», некоторые русские правые в полемическом задоре отвечают: да если б не латыши, в России не было бы ни большевиков, ни Гражданской войны, ни репрессий.

Те же латышские полки и латышские деятели большевистской партии, что помогли установить и отстоять советскую власть в РСФСР, не смогли удержать ее в Латвии. Большевистское правительство Петериса Стучки продержалось в Риге всего пять месяцев в 1919‑м. Одна из центральных улиц города, Тербатас (Дерптская), с 1950‑х по 1990‑й носила имя Стучки. А на нынешней Замковой (Pils laukums), некогда Пионерской площади перед нынешним Президентским дворцом, некогда Дворцом пионеров, Стучка стоял сам: на высоченном постаменте, странно шаря возле себя рукой – словно в поисках опоры. В нужный момент опоры не нашлось: эта скульптура смену идеологических вех в 1990‑х, конечно, не пережила.

 

С первой попытки

Государственной столицей впервые в своей истории Рига стала 18 ноября 1918 года, когда временный парламент, названный Народным советом, в здании русского Второго городского театра (теперь Национальный театр (Latvijas nacionālais teātris); Kronvalda bulvāris, 2) провозгласил независимость Латвии. Ровно за неделю до этого завершилась Первая мировая война: 11 ноября 1918‑го Германия подписала Компьенское перемирие. Правда, Рига к тому моменту была уже больше года оккупирована немецкими войсками, занимавшими части будущей Латвии в бесславных для русского оружия 1915 и 1917 годах. Вышло так, что обе претендовавшие на эти земли империи – Российская и Германская – проиграли войну и рухнули, дав шанс на появление никогда дотоле не существовавшим государствам.

Воспользоваться шансом, впрочем, было не так просто. С февраля 1917‑го в Риге и Лифляндии длится военно-революционная чехарда: Временное правительство, немецкие оккупационные власти, советский Исколат (Исполком Совета рабочих, солдатских и безземельных депутатов Латвии)…

Среди этой свистопляски провозгласивший Латвийскую Республику Народный совет не был ни первым, ни последним. Но в результате массы перипетий, в пересказе кажущихся «Свадьбой в Малиновке», а в реальности бывших кровавыми и драматичными, правительству новорожденной независимой Латвии не только удалось удержать власть, но и одержать – силами наспех сформированной армии – ряд военных побед.

Главной из них считается разгром под Ригой корпуса колоритного авантюриста, бывшего полкового капельмейстера Павла Бермонта-Авалова, провозгласившего себя командующим Западной добровольческой армией и действовавшего как бы вместе с Юденичем, но на деле в интересах немцев. В честь этого события был учрежден праздник 11 ноября (здешний День защитника Отечества), а уже в XXI столетии снят единственный за всю историю Второй республики блокбастер «Стражи Риги» с невиданным для латвийской киноиндустрии бюджетом в 4 миллиона долларов. Построенные для него под Тукумсом (километров 60 от Риги) масштабные декорации по окончании съемок разбирать не стали, а превратили в постоянно действующую площадку и аттракцион для приезжих. Киногородок «Синевилла» (Kinopilsēta Cinevilla) вошел в маршруты поездок по ближайшей к Риге и Юрмале части Курземе.

Наводка:

* Сайт киногородка «Синевилла»: cinevillastudio.com

 

Буферный рай

Накануне Первой мировой войны в Риге было почти 500 тысяч населения. К концу смуты, в 1920‑м, – меньше 200 тысяч. И это уже совсем другие люди: если в кипучем предвоенном Вавилоне ни одна из общин не превышала даже 40‑процентной доли, то в Риге, впервые ставшей столицей национального государства, больше половины жителей – латыши (тоже впервые в истории города). И никакая другая община с ними уже не сравнима: немцев – и тех втрое меньше, русских – вообще 6 процентов.

Во время войны из прифронтового города эвакуировали большинство заводов. Среди 417 предприятий, вывезенных на восток, были «Русско-балтийский вагонный завод», выпускавший легендарные «Руссо-Балты» и еще более легендарные самолеты, и верфь «Ланге и сын», с которой вышли эсминцы, воевавшие от Балтики до Каспия, от Первой мировой до Великой Отечественной. Заводы эвакуировали вместе с рабочими, а тех – вместе с семьями. После провала всех попыток удержать Латвию в германской сфере влияния из страны массово эмигрировали немцы. В другую сторону, в Россию, в ходе войны бежали сотни тысяч человек. За все двадцать лет Первой республики Рига так и не достигла довоенного уровня населения – зато доля титульной нации в ней стала неуклонно расти.

Латвия, лишившаяся эвакуированных и разрушенных промышленных предприятий, отрезанная от российского сырья и российского рынка сбыта, сделалась преимущественно аграрной страной. Оживленная «западная прихожая» громадной империи превратилась в дальний восток Европы, «санитарную зону» вдоль наглухо запечатанной советской границы.

В современной латышской национальной мифологии Первая республика занимает ключевое место. Это место мифа о золотом веке. О потерянном рае. Оттого непросто понять, каково тогда было реальное положение дел. Ведь чем больше в латышских источниках появляется утверждений, мол, в тогдашней Латвии уровень жизни был одним из самых высоких в Европе, тем азартнее русские здешние полемисты бросаются их разоблачать и ниспровергать – местами перегибая палку в другую сторону.

Что явственно противится идеалистической трактовке – так это история первой латвийской демократии. Продержался тогдашний парламентаризм всего 15 лет. В мае 1934‑го премьер-министр Карлис Улманис при помощи военных разогнал сейм, приостановил действие конституции, распустил все партии, закрыл неугодные газеты и посадил – ненадолго – в Лиепайский лагерь два десятка левых депутатов.

Шесть лет своего неограниченного правления он выдавливал нацменьшинства из госорганов и университетов, закрывал нелатышские школы, печатал свой портрет на банкнотах, выдвигал искрометные лозунги «Что есть, то есть, чего нету, того нету» и «Наше будущее – в телятах», не предпринял ни единой попытки сопротивляться присоединению Латвии к СССР и умер в 1942‑м в тюремной больнице города Красноводска (ныне Туркменбаши), на краю столь далеких от латвийских лесов раскаленных Каракумов.

В 2003‑м «народный вождь» Улманис победил в социологическом опросе на тему «самый выдающийся латыш в истории»; тогда же памятник ему появился в центре города, на углу бульвара Райниса и улицы Валдемара. К тому моменту уже ушел в отставку с президентского поста, отбыв на нем два срока, первый глава Второй республики внучатый племянник «вождя» Гунтис Улманис.

 

Пока немцы не высадились

Улманис-младший, хоть и провел детство в сибирской ссылке, при советской власти ни в какой крамоле не подозревался, в 27 лет вступил в Компартию и вышел из нее лишь в 1989‑м, когда в Латвии уже вовсю говорили о независимости. Самой заметной из его политических заслуг было директорство в комбинате бытовых услуг Рижского района. Всем было ясно, что президентом Улманиса Второго в 1993‑м, когда эта должность была восстановлена, выбрали за фамилию и родословную (выбрал сейм – президент здесь должность представительская). В 1940‑м Латвию возглавлял Улманис и в 1993‑м снова Улманис; по прошествии полувека и конституция та же, и главный праздник снова – в честь провозглашения независимости в 1918‑м – 18 ноября. Ба, Джо, да ты совсем не изменился!

Основное правило здешней государственно-политической игры таково: постсоветская Латвия – это та же самая довоенная Латвийская Республика. «Отправленная в сон», как компьютер, на пятьдесят лет, а потом включенная опять. Никого не смущает даже то, что «перерыв» в латвийской независимости длиннее обоих периодов собственно независимости, вместе взятых.

При таком подходе получается, что законными гражданами «возобновленной» Латвийской Республики тогда, при возобновлении, можно было признать только граждан республики прежней – все же прочие, предки и потомки, оказались на данной территории незаконно. Именно этот тезис лежит в основе всей политической системы современного государства. Стоит ли удивляться, что оно грозится сажать тех, кто не признает факт оккупации.

События, неправильно назвав которые сейчас, я теоретически могу огрести «пятерочку», начались 23 августа 1939 года, когда в Москве был подписан Договор о ненападении между Германией и СССР. Секретные протоколы к нему (пакт Молотова – Риббентропа) разделили сферы влияния в Восточной Европе.

Латвия с Эстонией (а потом и Литва, которую Сталин «обменял» на Центральную Польшу) отходили СССР. На переговорах между Союзом и Латвией в октябре 1939‑го Рига согласилась пустить в страну 25‑тысячный советский военный контингент. Аналогичные договоры подписали с СССР Литва и Эстония; Финляндия – отказалась, и уже в ноябре началась Зимняя война. Формально проиграв ее и потеряв Выборг, финны, тем не менее, сохранили независимость.

В Прибалтике же появились базы Красной Армии. Карлис Улманис в своей праздничной речи по поводу Дня независимости 18 ноября сказал: «Договор о взаимной помощи с Советским Союзом укрепляет безопасность наших и его границ».

15 июня 1940‑го войска НКВД устроили провокацию на советско-латвийской границе, убив несколько человек. На следующий день Москва обвинила правительство Улманиса в том, что оно не выполняет условий Договора о взаимопомощи, потребовало сформировать новое правительство и впустить в страну дополнительные войска (практически одновременно такие же ультиматумы были предъявлены Литве и Эстонии). «Оставайтесь на своих местах, а я остаюсь на своем», – сказал Улманис в радиообращении к стране 17 июня: в день, когда столь часто поминаемые впоследствии советские танки вошли в Латвию.

В Риге под личным руководством Андрея Вышинского было сформировано просоветское правительство во главе с профессором-микробиологом Кирхиншейном. Оно назначило внеочередные выборы в сейм, на которых коммунистический Блок трудового народа (единственный допущенный к выборам) получил 98 % голосов. Через неделю новый парламент единогласно провозгласил создание Латвийской ССР и принял декларацию о вхождении в СССР. Практически одновременно с Латвийской в состав Союза вошли Эстонская и Литовская ССР.

В новой советской социалистической республике были национализированы промышленность, банки и земля, хуторян согнали в колхозы. Через год после вхождения в Латвию советских войск, во второй половине июня 1941‑го, была завершена операция по «изъятию антисоветского элемента». В ее рамках репрессировали 15 с лишним тысяч человек: «бывшие члены различных контрреволюционных националистических партий, полицейские, жандармы, помещики, фабриканты» и прочие отправлялись под расстрел или в лагеря, члены их семей – на спецпоселение в Сибири. Почти половину высланных составляли женщины, 15 процентов – дети младше 10 лет. Небольшой памятник сосланным детям установили в нулевых возле Рижского замка – рядом с тем местом, где при царских губернаторах возвышалась колонна в честь победы над Наполеоном, а при первых секретарях – статуя большевика Стучки. Нынешняя композиция несравненно скромней прежних.

По поводу общего числа погибших в ходе июньских репрессий 1941‑го оценки встречаются разные, но в любом случае речь идет о нескольких сотнях расстрелянных и примерно пяти тысячах умерших в лагерях и в ссылке.

Те, кто едет в Юрмалу электричкой с Центрального рижского вокзала и минует станцию Торнякалнс в Задвинье, могут заметить рядом со станционным зданием старый вагон-теплушку. Он стоит здесь в память о депортациях – в Торнякалнсе в июне 1941‑го ссыльных грузили в такие вот «скотовозы».

14 июня в стране вывешивают государственные флаги с траурными ленточками – это День памяти жертв коммунистического террора. Второй памятный день с таким же названием – 25 марта: он посвящен жертвам еще более масштабных депортаций 1949 года (тогда в Сибирь выслали 42 тысячи человек). Один из самых заметных объектов в рижском Музее оккупации (Latviešu strēlnieku laukums, 1) – реконструкция внутренних помещений сибирского барака.

В том же музее выставлена книга «Baigais gads», «Жуткий год», вышедшая в Риге в 1942‑м, после очередной смены власти – теперь на немецкую оккупационную. В книге описывались преступления советского режима – те, что современными латышскими историками именуются «коммунистическим геноцидом». Хотя даже эти историки отмечают, что «книга имеет выраженный характер пропаганды и выдержана в духе воинствующего антисемитизма», словосочетание Baigais gads стало в нынешней Латвии общепринятым определением периода между июнем 1940‑го и июлем 1941‑го. На одном из латвийских сайтов пассаж о «Жутком годе» заканчивается словами: «…пока нападение Германии на СССР не положило этому конец». В них трудно не расслышать облегчения.

Наводка:

* Сайт Латвийского музея оккупации: okupacijasmuzejs.lv

 

Остланд

К «Жуткому году» отсылает название латвийского исторического фильма, нашумевшего в конце девяностых – «Baiga vasara», «Страшное лето». Действие этой довольно высокобюджетной (по местным очень скромным меркам) программно-идеологической мелодрамы разворачивается в том самом июне 1940‑го – правда, русские появляются только в финале, как статуя командора в «Каменном госте». По сюжету там славный латышский парень Робертс влюбляется в Изольду, славную барышню из балтийских немцев – как раз накануне ее репатриации в рейх.

В октябре 1939‑го – после того как СССР, «получив» Прибалтику по пакту Молотова – Риббентропа, вынудил три страны впустить советские войска – Германия заключила с Латвией договор о репатриации здешних немцев. Переселяли не только латвийских – всех остзейских. Уезжать их силой не заставляли, но всячески побуждали и запугивали последствиями в случае ослушания. Председатель Немецкого народного объединения Латвии объявил, что оставшиеся «на веки вечные отрываются от германского народа». Инициатива по переселению принадлежала Берлину, но латвийскими властями процесс тоже поощрялся, а рижский минюст велел судам в приоритетном порядке рассматривать дела о разводах – чтоб латыши побыстрее избавлялись от немецких родственников.

Лишь за несколько месяцев 1939‑го из страны уехало 45 тысяч немцев – побросав почти все имущество, не влезшее в пару чемоданов, и за копейки продав бизнес и недвижимость (а ее в Риге немцам принадлежало почти 40 процентов). Латвийские власти тем временем меняли немецкие географические названия и публиковали рекомендации, на какую латышскую фамилию менять прежнюю немецкую. К моменту пресловутого въезда в Латвию русских танков семисот-с‑лишним-летняя история остзейских немцев закончилась. Последние потомки основателей и строителей Риги покидали ее второпях, запуганные и фактически ограбленные.

В фильме «Страшное лето» фройляйн Изольда уплывает на пароходе, а оставшегося Робертса в первый же день оккупации прошивает очередью из «ППШ» горилла в советской военной форме.

Закадровая судьба Изольды, скорее всего, была трагична. Вывезенными из Латвии арийцами Гитлер заселял уже захваченную к тому времени Западную Польшу. В 1945‑м им и оттуда пришлось уезжать – в раскатанный по камешку фатерланд.

Впрочем, в истории немецкой Риги есть еще одна, теперь уже точно последняя – но самая страшная глава. Из этого города, столицы рейхскомиссариата Остланд, координировалось окончательное решение еврейского вопроса и борьба с партизанами на территории всей Прибалтики и большей части Белоруссии. В Латвии за три с небольшим года уничтожили девяносто с лишним тысяч евреев: своих и специально привезенных. Это не считая коммунистов и сочувствующих, советских военнопленных, цыган, душевнобольных. Значительную часть работы взяла на себя латышская вспомогательная полиция – местные шуцманы активно использовались и в карательных антипартизанских акциях в РСФСР и Белоруссии. В 1943‑м был создан Латышский добровольческий легион СС, воевавший с Красной Армией вплоть до капитуляции Германии. (Подобнее о Холокосте в Латвии – в главе «Эхо войны. Рига времен рейхскомиссариата Остланд».)

Были латышские национальные формирования и по другую сторону фронта. Первой советской дивизией, сформированной по национальному признаку, стала 201‑я стрелковая Латвийская, воевавшая под Москвой и Старой Руссой (потом, преобразованная в 43‑ю гвардейскую Латышскую Рижскую, будет участвовать в разблокировании Ленинграда и освобождении Риги). Были в Латвии и силы, пытавшиеся бороться и против нацистской Германии, и против СССР. Но если представить идеализированный образ латыша в его современной версии, эдакого Робертса из «Страшного лета», избежавшего русской пули в 1940‑м, то в советской форме он, конечно, непредставим. В легионерской – пожалуй.

Возможно, Робертс даже оказался бы в легионе не по принуждению (как очень многие латыши, поставленные перед выбором: либо на оборонные работы, либо в легион, где по крайней мере хорошо кормят), – возможно, он пошел бы туда по идейным соображениям, поверив, что Гитлер даст Латвии государственность, как Словакии или Хорватии. Конечно, он бы быстро понял, что его, как и прочих латышей с обеих сторон фронта, используют злые силы, но, верный присяге, продолжал бы безнадежную борьбу вплоть до 1945‑го. Тогда его судьба могла бы сложиться по-разному. Воюй он в 1‑й латышской дивизии СС (15‑я гренадерская), отступил бы в Германию, в Шверине сдался бы американцам, уехал бы в Канаду и умер на чужбине. Попади Робертс во 2‑ю латышскую дивизию (19‑ю гренадерскую), оказался бы в Курляндском котле, сдался советским войскам, отправился бы в Сибирь, по возвращении до конца жизни скрывал бы прошлое – если бы, конечно, не дожил до независимости, когда Курляндский котел стали величать Курземской крепостью и трактовать как пример стойкости «национальных воинов», державших оборону даже после падения Берлина.

Но мне при разговоре о латышах-ветеранах всегда вспоминается история, услышанная мною от внука гвардии старшины, полкового разведчика, снайпера с личным боевым счетом 116, единственного латыша – полного кавалера орденов Славы, участника московского Парада Победы в 1945‑м. Уже во времена независимости, когда в Латвии советские ордена не были поводом для гордости, Янис, гвардии старшина, лежал в одной больничной палате с тремя такими же пожилыми соотечественниками. Все трое, как выяснилось из разговоров, были ветеранами Латышского легиона. Пока те увлеченно и гордо вспоминали свои военные подвиги, Янис отмалчивался. «А ты-то воевал, Янка?» – дружески спросили соседи, полагая, что если латыш и воевал, то тоже против русских. «Нет, – ответил он, – по здоровью не взяли». Легионеры понимающе покачали головами: «Ну, жаль, что мы с тобой на фронте не встретились». «Да, – задумчиво согласился знаменитый снайпер, – действительно, жаль».

 

Дом на углу

Сравнительно небольшой Риге досталась столь бурная история, что город – во всяком случае, центр – буквально пропитан ею. Множество обычных с виду домов, мимо которых десятилетиями пробегаешь по делам, при внимательном рассмотрении оказываются наглядными историческими пособиями. Уже упоминавшиеся здания-соседи на углу Райниса и Реймерса строились как доходные дома – каковыми и пробыли до второй половины 1930‑х.

Но если при демократии на этой недвижимости делали бизнес, то при бюрократической диктатуре здесь обосновались чиновники – во времена Улманиса Первого, когда количество делопроизводителей резко увеличилось, оба здания откупили в казну и разместили в них департаменты расширившегося Министерства земледелия. При нацистах сюда вселились полиция и СД. После освобождения Риги в 1944‑м их в полном соответствии с официальным тезисом о череде оккупаций сменили следователи НКВД. Правда, к тому моменту зловещая аббревиатура звучала уже иначе – отпочковавшийся от народного комиссариата внутренних дел народный комиссариат госбезопасности въехал в другое знаменитое впоследствии здание, на улице Бривибас (тогда Ленина), 61. На Райниса же с тех пор квартировала милиция. Легенда со ссылкой на старого следователя повествует о том, как в первые послевоенные годы милиционеры привозили сюда из Рижского централа профессиональных «медвежатников» – вскрывать оставшиеся от нацистов сейфы.

Отмечено здание на бульваре Райниса, 6 (Raiņa bulvris, 6) и в хрониках последних месяцев советской власти. Во второй половине 1990‑го – первой половине 1991‑го, после того как латвийский Верховный совет уже провозгласил независимость, но союзное начальство во главе с Горбачевым еще держалось, в Риге сохранялось двоевластие – насильственные эксцессы той поры потом войдут в анналы как эпизоды борьбы за независимость.

Самым известным и кровавым из них (из тех, что имели место в самом городе) был штурм рижским ОМОНом в январе 1991‑го здания республиканского МВД. ОМОН сохранял верность союзному министру внутренних дел (им, кстати, в тот момент работал бывший первый секретарь ЦК компартии Латвии, будущий член ГКЧП Борис Пуго), местная милиция – мятежному республиканскому руководству.

По поводу того, что именно случилось в ночь с 19‑го на 20‑е января, существуют разные версии, но в завязавшейся на бульваре перестрелке и в ходе штурма здания МВД были убиты двое лояльных Латвии милиционеров, двое кинооператоров‑документалистов из группы Юриса Подниекса (автора знаменитого перестроечного фильма «Легко ли быть молодым») и случайный школьник. Близ мест гибели всех пятерых, в парке у Бастионной горки, позже установят памятные камни – и плюс к ним камень с именем водителя, застреленного омоновцами в те же окаянные дни в окраинном Вецмилгрависе.

Но куда более легендарным сделался в советские времена другой дом на другом углу. Тридцать лет назад, когда рижанин слышал это словосочетание – «Дом на углу», ему не надо было пояснять, о каких улицах речь. Для него это словосочетание звучало как для ленинградца «Большой дом». По уже упоминавшемуся адресу Ленина, 61 располагался республиканский КГБ.

Помпезная и манерная шестиэтажка, построенная в золотой для Риги период (1912 год), когда такими же пышными доходными домами в стиле модерн размашисто застраивалось то, что теперь называется Центром, – еще одно здание – учебник истории. Возводили ее на углу Александровской и Столбовой: в те времена надрывного гламура и непрочной стабильности в новостройке селились нувориши, а на первом этаже продавали свежие пармские фиалки.

Не до фиалок станет уже через пару лет, а в 1919‑м, во время пятимесячного большевистского правления, в роскошном доме поселится Военный Революционный комитет – построившего здание архитектора Александрса Ванагса (звезду нулевых и десятых годов прошлого века: 70 проектов капитальных жилых зданий!) расстреляют тогда за «контрреволюционную деятельность».

В «жутком году» шестиэтажку прозовут «самым высоким домом Латвии» – мол, из его окон видна Сибирь: в 1940‑м сюда въедут чекисты, а в подвалах начнут стрелять в затылок. Еще через пару лет «на углу» – теперь это угол Адольф-Гитлер-штрассе и Зойленштрассе – поселят марионеточное самоуправление из местных коллаборационистов.

Следующий этап – самый долгий: угол Ленина и Энгельса, советская госбезопасность. «Рижане обходили Угловой дом стороной, не поднимая лишний раз глаз, даже тогда, когда оказывались в модном магазине «Сыры», располагавшемся на противоположной стороне Ленина», – писал экс-рижанин Александр Генис, вспоминая свою встречу в «Сырах» с Ульяной Семеновой, легендарной баскетболисткой рижской команды ТТТ. Теперь-то это все одинаково баснословное прошлое: всемирная баскетбольная слава клуба ТТТ (что означает «Трамвайно-троллейбусный трест»), «Советский камамбер», ничем, кроме названия, не отличавшийся от сырка «Дружба» (по словам того же Гениса), зловещая Контора Глубокого Бурения.

Но дом не поменял специализации даже когда улица, на которой он стоит, вновь обрела имя Свободы (Бривибас), а перпендикулярная ей – дореволюционное, но в латышском варианте: Стабу (stabs – столб). С первой половины девяностых и до конца нулевых Угловой давал кров центральному аппарату Госполиции, в его подвальных камерах все так же содержались важные подозреваемые, а однажды пару суток провел один из самых богатых людей страны – мэр Вентспилса Айварс Лембергс, имевший шанс стать, но не ставший латвийским Ходорковским.

Роковым для здания стал тот же год, что и для странного латвийского процветания образца нулевых – 2008‑й. Отъезд Госполиции в новую резиденцию с кризисом связан не был, но следующие полдюжины лет Угловой дом простоял пустым и ветшающим, символизируя экономическую и всякую иную безнадегу.

В 2014 году, когда Ригу назначили культурной столицей Европы и выделили под это дело специальный бюджет, в доме открыл временные экспозиции Музей оккупации, а в подвальные застенки стали водить платные экскурсии. Хотя культурный год вместе с бюджетом закончился, «музей КГБ» в Угловом доме (Brīvības, 61) надеются открыть на постоянной основе.

Среди его экспозиций была одна под названием «Чемодан латыша». Ее очень точно найденная тема – ключ к истории Латвии и Риги XX, да, пожалуй, и XXI века. Это тема вынужденного отъезда. Разве что «латыш» в названии сильно тему сужает – тем более что экспозиция рассказывала и о немцах, добровольно-принудительно репатриированных в 1939–1940 годах, и о советских евреях, уезжавших из Риги в 1970–1980‑х. История города в прошлом и нашем веках – это история бегства: из Риги массово бежали во время Первой и Второй мировой, бежали от советской и от нацистской властей, уезжали от первой и второй редакций национального государства.

«Чемодан латыша», конечно, никто бы не стал дополнять «Чемоданом русского» – а напрасно: о десятках тысяч уехавших из Латвии в девяностых тоже ведь есть что рассказать, и человеческих драм там было немало. Да и о чемоданах тех, кто сейчас ежегодно покидает страну в количестве все тех же десятков тысяч – уже без связи с национальностью и политикой (во всяком случае, без прямой связи): о них тоже когда-нибудь, наверное, будут делать выставки.

 

Баррикады и бюрократы

В прибалтийских странах период, предшествовавший развалу Советского Союза и обретению независимости, называют еще «Песенной революцией» – тогдашние акции протеста сопровождались пением народных песен. В Латвии их – песен – строго говоря, было больше, чем революции: власть сменилась относительно мирно, после провала августовского путча в Москве союзное руководство признало латвийскую независимость, декларацию о которой здешний Верховный совет (большинство в нем на выборах получил Народный фронт) принял еще в мае 1990‑го. Но всякому молодому государству нужна героическая предыстория – поэтому ежегодно в январе в Риге проводятся мероприятия «памяти баррикад», а между Ратушной и Домской площадями постоянно работает Музей баррикад (Krāmu, 3).

Баррикады из бетонных блоков и грузовой техники, возведенные в январе 1991‑го, были призваны защитить латвийские органы власти и телевидение от лояльных союзному руководству силовиков. Но Горбачев добро на подавление крамолы не дал, никто здешний Верховный совет и Совмин не тронул – только упоминавшийся рижский ОМОН предпринял ряд хаотичных и совершенно бессмысленных акций, включая штурм МВД. Без массовых жертв, к счастью, обошлось, но коллективное дежурство энтузиастов независимости у баррикад в свете костров вспоминается ими теперь как пример романтического единения, эдакий бескровный «майдан».

Я хоть на баррикадах не стоял, помню их неплохо – так как проходил мимо них в те дни (считающиеся ныне судьбоносными – хотя все решилось вовсе не в январе в Риге, а в августе в Москве) по пути на трамвай, отвозивший меня в русский гуманитарный лицей. Помню уверенные лица защитников демократии – и собственную растерянность. Даже пятнадцатилетний лицеист догадывался, что идея, вдохновляющая стояльцев, русской филологии в Латвии больших перспектив не сулит.

В XX веке два драматических перелома в судьбе города были связаны с мировыми войнами. Но ему предстоял еще и третий.

Во времена СССР Рига была промышленной столицей Прибалтики и самым «русским» ее городом. Так что послереволюционные перемены травмировали в ней больше народу, чем где бы то ни было. Ни один прибалтийский город не вырос (в плане населения) так за советские полвека – вчетверо. И ни один не понес за постсоветские четверть века таких потерь – значительно превосходящих военные.

В 1990 году население города составляло 909 тысяч. В 2014‑м – только по официальной статистике 701 тысячу, а в частной беседе сотрудница Рижской думы признавалась мне, что реальная цифра гораздо меньше: тысяч на 50–70. Этот демографический убыток почти вдвое превышает тот, что понесла Рига за годы Второй мировой – в ходе репрессий 1940‑го, нацистского террора, мобилизаций, бегства от наступающей Красной Армии и т. д. (Еще для сравнения: население второго по величине прибалтийского города, Вильнюса, за время независимости уменьшилось примерно на 40 тысяч.)

Западная витрина Союза должна была выглядеть образцово – и крупнейшему городу Прибалтики уделялось особое внимание. Даже метро, в нарушение общесоюзных норм, у нас собирались строить, не дождавшись достижения Ригой статуса «миллионника». Как раз строительство подземки, почти уже было начатое, вывело на улицу в разгар перестройки «национально мыслящих» демонстрантов: и так латышский язык в латвийской столице не услышишь, а тут еще и метростроевцы понаедут! Теперь-то население сократилось настолько, что никакой подземки не надо.

Мне встречалось утверждение (сам не ручаюсь, хотя похоже на правду), что к моменту распада СССР в Латвии доля титульной нации была наименьшая во всем Союзе, кроме Казахстана. В Риге латыши – и это уже точно – составляли в 1980‑х меньше половины населения. Зато в 1990‑х во всем мире, вероятно, не было города с таким же, как в Риге, процентом жителей без гражданства.

Образцовый советский город обязан был обладать передовой индустрией. В конце восьмидесятых в промышленности было занято 200 тысяч рижан. Уже к середине девяностых их число сократилось на девять десятых. Во времена Союза в Латвии развивали высокотехнологичные отрасли – радиоэлектронику, микроэлектронику, машиностроение. Производящая микросхемы, магнитолы, телефоны, микроавтобусы, она была эдакой «советской Японией» (с поправкой, разумеется, на советское качество продукции) – именно эти предприятия были в Риге самыми крупными. И именно им в 1990‑е пришлось хуже всех. Ничего такого мы давным-давно не производим: ни радиоэлектроники, ни «рафиков». Успешнее выживали наименее наукоемкие отрасли – пищевая промышленность и деревообработка.

Ссылки на общую неэффективность советской индустрии (несомненную) убеждают не слишком: судьба промышленности в разных бывших республиках сложилась совершенно по-разному. Глубина деиндустриализации Латвии впечатляет даже на фоне ближайших соседей: к концу девяностых в списке крупнейших предприятий стран Балтии на 18 литовских и 15 эстонских приходилось 6 латвийских.

У нынешних рижан название «Альфа» ассоциируется исключительно с торговым центром на Бривибас – и уже немногие помнят, что располагается он в бывших цехах гордости союзной промышленности, выпускавшей приборы для космической отрасли. Трехбуквенная аббревиатура ВЭФ, некогда известная на пространстве от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, сейчас звучит только в связи с концертами в ДК «ВЭФ». От «Радиотехники» не осталось даже названия: на просторах ее бывшего гигантского цехового корпуса в Иманте затерялся лишь финский супермаркет «Prisma». Рядом – норвежский супермаркет «Rimi»: одни старожилы знают, что стоит он на месте сравненного с землей советского приборостроительного завода «Эталон».

Разумеется, в Латвии действовали все те же факторы, что и на прочем постсоветском пространстве в 1990‑е. Местные журналисты подробно писали, как банкротили заводы и кто из политиков и олигархов на какой из «схем» нажился. Но была у нас и своя специфика – Латвия курс на деиндустриализацию взяла сознательно и никогда этого не скрывала. Одна из любимых тем для рассуждений здешних политиков и хозяйственников в 1990‑е: заводы-де в Риге строила оккупационная власть – для того чтобы завозить на них рабочую силу из других республик и осуществлять таким образом колонизацию. Среди русскоязычных доля занятых в промышленности и впрямь была выше, чем среди латышей, – русское население преимущественно городское, это на селе даже в советские времена с языком межнационального общения было неважно.

Но когда ликвидировались советские учреждения и останавливались заводы, работы лишались, конечно, не одни гражданские оккупанты. Вот только для оказавшихся на улице нацкадров предусмотрели нишу, закрытую для большинства русских. Латыши в массовом порядке пошли в чиновники.

Сфера управления была недоступна для неграждан и для недостаточно перфектно владеющих государственным языком. Служба в бесчисленных департаментах стала привилегией, которой наделяли де-факто по национальному признаку, убежищем «для своих» в хаосе 1990‑х. Количество чиновников росло, они сделались элитой государства и монополизировали политику – тоже закрытую для неграждан (то есть в 1990‑х – для большинства нелатышей). Одни и те же персонажи годами и даже десятилетиями кочуют из партии в партию, из департамента в департамент, из министерского кабинета в зал заседаний сейма и обратно, потом в кресло Европарламента и т. д.

В Латвии нет какой-то одной партии с «руководящей и направляющей ролью», нет пожизненного вождя и учителя. Но в Латвии есть каста, находящаяся у власти уже почти 25 лет – националистическая бюрократия. Из нее выходят – или наоборот, придя со стороны, в нее вливаются – политики, внутри ее интенсивно почкуются и сливаются партии, тасуются и раздаются министерские посты.

По утверждениям СМИ, 90 процентов работников госсектора – латыши. До катастрофического кризиса 2008‑го в маленькой стране было порядка 200 тысяч чиновников – то есть в департаментах работал каждый десятый ее житель. А если учесть деление населения по национальному признаку (примерно 65 процентов латышей, остальные в основном русскоязычные) и упомянутую долю титульной нации среди чиновников, то получается, что в латышской общине бюрократическую карьеру делали трое из двадцати. В столичной Риге этот процент, понятно, был много выше.

В кризис сокращать пришлось даже госслужащих – но сложившихся за десятилетия принципов формирования латвийской власти тогдашние катаклизмы ничуть не поколебали. Бюрократия не заинтересована в развитии производства и вообще бизнеса – в утолщении экономически самостоятельной прослойки. К тому же бюрократия эта – правая, она завлекает избирателя обещаниями борьбы с русской угрозой, а не социальных гарантий. В итоге размеры пенсий и социальных пособий в Латвии и странах «старой Европы» различаются во много раз, а то и во много десятков раз. В условиях открытых границ Евросоюза это приводит к тому, что ежегодно из Латвии уезжает на Запад целый волостной центр, вроде Тукумса. А по другим данным – вместе с подведомственной волостью.

Наводка:

* Сайт Музея баррикад – barikades.lv

 

История с топографией

Пестрая и напряженная история Риги крайне наглядна. Ее можно изучать по карте города. Вот его сердце – небольшой пятачок Вецриги, Старой Риги, Старушки, включенной в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Здесь, при впадении в Даугаву давно не существующей речки Ридзене (она дала название городу) все началось в первом году XIII столетия, когда бременский епископ Альберт приобрел у язычников‑ливов кусок земли. Старая Рига – памятник немецким векам в истории города: памятник, вопреки впечатлению многих туристов, не столько архитектурный, сколько планировочный. О западноевропейском Средневековье напоминает скорее конфигурация улиц, чем дома на них – слишком бурной жизнью жила Рига в последующие столетия, слишком часто ломала и строила, чтобы в ней сохранилось так уж много подлинных средневековых зданий. Но сохранились – самые важные и заметные, по сей день определяющие открыточный облик города. Домская площадь появилась только во второй половине XIX века, но Домский собор стоит со времен Альберта.

Старая Рига – это епископы-миссионеры и рыцари-крестоносцы, это готландское право и Ганзейский союз, инквизиция и Реформация. Это латынь под готическими сводами и немецкий в купеческих складах с треугольными фасадами.

Как и положено средневековому европейскому городу, Рига была окружена крепостными стенами. Старушка – это то, что веками находилось внутри их. Когда разрастающемуся городу стало тесно, а оборонительное значение в эпоху артиллерии старые стены утратили, их частично разобрали на стройматериалы, а частично включили в конструкцию новых домов – на улицах Мейстару (Мастеров) и Калею (Кузнечная) сохранились здания с односкатными крышами: их тыльные стены – бывшие крепостные. С XVI века Ригу обороняли – в соответствии с тогдашней фортификационной наукой – новые земляные валы с бастионами. Шведы в период своего владения городом модернизировали их, превратив Ригу в одну из мощнейших крепостей Европы.

Говорят, Петр I во время своего визита в город в составе Великого посольства зарисовывал план Риги, но бесцеремонные скандинавы выставили его за ворота, отобрав все записи. Оскорбленный царь объявил шведам войну и после упорной осады вернулся в Ригу хозяином города.

Он когда-то там и восседал – как раз на бывшей линии валов, в начале Бривибас, в разрыве бульварного кольца, протянувшегося вдоль городского канала: бронзовый, на коне. Бульвары разбили в середине XIX века, срыв укрепления. Трехкилометровый Городской канал, по которому туристов нынче катают на лодочках, – остатки оборонительного рва. Статую Петра эвакуировали во время Первой мировой, а при Улманисе-старшем на ее месте вырос памятник Свободы.

Рига периода Российской империи начинается с внешней стороны бульварного кольца. Здесь и впрямь ощутим имперский дух – регулярная прямоугольная планировка, мощные нарядные здания, сотни фасадов в пышном стиле модерн (или, на более привычный рижанам немецкий манер, – югендстиле). То, что зовется просто Центр, осталось от эпохи беспрецедентного роста города во второй половине XIX и начале XX века, когда один из главных западных портов гигантской державы сделался по-имперски космополитичен: среди классиков рижского югендстиля – латыши, немцы, поляк Макс Шервинский, литовский еврей Пауль Мандельштам и петербуржец Михаил Эйзенштейн. Тогда же эти импозантные кварталы опоясала дуга промзон – своему росту и богатству Рига была обязана успехам первого русского капитализма.

Центр и внешнее индустриальное полукольцо – это гроза двенадцатого года (в Центре есть памятник курляндскому немцу Барклаю де Толли) и оборона Севастополя (в Центре был бульвар имени курляндского немца Эдуарда Тотлебена), Александр Благословенный (главная улица Риги первоначально называлась Большой Александровской в его честь) и Александр Освободитель (он первый приложил августейшую руку к срытию городских валов и повелел выделить средства на строительство Христорождественского кафедрального собора), это один из первых в мире танков (созданный на рижском Русско-Балтийском заводе) и легендарный самолет «Илья Муромец» (построенный легендарным Сикорским на том же предприятии).

И все-таки ничего узнаваемо российского в городе, два века пробывшем в Российской империи, нет. За исключением одного района – юго-восточнее Старушки, за Центральным рынком и высоткой Академии наук лежит Московский форштадт, в просторечии Москачка. Не похожая ни на европейский центр, ни на советские окраины, она, впрочем, среди рижан всегда была более всего знаменита своими гопниками, а в последние десятилетия еще и наркоторговцами. Но здесь, среди трущоб, местами колоритных, но куда чаще безобразных, сохранились уголки, которые, не зная, ни за что не примешь за Ригу, зато за дореволюционную Калугу – запросто.

Но сюда турист добредает нечасто; если уж удаляться от центра, то скорее на северо-восток, в направлении Кишэзерса, или Кишозера. Там, на пути к приятному во всех отношениях Межапарку, что справедливо переводится как «лесопарк», находится Братское кладбище – знаковое в разных смыслах место, оформленное в 1920—30‑х знаменитым скульптором Карлисом Зале. Его монументальная торжественная манера ассоциируется с временами межвоенной Латвийской Республики: в первую очередь речь, конечно, о памятнике Свободы. Под стать этой мощной суровой скульптурной стилистике и здания, возведенные тогда же, при улманисовской диктатуре, – вкрапления угловатого «тоталитарного классицизма» в старинную тесноту Вецриги и нарядные кварталы Центра.

Ну а по периметру окраин разбросаны щедрыми кляксами панельные жилмассивы 60‑х, 70‑х, 80‑х. Это Рига позднесоветская, практически не отличимая от любого города, встретившего эпоху развитого социализма в составе Советского Союза или Варшавского блока: от Восточной Германии до Дальнего Востока. Преданные ныне анафеме 47 лет «второй советской оккупации» были вторым в истории города периодом ударной индустриализации и стремительного роста – так что эти однообразные кварталы серийных пяти- и девятиэтажек занимают добрую половину городской площади, и живет в них добрая половина рижан.

После вторичного обретения независимости массового строительства в столице не велось (население, как и было сказано, не росло, а стремительно сокращалось) – но в «тучные» нулевые, когда здешний рынок недвижимости накачивался спекулятивными методами, чтобы со страшным шумом лопнуть в 2008‑м, в разных местах Риги успели вымахать побеги точечной застройки.

Так за восемь веков сложился этот диковинный узор. Карта города, где Запад и Восток, Германию и Россию, европейское Средневековье и XI пятилетний план разделяют считаные километры.

 

Глава 4. Минус дает плюс. Устройство Риги

 

Ориентация на местности

Драматические события XX века, покончившие с двумя гигантскими евразийскими империями – Российской и Советской, – не дали Риге превратиться в мегаполис, на что у нее были все шансы. Помимо отрицательных последствий (провинциализации) это имело и положительные: тот город, что получился в итоге, удобен и для постоянного проживания, и для кратковременного отдыха. Например, он относительно невелик. В восемь раз уступающая Москве по площади латвийская столица имеет внятную планировку и не обещает проблем с перемещениями.

Передвигаться по Риге тем более просто, что многим туристам (особенно приехавшим ненадолго) не приходится даже пользоваться транспортом – кроме разве что дороги из аэропорта и обратно. Львиная доля достопримечательностей сосредоточена в Старом городе, а на то, чтобы пройти его насквозь неторопливым шагом, хватит минут двадцати. Большинство гостиниц всех пошибов находится опять-таки в Старушке или в Центре – на расстоянии километра, максимум двух от нее – то есть тоже в пределах пешей доступности. Здесь же, на вполне обозримом пространстве Центра, – парки для прогулок (Верманский, Эспланада, парки Кронвалда и Виестура, бульвары вдоль Городского канала) и россыпи знаменитого рижского модерна-югендстиля.

Даже тем, кому наскучил город, чтобы выбраться за его пределы – в Юрмалу, Сигулду, Цесис, – далеко идти к вокзалу не придется: до Привокзальной площади (Stacijas laukums) от Вецриги несколько сотен метров. Автовокзал – и вовсе напротив Старушки, надо лишь пересечь улицу 13 января (13. janvāra iela). Сразу за автовокзалом, на другой стороне канала – Центральный рынок (см. главу о латвийской кухне), рижская достопримечательность не из последних: в одном только рыбном павильоне можно оставить если не сердце, то немалую часть содержимого кошелька.

История города сложилась так, что самая старая, ценная и живописная его часть – немецкая. А лицедейское мастерство Риги, умение разыграть в определенных декорациях соответствующую пьесу позволило в пределах Старушки и отчасти прилегающего центра эту самую Германию воспроизвести. Близко к сегодняшнему оригиналу. Ну, по крайней мере, обобщенную Западную Европу – опрятную, нарядную, комфортабельную. С элегантными кофейнями и претенциозными виски-барами, с молодежными хостелами и буржуазными гостиницами. Словом – идеальную среду для туристов.

В границах совсем маленького Старого города концентрация иностранцев максимальна: и россиян, и немецких пенсионеров, и британских гуляк. Но за пределами Центра туристу делать практически нечего. Там минимум достопримечательностей – да и Европой практически не пахнет. А уж многочисленные спальные районы Риги – это типичные спальные районы постсоветского пространства.

Опять же: каковы декорации, таково и действо. Если Центр – мир западноевропейских кафе с седыми немцами и пабов с хмельными англичанами, то окраины – мир постсоветских районных шалманов и ночных «наливаек» с соответствующей публикой. Это, конечно, не значит, что панельные жилмассивы совсем уж депрессивны и затрапезны – одни более, другие менее. Речь о том, что европейская Рига, в которую едет большинство туристов, которую они видят первым делом и кроме которой часто не видят ничего, – это лишь очень небольшая часть Риги.

Вся «Европа» – на правом берегу Даугавы. Здесь и Вецрига, и прочий Центр; впрочем, множество спальных районов тоже тут: Кенгарагс, Плявниеки, Пурвциемс, Югла, Вецмилгравис. Левобережье – Задвинье, Пардаугава (Pārdaugava) – когда-то было дачной окраиной Риги, когда-то промышленной, но полноценной частью города начало становиться в лучшем случае к концу XIX века, а планомерно и массированно застраивать его стали и вовсе в советские времена. Не то чтобы здесь совсем уж нечего было делать – с левого берега открывается хрестоматийный, открыточный вид на Старую Ригу, да и ряд менее хрестоматийных, но не менее живописных мест: здесь и Памятник освободителям, и «атмосферный» парк Аркадия, и замерший на полпути из заброшенного в элитные остров Кипсала – но все это не места для первоочередного посещения. Большая же часть Задвинья застроена типовыми блочными домами трех последних десятилетий советской власти (микрорайоны Иманта, Ильгюциемс, Золитуде, Зепниеккалнс, Болдерая) – неудивительно, что Пардаугава считается более «русской» частью города.

Наиболее очевидный повод выбраться за пределы Центра – уже упоминавшийся Межапарк (Mežaparks, или, как ласково зовут его русские рижане, Межик). Лесопарк на берегу Кишозера – место не только чрезвычайно приятное, но и отчасти достопримечательное. Рижские патриоты утверждают, что Межик, изначально носивший августейший титул Кайзервальд (Ķeizarmežs, Царский лес), был первым в Европе элитным пригородом, созданным по единому плану коттеджным поселком. Спланировал его в начале XX века Георг Куфальдт, немецкий ландшафтный архитектор, приложивший руку к созданию всего паркового пояса Риги (а здешняя зеленая зона – предмет обоснованной гордости горожан).

Когда едешь в Межапарк 11‑м трамваем (что удобнее всего), по обе стороны проспекта Кокнесес (Kokneses prospekts) тянутся импозантные виллы постройки первых десятилетий прошлого столетия. На остановке у зоопарка (Zoolog´iskais dārzs) имеет смысл выйти – здесь и сам Рижский зоопарк, открытый больше века назад, в 1912‑м, и аллея, ведущая к Большой эстраде, где раз в пять лет бушует Праздник песни (см. главу «Экзотика ближнего зарубежья»), и к озеру.

Рассказывают, что после Великой Отечественной Иван Баграмян, будущий маршал, живший в Межапарке (он командовал Прибалтийским военным округом, штаб которого находился в Риге), катал по выходным соседскую детвору на роскошном трофейном «Мерседесе». Еще мой отец в отрочестве работал помощником машиниста на знаменитой Детской железной дороге имени Красных латышских стрелков, что проложена была в Межике, да и я в своем детстве успел на ней поездить – но девяностые она, как и многое из советского наследия, не пережила.

Наводка:

* Сайт Рижского зоопарка – rigazoo.lv

 

Транспорт

Даже тем, кому придется пользоваться в Риге транспортом, трудностей это не доставит и много времени у них не отнимет. Дорога автобусом/трамваем от центра до окраинных районов редко занимает больше получаса, на такси – еще раза в полтора меньше. Демографические убытки последних десятилетий, как и многие другие проблемы Риги, оборачиваются преимуществами для гостя: здесь достаточно умеренный трафик и редки совсем уж глухие пробки; по сравнению с Москвой – так и вовсе транспортный рай. От некоторых москвичей мне даже приходилось слышать лестное мнение, что пробок у нас нет вовсе – это, конечно, преувеличение: застрять на одном из немногочисленных мостов (автомобильных всего четыре) через Даугаву в час пик дело обычное. Но к числу по-настоящему проблемных в плане трафика городов латвийская столица никак не относится.

К тому же в ней неплохо развита система общественного транспорта: автобусы, троллейбусы, трамваи, маршрутки. Расписание в целом соблюдается, и узнать его не составляет проблем: оно висит на каждой остановке и представлено на удобном сайте компании «Rīgas satiksme», имеющем русскую версию (см. ниже). Стоимость одной поездки – 1,15 евро.

Во всех видах рижского общественного транспорта, кроме маршруток, используются электронные билеты («э‑талоны») на любое число поездок – купить их можно в любом из многочисленных киосков «Narvesen», «Preses apvieniba», в кассах «Rīgas satiksme» и специальных автоматах на некоторых остановках. «Э‑талон» следует приложить к считывающему устройству. Можно и просто купить разовый бумажный талончик у водителя – но такой обойдется дороже (2 евро). Подробная информация есть на том же сайте «Rīgas satiksme», да и всегда можно проконсультироваться у продавца в киоске. Контролеры ходят не так чтобы часто, но и не так чтобы совсем редко.

Впрочем, рижская голь на выдумку хитра: когда в начале 2015‑го городская дума подняла цену на проезд (до того она была 0,70 евро), местные анонимные стартаперы немедленно разработали мобильное приложение Zakiem.lv («Зайцам»), вычисляющее места охоты контролеров (да еще и завели соответствующие странички в «Twitter» и «Facebook»). Приветствующая электронные технологии Дума в данном случае, понятно, радости не выказала.

На такси доехать из центра в спальный район обойдется в зависимости от тарифов фирмы от 10‑ти до 15‑ти евро (ночью подороже). В аэропорт – те же ориентировочные 15 евро минут за двадцать пути. Кстати, частный извоз здесь не практикуется – в Риге не стоит голосовать на тротуаре в расчете на то, что остановится если не первая, то вторая попавшаяся машина.

Просто и быстро можно добраться не только до большинства районов города, но и в самый популярный у туристов пункт за его пределами – в курортную Юрмалу. Юридически это другой город, фактически – пляжный пригород Риги. Из своего района в Задвинье до ближайшей пляжной станции я на электричке еду минут 12 – вдвое меньше, чем до Старушки. Но даже из рижского центра до центра юрмальского добираться не дольше, чем до столичных же спальных районов. Путь с Центрального вокзала («Rīga pasažieru», «Рига Пассажирская») до станции Майори («Majori») займет полчаса и обойдется в 1,40 евро. Расписания и цены доступны на русском языке в Интернете (см. ниже).

Наводки:

* Городской общественный транспорт: сайт «Rīgas satiksme» (расписание общественного транспорта, планировщик маршрутов, разновидности билетов, места их продажи и т. д.) – www.rigassatiksme.lv

* Пригородные поезда: сайт «Pasažieru vilciens» (расписание электричек и дизелей, цены на билеты) – www.pv.lv

* Единая служба вызова такси: +371 8808

* Телефоны и тарифы таксомоторных компаний можно найти на справочном сайте «Узнай Латвию» – know.lv

 

Меньше народу – больше кислороду

Другой пример того, как драма города обернулась на пользу и жителям, и гостям: крах рижской – и вообще латвийской – промышленности сильно улучшил экологическую обстановку в столице и стране. Бобры, например, расплодились до такой степени, что стали источником проблем не только за городом, но и в самом его центре. Грызуны, поселившиеся пару лет назад в Городском канале, обглодали деревья на прилегающем бульваре так, что те чуть не попадали на троллейбусы. Погрызены были даже деревянные скамейки. Что характерно, никаких репрессивных мер городские власти не обсуждали – большинство дискутируемых способов борьбы с напастью касались увеличения доз корма (зубастые вредители еще и находились на иждивении у Рижской думы). А мэр Ушаков хвастался в соцсетях собственными фотками в обнимку с толстенным бобром.

Грызунам есть где разгуляться – Рига зеленый город. Парки имеются и в центре (парадный и людный Верманский, обаятельно-меланхоличный сад Виестура), и в Задвинье (безбрежный Узварас, уютная Аркадия – «Аркашка»). Тем более на окраинах: там обширные лесопарки. В самом обыкновенном спальном районе Задвинья, где я живу, два леса: один поменьше и поцивилизованней, с фонарями и детскими площадками, второй побольше и подичее, уходящий за границу города.

Из лесов в город приходят кабаны: целыми стадами, случается, фланируют по центральной улице Бривибас (правда, на окраинном ее отрезке) и жуют траву на газонах, не обращая внимания ни на проезжающие мимо трамваи, ни на снимающих лесное зверье на телефоны горожан. Все та же Рижская дума создает спецкомиссию для отпора хрюкающему агрессору. Новостные порталы время от времени пополняются сообщениями: «В районе Бикерниеки (там, где большой Бикерниекский лес) городской автобус сбил лося».

Положительно сказался на рижской экологии и лютый кризис конца нулевых: машин меньше – воздух чище. Пока социологи и экономисты пьют сердечные средства, подсчитывая, насколько обезлюдела Латвия, экологи с удовлетворением констатируют низкое антропогенное воздействие на среду. В малонаселенной стране довольно много лесов – в чем может убедиться даже иностранец, ограничивающийся малым туристическим набором: столица и Юрмала. В конце концов, что такое та же Юрмала? По большей части – сосновый лес, в котором растут дачи и виллы.

В итоге едва ли не единственный параметр, по которому дела в одной из самых бедных и депрессивных стран Евросоюза обстоят лучше, чем по Европе в целом, – это экология.

Впрочем, сами рижане пока не спешат проникаться экологическим мышлением – хотя городские власти их к этому мягко побуждают. Скажем, в Латвии, в отличие от «старой Европы», еще не привился толком навык разделять мусор. Разноцветные контейнеры стоят в некоторых дворах рядом со старыми, общими, но содержимое их, как правило, столь же эклектично.

Как-то в нашем районе установили, как это водится в Европе, специальные мусорники для собачьих экскрементов. Очень скоро они оказались забиты пустыми бутылками.

 

Бедность со всеми удобствами

Латвия – бедная страна. Но бедность – не порок. Во всяком случае, в глазах тех, кому она на пользу. Из латвийских экономических проблем иностранцы привыкли честно извлекать потребительскую выгоду: гостям Рига мила своей дешевизной. Знакомые москвичи всегда утверждали, что цены в магазинах (и на еду, и на одежду) в Риге в среднем раза в полтора, а то и в два ниже московских – во всяком случае, утверждали, пока курс рубля не начал свои скачки. Сохранит ли латвийская столица в глазах москвичей и питерцев свое реноме дешевого города, куда больше зависит от происходящего в России, а не в Риге.

В каких-то бюрократических реестрах ООН Латвия числится вместе с Британией и Скандинавией по разряду Северной Европы. Это льстит национальному чувству латышей, хотя и не имеет никакого отношения к экономической реальности. С другой стороны, за дешевизну эти самые соседи-варяги Латвию и ценят (не в последнюю очередь – за дешевизну алкоголя). К тому же, выгодно отличаясь от Скандинавии по части цен, Рига стремится не отличаться от нее по части технического прогресса. Скажем, предмет латвийской гордости – скорость здешнего Интернета.

Если есть показатель, по которому мы не просто достойно смотримся в компании норвежцев и финнов, но и способны утереть им нос, – то это Mbps, мегабиты в секунду. По данным американской компании Akamai Technologies за начало 2015 года, Латвия по средней скорости Интернета (13.4 Mbps) занимала восьмое место в мире, пятое в Европе и четвертое в ЕС.

А уж по густоте бесплатного Wi-Fi Рига и вовсе в европейских лидерах. Летом 2014‑го мэр Ушаков гордо объявил Ригу европейской столицей беспроводного Интернета со свободным доступом. По тогдашним подсчетам, один пункт подключения бесплатного Wi-Fi в Риге приходился на 750 человек, а на один квадратный километр – 3 таких пункта (на втором месте в Европе располагался Таллин, на третьем Стокгольм). На шоссе при въезде в город даже установили соответствующие дорожные знаки («Европейская столица Wi-Fi»).

«Коронация» Риги в качестве европейской столицы Wi-Fi состоялась во время открытия пункта доступа в Интернет на Луцавсале (Lucavsala) – острове на Даугаве, над которым проходит Островной мост. Как раз недавно эту заброшенную окраину с полуразвалившимися садовыми «будками» превратили в зону отдыха с пляжем, детскими и спортивными площадками, территорией для вейкбординга и т. д.

Безусловно, в этом проявляется несравненное умение Риги подражать и мимикрировать: уж если она объявлена Северной Европой, то в ней повсюду должны быть места для активного отдыха, лыжные беговые трассы, велодорожки и т. д. Иногда, правда, мимикрия выглядит курьезно: например, вместо того чтобы проложить настоящую велодорожку, вдоль обычного тротуара, причем довольно разбитого, проводится белая полоса, две трети его выкрашиваются красным цветом и поверх рисуется велосипед. Впрочем, есть в городе и нормальные велодорожки (говорят, мэр Ушаков большой их энтузиаст), и уличные автоматические пункты проката велосипедов – до германо-скандинавского идеала Риге пока далеко, но с каждым годом разрыв сокращается.

По количеству велосипедистов на улицах город занимает свое привычное положение между Востоком и Западом: их тут заметно меньше, чем в той же Германии (не говоря уже про Голландию), но заметно больше, чем в России. Кататься по велодорожкам можно у нас без документов, но чтобы ездить по проезжей части, нужны права (специальные велосипедные или автомобильные).

Рига с ее умеренными расстояниями и ее лесами, а тем более недальняя Юрмала благоприятствуют кручению педалей – может, потому энтузиастов этого дела становится все больше. Не то чтобы Латвия была великой велосипедной державой, но именно велогонщик Марис Штромбергс стал одним из двух наших олимпийских чемпионов за все время второй независимости (второй – гимнаст Игорь Вихров). И единственным двукратным: на играх в Пекине (2008) и в Лондоне (2012) Штромбергс взял «золото» в веломотокроссе (BMX).

Конечно, главный вид спорта для Латвии – хоккей: как-никак здешняя сборная 18 лет, с 1997‑го, играет на чемпионатах мира, четырежды выходила в плей-офф и четырежды ездила на зимние Олимпиады. И все-таки выиграть мировое хоккейное первенство для Латвии пока абстрактная мечта.

А вот в пляжном волейболе латвийские спортсмены Александр Самойлов и Янис Шмединьш два года подряд возглавляют мировой рейтинг. На играх 2016 года в Рио-де-Жанейро им прочат место на медальном пьедестале – уже «опробованном» в 2012‑м в Лондоне латышскими бич-волейболистами: Мартиньш Плявиньш и Янис Шмединьш взяли тогда «бронзу».

Вряд ли дело тут в количестве и качестве латвийских пляжей – но чем-чем, а ими страна может козырять смело. Причем речь не только о прославленном Рижском взморье, а даже и о самой Риге. Так, примерно с 2010 года в городской черте появился ряд приличных оборудованных пляжей – как речных, на Даугаве (та же Луцавсала, Румбула), так и морских (Вакарбулли, Вецаки). Так что даже имея под боком знаменитую на весь бывший СССР Юрмалу, рижане зачастую – особенно при наличии машины – купаются в пределах города. Благо вода тут не менее чистая.

Со своими пляжами, лесами, нестрашными ценами и пробками Рига – город, что называется, people friendly, «дружелюбный». Удобный и для кратковременного визита, и для постоянного проживания. Однако, поскольку многие его достоинства – оборотная сторона его недостатков (провинциализма, бедности), впечатление от Риги грозит быть не радужным у того, кто захочет заработать здесь деньги или пожить напряженной культурной либо светской жизнью.

Когда у переселившегося в Ригу московского интернет-деятеля, завсегдатая «Фейсбука», прошел первый восторг по поводу «дешевой Норвегии», он стал сначала осторожно, а потом все более настойчиво и недоуменно интересоваться у френдов, а где же в Риге по-настоящему лихо отрываются, где бурлит и пенится привычная ему ночная жизнь? И не получив никакого вразумительного ответа, призадумался.

Вообще в разговорах с москвичами мне часто приходилось убеждаться: в латвийской столице им нравится как раз то, что создает проблемы дома – экология, трафик, организация работы госучреждений, цены. Рига во многом и впрямь эдакая анти-Москва. Но это правило работает «в обе стороны»: чем сильна российская столица (опять-таки возможность заработка, культурного и светского досуга), тем слаба латвийская.

Рига – город, в котором комфортно жить, но трудно прокормиться. Потому иностранцы охотно едут сюда на время, а местные уезжают отсюда навсегда.

Наводки:

* Об услугах и тарифах латвийских сотовых операторов – на справочном сайте «Узнай Латвию»: know.lv.

* Информация о местах для активного отдыха, координаты контор по прокату велосипедов и т. п. – на сайте liveriga.com.

* О парках, пляжах и прочих приятных для посещения местах – на сайте «Афиша на Meeting.lv.» в рубрике «Места»: afisha.meeting.lv.

 

Глава 5. Утопший социализм. Чем живет Рига

 

Плохо быть бедным и больным

Один из главных парадоксов современной Риги – преимущества жизни в ней лучше видны тем, кто в ней не живет. То есть иностранцам. Так, рижская дешевизна привлекательна для людей, тратящих в городе деньги, а не для зарабатывающих. Зарабатывать их лучше в более благополучной стране. Немалому количеству рижан здешняя дешевизна вовсе не кажется дешевизной.

По данным на 2015 год, минимальная зарплата в Латвии – 360 евро. Даже в Эстонии и Хорватии она выше. А обладателю евросоюзовского первого места в данной категории, Люксембургу, Латвия уступает в пять с лишним раз. Средняя почасовая оплата труда у нас – 6,6 евро: ниже в ЕС только в Болгарии, Румынии и Литве. Отставание от лидера, Дании (40,3 евро), – вшестеро с лишним. При этом наш средний уровень цен отстает от датского гораздо менее значительно. Включение Латвии в Северную Европу применительно к благосостоянию ее жителей выглядит сущим издевательством.

Цены в Риге и впрямь не идут ни в какое сравнение с ценами в Осло – но зарплаты тем более нечего сравнивать. Не говоря уже про пенсии и пособия. Страны «скандинавского социализма» и бывшие Прибалтийские республики СССР в плане социальной политики находятся на противоположных полюсах Евросоюза.

В Латвии, где все время существования страны власть принадлежала правым, «социалка» неизменно была – и остается – в загоне. По статистике первой половины 2010‑х годов, здешние расходы на пенсии и пособия (детские, по болезни и безработице) были самыми низкими во всем Евросоюзе – 15 процентов от ВВП. Для сравнения: в Дании, лидере ЕС по данному показателю, они составляли на момент подсчетов 34 процента от ВВП (причем ВВП Латвии 47 млрд. долларов, а Дании – 201 млрд.).

Минимальная пенсия в Латвии – 70 евро. Один человек, живя в однокомнатной рижской «панельке», только за квартиру (не арендуемую и не взятую в ипотеку) платит в месяц больше.

А вот менее отчаянный, вполне обычный и распространенный рижский вариант. Допустим, вы семья из трех человек, живущая в обычной недорогой – то есть опять-таки панельной – «трешке». Если «трешка» эта арендуемая, без дорогого ремонта, в обычном микрорайоне, но и не «убитая», то в месяц она обойдется (помимо коммунальных плат) где-то в 300 евро.

Домоуправлению за ту же самую трехкомнатную «панельку» вы заплатите в холодный месяц в среднем 150–170 евро, в теплый (когда отопление отключено) – 120–140. Плюс электричество (25–35 евро в месяц), газ (около 90 евро в год), кабельное ТВ, Интернет и стационарный телефон (30–40 евро в месяц), а также налог на недвижимость (включая плату хозяину земли, на которой ваша многоэтажка стоит, – все вместе порядка 50 евро в год). Цифры – из реальных платежек за 2014‑й, хотя, конечно, они могут разниться в зависимости от расточительности жильцов, кабельного пакета и т. д.

Если же квартира ваша, то, скорее всего, она взята в ипотеку в «тучные» нулевые, когда банки крайне охотно давали под крайне немалый процент кредиты на покупку неадекватно дорогого (и непрерывно дорожавшего в тот период) рижского жилья. Потом спекулятивный пузырь на рынке недвижимости лопнул, квартирные цены рухнули за пару лет эдак вдвое (разница между максимальной стоимостью одного и того же квадратного метра в 2007‑м и минимальной в 2009‑м – вообще 71, 5 %), но кредитное бремя на огромном количестве рижан осталось. То есть теперь им приходится отдавать банку-кредитору ежемесячно сотни евро за недвижимость, значительно более дешевую, чем в момент покупки.

Кризис 2008 года явился в тогдашнюю самодовольную гедонистскую Латвию, как статуя Командора к Дону Гуану – это было расплатой за грехи. Добрый десяток лет страна беспечно и безоглядно потребляла, спекулировала недвижимостью, кредитовала и кредитовалась. Резко и зримо выросшее в самом конце девяностых благополучие было столь очевидно ни на чем не основанным (остатки советской промышленности тогда как раз окончательно раздербанили и даже умудрились упустить большую часть российского транзита), что я с тупым упорством приставал к коллегам из экономических изданий с простым вопросом: на какие шиши гуляем? Коллеги отмахивались, с удовольствием повторяли в своих статьях словосочетание «балтийские тигры» (придуманное по аналогии с «азиатскими») и уверенно прогнозировали дальнейший и бесконечный рост зарплат и цен на квадратные метры.

Ниоткуда вдруг возникший средний класс брал в кредит все, что только можно, – машины, бытовую технику, квартиры, землю – искренне не сомневаясь в том, что теперь он будет только богатеть, а его новая собственность – дорожать. Поэтому после 2008‑го громадное количество латвийцев обнаружили, что должны очень много за то, что стоит теперь гораздо меньше и что никому не сбагришь без радикальных убытков. Разорялись и заемщики, и кредиторы – в конце 2008‑го был национализирован во избежание банкротства один из крупейших и известнейших банков страны: «Parex». Слово «кредит» стало звучать как национальное проклятие.

Новое десятилетие, в которое Латвия вошла с пустыми карманами (в 2009‑м мы показали худшую в мире динамику ВВП), принесло новое понятие: «быстрый кредит». Латвийский сегмент Интернета забит предложениями этих самых кредитов, и редкий рекламный блок на местном телевидении обходится без них. Если в нулевых господствующая в стране модель поведения выглядела следующим образом: хорошо оплачиваемый young professional берет в рассрочку на полвека дорогую квартиру, то в десятых она стала такой: горемыка на копеечной зарплате при помощи эсэмэски занимает полсотни евро под 10 процентов в месяц (не считая штрафных – если что) до получки. По утверждениям прессы, бывшие владельцы «Parex’а» после его краха занялись через родственников и доверенных лиц СМС-кредитованием.

За годы, прошедшие с катастрофы конца нулевых, цены на латвийскую недвижимость на докризисный уровень так и не вернулись. Не желающие больше рисковать банки ведут себя по отношению к заемщикам предельно жестко. Недавняя же попытка сейма ввести так называемый «принцип отданных ключей» (если не можешь расплатиться с банком, отдай ему находящуюся в залоге недвижимость, но больше ничего не будешь должен) фактически окончилась провалом – банкиры взяли парламентариев «на понт»: заявили, мол, в этом случае они установят такие условия выдачи кредитов, что получить их не сможет почти никто. То есть в проигрыше в любом случае заемщик: либо он совершенно бесправен перед кредитором, либо ему грозят вообще не давать денег.

Класть же деньги на банковский депозит после кризиса в Латвии стало и вовсе практически бессмысленно – в 2015‑м ставки колеблются в районе одного процента.

И все-таки многие предпочитают связываться с банками, если стоят перед выбором: снимать жилье или брать в кредит. Хоть недвижимость и подешевела в кризис, цена аренды высока и продолжает расти (почему – см. ниже). Выходит, лучше уж платить банку за свою квартиру, чем арендодателю – за его. Вот только для того, чтобы иметь саму возможность выбирать, надо иметь приличный денежный задел: первоначальный взнос по ипотечным кредитам – от 10 до 30 процентов стоимости недвижимости.

Получается, в самой невыгодной ситуации – те небогатые рижане, кто квартиру снимает. Хотя и кредитные обязательства на долгие годы в условиях отсутствия сколько-нибудь внятных экономических перспектив страны (и соответственно, твоих лично) основательно отравляют жизнь.

Ребенок в семье – серьезное бремя, несколько детей при не очень высокой зарплате – практически гарантия бедности. В Латвии государственное пособие на одного ребенка составляет 11,38 евро в месяц (2015 год). Одна только группа развития для дошкольников будет стоить рижанам впятеро больше. Няня для малыша возьмет в среднем 5–6 евро в час. Репетитор для школьника – столько же или побольше. На спортивную секцию в месяц уйдет порядка сорока евро. Так что даже если в вашей семье работают двое (что, учитывая латвийскую безработицу, само по себе достижение), но доходы обоих не сильно превышают минимальную зарплату, то жить вам придется весьма и весьма скудно.

Кстати, наличие в стране фиксированной «минималки» вовсе не значит, что работающий здесь уж эту-то сумму получит обязательно. Частные работодатели идут на разнообразные ухищрения (ссылки на неполную занятость, вывод за штат и т. д. и т. п.), чтобы не платить работникам даже указанных 360 евро в месяц.

Пример из личной практики: огромное количество журналистов (в русских СМИ так и вовсе большинство) в разгар кризиса конца нулевых без лишних церемоний лишили штатных мест – именно затем, чтобы не платить им минимальную зарплату и соответственно не отчислять налоги. Но как раз в это же время правительство, озабоченное опустением в свете кризиса казны, повысило – среди прочего – налоговую нагрузку на получающих гонорары.

Тогда же с теми же целями принялись беспощадно сокращать пособия. И, что характерно, приняли налоговые законы, ухудшившие положение малого бизнеса.

 

Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать

По меркам Евросоюза налоги в Латвии вроде бы не очень высоки, и в рейтинге удобства ведения бизнеса страна занимает довольно неплохую позицию (о здешних налоговых ставках – в главе «Туризм и эмиграция. В Латвию навсегда»). Парадокс, однако, в том, что мало кто хочет вести в Латвии бизнес. И все здешние промышленники (каковых крайне мало) дружно утверждают, что государство реальный сектор экономики последовательно душит.

Поскольку власть в стране принадлежит бюрократии, методы пополнения казны она выбирает фискальные. Причем жестче всего относится к мелкому бизнесу. Чем мельче, тем жестче. А в мелкие бизнесмены здесь легко угодить даже помимо своей воли. Даже если ты ни о каком бизнесе отродясь не помышлял. В крайнем случае, если решил сдать бабушкину квартиру или дать частный урок. Но тогда – молись.

Когда местных журналистов скопом лишили штатных мест, они очень скоро обнаружили, что, оказывается, еще и задолжали государству. Как и всем живущим на гонорары, им увеличили налоговую нагрузку и к тому же обязали их зарегистрироваться в качестве самозанятых лиц. Кроме того, Служба государственных доходов (СГД, местный аналог российской ФНС) устроила на них тотальную «облаву», проверяя всех подряд.

Это пример, близкий мне, но отнюдь не единичный. Более того – такова постоянная государственная практика. Скажем, в начале 2015‑го аналогичная «облава» идет на тех, кто частным образом сдает квартиры и не платит при этом налоги. Говорят, чиновники СГД звонят подряд по всем объявлениям в газетах. Причем большая часть рынка сдаваемого жилья – это недорогие квартиры (все те же советские «панельки»), принадлежащие небогатым людям, пытающимся так подзаработать.

Заодно добралось Латвийское государство и до учителей, занимающихся репетиторством. Эти миллионеры – полагает государство – тоже должны делиться с ним доходами (каковые составляют 5–7 евро за урок). Скажем, по закону учителя не имеют права давать частные уроки в стенах школ – в этом случае они обязаны, опять-таки, зарегистрироваться как частные предприниматели, официально арендовать помещение и платить налоги.

Та же история с моряками. Поскольку в стране работы нет, множество латвийцев нанимаются на иностранные суда и получают зарплату от иностранных компаний – по местным меркам выходит очень недурно. Но в Латвии в последнее время их обложили такими налогами, что уже несколько моих знакомых-моряков пакуют вещички, собираясь на ПМЖ в западные страны. Один даже специально экзамены на гражданство сдал – гражданин ЕС имеет право жить в облюбованной им Норвегии.

С одной стороны, система уплаты налогов устроена в Латвии весьма передовым образом. Никаких бумаг, никаких личных визитов в СГД, все осуществляется через Интернет: и сдача деклараций, и уплата, и общение с инспекторами (посредством электронных писем). С другой стороны, если у тебя нет специального бухгалтерского образования, разобраться в соответствующей документации – дело безнадежное. А откуда бухгалтерское образование у журналиста, школьного учителя или какого-нибудь горемыки, попытавшегося сдать полуторку в хрущевке? Откуда у него деньги, чтобы бухгалтера нанять? Разумеется, задавать эти вопросы государству бесполезно.

Пополнять казну за счет полунищих фрилансеров и владельцев малогабаритных квартирок приходится в отсутствие работающих предприятий, приносящих доход и платящих налоги. Но принимать меры для стимулирования реального сектора экономики бюрократическое государство не хочет. Это прямо противоречит интересам элиты, состоящей из чиновников и национал-популистов. Хотя у власти в стране всегда находились и сейчас находятся правые, их политика вовсе не благоприятствует бизнесу – тому, который создает рабочие места. Не случайно в списке врагов национал-бюрократических партий на втором месте после русской пятой колонны стоят «олигархи», представители бизнеса.

Получается, что в Латвии и бедным быть плохо, и разбогатеть трудно.

 

«Валить, валить»

Когда Латвия вступала в Евросоюз, когда потом открывала границы, часть местных патриотов в картинном ужасе указывала на западные столицы, где так много легальных и нелегальных иммигрантов: мол, и у нас через пару лет будет не протолкнуться среди африканцев и азиатов! Но годы идут, границы без замков, а Рига продолжает выделяться «белизной» населения не только на фоне западноевропейских столиц, но и на фоне российских городов с их кавказцами и таджиками. Почему не сбылись опасения, очевидно: и африканцы, и азиаты рвутся туда, где либо есть нужда в дешевой рабочей силе, либо система соцобеспечения позволяет жить на пособия. В Латвии даже на низкооплачиваемую работу зачастую невозможно устроиться – местному, не то что пришлому. Про соцобеспечение и говорить смешно.

Когда развитию реального сектора экономики препятствует само политическое устройство страны, безработица не может не расти. По темпам снижения занятости Латвия в 2014‑м уверенно взяла евросоюзовское «золото». У нас зарегистрировано почти 30 тысяч (на неполных два миллиона населения страны) так называемых «длительно безработных»: средний стаж безуспешного поиска работы у представителей этой категории – 3 года.

Открыв границы для свободного перемещения европейской рабочей силы, Латвия столкнулась вовсе не с нашествием турок, арабов и негров, а, наоборот, с повальным бегством латвийцев на запад. Официальная, наиболее часто называемая цифра нынешних, середины 2010‑х годов, потерь – 20 тысяч в год – не включает тех, кто уехать уехал, но продолжает числиться зарегистрированным по прежнему месту жительства. За последние полтора десятка лет, с 2000‑го по 2014‑й, Латвию покинуло навсегда 240 тысяч человек – восьмая часть населения. (Впрочем, профессор Латвийского университета Михаил Хазан говорил о 400 тысячах проживающих за границей граждан и уроженцев Латвии, а экономист Андрис Дениньш – о 500 тысячах.) Причем не менее 80 процентов латвийских трудовых эмигрантов – люди трудоспособного возраста.

Больше половины моих приятелей молодости давно живут за обеими границами: западной и восточной. Я регулярно навещаю старых знакомых в Москве, в испанской Барселоне, в швейцарском Лугано, мои когдатошние собутыльники – теперь жители Осло, Лондона, английской глубинки. Они работают в офисах, на ресторанных кухнях, чернорабочими. Объединяет их всех одно: никто не собирается возвращаться на ПМЖ в Латвию.

Да и с чего бы им собираться? В Ирландии (одна из наиболее популярных среди латвийских эмигрантов стран) пособие на единственного ребенка в семье составляет, если верить «Википедии», 140 евро; в Германии (где тоже наших много) – 184; в Латвии, как было сказано, – 11. Рижская газета цитирует блог рижанки, десять лет живущей в Британии: она, мол, за это время заработала на острове такой пенсионный капитал, который в Латвии не заработала бы и за сорок лет.

Но и тут у Риги, парадоксального города, припасен очередной сюрприз. При таких темпах потери населения в Риге должны были бы падать цены на недвижимость. Пусть не так лавинообразно, как они падали во время кризиса, когда лопался огромный спекулятивный пузырь, но – падать, а не расти. Население убывает, безработица растет, программу «инвесторских видов на жительство», которой активнейшим образом пользовались россияне – и ту де-факто отменили; в общем, квартиры по всем признакам должны дешеветь. Но они – дорожают, пусть и не с бешеной скоростью. В течение 2014 года в моем панельном микрорайоне цены выросли на 7,5 процента, в 2015‑м рост продолжается.

 

Все в Ригу

Рига хоть и уступает Москве по населению в 17 раз, по прибалтийским меркам это почти мегаполис. Больше трети латвийцев живет в столице. И, каковы бы ни были экономические проблемы города, он обеспечивает половину рабочих мест в стране. Так что пока рижане в массовом порядке едут в Западную Европу, латвийская провинция едет в Ригу.

Дела в здешней глубинке обстоят еще намного хуже, чем в столице. Семья одного моего приятеля владеет в Лиепае, третьем по величине городе Латвии, двумя квартирами. Но даже если они продадут их обе, вырученной суммы им хватит в лучшем случае лишь на первый взнос при оформлении кредита на покупку рижской квартиры. В советские времена Лиепая была оживленнейшим городом: здесь располагались огромная военно-морская база, множество заводов, крупный порт. В девяностые уехали моряки Балтфлота, оставив у причалов ржаветь десятки брошенных подводных лодок (я помню фотографии – вполне апокалиптическое было зрелище), заводы умерли. Из полутора десятка предприятий закрылось больше десяти.

В конце 1980‑х в Лиепае жило 115 тысяч человек, теперь 70 с небольшим тысяч. Сейчас наиболее известный здешний туристический объект – Кароста (Karosta), «Военный порт» в переводе: бывший флотский городок, представляющий собой отчасти самые мрачные в Лиепае трущобы, отчасти эдакую «зону» из романа Стругацких про сталкеров. В отсутствие работы лиепайчане бегут либо на европейский Запад, либо в Ригу. В таком городе две квартиры оказываются не капиталом, а обузой. Их даже в аренду сложно сдать – разве что за оплату коммунальных услуг. Упомянутый мой приятель работает в Риге, снимая тут переделанный в комнату чердак в двухэтажном доме – даже на съем «однушки» денег у него не хватает, потому что у жены работы нет. Сын их – чернорабочий в Англии.

Это вполне типичная история для латвийской провинции. Когда мэр Риги Ушаков вознамерился ввести для рижан льготный проезд в общественном транспорте, а для иногородних, наоборот, цену на него поднять, это стало скандалом общегосударственного уровня, и правительство страны затею яростно пресекло. Потому что избиратель правящих националистических партий очень часто – выходец из этнически однородной провинции. Но этих провинциалов в Риге нынче такое количество, что их транспортные интересы отстаивает сам Кабмин. Приток людей из глубинки не дает падать ценам на рижские квартиры и заставляет расти стоимость их аренды.

Другим значимым фактором до недавнего времени были россияне. Они и в нулевых охотно покупали рижскую и юрмальскую недвижимость, помогая ценам на нее расти до откровенного абсурда (заштатная по европейским меркам Рига тогда приближалась по стоимости квадратного метра к ведущим столицам Евросоюза).

Однако после кризиса и принятия закона об «инвесторском виде на жительство» здешняя жилплощадь приобреталась вкупе с безвизовым въездом в Шенген. Вторая половина 2014 года, когда, во‑первых, была резко поднята стоимость этого самого «инвесторского ВНЖ», а во‑вторых, случилась девальвация рубля, для российских покупок латвийского жилья оказалась мертвым сезоном. К тому же о прощании с Юрмалой примерно тогда же дружно объявили все обжившиеся там российские музыкальные и юмористические фестивали – а это чревато потерей латвийским курортом его светского статуса. Но никто из московских шоуменов, музыкальных звезд и олигархов о продаже своих латвийских квартир и вилл не заявлял. Да и о заморозке проектов элитного строительства пока не слышно – наоборот, появляются новости об очередных девелоперских проектах с капиталом российского происхождения.

Правда, у российской моды на латвийское жилье всегда была одна особенность – почти никто из покупателей не собирался в своей покупке постоянно жить. Рижская и юрмальская «элитка» приобреталась московской элитой в качестве «запасного аэродрома» (самое популярное словосочетание в российском разговоре о латвийских квадратных метрах), летней дачи, повода для получение вида на жительство, а очень часто и просто «чтоб было»: если все мои соседи по Рублевке обзавелись юрмальскими виллами, то почему у меня ее еще нет? Но перебираться в бедную и провинциальную страну на ПМЖ почти никому из супер- или просто богатых россиян в голову не приходило.

Что же касается менее богатых, то для них такой переезд тем более не имел смысла – учитывая, что зарабатывать деньги в депрессивной Латвии несравнимо сложнее, чем в Москве или Питере. К тому же Рига позволяет в полной мере пользоваться преимуществами «русского» города лишь тому, кто бывает в ней наездами. Тот же, кто решит стать рижанином, вынужден будет иметь дело со здешней спецификой.

 

Русская школа с латышским языком обучения

Одной из самых громких и скандальных политических эпопей с национальным подтекстом в Латвии стала реформа государственных русских школ. В результате этой реформы русские школы стали не совсем русскими. Русскими – менее, чем наполовину. А в будущем их грозятся сделать и вовсе полностью латышскими.

До 1991‑го двуязычным в Латвии было любое образование: латышский и русский потоки существовали даже в большинстве вузов. Но после обретения независимости высшее государственное образование на русском было ликвидировано. Единственным, кажется, исключением воспользовался я, поступив в Латвийский университет на русскую филологию: обучать русских русской лингвистике по-латышски – это, вероятно, даже здешним ревнителям национальных ценностей показалось слишком абсурдным. Впрочем, то была одна русскоязычная кафедра в государственном вузе на всю страну. Сейчас допускается преподавание отдельных предметов на официальных языках Евросоюза – например, английском или немецком, – но русский в их число не входит.

Что же до государственного среднего образования, то оно некоторое время оставалось двуязычным: то есть были средние школы с латышским и с русским языком обучения. Русские школы довольно рьяно закрывали (заполняемость латышских в итоге стала гораздо ниже: их больше и они менее «затоварены») – но преподавание в них в 1990‑х сохранялось в основном на негосударственном языке. Последнее обстоятельство никогда не устраивало националистов, а поскольку националистами разной степени радикализма является вся латышская политическая элита, русским школам в конце концов законодательно было велено вести уроки на латышском. Не с первого года и не все предметы – но в старших классах на государственном следует преподавать больше половины предметов: как минимум 60 процентов. Массовые протесты русских, обращения в Конституционный суд и пр. не дали ничего.

На данный момент закон обязывает в 10–12 классах условно-русских школ 22 урока и 36 в неделю вести по-латышски. Модель образования с 1‑го по 9‑й класс школа выбирает и утверждает в Министерстве образования сама. На практике, конечно, закон зачастую тихо саботируется: и учителя, и ученики исходят из того, что важнее знание предмета, а не язык, на котором его преподают. Понятно, что ведение геометрии и химии на ломаном латышском не помогает ими овладеть.

Однако учителей русских школ постоянно проверяет Центр госязыка – причем количество проверок в последнее время растет, как и количество наказанных. Если выясняется, что русский учитель в русской школе недостаточно знает латышский (а уровень его знания регулируется специальными законами – см. главу «Туризм и эмиграция. В Латвию навсегда»), его штрафуют (от 35 до 280 евро), назначают новую обязательную проверку; в худшем случае увольняют. Иногда доносы в Центр госязыка становятся способом сведения счетов внутри учительского коллектива. Разумеется, существование в условиях постоянного прессинга не повышает качество преподавания.

По окончании школы русские ученики сдают единый государственный централизованный экзамен по латышскому языку. Он потому так и называется, что един для выпускников всех школ: и латышских, и условно-русских. И те, для кого латышский родной, и те, для кого нет, поставлены в равные условия. Нетрудно догадаться, что после введения этого правила в 2012‑м сравнение результатов выпускных экзаменов – а следовательно, шансов на бюджетные места в вузах – оказалось не в пользу русской молодежи.

Впрочем, и такие полумеры никогда не устраивали радикальные националистические партии. Правые всегда заявляли о намерении целиком и полностью запретить в стране государственное среднее образование на негосударственном языке. Первый соответствующий законопроект был внесен в сейм еще двадцать лет назад – и тема эта постоянно поднимается и активно дискутируется до сих пор. Более того, среди латышских политиков практически нет несогласных с тем, что рано или поздно все школы в Латвии должны стать латышскими – просто одни за «поздно» (точнее, плавно и поэтапно), а другие за «немедленно и безоговорочно». Рассуждения о необходимости скорейшего уничтожения русских школ крайним националистам не надоедают никогда – ведь русская община реагирует на эти рассуждения крайне нервно, а значит, в глазах правого латышского избирателя в очередной раз доказывает свою нелояльность и враждебность.

Однако практика показывает, что политическая атмосфера в стране может в любой момент сильно накалиться – и то, что долго казалось пустыми угрозами, в конце концов будет реализовано. Так в 2014‑м произошло с «инвесторскими видами на жительство»: эту карту националисты тоже разыгрывали давно, несмотря на очевидную экономическую выгоду от критикуемой программы – и закончилось все в итоге фактическим ее сворачиванием. Поэтому дальнейшее давление на русские школы (как минимум психологическое) неизбежно, а полный перевод их в будущем на латышский – не исключен.

Частные, платные школы – другое дело, здесь простор для произвола законодателей куда меньше. Но в бедной стране платное среднее образование доступно очень немногим – например, расценка довольно известной в Риге частной школы с русским языком обучения: 215 евро в месяц. На портале Ассоциации частных школ – список из девяти школ с русским и еще четырех с двумя (русским и латышским) языками преподавания. Чисто латышских там – тоже с десяток. Конечно, по сравнению с государственными школами частные составляют в Латвии весьма ничтожный процент.

Так что «школьный вопрос» остается – и еще, видимо, долго будет оставаться – болезненной темой практически для всех латвийских русских.

Наводка:

* Список частных школ в Латвии и контактная информация (только на латышском): www.privatskolas.lv

 

Все хорошее стоит денег

За исключением языкового вопроса система образования в Латвии кардинально от российской не отличается. Детские сады здесь есть и муниципальные, и частные, и русские, и латышские. Стоимость частных садиков существенно разнится в зависимости от финансовой помощи Рижской думы и Министерства образования (так называемая программа софинансирования). Государство вкладывается, если ребенок зарегистрирован в Риге и стоит в очереди в муниципальный детский сад (их на всех не хватает). В лучшем случае это позволит сэкономить пару сотен евро в месяц. Если платить за все самому, цена вопроса – больше трехсот евро в месяц (350–450).

В школу дети начинают ходить в 6 или 7 лет и учатся как минимум 9 лет (обязательное основное образование). Или 12 – если в планах поступление в вуз. Школы, опять-таки, бывают муниципальными и частными, и в частные детей водят немногие состоятельные родители – в том числе недавние иммигранты из России: их как раз привлекает возможность не мучить ребенка физикой и химией на латышском. Муниципальные школы формально бесплатны, но фактически все собирают с родителей деньги «на текущие нужды».

Вузы в Латвии тоже государственные и частные. Государственные учат на латышском, хотя допускают отдельные программы на языках Евросоюза. В частных предлагаются и программы на русском. Английские программы предлагают около десяти высших учебных заведений, включая самые крупные рижские государственные: Латвийский университет, Рижский технический университет (бывший Политехнический институт) и Рижский университет имени Страдыня (медицина). По словам здешнего бывшего министра образования Ины Друвиете, учеба на английском все более востребована – в том числе иностранцами, которых в Латвии, по ее словам, учится все больше и больше (на данный момент якобы почти 5 процентов студентов латвийских вузов приехали из-за границы). Русские учебные программы предлагаются тоже почти в десятке высших учебных заведений – как и было сказано, частных.

Большинство известных и престижных вузов в стране – рижские (за исключением разве что Елгавского сельскохозяйственного университета, бывшей Сельхозакадемии). Статус университета имеют шесть латвийских вузов, из них три рижских – они перечислены выше. Государственных высших школ – почти полтора десятка. Всего – три десятка с лишним.

Высшее образование дают и колледжи – но лишь «первый уровень профессионального высшего образования»: в них учатся 2–3 года. Второй уровень профессионального и академическое высшее образование дают собственно вузы: на бакалавра учишься 4 года, на магистра – еще 2.

В государственных вузах есть бюджетные места, за которые разворачивается основная конкуренция, и платные. Частные, понятное дело, платные. Стоимость обучения, что тоже понятно, сильно разнится в зависимости от вуза и программы – но в более-менее престижном и высоко котирующемся заведении учеба обойдется не меньше, чем в 700 евро за семестр. Обычно – дороже, а в самом дорогом и самом престижном в стране медицинском Университете имени Страдыня придется выкладывать и по 10 тысяч в год.

Стоит ли здешний диплом таких денег? По подсчетам ООН, индекс уровня образования у Латвии – такой же, как у Японии (0,88), лучше швейцарского и французского. Но это пустая статистика – конечно, вузов, сравнимых по известности с Сорбонной, а по престижности с парижской Высшей политехнической школой, в Риге нет. Но Университет имени Страдыня и Рижский технический не только высоко котируются по меркам нашей маленькой заштатной страны, но в них хватает и студентов‑иностранцев. К тому же у некоторых здешних вузов есть соглашения о сотрудничестве с иностранными заведениями, что дает шанс уехать на семестр в более отдаленную и интересную страну, – у Латвийского университета таких соглашений вроде бы больше сотни.

Учеба в Латвии позволяет получить временный вид на жительство и обрести свободу передвижения по шенгенской зоне. К тому же здешние дипломы признают в Евросоюзе.

Наводки:

* Сайт Министерства образования и науки Латвии: (только на английском): www.izm.gov.lv

* Сайт Латвийского университета: www.lu.lv

* Сайт Рижского технического университета: www.rtu.lv

* Сайт Университета имени Страдыня: www.rsu.lv

* Сайт Балтийской международной академии (частная, обучает в том числе на русском): bsa.edu.lv

* Об образовании в Латвии (только на английском): www.studyinlatvia.lv

* О нем же – в рубрике «Образование» на портале integration.lv

 

Медицина

Недавно моя знакомая москвичка приехала в Ригу. Не просто так: дама эта – отнюдь не из тех, кто восхищается «дешевой Норвегией»; латвийскую столицу она полагает (отчасти, что греха таить, справедливо) провинциальной дырой и наведывается сюда редко. Однако же, забеременев и проанализировав варианты, где дешевле и комфортнее рожать, остановилась на Риге.

Вариант рожать бесплатно в Москве не привлекал ее всем тем, что подразумевает бесплатная российская медицина, а платные услуги в московских частных клиниках оказались абсолютно несопоставимы с рижскими по цене. Рожать в Германии, как выяснилось, дороже в несколько раз, чем в Латвии; в Венгрии, славящейся как раз своими низкими ценами на медицинские услуги, – раза в два.

Другие мои знакомые, постоянно живущие в Западной Европе, наведываясь на родину, в обязательном порядке записываются к стоматологу. У себя в стране они к дантисту не ходят. Это, оказывается, тоже куда дешевле делать в Латвии – хотя ни один рижанин, за исключением каких-нибудь «олигархов», не скажет, что у нас дешево вылечить зубы. Но все познается в сравнении.

Пресса пишет, что за последние несколько лет число прибывающих в Латвию «медицинских туристов» выросло чуть ли не втрое. Роддом в юрмальском Булдури, где рожала знакомая москвичка, обслуживает десятки иностранок в год, причем с каждым годом все больше. А некоторые здешние стоматологические клиники продают иностранцам свои услуги в пакете с трансфером из аэропорта и поселением в гостиницу. К нам едут лечить зубы, рожать детей, корректировать зрение, избавляться от лишнего веса, наводить красоту при помощи скальпеля и получать реабилитационные услуги. Едут в основном соседи – с обеих сторон: с запада и востока, из бывшего СССР и из Скандинавии. Россиян и белорусов привлекает, понятное дело, русский язык, на котором тут говорят все, включая врачей. Шведов с норвежцами – баснословная по их меркам дешевизна. Хотя гостей с востока на порядок больше.

Мне рассказывали про очень известного в Москве врача, едва ли не главного в ней специалиста по экстракорпоральному оплодотворению, владельца специализирующейся на этом клиники. Он всерьез подумывал открыть филиал своей клиники в Риге – в расчете как на российских клиентов, так и на западных. Потому что себестоимость подобных услуг в Латвии – и, соответственно, цена – получается ниже, чем в России и в Западной Европе. Плюс специфические бонусы, до недавнего времени предусмотренные в Латвии для состоятельных россиян – вроде «инвесторского вида на жительство».

При всем при этом заявить, что латвийская медицина процветает, вряд ли рискнет тут хоть кто-то. Наоборот: ругать здешнее здравоохранение давно вошло у всех в привычку. Четверть века кряду управляемая правыми, Латвия довела свою социальную сферу до полного запустения – и медицины это тоже касается. Подавляющее большинство врачебных услуг здесь платные (для взрослых – для детей нет), причем это само по себе абсолютно не означает ни быстроты их получения, ни качества.

Стоимость означенных услуг вычисляется по чрезвычайно сложной схеме. Очень многое зависит от вашего вида страхового полиса: они тоже бывают разные. Обладание более дорогим или дешевым полисом, в свою очередь, зависит от работодателя. Часто, нанимая вас на работу, вам оплачивают медицинскую страховку – но если должность невысокая и зарплата небольшая, то и полис низкого пошиба, так что платить придется почти за любой визит к врачу и почти за любую процедуру. Причем если процедура относительно невысокой стоимости (а последняя высчитывается тоже по каким-то запутанным схемам), записываться на нее приходится очень загодя.

Бесконечные очереди – как виртуальные (запись), так и реальные, образующиеся у дверей кабинетов, – один из главных атрибутов латвийского здравоохранения. За редким исключением, что бы у вас ни болело, вы идете к своему семейному врачу – живя в Латвии хоть сколько-нибудь долго, вы должны таковым обзавестись (почти все они – бывшие участковые терапевты). Даже если ваша хворь явно по ведомству другого специалиста, направить вас к нему может лишь семейный врач (это не касается разве что офтальмолога и дантиста) – причем заплатите за визит, разумеется, вы и первому, и второму. Если визит без направления – например, к хирургу – и возможен, то только за значительно более высокую плату. И если семейный врач, к которому вы хотите «прикрепиться» (выбрать его вы вольны сами), имеет хорошую репутацию и клиентура у него большая, записываться на визит вам придется за месяц. С острой болью можно и без предварительной записи – но с этой болью вам, скорее всего, придется сидеть в длинной очереди.

Конечно, все сильно упрощается, если вы пользуетесь услугами дорогих частных клиник. В этом смысле ситуация с медициной в Латвии напоминает – что естественно – ситуацию с образованием. Чем менее ты платежеспособен – тем больше проблем у тебя будет и с тем, и с другим. И наоборот. Латвия, хоть она и в Евросоюзе, – отнюдь не западноевропейское социальное государство. В очередной раз приходится констатировать: к богатому туристу – в том числе медицинскому – Латвия куда более благосклонна, чем к собственному небогатому гражданину. Приезжать в Латвию приятнее, чем жить здесь.

Наводки:

* Сайт латвийского Министерства здравоохранения: www.vm.gov.lv

* Сайт Латвийской ассоциации медицинского экспорта: www.medexport.lv

 

Так и живем

О том, как живется в Латвии, свидетельствует беспристрастная статистика. Средняя продолжительность жизни здесь составляет 74 года, но разница по этому показателю между мужчинами и женщинами – аж 10 лет (69 и 79 лет соответственно). По общей продолжительности жизни страна находится на 82-м месте в мире, ниже нищего Эквадора и воюющей Ливии, по мужской – вообще во второй сотне. Возраст выхода на пенсию, повышаемый в Латвии ежегодно на три месяца, на 2015‑й составляет 62 года и три месяца. То есть среднестатистический латвийский мужчина после выхода на пенсию не живет и семи лет. По росту продолжительности жизни страна, как и по множеству демографических и социальных показателей – на третьем месте с конца в Евросоюзе. С 1960 года финны стали жить на 12 лет дольше, латвийцы – на три с половиной года.

Рождаемость потихоньку растет, но смертность растет все равно быстрее. Учитывая темпы трудовой миграции, демографы прогнозируют, что всего через полтора десятка лет, в 2030‑м, в Латвии будет жить полтора миллиона человек. За полвека «второй советской оккупации» (1944–1991), официально признанной тут главной национальной трагедией, население Латвии выросло почти в полтора раза – с неполных двух миллионов до двух миллионов шестисот шестидесяти тысяч. За следующие полвека «национального государства» оно сократится в 1,8 раза.

Коэффициент рождаемости в Латвии был самым высоким как раз в «оккупационном» 1986 году (2,2 ребенка на одну женщину, что считается оптимальным для нормальной смены поколений). Сейчас он – 1,52, чего для воспроизводства населения недостаточно. Главными причинами, по которым латвийские семьи не хотят обзаводиться большим количеством детей, называют экономическую нестабильность, проблемы с трудоустройством родителей и непрочность отношений в паре.

Крепость семейных уз тоже, оказывается, напрямую зависит от экономики. Охотнее всего за последнее время в Латвии женились на пике дутого процветания, накануне кризиса, в 2007‑м (15 с половиной тысяч свадеб). Зато в депрессивном 2011‑м количество разводов по сравнению с предыдущим годом почти удвоилось и приблизилось к количеству заключенных браков (на тысячу свадеб – без малого восемьсот разводов). В этом смысле латвийская ситуация типична для стран европейской части бывшего СССР – в большинстве их, включая Россию, распадается почти половина заключенных браков.

В том же 2011 году была принята норма, согласно которой расторгнуть брак можно не только в суде, но и у нотариуса – если развестись хотят оба супруга, а имущество и детей они поделили мирно. Этой возможностью сразу воспользовались две трети разводящихся пар. Если разводиться без споров у нотариуса, придется заплатить госпошлину в размере 87 евро, если со спорами в суде – 142 евро. Для оформления развода не обязательно присутствовать при процедуре лично – моего приятеля развели с его рижской женой по доверенности, когда он уже жил в Москве и в Латвии не появлялся.

Здешняя легкость развода сыграла злую шутку со многими латвийками, когда они стали в массовом порядке уезжать в богатые страны Западной Европы. Именно прибалтийские гастарбайтерши сделались там главными жертвами аферистов. Бедным гражданкам Евросоюза стали предлагать фиктивный брак нелегальные иммигранты, приехавшие на тот же процветающий Запад из Азии и права на гражданство страны ЕС не имеющие. Падкие на легкие деньги латвийки часто соглашались в какой-нибудь Ирландии «понарошку» выйти замуж за какого-нибудь пакистанца – и иногда попадали в жуткие истории. После оформления брака такая незадачливая девица никаких обещанных денег не получала, а вскоре узнавала, что новый ее муж набрал кучу кредитов – половина которых по законам этой самой Ирландии лежит на жене. Она бежала в суд с заявлением о разводе – и тут узнавала, что у ирландцев, добрых католиков, чтущих семейные ценности, расторжение брака – процедура долгая и сложная. Говорят, прежде чем разводиться, там нужно как минимум три года прожить вместе. На эти годы несчастная латвийская девица попадала к своему условному пакистанцу в самое настоящее рабство, а вернувшись в Латвию, узнавала, что коллекторская фирма из Ирландии, в которую обратились «кинутые» ее мужем кредиторы, продала долг латвийским коллекторам, а те за долги отобрали у девицы квартиру.

В отличие от католической Ирландии совершенно не набожная Латвия к брачным формальностям относится довольно пренебрежительно – не столь уж мало семей, даже вполне крепких, даже с детьми, живет тут без официального оформления отношений. Правда, те же ирландцы при всем своем католицизме дали на недавнем референдуме добро однополым бракам – а в Латвии, где отношение к подобным вопросам пока не столько европейское, сколько постсоветское, ни о чем подобном речи нет. Даже чиновники, не устающие делать реверансы в сторону западной политкорректности (если дело не касается, конечно, прав русских), тут довольно суровы – бывший президент Берзиньш, еще будучи в должности, однозначно заявил, что раз в Конституции написано, что брак есть союз между мужчиной и женщиной, то так тому и быть.

Есть, правда, среди высшего здешнего чиновничества и открытые геи – в 2014 году много шуму наделал каминг-аут министра иностранных дел Эдгарса Ринкевичса. Однако громкости скандала способствовала не только и, вероятно, даже не столько откровенность министра в сексуальных вопросах, сколько его общая любовь привлекать к себе внимание публичными заявлениями. До того как поведать стране о своих постельных пристрастиях, Ринкевичс прославился составлением списков персон нон грата, в которые попало немало российских звезд, от Иосифа Кобзона до Ивана Охлобыстина, что-то неправильное сказавших про Украину или про тех же геев. Россия и русские (что местные, латвийские, что россияне) – куда более скандальная и «разогретая» в Латвии тема, и поддержка Новороссии тут куда более тяжкий грех, чем сексуальная девиация.

 

Глава 6. Проехали. Рижский транзит

 

Парадоксы любви

Летать из Риги в Лондон, в Дублин или обратно рейсом авиакомпании-дискаунтера всегда интересно. Не удобно (по части удобств – это не к дискаунтерам), а любопытно с точки зрения социологических наблюдений. Когда колеса «Боинга» отрываются от родной земли, кое-что про эту землю становится более понятным.

Вот где-то на повышенной громкости зазвучали веселые и хамоватые английские голоса – ага, соображаешь, это непременная на таких рейсах компания секс-туристов вскрыла приобретенную в аэропорту, в магазине «такс-фри», литровую бутылку вискаря. Простые ребята из Западной Европы (главным образом – из Британии и Ирландии) зачастили к нам сразу после открытия бюджетными перевозчиками прямых рейсов в латвийскую столицу из Дублина, Лондона, Глазго, Ливерпуля. Западный пролетариат быстро оценил дешевизну латвийского пива и сговорчивость рижских девиц. Аэропорт «Рига» в нулевые запестрел рекламой стриптиз-клубов, а город Рига надолго приобрел славу одного из главных восточноевропейских борделей.

Но большинство на таких рейсах составляют обычно не развеселые гости с Запада, а мрачноватые латвийцы. Среди них, в свою очередь, преобладают не праздные туристы, отправляющиеся глазеть на Тауэр с Тауэрского моста, и не беспечные консьюмеристы, намеренные не пропустить ни одного из трехсот магазинов Оксфорд-стрит. Большинство латвийцев на лондонских рейсах – люди рабочие, занятые. В Лондоне их ждут стройки, неразгруженные склады, неубранные гостиничные номера, требующие надзора британские дети, кухни фастфудов и прачечные. И если британские искатели сексуальных приключений отправляются в Ригу на несколько дней, то рижане улетают на острова жить. Как правило, твои соседи по «Боингу» – латвийцы с приставкой экс: в Риге у них дела, квартиры, родственники – поводов выбраться на родину хватает, но это больше не их дом.

Представители еще одной типичной на таких рейсах группы – россияне. Этих, конечно, поменьше и они сразу начинают выделяться по выходе из самолета – становясь в очередь на паспортный контроль, в отличие от всех прочих пассажиров, к окошку «Non EU citizens». Они – транзитные пассажиры, Рига для них – перевалочный пункт на пути из России в Западную Европу или обратно. Но часть их задерживается в латвийской столице – почему бы и нет, если тут приятно и недорого. Тем более что у некоторых тут и недвижимость имеется.

Рижский аэропорт сделался популярным у россиян ровно по тем же причинам, что и сама Рига. Во‑первых, это дверь в Европу. Во‑вторых, летать отсюда дешево.

Новая жизнь аэропорта «Рига» началась в начале нулевых, когда сюда пришли первые западные авиакомпании-лоукостеры. Это вроде бы не очень глобальное событие, как потом стало ясно, изменило жизнь многих латвийцев и Латвии в целом. «Старая» Европа сделалась ощутимо, явственно близкой. Если раньше путешествие самолетом было привилегией состоятельных людей, то теперь полет в Шотландию стал стоить как пара бутылок шотландского виски в магазине аэропорта. И не только простой небогатый латвиец смог регулярно туда наведываться, но и простой шотландец быстро освоился в прежде неведомой ему Риге.

Этого-то отдельные местные патриоты по сей день не могут простить бывшему премьеру Айнарсу Шлесерсу, «открывшему дверь» для бюджетных авиакомпаний. Которые присоединили Латвию к Европе в каком-то смысле куда более предметно, чем межгосударственные договоры, в торжественной обстановке подписанные напыщенными политиками. Но, присоединив, столь же предметно обозначили место Латвии в Европе. И место это оказалось не очень почетным. Осознавать данный факт было обидно.

Чем активнее перевозил граждан ЕС из Латвии и обратно ирландский бюджетный Ryanair и вынужденный подражать ему в дешевизне здешний AirBaltic, тем очевиднее делалась схема этого человеческого трафика. Латвия, со всеми почестями принятая в европейскую «семью народов», сделалась для новых «старших братьев» источником рабочей дешевой силы и дешевых низменных удовольствий.

Западная молодежь в Риге отчего-то вела себя совсем не так, как должны были бы вести себя посланцы высокой цивилизации, которой латвийцы с пылом неофитов подражали. Развязность гостей подхлестывала крайняя мягкость хозяев, доходящая до подобострастия. Когда дравшийся с рижанами пьяный англичанин полил пытавшегося их разнять полицейского из газового баллончика, после чего тот попал в больницу с ожогами, хулигана отпустили с миром, присудив умеренный штраф. Вряд ли с латвийским гопником, отправившим по пьяни на госпитальную койку лондонского «бобби», обошлись бы столь же гуманно.

Верхом унижения стала распространившаяся среди гостей с цивилизованного Запада мода справлять малую нужду непосредственно на главный национальный символ Латвии – памятник Свободы. Собираясь в Ригу, гости даже заключали пари в Интернете, кто сделает это с наибольшим форсом – ведь всем было известно, что «старшим братьям» в Латвии ничего, кроме копеечного по британским или норвежским меркам штрафа, не грозит. В конце концов общественники стали дежурить у Милды с собаками, а суды – приговаривать «писающих мальчиков» к нескольким суткам ареста.

Да, англоязычная реклама заведений со стриптизом и иными утехами уже не встречает прилетающих в Ригу в зоне получения багажа. В начале нашего десятилетия ее решительно вытеснила русскоязычная реклама элитной латвийской недвижимости.

Таковы парадоксы любви: ты к кому-то со всей душой, а он тебе презрительно хамит; кто-то без тебя жить не может, а тебе противно само его имя. Латвия так хотела внимания и поощрения со стороны «настоящей» Европы, а настоящие европейцы мочились на Милду. Россияне так любят Латвию и даже принесли ей за несколько лет миллиард евро – а Латвия демонстративно ужесточает законы и грозится запретить покупку своей недвижимости именно и конкретно россиянам.

 

Летать дешево

Конечно, обильные объявления, по-русски призывающие покупать латвийскую «элитку», каковыми испещрен бесплатно раздаваемый пассажирам англоязычный журнал компании AirBaltic, и такие же рекламные баннеры в аэропорту рассчитаны на тех россиян, которые направляются именно в Латвию. Но среди пассажиров рижского аэропорта много граждан республик бывшего СССР, летящих из своих стран в Европу и обратно. В этом смысле латвийская столица продолжает исполнять свою вековую роль моста между Востоком и Западом.

Преимущества Риги как пересадочного пункта – большое количество прямых рейсов в Западную и Северную Европу и их дешевизна (вернее, широкий спектр цен: в зависимости от авиакомпании, наличия скидок, срока бронирования и т. д.). Самые дешевые рейсы – естественно, те, что выполняют дискаунтеры: ирландский Ryanair, венгерский Wizz Air, норвежский Norvegian. Но вынужденные конкурировать с бюджетными компаниями обычные перевозчики тоже часто снижают цены – так что, если следить за скидками местного, балтийского AirBaltic’а, можно «отловить» билет за несколько десятков евро.

Эта компания, для которой аэропорт «Рига» – базовый, вне конкуренции по количеству прямых полетов из латвийской столицы. Но пользующиеся AirBaltic’ом иностранцы недаром возмущаются, что цены у него как у традиционного перевозчика, а сервис – как у дискаунтера. Что есть, то есть: летя AirBaltic’ом, вы вынуждены будете доплачивать за каждое место сдаваемого багажа, за еду в самолете и пр., в обязательном порядке регистрироваться онлайн (даже если вы потом все равно пойдете на стойку регистрации – сдавать багаж, например) – словом, иметь дело почти со всеми минусами бюджетной авиакомпании. Базовый же уровень цен у AirBatic’а – отнюдь не бюджетный, хотя акции со скидками проводятся регулярно и скидки бывают довольно серьезные; впрочем, это практикуют все традиционные перевозчики.

Ощутимое преимущество AirBaltic’а перед Ryanair’ом – первый осуществляет полеты в большие, основные аэропорты, а не в захолустные и расположенные далеко от городов. Иногда принципиальной разницы нет: скажем, из лондонского аэропорта Stansted, куда летают все дискаунтеры, добраться до британской столицы немногим сложнее (хотя и дольше), чем из Heathrow. Но вот между аэропортом Франкфурта-на-Майне (FRA), куда вас доставит обычный авиаперевозчик (и где можно пересесть на рейсы великого множества компаний в великое множество стран), и бывшей военной авиабазой Frankfurt-Hahn (она от города Франкфурт в 120 километрах, и пересесть там можно только на другой рейс того же Ryanair’a) разница весьма существенная.

Исходя из довольно богатой личной практики, могу утверждать, что наибольшая вероятность найти наиболее дешевый полет из/в Ригу – на сайте Ryanair’а. Здешние цены очень сильно зависят от даты полета, от срока бронирования, отчасти – от конкретного направления: для того чтобы использовать дешевизну в полной мере, требуется весьма дотошно «мониторить» предложения. Но если хватит времени и терпения, вполне реально найти билет евро за двадцать – в полтора раза дешевле самого дешевого месячного проездного на трамвай. Правда, это без учета «накруток»: доплат за транзакцию, за каждое сдаваемое в багаж место и т. д.

У AirBaltic’a больше всего пунктов назначения: регулярные полеты из Риги эта компания совершает по четырем десяткам направлений и еще почти по двум десяткам – сезонные: летние (в основном к берегам Средиземного моря). Ryanair с 13‑ю прямыми рейсами из латвийской столицы на втором месте – эта авиакомпания возит по большей части в Британию, Германию и Скандинавию. Из Москвы в Ригу летают несколько российских компаний и AirBaltic: из Шереметьево, Домодедово и Внуково. Всего же из латвийской столицы можно улететь в 66 направлениях (это, опять же, только прямые рейсы): во все крупные страны Европы, в Россию (Москва, Петербург), Украину, Белоруссию, Грузию, Узбекистан, Туркмению, Турцию, Израиль, США (Нью-Йорк).

Конечно, рижский аэропорт – хаб все-таки не мирового и даже не европейского значения. В Южную Европу отсюда значительно меньше рейсов, чем в Северную, и среди первых много сезонных (что логично: работа для жителей «безработной» страны актуальнее пляжей). Но роль связующего звена между бывшим Советским и Европейским союзом он выполняет довольно успешно. Однажды, отправившись в автобусный тур из Риги во Францию, я разговорился с ехавшим в нашей группе… узбеком из Ташкента. Оказалось, он с семьей уже не в первый раз таким образом знакомится с Европой. Дело в том, что в Риге делает промежуточную посадку рейс Ташкент – Нью-Йорк. И жителю узбекской столицы для того, чтобы поколесить на автобусе по замкам Бретани, получалось выгоднее всего лететь в Ригу. Этим рейсом Uzbekistan Airways пользуются и сами рижане – ведь прямых полетов отсюда в Штаты не совершает больше никто.

Наводки:

* Сайт аэропорта «Рига»: www.riga-airport.com

* Сайт авиакомпании AirBaltic: airbaltic.com

* Сайт авиакомпании Ryanair: www.ryanair.com

* Сайт авиакомпании Wizz Air: wizzair.com

 

Ближний Запад

На заре второй латвийской независимости строителями нового государства двигала ясная, четко обозначенная цель: суверенную Латвию должно как можно больше связывать с Европой и как можно меньше – с Россией. Связывать – во всех смыслах. Что касается свободы передвижения, то по прошествии четверти века успехи налицо. Когда-то из столицы Латвийской ССР и поездом, и самолетом можно было добраться в самые разные точки Советского Союза: я ездил и летал без пересадки и в родной украинский Николаев, и в курортные Симферополь с Адлером, и даже в сибирский Красноярск. Сейчас из столицы Латвийской Республики напрямую можно долететь даже в очень небольшие города Западной и Северной Европы: в шотландский Абердин, норвежский Олесунн, датский Биллунн, бельгийский Шарлеруа (и еще в десятки провинциальных и столичных городов). Но российских направлений тут всего два: Москва и Санкт-Петербург. Не говоря о том, что для поездки на восток, даже самой кратковременной, гражданину Латвии нужна крайне недешевая виза, а на Запад – нет: хоть занимайся там туризмом, хоть работай, хоть поселись навсегда (во всяком случае, в Европе).

Прямым поездом из Риги тоже, кроме Москвы и Питера, никуда в России не попадешь. Правда, с Европой железнодорожного сообщения нет вовсе. Третий поезд дальнего следования ходит из Риги в Минск, и к нему цепляют «беспересадочные» вагоны на Витебск и Гомель. Прочие же рижские поезда не покидают пределов маленькой Латвии.

Когдатошнее правило «самолет – для состоятельных» давно не действует применительно к путешествиям в Ригу – причем это относится не только к дешевым авиарейсам в латвийскую столицу из Европы. В Россию от нас дискаунтеры не летают – но в Москву все равно дешевле долететь, чем доехать поездом. Тут, правда, причина не в дешевизне авиабилетов, а в дороговизне железнодорожных. В первой половине 2015‑го купейное место в поезде Москва – Рига стоило 11,5 тысячи рублей – дороже, чем предлагаемый по акции авиабилет со скидкой в оба конца.

Бюджетная альтернатива самолету – автобус. По длительности автобусная поездка в латвийскую столицу из Москвы сравнима с железнодорожной (примерно 14 часов), дешевле на несколько порядков, но и в комфорте уступает ощутимо – особенно с учетом ночного прохождения границы, необходимости выходить из автобуса самому и выносить багаж.

Для каких международных поездок из Риги автобус оптимален – так это для поездок по прибалтийским странам. В Таллин или Вильнюс ехать отсюда меньше пяти часов, причем каждый день осуществляется больше полудюжины рейсов. Автобусные линии связывают Ригу и с Белоруссией, и с Украиной, и с Восточной Европой – и поскольку эти направления летающими из Риги дискаунтерами практически не освоены, выбрать в данном случае автобус имеет экономический смысл. Но вот в Европу Западную (автобусы ходят из Риги и туда) добраться бюджетным авиаперевозчиком выходит сплошь и рядом дешевле – не говоря уже о том, что так гораздо быстрее. И это тоже наглядное доказательство: Запад к Риге ближе Востока.

Существует и еще один способ связи с ним, с Западом, – морской. Раз в два дня из Риги ходит паром в Стокгольм. Время в пути – вечер и ночь (в 17.30 отправление из латвийской столицы, в 10.30 по местному прибытие в шведскую). По части интенсивности морского сообщения Рига не идет ни в какое сравнение с братским Таллином – но основная роль паромных линий из скандинавских стран в прибалтийские одинакова: для придавленных государственной борьбой с пьянством и общественным этикетом скандинавов это возможность и повод расслабиться. От знакомых, работавших на стокгольмском пароме, я наслышался рассказов, не оставляющих камня на камне от образа сдержанных, раздумчивых, цивилизованных шведов.

Впрочем, есть свой прок от этого парома и для рижан: летом в хорошую погоду морской мини-круиз в шведскую столицу – не худший способ провести уикенд. Да и для тех, кто решит поездить по Скандинавии на машине, это удобный способ пересечь Балтику. Ну, и повод лишний раз почувствовать: от Риги до Запада – рукой подать.

Наводки:

* Сайт железнодорожной компании «Latvijas Dzelzceļš» (поезда дальнего следования в Ригу и из Риги): ldz.lv

* Сайт автобусной компании «Ecolines» (рейсы из Риги в Москву, Санкт-Петербург, Калининград, страны Балтии и прочей Европы): ecolines.net

* Сайт компании «Tallink» (паромы Рига – Стокгольм): www.tallink.com

 

Глава 7. Экзотика ближнего зарубежья. Что празднует Рига и чем завлекает гостей

 

Латвийская родина немецкой елки

Ближе к католическому Рождеству в разных местах Риги появляются странные конструкции – из самых разных материалов, разных размеров и форм, разве что в конфигурации есть что-то общее, коническое. Далеко не каждый из этих арт-объектов вызывает ассоциации с рождественско-новогодней елкой, но все они являются фантазиями именно на ее тему. Ежегодная акция, длящаяся с начала декабря до середины января, пышно называется фестиваль «Путь рождественских елок» (Ziemassēvtku egļu ceļљ) и имеет свой сайт с обновляемыми картами объектов (даже с русскоязычными версиями). Так Рига «отрабатывает» присвоенное самой себе звание родины рождественской елки.

На Ратушной площади, рядом с Домом Черноголовых в брусчатку вмурована восьмиугольная плита – якобы на том самом месте, где в 1510 году впервые в мире установили и нарядили родившуюся в лесу елочку. Имеется, ясное дело, и легенда – согласно ей, как раз эти самые Черноголовые (купцы братства святого Маврикия, о котором позже) «из лесу елочку взяли домой» – привезли в город самое рослое дерево, какое сумели найти, чтобы горожане могли зимой греться у большого костра. Но пока для него искали место, ель украсили, чем могли, местные дети – с этого, мол, и пошел обычай. Это, конечно, сказка, а документальные свидетельства о том, как в столице Ливонии наряжали елку в 1510‑м, обрывочны и туманны. Что, разумеется, не помешало Риге громко отметить пятисотлетие события под Рождество 2010‑го. Еще громче были полуанекдотические международные скандалы, предварявшие юбилей.

Понятно, что «Родина рождественской елки» – туристический бренд. Зимние праздники – всемирный «час пик»: миллионы людей едут отмечать их куда-нибудь подальше от дома, и заманить побольше народу к себе – задача любого города с амбициями туристической столицы. Вон, финны вовремя подсуетились, объявив местом жительства Санта-Клауса свой городок Рованиеми – и теперь там в каждом декабре столпотворение (даром, что ни святой Николай Мирликийский, послуживший прообразом Санта-Клауса, ни компания «Кока-Кола», чьим рекламным лицом он стал в 1930‑х годах, чтобы в этом качестве покорить мир, не имеют к Финляндии ни малейшего отношения). И когда Рига заявила свои права на елку, у нее моментально объявились конкуренты.

Сколько-нибудь достоверных данных о том, кто, где и когда именно положил начало едва ли не самому популярному в сегодняшнем мире обычаю, нет и быть не может. Традиция украшать деревья коренится в глубокой языческой древности, а к христианскому Рождеству этот ритуал, как считается, приспособили в средневековой Германии. Но ведь Рига начала XVI века была немецким городом – так что упоминание о рижской елке 1510 года вполне объяснимо. Вот только власти других городов некогда немецкого ареала находят собственные доказательства «права первородства» – ничуть не менее шаткие, но отсылающие к еще более седой старине. Например, таллинцы объявили, что у них елку нарядили на семьдесят лет раньше, а значит, новогодние туристы должны ехать в Эстонию. Тогдашние хвойные межгосударственные страсти рижский мэр Ушаков иронично назвал «елочной войной». Жертв и разрушений удалось избежать: помирились на том, что родина обычая – Ливония, в которую входили и Рига, и Ревель (нынешний Таллин).

Рождественские традиции – такое же немецкое вложение в будущую туристическую индустрию будущей латвийской столицы, как рижская готика. Главный всемирный зимний праздник с его елками, елочными игрушками, гофмановским «Щелкунчиком» – в первую очередь германское изобретение. В этом легко убедиться, съездив, например, в баварский Ротенбург-на-Таубере, где Немецкий музей Рождества занимает целый квартал и круглогодично продаются гирлянды, шары и щелкунчики. Рига, будучи в деле эксплуатации рождественского духа прилежным учеником, упирает не на количество, а на уникальность. В здешних музеях елочных игрушек куда меньше, зато рижский экспонат – один из самых старых в мире.

В Музее истории Риги и мореходства (Rīgas vēstures un kuģniecības muzejs), в свою очередь – старейшем музее города, страны и вроде бы даже всей Прибалтики, на третьем этаже можно увидеть довольно невзрачный круглый камешек с приделанным к нему железным крючком – этому елочному украшению, так не похожему на привычные нам, два с половиной столетия. Его в первом десятилетии XXI века нашли во время раскопок в Старушке на улице Вальню – среди вещей, принадлежавших богатой купеческой семье. Находку поместили в запасники, где она лежала в безвестности до того момента, когда Рига объявила себя елочной родиной – тут-то шарик и стал жемчужиной экспозиции.

Будучи выдающейся мастерицей подражания, латвийская столица вовсю пользуется испытанными европейскими способами создания рождественской атмосферы. Латинское слово «адвент» с порядковым номером (одно из четырех воскресений рождественского поста) для рижан связано не только с богослужениями, но и с календарем городской жизни. На «первый адвент», то есть примерно за месяц до католического Рождества, Рига приводит себя в праздничный вид: зажигает главную городскую елку и уличные гирлянды, открывает рождественские рынки на площадях в центре (главный традиционно – на Домской площади). Рынки работают больше месяца – с конца ноября до первой половины января, веселя прохожих фольклорными песнями, предлагая горячие сосиски и глинтвейн, продавая сладости и сувениры.

Здешний рождественский «специалитет» – печенье пипаркукас (piparkūkas), дословно «перченое»: действительно с перцем, имбирем, кардамоном, гвоздикой – горьковатое и пряное.

Помимо интернационального глинтвейна в Риге можно согреться и типично латвийским горячим слабоалкогольным питьем: например, Черным рижским бальзамом, разведенным черносмородиновым соком (самый распространенный коктейль на бальзамной основе, его даже в бутылках продают) или здешним ягодным вином. Такого рода жидкий разогрев в изобилии представлен и в рижских кафе-барах-ресторанах, где нередко припасены целые специальные меню горячих коктейлей: традиционных и собственного сочинения. И не зря – зима в Риге не то чтобы особенно холодная, но сырая и промозглая. Во влажном здешнем климате на балтийском ветру замерзаешь зачастую быстрее, чем на морозе в континентальной России. Не случайно традиционные латвийские сувениры, продаваемые повсеместно – в том числе, конечно, и на рождественских ярмарках, – шерстяные вязаные вещи с национальными узорами: варежки, шапки, шарфы, носки.

В северных странах созданию рождественско-новогоднего настроения уделяется особое внимание – зиму тут пережить тяжелее и потребность в эмоциональной отдушине сильнее. Именно на зимний праздничный туризм Рига делает одну из главных своих ставок (при том, что никаких специфических национальных ритуалов или современных мероприятий с этими праздниками тут не связано – все согласно общеевропейской традиции: Рождество если отмечают, то дома в семейном кругу, в новогоднюю ночь многие едут в центр на салют).

Но увидеть настоящую рождественскую идиллию, когда заснеженный Старый город с его острыми черепичными крышами выглядит то ли елочной игрушкой, то ли поделкой из пипаркукас – редкая удача. Куда чаще под Рождество и Новый год у нас идет дождь или превращающийся под ногами в хлюпающую кашу мокрый снег. Приморская, пасмурная и слякотная Рига – город с не самым приятным климатом, что особенно чувствуется в холодную и темную половину года. Сюда лучше приезжать, когда тепло и долог световой день. В идеале – поздней весной, в пору цветения (май, начало июня), или в начале осени (сентябрь, начало октября – пока не зарядят дожди), когда стильный, строгий, не слишком многолюдный город наполняется каким-то очень кинематографичным меланхолическим обаянием.

Наводки:

* Сайт фестиваля «Путь рождественских елок»: www.eglufestivals.lv

* Сайт Музея истории Риги и мореходства: www.rigamuz.lv

* Расписание рождественских и новогодних мероприятий в Риге можно найти на сайте meeting.lv

* Сайт Рождественской ярмарки на Домской площади: www.vzt.lv

 

«Мы лишние на этом Празднике песни»

Бурная история Риги, в ходе которой город многажды менял и подданство, и население, не благоприятствовала сохранению праздничных традиций, что так ценны в век расцвета туризма. Громадные толпы иностранцев съезжаются на карнавал в Венецию, на Страстную неделю и феерию в Севилью, на праздник Святого Фермина в Памплону. Но в Риге нет даже своей Томатины, как в валенсийском Буньоле, где ежегодно в день святого покровителя городка десять тысяч местных и сорок тысяч туристов швыряются друг в друга помидорами. Имеется, конечно, у нас свое ежегодное событие, невиданное в мире и привлекающее нешуточное внимание иностранных СМИ – шествие легионеров 16 марта – но массового туриста на него вряд ли заманишь. В общем, приходится проявлять фантазию и изобретательность.

Время от времени в Риге затеваются мероприятия, пользующиеся популярностью у горожан, а иногда и вниманием иностранцев. Судьба их бывает разной – так, проводившийся в латвийской столице несколько лет в конце нулевых – начале десятых годов парад блондинок не без успеха претендовал на то, чтобы стать визитной карточкой города (на пике популярности по улицам шествовали восемь сотен участниц, сплошь в розовом), но кончился вместе с прекрасной эпохой гламура.

Семь лет – по 2014‑й включительно – в ноябрьской Риге проводится фестиваль света Staro Rīga («Сияй, Рига!»). В последний раз – то есть, даст бог, не последний – по количеству запросов в «Гугле» он даже превзошел самое громкое латвийское событие из условно культурной области, юрмальскую «Новую волну» (каковая, впрочем, и была затеей не столько местной, сколько выездной российской, и переместилась в итоге в Россию). Идея подсветить в темном ноябре угрюмый осенний город разнообразными и разноцветными объектами и шоу – инсталляциями, проекциями, фонарями, лампочками и т. д., и т. п. – оказалась удачной. Не каждый год Staro Rīga представляет собой что-то по-настоящему выдающееся, и по известности это, конечно, не Праздник света во французском Лионе. Но в 2014‑м, когда Рига была культурной столицей Европы, в подготовке к мероприятию задействовали немало зарубежных художников и привлекли рекордное число зрителей – полмиллиона, если верить организаторам.

Однако все это – новейшие забавы (в отличие, например, от лионской, чья история восходит к XVII веку) и вполне интернациональные по духу, не дающие прикоснуться ни к чему исконному, древнему и неповторимо-латышскому. Как и, допустим, пивной фестиваль Latviabeerfest, проводящийся в Риге с 2011‑го, – крупнейший, по заверению организаторов, в Прибалтике. Никто не станет отрицать, что в Латвии любят пить и умеют варить пиво, но праздник-то – совсем молодой, «импортированный» из Германии. Еще один элемент игры в «настоящую Европу», которой Рига предается увлеченно и небезуспешно.

И все-таки есть и у нас кое-что свое. Подлинное, неповторимое и старое.

В Риге проводится как минимум одно весьма массовое мероприятие с полуторасотлетней историей и густым национальным колоритом и празднуется как минимум один воистину всенародный праздник, уходящий корнями в глубокую дохристианскую старину. И то, и другое, правда, связано с традициями не городскими, а сельскими – недаром главное событие фестиваля проводится в лесопарке, а на праздничные выходные все, кто может, уезжают из Риги на хутора и дачи.

Этот фестиваль – проходящий раз в пять лет Всеобщий латышский Праздник песни и танца (Vispārējie latviešu Dziesmu un Deju svētki). «Народный выходной» – Лиго (Līgo), Янов день, Иван Купала. По времени они не совпадают, но близки – в последний раз, в 2013‑м, Праздник песни проходил в течение недели, начиная с 30 июня, а Лиго отмечают в ночь с 23‑го на 24 июня. Объединяет их чисто национальный, латышский характер, упор на древние традиции, этнические костюмы, фольклорные песни и народные танцы. И тот факт, что в Янову ночь почти все латвийские русские с не меньшим удовольствием, чем латыши, запивают шашлыки пивом где-нибудь на природе, не умаляет роли Лиго именно в национальном самосознании латышей.

Вот Праздник песни – мероприятие, довольно четко «этнически маркированное». Когда-то мой коллега из русской рижской газеты написал про него заметку, начинавшуюся словами «Мы лишние на этом Празднике песни». Не потому, разумеется, что фестиваль каким-то образом враждебен русским, а потому, что главный его смысл – единение участников и зрителей на почве традиций, фольклора: всего того, что не войдет в плоть и кровь в момент сдачи экзамена на латвийское гражданство. Грубо говоря, латыши так празднуют то, что они латыши.

Нигде и никогда мне не приходилось видеть столько людей в национальных костюмах на городских улицах, как в Риге во время Праздника песни – на эту неделю в столицу съезжаются фольклорные коллективы со всей страны. Причем готовность наряжаться в эти костюмы и петь эти песни независимо от пола, возраста и социального положения – характерная национальная черта, отличающая латышей от очень многих, и уж от русских точно. Ни меня, ни моих соучеников по районной хулиганской школе ничто не заставило бы лет в тринадцать надеть косоворотку и записаться в кружок частушек – а латыши того же возраста из таких же школ делали и делают это в массовом порядке и с большим энтузиазмом. Недаром протест против советской власти в перестроечные времена выражался тут в пении народных песен и вошел в учебники под названием «Песенной революции».

В свое время я поднимался на Эльбрус в составе смешанной группы из Риги – в ней была латышская девица, городская жительница и офисная работница, при первой же возможности запевавшая фольклорные песенки. Представьте: альпинистский приют на высоте четырех с лишним километров, вокруг ледяные вершины Большого Кавказа – и над вечными кабардино-балкарскими снегами разносятся латышские народные рулады.

Праздник песни с самого начала был коллективным актом национального самоутверждения: праздновать его начали в 1873 году – во время первой атмоды, эпохи народного пробуждения. Разумеется, теперь это святыня, любое критическое высказывание о которой профессиональными патриотами расценивается как уголовное преступление. Когда русский депутат от «русского» «Центра согласия» во время последнего Праздника песни написал в статье, что тысячной доли денег, которые «спалили» на него, хватило бы, чтобы помочь большинству латвийских бездомных, депутаты-националисты немедленно написали заявление в Генпрокуратуру с требованием возбуждения уголовного процесса над кощунником.

Этот последний на данный момент Праздник имел место в 2013 году – следующий соответственно будет в 2018‑м. Между масштабным открытием и еще более масштабным закрытием – неделя концертов, песенных и танцевальных конкурсов, массовых костюмированных шествий; кульминация с выступлением 10 с лишним тысяч хористов происходит в Межапарке, на Большой эстраде, специально для данного мероприятия построенной в 1955‑м.

Наводки:

* Сайт фестиваля света Staro Rīga: www.staroriga.lv

* Сайт пивного фестиваля Latviabeerfest: www.latviabeerfest

 

Веселится и лигует весь народ

В Латвии есть два праздника без исторической и религиозной подоплеки, которые празднуются всеми без исключения. Первый – общемировой: Новый год. Второй – сугубо свой: Лиго. Когда-то летнее солнцестояние широко отмечали и на Руси – но уже давно Иван Купала ассоциируется разве что с Гоголем. Зато в Латвии 23 июня пустеют города, раньше времени закрываются супермаркеты, и даже решив попить пива в пивном кабаке в этот пивной праздник, ты вполне можешь обнаружить, что кабак закрыт – бармены тоже люди и тоже хотят праздновать Лиго. По здешней терминологии, «лиговать». В латышском языке существует такой глагол – līgot, но и русскими калька с него употребляется все чаще. Русские сами не прочь заняться тем, что обозначает это слово – чего ж плохого в пиве и шашлыках на лоне природы?

23 и 24 июня в Латвии – официальные выходные. В первый день праздника люди, поздравив всех знакомых по имени Янис, закупают ящиками бутылочное и канистрами разливное пиво, маринуют шашлык и везут это все на родовой хутор, на дачу, в гостевой домик на природе, на лужайку, где можно поставить палатку. Всю ночь – самую короткую в году – едят, пьют, жгут костры, прыгают через них и поют специально посвященные данному празднику народные песни (последнее, конечно, латышская прерогатива). Наутро страна выглядит так, как будто ее подвергли нейтронной бомбардировке. Только дорожные полицейские стоят вдоль пустынных шоссе с алкотестерами наперевес – особенно беспощадные от необходимости сохранять трезвость, когда все нормальные люди расслабляются.

Дежурство, выпавшее на Лиго, для рижан – не меньшая неудача, чем работа в новогоднюю ночь. Общего у зимнего и летнего праздников масса. Только на Лиго вместо елок дубовые венки (их следует хранить потом год, до следующего праздника), вместо «Jingle Bells» – латышские песенки с обязательным рефреном «Līgo, Līgo», а вместо шампанского – пиво (для полного соответствия традициям латвийское пиво следует заедать латвийским же тминным сыром, спрос на который в супермаркетах перед праздником увеличивается в 40 раз). И точно так же как в новогоднюю ночь шампанское не возбраняется в открытую распивать на улице, вечером во время Лиго неписаный закон дозволяет прихлебывать пиво в общественных местах, не опасаясь штрафа. Но уже утром 24 июня (как и 1 января) полиция вовсю отыгрывается за явленный накануне либерализм – нет более верного способа лишиться прав и машины (сразу отправляемой на штрафстоянку), чем сесть этим утром за руль не вполне протрезвевшим. Можно и на пятнадцать суток загреметь – меры за пьяное вождение в Латвии предусмотрены строгие, а «договориться» полицейским лучше не предлагать.

После Лиго здешние «дорожники» лютуют не по природной злобности: аварии, пожары, преступления и травмы по пьяной лавочке – оборотная сторона всенародного веселья. Как в русской новогодней традиции шампанское – лишь положенная по традиции увертюра перед долгой водочной оперой, так и пивное латышское Лиго часто празднуется согласно нелатышскому девизу «Пиво без водки – деньги на ветер». Слабость к выпивке и невоздержанность во хмелю – точно такие же черты латышского, как и русского характера. Перед Лиго в аптеках растут продажи пластырей, бинтов и препаратов для обработки ран. А презервативов в этот период продается втрое больше обычного – традиция «искать цветок папоротника» в Янову ночь жива.

Говорят, в России Лиго и сейчас отмечают в сибирских селах, куда в сталинские времена ссылали латышей и эстонцев. Причем праздник быстро стал своим для всех сельчан: не только пришлых, но и коренных, сибиряков. Тем более закономерно, что он стал интернациональным в самой Латвии.

Вообще-то латышские традиции местная русская община практически не перенимает: мы в отличие от сограждан-латышей не празднуем именины наравне, а то и с большей помпой, чем дни рождения (что латыши делали всегда), и редко поздравляем своих матерей на День Матери, во второе воскресенье мая (эта европейская традиция была привита здесь в девяностых). Но уж на Лиго с пивом к друзьям на дачу выбираются даже те, кто преисполнен скепсиса к «национальному государству». Кавказский шашлык в меню крестьянского латышского праздника – явное «последствие оккупации».

Если латыши празднуют Лиго поголовно, то латвийские русские – в подавляющем большинстве; разница тут не столько в массовости, сколько в значении, которое придается «лигованию» в разных общинах. Для русских это просто повод приятно провести время, а вот для латышей древний языческий праздник, отмечаемый на родовом хуторе (а у многих латышей-рижан, даже горожан в энном поколении, имеется родовой хутор в курземской или видземской глубинке), – знак связи с почвой, верности корням, преемственности поколений.

Крестьянские традиции, сельские корни – очень важная часть национального самосознания латышей. Недаром фольклор тут считается едва ли не главным культурным достоянием, а фольклорист, собиратель дайн (коротких народных песенок) Кришьянис Баронс занимает в национальном культурном пантеоне примерно такое же место, как Пушкин – в русском. Недаром диктатор Улманис, признанный самым выдающимся латышом в истории, правил под лозунгом «Наше будущее – в телятах».

Недаром Рига гордится своим Этнографическим музеем под открытым небом (Brīvības gatve, 440) – одним из крупнейших и старейших в Европе. Вскоре после провозглашения первой Латвийской Республики на рижскую окраину, на берег озера Юглас стали свозить сельские строения со всей страны; основали музей в 1924‑м, открыли в 1932‑м. Сейчас на без малого девяноста музейных гектарах крестьянские дворы, ветряные мельницы, корчмы, церкви и пр. (общим числом больше сотни, самые старые – XVII века) сгруппированы по четырем историческим регионам Латвии: Курземе, Земгале (оба – бывшее Курляндское герцогство), Видземе и Латгале. Здесь празднуют древние сельские праздники, устраивают ярмарки, фольклорные концерты и фестивали народных ремесел, «фестиваль латышской бани», «день каши» и т. д. (годичное расписание мероприятий есть на сайте музея, в том числе на русском языке).

Лиго, конечно, празднуется в масштабах, несравнимых с музейными. Хоть традиция и предписывает выезд на эту ночь из города, гуляют вовсю и в Риге: тут, опять-таки, проводят концерты, демонстрируют старинные ремесла, жгут костры, поят, разумеется, пивом и кормят сыром. Основное место городского празднования – набережная 11 ноября (11. novembra krastmala).

Наводки:

* О традициях Лиго и его праздновании в Риге можно почитать на сайте www.liveriga.com. Программа праздничных мероприятий ближе к делу появляется на латвийских новостных порталах (delfi.lv; www.mixnews.lv).

* Сайт Латвийского этнографического музея – www.brivdabasmuzejs.lv

 

Шерлок и Штирлиц

4 января каждого года Рига костюмированными парадами, разнообразными акциями и конкурсами отмечает день рождения человека, который никогда в жизни не был в городе, никак с ним не связан, да и вообще не существовал в действительности. Несмотря на это, новорожденного в латвийской столице знают все поголовно. Как, впрочем, и во всем мире. Человек, о котором идет речь, – самый знаменитый сыщик мировой литературы и мирового кино. Шерлок Холмс.

То, что ни в одном из рассказов Конан Дойла не упомянута ни дата рождения известнейшего из героев писателя, ни даже год, мало кого смущает – про Ригу ведь в этих рассказах тоже ни слова. Здешние холмсоведы и холмсоманы сошлись на том, что родился их кумир 4 января 1854‑го – так что в январе 2015‑го отмечалось его 161‑летие. Происходило празднование – с шествием участников, одетых героями «холмсианы», игрой-квестом, визитом высоких иностранных гостей в лице внучки иллюстратора, впервые изобразившего когда-то сыщика в журнале Strand Magazine – всего в четвертый раз: эта традиция одна из самых молодых в латвийской столице.

Рижская прописка лондонского детектива способна поставить в тупик его поклонников во всем мире – но только не в бывшем Советском Союзе. Тем, кто смотрел легендарный телесериал Игоря Масленникова «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», главные персонажи дойловского детективного цикла первым делом представляются, конечно, в образах Василия Ливанова и Виталия Соломина. А Бейкер-стрит для меня на веки вечные – рижская улочка Яуниела (Jauniela, Новая улица), хотя бывал я и на лондонской Baker street. Более того – специально поехал на нее в первое же свое посещение британской столицы. Был, надо сказать, разочарован – тамошняя улица оказалась совершенно не похожа на настоящую. То есть на рижскую.

Советский сериал выходил на экраны с 1979 по 1986 год. Разные его эпизоды снимались в разных концах Союза – от Эстонии до Кавказа, – и в одной только Риге существует целый экскурсионный маршрут по местам съемок «Холмса» (по этому маршруту водят пришедших на январское празднование). Главное из мест – Яуинела, что в Старом городе, в полушаге от Домского собора: именно по ее брусчатке персонажи сериала шли к себе домой, по знаменитому адресу Baker street, 221b, то есть на самом деле Jauniela, 22. Двести двадцать один – для рижанина это звучит курьезно: на недлинной (225 м), узенькой, хотя и крайне киногеничной Яуинела всего несколько десятков домов.

Маленькая улица, однако, немало повидала. В нескольких десятках метров квартиры миссис Хадсон выпал из окна профессор Плейшнер. Ведь Яуинела – это не только лондонская Бейкер-стрит, но и Цветочная улица, Blumenstrasse в Берне, где располагалась проваленная явка из «Семнадцати мгновений весны». В данном случае рижанам сравнивать свою улицу не с чем – в реальной столице Швейцарии, в отличие от той, что у Юлиана Семенова и Татьяны Лиозновой, никакой Блюменштрассе нет и не было.

Зато мы знаем, каким маршрутом Плейшнер-Евстигнеев, с которым «воздух свободы сыграл злую шутку», шел к роковому для себя дому с геранью на окне. В предыдущих кадрах той же серии ясно различима католическая Церковь Богоматери Скорбящей (Sāpju Dievmātes baznīca), что на улице Пилс, 5 (Pils iela, 5). Первый храм – деревянный – на этом месте построили в XVIII веке: тогда он был единственным католическим в лютеранской губернской столице, но перед важными гостями-католиками Рига не боялась ударить в грязь лицом. Однако когда в столицу Лифляндии заехал австрийский эрцгерцог Иосиф II, церковь рядом с Рижским замком поразила его незначительными размерами и бедностью. Пришлось срочно выделять деньги на новый храм.

Интересно, что последней перестройкой церкви в самом конце XIX века, в ходе которой она приобрела нынешний вид, руководил известный архитектор Вильгельм Бокслаф – автор дома Нейбурга (Neiburga nams; Jauniela, 25/27), входящего в архитектурные экскурсионные маршруты по рижскому югендстилю. Если архитектурный турист хорошо помнит «Семнадцать мгновений весны», он легко вычислит окно на втором этаже, в котором стоял злосчастный цветок, знак провала. В здании сейчас – четырехзвездочный отель «Нейбург» («Neiburgs»), чье название отсылает к первому владельцу здания, а не к героям Лиозновой. Так же называется и ресторан при отеле, мелькающий в некоторых списках лучших рижских заведений. Обидно, что на Яуниела никогда не было ни паба «Шерлок Холмс», ни, скажем, кафе «Элефант» – в память о том, где Штирлиц молча глядел на жену. Правда, напротив «Нейбурга» – отель «Юстус» («Justus»; Jauniela, 24), из номеров которого приезжие поклонники «Мгновений» могут слать радиограммы посетителям здешнего ресторана: «Юстус – Алексу…» «Aleks» – название заведения.

Рижские же фанаты сериала всегда смотрели его со специфическим вниманием, выискивая на экране знакомые углы. Вот Штирлиц идет на встречу с Борманом мимо нашей отлично узнаваемой Малой Гильдии (Amatu, 5). Вот отель «Нойе Тор», куда должен приехать Борман, – Штирлиц наблюдает за ним из Музея природоведения. Они и впрямь друг напротив друга, только отель – это не отель, а знаменитый рижский Кошкин дом (Kaķu nams, он же Дом с черными котами; Meistaru, 10/12), а «музей» – здание Министерства финансов (Smilšu, 1), построенное при Улманисе Первом. Помимо вывески «Neue Tor» над подъездом Кошкина дома в фильме заметна надпись «Bar», повторяющаяся на витринах первого этажа. Известный рижский анекдот гласит, что во время съемок «Мгновений» в доме располагался латвийский филиал Философского общества СССР – сотрудники которого тогда в прямом смысле ходили в бар как на работу. Кошкин дом вообще овеян легендами – но подробнее о нем в главе «У нас была Прекрасная эпоха. Рига имперская».

Минфин же сыграл в «Мгновениях» не только Музей природоведения, но и – снятый с другой стороны – здание РСХА (Главного управления имперской безопасности). Ничего странного – любовь к брутальной архитектуре объединяла мелкого латвийского и крупного немецкого диктаторов. Кроме того, на улице Зиргу (Zirgu, Лошадиной), чью нечетную сторону могучее здание Минфина целиком занимает от Мейстару до Домской площади, мыкалась беглая радистка Кэт с детьми.

Наводки:

* Сайт, посвященный рижским дням рождения Шерлока Холмса: holmes.lv

* Рижские и латвийские места, где снимались советские «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», перечислены – среди других мест съемок – на сайте, посвященном сериалу Игоря Масленникова: www.221b.ru

* Сайт отеля и ресторана «Нейбург»: www.neiburgs.com

* Сайт отеля «Юстус» и ресторана «Алекс»: www.hoteljustus.lv

 

От советской Европы до японской Пенсильвании

«Тоталитарный» неоклассицизм, манерный модерн-югендстиль, барокко, ренессанс, готика – всего этого хватает даже на маленьком пятачке «Старушки», а уж вместе с прилегающим Центром она обеспечивала весь советский кинематограф полным набором европейской натуры. Урожденный рижанин Петр Вайль писал: «Улицы Смилшу и Пилс, церкви Екаба и Яня, площади Гердера и Домская, Бастионная горка и городской пруд были картинками внешнего мира для огромной страны. Как мы грустно веселились, глядя на героя фильма «Сильные духом», кружившего и кружившего в открытой машине вокруг все той же церкви Святой Гертруды, изображая дальнюю поездку по европейскому городу».

По «Бастионке» гулял в «Идеальном муже» (1980) Павел Кадочников: английский лорд в «английском» пейзаже. В «Сильных духом» (1967), нашумевшей экранизации военного боевика про Великую Отечественную, участвовала не только рижская натура, но и известнейший латвийский актер, сценарист, режиссер Гунар Цилинский (Гунарс Цилинскис). Его герой – главный герой картины – хоть и положительный, «наш», советский разведчик-диверсант Николай Кузнецов, но притворяется нацистом и ходит в немецкой форме. Блондинов‑латышей советские режиссеры охотно облачали в такие мундиры. Прибалтийским актерам в тогдашнем кино отводились роли европейцев, как прибалтийским городам – роль Европы. Рижане вспоминают, как смеялись местные зрители, например, на сеансах мосфильмовского политического детектива из западной жизни под характерным названием «Европейская история» (1984). Играли там литовец Юозас Будрайтис, латыш Ивар Калниньш, эстонец Хейно Мандри, полька Беата Тышкевич, советский австриец Эрвин Кнаусмюллер, съемки проходили в Таллине и Риге.

Парадокс, но, принятый в Европу юридически (сделавшийся столицей государства – члена Евросоюза), город все чаще стал изображать в кино… российскую глубинку. Как советские режиссеры ездили в Латвию за западной экзотикой, так российские ездят теперь в нее ради натуры, которой на их родине должно быть куда больше. Но умеющая удовлетворять любым запросам Рига не сплоховала и тут. К тому же сказалось наличие материально-технической базы (благодаря почти, но все-таки не до конца умершей в 1990‑е Рижской киностудии) и все та же козырная рижская дешевизна – в данном случае съемочного процесса.

В мае 2011 года здешний депутат-ультранационалист, любитель шествовать с эсэсовцами, поднял информационную бурю: в центре Риги висит-де у всех на виду огромный портрет Сталина! От министра внутренних дел потребовали сей же час поймать и покарать провокаторов, в громокипящих политических заявлениях замелькали «9 мая», «оранжево‑черные ленточки» и прочие символы преступного сталинизма. «Это плевок в лицо всем латышским семьям, пострадавшим от советского террора!» – бушевал депутат, пока информационные агентства распространяли снимки крамольного портрета, да еще и в сопровождении кумачового транспаранта «Великому Сталину слава!». Через несколько часов выяснилось: все это – кинодекорация. В Риге готовились снимать очередной эпизод российско-латвийского сериала «Забытый» («Облдрамтеатр»), действие которого происходит в послевоенные годы. Но интересно, что происходит оно в провинциальной России – на роль которой оказалась выбрана «образцово‑европейская» Рига.

С западными-то киношниками понятно: они, как легко догадаться, оценили в Риге вовсе не то, за что любили ее киношники советские. Кристофер Холл, продюсер триллера на русскую тему «Архангел» (Archangel, 2005, BBC) с Дэниелом Крэйгом, отдельные сцены которого снимались в латвийской столице, нахваливал ее за обилие всего советского. Но и современные режиссеры-россияне открыли потенциал тех рижских кварталов, которые раньше помышлять не могли о кинокарьере. Московский форштадт, десятилетиями известный как самый бандитский и неприглядный район города, стал популярной съемочной площадкой: его старые, затрапезные, не столько даже советские, сколько обобщенно-российские уголки вполне подошли для сериалов – как ретро, так и современных. Причем сериалов именно из российской жизни. Хотя универсализм Риги таков, что в одних и тех же фильмах она может быть и Европой, и Россией. Так, в сериале «Отстегните ремни» с Маратом Башаровым (2012) Москачка сыграла безымянный российский город, Кипсала с ее современной архитектурой – Голландию.

Но и тут Рига не может уйти от свой судьбы: она снова задействована в любых ролях, кроме самой себя (за нечастым исключением). Собственного кино в Латвии снимается мало, сколько-нибудь широкой известности в мире оно не получает, зато режиссеры-иностранцы в здешней столице видят что угодно. Американцы, снявшие в Риге фильм «Храброе сердце Ирены Сендлер» (2009; о реальной польской антифашистке, спасавшей еврейских детей), увидели в ней оккупированную Варшаву. Авторы «Неопалимой купины» (2015), российской экранизации рассказа Бориса Васильева, – послевоенный городок в Смоленской области.

Но вершиной экзотики в своей кинокарьере Латвия достигла в японских (!) сериалах. В «Облаке над склоном» она изображала Манчжурию времен русско-японской войны, в сериале «Сакура Яэ» – Пенсильванию 1863 года (на военном полигоне в Адажи в 2012‑м снимали битву при Геттисберге – решающее сражение американской гражданской войны). Так что не исключено, что когда-нибудь к нам на экскурсии будут приезжать и японские синефилы.

 

Глава 8. Кухня (латышская) и рынок (рижский)

 

Бедная еда для богатых едоков

Среди не часто замечаемых со стороны различий между прибалтийскими странами – различия в национальной кухне. Гастрономический турист точно не уедет обиженным из Литвы, счастливо соединившей самые разные восточноевропейские кулинарные традиции, но может испытать разочарование в Латвии и Эстонии.

Если учить географию на обеденном столе, то становится ясно, что Восточная Европа с ее обильными, вкуснейшими, хотя и не диетическими застольями заканчивается на едва заметной для путешественника литовско-латвийской границе. «Срединная» балтийская страна по полному праву принадлежит Европе Северной – которая, не будучи в силах поразить гостя богатством кулинарных традиций, упирает зачастую на их необычность. Правда, такой экзотики, как в Скандинавии, где я едал и тухлую акулу, и жареного кита, в Латвии не сыщешь – но какой-нибудь копченый бобер в меню здешних ресторанов встречается. Вот только к настоящей латышской кухне он имеет мало отношения.

Национальная кулинария – отражение и национальной истории, и национального характера. На столе у народа, чтущего свое крестьянское прошлое и фольклорные традиции, – пища простая, деревенская (или, скорее, применительно к здешним реалиям, хуторская). Как-то крупная латвийская сеть супермаркетов провела опрос на тему «самых латышских продуктов». Победили ржаной хлеб, серый горох и тминный сыр (тот самый, который едят на Лиго). Куда уж проще.

Простонародность здешней кухни – на грани курьеза. Гастрономическим символом Латвии считается тот самый серый горох: вареный, с жареным луком и копченостями. Запивают его кефиром. Кто-то данным блюдом гордится как истинно латвийским, незаемным и неповторимым. Кто-то приводит его в качестве уничижительного примера бедности и неизысканности здешней кулинарии. Серый горох бывает довольно вкусен – но усладой утонченного гурмана его точно не назовешь.

То же с хлебным супом, считающимся типичным латышским блюдом, хотя его аналоги готовят финны и скандинавы. Название этого холодного десерта настораживает, рецепт (размоченный и размельченный ржаной хлеб с сухофруктами и корицей) озадачивает, вид (коричневая кашица с белой нашлепкой из взбитых сливок) смущает. Имеются у хлебного супа свои поклонники, даже и среди моих знакомых, – но проходит он все-таки скорее по разделу этнографических диковин, нежели кулинарных жемчужин.

Блюда северных народов – скандинавских, балтийских – будоражат иностранца не столько аппетитностью, сколько непривычностью. Повсюду на Севере едят рыбу – но готовят ее сплошь и рядом так, как в других местах не пришло бы в голову. До экстремизма норвежцев с их лютефиском (треской, замоченной в щелочном растворе) или исландцев с их хаукарлем (основательно подтухшей гренландской акулой) латыши, будучи потомками не буйных викингов‑берсерков, а мирных землепашцев, не доходят. Но здешний молочный суп с килькой или селедкой ставит в тупик не только иностранцев, но и многих рижан. Другое типично латышское сочетание рыбы с молочными продуктами – соленая селедка с творогом. Если всякий русский человек с удовольствием закусит селедочку рассыпчатой отварной картошкой, то латыш обязательно добавит к этому еще и творог со сметаной.

С непривычки подобные рецепты многих заставляют морщиться, но при правильном воплощении способны приятно удивить. Однако очевидно, что во всех в них отразился незамысловатый быт хуторян и рыбаков. Как и в здешних кашах, которые правильнее было бы называть, не переводя, путрами. Хотя, согласно словарю, putra – просто каша, латышская народная еда часто не похожа на русскую. Ее основа – не обязательно зерновая, зато состоит путра на большую часть из молока и молокопродуктов (простокваши, сметаны, творога и т. д.). Скажем, скабпутра (skābputra), самый что ни на есть неповторимый латышский специалитет, название которого переводится как «кислая каша», – это забродившая отварная крупа с простоквашей. Правда, истинно национальный ее характер вовсе не означает, что нынешние латыши, даже убежденные почвенники, уминают скабпутру при первой же представившейся возможности – во всяком случае, я с такими не знаком.

Кондовость подобных блюд – залог их исторической подлинности, но вот меню современного ресторана из них одних не составишь. Попытки встречаются, но выглядят парадоксально: как, например, очередная, простая до дрожи путра – букстиньбиезпутра (bukstiņbiezputra: ячменная каша с картошкой) – в дорогом ресторане с иноземным названием «Key to Riga» и с видом на Домской собор (Doma laukums, 8a). Вообще же словосочетание «заведение латышской кухни» гостю Риги, как правило, не стоит воспринимать буквально. Даже те рестораны, которые завлекают посетителей именно местной традиционной кулинарией – вроде «Таверны» («Таверна на старом янтарном пути», «Taverna pie senā dzintara ceļa»; Torņa, 4—2C), что в Казармах Екаба – вынуждены то и дело отступать от народной основы. Льняное масло в качестве заправки для салатов, перловка с мясом, кровяная колбаса с ржаным хлебом, тыквенный десерт, березовый сок, вино из ревеня – все это радует аутентичностью, но тут же – утка в маринаде из игристого вина, телятина в томатном соусе с коньяком и прочие вынужденные уступки капризному туристу.

Бедняцкое происхождение латышской кухни вступает иногда в почти комическое противоречие со статусом интересующихся ею иностранцев. Какой-нибудь российский миллионер из числа владельцев премиальной латвийской недвижимости в соответствующем его уровню заведении тоже хочет этнической экзотики. В меню рижских ресторанов это вносит элемент безумия. К примеру, на не раз упоминавшейся улице Яуинела (Jauniela 16), совсем рядом с рижской квартирой Холмса есть ресторан «1221» – довольно высоко котирующийся и весьма недешевый. Серый горох с кефиром и селедка с творогом стоят здесь удивительных для столь незамысловатых блюд денег и соседствуют с «грудкой кукурузного цыпленка, глазированной в апельсинах» и «утиным confit с блинами, глазированными в цитрусовых».

В демократичных заведениях эклектика не так смешит, но тоже правит бал. И среди рижан, и среди туристов всегда пользовалась популярностью бюджетная сеть «Лидо» («Lido»), в которую входит почти десяток бистро разного калибра по всей столице – во главе с огромным двухэтажным Центром отдыха «Лидо» на улице Краста (Krasta, 76), заметным издалека благодаря торчащей над ним фальшивой ветряной мельнице. Еда здесь недорогая (реклама завлекает полноценным обедом за 6 евро) и вроде как простая, домашняя, местная, а интерьеры с обилием дерева намекают на сельский быт. Но с латышской селедкой здесь преспокойно соседствуют кавказский шашлык и среднеазиатский плов.

Впрочем, в Риге умеют удивить иностранного едока не только национальной спецификой. Коль скоро один из главных туристических козырей города – средневековая архитектура, то и один из самых известных среди зарубежных гостей городских ресторанов – «средневековый» «Розенгралс» («Rozengrāls», Rozena, 1) в древнем подвале «Старушки». Такого рода заведения, имитирующие быт и кулинарию Темных веков, есть, конечно, не только в Риге, но уж в Риге завести такой сам бог велел. Тут все в соответствии с жанром: сводчатые залы, якобы еще в XIII cтолетии служившие винным погребом, официантки в допотопных платьях, неверный свет свечей, немалые цены, сплошь туристическая публика и отсутствие вай-фая (объясняемое тем, что при епископе Альберте его же не было). И ничего латышского и простонародного в тарелках – какое там! Копченая оленина, какую якобы подавали Ричарду II, «любимый салат Жака де Моле» (в чем магистр тамплиеров, видимо, сам признался на допросах отцам инквизиторам), жаркое из баклажанов, рецепт которого мавры, по утверждению рестораторов, принесли на далекую от Прибалтики Сицилию за полтысячелетия до основания Риги.

Это, конечно, аттракцион. Но главная специализация рижского общепита – не экзотика любого рода, а, наоборот, некое «средневзвешенное» европейской кухни. Привычную роль обобщенной Европы Рига играет и тут.

Как и положено приморскому городу, акцент она делает на рыбе. Он не такой явный, как мог бы быть, но все равно отрадный. Убедиться в этом, если не жалко денег, можно, например, в претенциозном, специализирующемся именно на рыбе и использующем местные фермерские продукты и свежие уловы ресторане «Le Dome» (Miesnieku, 4).

Однако чтобы в полной мере оценить сильную сторону латвийской кулинарии, надо отправиться не в кабак. А на рынок.

Наводки:

* Сайт ресторана «Key to Riga»: www.keytoriga.lv

* Сайт ресторана «Таверна на старом янтарном пути»: www.latvianfood.lv

* Сайт ресторана «1221»: 1221.lv

* Сайт ресторанной сети «Лидо»: www.lido.lv

* Сайт ресторана «Розенгралс»: rozengrals.lv

* Сайт ресторана «Le Dome»: www.zivjurestorans.lv

* Довольно подробный – хотя и слегка устаревший – обзор рижского общепита всех уровней и жанров можно найти в разделе «Отдохнуть» на сайте Meeting.lv: www.meeting.lv

 

«Гражданин копченый». Дирижабли и водоплавающие

Когда-то я брал в Риге интервью у Петра Вайля, автора давно ставших классическими путевых эссе, всегда крайне внимательно относившегося к кулинарным традициям описываемых стран. Сам уроженец Риги, Вайль заехал в город ненадолго и собирался на следующее утро улетать, когда я пристал к нему с просьбой о разговоре. Петр Львович перед отъездом хотел сходить на наш Центральный рынок за местными деликатесами и согласился ответить на вопросы по ходу процесса. Спозаранку мы встретились в рыбном павильоне, и я записал авторитетное подтверждение тому, что это место – истинная гордость столицы и страны.

Вообще рижский Центральный рынок (Centrāltirgus) всегда считался городской достопримечательностью. Один из крупнейших рынков Европы выделяется в городской панораме, узнаваемый по полукруглым крышам выстроившихся параллельно друг другу огромных павильонов. Благодаря этим высоченным кровлям павильоны часто называют бывшими ангарами для боевых дирижаблей. На самом деле от ангаров, брошенных на другом конце страны то ли кайзеровской армией, то ли разбитыми прогерманскими формированиями во времена боев за независимость, тут только своды. Доводилось слышать, что ангаров этих по всей Европе сохранилось штук семь – и четыре из них в 1920‑х, когда строили рынок, стали его павильонами. Пятый же – стилизация. Он стоит перпендикулярно к прочим и торгует мясом. Остальные, по мере приближения к реке, – это молочный, бакалейный, зеленной и самый интересный, рыбный.

То есть хорошего много и в первых четырех – взять хоть копченое мясо и птицу, которой россияне расточают комплименты особенно щедро. Илья Лагутенко, не раз признававшийся в любви к латвийской столице, сказал как-то в интервью: «Рига для меня – это вкус копченой курицы». Ну а Петр Вайль тогда на рынке констатировал: «Тут солят и коптят все, что ползает, плавает и летает».

И все-таки ни один продукт латвийских коптилен не сравнится с рыбой, как ни один из павильонов нашего рынка – с ближайшим к реке. Именно благодаря ему Вайль поместил рижский Центральный в свою личную призовую тройку европейских рынков. «Мясо есть и в других местах, – говорил он мне, азартно и основательно закупаясь в этом павильоне копченым угрем, лососем, скумбрией, миногами, – а рыбы такой нет больше нигде».

Что латвийская кухня может смело ставить себе в заслугу без всяких скидок на суровое крестьянское прошлое и загадочный нордический характер – так это рыбу. Даже маленькая страна с таким количеством водоемов и с такой длиной береговой линии обречена была стать серьезной рыбной державой.

В пятом павильоне рижского Центрального рынка представлены все стадии и способы приготовления водяных жителей – от усатых креветок до усатых сомов. Рыба свежая, соленая (всех стадий просоленности), копченая (всех способов копчения), вяленая, в желе, в банках и т. д. и т. п. От разнообразия форм и цветов разбегаются глаза, острые запахи забивают нос, и томятся в нетерпении вкусовые пупырышки.

Раз уж Рига – мост между Востоком и Западом, то здешняя стратегия в отношении рыбы – компромисс между европейским и российским подходами. «Если совсем просто, то все европейские соленья – это маринады, – объяснял на рижском рынке Вайль. – Это уксус. То, к чему мы, выросшие здесь, не привыкли. А здесь найден некий замечательный баланс между европейским и русским вкусом. Империя для кухни оказалась очень полезной».

Есть прославленные – и, уж конечно, недешевые – деликатесы, вроде угря горячего копчения. Есть местные изыски – скумбрия, запеченная в сыре. Есть признанные латвийские специалитеты – минога в желе. Есть простонародная основа латышской самобытности – салака. Есть, разумеется, то, чем Латвия со времен общего советского дома известна была в братских республиках, – хрестоматийные шпроты.

Даже тому, кто оценивает вкусовые достоинства Латвии по рыбе ресторанного приготовления, в первую очередь жареной – а она бывает замечательно вкусна, – не помешает сходить на рынок. Чтобы прикоснуться к истокам, оценить масштаб, чтобы лучше разбираться в местных нюансах. Знать, скажем, что лосось балтийский – он «дикорастущий»: менее жирный, более вкусный, редкий и гораздо более дорогой, чем норвежский, с фермы. Или что «таймень», встречающийся иногда в меню рижских ресторанов, где даже могут утверждать, что он местный, – почти наверняка не таймень (эта сибирская рыба в Латвии, конечно, не водится), а кумжа, которая по-латышски – taimiņš. Ну, и чтобы убедиться: все-таки не в жарку вкладывает душу латышский народ.

Главная здешняя страсть и главное здешнее умение – коптить. Практикуется горячее и холодное копчение, с чесноком и сыром. Коптят всё: угря, морского окуня, камбалу, скумбрию, лосося, леща, сома, судака, бельдюгу, треску, линя, салаку и привозного палтуса, который в Латвии не ловится. Купить все это – точнее, не все, но многое – можно не только на Центральном, но и на прочих рижских рынках, включая относительно небольшие районные. И даже к супермаркетам – например, к тому, что возле моего дома, – приезжают в определенный день автофургоны с прилавками внутри. Но особо взыскательные гурманы отправляются туда, где рыбу ловят и коптят, – в рыбацкие поселки на морском побережье. Самые известные места – за Юрмалой, дальше на запад и север по шоссе Рига – Энгуре, вдоль которого тянется череда рыбных рыночков. (Об этих местах – в главе «За Юрмалой».)

Наводка:

* Сайт рижского Центрального рынка: www.rct.lv

 

Сыр с изюмом и киви в меду

У меня есть добрые знакомые в Барселоне – семья бывшей рижанки, вышедшей замуж за каталонца. Всякий раз, когда мы с друзьями летим к ним в гости, мы везем им не меньше десятка «Карумсов». Для выросшего в Риге слово не требует перевода – в детстве эти штуки здесь ели все. А теперь вот слово «Карумс» точно так же без перевода употребляют и в Каталонии, уплетая за обе щеки обозначаемый им продукт. Уникальное латышское достояние, готовое завоевывать Европу, представляет из себя всего-навсего сладкий творожный сырок.

Мы, как известно, сплошь и рядом не ценим то, что рядом и привычно. Популярность каких-нибудь «Карумсов» среди иностранцев – включая приезжающих в Ригу знакомых москвичей – взрослого меня ставит в тупик: помнится, в детстве сырки эти были не такие сладкие и вообще другие (хотя, конечно, тогда и трава была зеленее, и вода мокрее). И если бы не заграничные друзья, я бы вряд ли считал ежедневно покупаемые в супермаркетах латвийские продукты – самые банальные, вроде молока, кефира и черного хлеба – чем-то особенно выдающимся. Но друзья приезжают и, пробуя латвийское молоко, говорят, что московское не выдерживает с ним никакого сравнения.

Хотя судьба латвийского сельского хозяйства – повод для неутихающих вот уже четверть века горестных стонов (после вступления в ЕС все констатировали, что оно не выдерживает европейской конкуренции, после введения Россией продуктового эмбарго и вовсе заказывали по нему заупокойную мессу), сильная сторона рижского продуктового ассортимента – изделия местных производителей: пекарей и молочников. Вековые умения крестьянской нации выжили в Советском и худо-бедно выживают в Европейском союзе. Ничего необычного в козырных местных продуктах россиянин не увидит: что может быть обычнее молока, кефира, сметаны, творога, йогуртов, простокваши, ряженки, которая по-латышски так и называется – rjaženka. Их достоинство – не экзотичность, а качество.

Где молоко, там и сыр – недаром он считается одним из типичных латвийских продуктов. Типично латвийский – это, конечно, тминный, Янов (Jāņu), хотя он отнюдь не лидирует ни в производстве, ни в потреблении: в массовом порядке тминный с его специфическим пресным вкусом едят все-таки только на Лиго. Он хорош именно под пиво – как и другой здешний специалитет: kūpinātais siers, сыр, копченый на ольховых дровах.

Коптить сыр – как и все другие мыслимые продукты – вообще в латвийских традициях: в зависимости от степени прокопченности он бывает более или менее хара€ктерного вкуса. Стоит попробовать повсеместно продающийся сыр «Mednieku» («Охотничий»). Недурен слабокопченый с чесноком. Собственно, добавляют в сыр у нас все что угодно: разные виды перца (острый, сладкий), другие приправы и т. п. – и очень часто с удачным результатом.

Но что до лидеров производства, то в них оказываются вовсе не латвийские изобретения. Хотя по результатам опроса, проведенного работающей во всей Прибалтике сетью супермаркетов, латвийцы показали себя самыми большими в регионе любителями сыра, среди предпочитаемых ими сортов призовой пьедестал заняли российский, голландский и моцарелла.

Местные хозяйства делают по большей части привычные полутвердые сорта. К счастью, палитра латвийских производителей широка и хватает среди здешних сыроделов затейников – вроде завода «Trikāta» с его «снежками» («sniega bumbas»), которые чем только не приправляют: тем же чесноком, паприкой, помидорами. Неплох бывает мягкий творожный сыр (например, от крестьянского хозяйства «Celmi», с пикантным или сладким вкусом – продается он только на рынках). Не канул в Лету и памятный многим по советским временам «Латвийский» («Latvijas siers»), который сейчас делает только хозяйство «Smiltenes piens» – как там утверждают, вручную, используя «красную кисломолочную закваску» и выдерживая продукт в погребе. В память ностальгирующим рижанам «Латвийский» врезался главным образом благодаря своему сильному специфическому запаху – так что с транспортировкой этого сувенира возможны проблемы.

Даже в дорогом и претенциозном ресторане «Bibliotēka № 1» (Tērbatas, 2), что в Верманском парке и в экспертном топе рижских заведений, – причем ресторане интернациональной кухни, без всякой скабпутры – подают ассорти из латвийских сыров за 10 евро. А посетители в отзывах нахваливают здешний жареный козий сыр в медовом соусе с орехами.

Немало диковинного можно увидеть и на куда более демократичных мероприятиях – на устраиваемых время от времени в разных латвийских городах Днях сыра (обычно где-нибудь ближе к Лиго): варку сырного супа в котлах над костром, жарку сырных оладий. Ну и конечно можно надегустироваться причуд местных сыроваров: сыра с льняными и подсолнуховыми семечками, с диковинными приправами, с изюмом и т. д. Проводятся дегустации и по месту производства – включая совсем небольшие хозяйства (об этом – в главе «Месяц в деревне. Сельский туризм»).

Экскурсии с пробами и возможностью поучаствовать в производстве практикуют также латвийские пекарни (например, весьма известное хозяйство «Lači» в полутора десятках километров от Риги) – как-никак ржаной хлеб признан «самым латвийским продуктом». Для россиян черная буханка совсем уж не новость – но в Латвии, опять-таки, свое делают хорошо и даже такую банальность превращают местами в высокое достижение. Здешний кисло-сладкий и/или с семечками хлеб – вполне законный повод для национальной гордости. При всей простоте предмета и тут, вестимо, находится место если не подвигу, то экспериментам: черный хлеб с сухофруктами, с грецкими орехами, морковный, с клюквой и т. д.

Еще один не слишком экзотичный предмет латвийской гордости и где-то даже культа – мед. Липовый, гречишный, клеверный, вересковый (не тот, правда, про который баллада Стивенсона – «а был он слаще меда, пьянее, чем вино» – нет: просто мед из цветов вереска). В стране устраивают ежегодные слеты пчеловодов, где определяют самый вкусный латвийский мед, водят на пасеки экскурсии (см. главу «Месяц в деревне. Сельский туризм»).

Национальные традиции предполагают самые разные способы обращения с национальным достоянием: есть мед ложкой, добавлять в кашу и в лимонад, намазывать им свиное жаркое и себя самого в бане. Мед здесь издавна был и лекарством, и десертом, и заправкой к мясу и рыбе. Местные пчеловоды упирают на натуральность и экологическую чистоту своего продукта (а это еще и мази из воска, и цветочная пыльца, и пчелиное маточное молочко, и перга, и прополис) и сочетают с медом все, что угодно. На семейном предприятии «Kalna Smīdes» в Аматском крае (Amates novads) под Цесисом помимо собственно меда разных видов (как утверждается, из национального парка «Гауя», безупречно экологичного) продают клюкву, орехи, миндаль, абрикосы и даже шоколад в меду. Специальный «Медовый магазин» в центре Риги («Medus veikals», A. Kalniņa, 1a) торгует алоэ, сельдереем, апельсинами и киви – тоже, сами понимаете, в нем, в меду.

В общем, местные продукты взыскательного едока в Латвии не разочаруют – это в целом относится и к качеству, и к ассортименту. Но с импортными бывает по-разному – поэтому возвращаясь от барселонских друзей, я тоже твердо знаю, что везти с собой. Например, сухой херес – испанского национального достояния у нас практически не найти (разве что в гурманских магазинах за абсурдную цену): порочная постсоветская любовь к сладкому крепленому пока мешает европейскому воспитанию.

Наводки:

* О бренде «Kārums»: www.karums.eu

* Сайт молочного завода «Trikātas siers»: www.trikatassiers.lv

* Сайт предприятия «Smiltenes piens»: www.smiltenespiens.lv

* Сайт ресторана «Bibliotēka № 1»: www.restoransbiblioteka.lv

* Сайт пекарни «Lači»: www.laci.lv

* Сайт предприятия (пасеки) «Kalna Smīdes»: www.biomedus.lv

* Сайт магазина «Medus veikals»: www.medusveikals.lv

 

Глава 9. Что пить будем? Палитра поллитры

 

Рижский бальзам на русскую душу

Название главки – не мое изобретение: была когда-то на латвийском телевидении такая передача, в которой местные журналисты брали интервью у русских звезд. Вопрос: «Какую бутылку привезти из поездки в Ригу?» никогда не предполагал долгих размышлений. Непрозрачная керамическая бутылка 45‑градусного Рижского черного бальзама (Rīgas melnais balzams) – такой же хрестоматийный латвийский сувенир, как янтарные бусы.

У любой выпивающей нации есть свой жидкий крепкий символ. Существенное отличие Рижского бальзама от русской водки или кельтского виски в том, что сами латвийцы предпочитают пить вовсе не его.

Тут придется, отбросив ложный патриотизм, признать: поддавать в Латвии любят, но не умеют. Отчет Службы государственных доходов об обороте акцизных товаров характеризует страну в этом отношении самым неприглядным образом. Согласно выкладкам, наиболее популярный в Латвии веселящий напиток – один из десятков здешних слабоалкогольных коктейлей, представляющих собой низкокачественный спирт, разведенный газировкой с ароматизаторами. На втором месте – очень плохое и дешевое игристое полусладкое вино местного производства под фальшивым названием «Rīgas šampanietis» («Рижское шампанское», хотя с вином из Шампани общего у него – только пузырьки). Из крепких самым популярным оказался местный brendijs, «бренди»: на деле – скверный спирт смутного происхождения с щедрой дозой карамели.

Низкое качество сочетается с высоким количеством. Эксперт Латвийского университета подсчитал, что из-за алкоголизма своих жителей – их преждевременной смерти, болезней, травматизма – страна теряет ежегодно 20 тысяч лет человеческой жизни и 80 миллионов евро. Население в Латвии бедное, как и повсюду в северных краях, пьющее, а культура потребления, как почти везде в бывшем СССР, не на высоте.

Для иностранца вывод из этого следует простой – не надо брать пример с местных. Тут турист, снимающий сливки, в привилегированном положении: насладиться рижской архитектурой можно в вылизанном центре, не суя нос в унылые микрорайоны, где живет большинство рижан, а оценивать Латвию на вкус лучше аристократически опрокинув под кофе стопочку бальзама, а не заливая brendijs’ом с колой горести кризисной жизни.

Рижский бальзам – такой же выставочный экспонат на здешней «европейской витрине», как рижская готика. И точно такое же немецкое наследие. Melnais balzams – член обширного семейства биттеров, чья фамилия не случайно звучит по-немецки: травяными настойками особенно славятся страны германского ареала.

Считается, что Рижский черный изобрел в XVIII веке рижский аптекарь Абрахам Кунце. Бальзамами в те времена здоровье поправляли, а не портили – вот и настойка Кунце, согласно рекламе, помогала при всех болезнях и излечивала любые раны максимум за шесть дней. У любого уважаемого напитка должна быть своя легенда, пусть сколько угодно исторически недостоверная, – так вот, в данном случае она гласит, что бальзам рижского аптекаря исцелил саму Екатерину Великую. Якобы государыню во время визита в лифляндскую столицу одолела хворь по желудочно-кишечной части. Придворные медики, испробовав все свои средства и не добившись результата, обратились в отчаянии к местным кадрам. И не зря – после визита Кунце с его снадобьем государыня пошла на поправку. Так ли оно было или нет – но спустя полтора десятка лет Екатерина действительно пожаловала рижанину привилегию на производство бальзама.

Кстати, одна из легенд об изобретении Рижского черного указывает даже точное место, где это якобы произошло. Здание не просто сохранилось до наших дней, но и доступно для посещения – это Дом Менцендорфа (Mencendorfa Nams) на улице Грециниеку (Грешников, Grecinieku, 18) в Старушке. В этом памятнике XVII века при Кунце была аптека, со второй половины XIX столетия до 1940 года им владело немецкое купеческое семейство Менцендорфов, советская власть устроила тут жилой дом, а постсоветская – музей бюргерского быта трех-четырехсотлетней давности.

На этикетке Рижского черного значится дата 1752. Этим годом датируются самые старые документы, в которых подтверждается существование бальзама и приводится рецептура. На их основании латвийское жидкое достояние считается старейшим алкогольным напитком в Прибалтике и одним из старейших в Европе. Правда, бальзам, о котором говорится в источниках, не был похож на нынешний ни составом, ни цветом (включавший в себя шафран, тот был, скорее всего, не черным, а желтым), ни крепостью (12–16 %).

Продукт же, прямым потомком которого может считаться современный Rīgas melnais, известен с 1847 года – начавший тогда его розлив рижский промышленник Альберт Вольфшмит продвигал свой бальзам уже не столько как лекарство, сколько как «увеселительный напиток».

Нынешний символ Латвии изначально был символом немецкой Прибалтики – и едва не ушел в историю вместе с нею. Когда после пакта Молотова – Риббентропа латвийских немцев в 1939‑м репатриировали в Германию, из Риги уехали мастера-винокуры братья Шрадеры, хранители уникальной рецептуры черного бальзама. История напитка прервалась на полтора десятка лет. Лишь в пятидесятых благодаря по-советски героическим усилиям технологов предприятия «Латвияс балзамс» рецепт был восстановлен.

Нацистская оккупация оставила заводу эмалированные бочки, в которых бальзам хранится до розлива по бутылкам. Некий офицер вермахта, обустраиваясь в Латвии, как он думал, надолго и намереваясь заняться здесь алкогольным производством, привез со своей родины бочки отменного немецкого качества. Успехи Красной Армии в 1944‑м казались ему временными – так что емкости офицер зарыл в землю, надеясь на скорое возвращение. Во времена послевоенной разрухи на заводе, почти лишившемся оборудования, нашелся свидетель этих «похорон». Некоторые из откопанных бочек служат до сих пор.

В советские годы рижский бальзам символизировал на общесоюзном столе не только Латвию, но и всю Прибалтику. Жидкость непривычных цвета и крепости стояла на нем особняком – как и три присоединенные в 1940‑м западные республики в семье народов. Керамическая тара казалась элегантной, как рижская архитектура, была непрозрачна, как интроверты-прибалты, и намекала эксклюзивным дизайном на европейский индивидуализм. Порожденный западной алкогольной традицией, бальзам сплошь и рядом ставил в тупик советских граждан, привычных к русской питейной практике – непонятно было, как, собственно, его употреблять.

Что правда, то правда: бальзам, перефразируя пословицу, не водка – много не выпьешь. В отличие от беленькой, полезной, согласно Жванецкому, малыми дозами в произвольном количестве, «черненький» хорош очень в меру. Стопку Рижского бальзама – как и большинства биттеров – уместно пропустить после обеда для улучшения пищеварения. Поскольку бальзам не сладок, а входящие в его состав травы способствуют работе желудочно-кишечного тракта, не возбраняется использовать его даже как аперитив – хотя и в еще более скромных дозах. Очень часто бальзам пьют с кофе: как «вприкуску», так и наливая в чашку. Неплохо добавить в чай – получается разновидность грога. Рожденный в сырой стране, Rīgas melnais вообще отлично идет в составе горячих смесей (одна из классических, как говорилось выше, – с черносмородиновым соком), бодрит зимой и помогает при простудах – но употребим и жарким летом, со льдом, с мороженым и в особенности в составе разнообразных лонг-дринков. Коктейлей на основе бальзама десятки: любители этого жанра мешают Рижский черный с соками, ликерами, «энергетиками», колой, игристым вином (попробовать некоторые смеси можно в «Balzambār’е» (Torņa, 4—1B).

Популярность сочетания бальзама с соком черной смородины подвигла в конце концов производителей на шаг, рискованный с точки зрения имиджа столь старого напитка, – выпустить «облегченную» версию: 30‑градусный сладковатый «Смородиновый бальзам» (Rīgas melnais balzams upeņu). Эта дамская жидкость пьется на десерт, но может участвовать и в смеси а‑ля французский кир – в сочетании с белым вином или шампанским – и тогда служить аперитивом. Если ударяться в буржуазное эстетство, то чистый бальзам следует пить из стопок, а «Смородиновый» – из рюмок.

Разливающее Рижский черный предприятие «Latvijas balsams» («LB») – крупнейший производитель алкоголя в балтийских странах. Кстати, давший предприятию имя бальзам вовсе не лидирует по объемам среди его продукции: принадлежащая российской по происхождению компании S. P. I. «Бальзамка» широко экспортирует водку «Stolichnaya». Но и Рижского черного она выдает немало – несколько миллионов бутылок в год. Интересно, что при этом вся производственная площадь – не слишком обширный подвал завода «LB», где мне доводилось бывать. Основа же бальзама, травяной экстракт, настаивается всего в четырех 300‑литровых дубовых бочках.

В составе Рижского черного – 24 ингредиента: зверобой, малина, брусника, липовый цвет, имбирь… Горше всех – корень генцианы, растущей в Альпах. Перечень составляющих известен, но пропорции – строжайшая тайна. Пресс-секретарь «LB» в свое время уверял меня, что даже на самом предприятии (а значит, во всем мире) секретная формула ведома лишь трем людям: мастеру ликерного цеха и его подмастерьям. Большинство ингредиентов произрастает в Латвии, но некоторые специально везут из другого полушария. Наиболее экзотический элемент – перуанское бальзамное масло: очень темная субстанция с характерным запахом. Самый же «домашний» – почки березы, что берутся, по словам все того же пресс-секретаря, только у деревьев, растущих на заповедных Кемерских болотах (на что предприятию местными природоохранными структурами выдана специальная лицензия – ради национального бренда якобы сделано исключение).

Настой выдерживают в дубовых бочках месяц – получая по его истечении рыжеватую горькую 45‑градусную жидкость. В конечном продукте ее всего 4 % – потому-то нескольких бочек и хватает на миллионы бутылок. Эссенция смешивается с зерновым спиртом, бренди, соками, добавляются мед и жженый сахар, придающий бальзаму характерную черноту. Разлитый в бутылки, напиток еще до полугода химически взаимодействует с керамической тарой. Фирменная непрозрачная бутылка, дизайн которой почти неизменен более века – не только дань традиции, но и способ предохранить содержимое от солнечных лучей и температурных перепадов.

Наводки:

* Сайт Дома Менцендорфа: www.mencendorfanams.com

* Сайт «Balzambār’а»: www.bbars.lv

* Сайт предприятия «Latvijas balzams»: www.lb.lv

 

Вино из одуванчиков

Одна из патриотических легенд утверждает, что в седом прошлом Латвия – ну, не Латвия, конечно, а то, что тогда значилось вместо нее на карте – была винной державой. Зная местный климат, поверить в это трудно, но в пойме реки Абава, что на западе страны, говорят, вьется по деревьям дикий виноград навроде рислинга – память о когдатошних винных хозяйствах.

Все страны, где традиционно популярен легкий алкоголь, делятся на винные и пивные – и к каким принадлежит Латвия, уточнять не стоит. Если уж выбирать главный национальный напиток, то им придется признать не сувенирный бальзам, не заемную водку, которая здесь называется по-немецки: šņabis, шнапс, а делается по-русски (причем делается так себе: местные марки, в том числе производства местного гиганта «LB», славы стране не добавляют), и не лидирующий по потреблению разведенный газировкой спирт (просто чтоб не позориться) – а пиво. Условно-обобщенный латыш представляется с кружкой пенного – и уж точно не с бокалом сухого.

Само словосочетание «латвийское вино» звучит парадоксально. Но ведь диковины любого рода – самый ходовой товар в принявшей невиданный размах всемирной индустрии туризма. Так что в последние лет десять Латвия последовательно выстраивает туристский имидж страны вина.

На гербе курземского городишки Сабиле изображена виноградная гроздь. Довольно затрапезное местечко издавна было известно как цыганская столица Латвии и как чуть ли не самый северный «апелласьон» в мире. Во всяком случае, в Сабиле утверждают, что здешняя Винная гора – 34‑метровый холм над Абавой – внесена в Книгу рекордов Гиннеcса как крайняя северная точка на планете, где лозу выращивают под открытым небом. Мол, виноград здесь культивируют чуть ли не со времен ливонских рыцарей – и уж по крайней мере знаменитого курляндского герцога Якоба (о котором – в главе «Хижины и дворцы. По следам Курляндского герцогства»). Надолго заброшенное, сабильское виноделие возродили в XX веке при Улманисе Первом. В городке даже проводится, как в любом порядочном винодельческом регионе, ежегодный Праздник вина.

Только там уникальный продукт и можно попробовать (и то если бюрократы, как это иногда случается, не запретят наливать несертифицированный продукт). Площадь здешних виноградников столь мала, а урожайность столь скромна, что ягод хватает только на домашнее производство. Во всей Латвии разливается порядка тысячи бутылок виноградного вина в год – они расходятся по выставкам и ярмаркам, где данное диво можно отыскать и купить лишь при удаче. Правда, если усилия местных виноделов‑энтузиастов – а такие имеются! – принесут плоды, как и засаживаемые ими виноградники, в будущем в Латвию, не исключено, все-таки потянутся винные гурманы. Если не за вкусовым наслаждением, то хотя бы за экзотикой. Во всяком случае, в стране имеются и свои видные селекционеры, и свои уникальные сорта (Liepājas Dzintars, устойчивый к 25‑градусным морозам, Liepājas Agrā, Cīravas Agrā, Dovga, Maiga – слыхали о таких французики из Бордо?), а в рижском Музее природы (Latvijas Dabas muzejs, Kr. Barona, 4) ежегодно в сентябре проводятся выставки латвийского винограда и латвийского вина – правда, главным образом плодового и ягодного.

Яблоки или малина – не солнцелюбивый виноград: эти и в пасмурной Прибалтике растут прекрасно. Так что если кто говорит в Латвии о местном вине – почти наверняка имеет в виду то, что вызывает ассоциации с бабушкиными шестью сотками. В лучшем случае – потому что в худшем словосочетание «ābolu vīns», «яблочное вино» воскрешает во мне мрачное воспоминание времен перестроечной юности: тогда под таким названием продавалась копеечная бурда в пивных бутылках. Но в данном случае речь, разумеется, не о пойле, а о довольно претенциозном и далеко не самом дешевом (не дешевле приличного французского виноградного) продукте небольших виноделен, успешно продвигаемом в качестве одного из туристических брендов страны. Крестьянская нация знает, на что делать ставку.

Плодовое и ягодное латвийское вино – не курьез и не раритет: производится оно десятками тысяч тонн ежегодно. При этом продукт все равно не ширпотребный – повсеместно оно не продается, в основном в туристических магазинах или, например, в алкогольном аутлете «Spirits & Wine» (Andrejostas, 4). С малыми мощностями виноделен приятно контрастирует широта ассортимента: вино в Латвии делают из всего, что растет во саду ли, в огороде, а также в лесу и на болоте. «Из всего» – это практически не преувеличение: из яблок, груш, слив, вишни, аронии, цидонии, боярышника, крыжовника, облепихи, морошки, смородины, красной и черной, из ревеня, который в Латвии русские почти поголовно называют «рабарбаром» (rabarbers по-латышски). Даже из сирени.

В Лигатне, городишке в Видземе, на краю Национального парка «Гауя», есть хозяйство «Līgatnes vīna darītava» («Лигатненская винодельня»), где производят и продают без малого два десятка разновидностей вина: сухого, полусладкого и сладкого – от малинового, рябинового, брусничного, клубничного до вина из одуванчиков, воспетого Рэем Брэдбери. Сырье, как специально уточняют, собирается на территории национального парка (экологически, стало быть, чистое). На винодельню – где упражняются и в иных народных промыслах, вроде изготовления деревянных ложек – водят экскурсии и устраивают там дегустации: вином из эфемерных одуванчиков или увесистых тыкв могут напоить и непосредственно на винодельне, и в скальной пещере (при свечах), где располагается винный погреб.

Хуторское простонародное происхождение продукта местами вступает в противоречие с его стоимостью. Будучи зачастую вполне приятным на вкус, фруктовое вино все-таки продукт иного разряда, нежели виноградное: grand vins умопомрачительной стоимости, томных снобов‑дегустаторов и страстных коллекционеров тут не бывает. Можно найти одуванчиковое (весьма, кстати, недурное, не стыдно перед классиком) за 6.50 евро – но разве что в аутлете. Бутылку же смородинового за 10 евро и тем более морошкового за 20 с лишним купишь только ради любопытства. Виноделы грешат на административную и налоговую нагрузку: если производить в Латвии алкоголь, как они, в небольших объемах, его себестоимость получается неадекватно высокой. Так что пока плодово‑ягодное, относительно редкое и дорогое, остается в основном туристским сувениром.

Наводки:

* Сайт Латвийского музея природы: www.dabasmuzejs.gov.lv

* Сайт магазина «Spirits & Wine»: www.spiritsandwine.lv

* Сайт «Лигатненской винодельни»: ligatnesvinadaritava.lv

 

Светлая и темная стороны латвийской силы

Пиво – неотъемлемая часть образа Латвии. Главный национальный праздник, Лиго, непредставим без пива, так же как Рига – без пивных, обычно именуемых krodziņš, «кабачок». Имеется в столице свой Beerfest (о котором говорилось в главе «Экзотика ближнего зарубежья. Что празднует Рига и чем завлекает гостей»). Есть в Старом городе ресторан с многообещающим названием «Пивной арсенал» («Alus arsenāls», Pils laukums, 4) – в здании середины XIX века, где когда-то размещалась историческая гостиница «Петербург» (хотя полдюжины подаваемых здесь сортов бочкового и еще несколько бутылочного не дадут представления о мощи латвийского пивного арсенала). Есть в Старушке популярное заведение совсем иного жанра, но того же пивного профиля – «Фолк-клуб пещерный погреб» («Folkklubs Ala Pagrabs», Peldu, 19) с живой этнической музыкой, народными танцами и дюжиной сортов латвийского alus’а. Латвия варит много пива, пьет много пива, и, будучи в Латвии, странно не пить пива – особенно в теплое время года, когда погода этому благоприятствует.

И все-таки когда я решаю посидеть с приятелями за бокалом выдающегося пива в приятной обстановке, мы, как правило, непатриотично идем в бельгийский паб «Bon Vivant» (Mārstaļu, 8) пить Leffe или в ирландский «Paddy Whelan’s» (Grecenieku, 4) пить Guinness. Да и гостя-иностранца нам по большому счету некуда отвести, чтобы тот, подняв кружку местного alus’а, сразу понял какие-то основополагающие вещи о Риге, Латвии и латышах. Krodziņš – это просто пивная, какие есть в любой другой стране, а не средоточие национального духа, вроде ирландского паба или чешской pivnice, особенно не туристической, а для своих. У нас нет и своего всемирно прославленного достояния – такого как английский эль, бельгийское аббатское, немецкий вайсбир. Даже если вести речь не о шедеврах, а о среднем, массовом уровне, то в Латвии он несравним с ирландским или чешским. И, может быть, главное: в истинной пивной стране, дорогой, как Британия, или дешевой, как Словакия, откровенно посредственный продукт – редкость. А в Латвии он – безусловный лидер рынка.

Очередной латвийский парадокс: страна с давними пивными традициями, умея делать хорошее пиво, пить предпочитает плохое. Согласно акцизной статистике, самый популярный в Латвии сорт – крепкая, дешевая, гнусного вкуса жидкость под названием «Apinītis», известная как пойло для алкашей. Первую десятку оккупировали пивоварни «Cēsu», «Lāčplēsis», «Aldaris» и «Līvu», продукцию которых я, в отличие от сограждан, не покупаю. Хлебать неважное и просто дрянное тем более глупо, что хорошего – много, и даже разница в цене не всегда велика (хотя иногда – да, существенна).

В Латвии действует простое правило: чем больше предприятие, чем шире продается его продукция, тем она, как правило, сквернее на вкус. Лучшее же, что я знаю здесь, – пиво от небольших пивоварен, причем нефильтрованное и непастеризованное, непригодное для долгого хранения. Немало удачного темного, но коронный здешний жанр – все-таки светлое. Живое латвийское рассчитано не на снобские рассуждения об оттенках вкуса, а на получение незамысловатого удовольствия от незамысловатых вещей: летнего вечера, хорошей компании, увесистого бокала в ледяной испарине.

Не всякое пиво можно найти в супермаркете в бутылке. Впрочем, даже из того, что продается повсеместно, достойного хватает. Неплохо пиебалжское («Piebalga»), бауское («Bauskas»), терветское («Tērvetes») – у каждой из этих пивоварен по своей линейке сортов. Весьма хорошо «Ужавас» («Užavas») из поселка Ужава, что в трех десятках километров от Вентспилса, – здесь производят лишь светлое (gašiais) и темное (tumšais). На другом конце страны, под Валмиерой, работает другая небольшая и весьма амбициозная пивоварня «Валимиермуйжа» («Valmiermuiža»): она делает исключительно непастеризованное: светлое и темное, фильтрованное и нефильтрованное, самое крепкое – «Trejledus»: 8,8 %.

Один из поводов сходить в заведение уже упоминавшейся сети общепита «Лидо» – живое пиво ее собственного производства с тем же самым названием: «Lido» (трех сортов: gaišais, «светлое», speciālais, «особое», и medalus, «медовое»). Здесь его можно не только выпить, но и купить навынос в бутылках разной емкости (правда, нужно заранее заказать по телефону – см. ниже).

Пиво, купленное там же и тогда же, где и когда оно сварено, не в стандартной, запечатанной на фабрике бутылке, а в какой-нибудь простецкой пластиковой или стеклянной таре (ну или наоборот, в эксклюзивной подарочной) – лучший из известных мне способов распробовать слабоалкогольные достоинства Латвии. Ничего особенно сложного в этом нет – большинство пивоварен пускают к себе гостей, проводят экскурсии («Bauskas alus», «Tērvete», «Užavas», «Valmiermuiža») и устраивают дегустации – причем местами «с вытребеньками»: пивными коктейлями, пивным мороженым и пр. Но для этого обычно надо уезжать из Риги, и зачастую ехать далеко – на что решится только целенаправленный пивной турист. Впрочем, и в столице купить разливного непастеризованного не проблема: им торгует множество магазинчиков. Скажем, сеть «Miestiņš» с почти десятком точек в спальных районах или «Alus Muiža» в центре (Gertrudes, 45).

Мне, например, за отличным разливным идти от подъезда дома метров семьдесят – до ближайшего круглосуточного магазина. Летом я регулярно приношу оттуда большие пластиковые бутыли с уже упоминавшимся отменным «Ужавас», или с простоватым «Бралис» («Brālis»), сваренным под захолустным Инчукалнсом, или, наоборот, с «хара€ктерным» «Бренгулю» («Brenguļu»), светлым либо темным, – родом, опять же, с небольшой, весьма отдаленной, но и весьма известной пивоварни. Если добавить к этому копченую рыбу из подъезжающего каждый четверг к недалекому супермаркету автофургона, мощный прилив рижского патриотизма неизбежен.

Наводки:

* Сайт ресторана «Alus arsenāls»: www.alus-arsenals.lv

* Сайт бара «Folkklubs Ala Pagrabs: www.folkklubs.lv

* Сайт пивоварни «Užavas»: www.uzavas-alus.lv

* Сайт пивоварни «Valmiermuiža»: www.valmiermuiza.lv

* Телефон пивоварни «Lido»: + 371 67504420. Сайт: www.lido.lv

* Сайт торговой сети «Miestiņš»: www.miestins.lv

 

Часть вторая

Заскочить, погостить, поселиться

 

Глава 10. Gaļa и jūra для Гали и Юры. Недорого и ненадолго

 

Уикэнд на фоне готики

В Ригу приезжают на самое разное время: кто-то навсегда, кто-то на выходные. И если долгий визит, тем более иммиграция, всегда имеет какую-то индивидуальную, особую мотивацию, то для короткого приезда специального повода не надо. Красивый, комфортный во многих отношениях и не самый дорогой европейский город в полутора часах лету (по Москве с ее пробками зачастую едешь много дольше) – это само по себе повод.

Многие россияне наведываются в Ригу на срок от нескольких дней до недели. Удобно сюда приезжать на длинные праздники: рождественско-новогодние, если не пугает слякотный латвийский климат и короткий световой день. Или на майские – тогда в Риге не бурлит рождественская туристическая индустрия, зато погода куда лучше.

Любители национальной специфики могут наведаться в Латвию на Лиго (23–24 июня) – хотя стоит помнить, что русское название праздника «Иван Купала» часто трактуется как предупреждение о возможности вымокнуть: «Лиго» и «дождь» для рижан почти синонимы. Вполне удобна Рига и для того, чтобы задержаться в ней на день-другой при использовании здешнего аэропорта как пересадочного.

Рига – не только русскоговорящая Европа, но еще и относительно бюджетная. Гостиницы в латвийской столице по европейским меркам не слишком дороги: на майские праздники двоим приезжим ночь в четырехзвездочном отеле в центре или поблизости обойдется – если бронировать не в последний момент и добросовестно прошерстить booking.com – евро в сто, в трехзвездочном – в 60–70.

Прейскуранты кафе и ресторанов, как водится, зависят от пошиба и расположения конкретного места: в Вецриге цены обычно сильно задраны в расчете на западноевропейских и состоятельных российских туристов. В Старушке уровень дороговизны – вполне западноевропейский: ничем особенно не примечательный бар на центральной улице Kaļķu, ведущей от Ратушной площади к памятнику Свободы, за бокал приличного латвийского пива (европейский емкости 0,4 литра) возьмет 5 евро. Но пол-литра аналогичного продукта в какой-нибудь пиццерии при торговом центре в микрорайоне стоят раза в два меньше.

Недолгий визит ни к чему туриста не обязывает – но и ничего ошеломляющего ему не обещает. Не будучи мировым хранилищем культурных ценностей, как великие европейские столицы, Рига не утомит гостя осмотром достопримечательностей и необозримых, как Лувр, музеев. Да и вообще не утомит – это не мегаполис с избыточным населением, трафиком, расстояниями. Здесь не надо адаптироваться к чуждому стилю жизни – хотя и ярких впечатлений в жанре «их нравы» не получишь. Многие россияне в Латвии свой этнографический багаж пополняют разве что хохмами – обнаруживая, скажем, что Юра по-латышски это «море» (jūra), а Галя – «мясо» (gaļa).

Для человека, приезжающего именно в Ригу и с обычными туристическими целями – не ради отпуска в Юрмале, не для того, чтобы познакомиться с латвийским сельским бытом и пасторальными красотами здешней провинции, не с целью стать владельцем недвижимости в ЕС, – оптимален как раз не очень длительный визит: не дольше недели. Латвийская столица – не столица искусств, не столица ночной жизни, не столица шопинга, не кулинарная столица: говоря без обиняков, заняться здесь особенно нечем.

Так что лениться в Риге не только можно, но и нужно. Без спешки и конкретной цели бродить по невеликой Старушке. Наугад, без боязни надолго заплутать, нырять в узенькие безлюдные переулки, обнаруживая там то очередной ракурс на один из знаменитых шпилей, то приятный кабачок, то маленькую галерею. Выйти к Городскому каналу ( Pilsetas kanals) , забраться на Бастионную горку (Bastejkalns), насыпанную на берегу канала в середине XIX века, когда сносили опоясавшие Старый город как раз по этой линии оборонительные бастионы. Через обаятельный парк Кронвалда (Kronvalda parks) дойти до улицы Алберта (Alberta iela) с ее рекордной плотностью фасадов стиля модерн, прогуляться по здешнему «тихому центру», завернуть в первый в городе публичный парк – сад Виестура (Viesturdārzs) с его очарованием легкого запустения. Оттуда – к богемному райончику под названием Андрейоста (Andrejosta, о нем в главе «Портовые виды. Рига современная»), что под самым боком Рижского порта: отсюда, с берега, Рига предстает в не самом банальном ракурсе.

Что касается видов хрестоматийно-открыточных, то и они, конечно, достойны того, чтобы отдать им должное: это пейзаж Старушки с Вантового моста (Vanšu tilts), самого импозантного из пяти рижских, и с противоположного, левого берега – с дамбы под списанным из букваря названием АБ (AB dambis), откуда на День независимости или Новый год салютуют пушки. Посмотреть на город можно и сверху: самая известная и популярная смотровая площадка (71 м) – на шпиле церкви Святого Петра (Pēterbaznīca, Skarņu, 19). Или с воды – с палубы одного из курсирующих в теплое время года по Даугаве прогулочных корабликов.

Один из популярных способов совместить удовольствия – любование панорамным видом с выпивкой-закуской – подняться (опять-таки когда тепло) в ресторан «Terrace Riga» на обширной крыше известного торгового центра «Gallerija Riga» (Dzirnavu, 67).

И выпивке, и закуске в этом городе, конечно, тоже стоит уделить внимание. Познакомиться из любопытства с серым горохом, оценить местное пиво, закусить кофе профитролями «Вецрига», еще с незапамятных советских времен считавшимися символом латвийской столицы. Себе купить на рынке копченого угря, друзьям привезти бальзам в подарочной бутылке.

Тем, кто недолюбливает привычные сувениры (янтарь, керамика, шерстяные вязаные изделия и т. п.), продающиеся в сети магазинов «Love Riga» (например, Audeju, 5), можно посоветовать заглянуть в симпатичную галерею «Slazds» (Aldaru, 12/14), что в симпатичном домишке на симпатичной улочке Старого города близ Шведских ворот – там можно приобрести авторские живописные, графические, скульптурные, ювелирные работы, кукол handmade и др.

За пару дней наскучив Ригой – а это вполне реально для туриста, не мотивированного чем-то специально: югендстилем-модерном, скажем, – имеет смысл прокатиться в совсем близкую Юрмалу, если на дворе лето. Или в Сигулду, если осень. Jūra – в получасе езды на электричке, gaļa – в изобилии в любом кабаке (кроме вегетарианских, вроде «Buddha restorāns», что по адресу Raiņa bulvāris, 15): заезжим Юре и Гале в отсутствие переизбытка достопримечательностей всегда доступно простое, но от этого не менее приятное времяпровождение.

Латвийская столица – не из тех городов, что задают туристу особенную работу. С работой, как уже приходилось констатировать, у нас вообще не очень.

Наводки:

* Сайт церкви Cвятого Петра: peterbaznica.riga.lv

* Сайт ресторана «Terrace Riga»: terraceriga.com

* Сайт сети сувенирных магазинов «Love Riga»: www.suvenir.lv

* Сайт галереи «Slazds» (только на английском): www.makslasgalerija.lv

* Сайт вегетарианского ресторана «Buddha»: www.restoransbuddha.lv

 

Шопинг

Латвийская столица последние лет десять, если не больше, славилась среди москвичей и питерцев своей дешевизной – в целом тут вещи стоили в полтора-два раза меньше. Скачки курса рубля в конце 2014 года несколько смазали картину – но все-таки здесь дешевле, и ощутимо.

Если иностранцы охотно едут в город N за покупками, то либо там дешевы вещи международных брендов, либо в нем процветает собственное производство и едут в него за брендами местными. Поскольку промышленное производство в Латвии в девяностые было изведено почти под корень, местные достояния, за которыми действительно стоит сходить в магазин, относятся в основном к сфере продовольствия. Помимо продукции пекарен и коптилен к ним принято причислять, скажем, шоколадные изделия рижской кондитерской фабрики «Лайма»

«Laima» – одна из титульных здешних торговых марок, заметных даже в городском пейзаже: едва ли не самая популярная точка для встреч в центре – «у Лаймы». Никому из рижан не надо объяснять, что имеются в виду столбовые часы на перекрестке бульваров Бривибас (Brīvības bulvāris) и Мейеровица (Zigfrīda Annas Meierovica bulvāris), у одного из главных входов в Старушку – со стороны памятника Свободы. Установили их тут в 1924‑м, а надпись «Laima» на всех четырех гранях столба появилась в 1936‑м, когда это название приобрела шоколадная фабрика, уже давно к тому моменту использовавшая часы в качестве рекламного стенда (здесь на перекрестке был ее магазин).

В советские времена коммерческую рекламу с городского символа, конечно, изгнали, но фабрика «Лайма» тогда в лишней рекламе и не нуждалась. Для меня детские воспоминания имеют привкус ее шоколадных батончиков, а взрослые везли из Риги в качестве сувенира «лаймовские» конфеты с ликером.

Часам давно возвращен досоветский вид, а шоколад «Лаймы» – по-прежнему такой же традиционный рижский сувенир, как черный бальзам. Поскольку туристический век обязывает к открытости, у «Лаймы» теперь имеется свой музей шоколада (Miera 22), где расскажут историю фабрики с 1870 года (тогда это была фабрика Теодора Ригерта) и дадут попрактиковаться в изготовлении шоколадных плиток (по предварительной записи).

Что до «несъедобных» торговых марок, известных с советских времен, доживших до наших дней и пользующихся популярностью и у местных, и у приезжих, то тут на ум в первую очередь приходит «Дзинтарс» («Dzintars»). Косметика и парфюмерия этого рижского предприятия продается в России и Украине, а уж в латвийской столице – повсеместно.

В Латвийской ССР была мощная легкая промышленность – и она, в отличие от многих других отраслей, не погибла полностью. Огрское предприятие «Ogres trikotaža», рижская «Rita» (бывшая фабрика «Sarkanais Rits», «Красное утро»), лиепайская «Lauma» когда-то символизировали индустриальное процветание советской Латвии, а теперь наполняют содержанием понятие «латвийский трикотаж». Бренд женской одежды «Magnolica», представленный и на российском рынке, существует со второй половины 1990‑х (оффлайновый магазин в Риге – Gertrudes, 56).

Однако понятно, что в подавляющем большинстве рижане одеваются в иностранное (красятся, душатся и т. д.), ходят в магазины международных общеизвестных брендов; причем все чаще, как водится, – в интернет-магазины. Мест повышенной концентрации гламура, как миланская Via Montenapoleone, или торговых артерий, как лондонская Oxford street, в Риге нет. Основная магазинная зона находится в Центре, в районе параллельных друг другу улиц Marijas (она же по мере отдаления от вокзала – Aleksandra Čaka), Krišjāņa Barona, Tērbatas, Brīvības – на отрезке от перпендикулярной им всем Elizabetes до Matīsa.

Внутри одного из этих кварталов – между Marijas, Elizabetes и Dzirnavu – прячется «Базар Берга» («Berga bazārs», Dzirmavu, 83/85): торговый пассаж, созданный по мотивам того, что был здесь в начале XX века. Помимо магазинов и базарчика, где по субботам торгуют экологически чистыми крестьянскими продуктами, тут имеется еще и с десяток кабаков разных жанров, включая попавший в 2014‑м в экспертный латвийский топ‑10 ресторан «Bergs» при одноименном дорогом отеле.

Один из главных способов шопинга для рижан – походы в большие торговые центры. Единственный торговый центр, расположенный в Старой Риге – «Galerija Centrs» (Audēju, 16), в советские времена Центральный универмаг, построенный, впрочем, еще до «оккупации», при Улманисе Первом (о чем легко догадаться по его размерам и брутально-коробчатому виду). В двух шагах от него, рядом с вокзалом – «Stockmann» (13. janvāra, 8). Непосредственно на Привокзальной площади – «Origo» (Stacijas laukums, 2).

В трех кварталах от Старого города – уже упоминавшийся ТЦ «Gallerija Riga» (Dzirnavu, 67). За пределами Центра, сразу за опоясывающим его железнодорожным кольцом – «Domina Shoppig» (Ieriķu, 3). В том месте, где Москачка, Московский форштадт выходит к реке – «Mols» (Krasta, 46). Если удаляться от центра по главной улице Бривибас, на подъезде к окраинному району Югла будет «торговый парк» «Альфа» (Tirdzniecības parks «Alfa»), позаимствовавший имя и помещение у некогда высокотехнологического советского предприятия (Brīvības gatve, 372).

На левом берегу Даугавы, при съезде с Островного моста (Salu tilts) – «Riga Plaza» (Mūkusalas, 71). На границе города, по пути из центра в рижский аэропорт – «Spice» (Lielirbes, 29).

Наводки:

* Сайт музея шоколада «Лайма»: www.laimasokoladesmuzejs.lv

* Сайт компании «Дзинтарс» (с адресами фирменных магазинов): www.dzintars.lv

* Сайт трикотажного предприятия «Ogres trokotaža» (с интернет-магазином и адресами магазинов оффлайновых): www.otstils.lv

* Сайт трикотажного предприятия «Rita» (с адресами магазинов): www.rita-fashin.com

* Сайт бренда «Magnolica»: www.magnolica.eu

* Сайт «Berga bazārs»: www.bergabazars.lv

* Сайт отеля и ресторана «Bergs»: www.hotelbergs.lv

* Сайт ТЦ «Galerija Centrs»: www.galerijacentrs.lv

* Сайт ТЦ «Stockmann»: www.stockmann.lv

* Сайт ТЦ «Origo»: www.origo.lv

* Сайт ТЦ «Gallerija Riga»: www.gallerijariga.lv

* Сайт ТЦ «Domina Shoppig»: www.domina-shopping.lv

* Сайт ТЦ «Mols»: www.mols.lv

* Сайт ТЦ «Alfa»: www.alfaparks.lv

* Сайт ТЦ «Riga Plaza»: www.rigaplaza.lv

* Сайт ТЦ «Spice»: www.spice.lv

 

Глава 11. Рижские каникулы. В Латвию на лето

 

Юрмала: песни славян на Западе

Рижане привыкли удивляться всегдашней любви россиян к Юрмале – потухшей было в девяностых, но потом вновь вспыхнувшей с почти советской силой. Уж мы-то знаем, какой у нас короткий купальный сезон и какая капризная погода. Обоснованно надеяться на по-настоящему теплую воду в Рижском заливе можно разве что в июле – да и то бывает, что вчера вечером ты не вылезал из моря, а сегодня с утра пригнало холодное течение и едва зайдешь по колено: икры сводит.

И все-таки, если вдуматься, причины, по которым в 2010‑х на юрмальском пляже почти так же тесно, как в 1980‑х, понятны. Одна из них объективная, другая субъективная. Первая – очевидные достоинства Рижского взморья (Jūrmala это и есть «взморье» по-латышски). Вторая – ностальгия и мода.

Всякий более-менее крупный современный курорт – это, по сути, промышленный моногород. Разве что производит здешняя индустрия не металлопрокат или шлакоблоки, а сладкое ничегонеделание. Какая может быть индивидуальность у моногорода, какой в нем искать уют? Привычная для постсоветского среднего класса промзона для приморского отдыха – будь то турецкая Анталия, греческий Лутраки или даже итальянский Римини – выглядит как череда отельных коробок вдоль берега; а на въезде в египетский Шарм-эль-Шейх так вообще блокпосты. В этом смысле Юрмала, ухитрившаяся даже во времена всесоюзного бума остаться сосновым лесом с растущими вперемежку с деревьями деревянными дачами и не столь уж многочисленными многоэтажками пансионатов – почти пасторальный оазис.

И ведь природная идиллия эта – совсем рядом с большим красивым городом, куда всегда легко выбраться и по туристической, и по развлекательной, и по магазинной надобности. Для рижан юрмальский пляж – практически городской: из моего спального района до него ехать меньше, чем до Вецриги. Приятели, любители велосипедов, летом всей семьей катаются на взморье в качестве утренней зарядки: минут пятнадцать в одну сторону, искупаться и обратно.

Но любят, как известно, не за что-то, а вопреки: главная причина популярности Юрмалы среди россиян (во всяком случае, богатых, превративших ее в эдакий прибалтийский филиал Лазурного Берега) – иррациональная, ностальгическая. Сейчас уже не установить, кто первый в пустой и полуразрушенной Юрмале девяностых вспомнил легендарный город советской дольче виты с юной Лаймой Вайкуле в варьете ресторана «Юрас перле» (овеянного славой «Перлушника»). От ресторана к тому моменту – к концу девяностых – остался лишь горелый огрызок, жутковато висевший над пляжем, а город годился разве что для съемок трэш-ужастиков про «зомби-апокалипсис». Но именно в это гиблое место пришли богатые россияне – и именно они в значительной степени вытащили его из мерзости запустения.

Среди спасителей были разные люди. Еще в прошлом веке у нас часто поминали солнцевского авторитета Михася (Сергея Михайлова). Когда в 2001‑м ему запрещали въезд в Латвию, здешний министр внутренних дел возмущался, что солнцевская братва массово скупает дома в Риге и Юрмале. Но уже в 2002‑м на Рижском взморье впервые провели затеянный Игорем Крутым и Раймондом Паулсом конкурс молодых исполнителей «Новая волна» – и главный латвийский курорт стал стремительно превращаться в одну из мировых столиц постсоветской светской жизни.

Фестивалей, устраиваемых россиянами и с преимущественно российскими участниками, здесь прописалось множество: музыкальные, юмористические – «Юрмалина», «Голосящий Кивин», «Comedi Club». Поп-звезды и эстрадные юмористы стали покупать на Рижском взморье жилье – списки россиян, которых латвийские издания упоминали в качестве владельцев юрмальской недвижимости, звучали как светские репортажи: Владимир Винокур, Александр Масляков, Эммануил Виторган, Клара Новикова и Денис Евстигнеев, согласно прессе, приобрели квартиры в ЖК «Мариенбад» в Майори, Аркадий Укупник, Валерий Сюткин и Андрей Макаревич – в бывшем Доме творчества писателей в Дубулты, Борис Моисеев якобы отдал когда-то 240 тысяч евро за трехкомнатную квартиру в Лиелупе, а Геннадий Хазанов – 270 тысяч евро за квартиру в Дзинтари (потом такие стали стоить, конечно, гораздо дороже). Шоумен Светлаков, как писали, купил в Меллужи земельный участок и построил двухэтажный дом – новоселье, на которое слетелись все рижские папарацци, справляли во время очередной «Новой волны». Юрмальскую квартиру Ксении Собчак приводили в качестве примера скромности бывшей гламурной, позже оппозиционной звезды: всего-то 2,3 тысячи евро за «квадрат».

«Новую волну» только ленивый не ругал за бездарность конкурсантов, но никто никогда не скрывал, что поп-музыка в данном случае – лишь повод для встречи в приятном месте очень серьезных людей. «Концентрация миллиардеров на квадратный метр превышала все допустимые нормы» – такими фразами пестрит старый репортаж с юрмальского конкурса светской колумнистки Божены Рынски. В нем она описывала, как тогдашний управделами Президента РФ Владимир Кожин, хозяин Warner Music Group Леонард Блаватник, бывший президент Олимпийского комитета России Леонид Тягачев и основатель группы компаний «Нордекс» Григорий Лучанский чинно сидели рядком в партере концертного зала «Дзинтари», терпеливо слушая молодых питомцев Игоря Крутого – но ведь понятно, что не ради них эти уважаемые господа слетелись в Юрмалу.

Между концертами и зваными ужинами велись в неофициальной обстановке, вдали от всевидящего глаза и всеслышащих ушей российских спецслужб непростые разговоры. Памятная всем с советских времен, но евросоюзовская ныне Юрмала оказалась удобным местом для неформальных встреч и неформального отдыха. В расслабляющей атмосфере цивилизованного европейского курорта «форбсы» и ВИПы гуляли по улицам почти как простые люди, всего с одним-двумя телохранителями, и веселились друг у друга на афтепати, нетрезво горланя «Смуглянку-молдаванку».

В юрмальских пивных рассказывают былины о том, как здесь когда-то напился коварным живым латвийским пивом Роман Абрамович. Упомянутый репортаж Рынски с «Новой волны» носил характерный заголовок «Давайте купим Латвию» – предложение якобы возникло на ВИП-обеде в ВИП-ресторане на крыше отеля «Ligh House» (см. главу «Юрмала»), и все гости при этом стали подмигивать присутствовавшему там Михаилу Фридману. Его местные СМИ называли «теневым покровителем «Волны».

Иностранным гостям конкурса купить страну-хозяйку целиком было вполне по карману. В 2014‑м во время последней юрмальской «Волны» местные СМИ сложили состояния лишь неполного десятка замеченных на фестивале миллиардеров (Фридман, Блаватник, Олег Бойко, Искандер Халилов и пр.) – получилось намного больше латвийского ВВП.

В озвучиваемых перечнях покупателей юрмальской недвижимости мелькали не только богемные фамилии. Тягачевы, Гайдамаки, Ковальчуки – представители этих заслуженных семейств, если верить латвийской прессе, оказались соседями по Дзинтари. Цены на здешние квадратные метры устремились в зенит, сделав по этому параметру прохладную, никому во всем остальном мире не известную и не нужную Юрмалу сравнимой с Биаррицем, если не с Ниццей. Не скромничали, составляя прейскуранты, и юрмальские рестораторы. Местные – не только юрмальчане, но и рижане (во всяком случае, не из числа миллионеров, охотно присоединявшихся к гульбе россиян) – все чаще чувствовали себя лишними на этом празднике светской жизни.

Показательна разница в стратегиях, какие избрали в свете кризиса конца нулевых главный латвийский курорт и главный литовский – Паланга. Вторая, изначально в большей степени ориентированная на клиента местного и не жирующего, в кризис делала скидки и устраивала распродажи, заманивая гостей. Юрмала – упрямо жадничала в надежде на редкого, но сверхщедрого иностранца. На тогдашний вопрос латвийского бизнес-издания: «почему?» латвийская же представительница туриндустрии ответила вопросом: «зачем?» «Зачем ресторанчику на Йомас снижать цены, если завтра в него заглянет Киркоров или Эрнст?»

Откровенно «заточенная» под условных Киркорова с Эрнстом, Юрмала превратилась в эдакий искусственный спутник богатой Москвы на орбите небогатой Латвии. Рижане, приезжающие на взморье по-простому, на электричке, все меньше понимали, что им там делать. Достаточно сказать, что некоторые юрмальские рестораны, по общему признанию из числа лучших – вроде «36‑й линии» (см. главу «Юрмала»), находятся практически вне пешеходной доступности.

А ведь острее социального в Латвии всегда стоял вопрос национальный. Превращение латвийской курортной жемчужины в летний филиал враждебной Москвы чем дальше, тем сильнее бесило и депутатов, ругавшихся в «Твиттере» в адрес «Волны» матом (что характерно, по-русски), и простых юрмальчан, строчивших в Центр государственного языка доносы: мол, на афишах конкурса много кириллических букв! Какое-то время грохот попсы и хохот «Юрмалины» заглушали протестующие вопли националистов – но в итоге националисты злорадно проводили из Латвии и «Волну», и «Юрмалину», и прочий русскоязычный «Comedy Club».

Когда на рубеже 2014–2015 годов российские фестивали стали скопом покидать Рижское взморье, все сразу вспомнили, как латвийский МИД летом 2014‑го запретил въезд в страну собравшимся на «Новую волну» Иосифу Кобзону, Олегу Газманову и певице Валерии (за то, что они публично одобрили «российскую агрессию на Украине»). Немедленно было подсчитано, что одна только «Волна» приносила в латвийский бюджет ежегодно 20 миллионов евро налогов. Зазвучали сомнения, стоит ли этих денег территориальная целостность далекой Украины. И хотя сведущие люди не сомневаются, что инициатива по великому исходу из Юрмалы российских фестивалей исходила не из рижских, а из московских властных кабинетов, основная причина произошедшего очевидна: слишком уж нелогичной затеей был «римейк» советской дольчевиты в стране, непримиримо воюющей с советским наследием.

 

Ближняя Юрмала и дальняя

Повсюду за границей, где в какой-то момент оказывается много русских богачей, к ним относятся двояко. С одной стороны, чужие большие деньги еще никогда никому не мешали, с другой – эти деньги провоцируют рост цен, и вскоре аборигены чувствуют себя бедными приживалами у себя же дома: в этом смысле Юрмала ничем не отличается от итальянского Форте-деи-Марми или французского Куршевеля. Не говоря уже о периодически появляющихся новостях, вроде: «Пьяный водитель «Феррари» с российскими номерами весь вечер агрессивно разъезжал по Майори и разбил машину об дерево» (совершенно реальные сообщения накануне последней юрмальской «Новой волны»).

Внезапно лишившаяся российских фестивалей Юрмала почувствовала себя в положении кабатчика, который годами наживался на богатом сумасбродном барине, сорившем деньгами, – и вдруг потерял выгодного клиента. Зато публика попроще смотрит на него теперь не без злорадства: пора, мол, снижать цены и любезничать с теми, кого раньше ты едва удостаивал взглядом.

Впрочем, обезлюдеет ли и подешевеет ли вследствие этого недешевый курорт – вопрос на момент написания книги открытый. Светский статус Юрмалы, нынче сильно понизившийся, был важным, но все-таки не единственным и даже не главным фактором, обеспечивающим ей популярность среди россиян. Это касается и по-настоящему состоятельных гостей, и представителей среднего класса, которых в Юрмалу тоже всегда приезжало немало (все-таки Рижское взморье при всей его относительной дороговизне – не миллионерский курорт вроде того же Куршевеля).

Тем россиянам, кто побогаче, кто рассчитывал купить здесь квартиру, важнее стоимость «инвесторского вида на жительства» – резко поднятая в 2014‑м. А миддл-класс, желающий снять дачу в Юрмале на один летний месяц, в первую очередь будет смотреть на курс рубля по отношению к евро.

До 2014‑го, пока этот курс не упал, Рижское взморье – неадекватно дорогое по меркам Латвии – вовсе не казалось москвичам, даже среднего уровня доходов, недоступным местом. В высоко котирующемся, входящем в латвийские топы юрмальском ресторане обед на троих с вином в июле 2014‑го обошелся нам в полторы сотни евро – в Куршевеле в сезон одна только бутылка коньяка, которую под шумок вписывают в счет, стоит вдвое дороже.

Снять летом дачу в Юрмале и в Подмосковье – траты примерно одного порядка, зато тут – море. Пусть почти пресное и прохладное – но пляж прекрасный: широкий, с мелким светлым песком. Плюс многое из того, ради чего москвичи едут в Ригу (которая тоже рядом): экология и комфорт, европейская «картинка» и отсутствие языкового барьера.

Россияне, готовые мириться с летними капризами балтийской погоды, обычно выбирают из трех курортных вариантов: латвийская Юрмала, эстонский Пярну и литовская Паланга. У нашего курорта перед соседскими как минимум два преимущества: он самый большой, с самой обильной инфраструктурой (больше всего гостиниц, ресторанов, клубов и пр.) и ближе всего расположен к большому городу. То есть – к аэропорту и к любого рода городским удовольствиям. Кстати, и по-русски в Юрмале говорят лучше всего.

До недавнего времени на Рижском взморье еще и бушевала российская светская жизнь – но это одних привлекало, а других отвращало (в период «Новой волны» в центре Юрмалы было не протолкнуться, а гостиничные цены взлетали до небес). Обычно те россияне, которым важнее были тусовки с концертами, ярмарки тщеславия, поездки к достопримечательностям, тянулись летом к нам; те, кто хотел отдохнуть спокойнее, пассивнее и дешевле – к литовцам в Палангу.

И светские гулянки, и дороговизна – все это имеет отношение главным образом к центральной части Юрмалы: к району железнодорожных станций Дзинтари (там знаменитый одноименный концертный зал, где проводились пресловутые российские фестивали и будут проводиться другие, менее пресловутые и менее российские), Майори (там главный променад – улица Йомас (Jomas)), Дубулты. Но чем дальше на запад, тем меньше народу на улицах и пляже, тем дешевле жилье.

Юрмала, получившая статус города в 1920‑м, всегда, по сути, оставалась чередой дачных поселков вдоль моря – здешнюю географию легко учить по перечню ж/д станций: с востока на запад – Лиелупе, Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты, Яундубулты, Пумпури, Меллужи, Асари, Вайвари, Слока. В районе Слоки железная дорога отходит от берега залива – эта станция уже не пляжная, откровенно захолустная и невзрачная. Еще дальше, в Кемери, вдоль центральной улицы стоят развалины – не в переносном, а в прямом смысле.

Соответственно снять дачу в Меллужи или Асари куда дешевле, чем в Дзинтари или Майори. Море там то же и куда спокойнее, хотя Киркоров с Эрнстом захаживают реже. Стоимость аренды примерно одинаковых домов в зависимости от района и удаленности от моря может разниться в разы. Домик (110 кв. м) в Майори между улицей Йомас и пляжем летом 2015‑го предлагают минимум за 4000 евро в месяц (в июле – дороже). Коттедж (100 кв. м) в Меллужи в 20‑ти минутах ходьбы от моря – за 2000 евро.

Наводки:

* Информационный портал Юрмалы: www.jurmala.lv

* Аренда квартир в Риге и Юрмале: flatsinriga.lv

* Аренда домов в Юрмале: estatelatvia.com

* Аренда домов и квартир в Риге и Юрмале: www.rigajurmala.lv

* Объявления о cдаче в аренду недвижимости по всей Латвии: ss.lv

 

Анти-Юрмала

Складывая понятия «Рига» и «курорт», все, кто не очень хорошо знает латвийскую столицу, получают общеизвестную сумму – Юрмала. Но полоса песчаных пляжей тянется по берегу Рижского залива как к западу от устья реки Лиелупе (где расположена Юрмала), так и к востоку от устья Даугавы. Здесь, «направо» от Риги – то есть к северо-востоку от нее – почти все то же самое: море, дюны, сосны, дачи. Только народу и ресторанов меньше, а российских «форбсов» не видали отродясь. Видземским взморьем иногда называют весь восточный берег Рижского залива, от Риги до эстонской границы (Видземе – северо-восточная часть Латвии), но чаще имеется в виду ближняя, дачная его часть – от рижской окраины Вецаки до поселка Звейниекциемс. Симметричное Юрмале относительно Риги, Видземское взморье служит антитезой главному латвийскому курорту.

В каждом туристическом городе должны быть места общеизвестные, где полно бестолковых иностранцев, все пафосно, дорого и необаятельно – и места секретные, известные только аборигенам, где меньше народу, больше кислороду, стоит всё копейки и публика сплошь своя. С некоторой натяжкой эта схема применима к дорогой, светской, людной Юрмале – и менее благоустроенному, более дешевому, куда менее раскрученному Видземскому взморью, где латвийцев и впрямь куда больше, чем россиян. Дачу на лето многие рижане предпочтут снять именно здесь. И если латвийский миллионер купит виллу в Юрмале, то крепкий латышский хозяин построит дом близ Саулкрасты.

На портале ss.lv – множество предложений о сдаче на лето в аренду дач и комнат в Саулкрасты (Saulkrasti; 44 км от Риги) и окрестностях. Порядок цен – от 500 до 1500 евро в месяц.

В эту сторону тоже ходит электричка (направление на Скулте, Skulte), но несколько реже, и идет она подольше – до Саулкрасты, главной точки курортного побережья, ехать от рижского вокзала около часа, до Звейниекциемса (Zvejniekciems) еще плюс десять минут. Для путешествия по этим краям машина полезней, чем для поездок в более близкую и цивилизованную Юрмалу.

Не то чтобы Видземское взморье было не цивилизованным – то же Саулкрасты место вполне респектабельное, с кабаками и гостиницами – но здесь куда проще, чем в Юрмале, выпасть из человеческого коловращения, ощутить себя вдали от большого города. Если хочется покоя и уединения – отправляться стоит сюда. Природа здесь первозданней – на пляжах, не в пример ухоженному Рижскому взморью, хватает живописных валунов и гальки.

Время от времени попадаются нудистские пляжи – в здешних относительно безлюдных краях нелюбителям одежды комфортней, чем в переполненной Юрмале (в последней есть «голый» пляж – но на отшибе, у самого устья Лиелупе). Именно на Видземском взморье, в Инчупе, нудисты собирались еще в пуританские советские времена: место вообще было облюбовано всякого рода неформалами и обросло впоследствии легендами. Говорят, официальный нудистский пляж здесь был открыт в перестройку, когда СССР еще был жив и даже не при смерти. Сейчас таковых пляжей в этом направлении несколько, ближайший – в Вецаки (Vecāki).

Vecāki – это еще Рига, хотя и отдаленный ее район: место в силу близости популярное и сравнительно людное. Но дальше город заканчивается – это не «сплошная» Юрмала, где дачные поселки давно слились: здесь между ними хватает «прорех».

В некоторых местечках еще жива память об их прежней, не курортной специализации – в Царникаве (Carnikava; 30 км от Риги), например, в советские времена был известный рыболовецкий колхоз, а теперь поселок славится здешним Днем миноги. Отмечают его – устраивая шествия, гуляния, пляски и, разумеется, дегустации – в конце августа, когда начинается сезон ловли этого противного, но вкусного позвоночного (к рыбам оно, кстати, не относится). Вообще-то минога (nēg´is) – титульный латвийский деликатес, но царникавская минога – это отдельное понятие, официально «запатентованное» в ЕС в качестве традиционного продукта (итальянцы подобным образом гарантируют традиционность своей моцареллы, а испанцы – хамона). Царникавское ООО «Крупис» (SIA «Krupis») – на него водят экскурсии – обещает даже булочки с миногой.

Саулкрасты, неофициальная столица здешнего курортного побережья, – совсем небольшой поселок, однако же со своим набором достопримечательностей и своим музыкальным фестивалем. И снова – показательная разница с Юрмалой. Если в последней оглушительно – на весь бывший Союз – громыхала попса, то в Саулкрасты без лишней помпы собираются джазмены. Фестиваль Saulkrasti Jazz проводится ежегодно в июле.

Юрмала, где в Дубулты в «оккупационные» времена был знаменитый Дом творчества писателей, прочно вписана в историю советской литературы. Но присутствует в этой истории и Саулкрасты – почти тайно, эдаким засекреченным Эдемом. Русская «Википедия» цитирует стихотворение Бориса Чичибабина: «Улыбнись мне еле-еле,//что была в раю хоть раз ты. Этот рай одной недели/назывался Саулкрасты».

Рай не рай, но место очень живописное, известное высокой – почти 20 метров, рекорд для здешних плосковатых побережий – Белой дюной (Baltā kāpa) со смотровой площадкой наверху. Помимо природных достопримечательностей есть в этом крошечном поселке и музеи, причем неожиданные – вроде Музея велосипедов с 800‑ми экземплярами со всего мира.

Еще один забавный музей находится в восьми километрах отсюда, в Дунте (Dunte). Фон Дунтен – славный остзейский немецкий род, одной из представительниц которого была Якобина фон Дунте, в 1744 году вышедшая замуж за немецкого поручика на русской службе Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена. Того самого Мюнхгаузена, который, как всем известно, летал на ядре, стрелял в оленя вишневой косточкой и голосом Олега Янковского призывал: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» Поводов улыбнуться хватает в Музее Мюнхгаузена (Minhauzena Muzejs) в Дунте, где было имение баронской жены и где он сам, как тут утверждают, прожил шесть лет до того, как покинул русскую службу. Так что барона в Латвии считают своим и печатают его портрет даже на пивных этикетках. В Дунте – целый небольшой развлекательный комплекс с деревянным кораблем и гигантской пивной кружкой. Про растущие вокруг усадьбы дубы тут говорят, что они высажены лично бароном и ныне самые высокие в Европе – в общем, мюнхгаузенские традиции хвастовства живы.

Наводки:

* Объявления о сдаче в аренду недвижимости: ss.lv

* Туристический информационный портал Царникавы: www.tourism.carnikava.lv

* Царникавское ООО «Крупис» (рассказ о традициях ловли и готовки миноги, дегустация и продажа): тел. +371 26423383, эл. почта [email protected]

* Информационный портал Саулкрасты: www.visitsaulkrasti.lv

* Сайт Музея велосипедов в Саулкрасты: www.velomuseum.lv

* Сайт Музея Мюнхгаузена в Дунте: www.minhauzens.lv

 

За Юрмалой

Многие в Москве помнят знаменитый в нулевых клуб «Апшу». Про его загадочное название говорили разное, вплоть до того, что на казахском это что-то неприличное – но ни Казахстан, ни неприличности тут совершенно ни при чем. Апшу – свойское сокращение латышского Apšuciems: названия поселка на западном побережье Рижского залива, километрах в 60‑ти от Риги. Апшуциемс в переводе – «Осиновый поселок», «Осиновка».

Когда-то он, как и все соседние, был поселком рыбацким, теперь тут безработица и зачатки курортной индустрии. Впрочем, и сейчас эту курземскую глухомань (Курземе – западная часть Латвии) не назовешь общеизвестным местом отдыха, а лет сорок назад она была секретом московской и питерской вольнодумствующей богемы, отыскавшей и облюбовавшей здешние деревни еще в те далекие времена.

Юрмала тогда была переполнена отдыхающими со всего Союза, в ней бурлила светская жизнь – а в десятке километров западнее тихо жили своей провинциальной жизнью крошечные прибрежные ciems’ы (поселки): Лапмежциемс, Рагациемс, Апшуциемс, Плиеньциемс. Ловили и коптили рыбу да сдавали на лето жилье тем, кто искал спокойствия, подлинности и творческой атмосферы.

Были среди постоянных здешних гостей и московский историк-диссидент Вадим Борисов с дочерьми – теми самыми сестрами Карельскими, что основали потом в российской столице клуб «Апшу». Во второй половине девяностых тут в море Борисов утонул.

Но куда более известна другая трагедия, которой обернулась любовь российской богемы к курземской глубинке. В августе 1990‑го в этих краях, на шоссе Слока – Талси, врезался на «Москвиче» в междугородний «Икарус» Виктор Цой. Всего за пару месяцев до этого я был на его рижском концерте – а потом ездил, конечно, на 35‑й километр рокового шоссе: место гибели Цоя тогда было объектом паломничества. Теперь на обочине – бюст черного мрамора.

Юрмала – по крайней мере, ее основная часть – заканчивается там, где железная дорога отходит от побережья залива, дугой загибающегося к северу. «Напротив» станции Слока на берегу находится довольно невзрачное, с советскими блочными многоэтажками местечко Каугури (Kauguri), «напротив» Кемери – Яункемери (Jaunķemeri) с одноименным пансионатом советской постройки, выжившим, в отличие от прочих в этих местах. Тут – административная граница Юрмалы. Если двигаться дальше по прибрежному шоссе в направлении Энгуре (Engure), мимо замелькают Бигаунциемс (Bigauņciems), Лапмежциемс (Lapmežciems), Рагациемс (Ragaciems), Апшуциемс (Apšuciems), Плиеньциемс (Plieņciems). Места курортного отдыха для продвинутых и нелюдимых. Эталонная латышская глубинка, делающая на отсутствии туристов туристическую рекламу. Средоточие рыбацкого колорита, где рыбу давно не ловит почти никто. Вселатвийская рыбокоптильня, торгующая копченостями с завода в Вентспилсе.

Про завод – это я слышал от рижан, перебравшихся на жительство в Рагациемс (эдакая вариация американского аптауна: работают они в шумной Риге, живут в пасторальном поселке). На здешний рыбный рынок, случается, специально возят автобусами россиян-туристов из Риги и Юрмалы. Энгурский край (Engures novads) слывет латвийской «метрополией» копченой рыбы: утверждается, что коптят ее тут же, в селах, в домашних условиях (непременно на ольховых дровах!) – и сразу несут на базарчики. Дешевизной последние, кстати, не отличаются – но рыбы свежее и нежнее, как вам тут объяснят, ни на каком рижском Центральном рынке не сыщешь. Те местные, что в купле-продаже не участвуют, брюзжат про вентспилский завод – но, как бы то ни было, торговля и окунем, и угрем, и брендом идет успешно.

Знаменитые рыболовецкие колхозы советских времен, разумеется, давно позакрывались, зато в последние годы открываются гостиницы. На запросы «Лапмежциемс» и «Апшуциемс» booking.com откликается с готовностью (70 евро за двухместный номер в сезон в трехзвездочном отеле, если бронировать заранее). Предлагаемые порталами объявлений варианты летней аренды сильно разнятся по условиям и цене (от 700 евро в месяц до 150 евро в день).

Тем не менее пока это еще труднодоступное (без машины намучаешься – только редкие автобусы) захолустье, показательно контрастирующее с недальней Юрмалой. Пляж продолжается и тут – но более живописный и менее благоустроенный, иногда с валунами. Вместо московского бомонда – местные пьянчужки. Вместо грохота пляжных дискотек по вечерам – тишина, не нарушаемая, а, кажется, только подчеркиваемая плеском прибоя. Край света.

На самом деле он дальше по берегу – километрах в девяноста и в полутора часах езды. Край если не света, то Латвии – мыс Колка. Справа – Рижский залив, слева – Балтийское море, прямо – Ирбенский пролив. В советские времена это была запретная пограничная зона, теперь – охраняемая: Слитерский национальный парк (Slīteres nacionālais parks), мекка серфингистов и перелетных птиц. Со знаменитого Слитерского маяка в хороший день виден эстонский остров Сааремаа.

Наводки:

* Объявления о сдаче в аренду недвижимости: ss.lv (см. «Лапмежциемский округ» и «Энгурская волость»)

* Информационный портал Энгурского края (только на латышском): www.enguresnovads.lv

* О мысе Колка, Слитерском национальном парке, достопримечательностях и местах для постоя в Северном Курземе – на информационном сайте городка Дундага: visit.dundaga.lv

 

Глава 12. Месяц в деревне. Сельский туризм

В маленькой Латвии по-настоящему интересных городов немного, а большой лишь один – столица. Но при всех достоинствах Риги туристический потенциал ее не безграничен. Поэтому надеяться остается на село. В конце концов, крестьянские традиции и фольклорные песни – одна из основ национальной самоидентификации латышей, крестьянские продукты – одно из главных достояний страны, а чистая природа – ее неизменный козырь. Сельский туризм закономерно рассматривается здесь как перспективная отрасль.

Латвию и впрямь не понять, если ограничиться Ригой с ее немецкими и советскими домами и наполовину русским населением. Про Юрмалу тем более говорить нечего – курорт он и в Марокко курорт. Если иностранец прибывает в страну не с блиц-визитом и хочет чего-то помимо малого туристического набора (рижский центр, взморье, Сигулда) – ему имеет смысл отправиться в деревню. Как говорят латыши, uz laukiem – что в буквальном переводе означает «в поля».

Насколько идиллический образ здешнего села, заботливо выстроенный для заезжего рижанина или иностранца, соответствует реальной картине депрессивной и кризисной латвийской провинции – вопрос отдельный; но турист ведь – не экономический журналист: его интересуют не темные, а, наоборот, светлые стороны. И латвийские фермеры, владельцы сельских пекарен, пивоварен, коптилен готовы показать ему латвийское захолустье в самом выгодном свете.

В конце концов, в латвийской провинции и правда немало привлекательного. Пасторальные пейзажи, полные неброской, но несомненной прелести. Чистый воздух, натуральные продукты. Возможность понаблюдать собственными глазами за изготовлением латвийских кулинарных специалитетов и собственноручно в нем поучаствовать (не говоря уже о дегустациях). Простые сельские удовольствия, вроде рыбалки, катания на лодках и лошадях, баньки по-черному.

Спрос на все это растет – причем среди самых разных категорий горожан: и здешних, латвийских, и иностранных, и даже тех, кто, оставаясь латвийцем по паспорту, стал иностранцем по месту жительства. Например, возникла мода – играть на селе шумные свадьбы. Тишайшие хутора заполонили толпы хмельных горожан, сонная тишина огласилась пальбой шампанских пробок. Неожиданно выяснилось, что во многом это… последствие массовой трудовой эмиграции из Латвии. Молодые латыши, уехавшие в какую-нибудь Ирландию, под влиянием ностальгии решают хотя бы свадьбу сыграть на родине, причем с соблюдением всех народных традиций. Возвращаться они не собираются, коль скоро здесь ни работы, ни социальных гарантий, а свадьбу в сельском антураже, с баней и катанием на лошадях, – это да. Гуляют дня по три, гостей иногда бывает по несколько сотен.

Другая публика, зачастившая летом на хутора, – офисный планктон. Айтишников, сросшихся с компьютером, менеджеров, не снимающих в городе галстуков, руководство фирм взяло за обыкновение вывозить «в поля» для укрепления командного духа.

Наверное, не менее странно смотрятся в антураже латвийских хуторов и россияне – которых в последние годы тут видят все чаще. Хозяйка сельской пекарни, где есть гостевой дом и гостей учат печь хлеб, рассказывала прессе, как много у нее стало клиентов из России. Причем если прежде к ней россиян привозили турфирмы, то в последнее время резко выросло количество самостоятельных путешественников, и среди них было много семей. Российский средний класс, как оказалось, хочет практиковаться в выпечке латвийского деревенского хлеба. И здешние пекари готовы посвящать их в тайны ремесла.

Продвинутый турист давно выбрал slow food и slow travel, буквально «медленную еду» и «медленные путешествия» – не беготню от достопримечательности к достопримечательности с непрожеванным бургером в зубах, а обстоятельное погружение в местный быт, вдумчивое знакомство с национальной кухней: причем не в столичном туристском ресторане, а непосредственно в том месте, где производятся исходные продукты – желательно у гостя на глазах, а в идеале при его непосредственном участии.

По Латвии подобным образом путешествовать тем более просто, что расстояния здесь невеликие: как глубоко в глубинку ни погружайся, от Риги придется ехать максимум несколько часов. Даже в наиболее отдаленные от столицы уголки Латгалии, вроде Лудзы, на машине доберешься часа за четыре. Правда, без арендованной машины придется туго: общественный транспорт ходит во все сколько-нибудь значительные населенные пункты (электрички, дизели, автобусы, маршрутки), но рейсы могут быть редки, поездки длинны, а непосредственно на хутора или к гостевым домикам на отдаленном озере сплошь и рядом не доедешь и автобусом.

Возможностей заночевать в провинции немало: гостиницы, кемпинги, комнаты в сельских домах и дома целиком, сдаваемые их хозяевами, даже старинные поместья и замки, в которых устроены отели. Перечень всех этих вариантов с адресами можно найти на сайте латвийской ассоциации сельского туризма «Lauku ceļotajs» (см. ниже).

В латвийскую деревню едут и зимой, и летом. Я знаю москвичей, проведших рождественско-новогодние каникулы в уединенном доме под Сигулдой: внутри камин, снаружи – идиллические снежные пейзажи (в Риге тем временем была противная слякоть). Если поблизости есть лыжные трассы, не заскучают и адепты активного отдыха. Но главные деревенские удовольствия – летние, на них по большей части ориентировано здешнее предложение.

Например, рыбалка – речная, озерная, морская и в рыбных прудах. Уха на костре, сушка и, разумеется, копчение рыбы. Даже такое простое дело, как баня, здесь поставлено на широкую ногу. В Марупском крае (Mārupes novads) – целый банный комплекс «Bejas» для коллективного отдыха с большой баней на 60 человек. Под Скрундой – «Молочная усадьба» («Piena muiža») с баней по-черному, с молочным спа, с кабаком. Там же – ферма «Berghof», где обещают научить доить корову и взбивать масло. В усадьбе «Aizupmājas» в Латгалии, в Лудзенском крае (Ludzas novads), дадут попариться в бане, переночевать в деревенской клети и распробовать особенности латгальской кухни (а она отличается от прочей латышской тем, что несет белорусские черты – не зря Латгалия до 1918‑го входила в Витебскую губернию).

Распробовать помимо обычных блюд латышской кухни на селе можно и сколь угодно неожиданные вещи. Скажем, в месте под интригующим названием «Конопляный двор «Адзелвиеши» («Kaņepu sēta «Adzelvieši») в Буртниекском крае (Burtnieku novads) пекут булочки из конопли, жарят гренки из конопли, давят конопляное масло – и все не нарушая антинаркотического законодательства. Под Скрундой есть хозяйство, где выращивают грибы шиитаке и кормят всеми мыслимыми и немыслимыми грибными блюдами.

В вещах ожидаемых – из числа национальных кулинарных достояний – тем более нет недостатка. Если уж среди латвийских специалитетов значится тминный сыр, то, скажем, на хуторе «Kociņi» в Вецумниекском крае (Vecumnieku novads) предложат и его, и сладкого сыру с изюмом, и пахучего копченого, и с семечками, и много чего еще. Разумеется, и сыр, и иные молокопродукты дадут распробовать на животноводческих фермах. Помимо традиционных, таких как «Лициши» («Līcīši») под Озолниеками, где разводят коз, поят козьим молоком и кефиром, кормят козьим сыром, или «Лейниеки» («Lejnieki») под Малпилсом (овцы, козы, молоко, сыры, колбасы, мясо), имеются в Латвии и экзотические. Вроде питомника «Эзерлеяс» («Ezerlejas») под Смилтене, где живут лани, муфлоны, страусы, павлины и фазаны, или зоопарка «Ракши» (Rakšu ZOO) в Аматском крае (Amatas novads) – с бактрианами, дромадерами, ламами и гуанако.

Коль скоро национальным латвийским продуктом считается мед, то по одним только здешним пасекам можно устроить при желании долгое путешествие. В природном парке «Лаумас» («Laumas»; Laumu dabas parka) в Талсинском крае (Talsu novads) обещают экипировать гостя и как пасечника (чтобы наблюдать за устройством действующего улья), и как бортника (чтобы вволю налазиться по деревьям).

Хватает в латвийской провинции и таких мест, в которые без машины не очень-то доберешься, но после посещения которых за руль не очень-то сядешь. Раз страна козыряет своим плодово‑ягодным вином с маленьких виноделен и пивом с небольших пивоварен, то и на экскурсии с дегустациями тут приглашают повсеместно. Впрочем, в длинном списке открытых для посещения хозяйств – производители самого разного алкоголя из самого разного сырья. Многочисленные винодельни, соревнующиеся в умении превратить в вино любую ягоду или даже цветок. Сидроварня под Смилтене. Винокурня близ Цесиса под двусмысленной вывеской «Лаборатория здоровья», где здоровье предлагают то ли поправить, то ли сгубить водкой с живописным названием «Вода красных утесов» и настойками чуть ли не из всех ягод, растущих в Латвии. Хозяйство под Икшкиле, где вино делают из березового сока – включая игристое. Пасека под Вецумниеки, где помимо меда потчуют медовым вином и хмельным напитком – тоже, разумеется, медовым – под названием «Поцелуй пчелы».

Всевозможных этих мест в Латвии великое множество (где наливают, кормят, парят в бане, учат коптить на ольховых дровах и пр.) – информация о них сведена на том же портале celotajs.lv. Там же – бесконечный перечень народных умельцев, хранящих секреты традиционных промыслов или творчески подходящих к природному сырью, готовых продемонстрировать свою работу и продать результат. Тут бондари, гончары, кожевники, кузнецы, мастера по изготовлению деревянной посуды, ювелиры, работающие с янтарем (единственным латвийским ювелирным сырьем – но возведенным в национальный символ).

В Тукумсе имеется Музей соломы с Соломенной мастерской. В Тукумском крае (Tukuma novads), в хозяйстве «Медниеки» («Mednieki») можно подивиться на шестиметровую деревянную ложку и купить чего поменьше. В Алуксне Харийс Страдиньш мастер-деревообработчик в своей Мастерской Страдиня показывает и продает диковинную дубовую мебель собственной работы. В мастерской «Эзерини» («Ezeriņi») в крошечном местечке Сталбе (Stalbe) в Паргауйском крае (Pārgaujas novads) – целый зоопарк, и немаленький, из камней: насекомые, лягушки, птицы, свиньи, котики. Все это тоже продается – кроме разве что огромного паука с брюшком из серого валуна, на восьми металлических суставчатых ногах.

Наводки:

* Латвийский портал о сельском туризме (ночлег, маршруты, места и пр.): www.celotajs.lv

Бюро латвийской ассоциации сельского туризма «Lauku ceļotajs» в Риге – Kalnciema 40

* Сайт хозяйства «Эзерлеяс»: www.ezerlejas.lv

* Сайт центра отдыха «Ракши»: www.kamieli.lv

* Сайт Музея соломы в Тукумсе: www.salmulietas.lv

* Сайт Мастерской Страдиня: www.stradinsh.com

* Сайт мастерской «Эзерини»: www.ezerini.lv

 

Глава 13. Квадратные метры. Недвижимость в Латвии

 

Запасной аэродром

Главными покупателями латвийской недвижимости после самих латвийцев в последние десятилетия были россияне. Что объяснимо: жилье на дальней провинциальной окраине Евросоюза, в стране с более чем сомнительными экономическими перспективами и скверным климатом никак не выглядит осмысленным вложением денег. Но у россиян свои резоны.

Редкий русский разговор о латвийских квадратных метрах – очный или на интернет-форуме – обходится без словосочетания «запасной аэродром». Активность, с какой граждане России покупали недвижимость в Латвии, – индикатор их неуверенности в завтрашнем дне на родине. Рига же выглядит эдакой «запасной Россией» – совсем рядом, все говорят по-русски, при этом членство в ЕС и НАТО гарантирует защиту от глобальных потрясений, а худо-бедно европейское устройство государства – от внезапных проблем с имуществом и бизнесом.

Другой важный фактор – мода. Светское реноме Юрмалы в какой-то момент сделало ее филиалом Рублевки. Слава места, где ежегодно летом собирается весь постсоветский бомонд, в сочетании с несерьезными, по меркам Москвы и Сен-Тропе, ценами провоцировала на покупку – если не виллы в дюнной зоне, то хотя бы квартирки в элитном комплексе близ концертного зала «Дзинтари». Эту недвижимость покупали как летнюю дачу – чтобы наведываться сюда во время «Новой волны», ну, еще на недельку-другую, если лето выдастся теплым. Разумеется, жить в абсолютно пустой Юрмале в несезон никому в голову не приходило.

И в Юрмалу, и в Ригу в нулевых и в десятых ездило очень много россиян, и кое-кто из них, кто мог себе позволить прикупить без особой нужды лишнюю квартиру, решал прикупить ее здесь. До кризиса 2008‑го, когда мыльный пузырь на латвийском рынке недвижимости неудержимо рос и роскошно радужно переливался, рижская недвижимость, непрерывно дорожающая, казалась выгодным вложением денег. Когда пузырь лопнул и цены рухнули, она стала привлекательной в силу вопиющей – по московским, опять-таки, меркам – дешевизны. В конце концов, и вид из окна приятный: если квартира твоя в центре, тем более если в Старой Риге, то кругом – сплошная Европа.

Но едва ли не главным обстоятельством, делавшим такую покупку особенно привлекательной для граждан бывшего СССР, была возможность стать резидентом страны – члена Евросоюза. Особенно после того, как в 2010‑м в свете кризиса Латвия приняла поправки в закон «Об иммиграции», позволяющие иностранцам получать пятилетний вид на жительство в обмен на инвестиции.

Согласно этим поправкам, для получения ВНЖ иностранец мог вложиться в капитал латвийских АО или банков – либо купить здесь недвижимость. Именно последний вариант пользовался среди россиян наибольшей популярностью. Если приобретаемое жилье или земля находились в Риге, Рижском районе или городе республиканского значения (то есть как раз в интересных россиянам местах – включая Юрмалу), минимальная стоимость покупки, необходимая для получения ВНЖ, должна была составлять 100 тысяч латов (142 тысячи евро), в остальных случаях – вдвое меньше: 71 тысячу евро.

Тогдашняя стоимость латвийского «инвесторского ВНЖ» оказалась самой низкой во всем Евросоюзе. Латвия же сделалась чемпионом ЕС по количеству выданных гражданам третьих стран видов на жительство. Если во время кризиса конца нулевых спрос на ВНЖ в Латвии разом упал вдвое, то после принятия программы «ВНЖ в обмен на инвестиции» стал опять расти – и был все больше с каждым годом.

Большинство выбравших Латвию инвесторов‑иностранцев вкладывались именно в недвижимость (на нее было потрачено 82 % от общей суммы инвесторских сделок), и в основном это были россияне. За время действия закона в его тогдашней редакции за латвийским видом на жительство обратились граждане аж 41 страны (12 427 человек), но 90 % соискателей были из бывшего СССР, а порядка трех четвертей – из России. Второе место с большим отрывом заняли украинцы.

Единственными, кто в более-менее массовом порядке заинтересовался латвийским ВНЖ помимо бывших советских граждан, оказались, к удивлению многих, китайцы (третье место по числу соискателей). Выяснилось, впрочем, что они стараются покупать недорогую здешнюю недвижимость – на минимальную сумму, достаточную для получения вида на жительство. То есть граждан КНР интересовала вовсе не возможность жить в Латвии, а документы Евросоюза.

Представитель латвийской риелторской фирмы пересказал свой разговор с китайским клиентом: тот вполуха слушал об особенностях здешнего рынка недвижимости и в конце концов признался: «Мы потратим 100 тысяч здесь, чтобы потом спустить миллион в Милане»

К четвертой годовщине действия программы «инвесторского ВНЖ» соискатели последнего вложили в проблемную латвийскую экономику больше миллиарда евро. Но, как это всегда бывает в Латвии, экономика оказалась в заложницах у политики. Поскольку квадратные метры у нас покупали и виды на жительство получали в основном россияне, закон все время его действия яростно критиковали здешние национал-радикалы: продаем, дескать, страну врагам. На требовании отменить закон об «инвесторском ВНЖ» зарабатывались политические капиталы, делались карьеры. Поскольку влияние националистов и представительство их в сейме все это время лишь росло, они в конечном счете добились резкого повышения «входного порога», то есть суммы инвесторской сделки, необходимой для права претендовать на вид на жительство – до 250 тысяч евро.

Успеху националистов поспособствовало ухудшение российско-латвийских отношений в свете событий 2014 года на Украине: слова «страна-агрессор» не сходили с уст здешних правых. Новая версия закона вступила в силу в сентябре 2014‑го. А через месяц комиссии сейма даже одобрили поправки, вообще запрещающие выдачу латвийских видов на жительство россиянам – именно и только им как гражданам враждебного государства (правда, эти поправки до сих пор парламентом не приняты).

В начале 2015‑го латвийское МВД обнародовало такие цифры: до повышения «входного порога» в месяц за видом на жительство в среднем обращалось 500 иностранцев, после – 20. То есть привлекательность Латвии снизилась ровно в 25 раз. Правда, вступление в действие новых правил (осень 2014‑го) почти совпало по времени с падением курса рубля – так что трудно сказать точно, какую роль в утрате интереса россиян к латвийским квадратным метрам сыграли местные национал-радикалы, а какую – стоимость барреля нефти на Нью-Йоркской товарно-сырьевой бирже.

На фоне откровенной взаимной враждебности официальной Риги и официальной Москвы покупка россиянами жилья в Латвии всегда воспринималась как действие с политическим подтекстом. А после драматических событий в Крыму и Донбассе градус эмоций еще вырос. Известный российский кинорежиссер-документалист Виталий Манский рассказывал в интервью, как в марте 2014‑го, будучи на фестивале в Испании, увидел по телевизору репортаж о том, что Федеральное собрание дало российскому президенту право использовать армию для защиты сограждан за пределами РФ. «В ту же секунду я позвонил жене, вернулся с фестиваля, мы приехали в Ригу и уже через три дня уехали с полученным видом на жительство».

Здешние СМИ утверждают, что количество соискателей латвийского ВНЖ из числа россиян резко увеличилось еще в 2012‑м, когда Владимир Путин в третий раз стал Президентом РФ. Очевидно, что жилье в «ближнем ЕС» приобретали в основном как раз те граждане России, которые не связывают надежды на будущее с действующей российской властью. Это, однако, совершенно не мешало латвийским националистам объявлять всех покупателей-россиян угрозой латвийской независимости, «путинской пятой колонной».

Интересно, впрочем, и то, что латвийскую недвижимость покупали и получали здесь виды на жительство в числе прочего люди, тесно связанные с российской властью: топ-менеджеры госкомпаний и госбанков, члены правления «Единой России», лояльные власти политологи и пр. В свое время латвийский вид на жительство получал Аркадий Ротенберг, а его брат Борис приобрел (при посредничестве фирмы) здесь недвижимость – об этом писало латвийское издание «Re: Baltica».

Оно же специально проанализировало, кто из российских соискателей латвийского ВНЖ купил здесь самые дорогие квартиры в период резкого обострения латвийско-российских отношений из-за событий в Украине (с конца 2013‑го по сентябрь 2014‑го, когда стали действовать новые правила получения ВНЖ). Большинство приобретателей оказались представителями российского среднего бизнеса. Но были среди покупателей и член правления «Газпромбанка», и бывшее руководство ВТБ и Банка Москвы с семьями (эти банки попали под европейские санкции), и заместитель гендиректора «Аэрофлота», и семья одного из самых богатых людей России Алишера Усманова (писали, что юрмальская вилла «Vera» с земельным участком была куплена за 3,9 млн. евро и оформлена на жену миллиардера Ирину Винер и ее сына).

До крымских событий, которые латышские СМИ называют не иначе как «аннексией», претендентов на латвийский ВНЖ на благонадежность проверял, как утверждают, всего один сотрудник Полиции безопасности (аналог российского ФСБ). После этого сотрудников стало как минимум пятеро, и принялись проверять они не только «новеньких», но и тех, кто вид на жительство уже получил.

 

Сколько это стоит сейчас

На первую половину 2015 года действуют следующие правила получения латвийского вида на жительство в обмен на инвестиции. Претендовать на ВНЖ сроком на 5 лет имеют право иностранцы, купившие государственных ценных бумаг минимум на 250 тысяч евро (плюс 25 тысяч евро взносов в госбюджет); либо учредившие в Латвии предприятие или вложившие в уставной капитал уже действующего не менее 35 тысяч евро (причем штат компании должен быть не меньше 50 человек, а годовые налоговые выплаты – не меньше 40 тысяч евро); либо вложившие в субординированные обязательства (депозиты и облигации) латвийских банков минимум 280 тысяч евро (плюс все те же 25 тысяч взносов в бюджет). Ну – или купившие латвийскую недвижимость на сумму не менее 250 тысяч евро.

Приобретателям квадратных метров в Латвии советуют обратить внимание на ряд существенных деталей. Право на получение здешнего ВНЖ покупатель получает только в том случае, если 250 тысяч евро (минимум) – это стоимость одного, а не нескольких объектов недвижимости. Правда, располагаться он может в любом месте на территории Латвии. Кадастровая стоимость этого объекта должна быть не ниже 80 тысяч евро. Продавцом или застройщиком должен быть либо гражданин Латвии, либо ее же негражданин, либо обладатель латвийского ВНЖ, либо гражданин другой страны Евросоюза, либо зарегистрированная в Евросоюзе или Европейской экономической зоне компания. У всех прочих покупать недвижимость можно, но вид на жительство за нее не дадут.

При покупке надо будет дополнительно отчислить в бюджет не столь малую сумму: 5 % от суммы сделки, плюс двухпроцентный налог, а еще нотариальные сборы и плату за оформление ВНЖ – в итоге даже к минимальной стоимости приобретения (250 тысяч евро) добавится тысяч двадцать евро расходов.

Покупать можно только уже построенное жилье – не свободный земельный участок и не недострой. Приобретаемый объект должен быть внесен в Земельную книгу. За покупателем не должно числиться никаких долгов и задержек по выплате налога на недвижимость.

Право получения ВНЖ распространяется на членов семьи покупателя: супругов и несовершеннолетних детей. И – едва ли не главное, чем привлекает латвийский вид на жительство россиян: он позволяет свободно перемещаться по шенгенской зоне и по 90 дней в каждом полугодии жить в любой ее стране. Подробнее о том, какие права дает здешний ВНЖ, – в следующей главе: «Туризм и эмиграция. В Латвию навсегда».

Стоит, однако, иметь в виду, что вопрос приобретения латвийской недвижимости россиянами всегда был в Латвии чрезвычайно политизирован. Крайне правое «Национальное объединение», годами настаивавшее на полной отмене «инвесторских ВНЖ», добившееся повышения «входного порога» и внесшее в сейм поправки о запрете выдачи вида на жительство гражданам России, много лет входит в правящую коалицию.

Судьба поправок по-прежнему неопределенна. Так что в зависимости от внешне- и внутриполитической обстановки правила предоставления латвийского ВНЖ могут в любой момент измениться в сторону ужесточения. Кроме того, латвийские правительственные чиновники склонны повышать свою политическую капитализацию в глазах избирателей-националистов, запрещая въезд на свою территорию тем россиянам, чьи взгляды представляются им неправильными. Кто, когда и за что попадет в черные списки, заранее предсказать сложно, и наличие жилья в Латвии ничем персоне нон грата не поможет.

Наводки:

* О виде на жительство в Латвии для инвесторов: www.padva.lv

* Об этом же – на портале meeting.lv в разделе «Остаться»: www.meeting.lv

 

Где и почем

Когда латышские националисты призывали не давать вида на жительство российским покупателям здешних квадратных метров, прагматики возражали: «Но они ведь вкладывают деньги в нашу страну!» На это у «националов» имелся заученный ответ: «Вот если б чужаки вкладывались в гибнущие хутора, развивали хозяйство! А то ведь где они покупают квартиры? В Риге и – главным образом – в Юрмале, чтобы просто потусить там летом. Какая от этого польза народному хозяйству?»

«Инвесторский ВНЖ» и раньше, до повышения «входного порога» до 250 тысяч евро, стоил недешево – так что желающие латвийской ID-карты россияне приобретали недвижимость премиум-класса в престижных районах Риги и Юрмалы. Это и впрямь сплошь и рядом было жилье, в котором никто не собирался постоянно жить. Рига – не Лондон: возможностей для серьезного бизнеса и для светской жизни в провинциальной (по меркам «большой Европы» или Москвы) латвийской столице негусто. В курортной Юрмале тем более нечего делать три четверти года.

Тем не менее премиум-жилье, рассчитанное на россиян, в Риге и на Рижском взморье при прошлой цене ВНЖ строилось весьма активно, да и теперь о массовой заморозке проектов не слышно. Зимой 2015‑го все охали по поводу падения турпотока из России и снижения интереса россиян к рижским «квадратам» – но под аккомпанемент этих охов девелоперская компания, возглавляемая россиянином, достроила элитный многоквартирный дом на Скарню (в Старой Риге, совсем рядом с церковью Петра) и объявила, что вложит еще почти 30 миллионов евро в несколько проектов.

На стартовой странице портала, специально созданного для интересующихся Латвией богатых россиян, первое, что видишь, – рекламу «Объектов под ВНЖ». Пожалуйста: апартаменты в Яундубулты, 98 «квадратов», цена – аккурат 250 тысяч евро. Это по юрмальским меркам, конечно, скромно.

В элитном комплексе в Дзинтари, на проспекте Дзинтару, в пяти кварталах от концертного зала «Дзинтари» и в одном – от дюнной зоны, те же 98 квадратных метров плюс еще один обойдутся в 542,5 тысячи евро. Квартира в том же комплексе в 135 «квадратов» предлагается за миллион десять тысяч восемьсот евро. Вилла с участком, как свидетельствует пример семейства Усмановых, потянет и на четыре миллиона.

Конечно, покупающий жилье в Юрмале платит «налог на понты». Про центр Юрмалы (Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты, Яундубулты) с магазинами, ресторанами, концертными залами говорить нечего – но и на довольно отдаленной станции Вайвари квартира в 71 кв. м. предлагается за 375 тысяч евро. А вот в неприглядном и непрестижном Каугури в километре от моря вполне приличная 80‑метровая квартира с мебелью предлагается уже за 55 тысяч.

Совсем не похожи на юрмальские расценки на Видземском взморье – где «тот же лес, тот же воздух и та же вода»: пляж, сосны, дюны, меньше магазинов и кабаков, гораздо меньше «понтов», но больше спокойствия и уединения. В Звейниекциемсе под Саулкрасты трехэтажный дом (287 кв. м.) с баней, теплицами и участком (8000 кв. м.) в восьмистах метрах от моря ради инвесторского ВНЖ не имеет даже смысла покупать: 123 тысячи евро.

Средняя цена квадратного метра в Риге в зависимости от района может различаться почти вчетверо: в феврале 2015‑го, по данным портала balsts.lv, в центре она составляла 1605 евро, в отдаленной затрапезной Болдерае – 457.

Дорог и престижен центр, в особенности Вецрига: квартира 85 кв. м. в свежеотремонтированном и обновленном старинном доме возле «Galerija Centrs» (то есть центральнее не бывает), на портале city24.lv предлагается за 446 160 евро. Пентхаус (193 кв. м) с панорамным видом на бульваре Калпака по соседству с российским посольством обойдется в миллион с лишним. Этот район котируется чрезвычайно высоко и за дело: тут, в посольском квартале, в «тихом центре» возле парка Кронвалда, застроенном роскошными особняками и домами югендстиля (модерна), которыми так гордится Рига, действительно тихо и очень приятно – хотя до Старушки минут десять пешей ходьбы.

Центр – тот просто Центр, что за пределами кольца бульваров по берегам Городского канала – это по большей части доходные дома рубежа XIX–XX веков. Дальше, за железнодорожным кольцом на правом берегу Даугавы застройка довольно пестрая, но в добротной «сталинке» на Бривибас в районе ВЭФа 100‑метровая квартира потянет на 94 тысячи евро. Ощутимо и закономерно дешевле спальные районы с их серийной брежневской и перестроечной застройкой: Кенгарагс, Плявниеки, Пурвциемс, Югла на правом берегу Даугавы, Зепниеккалнс, Золитуде, Иманта, Ильгюциемс на левом. Тут средняя цена «квадрата» на начало 2015‑го – от 600 и почти до 700 евро.

На совсем уж дальних выселках, вроде Вецмилгрависа или Болдераи (те же советские «панельки») – дешевле: в районе 500. И самый дорогой панельный район (Золитуде: 690 евро за «квадрат»), и самый дешевый (Болдерая: 457) расположены в Пардаугаве.

Дороже всего из отдаленных от центра районов недвижимость в Межапарке (778 евро за «квадрат») – но этот район вилл ведь и строился сто лет назад как пригород для богатых. Подобные пригороды, но уже на современный манер – европейский или американский (uptown) – стали появляться и в постсоветские времена: вроде поселка Марупе на самой границе города, выросшего вместо свеклы на бывших колхозных полях, где квадратный метр в четырехэтажном комплексе современной постройки стоит 1000–1400 евро.

Ставки налога на недвижимость в Латвии составляют: 1,5 % кадастровой стоимости – на землю, 0,2 % кадастровой стоимости – на жилье, кадастровая стоимость которого ниже 56 915 евро, 0,4 % – если она ниже 106 715 евро, 0,6 % – если выше последней цифры.

Наводки:

* О латвийской недвижимости (предложения, цены): www.city24.lv

* Портал «Premium Property» (каталог продающейся и сдаваемой в аренду латвийской премиальной недвижимости, информация и услуги по получению латвийского ВНЖ): pplv.ru

* Обзор рынка рижской недвижимости: balsts.lv

* Официальная информация о налоговых ставках на недвижимое имущество – на сайте латвийской Службы государственных доходов (VID, СГД): www.vid.gov.lv

 

Глава 14. Туризм и эмиграция. В Латвию навсегда

 

Жить или не жить?

Когда Юрий Лужков, отставленный с поста московского мэра, обратил по примеру множества опальных россиян взгляд на Европу, первым делом он попросил вид на жительство в Латвии. Аргументировал свое право на «инвесторский ВНЖ» он тем, что вложил, как того требовал тогдашний закон, необходимые деньги в латвийский банк, а также владел недвижимостью в Юрмале. Латвийские чиновники отставному мэру тогда с немалым злорадством отказали, припомнив Юрию Михайловичу прежнюю «защиту соотечественников за рубежом» – например, призыв сделать в Латвии русский вторым государственным. При этом ни злорадствовавшие, ни сочувствовавшие Лужкову ни секунды не сомневались: жить в Латвии он не собирается. Как и большинству серьезных российских людей, просящих о здешнем ВНЖ, экс-мэру нужен был «пропуск» в Евросоюз. Да и юрмальская недвижимость Лужкова при проверке оказалась не виллой, а складом (сам он даже потом отрицал, что покупал его).

На многочисленных порталах, разъясняющих россиянам преимущества обладания видом на жительство в Латвии, первым делом упоминается возможность безвизового перемещения по шенгенской зоне. Так что россияне не cтоль уж сильно отличаются от китайцев, покупающих в Латвии самую дешевую из достаточных для ВНЖ квартир – лишь для того, чтобы не считать деньги в Милане и Лондоне. Разве что жадничать и скромничать русскому человеку не позволяет широта души – если уж покупать недвижимость, то не самую дешевую, а, наоборот, самую дорогую. А жить в ней необязательно, по крайней мере, все время.

Хрестоматийный совет не путать туризм с эмиграцией по отношению к Латвии особенно актуален. Рига – город, удобный для жизни, но очевиднее всего это тем, кто в ней не живет постоянно. Здешние цены кажутся особенно низкими тем, кто зарплату получает в другой стране. Или хотя бы от иностранного работодателя.

Все, что нравится в Риге тем, кто приезжает сюда на время, грозит повернуться непривлекательной стороной к решившим здесь остаться. Спокойная рижская жизнь москвичу скоро может показаться скучной, а порадовавшись малому количеству дорожных пробок, он поймет: тем меньше рижан стоит в пробках у себя в городе, чем больше их добирается на работу лондонским метро. Если страну массово покидают ее собственные граждане, то с чего бы в нее так уж стремиться иностранцам?

В Латвии, где высока безработица, низки зарплаты и крайне запущена социальная сфера, мало перспектив для бюджетника или не очень высокооплачиваемого наемного работника. Тому же, кто подумывает открыть здесь собственный бизнес, стоит иметь в виду крайнюю узость латвийского рынка. В стране с бедным населением численностью меньше двух миллионов человек (причем довольно быстро сокращающимся) рассчитывать придется на иностранные рынки или на заезжего иностранного клиента.

Некоторые россияне из числа открывающих или намеревающихся открыть дело в Латвии как раз на них и рассчитывают – на богатых иностранцев. А именно – на россиян. Последние всегда были главной надеждой рижских и юрмальских девелоперов и рестораторов: состоятельные гости из-за восточной границы традиционно сметали большую часть люксовой латвийской недвижимости и делали в кабаках самые обильные заказы.

Знаменитый в Москве адвокат-ресторатор Александр Раппопорт («Мясной клуб», «Китайская грамота») закатывал в юрмальском заведении при отеле «Light House» легендарные пиры для российских же гостей «Новой волны». Сын бывшего министра правительства Москвы Игорь Малышков завел в той же Юрмале другой дорогой и известный ресторан – большинство посетителей в котором всегда составляли, разумеется, россияне.

Общепит – не единственная сфера интереса москвичей. Выше я уже писал о владельце московской клиники, специализирующемся на экстракорпоральном оплодотворении, всерьез подумывавшем об открытии филиала в Риге – в расчете не только на состоятельных российских, но и на европейских клиентов.

С одной стороны, расчет на россиян оправдан: Рига к ним близко, Ригу они знают и любят и охотно пользуются здешней дешевизной. С другой стороны, практика показывает, что привлекательность свою в глазах россиян Латвия может в одночасье утратить – по причинам самого разного свойства: от экономических (как это случилось, когда рубль резко упал к евро) до политических (очень плохие межгосударственные отношения долгое время почти не сказывались на бизнесе – но в 2014 году, когда началась «война санкций», все изменилось).

В любом случае в Латвии неплохо жить и работать, не завися от латвийских скудных капиталов и латвийского узкого рынка. Например, если капитал твой российского происхождения и продукт предназначен для огромной России. Например, продукт информационный. Когда прежняя редакция интернет-издания Lenta.ru покинула российского владельца (причины, как утверждали журналисты, были политического, цензурного свойства), часть ее переехала в соседнюю Латвию, назвалась Meduz’ой и продолжила работать все на тот же информационный российский рынок, не страшась цензуры. Инвесторы у проекта тоже, разумеется, не латвийские.

Возможен и обратный вариант: если российский бизнесмен заинтересован в доступе к рынку европейскому. Латвия – член Евросоюза, участник Шенгенского соглашения и страна еврозоны, так что, регистрируя фирму здесь, можно не думать о валютных и таможенных барьерах. А заодно и санкционных – о которых пришлось задуматься в 2014‑м в свете взаимных запретов России и Запада. Стоило российскому «СМП Банку» попасть под американские санкции, как контрольный пакет акций принадлежащего ему латвийского «SMP Bank’а» тут же передали резидентам Латвии – местный «SMP» вышел сухим из воды и сменил от греха подальше название на «MTB»: «Meridian Trade Bank».

Когда на Западе размышляли об очередных санкциях против России и завели было речь об импорте русской водки, выяснилось вдруг, что не все русское – на самом деле русское. Например, символизирующие во всем мире Россию водки Stolichnaya и Moskovskaya разливаются на рижском заводе «Latvijas Balzams», принадлежащем зарегистрированной в Люксембурге SPI Group (ее владельца Юрия Шефлера папарацци часто пасли на юрмальской «Новой волне»). Это в России, Венесуэле, Бразилии, а теперь еще в Бенилюксе продают действительно русскую «Столичную» от ФКП «Союзплодимпорт», а для большей части мира водочная столица – Рига. Так что как запретишь на Западе Stolichnay’ю, когда она сама западная, европейская, латвийская?

Существенно и то, что Латвия – Европа не только юридически, но во многом и на деле: коррупционное давление на бизнес здесь не сравнить с российским. Да и во всемирном рейтинге легкости ведения бизнеса за 2014 год страна заняла нестыдную 23‑ю строчку, пропустив вперед лишь 8 стран ЕС (Россия, кстати, на 62‑м месте).

По европейским меркам в Латвии умеренные налоги. НДС – 21 %, подоходный налог с предприятий – 15 % (утверждается, что это одна из самых низких ставок в Европе), подоходный налог с населения – 23 %, обязательные взносы государственного социального страхования – 34 %.

В конце концов, для российского бизнесмена или наемного работника Латвия привлекательна тем же, чем и для российского туриста: близостью к родной стране и отсутствием лингвистического барьера. Правда, для того, чтобы в полной мере чувствовать себя в стране Евросоюза как дома, нужно иметь достаточно денег для создания «финансовой прокладки» между собой и латвийской реальностью. Как минимум иметь возможность нанять местные билингвальные кадры (юристов, бухгалтеров), которые возьмут на себя ведение документации на латышском.

Ощущение благополучия в Латвии вообще обратно пропорционально зависимости от латвийских экономических, социальных, политических реалий. Правда, тут возникает закономерный вопрос – стоит ли жить в стране, с которой стараешься иметь как можно меньше общего? В любом случае, «запасная Россия», «маленькая Россия в Евросоюзе» – это иллюзия. Или самообман.

Когда западнический российский канал «Дождь» заявил в своем сюжете, что в Латвии «воплотилась мечта об идеальной России», местные правые восприняли это не как комплимент, а как тяжкое оскорбление: «О какой такой России?!» И сделали вывод: россияне так считают потому, что мы тут (латышские политики) в мягкотелой толерантности своей имели глупость не до конца «зачистить» русский язык.

Латвия – не только не Россия, Латвия – страна, враждующая с Россией на дипломатическом уровне, строящая на отталкивании от России и всего русского свою государственную идеологию и категорически не признающая за русским языком никаких официальных прав. Тому, кто захочет жить в Латвии постоянно, интегрироваться в латвийское общество, претендовать на латвийское гражданство, придется со всем этим столкнуться.

Наводки:

* Официальная информация о налоговых ставках в Латвии – на сайте латвийской Службы государственных доходов (VID, СГД): www.vid.gov.lv

* Латвийское налоговое законодательство: www.baltikon.lv

* О ведении бизнеса в Латвии: www.компаниявлатвиии. рф

 

Вид на жительство и гражданство

Оптимальный способ часто бывать в Латвии, владеть жильем в Латвии, вести дела в Латвии, но при этом свести к минимуму контакты со специфическими латвийскими реалиями – это популярный у россиян, многажды поминавшийся выше латвийский ВНЖ.

Поскольку Латвия – участник Шенгенского соглашения, вид на жительство в ней позволяет свободно перемещаться по Европе (к Великобритании и Ирландии это не относится – они в Шенген не входят). В шенгенских странах с латвийским ВНЖ разрешается жить 90 дней в течение каждых полугода. Через пять лет можно претендовать на постоянный вид на жительство в Латвии, а еще через пять лет при желании и на гражданство. Иностранцу, получившему латвийский ВНЖ, выдается электронная ID-карта (e‑ID) – внутри страны никакой другой документ ему не понадобится, но для поездок за границу, даже в пределах Шенгена, придется брать паспорт своего государства.

Помимо инвесторов (и членов их семей) о временном виде на жительство могут просить супруги граждан Латвии, те, кто работает в Латвии по трудовому договору, учится или лечится.

Для получения постоянного вида на жительство необходимо получить и предоставить удостоверение о знании латышского языка на категорию А2 (о «языковых категориях» – ниже). Тут требования относительно невысокие – но поговорить на бытовые темы и прочесть несложный текст уметь нужно.

Если иностранец, прожив пять лет с постоянным ВНЖ (а до этого пять лет с временным – то есть всего десять), решит претендовать на гражданство Латвии, ему придется уже основательно учить латышский язык, историю страны и конституцию. По всем трем предметам надо будет сдать экзамены. Еще и зазубрить латвийский гимн – когда-то его на экзамене приходилось петь, но потом разрешили просто писать текст на бумажке: то ли претендентов чиновники пожалели, то ли собственные уши.

Претендент должен быть старше 15 лет (дети до 15‑ти натурализуются автоматически, вместе с родителями), не иметь долгов перед латвийской Службой госдоходов (VID), не быть замешанным в серьезных преступлениях или уличенным в нацистской либо коммунистической пропаганде, не быть ветераном КГБ СССР или какой-нибудь из организаций, выступавших в перестройку против латвийской независимости (вроде Интернационального фронта трудящихся ЛССР). Если претендент – гражданин России, он должен отказаться от российского гражданства и предоставить соответствующий документ. Двойное гражданство Латвия допускает только со странами ЕС, НАТО, Австралией, Новой Зеландией и почему-то Бразилией.

Что до экзаменов, то они не головоломны, но подготовки требуют. По собственному опыту могу сказать, что претендентов отсеивают, как правило, на первом, языковом экзамене – если пройти его, к знанию истории и конституции придираться особенно не будут. Латышский язык придется выучить в той мере, которая позволяет поддержать разговор с экзаменатором, понять несложный устный монолог и небольшой письменный текст, а также написать короткое письмо (согласно здешней официальной градации, это категория В1 – см., опять-таки, ниже).

Завалившего язык к остальным экзаменам не допустят – придется пересдавать через три месяца. Историю и конституцию сдают тоже по-латышски. Проще всего с гимном – он совсем короткий, из двух куплетов. Из собственного, опять-таки, опыта сдачи экзаменов – и наблюдения за теми, кого завалили, – я сделал вывод, что плохо относятся строгие латышские тетушки к тем, кто явно не уделял особого внимания подготовке (пусть даже претендент не так плохо владеет разговорным языком – таких «валили» на письменных заданиях). Но видимые следы прилежной зубрежки восполняли даже довольно многочисленные огрехи.

Получивший латвийский паспорт становится полноценным гражданином Евросоюза – то есть может ездить без визы во все без исключения страны географической Европы (неважно, входят они в ЕС и Шенген или нет), в США и еще во множество стран мира, свободно жить и работать в любом государстве Евросоюза. Зато в Россию теперь – только по дорогостоящей визе.

Наводки:

* Подробная официальная информация относительно вида на жительстве в Латвии и гражданства Латвии – на портале латвийского Управления по делам гражданства и миграции (УДГМ, PMLP): www.pmlp.gov.lv

* Текст латвийского закона «О гражданстве» – на сайте латвийского МИДа: www.mfa.gov.lv

 

Языковая категория

Среди особенностей жизни в Латвии, что иностранцам кажутся диковиной и даже дикостью, но являются непреложными основами этой самой жизни, видное место занимает так называемая «языковая категория». Не иметь удостоверения («аплиецибы», как говорят тут даже многие русские; латыш. apliecība) о знании государственного языка могут позволить себе только выпускники латышских средних школ. Ну, и еще самые большие рыбы (владельцы бизнеса, которые и себе хозяева) и самые маленькие (вольные художники, не состоящие в штате ни одной фирмы или учреждения).

Наемным же работникам, независимо от наличия ВНЖ, негражданского или самого что ни на есть гражданского паспорта, необходимо иметь еще и удостоверение о знании латышского на одну из шести существующих категорий. Причем всякой должности, на которую претендует соискатель, соответствует одна из категорий (существует соответствующий, официально утвержденный список) – чем должность более квалифицированная и высокооплачиваемая, тем категория выше. В списке, составленном Кабмином, – примерно четыре с половиной тысячи специальностей, требующих обязательного знания языка на определенном, подтвержденном «аплиецибой» уровне. Говорят, там имеются даже специальности чревовещателя и гипнотизера.

Тотального запрета на трудоустройство не имеющим языкового удостоверения формально не существует – но на деле в условиях огромной безработицы, когда предложение на рынке труда многократно превышает спрос, любого, у кого нет «аплиецибы», почти наверняка «отошьют» на собеседовании. У меня имеется знакомый, российский гражданин с временным латвийским ВНЖ, работающий в Латвии то слесарем, то грузчиком, – он по собственной инициативе сдал экзамен на категорию А2 и предоставил «аплиецибу», даже устраиваясь «катать» газовые баллоны.

Согласно закону, определенную категорию необходимо иметь соискателю должности дворника, строителя, педикюрши, охранника, автобусного контролера. Дворнику нужна хотя бы А1 (низшая), строителю – А2, педикюрше – В1 (следующий уровень), охраннику – В2. Ну а на практически любой интеллигентной специальности требуются высшие ступени: С1 или С2.

Даже если у русской педикюрши сплошь русские клиентки, но работает она официально, а не втихаря пользует знакомых на дому, без удостоверения о знании латышского языка ей никак. На моей памяти в здешний русский издательский дом – частную фирму, издающую только русские газеты и журналы – когда-то нагрянула языковая комиссия. На следующий день в Центр госязыка поплелись на экзамен даже критики, писавшие исключительно о русских книжках и спектаклях русских театров.

Сейчас удостоверения-«аплиецибы» выдает – после сдачи соответствующих экзаменов – Центр содержания образования Министерства образования и науки (Valsts izglītības satura centrs, VISC). Даже для получения самой низкой категории – А1 – придется пройти тест на устное восприятие текста, побеседовать с тремя инспекторами и написать мини-сочинение по выданной картинке.

Теоретически смысл существования языковых категорий – в том, чтобы работник квалифицированно выполнял свою работу. На самом деле это было придумано как способ борьбы с нежеланием тех русских, которым в работе латышский реально не нужен, его учить. Понятно, что если потребность в знании языка есть, работодатель сам станет брать лишь тех, кто латышский знает, – а соискатель должности сам его выучит. Что и происходит на практике. Но строителей национального государства всегда раздражали те русские, которых правило саморегуляции рынка не касается – те, у которых и работодатель, и коллеги, и клиенты тоже русские. Бороться с ними решили, как водится, фискально-бюрократическими методами – которые не приносили желаемого результата никогда и нигде.

В данном случае результатом стала коррупция («аплиецибы» активно продавались и покупались), нервные стрессы, штрафы – но те, кто в знании латышского потребности по какой-либо причине не испытывает, так его толком и не знают. Правда, работой обеспечено некоторое количество латышских чиновников – а самовоспроизводство бюрократии за четверть века стало едва ли не главной функцией национального государства: в этом смысле цель достигнута.

Наводки:

* О языковых категориях – на сайте meeting.lv в рубрике «Остаться» (см. «Латышский язык»: www.meeting.lv

* Сайт Центра содержания образования (VISC): visc.gov.lv (только на латышском и английском)

 

Часть третья

Рижские маршруты

 

Глава 15. Ливонский орден и Ганзейский союз. Рига немецкая

 

Новая старая площадь

Сердцем любого средневекового западноевропейского города была ратушная площадь. Теперь в этих городах Rathausplatz или Place de la Mairie – главные туристские «локации». Вот и Ригу традиционно начинают осматривать отсюда – с Ратушной (Rātslaukums). Здесь Туристический информационный центр (Rātslaukums, 6), сувенирные магазины, кабаки; здесь же базируется городская власть – как и положено, в Ратуше, здании Рижской думы (Rātslaukums, 1); здесь, в конце концов, титульные достопримечательности: Дом Черноголовых, без кадра которого не обходится практически ни один телерепортаж из Риги или стартовая страница интернет-портала о латвийской столице, статуя Роланда, плита, указывающая место, где стояла первая в Европе рождественская елка. Отсюда виден фасад близкой церкви Святого Петра, по шпилю которой безошибочно узнается панорама Риги.

Так вот, все это – ненастоящее. Еще двадцать лет назад не было тут ни Ратуши, ни Дома Черноголовых, ни Роланда, ни «елочной» плиты. А сорок пять лет назад в рижской панораме не было шпиля церкви Святого Петра.

Все без исключения здания на Ратушной площади, как и сама площадь, – новодел времен второй независимости. Здания «второй линии» – те, что с двух сторон «приобнимают» церковь Петра, с красными черепичными крышами и псевдостаринными элементами декора – так называемые «генеральские дома», построенные после войны.

С другой стороны площади отгораживают ее от реки черный «ящик» Музея оккупации, когда-то музея Латышских красных стрелков (1970 год), и здание Рижского технического университета, бывшего Политехнического института (1958 год). Словом, в этом хаотичном наборе тщательных и приблизительных копий старины, фантазий на старинные темы, советского модернизма нет ничего хотя бы довоенного. Причина – общая для всех европейских городов, на территории которых велись во время Второй мировой боевые действия.

В июне 1941‑го наступающие части вермахта подвергли массированному артобстрелу именно этот район Старой Риги – плотно застроенное пространство от реки до церкви Петра (и даже еще дальше – до улицы Скарню) было превращено в пустырь с руинами. От Дома Черноголовых остались лишь обугленные стены, шпиль церкви Петра рухнул, крыша провалилась, внутреннее убранство погибло. После взятия Риги немцами ведомство д‑ра Геббельса разъяснило рижанам, что бесценные архитектурные памятники в варварском раже уничтожили большевики. Во времена новой латвийской независимости то же самое стали твердить здешние националистически настроенные историки.

Что действительно сделали советские власти Риги после войны – так это приняли решение о сносе руин Дома Черноголовых и Ратуши. Ансамбль Ратушной площади тогда решено было не восстанавливать – вместо нее со временем создали гораздо более просторную площадь Латышских красных стрелков (от реки до «генеральских домов»), центральным элементом которой стал музей этих самых стрелков. Шпиль церкви Петра завершили лишь в 1973‑м, а ее внутренние помещения реставрировали еще в 1980‑х.

После провозглашения независимости новому государству нужен был символ связи Второй республики с Первой – эдакий мост, перекинутый через пропасть нацистской и советской оккупаций. Сначала воссоздали с нуля Дом Черноголовых – к 2000 году. Потом, подумав, и Ратушу – к 2003‑му. Причем если средневековый Дом, всегда считавшийся жемчужиной рижской архитектуры, воспроизвели максимально близко к оригиналу, то Ратушу середины XVIII века, перестроенную в середине XIX и никем не названную шедевром зодчества, скопировали лишь приблизительно. Все время строительства рижане пересказывали друг другу слухи о том, какие баснословные суммы были на нем «распилены».

Статуя Роланда в войну уцелела – правда, она и была-то отнюдь не древняя, конца XIX века. В 1999‑м ее водрузили на восстановленный постамент, но в том же году убрали в церковь Петра, а на площади поставили копию. Черный параллелепипед Музея оккупации, абсолютно не сочетающийся с ансамблем новой старой площади, сначала хотели снести (экспозицию куда-нибудь переселив), но потом отчего-то пожалели.

Наводки:

* Адреса и координаты рижских Центров туристической информации – на сайте meetriga: www.meetriga.com

* Сайт Рижского бюро по развитию туризма: www.liveriga.com

 

Головы черные и головы отрубленные

В первые века средневековой Риги на будущей Ратушной площади располагался городской рынок, и площадь называлась Рыночной. Среди прочего тут продавали рыбу, и, поскольку до изобретения холодильников было еще далеко, в самом центре города стоял такой смрад, что уже в конце XIII века рыбные прилавки выслали за пределы городской стены.

В начале следующего, XIV столетия здесь появились первые версии зданий Ратуши и Дома Черноголовых (Melngalvju nams, Rātslaukums, 7), который тогда еще назывался Новым Домом – в нем селились приплывшие в Ригу члены купеческой гильдии. Предыдущее же здание гильдии было разрушено рыцарями Ливонского ордена во время оккупации Риги – город в Cредние века вел с Орденом нешуточные войны.

Черные головы в названии Дома и в его декоре (любой турист заметит фигуру негра на воротах) появились после того, как помещения тут стало арендовать купеческое братство св. Маврикия (до того – св. Георгия). Маврикий был чернокожим, его голова изображалась на гербе братства, и самих купцов стали называть Черноголовыми.

Первоначально братьями становились неженатые иностранцы – эти молодые рисковые ребята, бороздившие на своих судах полное пиратов Балтийское море, выгодно контрастировали с оседлыми торгашами-посредниками из рижской Большой Гильдии. То было уже зрелое Средневековье, в котором место главных пассионариев у вышедших в тираж крестоносцев переняли купцы. Ганзейский торговый союз объединил Северную Европу, процветающая Рига была его видным членом, Черноголовые – здешней элитой, защищавшей, среди прочего, город с оружием в руках и активно поучаствовавшей в Реформации.

Свой классический вид Дом Черноголовых приобрел уже в XVII столетии – тогда он был одновременно главным городским бизнес-центром и развлекательным клубом: по утрам тут работала биржа, вечерами гремели балы. Со временем братство св. Маврикия сделалось просто объединением торговцев‑немцев – история его завершилась вместе с историей немецкой Прибалтики, в 1939 году, когда здешних «немецкоязычных» добровольно-принудительно репатриировали.

В нынешнем, новодельном Доме Черноголовых – временная резиденция латвийского президента: он переехал сюда из Рижского замка (см. ниже) на время его реставрации.

Статуя Роланда перед Домом – память о Риге – свободном городе. Именно городскую вольность (право самостоятельно вести торговлю и вершить суд) похожие статуи символизировали в старинных, преимущественно немецких городах – которые так и называли: «городами Роланда». Обнаженный меч в руке рыцаря как раз означает карающее правосудие. Дата появления на рижской Ратушной площади первого Роланда неизвестна – вообще-то в Cредневековье, когда тут еще торговали, площадь была довольно непрезентабельным местом.

Рассказывают, что городские власти придумали использовать для борьбы с одной неприятностью другую: отлавливая вышедших на работу проституток, они отправляли их убирать остававшиеся от рыночных торговцев груды мусора. Базар постепенно вытеснили на набережную, а площадь, теперь уже Ратушную, приспособили для важных городских мероприятий: тут зачитывали указы, проводили парады, устраивали карнавалы, пригвождали к позорному столбу, секли головы.

Рижский Роланд поначалу был деревянным – но та скульптура, копию которой поставили на площади в самом конце XX века, напоминает не о Cредневековье, а о конце века XIX, когда стремительно богатевший город заботливо прихорашивался и решил, что в самом его центре нужна статуя новая и красивая.

Нынешняя же Ратушная площадь – созданный с нуля символ исторической преемственности, память о европейском прошлом, воскрешенная при выборе европейского будущего; так что удивляться ее эклектическому духу не стоит. Ощутим этот дух – вернее, привкус – и в ресторане «Salve» (Rātslaukums, 5), что в здании, примыкающем к Дому Черноголовых. Рекламируется он как заведение латышской кухни, в качестве названия использует латинское приветствие, кормит вкусно и дорого. В меню ощутим почвеннический уклон (суп из кислой капусты, подаваемый в хлебе, домашняя кровяная колбаса с перловкой и брусничным вареньем), но на деле это очень типичное для современной Риги дозированное включение легкого местного колорита (непременный серый горох) в некий среднеевропейский контекст.

Наводки:

* О Доме Черноголовых – на сайте Президента Латвии: www.president.lv

* Сайт Дома Черноголовых (только на английском): www.melngalvjunams.lv

* Сайт ресторана «Salve»: www.salve.lv

 

Как сносит башню

С Ратушной площади подавляющее большинство туристов перемещается к церкви Святого Петра (Skarņu, 19), многострадальный шпиль которой – одна из трех высотных доминант Старого города (две другие – купол Домского собора и «игла» церкви Екаба). Причем из всех трех – «самая высотная»: Pēterbaznīca – высочайший храм города (123,5 м) и второй по высоте в Прибалтике (кстати, первый – таллинская церковь Олевисте – выше рижского Петра всего на полметра).

Sv. Pētera baznīca – хрестоматийный пример той самой подлинной средневековой рижской готики, о которой твердит туристическая реклама. Вот только подлинного, средневеквого и готического в ней на поверку не так уж много: барочные фасад и шпиль относятся к XVII веку, внутреннее убранство погибло в 1941‑м, разрушенные тогда же своды в советские времена отлили из железобетона.

Впрочем, история у церкви и впрямь древняя – впервые в хрониках она упомянута в 1209‑м, когда не было еще Домского собора. Но как только последний основал лично епископ Альберт фон Буксгевден (основатель самой Риги), между двумя наиболее узнаваемыми ныне рижскими храмами возникло противостояние. Церковь Петра считалась городской, бюргерской, Домский собор – епископским. Каждая из сторон старалась взять верх в прямом смысле – построить церковь выше. В итоге у епископов оказалась выше каменная часть собора, у бюргеров – деревянный шпиль.

Соперничество в средневековой Риге принимало не только такие мирные формы: иногда во имя победы приходилось не строить, а разбирать. Сохранились сведения о том, что в 1297‑м, во время конфликта с третьей стороной, Ливонским орденом, горожане разобрали башню церкви Петра и получившимися боеприпасами палили из катапульты, установленной на церковной крыше, по орденскому замку.

Разрушаться здешней башне было, видно, написано на роду. В XVII веке ее общую высоту довели аж до 136 метров, но в 1666 году, подтверждая зловещее реноме трех шестерок, она рухнула, придавив восемь человек, – а десять лет спустя, вновь отстроенная, сгорела вместе с церковью и еще половиной Риги. Очередной пожар, в 1721 году (тогда в шпиль ударила молния), по легенде, помогал тушить лично Петр I – безрезультатно.

Восстановили шпиль лишь двадцать лет спустя: по окончании работ руководивший ими плотник забрался, как утверждает предание, на флюгер в виде петушка (каков этот кажущийся крошечным снизу петушок в реальности, можно увидеть в церкви – там стоит старый флюгер), сидя на нем верхом, откупорил бутылку вина и осушил бокал за то, чтобы башня стояла вечно. Потом он швырнул хрустальную посуду вниз – в том, что после 121‑метрового падения она не разбилась, может убедиться любой посетитель Музея истории Риги и мореходства, где легендарный бокал экспонируется.

Предзнаменование, впрочем, оказалось вовсе не счастливым: ровно через два века, в 1941‑м, немецкий артиллерист не промахнулся по располагавшемуся на башне красноармейскому наблюдательному пункту (во всяком случае, так звучит одна из известных версий). Когда в 1973‑м нынешний, уже не деревянный, а металлический шпиль был завершен, руководитель работ Петерис Саулитис тоже бросил с него хрустальный бокал, тот разлетелся вдребезги.

В тени огромной церкви, возле ее алтарной части стоит снаружи небольшой, но популярный у туристов памятник – гости города трут на удачу носы металлическим ослу, псу, коту и клюв петуху (у кого получается дотянуться доверху), но недоумевают, какая связь между Ригой и Бременскими музыкантами из сказки братьев Гримм. Связь – с собственно городом Бремен, в дар от которого латвийская столица получила этот памятник в 1990 году, – причем связь прочная. Ведь именно из Бремена прибыл в устье Даугавы основатель Риги епископ Альберт, да и в современности два города – побратимы.

Наводка:

* Сайт церкви Cвятого Петра: peterbaznica.riga.lv

 

Псы господа

Улочка, на которой стоят полирующие Бременских музыкантов туристы, зовется Скарню (Skarņu, Резницкая). На другой ее стороне, практически напротив памятника – простое, оштукатуренное белым краснокирпичное здание под двускатной черепичной крышей, зримо старое – церковь св. Юра (св. Георгия, Skarņu, 10/16). Оно действительно старо, более того – церковь обычно называют самым старым каменным зданием города (упоминалось оно уже в 1208 году).

Это бывшая капелла замка Ливонского ордена – единственное, что от него осталось в 1297‑м, когда восставшие против рыцарей горожане разнесли цитадель по камешку (это по ней они палили с крыши соседней церкви Петра). Как мне уже приходилось писать, здесь, на дальнем немецком востоке, царили нравы Дальнего Запада. Побоища начинались из-за любой чепухи: тогда, в 1279‑м, рижане построили мост через речушку Рига (Ридзене) возле самого замка – а она протекала как раз тут – рыцари его сломали… кончилось все разрушением замка и повешением 60‑ти его защитников. Пощадили лишь орденскую церковь. Но в Реформацию, когда принявшая лютеранство городская чернь азартно громила храмы и жгла иконы, церковь Юра была разграблена и позже превращена в амбар. Сейчас в ней Музей декоративного искусства и дизайна.

В здании по соседству – ресторанчик из рижского топ‑5 портала TripAdviser со средневековыми аллюзиями в названии: «Domini Canes» (Skarņu, 18/20). На латыни это означает «псы господа» – так когда-то по созвучию прозвали монахов‑доминиканцев (они, кстати, поначалу составляли основную силу святой инквизиции). Доминиканский монастырь в XIII веке находился примерно на этом месте, а знаменитая ныне церковь Святого Иоанна (Svētā Jāņa baznīca, Jāņa, 7) начинала как маленькая деревянная часовенка при нем. Теперешняя же, готически-ренессансная, считается четвертой в стандартном наборе козырных рижских средневековых храмов (еще Домский собор, церкви Петра и Екаба).

Церковь Иоанна впрямь хороша – причем хороша парадоксально: со своими крепостными боками, ступенчатым фронтоном и хохолком маленькой острой неоготической башенки. Ее история тоже драматична: во время Реформации церковь разорили, потом устроили в ней конюшню, потом арсенал, потом отдали лютеранам, потом она горела – и т. д.

Разумеется, есть у древней церкви свои легенды – например о том, как в ее стенах замуровали двух монахов: они сами об этом попросили, надеясь благодаря мученической смерти быть причисленными к лику святых. Умереть-то братья умерли, но вот в канонизации папа римский им отказал (мол, пойти на смерть их побудил грех гордыни). Над теми местами в стене, где якобы замуровали неудачливых претендентов на святость, любой может видеть две каменные маски с раскрытыми ртами. Сейчас в церкви проводятся концерты органной музыки.

Пройдя мимо ее фасада по узенькой улочке Яня (Jāņa), попадешь на Иоанново подворье (Подворье Святого Иоанна, Янов двор, Яня сета, Jāņa sēta) – бывшее подворье доминиканского монастыря с фрагментом оборонительной стены. Стена некогда была возведена на берегу впадавшей в Даугаву речушки Риги (Ридзене), давшей свое имя городу. Кроме имени ничего от речушки давным-давно не осталось, но во времена епископа Альберта она вместе с Даугавой образовывала удобный полуостров, на котором епископ остановил свой выбор. Так что Яня сета – то самое место, с которого началась Рига.

Одна из бесчисленных рижских легенд (недостоверная) гласит, что место для своего первого замка Альберт приобрел у владевших здешней землей ливов хитростью. Якобы землю те продавать не хотели, но напоивший аборигенов невиданным в те времена в этих местах виноградным вином епископ выторговал у них участок размером с бычью шкуру. Хмельные ливы, хохоча, согласились – но последним посмеялся коварный немец: шкуру он разрезал на тоненькие полоски и опоясал ими площадь, пригодную для строительства замка. А уж из-за крепостных стен разговор с аборигенами он повел совсем иной. Бают, мошенническая сделка состоялась на территории нынешнего Иоаннова подворья – во всяком случае, первый епископский замок построили именно тут (уже потом его подарят доминиканцам).

Наводки:

* О средневековых замках и подворьях Риги – на сайте «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv

* Сайт Музея декоративного искусства и дизайна: www.lnmm.lv

* Сайт ресторана «Domini Canes»: dominicanes.lv

 

Беги, Рихард, беги

Речушка Рига (в нее горожане в Средние века сливали, как тогда водилось, нечистоты) текла примерно там, где сейчас проходит улица Калею (Кузнечная, Kalēju) – на которой оказываешься, пройдя Иоанново подворье насквозь и нырнув в арку в стене. Свернув налево по ней, скоро попадешь на площадь Ливу (Līvu laukums) – имени тех самых ливов, финно-угорского племени, что жило на здешних землях до крестоносцев. Единственный лив, который тут остался (народность, напомню, на данный момент практически полностью ассимилирована латышами) – потешный скульптурный камень «Лив» в сквере, где летом устанавливают открытые кафе, а зимой устраивают рождественскую ярмарку.

Параллельно Калею, справа от нее, в площадь «впадает» улица Рихарда Вагнера (Riharda Vāgnera iela). Германский музыкальный классик – гордость Риги: как-никак здесь он несколько лет прослужил капельмейстером в немецком Рижском театре. В Музее истории Риги и мореходства бережно хранят китайскую лопатку для почесывания спины, которую Вагнер использовал в качестве дирижерской палочки.

Правда, ни прибытие молодого композитора в лифляндскую столицу, ни тем более его отъезд не были торжественными: 24‑летний Вагнер перебрался сюда из Кёнигсберга, запутавшись там в долгах. Четыре года спустя кредиторы добрались до него и в Риге, где будущего автора «Кольца Нибелунга» уже успели уволить из театра. На него подали в суд, замаячила перспектива долговой тюрьмы – но знакомый купец помог Вагнеру с женой сбежать из города в трюме торгового корабля. Театр, где дирижировал сумрачный германский гений, теперь зовется Залом Вагнера (Vāgnera zāle) и располагается на улице его же имени (Riharda Vāgnera iela, 4), в двух шагах от площади Ливу.

Никакой площади здесь не было до Второй мировой. Когда снесли не подлежащие восстановлению руины, образовавшийся пустырь назвали «Сквером у филармонии» – она, Рижская филармония, и сейчас располагается в выходящем на площадь здании Большой Гильдии (Amatu, 6). Нынешнее неоготическое здание относительно новое, середины XIX века (фрагменты прежнего, куда более старого, сохранились кое-где во внутренних помещениях – например, парадный Мюнстерский зал), но сама гильдия существовала со Средневековья, с XIV-го столетия. Большая Гильдия объединяла купцов, тогда как Малая – ремесленников.

Вторая и впрямь меньше – в смысле здание. Сравнивать легко, потому что Малая Гильдия (Amatu, 3/5) стоит рядом. Это тоже стилизация под готику, причем почти тех же лет – 60‑х годов позапрошлого столетия: правда, совсем в ином духе – наподобие маленького сказочного замка. Зато прежнее здание гильдии, полностью в XIX веке снесенное, представляло собой, по-видимому, копию старого здания Большой Гильдии – только впрямь уменьшенную. Сейчас в Малой Гильдии музей.

Наводка:

* Сайт Малой Гильдии (только на английском): www.gilde.lv

 

Dom, который построил Альберт

Пройдя мимо обеих Гильдий, оказываешься перед зданием Минфина, он же Музей природоведения в «Семнадцати мгновениях весны», – аккурат там, где Штирлиц ждал Бормана. Справа – Кошкин дом: о нем уже шла и еще зайдет речь. Повернув тут на улицу Зиргу (Zirgu), вся правая сторона которой занята огромным Минфином, через пару минут выходишь на площадь – и видишь «картинку», по известности (хрестоматийности, банальности, открыточности) почти не имеющую в Риге соперниц.

Правда, открыточный этот вид – на Домский собор с Домской площади («Домки», как зовут ее русские рижане; Doma laukums), – появился не так уж давно. В Cредние века собор выглядел иначе (вместо пузатого барочного купола был острый шпиль, как у церкви Екаба), а никакой площади не было вообще. Зажатый оборонительными стенами, тесный средневековый город не мог позволить себе роскоши незанятого пространства.

Идея снести дома, мешающие любоваться Домским собором, посетила рижан только во второй половине XIX века, когда городских стен не осталось в помине. К средневековой застройке Старушки в то самонадеянное время вообще относились без особого почтения, легко ломая древнее и возводя новое – или просто освобождая место.

Второй этап очистки пространства от старого и ненужного, как тогда полагали, градостроительного хлама пришелся на короткую эпоху диктаторства Карлиса Улманиса (конец 1930‑х) – об этом в главе «Большой стиль маленькой страны. Рига между мировыми войнами».

Если вы впервые окажетесь на «Домке» в компании рижанина, то он непременно объяснит вам, что устоявшееся русское название титульной городской достопримечательности, Домского собора (Rīgas Doms, Herdera laukums, 6) – чистая тавтология, «масло масляное»: der Dom по-немецки это и есть «собор». Вообще-то заложенный епископом Альбертом, основателем Риги, храм именовался церковью Святой Марии, но об этом сейчас мало кто помнит. Закладка изначально была актом соперничества – епископский кафедрал должен был превзойти в размерах более старую, почитаемую горожанами церковь Петра. И хотя запланированной грандиозности добиться не удалось (из-за нехватки денег вместо двух парных башен построили лишь одну, по центру фасада), Домский собор по сей день – крупнейший по площади храм Прибалтики.

А вот орган его на момент создания (1880‑е) был и вовсе крупнейшим в мире. Этот – нынешний – инструмент немецкой сборки не первый в соборе: от прежнего, конца XVI века, оставили декор органного фасада. Рекорд величины давно побит, но слава домского органа, для которого специально писал произведения, среди прочих, Франц Лист, не меркла никогда.

Наводки:

* Сайт Домского собора: www.doms.lv

* О Домском соборе и монастыре при нем – на портале «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv

 

Философ для коммуниста

Рядом с «Домкой» есть неплохое место, чтобы отдохнуть от обилия историко-культурных впечатлений и получить вкусовые – «Single Malt Bar» слева от площади, если стоять лицом к собору, в самом начале улочки Тиргоню («Craft Beer and Single Malt Bar S. Breving», Tirgoņu, 4). В полном соответствии с названием здесь солидный выбор односолодового скотча и разноплеменного пива, включая, разумеется, латвийское. После краткого алкогольного визита в Шотландию вернемся обратно: не в Латвию, а в Лифляндию – часть «немецкого мира» под властью Российской империи.

До второй половины XIX века в Риге говорили почти исключительно по-немецки, а музыканты, литераторы, ученые из Германии работали здесь, не чувствуя себя эмигрантами (вспомним Вагнера). Когда Иоганну Фридриху Гердеру, будущему известному немецкому философу-просветителю, в родной Пруссии стала грозить опасность быть забритым в рекруты, он уехал в Ригу – служил здесь проповедником и директором школы при Домском соборе, начал писать. Бюст Гердера стоит на рижской площади его имени (Herdera laukums) с 1864‑го – года, когда исполнилось сто лет с момента прибытия классика в Ригу. Памятник этот пришлось закрывать мешками при съемках на площади сцен «Семнадцати мгновений весны».

Про бюст Гердера у рижских краеведов имеется отдельная байка. Якобы после Второй мировой, когда немцы не пользовались любовью, бронзового Иоганна Фридриха как-то ночью повалили на землю вместе с чугунным постаментом – после чего бюст от греха подальше убрали в находящийся тут же Музей истории Риги. Но вскоре в Ригу собралась высочайшая делегация: Никита Хрущев вместе с главой ГДР Вальтером Ульбрихтом. Бюст вернули на место, но постамент впопыхах соорудили новый, гранитный – каковой можно видеть и поныне.

Площадь Гердера окажется справа, если стоять к фасаду Домского собора лицом. Примыкающие к собору здания именуются Домским ансамблем – рижский кафедрал со Средних веков обрастал целым собственным городком. Когда-то при соборе был монастырь, разогнанный в Реформацию; теперь одно из самых известных заведений, квартирующих в Домском ансамбле, – Музей истории Риги и мореходства (Palasta, 4). Старейший городской музей был создан на основе коллекции врача Николауса фон Химзеля, которую тот собирал в середине XVIII века.

По другую сторону площади Гердера – заведение с еще одним немецким именем в названии: четырехзвездочный отель «Gutenbergs» (Doma laukums, 1) с рестораном, известным террасой на крыше, с которой открывается козырный вид на Старушку. Иоганн Гутенберг, изобретатель книгопечатания, прямого отношения к Риге не имеет, но часть отеля располагается в здании типографии XVI века, так что связь с печатным делом налицо.

Вернувшись на Домскую площадь и двинувшись вперед, по улице Екаба (Jēkaba iela), скоро увидим по левую руку прямо над собой третий из высочайших шпилей Старушки – шпиль собора Екаба (Святого Иакова, Sv. Jēkaba katedrāle; Jēkaba, 9). Во времена средневекового противостояния рижских бюргеров с ливонскими рыцарями церковь Екаба числилась за Орденом. Тогда она даже успела получить прозвище «самой известной деревенской церкви Ливонии», поскольку находилась за городской стеной – что дает представление о первоначальных размерах Риги. Несмотря на то, что во время Реформации первое в Риге богослужение по лютеранскому образцу (тогда оно было дерзкой диссидентской акцией) состоялось именно в церкви Екаба, сейчас храм – кафедральный собор Рижской католической архиепархии (тогда как Домский – главный храм латвийских лютеран).

В перенасыщенном легендами Старом городе есть свои и у собора Екаба. В XV веке к одной из граней его шпиля приделали кивер для наружного колокола – такой было слышно дальше. Но скоро обнаружилось, что колокол сам по себе звонит всякий раз, когда мимо церкви проходит неверная жена. Звон почти не смолкал, и в конце концов рижские дамы добились того, чтобы медного разоблачителя сняли.

Завернув на улочку Маза Пилс (Малую Замковую, Mazā Pils), на нечетной ее стороне увидим очередную хрестоматийную достопримечательность Старушки – точнее, целых три: стоящие вплотную друг к другу дома № 17, 19 и 21, прозванные «Тремя братьями». Старший из них, номер семнадцатый – вообще самый старый сохранившийся в Риге жилой дом (XV век). Узкие фасады и узкие окна «братьев» – память о вековой борьбе властей, беспрестанно придумывавших поводы для взимания налогов, с населением, упорно не желавшим раскошеливаться. Поборы рассчитывались в зависимости от ширины фасадов и окон – а те делались все уже и уже. В центральном доме из трех нынче Латвийский музей архитектуры (Mazā Pils, 19).

Напротив же собора Екаба в здании, намекающем своей архитектурой на флорентийские палаццо, заседает главный орган власти страны – сейм (Jēkaba, 11). «Палаццо», несмотря на все архитектурные намеки – тоже немецкое наследие: построено оно было как Дом Лифляндского рыцарства. Произошло это в 1867‑м, когда рыцари давно были декоративные, а уже полвека спустя сюда въехал парламент независимой Латвии. Статую орденского магистра Вальтера фон Плеттенберга из фасадной ниши тогда убрали и вместо немецкого исторического деятеля поставили своего мифологического – чудо-богатыря Лачплесиса. Его, в свою очередь, «попросили», когда в здании разместился Верховный совет ЛССР.

Наводки:

* Сайт бара «Single Malt Bar» и ресторана «Brevings» (только на латышском и английском): www.brevings.lv

* Сайт собора Екаба (только на латышском): www.catholic.lv/katedrale

* Сайт Музея истории Риги и мореходства: www.rigamuz.lv

* Сайт отеля и ресторана Gutenbergs: www.hotelgutenbergs.lv

* Сайт Латвийского музея архитектуры (только на латышском и английском): www.archmuseum.lv

 

Студенты и палачи

Дошедший до перекрестка Екаба и Торня (Башенной, Torņa) оказывается перед выбором сказочного героя: налево пойдешь – к Рижскому замку попадешь, направо пойдешь (по той же самой Торня) – к Пороховой башне придешь.

Рижский замок (Rīgas pils, Pils laukums, 3), ныне гордая резиденция президента Латвии, во времена моего детства был известен как Дворец пионеров. Недавний пожилой президент Берзиньш в пионерском дворце – шуток на эту тему хватало, да и вообще на пафосный лад рижский аналог Белого дома и Елисейского дворца особенно не настраивает. Может, потому, что президент в Латвии – фигура, по конституции, полудекоративная (на время реставрации замка Берзиньш, кстати, из него съехал). Может, потому, что твердыня много столетий уже не окружена рвом и не снабжена подъемными мостами, да еще и увенчана при Карлисе Улманисе манерной башенкой с часами – сейчас демонтированными. Тем не менее когда-то это был настоящий рыцарский замок, резиденция Ливонского ордена.

Первую его версию начали возводить на этом месте в 1330‑м, после того как горожане, поднявшие против Ордена восстание, разрушили прежнюю цитадель рыцарей (ту, что была на улице Скарню, близ церкви Петра). Впрочем, после очередного конфликта в середине XV века рижане раскурочили до основания уже и этот замок. Рыцарей тогда взяли измором (осажденные, они съели своих лошадей), а через три дня магистрат пригласил всех желающих поучаствовать в сносе. Ломать не строить – весь город азартно крушил замок, не забывая делать гешефт на продаже кирпичей.

Но десять лет спустя строить все-таки пришлось: на сей раз рыцари взяли Ригу, и первым пунктом мирного договора стояло обязательство горожан возвести Ордену резиденцию мощнее прежней. Но сам Орден после этого просуществовал недолго – а после его упразднения в замке сменяли друг друга наместники владевших Ригой монархов: польского, шведского, русского. Причем все перестраивали замок и видоизменяли окружающую территорию в зависимости от собственных вкусов и веяний времени.

На противоположном от замка конце Башенной улицы (Torņa) – башня: Пороховая (Pulvertornis, Smilšu, 20). Единственная уцелевшая из городских оборонительных, обстрелянная, по легенде, лично Петром Великим и «утыканная» ядрами в ходе позднейшей реставрации.

По пути к ней по улице Торня туристы отвлекаются обычно на бесконечный ряд сувенирных лавок и кабаков, разместившихся в бесконечных Казармах Екаба (Яковлевских казармах, Jēkaba Kazarmas, Torņa, 4) – самом длинном здании Старой Риги (237 метров), где действительно когда-то жили солдаты. Отдельный повод отвлечься – расположенный все в тех же Казармах «Ресторан трех поваров» («3 pavāru restorans», Torņa, 4, Jēkaba Kazarmas, 2b), вошедший в призовую тройку рижских заведений за 2014 год по экспертной оценке.

Но на другой стороне Торня – Шведские ворота (см. главу «Восемьсот лет между. История Риги»), под арку которых стоит нырнуть не только ради них самих, но и для того, чтобы, свернув направо, в совсем уж узенький проулок, посмотреть на дом последнего рижского палача (Torņa, 9). Соответствующая официальная должность в Риге существовала вплоть до 1863 года – правда, к тому моменту профессия, бывшая в Cредние века высокооплачиваемой (хотя и не почетной), утратила и востребованность, и зловещий ореол: палачу, которому, по мере смягчения нравов, доставалось все меньше работы по основному профилю, приходилось под конец отвечать за уборку мусора и общественный порядок по ночам.

Вернувшись на Торня и миновав декоративный фрагмент новодельной крепостной стены, дойдешь все-таки до Пороховой. Любопытна она не только своим видом – в башне и в пристроенном к ней во времена Улманиса Первого здании располагается Военный музей Латвии (в советские времена – Музей революции).

По поводу происхождения имени Pulvertornis’а версий множество, но самая правдоподобная – как водится, самая скучная: в Пороховой хранили порох. После срытия всех городских укреплений единственной функцией башни долгое время было предоставление жилища голубям. Птицы настолько ее загадили, что она совсем перестала быть кому-нибудь нужной. И лишь студенты Рижского политехникума из предприимчивой корпорации «Рубония» выступили в роли коллективного Геракла. Русло реки, для того чтоб вычистить Pulvertornis, они изменять не стали – наоборот, собственными руками выгребли гуано и с немалой выгодой продали (удобрение!). На вырученные деньги корпоранты оборудовали в башне студенческий клуб, в котором была среди прочего и пивная. И она стала местом, где едва ли не впервые в Риге зазвучала нацистская пропаганда.

Дело в том, что в «Рубонию» входили немцы, придерживавшиеся крайне правых взглядов. И был среди них одаренный студент-архитектор, ученик классика латышской живописи Вильгельма Пурвитиса. Ему предстояло сделать головокружительную карьеру, прославиться на весь мир, дать свое имя улицам – но не в качестве зодчего или художника. Звали немецкого студента родом из Ревеля Альфред Эрнст Розенберг, и в историю он вошел как разработчик расовой теории и один из ближайших соратников Гитлера.

Во время нацистской оккупации Риги в городе была улица его имени – нынешний бульвар Райниса. Но финалом карьеры остзейского уроженца стала виселица в Нюрнберге. Рейхскомиссариат Остланд оказался постскриптумом в семисот-с‑лишним-летней истории немецкой Прибалтики; история эта была бурной и противоречивой, но закончилась страшно и бесславно.

Наводки:

* О Рижском замке – на сайте Президента Латвии: www.president.lv

* О нем же, а также о судьбе городских укреплений Риги – на портале «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv

* Ресторан «3 pavāru restorans», тел. для бронирования: +371 20370537

* Сайт Военного музея Латвии: www.karamuzejs.lv

 

Немецкая слава России, русский позор Латвии

Политехнический институт, в котором учился Розенберг, был первым в городе вузом – основали его в 1862‑м под именем Рижского политехникума. В перечне его студентов хватает и куда более достойных людей. Остзейский немец Фридрих Цандер, будущий разработчик первых советских ракет, еще во время учебы в Политехе рассчитал траекторию полета на Марс. И он, и будущий классик советского авангарда Эль Лисицкий поступили в вуз, когда он уже стал Рижским политехническим институтом. Но произошло «переформатирование» лишь в 1896‑м – а до того в Baltische Polytechnikum zu Riga преподавали на немецком.

В коробчатом его здании, спроектированном уроженцем прусской Силезии Густавом Хилбигом, теперь главный корпус Латвийского университета. Увидеть его можно, если выйти из Старушки по Театральной улице (Teātra iela) к Национальной опере (Latvijas Nacionāla opera, Aspazijas bulvāris, 3) и пересечь городской канал. Классицистское здание Оперы было построено на несколько лет раньше университетского, – но театр там первоначально разместился, конечно, не латышский национальный, а немецкий. А архитектор здания – выпускник Берлинской академии художеств Людвиг Бонштедт, последнюю треть жизни проживший в Германии.

В соседнем с Университетом доме – ресторан «Килиманджаро» («Kilimanjaro», Raiņa bulvāris, 21) из экспертного топ‑10 латвийских заведений. Если во рту пересохло, а в бумажнике – нет, можно опрокинуть в нем 80‑граммовый стаканчик южноафриканского вина за 10 евро (имеется в виду именно стаканчик – бутылка потянет на 60) и поразмышлять о том, что латвийская столица – чуть ли не единственный город страны, никогда не менявший имени. Просто потому, что и по-немецки, и по-русски, и по-латышски Рига звучит одинаково. У большинства прочих – по два, а то и по три названия: нынешнее, латышское, историческое немецкое и оно же, но русифицированное, царских времен. Митау-Митава-Елгава. Либау-Либава-Лиепая. Динабург-Двинск-Даугавпилс.

Вплоть до конца XVIII века в Лифляндии, уже сто лет как российской, талеры принимали куда охотнее рублей. До последней четверти века XIX официальное делопроизводство в ней велось на немецком. Перейдя улицу Гарлиба Меркеля (Merķeļa iela), немецкого публициста, защищавшего латышских крестьян от произвола немецких помещиков, мы оказываемся в Верманском парке (Vērmanes dārzs), по сей день носящем имя вдовы одного из пионеров лифляндского капитализма Кристиана Вермана Анны Гертруды, пожертвовавшей в 1810‑х большую сумму на устройство парка на месте здешнего болота. Оба супруга, конечно, тоже были немцами.

Присоединение к Российской империи остзейских земель на их жизни сказалось мало. Петр I, отвоевав у шведов Эстляндию и Лифляндию, не только не стал вмешиваться в здешние порядки, но и вернул немецким помещикам имения, отобранные ранее в шведскую казну. Прибалтийские губернии управлялись по собственным законам до 80‑х годов XIX века. В обмен на привилегии Россия получили лояльность – балтийские немцы служили ей верой и правдой, и историю империи поры ее расцвета и падения невозможно представить без представителей остзейских фамилий.

Победитель Наполеона Барклай де Толли и герой обороны Севастополя Тотлебен. Капитан первой русской кругосветки Иван Крузенштерн и первооткрыватель сотен тихоокеанских островов Отто Коцебу. Пушкинский друг поэт Антон Дельвиг и скульптор Петр Клодт, кони которого стоят на дыбах в Санкт-Петербурге и в Неаполе. Шеф жандармов Александр Бенкендорф и либеральный премьер Сергей Витте. Оба кандидата на титул «черного барона» из песни Покрасса: Врангель и Унгерн-Штернберг. Все они происходили из дворянских родов трех остзейских губерний: Эстляндской, Лифляндской и Курляндской.

Но в нынешних государствах Балтии, где процент немецкого населения давно не превышает статистической погрешности, отношение ко всем этим громким именам неоднозначное. Улица Меркеля за перекрестком с Бривибас называется бульваром Калпака (Kalpaka bulvāris) в честь борца за латвийскую независимость полковника Оскара Калпака – и никто, кроме специалистов, не помнит, что до революции бульвар носил имя Эдуарда Тотлебена, а памятник прославленному полководцу и военному инженеру тогда собирались установить тут же, в парке Эспланада (Esplanāde). Его скульптура должна была стоять справа от православного Христорождественского собора (Brīvības, 23) – симметрично стоящей слева от храма скульптуре «генерала-фельдмаршала князя Барклая де Толли».

Однако ж и судьба бронзового героя Отечественной войны 1812 года оказалась крайне непроста. Впервые памятник Михаилу Богдановичу, чей предок бежал в Ригу из Шотландии во время Английской революции, а дед был рижским бургомистром (да и сам полководец писал, что родился в Риге, хотя его биографы в этом сомневаются), появилась в парке в 1913‑м, после торжеств по случаю столетия победы над Наполеоном. Но уже через пару лет в ожидании немецкого наступления на Ригу фигуру эвакуировали на восток.

То ли корабль, на котором ее везли, был потоплен, то ли статуя просто сгинула в чехарде революций и войн – но до конца столетия на Эспланаде, даже мне еще памятной как Парк Коммунаров, сиротливо торчал пустой постамент с дореволюционными ерами.

Этот гранитный куб был свидетелем того, как в короткий период советской Риги в 1919‑м в парке похоронили 27 павших коммунаров, как их на следующий год, уже при независимой Латвии, выкопали, как при демократии здесь проводили Праздники песни и танца, а при диктатуре Улманиса – военные парады, как после войны появился было еще один пустой постамент – для семиметровой статуи Сталина и как после XX съезда на его месте высадили розарий.

Уже в XXI веке по инициативе и на деньги рижского русскоязычного бизнесмена Евгения Гомберга в Санкт-Петербурге отлили реплику скульптуры Барклая. Однако добиться возвращения полководца на постамент удалось не без труда. Поначалу рижские власти под протестующие крики националистов и недовольные высказывания президентши Вике-Фрейберги нехотя согласились установить скульптуру на полгода – с тем, чтобы рижане за это время сами решили, нужен ли в латвийской столице памятник герою российской истории.

Барклай устоял, но ни Петра, ни Колонну победы (не менее знаменитые дореволюционные монументы, реставрированные в 1980–1990‑х) в центр Риги вернуть так и не позволили. «Этот памятник связан с историей не Латвии, а царской России», – отрезал известный здешний депутат-националист, выведший единомышленников на демонстрацию против восстановления Колонны.

Парадокс в том, что остзейские немцы «ответили» за русских. Строго говоря, у латышей есть все основания сложно относиться к немецким дворянам, державших их предков в черном теле полтысячелетия с лишним. То-то Раскольников у Достоевского заверял: «Сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу», чем за Лужина. Но знаменитые немецкие имена русской истории почти не значатся на постаментах или уличных табличках латвийских городов, к которым они имеют прямое отношение, – не значатся совсем по другой причине.

Хотя Тотлебен родился в Елгаве-Митаве, память о нем увековечена где угодно: в Болгарии, в Крыму, – но не на родине. Да и Барклай, отпетый в здешней церкви Екаба, – не латвийский герой. Не то чтобы латышским идеологам был так уж дорог Наполеон или турки, с которыми воевали остзейские военачальники. Но воевали они с ними, находясь на русской службе, – а ассоциировать себя с победами России (пусть даже не советской, а царской) независимая Латвия не хочет.

В латвийском городе, выясняющем отношения с собственным российским прошлым, основавшие этот город немцы давно не у дел.

Наводка:

* Сайт ресторана «Kilimanjaro»: www.kilimanjaro.lv

 

Глава 16. У нас была прекрасная эпоха. Рига имперская

 

Несостоявшийся Сингапур

Перед Первой мировой Рига была четвертым по величине городом Российской империи – после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. И если учесть, что Царство Польское всегда в романовской державе стояло особняком, то не будет большой натяжкой назвать Ригу третьей столицей России времен ее последнего расцвета.

При этом город рос и развивался невероятными темпами: за вторую половину XIX столетия ее население увеличилось вчетверо, за первые десять с небольшим лет XX века – еще почти вдвое! Рига была вторым после Санкт-Петербурга имперским портом на Балтике и мощнейшим промышленным центром: в Риге появились первая в России велосипедная фабрика (Александра Лейтнера), был налажен выпуск одного из первых серийных и самого знаменитого дореволюционного российского автомобиля («Руссо-Балта»), создан первый российский авиационный двигатель (Теодором Калепом на его заводе «Мотор»), испытан один из первых в мире танков («вездеход» Александра Пороховщикова).

Подобно своему имперскому двойнику, Одессе, другой жемчужине у другого моря, Рига начала прошлого века – разноязыкий Вавилон. В 1913‑м ни у одной из национальных общин не было подавляющего преимущества, главные из них – латыши, немцы и русские, заметны были поляки и евреи. А самый знаменитый из рижских градоначальников начала века Джордж Армистед был потомком шотландского экспата – запомнился он не только тем, что, будучи мэром, добирался на работу на электрической конке, которую сам же и проложил, но и фантастическими темпами строительства города. В современной Риге Армистеду установлены аж два памятника: бюст на Стрелниеку и целая скульптурная группа – мэр с женой и собакой чау-чау – у Национальной оперы.

С этим чау-чау связан уже современный городской анекдот: дело в том, что открытие композиции почтила своим присутствием случившаяся в Риге с официальным визитом Елизавета II, королева английская. И уже позже выяснилось, что у спонсировавшего создание памятника бизнесмена-мецената Евгения Гомберга (того самого, что спонсировал и Барклая с Петром) был любимый чау-чау, умерший как раз накануне. А вот про наличие такой собаки у мэра Армистеда ничего не известно. Получилось, что Ее Величество Елизавета Виндзор открыла памятник собаке предпринимателя Гомберга.

Если попробовать пофантазировать, что было бы, сохрани Рига и после Армистеда тогдашние темпы развития, тогдашний потенциал, тогдашнюю этническую пестроту – можно представить ее сегодня многомиллионным мегаполисом, великим европейским городом, эдаким интернациональным и мультикультурным Сингапуром на Балтике. Впрочем, как раз в те счастливые предвоенные (имеется в виду Первая мировая война) времена демографы подсчитывали, что к концу XX века в Российской империи будет жить без малого миллиард человек.

Не сложилось. Грянула мировая война, Российская империя канула в прошлое, а ее «третья столица» стала столицей первой – но очень маленькой страны, агрессивно-этнократической и почти без промышленности. В уютно-провинциальной Риге начала XXI века остается только гулять по имперски правильным, геометрически распланированным кварталам размашистого Центра (того, что снаружи бульварного кольца), застроенным мощными и пышными доходными домами, вспоминая эпоху наивысшего в истории города взлета.

Кажется не случайным, что места эти тогда назывались Петербургским форштадтом. Вообще-то предместий – как говорили в немецкоязычной Риге, форштадтов – было три: Митавский (в Задвинье), Московский (на юго-восток от Старого города) и Петербургский (на северо-восток). Но нынешние рижане знают только Москачку. Интересно, что она всегда была – а отчасти и сейчас остается – «большой деревней», причем среднерусского вида. Зато бывший Петербургский форштадт – это заводы, прямые проспекты и архитектура модерна. Или, как говорят в Риге – опять-таки на немецкий манер, – югендстиля.

Эпоха расцвета лифляндской столицы совпала с эпохой модерна, он же югендстиль (в Германии), он же арт-нуво (во Франции) – оттого эта избыточная, декоративная, украшательская архитектура стала особой гордостью и фирменным знаком Риги. Чопорную мрачноватую протестантскую готику Старого города оттенил расфуфыренный, весь в кудрявых завитушках, кокетливых башенках, эркерах, колоннах, балкончиках и барельефах югендстиль.

Красивая, но провинциальная Рига всегда комплексовала по поводу собственного места во второй европейской лиге – оттого здесь так любят ставить свой город в один ряд с Барселоной и Прагой. Повод – как раз обилие модерна-югендстиля. Здешние патриоты даже утверждают, что по количеству таких зданий Рига – абсолютный чемпион Европы. Одни пишут про семь с половиной сотен образчиков югендстиля, другие – про восемьсот с лишним.

 

Кошки с собакой: югендстиль в Старой Риге

Если старинная архитектура Риги четко локализована в маленькой Старушке, то модерн щедро рассыпан по довольно обширному пространству – в том числе и по Вецриге. Так что экскурсию по здешнему югендстилю можно начинать прямо в средоточии туристской толкучки, на улице Аудею. Здание по адресу Audēju, 7 архитекторов Ашенкампфа и Шервинского считается одной из первых рижских построек (точнее – перестроек старого здания) в этом стиле, узнаваемом по маскам и растительному декору. На перекрестке с Kalēju повернув налево, вскоре заметим (не заметить его мудрено) по левую руку дом, словно раскрашенный ребенком (Kalēju, 23, арх. Пауль Мандельштам): с древесными кронами на стенах и солнцем вокруг окна. На следующем перекрестке свернув направо, на Teātra, увидим в ее перспективе здание по адресу Teātra, 9 (арх. Х. Шель, Ф. Шефель) с Афиной, Гермесом и атлантами, что держат небо на каменных плечах – вернее, земной шар.

Выйдя к Национальной опере, можно поздороваться с бронзовым семейством Армистедов и собакой бизнесмена Гомберга в здешнем парке. Прогуляться вдоль канала до «лаймовских» часов, свернуть обратно в Старушку – и, пройдя два квартала по Kaļķu, мимо недешевого ресторана «Kaļķu vārti» (Kaļķu, 11a), еще одного фигуранта списков топовых рижских кабаков, обнаружить себя на знакомой по прошлой главе площади Līvu. С нее хорошо видны кошки на крыше знаменитого Кошкина дома (Meistaru, 10/12, арх. Ф. Шефель).

В Риге их скорее считают котами. Выгнувшие спины и задравшие хвосты на башенках высокого желтого дома, эти звери – давно городской символ и герои общеизвестной байки. Гласящей, что владелец дома, когда его не приняли в Большую Гильдию, изобретательно отомстил обидчикам – поставил на своей крыше изображения животных, развернув их к Гильдии (она как раз по соседству) так, чтобы старейшина из окна своего кабинета видел кошачьи зады. По этой же легенде, Гильдия долго и безрезультатно судилась с обидчиком – но нынешняя «ориентация» котов свидетельствует, что компромисс был найден.

Рижанин может рассказывать про этот дом долго: и про надпись «Bar», что появилась на окнах первого этажа во время съемок «Семнадцати мгновений весны», и про действительно располагавшийся здесь бар «Черный кот», широко известный тоже еще с советских времен – в нем я, будучи начинающим журналистом, когда-то просидел всю ночь и просадил всю зарплату. Это место ушло, как молодость, – теперь в Кошкином доме вполне презентабельный ресторан, фигурант рижского топ‑10 от портала TripAdvisor. Тоже, впрочем, не обошедшийся без кошачьих в названии: «Ресторан дома черного кота» («Melnā kaķa mājas restorāns»).

Имеется в Старушке, причем неподалеку, и югендстильный ответ Дому с котами – дом с собакой. Пес сидит над вычурным фасадом здания по адресу Šķūņu, 10/12 (арх. Х. Шель, Ф. Шефель), принадлежавшего видному домовладельцу Детману. Он был еще и совладельцем завода электрооборудования «Унион» – одного из флагманов тогдашней рижской промышленности, в пустых цехах которого после войны разместится новый флагман латвийской индустрии: «ВЭФ».

Тот же Детман владел домом по адресу Tirgoņu, 4 – очередным образчиком югендстиля, что в самом начале отходящей от Домской площади (к которой мы как раз вышли) улицы Тиргоню. В этот образчик мы заглядывали в прошлой главе пропустить стаканчик в Single malt bar’е.

Выйдя на «Домку», волей-неволей обращаешь внимание на помпезное сооружение с балконом напротив собора – здание Латвийского радио (Doma laukums, 8). Это не югендстиль, а неоклассицизм, но построенный в те же славные предвоенные годы (1913) и тем же выпускником Рижского политехникума Паулем Мандельштамом, который спроектировал 70 с лишним домов, был признан классиком рижского модерна и безвестно сгинул, будучи евреем, во время нацистской оккупации Риги. Свернув как раз за зданием радио направо, на Smilšu, обратим внимание на дома под номерами 2 (арх. К. Пекшенс) и 8 (арх. Х. Шель и Ф. Шефель).

Наводки:

* Список адресов рижского югендстиля – на портале «Rīgas jūgendstila centrs» (только на английском): www.jugendstils.riga.lv

* Сайт ресторана «Kaļķu vārti»: www.kalkuvarti.lv

* Сайт ресторана «Melnā kaķa mājas restorāns»: www.melnaiskakis.lv

 

Другой Эйзенштейн: югендстиль в Центре

Пройдя Смилшу до конца, оставим Старушку за спиной, а перед собой увидим Бастионную горку. Тут можно форсировать Городской, он же Рижский канал в разных направлениях, «метя» в разные магистрали Центра – все как одна застроенные, и довольно плотно, искомым модерном. В списках рижского югендстиля по Бривибас (Brīvības) значится десять адресов, по Элизабетес (Elizabetes) – полдюжины, по Гертрудес (Gertrudes) тоже, по Кришьяна Барона (Krišjāņa Barona) и Кришьяна Валдемара (Krišjāņa Valdemāra) – полдесятка.

Но если лень совершать продолжительные прогулки (тут расстояния не как в Старушке), можно воспользоваться известной рижской опцией. В городе имеется место, где самые прославленные образчики югендстиля собраны на совсем маленьком пространстве. «В Риге всех приезжих я первым делом водил на улицу Фрича Гайля (законное имя прежде и теперь – улица Альберта), – писал рижанин Петр Вайль. – Такого сгущения стиля модерн в одном коротком квартале, пожалуй, не найти даже в Праге или Париже».

Этот район изыскан и уютен, а путь к нему приятен и недолог. От Бастионки, перейдя канал по мостику, увешанному «свадебными» замками, движемся по диагонали через сквер – к перекрестку Валдемара и бульвара Райниса. Слева от него прижал шляпу к груди, словно извиняясь – скажем прямо, есть за что – бронзовый диктатор Улманис. Справа, на соседнем углу, в здании дорогого «Gallery Park Hotel» (Krišjāņa Valdemāra, 7) обосновался дорогой ресторан «Renomme» с реноме фигуранта экспертного топ‑10 рижских заведений.

Пересекши Валдемара, попадаем в следующий парк – Кронвалда; проходим насквозь и его, оставив слева бывший Дом политпросвета ЦК КПЛ, ныне Конгрессов, – и оказываемся на перекрестке Элизабетес, Калпака и Стрелниеку. Чуть левее по Элизабетес, по нечетной ее стороне, снова будет достопримечательность не архитектурная, а ресторанная: очень «понтовое», очень известное заведение под названием «Vincents» (Elizabetes, 19) – обладатель разнообразных наград и частый лидер топов «Лучший ресторан Латвии». Его шеф-повар Мартиньш Ритиньш – главная, вероятно, кулинарная звезда страны, кормившая чуть ли не всех ее высоких гостей: от Элтона Джона до Джорджа Буша.

Но если аппетит еще не нагулян или деликатесы с сусальным золотом (а такие значатся в меню) не прельщают, повернем в другую сторону, направо – на улицу Стрелниеку (Strēlnieku). Тут уже начинается царство югендстиля: на четной стороне улицы – яркий образчик по адресу Strēlnieku 4a, перед которым нас снова встречает мэр Армистед, теперь уже в виде бюста. Дом с двумя башенками построен архитектором, с именем которого в первую очередь ассоциируется понятие «рижский модерн»: здешним гением места Михаилом Эйзенштейном.

Самое же «югендстильное» место в Риге – за углом: искомая улица Альберта (Alberta iela), коротенькая, но по цене квадратного метра, как утверждают некоторые, бьющая все прочие рижские. Мал золотник, да дорог. Спасибо югендстилю и лично Эйзенштейну, дома которого стоят тут вплотную друг к другу: номера 2, 4 (в нем какое-то время жил сам архитектор), 6, 8, на противоположной стороне – номер 13.

В Риге с советских времен есть улица Эйзенштейна, но другого – Сергея (Sergeja Eizenšteina iela). Сергей Михайлович, автор «Броненосца «Потемкин» и «Ивана Грозного», в лифляндской столице родился, но покинул ее в семнадцать лет – чтобы создать все свои киношедевры вдали от Латвии. Влияние отцовского искусства и отцовского характера великий режиссер признавал, но без большой благодарности: «Папа… Тщеславный мелкий, непомерно толстый, трудолюбивый, несчастный, разорившийся, но не снимавший белых перчаток (даже в будни!) и белого крахмала воротничков. Папа – вселивший в меня весь костер мелкобуржуазных страстишек нувориша и не сумевший учесть того, что в порядке эдиповского протеста я, неся их, буду их ненавидеть».

Петербургский еврей (сам он доказывал, что остзейский немец), купеческий сын, Эйзенштейн-старший приехал в Ригу не для того, чтоб строить дома, а ради чиновничьей карьеры. Ее он и сделал, став директором здешнего департамента путей сообщения, дослужившись до действительного статского советника и получив потомственное дворянство в феврале 1917 года. Легенда даже утверждает, что Михаил Осипович стал последним российским дворянином: комплексовавший по поводу низкого происхождения, всю жизнь стремившийся к титулу, он добился своего – но буквально накануне того, как империя ушла в небытие вместе со своими титулами. Якобы в последнем списке на присуждение дворянства, подписанном императором перед отречением, фамилия Эйзенштейн стояла последней (согласно алфавитному порядку).

Прославившая же Михаила Осиповича архитектура была для него хобби, хоть и очень прибыльным. В бесконечных женских маскаронах, которыми изукрашены его поразительные фасады, журналисты-современники угадывали тогдашних оперных певиц – еще одну страсть Эйзенштейна-старшего (вернее, две страсти сразу: и опера, и певицы).

Кажется абсолютно логичным, что Рижский музей югендстиля находится на улице Альберта (Alberta, 12) – удивляет разве только, что он не в доме Эйзенштейна. Таких на улице немало, но номер 12 построен Константином Пекшенсом – в нем латышский архитектор, тоже классик рижского модерна, жил и работал. В его квартире, изначальный интерьер которой (1903 года) тщательно воссоздан, музей и расположился.

Короткая Альберта упирается в Антонияс (Antonijas iela) – по ней стоит пройти чуть направо, до угла с Элизабетес. Тут снова сплошной Эйзенштейн: здания по адресам Elizabetes, 10a, 10b и 33 – его постройки. На углу этом вообще хватает поводов задержаться: и чтобы поглазеть, и чтобы посидеть за столиком. На нечетной стороне Элизабетес – довольно милый и не слишком дорогой кабак «Летающая лягушка» («Lidojošā varde», Elizabetes, 31a) с изобилием самых разных лягушек в самых неожиданных местах. На четной – возможно, лучший винный бар, а заодно и лучший винный магазин в городе: «Винная студия» («Vīna sudija», Elizabetes, 10). Вино, включая самое изысканное, тут и наливают, и продают, а еще устраивают дегустационные мастер-классы и художественные выставки.

И чтобы завершить тему кабаков: в двух кварталах, на углу Антонияс с Дзирнаву (а если с Альберта повернуть не направо, а налево – то на первом же углу) – ресторан средиземноморской кухни «Riviera» (Antonijas, 13) из экспертного топ‑5 латвийских заведений.

Если же возвращаться к архитектуре, то для ее любителей предусмотрено продолжение «югендстильного» маршрута: по Элизабетес направо, в сторону порта, сделать «загогулину» по улицам Rūpniecības и Vīlandes, вернуться на Элизабетес и завершить экскурсию на углу с Кронвалда, у здания Константина Пекшенса и Эйжена Лаубе по адресу Kronvalda bulvāris, 10. Но есть на этом маршруте как минимум два дома, интересные не только с архитектурной точки зрения.

На Vīlandes, 1 провела детство Елена Сергеевна Нюрнберг, по третьему мужу – Булгакова, прототип Маргариты из знаменитого романа. А в доме по адресу Elizabetes, 21 родилась в 1891 году Елизавета Пиленко, она же Кузьмина-Караваева, она же Скобцова, она же Мать Мария – человек совершенно поразительной судьбы: поэтесса-декадентка, эсерка, городской голова Анапы, комиссар, эмигрантская писательница, монахиня, участница французского Сопротивления, заключенная Равенсбрюка, казненная в газовой камере за неделю до прихода Красной Армии, признанная центром Яд Вашем «праведницей мира» и канонизированная патриархом Константинопольским как преподобномученица. Городу, в котором она появилась на свет в золотую для него эпоху, в XX веке тоже была уготована бурная, противоречивая, парадоксальная и трагическая судьба.

Наводки:

* О Рижском музее югендстиля – на портале «Rīgas jūgendstila centrs» (только на английском): www.jugendstils.riga.lv

* Сайт отеля «Gallery Park Hotel» и ресторана «Renomme»: galleryparkhotel.com

* Сайт ресторана «Vincents»: www.restorans.lv

* Сайт ресторана «Lidojošā varde»: www.flying-frog.lv

* Сайт бара-магазина «Vīna sudija»: www.vinastudija.lv

* Сайт ресторана «Riviera»: rivierarestorans.lv

 

Глава 17. Большой стиль маленькой страны. Рига между мировыми войнами

 

Все диктаторы делают это

До 1918 года национального государства латышей никогда не существовало – но ко всему привычная Рига и с ролью его столицы справилась без труда. В Рижском замке, построенном еще Ливонским орденом, побывавшем резиденцией разнообразных иностранных наместников и генерал-губернаторов, теперь поселился латвийский президент. В Доме Лифляндского рыцарства стал заседать cейм. В здании филиала российского Госбанка (Valdemāra iela, 2a) поместились и правительство, и государственный Банк Латвии (сейчас там только последний). Новое государство приспосабливалось к Cтарому городу – и лишь после своей мутации в диктатуру начало всерьез менять город в соответствии с идеологией.

Карлис Улманис безраздельно правил Латвией всего шесть лет – и диктатура эта была не зловещая, а курьезная. Тем поразительней, насколько ее стилистика совпадает со стилистикой самых страшных тоталитарных режимов XX века, претендовавших на глобальное господство и изменение мировой истории. Крошечная Латвия ничего не хотела («Что есть, то есть, чего нет, того нет»), будущее видела не в тысячелетнем рейхе или мировой революции, а в телятах, – но и в Риге в 1930‑х, как в Берлине и Москве, сносили старую застройку целыми кварталами, расчищали площади в центре города, возводили огромные помпезные здания в неоклассическом стиле и монументальные скульптурные композиции. Продлись эпоха Улманиса дольше, хрестоматийный абрис Вецриги изменился бы радикально.

Экскурсию по улманисовской Риге можно начинать на Домской площади (Doma laukums). Площадь в ее нынешних размерах и конфигурации – заслуга в первую очередь «народного вождя». Ломать старинные здания вокруг Домского собора начали еще во второй половине XIX века, но лишь Улманис взялся за дело со свойственной вождям решительностью.

Диктаторы – что большие, что совсем маленькие – любят перекраивать города. Любят большие пустые пространства в центре столиц, которые положено заполнять марширующими колоннами или восторженно внимающими массами. На Домской площади имеется даже балкон, с которого только и вещать отцу нации – на здании Латвийского радио (правда, радиостанции в нем поселились только после Второй мировой: до того тут квартировал банк).

Площадь при диктатуре – место идеологическое, и название у нее должно быть не абы какое. Улманис назвал бывшую и будущую Домскую в честь события, которое он полагал судьбоносным в истории страны: площадью 15 мая – в этот день 1934 года он устроил военный переворот. Вот только уже через несколько лет 15 мая сменилось на 17 июня – у советской власти нашлась своя эпохальная дата: день ввода в Латвию частей Красной Армии в 1940‑м (ныне эта дата признана трагической). И лишь в перестройку, в 1987‑м, площадь опять, как в XIX веке, стала Домской – просто в честь собора.

Повернув с нее на Зиргу (Zirgu), оценим масштаб уже знакомого здания Министерства финансов (Smilšu, 1), занимающего целый квартал. Огромное, мрачновато-брутальное, строилось оно в три последних улманисовских года. Бывшие тут до него старинные кварталы тогда бестрепетно снесли. Историческую застройку Вецриги, которую сейчас охраняет ЮНЕСКО и восхищенно разглядывают туристы, не щадили ни при Российской империи, ни в независимой Латвии в ее первой редакции. Но если во времена имперского расцвета невзрачное старое ломали ради красивого нового, то при Улманисе чуждое немецкое сносили ради своего, латышского.

Идеологической базой диктатуры был национализм, и свойственное многим авторитарным правителям стремление самоутверждаться в градостроительстве породило концепцию истинно латышской столицы. Построенная немцами и неотличимая от городов Германии Вецрига подлежала существенной переделке. Самое смешное, что новое, правильное, свое, возводимое взамен, оказалось настолько похоже на архитектуру тогдашнего Берлина, что потом, в «Семнадцати мгновениях весны» рижский Минфин выступил в роли сразу нескольких зданий столицы рейха, включая Главное управление имперской безопасности (РСХА).

Отсюда десять минут ходу – через площадь Ливу и по Вагнера – до «Галереи Центр» («Galerija Centrs», Audēju, 16), в советские времена – Центрального универмага, в улманисовские, когда его построили, – Армейского экономического магазина. Уже при второй независимости пятиэтажный торговый центр переделали и расширили, «захватив» ближайшую улицу, но и изначально он был немал – опять-таки, в квартал размером.

Кривизна улиц и небольшая величина зданий Старушки явственно претили вождю латышского народа. Хотя Улманис родился на хуторе, возглавлял партию «Крестьянский союз» и грезил телятами, душу его грели громадные дома сурово‑торжественного вида, прямые широкие проспекты, стадионы на десятки тысяч мест – в этом смысле он не отличался от отцов больших и малых наций, правивших в 1930‑х по всей Европе: от Москвы до Лиссабона.

Планы перестройки Риги, разработанные в конце десятилетия, заставляют вспомнить и Альберта Шпеера, и Бориса Иофана. Судьба самых грандиозных рижских проектов тоже оказалась плачевной – но под строительство титанического здания городской управы на Набережной 18 ноября (где сейчас Музей оккупации) успели расчистить участок, снеся часть домов на Ратушной площади, и даже напечатали туристический план Риги с нарисованной на нем управой со 140‑метровой башней (выше церкви Петра). Башни Улманис вообще любил и специально просил включать их в проекты.

 

Свобода 3 звездочки

Главный пункт экскурсии по Риге времен первой латвийской независимости – это, конечно, главный скульптурный символ оной независимости и главный монумент латвийской столицы. Памятник Свободы (Brīvības piemineklis), что в самом начале одноименной – Свободы (Brīvības) – улицы. Но не приметить этого слона, будучи в Риге, вообще невозможно – в силу как его размеров (42 метра общей высоты), так и центрального расположения. И непросто понять, почему он не кажется слоном в посудной лавке.

Памятники с такой лобовой символикой и с таким пафосным исполнением редко удерживаются в рамках вкуса, а монумент подобного роста в центре Cтарого и стильного города практически лишен шансов выглядеть уместно. Но знаменитому скульптору Карлису Зале и архитектору Эрнесту Шталбергсу удалось почти невозможное. Памятник, открытый 18 ноября 1935‑го, в семнадцатую годовщину независимости, непомерен, прямолинейно-пафосен (недаром надпись на его постаменте «Tēvzemei un Brīvībai», «Отчизне и Свободе», взяла в качестве названия здешняя ультранационалистическая партия), преисполнен немудрящей комиксовой символики (на постаменте – трудящиеся в лице рабочего, крестьянина и рыбака, богатырь Лачплесис, «прикованный герой», раздирающий цепи, наверху – Свобода в виде воздевшей руки зеленой девицы) – и при этом не вызывает эстетического отторжения.

Конечно, помпезность сооружения провоцирует на иронию – и ее в отношении главного нынешнего госсимвола всегда хватало: зеленую девушку панибратски прозвали Милдой, три звезды в ее руках трактовали как рекламу коньяка трехлетней выдержки, да залетная иностранная шпана, сдается, не случайно устроила себе туалет именно тут. Но самое известное сооружение времен Карлиса Улманиса, относившегося к Риге без особой бережности, не только не повредило городскому центру, но стало неотъемлемым его атрибутом.

Даже в сталинские времена, когда столь заметный и идеологически абсолютно чуждый символ «буржуазной Латвии» подумывали если не снести, то хотя бы убрать куда подальше, Милда устояла. За это принято благодарить уроженку Риги Веру Мухину, пятикратного лауреата Сталинской премии и автора монументального символа Москвы – «Рабочего и колхозницы». Сказалось, вероятно, и то обстоятельство, что соавтор Зале Эрнест Шталбергс был крупным советским чиновником от искусства, возглавлял правление Союза архитекторов ЛССР с 1945 года. Да и сам Зале, выпускник питерского ВХУТЕИНа, реализовывал в молодости ленинский план монументальной пропаганды, ваял Добролюбова и Гарибальди. Интересно, что в «буржуазной» Латвии, сменив большевистскую идеологию на патриотическую, он показал себя непревзойденным мастером той самой монументальной пропаганды – без всяких кавычек и без всякой иронии.

Ирония – недобрая ирония истории – в другом: свобода латвийской отчизны, увенчанная столь мощным символом в ноябре 1935‑го, закончилась всего через четыре с половиной года – в июне 1940‑го. Памятник Свободы стал памятником свободе.

Такова оказалась судьба всех реализованных крупномасштабных проектов конца 1930‑х. Пройдя от Милды полтора квартала по Бривибас, увидишь напротив Христорождественского собора огромное, опять в квартал и опять сумрачное здание Кабинета министров, перед которым время от времени безнадежно митингуют группки латвийских бюджетников. Возведенное в 1938‑м как Дворец правосудия, оно вскоре пригодилось Совету министров Латвийской ССР.

Пройдя по Бривибас еще квартал вперед, а потом по Дзирнаву (Dzirnavu iela) квартал налево, окажемся под единственной из любезных Улманису башен, которая все-таки выросла при нем над Ригой. 32‑метровый мини-небоскреб 1939 года постройки по адресу Dzirnavu, 57 предназначался для передовой по тем временам типографии «Rota». Он должен был быть больше и, как казалось проектировщикам, краше – но помешали отцы советского и германского народов. В итоге передовая типография досталась республиканской прессе ЛССР, и старожилы здешней журналистики еще помнят, как на Дзирнаву, 57 квартировали редакции большинства тогдашних газет – пока их не переселили в 1978‑м в новый, уже не такой микроскопический, 22‑этажный небоскреб на острове Кипсала. Про этот Дом печати есть что вспомнить уже и мне самому – хотя последний десяток лет он стоит пустой, расселенный и жутковатый.

 

Сгусток времени

Лучшее, что оставила Риге Первая республика, находится в отдалении от центра. Если ехать от него на северо-восток, в сторону Межапарка (например, на трамвае № 11), то по пути, между улицей Гауяс (Gaujas) и железной дорогой, будет обширный зеленый массив – череда кладбищ: Первое и Второе Лесные, кладбище Райниса с могилой главного поэта страны. Здесь же – самое известное в стране: Рижское Братское кладбище (Rīgas Brāļu kapi). Это одновременно национальная святыня, непревзойденный образец мемориального комплекса (шедевр все того же Карлиса Зале – куда более несомненный, чем Милда), а еще – один из самых впечатляющих и точных символов латвийской истории XX века во всей ее трагической противоречивости.

Если в календаре не День Лачплесиса, 11 ноября (местный День защитника Отечества), и не 8 мая, когда на Братском кладбище возлагают венки официальные делегации, здесь пусто и тихо, и можно оценить торжественную гармоничность мемориала, послужившего образчиком для других, более поздних – например, питерской Пискаревки. Пафос и траур дозированы тут в идеальной пропорции – латышские кладбищенские традиции вообще отличают сдержанность и вкус. Но в этой успокаивающей тиши лишь острее ощущение непреходящей драмы.

Первыми, кого похоронили на Братском кладбище в 1915‑м, были солдаты Первой мировой, то есть еще защитники Российской империи. Потом к ним присоединились жертвы революционных событий 1917‑го, потом – красные латышские стрелки, погибшие за большевистскую Латвию, и двое умерших от болезни членов советского правительства. Потом – защитники латвийской независимости. Павшим в боях за суверенную Латвию и посвятили мемориал его авторы (главным скульптором был Зале), работавшие над кладбищенским ансамблем вплоть до 1936‑го, когда комплекс был торжественно открыт в День Лачплесиса. Отсюда скульптурная символика: центральный образ скорбящей Матери Латвии, фигуры древних латышских воинов, олицетворения регионов страны.

Но цепь исторических драм еще далеко не закончилась: после присоединения Латвии к СССР на Братском кладбище похоронили латышских офицеров, которые застрелились, не смирившись с аннексией. В 1941‑м, когда Латвию занял вермахт, тут появились могилы антисоветских партизан и перезахороненных жертв НКВД. В следующие годы нацистской оккупации – латышских полицаев‑карателей, убитых на оккупированной территории РСФСР, погибших на фронте легионеров СС, вспомогательного персонала люфтваффе, попавшего под бомбежку. После освобождения Риги от нацистов здесь хоронили красноармейцев. В конце 1950‑х, когда Братское кладбище признали памятником архитектуры, на нем стали перезахоранивать бойцов латышских подразделений Красной Армии, павших в России, и советских партизан. В 1980‑х начали предавать земле видных деятелей латвийской Компартии, персональных и военных пенсионеров.

Создатель ансамбля кладбища скульптор Зале был похоронен на нем при нацистах в 1942‑м, архитектор кладбища Бирзниекс – при советской власти в 1980‑м.

После обретения независимости, в 1990‑х, на Братское кладбище торжественно привезли прах руководителей Латышского легиона СС Рудольфа Бангерскиса и Вилиса Янумса.

В далеком 1962‑м Наум Коржавин написал хорошее стихотворение «Братское кладбище в Риге»:

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это… Столько лет длится спор и конца ему нету, Возражают отчаянно павшие павшим… Спорят плиты – где выбиты званья и даты. Спорят мнение с мнением в каменной книге. Сгусток времени – Братское кладбище в Риге.

За прошедшие с тех пор полвека никто не примирился – ни мертвые, ни живые.

Наводка:

* Сайт Рижского Братского кладбища: rigasbralukapi.lv

 

Глава 18. Эхо войны. Рига времен рейхскомиссариата Остланд

 

Столица Холокоста

1 Июля 1941 года, всего через десять дней после нападения Германии на СССР, столицу Советской Латвии заняли части вермахта. Еще спустя неделю была оккупирована вся территория республики. Рига попробовала себя в очередной столичной роли – тогда же, в июле, ее назначили административным центром рейхскомиссариата Остланд.

В здании латвийского cейма на Екаба, 11, построенном когда-то как Дом Лифляндского рыцарства, снова обосновались немцы – а именно обергруппенфюрер Фридрих Еккельн со своим штабом. Глава полиции и СС рейхскомиссариата отвечал за окончательное решение еврейского вопроса на подведомственной территории. Структуры полиции и СД размещались в бывших зданиях Министерства земледелия на углу бульвара Райниса (Raiņa bulvāris) и улочки Реймерса (Reimersa iela), где потом квартировала советская милиция, а еще позже – независимое латвийское МВД.

Из Риги координировалось уничтожение евреев и зверские антипартизанские акции на пространстве от Финского залива до Припяти. Остланд состоял из четырех генеральных округов: Эстланд (Эстония), Леттланд (Латвия), Литауэн (Литва) и Вайсрутения (большая часть Белоруссии). В Берлине же делами рейхскомиссариатов занималось Министерство по делам оккупированных территорий во главе с близким соратником и идейным вдохновителем Гитлера, уроженцем Ревеля и бывшим студентом Рижского политеха Альфредом Розенбергом – Альфредом Вольдемаровичем, как звали его во время учебы в Иваново‑Вознесенске, куда Политех эвакуировали во время Первой мировой (кстати, когда Розенберг вернулся в Ревель и захотел завербоваться в немецкий добровольческий корпус, ему отказали как «русскому»). Бульвар Райниса, на котором Рижский политехнический во времена его молодости располагался, в 1941‑м стал Alfred-Rosenberg-Ring.

В округе Леттланд из местных кадров сразу сформировали вспомогательную полицию, а в 1943‑м – Латышский добровольческий легион СС. На территории округа создали множество тюрем, концлагерей и еврейских гетто. Латвия стала одной из крупнейших европейских фабрик по истреблению евреев – на территории страны известны две сотни мест, где их убивали.

За три с небольшим года здесь только евреев уничтожили почти сто тысяч человек: практически все не эвакуировавшееся еврейское население республики (более 70 000) и несколько десятков тысяч человек, привезенных из других стран. Мне встречалось утверждение, что по проценту уничтоженных местных евреев Латвия – на первом месте в мире. И это не считая цыган, советских военнопленных, жителей белорусских и российских сел, вывезенных во время антипартизанских акций, а еще сочувствовавших коммунистам, просто нелояльных, душевнобольных и прочих «недочеловеков».

С тех пор и на века топонимика Риги и окрестностей вписана в историю нацистских зверств. Словосочетание «Большая хоральная синагога» читается вовсе не как указание на городскую достопримечательность, Румбульский и Бикерниекский леса ассоциируются не только с летними прогулками, а название рижского пригорода Саласпилс стоит в одном ряду с названиями баварского местечка Дахау и польского волостного центра Освенцим.

 

Убитые четвертого июля

4 июля иные рижские острословы, заметив траурные ленточки на государственных флагах, задаются вопросом: если Соединенные Штаты Америки наш лучший друг, то что ж мы скорбим об их независимости? Такие остряки, как и многие рижане, не осведомлены, что повода для веселья на самом деле тут нет никакого – за один день 4 июля 1941 года латышские коллаборационисты с санкции немцев убили в Риге около двух тысяч евреев, разгромили и сожгли десятки синагог и молельных домов. День американской независимости для Латвии – День памяти жертв Холокоста.

Евреи веками были многочисленной и заметной общиной Риги. Сейчас ее истории посвящен музей «Евреи в Латвии» (Skolas, 6) в здании Рижской еврейской общины, где еврейский театр давал спектакли еще с середины 1920‑х. Первые упоминания о рижских евреях относятся к XVI столетию – а именно, требования бюргеров к рату выгнать их из города. И хотя городской совет иногда шел навстречу народным чаяниям, находчивые евреи придумывали, как проникать в Ригу вопреки запретам: например, приплывали на кораблях и торговали, не сходя на берег (а вода, в отличие от земли, по тогдашним законам городу не принадлежала, и предписания рата на ней не действовали). Но по-настоящему история латвийского еврейства начинается после присоединения к России Латгалии – как части Польши. Рига не попала в черту оседлости, хотя на селящихся здесь евреев обычно смотрели сквозь пальцы.

В золотой для города период, в начале XX века, немаленькая еврейская община играла видную роль в жизни Риги – а после Первой мировой и массовой эмиграции немцев и русских она стала составлять почти 15 % столичного населения. Потомок литовских евреев Пауль Мандельштам строил в Риге «югендстильные» дома, которые сейчас показывают всем туристам. Потомок латгальских евреев, «король европейского танго» Оскар Строк собирал аншлаги в легендарном рижском кабаре «Альгамбра» – говорят, именно в нем впервые прозвучали знаменитые «Черные глаза», посвященные кассирше этого заведения (на Бривибас, на месте, где это кабаре находилось, в 1970‑е построили «недонебоскреб» для ателье «Ригас Модес» – тоже довольно легендарного и тоже давно не существующего).

До войны в Риге действовало полтора десятка синагог и множество молельных домов. Макеты и фото этих синагог – не только рижских, но и разных латвийских – можно увидеть в Музее Рижского гетто и Холокоста в Латвии (Rīgas geto muzejs, Maskavas, 14a). Лишь в виде макетов и фото они до нас и дошли. Музей, кстати, новый – организованный в 2010 году в облагороженном тогда же районе Спикери. Spīķeri по-русски «амбары» – в этом районе на задах Центрального рынка действительно стоят так называемые Красные амбары (подробнее о которых – в главе «Портовые виды. Рига современная»).

А вот гетто было не здесь – километрах в полутора. Оттуда, с улицы Маза Кална (Mazā Kalna iela) перенесли к амбарам невзрачный двухэтажный деревянный домишко – к моменту обустройства музея почти было развалившийся, но отреставрированный. В годы нацистской оккупации в каждой из его комнатенок теснилось по 10, а то и больше человек. И все они отправились из этого дома на гибель: кто в лагеря смерти, кто прямиком в лесные ямы. Помимо халупы переместили сюда и булыжник, по которому подходишь к дверям музея. Камни эти – с улицы Лудзас (Ludzas iela), бывшей главной улицы гетто: утверждается, что именно по ним шли десятки тысяч уводимых навсегда в Румбульский лес.

Упомянутые улицы – Лудзас, Маза Кална – в самом сердце Московского форштадта, знаменитой Москачки. У нее и на моей памяти всегда была недобрая слава, но в 1980–1990‑х тамошние трущобы славилась гопниками и наркоторговцами. Главным национальным меньшинством в них считались цыгане. Однако сто с лишним лет назад меньшинствами в Риге были русские, поляки, литовцы, евреи – все они селились в Московском форштадте, где до сих пор много православных церквей, а раньше было много синагог. В октябре 1941‑го рейхскомиссар Остланда Генрих Лозе распорядился устроить в форштадте еврейское гетто.

Правда, к тому моменту в Риге уже три месяца как не было ни одной из синагог, чьи макеты стоят в Музее гетто. Их сожгли – некоторые вместе с прихожанами – во время грандиозного еврейского погрома, случившегося всего через три дня после занятия города немцами. Расправляться с евреями и с теми, кто сотрудничал с советской властью, энтузиасты из числа местного населения принялись немедленно при появлении немецких частей – а кое-где и не дожидаясь их. Ригу взяли 1‑го июля, а уже 4‑го латышские шуцманы с одобрения и при поддержке новых властей уничтожили «за один присест» около двух тысяч евреев.

В Большую хоральную синагогу на улице Гоголя, построенную еще в 1871 году, славящуюся своими хорами и канторами (говорят, представители иных конфессий ходили туда как на концерты), согнали полтысячи беженцев из литовского Шяуляя и местных иудеев. Немцы наступали с юга, литовские евреи пытались бежать от них, но славный своей стремительностью вермахт опередил нестройные толпы нагруженных скарбом, детьми и стариками гражданских. Сочувствующие нацистам рижане-латыши заперли несколько сотен шяуляйских евреев в синагоге на Гоголя и подожгли здание. Пожарным было велено следить лишь за тем, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома.

Повод для расправ немецкие власти предложили похожий на тот, что чуть позже будет использован в Киеве. Там подрывом Крещатика нацисты оправдывали массовые расстрелы в Бабьем Яру. В Риге «жидов‑комиссаров» обвинили в уничтожении церкви Петра – в реальности пострадавшей, скорее всего, от немецкого артобстрела (и уж в любом случае к этому никакого отношения не могло иметь рижское, а тем более литовское еврейство). Куда более респектабельные идеологи в куда более гуманные постсоветские времена погромный энтузиазм местного населения объясняют репрессиями НКВД в течение «жуткого года»: мол, народ из-за них возненавидел оккупационный советский режим, а коварные немцы «перевели стрелки» на евреев.

В советские времена на месте сгоревшей синагоги был сквер. Только в 1997‑м здесь появился мемориал (Gogoļa iela, 25). Сейчас он включает в себя руины синагоги, камень с цифрами 1941 4 VII, а еще – памятник тем жителям Латвии, что в нацистские времена не уничтожали, а, наоборот, спасали евреев. Самый известный из них – латыш Жанис Липке, к которому в дом 4 июля 1941‑го вломились шуцманы, чтобы забрать его дочь, вступившую при Советах в комсомол (не нашли и зверски избили всю семью, включая маленьких детей). Через некоторое время Липке устроился во вспомогательный персонал люфтваффе – работал он в тех самых Красных амбарах, возле которых теперь Музей гетто. Жанису доверили отбирать для нужд рейха чернорабочих из числа узников рижского гетто. Учет и контроль был поставлен неважно, и Липке удалось вытащить из-за стены десятки человек, которых он прятал в сараях на своем дворе на острове Кипсала. Спасались у него и те, кому самим удалось сбежать из гетто. Всего благодаря «латышскому Шиндлеру» избежали неминуемой смерти 56 человек. На Кипсале, где у него прятались беглецы, сейчас построен Мемориал Жаниса Липке (Žaņa Lipkes memoriāls, Mazais Balasta dambis, 8) – там воспроизведены подвалы сарая, в которых отсиживались евреи во время очередной облавы шуцманов.

Памятник же на улице Гоголя в виде падающей плиты (еврейский народ), подпираемой столбиками (латвийские праведники), поставлен всем, кто спасал в Латвии людей от нацистских расправ. Их имена написаны на этих столбах. Число спасенных ими оценивается в 400 с лишним человек.

400 спасенных на 90 тысяч уничтоженных – такова арифметика латвийского Холокоста.

Наводки:

* Сайт музея «Евреи в Латвии»: www.jewishmuseum.lv

* Сайт Музея рижского гетто: rgm.lv

* Сайт Мемориала Жаниса Липке: www.lipke.lv

 

Судьба авиатора

В 2014‑м, когда Рига несла переходящее звание культурной столицы Европы, в ней показали мюзикл под названием «Цукурс. Герберт Цукурс». В анонсе написали: «Это история о легендарном летчике, приключениях и трагической судьбе авиатора».

Цукурс, Герберт Цукурс действительно был легендой Первой республики – эдаким латвийским Чкаловым. Сам собирал самолеты и летал на них в дальние страны: Гамбию, Японию. После прихода в Латвию немцев сразу пошел добровольцем во вспомогательную полицию, в знаменитое карательное подразделение. В ноябре 1941‑го деятельно поучаствовал в зачистке Рижского гетто, самолично стреляя по толпе.

Нынешняя территория Рижского гетто ценна тем, что с тех времен, когда она была обнесена колючей проволокой (позже шестиметровым забором), на территории этой мало что изменилось. Запущенная Москачка, до которой не доходили руки ни у советских, ни у латвийских властей, и сейчас выглядит почти как семьдесят с лишним лет назад. Как в конце октября 1941‑го, когда туда согнали всех рижских евреев – примерно 30 тысяч человек.

Большая их часть прожила здесь чуть больше месяца. Уже в ноябре Фридрих Еккельн, получив приказ Гиммлера, определил в бывшем и будущем здании cейма их дальнейшую судьбу. Трудоспособных мужчин изолировали в одной части гетто, всех прочих – в основном женщин и детей – погнали в Румбульский лес, что на южной окраине Риги, неподалеку от железнодорожной станции Румбула (Rumbula). Там советские военнопленные уже вырыли три огромных рва. И их, и пригнанных сюда узников гетто, и тысячу евреев, привезенных из Германии, – всего больше 25 тысяч человек – перебили в лесу 30 ноября и 8 декабря. Для рационализации процесса людей заставляли раздеваться, ложиться в яму сверху на слои трупов – и только тогда стреляли; изобретший данный метод обергруппенфюрер Еккельн называл его «банка сардин».

Только в 2002‑м в Румбульском лесу открыли мемориал – довольно скромный по размерам и не пафосный по стилистике. Надпись на нем о том, что здесь узников рижского гетто уничтожили нацисты и их местные пособники, в тогдашней Рижской думе вызвала недовольство – думцам не понравилась фраза про «местных пособников». Оставить ее согласились только после специального письма министра иностранных дел.

Местные пособники – это среди прочих и легендарный авиатор со сладкой фамилией (cukurs – «сахар»). Впрочем, историки говорят, что руководства расправами он не осуществлял, будучи всего лишь подручным Викторса Арайса.

Данное имя в Латвии известно куда больше многих имен классиков здешней литературы или музыки. Но это теперь – а до войны в отличие от прославленного летчика Цукурса его будущий командир Арайс не был ведом никому: отставной полицейский лейтенант, получивший в «жутком году» советский диплом юриста. Но уже 1 июля 1941‑го, в день занятия Риги вермахтом, Арайс поджидал у здания префектуры начальника айнзацгруппы А, шедшей вслед за группой армий «Север». В свите бригадефюрера Вальтера Шталекера оказался старый сослуживец Арайса, безвестный энтузиаст получил аудиенцию у генерала и добро на создание подразделения латышской вспомогательной полиции. Уже с первых чисел июля загремела слава команды Арайса, непревзойденной по количеству истребленных евреев, а еще цыган, душевнобольных, коммунистов и партизанских пособников. В общей сложности на счету этой зондеркоманды около 26 тысяч убитых только на территории Латвии (по другим данным, до 60 тысяч человек).

Одной из ее главных рижских «рабочих площадок» был Бикерниекский лес (Biķernieku mežs) на северо-востоке города, между спальными районами Пурвциемс и Межциемс, в советские времена известный более всего гоночной мототрассой. Расстреливали здесь с первого месяца нацистской оккупации и до 1944‑го. В 1941‑м убивали в основном латвийских евреев, но к концу года их уже почти не осталось – и в дальнейшем в ямы в Бикерниеки легли евреи из Чехословакии, Германии, Австрии: Рижское гетто, просуществовавшее до осени 1943‑го, становилось для них последним адресом. Поначалу расстрелы проводили немцы вместе с латышами, но потом команда Арайса взяла на себя бо€льшую часть работы.

Впоследствии в Бикерниекском лесу обнаружат почти 60 массовых захоронений. В 2001‑м здесь, где было уничтожено, по разным данным, от 35‑ти до 46‑ти тысяч человек – евреев (порядка 20 тысяч человек), советских военнопленных, антифашистов, неблагонадежных, – открыли мемориал.

А три года спустя латышская националистическая организация напечатает партию конвертов с изображением героического авиатора Цукурса. Еще год спустя в Лиепае, на его родине, пройдет выставка, посвященная судьбе авиатора, через девять лет – премьера мюзикла о ней же.

Судьба эта такова. При наступлении Красной Армии в 1944‑м Цукурс сбежал из Латвии на запад на машине с огромным прицепом, полным награбленного добра. Уплыл вместе с семьей в Бразилию, открыл там летную школу. Когда из социалистического блока пришла просьба о выдаче авиатора, бразильцы отказали. Но в 1965 году бодрого 64‑летнего Цукурса нашли и пристрелили агенты Моссада.

Его начальник Арайс удрал в Германию, преспокойно жил во Франкфурте под фамилией жены аж до 1975‑го, но все-таки был опознан, приговорен к пожизненному заключению и умер в тюрьме. Фридриха Еккельна судил трибунал Прибалтийского военного округа в Риге, «по месту основной работы» – в феврале 1946‑го его публично вздернули неподалеку от места, где сейчас стоит Памятник освободителям Риги. А вот рейхскомиссар Генрих Лозе, возглавлявший Остланд, отделался легко. Приговоренный к десяти годам тюрьмы, он всего через три года был освобожден по состоянию здоровья. Которое, впрочем, оказалось достаточно крепким, чтобы позволить ему прожить еще почти полтора десятка лет в тиши и покое родного городка на севере ФРГ.

Наводка:

* О мемориалах в Румбуле и в Бикерниеки – на сайте Еврейской общины Латвии: www.jews.lv

 

Ад

В 18‑ти километрах к юго-востоку от Риги на железнодорожной линии Рига – Айзкраукле (по ней ходит электричка) расположен городок Саласпилс. Сам по себе он невзрачен, но известен многим. Например, это один из древнейших населенных пунктов Латвии – еще тысячу лет назад тут жили ливы и балты, а первый епископ Ливонии Мейнард построил на соседнем с ним острове Даугавы (Salaspils по-латышски – «Островной город», «Город у острова») замок еще за 15 лет до основания Риги.

В XVII веке тут состоялась крупномасштабная битва поляков со шведами. А в советские времена в городке соорудили ядерный реактор – исследовательский, при Институте физики Латвийской академии наук. Еще в Саласпилсе расположен Национальный ботанический сад (Miera, 1) с краснокнижными растениями, где проводятся ярмарки саженцев, а в июле – Дни роз, на которые всех, чье имя Роза или фамилия Roze, пускают бесплатно.

И все-таки первое, с чем ассоциируется невинное название городка – самый страшный в Латвии нацистский концлагерь, где за два с небольшим года вместе с десятками тысяч взрослых были зверски убиты и замучены до смерти несколько тысяч детей.

Если ехать из Риги по трассе, то где-то за километр до Саласпилса будет указатель на мемориальный ансамбль (до него отсюда, опять же, километр). Открыт мемориал был в 1967 году; говорят, сначала к его созданию привлекли Эрнста Неизвестного, но партийные чиновники считали скульптора неблагонадежным и от работы над таким ответственным проектом отстранили. Как бы то ни было, авторы ансамбля получили Ленинскую премию. Жутковатое ощущение, испытанное здесь в детстве, когда нас, школьников, вывозили в Саласпилс организованно, я помню до сих пор.

Вход на территорию комплекса, ныне всегда безлюдного, преграждает длинная бетонная стена – впрочем, под ней есть проход. Над ним по-латышски написано: «За этими воротами стонет земля». По ту сторону – обширное пространство бывшего лагеря со скульптурными композициями, плитами, обозначающими расположение бараков, с памятным камнем на месте лагерной виселицы. Далеко разносится гулкий звук метронома, символизирующий биение сердца.

В этом месте с мая 1942‑го до осени 1944‑го работал филиал ада на земле, где людей убивали десятками изощренных способов, проводили над ними медицинские эксперименты, выкачивали из детей кровь, травили их мышьяком и разбивали им головы прикладами в целях экономии боеприпасов (что предписывалось инструкцией).

Встречаются два варианта названия лагеря: «Куртенхоф» и «Саласпилсская расширенная полицейская тюрьма и лагерь трудового воспитания». В охране лагеря были задействованы латышские полицаи, в том числе из команды Арайса. В Саласпилс свозили подозреваемых в нелояльности оккупационным властям, уклоняющихся от трудовой и продовольственной повинности, дезертиров из пресловутого Латышского легиона СС. Были тут и литовские военные, отказавшиеся создавать такой же Литовский легион (в отличие от Эстонии и Латвии в Литве его немцам сформировать так и не удалось). Были евреи и цыгане. Рядом с «гражданским» лагерем находился лагерь для советских военнопленных, где заключенные жили даже не в бараках, а в собственноручно вырытых норах в земле.

С 1943‑го в Саласпилс стали помещать женщин и детей, вывезенных из российских и белорусских сел в ходе карательных антипартизанских операций. Детей, включая самых маленьких, отбирали у матерей и содержали в таких условиях, что «охрана ежедневно выносила из детского барака окоченевшие трупики». Отчет комиссии, созданной после освобождения Латвии от нацистов – то есть, как я обязан написать, «повторной советской оккупации», – полон фраз вроде: «…При раскопках пятой части территории комиссия обнаружила 632 детских трупа предположительно в возрасте от 5 до 9 лет, трупы располагались слоями…» У малолетних узников Саласпилса брали кровь для переливания раненым, ставили на них опыты. Здесь были убиты и доведены до смерти 3–5 тысяч детей.

Всего через Саласпилс прошло порядка ста тысяч человек. Точное число погибших установить невозможно – эвакуируя лагерь в 1944‑м, немцы уничтожили его архив.

Впрочем, в нынешней Латвии вполне респектабельные историки с официальными должностями настаивают, что все вышесказанное – вранье русских оккупантов. «Советские и российские историки всегда утверждали, что Саласпилс был лагерем смерти. Ничего подобного!» – возмущался в интервью Инесис Фелдманис, член исторической комиссии при президенте страны (тот самый, что открыто называет здешних русских «гражданскими оккупантами»). Мол, это не Аушвиц, куда людей везли специально ради уничтожения, – вот же, читайте, черным по белому: «Лагерь трудового воспитания». Свидетельства о числе жертв, полагает Фелдманис, полностью сфабрикованы: «Они, конечно, легли в основу советской пропаганды: в десять, двадцать, пятьдесят раз нужно было преувеличить количество жертв, чтобы как можно в более плохом свете представить нацистов, причем к их жертвам еще и причислить самими уничтоженные миллионы».

Про то, что ничего страшного в Саласпилсе не происходило, пишутся книги и статьи. «Смерть детей не связана с тем, что детей убивали и выкачивали из них кровь, – объявляла со ссылкой на такую историческую работу здешняя правая газета. – У них брали анализы крови для медицинских нужд. Многие дети приезжали туда больными и умирали именно по этой причине. Мифы про убийство детей придумали в СССР».

А в 2001 году в австралийском Мельбурне мирно скончался благообразный 88‑летний старец. Латыш Конрадс Калейс, бывший оберштурмфюрер СС, член команды Арайса, командир роты охранников периметра Саласпилсского лагеря. Служа в самой известной латышской зондеркоманде, он участвовал в многочисленных расстрелах в Латвии и в карательных операциях в России и Белоруссии, ушел с отступающими немецкими войсками в Германию, оттуда уехал в Австралию, где сильно разбогател.

Когда уже в 1990‑х престарелого Калейса нашел центр Визенталя, Латвия долго тянула с запросом на выдачу. Как раз в это время здесь судили за геноцид красного партизана Кононова, обвиняемого в убийстве коллаборационистов. Латвийский министр иностранных дел сказал, что «дело Калейса» – международный заказ с целью давления на Латвию». Латвийский прокурор объявил, что свидетельства о вине Калейса «были выбиты следователями-евреями с помощью угроз и пыток». Когда, наконец, запрос на выдачу был отправлен и началась волокита с апелляциями, каратель спокойно умер, так и не представ перед судом. Партизана Кононова признали военным преступником.

В начале 2015 года в Париже, в штаб-квартире ЮНЕСКО готовилась к открытию выставка, посвященная малолетним узникам Саласпилса. Однако постпредство Латвии в последний момент настояло на ее отмене. Латвия, председательствовавшая в это время в ЕС, сочла, что выставка вредит ее имиджу.

Наводка:

* Об истории Саласпилсского лагеря – в рубрике «Память о Саласпилсе» на сайте www.rigacv.lv

 

Глава 19. «Московская» высотка над Московским форштадтом. Рига русская и советская

 

Парковка для императора

Русские князья пытались контролировать Латвию, когда она еще не называлась не только Латвией, но даже Ливонией. Но основанная немецким епископом Альбертом Рига стала базой крестоносцев, и Прибалтика не покорялась России еще целых полтысячелетия. Впервые российским городом Рига стала при Петре I, отбитая у Швеции во время Северной войны.

Петр был в Риге много раз (первый – еще при шведах, с Великим посольством), любил этот город, и Рига, в общем-то, всегда отвечала ему взаимностью. Петр Великий – персонаж множества здешних исторических легенд (например о том, как он лично тушил горящую церковь своего небесного покровителя, Петра), и даже сейчас в киоске от замотавшейся латышской продавщицы можно услышать: «Ну я же не Петр Первый, чтобы делать несколько дел одновременно!»

Есть в Риге и дворец прославленного русского монарха, в котором тот жил во время восьми своих посещений Риги. Находится он в двух шагах от самого «киношного» места Старого города, улицы Яуиниела – по ней от дома, из которого выпал Плейшнер (Jauniela, 25/27), надо чуть пройти в сторону набережной.

Другое дело, что распознать в довольно обычном трехэтажном розоватом доме по адресу Palasta, 9 резиденцию первого российского императора можно лишь по памятной доске. Дворец не выглядит дворцом, потому что строился не как дворец: Петр после взятия Риги выкупил дом у члена здешнего магистрата – правда, сильно перестроил. Здание и потом без конца перестраивалось, но цари в нем больше не жили, а теперь тут офисы и элитные квартиры. Единственный «русский след» – расположенное в доме популярное молодежное кафе «Ежик в тумане» («Ezītis miglā»).

Был когда-то в Риге и памятник Петру – единственный конный памятник в городе. То есть он стоит и сейчас – но теперь конный Петр не туристическая достопримечательность, а курьез. Впрочем, по порядку.

Увековечить императора решили в год 200-летия вступления его в Ригу – в 1910‑м. Памятник работы скульптора Шмидта-Касселя отлили на народные пожертвования и установили в начале Александровского бульвара (нынешнего бульвара Бривибас). Правда, любимая лошадь Петра Лизетта превратилась в коня – заметили это только в последний момент, когда делать операцию по перемене пола было поздно. На открытие монумента прибыл Николай Второй, гуляли три дня.

Вот только простоял Петр на высоком постаменте всего четыре с небольшим года – началась Первая мировая и при приближении к Риге линии фронта городские памятники решили эвакуировать на восток. Большая конная статуя не поместилась в трюме грузового судна, и лошадиный круп с задними ногами остался торчать из люка.

У Моонзундского архипелага корабль был потоплен кайзеровским эсминцем, во времена независимой Латвии пустой постамент снесли, а позже почти на том же месте поставили памятник Свободы. Правда, как раз тогда же эстонский водолаз нашел на дне статую императора, вылетевшую из незакрытого люка при погружении корабля. Эстонцы предложили городским властям Риги выкупить прежнюю гордость города – и власти это сделали, даром что Латвия была суверенная, а Петр – русский царь.

Но пока поднятой со дна морского скульптуре подыскивали новое место, грянул военный переворот. Националисту Улманису было не до Петра, потом пришли советские войска, потом немецкие, потом опять советские… Горисполком столицы ЛССР время от времени вяло размышлял о судьбе статуи – до тех пор, пока не кончилась ЛССР. При новой независимости отношение к российскому императору было уже совсем другим: его сочли оккупантом и о восстановлении памятника речи больше не шло.

Бронзовая статуя, распиленная на несколько частей еще при подъеме из моря, валялась на складе – и в конце восьмидесятых ее бы наверняка стащили охотники за цветметом, если бы советский отставной офицер Станислав Разумовский с группой энтузиастов не увез Петра на территорию военной части. Вскоре часть стала латвийской, а император в конце концов попал к бизнесмену – любителю скульптуры Евгению Гомбергу (это который сделал копию Барклая и увековечил мэра Армистеда со своим чау-чау). Тот отреставрировал статую и решил показать горожанам, поставив ее на лужайке в парке Кронвалда – но национал-радикалы немедленно подняли возмущенный шум (памятник оккупанту!), а тогдашняя мэрия выписала бизнесмену штраф за самоуправство. Гомбергу ничего не оставалось, как установить величественный конный монумент на частной автостоянке у собственной фирмы (Brīvības gatve, 223), довольно далеко от центра города. Только не на высоком постаменте, а на низеньком валуне – отчего по Интернету пошли гулять смешные фотографии: автостоянка с «Мерседесами» и припарковавшийся среди них конь императора.

Кстати, петербуржцы могут видеть рижского Петра перед Константиновским дворцом в Стрельне. Не оригинального – копию. Дело в том, что Рига на рубеже веков, не зная, что делать с памятником, решила подарить его Санкт-Петербургу на 300‑летие. Но рижские энтузиасты, любители старины, не желая упускать реликвию, стали просить россиян от подарка отказаться. Тогда, чтобы не создавать еще одного скандала, отлили копию – ее и подарили.

 

Мимолетное виденье

Другому знаменитому памятнику времен российской имперской Риги – Колонне победы (предполагают, что ее автором был сам Джакомо Кваренги, застроивший пол-Петербурга) – повезло еще меньше. Если Петр стоит на отдаленном паркинге, то Колонну в честь победы над Наполеоном восстановить не дали вообще. Судьба у них схожая (как и у Барклая): бронзовую Нику с вершины гранитного столпа эвакуировали одновременно с императором и генерал-фельдмаршалом во время Первой мировой в Россию, где она бесследно сгинула. Одинокая каменная вертикаль простояла у Рижского замка до переворота Улманиса: все русское диктатор любил не больше всего немецкого, так что колонну распилили и увезли в сад Виестура (Viesturdarzs).

Сад этот – на внешней границе нынешнего «тихого центра», возле порта. Тут и правда тихо, не очень многолюдно и вообще приятно; к тому же это первый публичный парк Риги, основанный самим Петром I и при Российской империи называвшийся Петровским. При Улманисе в него переместили еще и Александровские ворота, другой памятник войне 1812 года (первоначально эта триумфальная арка стояла там, где сейчас вэфовский воздушный мост).

Если пойти в Старый город как раз со стороны «тихого центра», придется пересечь улицу Кришьяня Валдемара (Krišjāņa Valdemāra) и двинуться через сквер на площади Екаба (Jēkaba laukums). В самом центре сквера нельзя не заметить странный каменный круг. Тут и должна была стоять восстановленная Колонна победы, реставрированная в конце перестройки. Но аккурат в это время заявляли о себе латышские национал-радикалы, русский монумент был удобной мишенью для атак, и в итоге вместо старейшего памятника города туристу остается разглядывать лишь его пустое основание.

Впрочем, можно посмотреть и прямо перед собой, на длинное желтое здание – это выставочный зал «Арсенал» («Arsenāls», Torņa, 1), расположенный и правда в бывшем арсенале, складе боеприпасов. Желтый цвет его и классицистская архитектура не зря напоминают о Петербурге – строить Арсенал в 1820‑х повелел, как говорят, лично Александр I, а стилистику здания называют «царским» классицизмом.

Если повернуть направо, на улицу Торня, выйдешь на Замковую площадь (Pils laukums). Изначально, в 1817‑м, 16‑метровую Колонну победы установили не на площади Екаба, а как раз тут, перед Рижским замком. Но в 1990‑м, когда многострадальный монумент было решено восстанавливать, место еще было занято – на Замковой стоял памятник большевику Петерису Стучке. Через год его снесут, Колонну не поставят вообще нигде, и Замковая площадь тоже останется пустой. Но раз уж мы здесь, можем заглянуть в довольно приятный, средней ценовой категории подвальный ресторанчик «Старая дева с кошкой» («Vecmeita ar kaķi»), что в углу площади, в начале улицы Маза Пилс (Maza Pils, 1).

В Рижском замке во времена Лифляндской губернии размещалась ее администрация, а в начале XIX века тут пару лет проработал секретарем при генерал-губернаторе Сергее Голицыне молодой драматург Иван Андреевич Крылов, еще не прославившийся как баснописец и не похожий на свой хрестоматийный старческий портрет.

А напротив Замка, по другую сторону нынешней улицы Валдемара, где теперь разноцветное здание банка Citadele, в начале XIX столетия была настоящая Цитадель, она же Рижская крепость. Ее комендантом в 1823‑м назначили генерала Ермолая Федоровича Керна, героически сражавшегося с кавказскими горцами и с Наполеоном, но оставшегося в истории благодаря изменам своей молодой жены.

Именно ветреной, известной обилием любовников Анне Петровне, а не ее честному служаке-мужу установлен памятник – бюстик на колонке – на территории бывшей Цитадели, во дворе Петропавловской церкви (Citadeles, 7), в которой сейчас концертный зал «Ave Sol». Комендантского дома, где жили Керны, давно нет (как и большинства прочих строений Цитадели), но в церковь эту «гений чистой красоты», конечно, ходил.

Профиль автора самого знаменитого русского любовного стихотворения (увезенного Анной Петровной из Тригорского именно сюда, в рижскую крепость) – рядом, на черной плите: столь напоминающей кладбищенскую, что некоторые уточняют, не это ли могила Пушкина. Кстати, по одной крамольной, но увлекательной (целый литературоведческий детектив!) версии, «Чудное мгновенье» посвящено вовсе не Керн. Но что Пушкин точно адресовал Анне Петровне – так это письма сюда, в Ригу: «Как поживает подагра вашего супруга?.. Божественная, ради Бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры, подагры!»

В Петропавловскую, старейшую православную церковь Риги, заходили и Василий Львович Пушкин, и Николай Карамзин, описавший свою остановку в лифляндской столице в знаменитых «Письмах русского путешественника» (вообще про Лифляндию там сказано кратко – что ее «не жаль проехать зажмурившись»). Стилистика церкви, построенной при Екатерине II, в 1786‑м, – все тот же имперский классицизм.

Оказывается, существует и такая Рига – славных времен Екатерины Великой и Александра Благословенного, с палладианством и ампиром, с арками и колоннами, помнящая о победе над Бонапартом и о золотом веке русской литературы… Правда, существует она во многом в памяти и в воображении – в реальном же городе чуть брезжит. Мимолетное виденье, гений чистой красоты. Поиск ее следов превращается в квест, а кое-чего найти уже не удастся. И там, где была колонна Кваренги, и там, где она могла бы быть, – пустота.

 

Ампир Д. Деревянный

«Гроза двенадцатого года» обернулась для Риги пожаром, почти столь же грандиозным и разрушительным, как знаменитый московский. Разница в том, что в Риге не было Наполеона. Вроде сначала он планировал идти на нее и брать город, но в итоге двинулся, как известно, в другом направлении – на Москву. В Прибалтику же послал маршала Макдональда, который тоже осаждать Ригу не пытался. Однако, заметив на подступах к городу французские части, оборонявший Ригу генерал Магнус Густав Эссен поспешил поджечь деревянные предместья-форштадты – дабы преградить путь брату мусью. Позднейшие легенды гласят, что за французов в панике приняли то ли местных жителей, то ли вообще стадо коров – но правда в том, что никакие французы и впрямь не пришли. От форштадтов мало что осталось.

Однако «пожар способствовал ей много к украшенью» – это касается и Москвы, и Риги. На месте сгоревших предместий в лифляндской столице, как и в Первопрестольной, выросли образчики ампира, которые позже были признаны ценными памятниками. Так, в Московском форштадте появились известные деревянные постройки: две ампирные церкви (новые на месте сгоревших), православная и лютеранская, и Гостиный двор.

Рижская Москачка – не то место, куда ходят любоваться архитектурой, но кварталы, о которых сейчас речь – еще не Москачка как таковая, разве что ее «прихожая». Они – сразу за Центральным рынком: если войти на его территорию со стороны Старого города и пройти насквозь. Православная Благовещенская церковь (Благовещения Богородицы, Gogoļa, 9) стоит на углу Гоголя и Тургенева и считается старейшим действующим православным храмом Риги (1818). Внутри – самый старый в Латвии православный иконостас (1859). В этой церкви крестили Веру Мухину – автор «Рабочего и колхозницы» родилась в богатой купеческой семье. Сохранившийся родной дом Мухиной (Turgeņeva, 23/25) – неподалеку: Московский форштадт был купеческим районом. Русские классики в названиях здешних улиц тоже появились вовсе не в «оккупационные» времена – в предместье издавна селились русские. В центре Риги хозяйничали немцы, нацменьшинства обживали южный форштадт.

Из тех литературных классиков (во всяком случае, известных имен), кто в топографию не попал, нельзя не упомянуть Георгия Иванова и Ирину Одоевцеву. Настоящее имя последней – Ираида Гейнике: родилась автор «На берегах Невы» и «На берегах Сены» на берегах Даугавы, в семье рижского адвоката. Супруги Ивановы жили в городе во время эмиграции, в 1932–1933 годах – в доходном доме родителей Одоевцевой, тоже тут неподалеку (и он тоже сохранился: Gogoļa, 4/6). Ходили они и в Благовещенскую церковь.

Воспоминания Одоевцевой о том периоде – лестные для города: «Нарядная столица Латвии особенно пышно цвела и расцветала… В Риге обосновалась масса эмигрантов со всей России. Большинство из них, по-видимому, вполне сносно устроились. Насколько я могла судить, лучше, чем у нас в Париже. Латышские власти не притесняли русских и относились к ним более чем сносно. В Риге была отличная Опера и драматический театр, где наряду с латышскими шли русские представления».

Межвоенная Рига и правда была одним из центров русской эмиграции – и для нынешней здешней русской общины важна эта страница городской истории. Рижский Театр русской драмы (Kaļķu, 16) носит имя Михаила Чехова, который играл в нем два сезона в 30‑х, а бывший орган ЦК латвийского комсомола «Советская молодежь» в 90‑х взял фамилию у издававшейся в «буржуазной» Риге газеты «Сегодня» – одной из всего трех ежедневок русской эмиграции (стал «СМ – Сегодня»). По наследству она перешла к единственной нынешней русской ежедневной газете Латвии «Вести-Сегодня».

В отличие от популярной среди прихожан церкви Благовещения лютеранская церковь Иисуса (Elijas, 18) почему-то вечно заперта (ну, или мне так не везет). Она – по другую сторону от «московской» высотки Академии наук, о которой ниже. Нынешнее здание тоже строилось после пожара, с 1818‑го по 1820‑й – но и до него тут была кирха, причем даже каменная, причем со своей легендой, относящейся еще ко шведским временам.

Именно чтобы угодить шведам, рижане собирались назвать построенный ими тогда храм в честь стокгольмской королевы Кристины. Но подольститься не вышло: Ее Величеству приснился сон, в котором она попадала в ад за грех гордыни. Так что церковь с тех пор Иисусова: Jēzus baznīca по-латышски и даже на языке местных русских тоже часто – Езусбазница (зато мы заразили латышскую речь своей Maskačk’ой). Правда, ту, первую церковь разрушили еще стрельцы Алексея Михайловича, неудачно осаждавшие Ригу в 1650‑х. Нынешний же восьмиугольный храм с 37‑метровой башней считается самым большим деревянным образчиком классицизма во всей Прибалтике и, кажется, самым высоким деревянным строением в Латвии.

Но было здесь же, по соседству, и куда более обширное по площади, ничуть не менее примечательное деревянное сооружение – тоже «с широким применением элементов ампира». Сохранись оно до наших времен, могло бы быть такой же изюминкой Риги, как знаменитые деревянные кварталы норвежского Бергена.

Аккурат между Благовещенской церковью и «Езусбазницей» простирался Гостиный двор – целый торговый город размером в обширный квартал. Восстановленный после пожара (1820), он счастливо пережил, даром что деревянный, все войны – и был безжалостно снесен в 1950‑х, когда советская Рига не пожалела ветхих деревянных бараков ради величественного символа социализма в духе столицы СССР. Цельный район деревянной архитектуры, «оттеняющий» каменную Вецригу, распался, а к готическим барочным шпилям в открыточной городской панораме добавилась нелепая в немецкой, ганзейской Риге «московская» высотка, стилизованная, как и семь ее родных московских – без кавычек – сестер, под башни Кремля.

Наводки:

* О Благовещенской церкви и других православных храмах Латвии – на сайте Латвийской православной церкви: www.pravoslavie.lv

* Сайт Рижского театра русской драмы: www.trd.lv

 

Русее, чем Россия

«Сталинский» небоскреб Академии наук обозначает начало Москачки. Но для того, чтобы увидеть своими глазами район, породивший самые жуткие городские легенды, надо пройти дальше: до Московской улицы (Maskavas iela) и по ней прочь от центра. Чем меньше окружающий городской пейзаж напоминает Ригу, тем более глубокого круга городского ада вы достигли.

Про Москачку в Риге ужасы рассказывали всегда, и всегда тут были самые известные городские трущобы. В 1980‑е Московский форштадт славился гопниками и рецидивистами, в 1990‑е – наркоторговлей. Все это еще есть в каком-то количестве на Москачке, но никакой инфернальной Москачки нет уже давно. Это по-прежнему городское дно, здесь по-прежнему хватает халуп и асоциальных личностей, но о нынешнем Московском форштадте уже не сложишь леденящих кровь городских легенд, не напишешь, содрогаясь от давнего ужаса, как рижанин Петр Вайль: «Одна из ярких картинок детства: мне восемь лет, мы едем в гости к сослуживцу отца на трамвае по Московской улице, ранний вечер, светло и в мельчайших подробностях виден бегущий по тротуару человек в окровавленной белой рубахе. Он кричит так, что громко слышно даже через запертые вагонные окна. За ним бежит другой, с ножом в руке. Я вижу нож, вижу кровь на нем и думаю: так не бывает, что снимается кино».

Сейчас на Маскавас и на соседних улицах действительно нередко снимается кино. Московский форштадт, выстроенный когда-то русским купечеством и напоминавший не Германию, а Нечерноземье, постепенно нищал и опускался – и поскольку браться всерьез за городскую клоаку не хватало духу ни у советского горисполкома, ни у постсоветской Рижской думы, здесь до сих пор можно встретить такую провинциальную Россию, какой и в провинциальной России осталось немного.

Еще эмигрант Георгий Иванов искал в закоулках Москачки потерянную родину – и недоступную, и изменившуюся. «Маленький островок, уцелевший от погибшего материка, он в неприкосновенности сохранил черты той России, которой не существует», – писал Иванов в очерке «Московский форштадт». Несколько десятилетий спустя то же будет находить тут Вайль: «Взрослым я узнал заповедные места русской Риги, где открывал истинные московские дворики прямо с холста Поленова, настоящие завалинки с лузгающими семечки старухами…»

Кое-что дотянуло и до второго десятилетия XXI века. Стоит еще, пусть и обветшавшее, двухэтажное деревянное здание легендарного трактира «Волга» (Maskavas, 23), куда, говорят, захаживали Шаляпин, Комиссаржевская и Михаил Фокин. Держал «Волгу» купец Константин Тарасов, и «тарасовская селянка» славилась на весь город. Даже в советские времена избежала закрытия церковь Иоанна Предтечи (Kalna, 21) при большом и старом Ивановском православном кладбище – чуть ли не самом старом кладбище города. (Есть у Предтеченской церкви своя легенда – о том, как безбожник Маяковский якобы молился в ней об избавлении от любви к Лиле Брик, но нынешнее каменное здание построено все-таки лишь в 1930‑х.) И в течение всей эпохи победившего атеизма действовал молитвенный дом старообрядческой Гребенщиковской общины, чья золотая луковка была и остается «маяком» старой Москачки.

Рижская Гребенщиковская соборная моленная (Krasta, 73) – самый большой в мире храм старообрядцев поморского согласия, а здешняя Гребенщиковская община (названная по имени митавского купца Алексея Гребенщикова) – самая большая из беспоповских. История латвийского старообрядчества началась еще до присоединения Риги к Российской империи. Главные здешние староверские места – это Латгалия, в которую беспоповцы бежали от репрессий после Никоновских реформ.

В нашем Этнографическом музее среди типичных латышских хуторов есть двор латгальских старообрядцев. Будучи, как и представители многих гонимых национальных и религиозных общин, предприимчивыми торговцами, русские староверы освоились в Динабурге (нынешнем Даугавпилсе, столице Латгалии) и в Риге. В купеческом Московском форштадте они были заметной и зажиточной частью населения, а маковка построенной в 1905 году высокой колокольни Гребенщиковской моленной больше столетия слыла единственным в Риге позолоченным куполом – пока пару лет назад сусальным золотом не засияли два купола кафедрального Христорождественского собора.

 

Пики социализма

Из девяти существующих московских, они же сталинские, высоток в самой Москве – лишь семь. Две другие, не отличающиеся от них по стилю, – это Дворец культуры и науки в Варшаве и Латвийская академия наук в Риге (иногда к списку пытаются примазаться киевские и челябинские здания – но они все иной конфигурации). Из девяти сестер рижская – самая молодая и самая низкорослая: 107 метров, 21 этаж. Она хоть и зовется сталинской, при жизни Сталина была лишь заложена (в 1952), а построена (в 1958) и сдана в эксплуатацию (в 1960) уже в разгар борьбы со «стилем вампир», накануне повальной «хрущебизации» Советского Союза.

Общеизвестно, что сначала рижская высотка предназначалась для Дома колхозника (оттого и строилась рядом с тогдашним Центральным колхозным рынком), а вот отчего отдали ее в итоге Академии наук – на этот счет ходят разные легенды и анекдоты. Например, что проектировщики не предусмотрели конюшен, и приехавшим на телегах колхозникам негде было коня привязать. Пришлось вместо трудового крестьянства селить белоручек-профессоров.

Как бы то ни было, после обретения независимости высотку, ради которой снесли старинный Гостиный двор, тоже предлагали сравнять с землей – в порядке борьбы с оккупационным наследием. Внутри тогда посшибали барьельефы с Марксом, Лениным и Стучкой, а со шпиля спилили пятиконечную звезду – так он куцым и остался. Говорят, впрочем, что в изначальных планах советских проектировщиков был целый комплекс таких башен, призванных создать «противовес» шпилям Вецриги – если это правда, то город еще легко отделался. Тем более что где-то в нулевых академическую высотку даже признали ценностью – в силу немногочисленности подобных див в ЕС.

Не так давно в небоскребе заседала комиссия по подсчету ущерба от советской оккупации. Может, заседает до сих пор – это занятие латвийскому государству не надоедает. То, что подсчет идет непосредственно в этом самом «ущербе», не смущает никого.

В высотке, что за Центральным рынком, на площади Академии (Akadēmijas laukums, 1), и сейчас располагается руководство Латвийской академии наук – но туристов в здание пускают. На террасе 17‑го этажа (65 м) находится смотровая площадка: с нее город виден не то чтобы в более выгодном, но в менее тривиальном ракурсе, чем со шпиля церкви Петра.

Хотя и отсюда почти не разглядеть то главное, что оставила в городе советская власть (и что нынче трактуется, вероятно, как «ущерб от оккупации»): заводы и жилмассивы. Заводы, правда, давно мертвы (а те, что не пригодились под торговые центры, потихоньку сносятся), но в спальных районах времен перезрелого социализма живет добрая половина рижан. Впрочем, блочная застройка, разбросанная по окраинам, на открыточный облик Риги не повлияла никак. А переделывать Старушку советская власть, в отличие от Улманиса, к счастью, не помышляла. Зато она окружила Вецригу некоторым количеством высотных объектов, из которых Академия наук была первым, но не самым масштабным. Прочие как раз хорошо видны с ее террасы.

Что-то вышло более удачным, что-то менее. Вряд ли украсила город 27‑этажная (95 м) коробка бывшей интуристовской гостиницы «Латвия», возведенная в 1976‑м за Эспланадой, на перекрестке Бривибас и Элизабетес. В советские времена она была окружена слухами, в постсоветские – легендами.

Говорили, что ее номера напичканы микрофонами ГБ. Лайма Вайкуле в молодости выступала в гостиничном баре и, по ее собственным словам в интервью, натерпелась от неотлучно дежурившего там чекиста. Не раз поминавшийся здесь Петр Вайль, перед эмиграцией в США работавший в Риге слесарем-стекольщиком, делал для новейшей гостиницы по ультрапередовой для тех времен технологии стеклопакеты. Уже после перестройки останавливаясь в «Латвии», он имел возможность убедиться: технология была так себе. Я хорошо помню жуткий голубенький цвет фасада – вероятно, по моде 1970‑х? – нависавшего над Христорождественским собором (тогда планетарием) «недоскреба».

В 1990‑е «Латвию» тоже подумывали снести, но в конце десятилетия полностью обновили – вместо типично советского уродства получилось усредненное европейское. Это по-прежнему отель, называется «Radisson Blu Hotel Latvija» (Elizabetes, 55), а на последнем этаже его есть еще одно место, откуда прекрасно виден центр города: бар «Skyline». Панорама из него открывается даже лучше, чем с Академии наук.

Самая же высотная из смотровых площадок (97 м) расположена на рижской телебашне, действующей чемпионке среди бетонных сооружений Евросоюза (368 м общей высоты). Правда, добираться до нее довольно неудобно: башня (Rīgas radio un televīzijas tornis, Zaķusalas krastmala, 1) стоит одиноко на острове Закюсала (Zaķusala), Заячьем – по другую сторону Островного моста (Salu tilts) от здания Телецентра, еще одного советского небоскреба. И общественным транспортом до нее не доедешь. Замечательна рижская телебашня не только ростом: строившаяся с 1979‑го по 1986‑й, она – одно из двух высотных сооружений «оккупационной» поры, что не только не кажутся ущербом городскому облику, но исключительно удачно его дополняют.

Еще одно сооружение – Вантовый мост (Vanšu tilts). Типичное, заметим, последствие имперского ига: проект делал Киевский филиал Союздорпроекта (кстати, тамошний Московский мост через Днепр на наш очень похож) при участии московского института Гипростроймост, а металлические конструкции изготовили в Воронеже. Высота пилона моста – 109 метров, но на него забраться не получится: этим в Риге традиционно занимались экстремалы и сумасшедшие, а после того, как один верхолаз с моста спрыгнул, ванты (по ним довольно удобно подниматься) густо обмотали понизу колючей проволокой. А заодно скользкой дрянью намазали, забором огородили, да еще и частная охрана некоторое время на мосту торчала.

Наводки:

* О здании Латвийской Академии наук и смотровой площадке на нем: www.panoramariga.lv

* Сайт гостиницы «Radisson Blu Hotel Latvija»: www.radissonblu.com

* Сайт бара Skyline: www.skylinebar.lv

 

Глава 20. Портовые виды. Рига современная

 

Спикери

Если от Академии наук направиться в сторону Центрального рынка, очень скоро окажешься в рядах одинаковых складов. Налево они тянутся, пересекая Московскую улицу (Maskavas iela), до самой реки. Здесь, на задах рынка, с незапамятных времен была торгово‑перевалочная база, а в середине XIX века зону решили упорядочить и застроить однообразными краснокирпичными амбарами. Хотя назначение построек было чисто утилитарное, город хотел выглядеть нарядно и привлек к проектировке известных рижских архитекторов того времени. Так в Риге появились несколько десятков Красных амбаров, считающихся ныне достопримечательностью.

Но это сейчас – а еще не так давно район был самый непрезентабельный: рыночные задворки, переходящие в кошмарную Москачку. Так что когда городские власти, блюдя статус Риги – европейского города, взялись за обустройство хотя бы центра, взгляд их обратился на этот, совсем близкий к Старушке район. Вспомнили, что амбары – во‑первых, архитектурная ценность, а во‑вторых, удобные здания для обустройства внутри чего угодно: по сути, большие коробки. В духе моды на джентрификацию – превращения запущенных городских территорий в модные и богемные – часть амбаров была переквалифицирована в галереи и кабаки. Облагороженный район зовется попросту «Спикери» (Spīķeri), то есть по-русски «Амбары».

Часть старых складов – та, что на территории Центрального рынка – по-прежнему используется для торговли, а модный район – ближе к реке, за улицей Маскавас (Maskavas iela). Такой «творческий квартал», как величают Спикери, нынче обязан иметь любой европейский город, хоть в какой-то мере пестующий культурную «движуху»; в братском Таллине подобным образом возник недавно барно-галерейный квартал Ротерманна – на месте заброшенных фабрик, где, говорят, Тарковский снимал «Сталкера».

В рижских Красных амбарах теперь – магазины, офисы, театральные и концертные площадки, рестораны и кафе (например, арт-кафе «Dali», Maskavas, 12 k‑1), рядом с ними – упоминавшийся выше Музей Рижского гетто. На прилегающей территории в теплое время года устраивают праздничные мероприятия, размещают временную барахолку и т. п., зимой заливают каток. Здешняя набережная, где еще несколько лет назад кучковались асоциальные элементы, ныне – цивильный променад, разве что несколько пустоватый и неуютный.

Наводки:

* Сайт квартала Спикери: www.spikeri.lv

* Сайт кафе «Dali»: cafedali.eu

 

Андрейоста и Андрейсала

Прогулочная набережная, тянущаяся вдоль Старого города, на севере обрывается под Вантовым мостом. Дальше начинается территория порта – причалы, к которым швартуются многопалубные «круизники»: Рига с какого-то момента сделалась стандартной остановкой балтийских морских круизов, что еще увеличило количество западных пенсионеров на улицах Старушки. Еще чуть ниже по реке пассажирский порт отрезает от грузового небольшой затон с яхтенными причалами. Он называется Андрейоста (Андреевский порт, Andrejosta), а полуостров, который этот заливчик отделяет от портового терминала – Андрейсала (Андреевский остров, Andrejsala).

В любом западном туристическом городе подобное место неизбежно обзавелось бы променадом с кабаками и заполнилось фланирующим людом. С одной стороны – яхты, круизные лайнеры, река, виды левого берега с Вантовым мостом и высотками Кипсалы, с другой – кварталы югендстиля, сад Виестура, «тихий центр»: едва ли не самый приятный район Риги в туристическом ее ареале. От Старушки! – пятнадцать минут неспешного хода.

Но никакого променада у Андрейосты нет – а есть выползающая с территории грузового порта железнодорожная ветка, по которой громыхают маневровые тепловозы с цистернами и полувагонами. Правда, если перейти «железку» и, шарахаясь от автомобилей, прошагать по дороге без тротуара метров сто и, прежде чем начнется портовая территория, нырнуть влево – окажешься на еще одном более-менее модном, более-менее богемном пятачке с кабаками.

Андрейсала – тоже пример джентрификации по-рижски. Лет пятнадцать назад городские власти грозились убрать отсюда портовую инфраструктуру, а территорию приспособить под элитное жилье. Потом в Андрейсале увидели будущий рижский Сохо: полузаброшенный индустриальный район в полутора шагах от центра и с романтическими видами на реку и на корабли закономерно приглянулся артистической публике с неформальными наклонностями. Тут завелись маленькие галереи, клубы и театры, стали проходить концерты, перформансы и хэппенинги. В бывшем здании здешней ТЭЦ хотели открыть Музей современного искусства. Но полноценного богемного «места силы» тоже не вышло, музей вроде бы решили строить в другом месте, а на Андрейсалу обратили внимание вполне респектабельные рестораторы.

Сейчас она представляет собой странный анклав, где перемешались кабаки самых разных жанров, недешевенький ресторан «Koya» (Andrejostas, 4; один из экспертного топ‑12 латвийских заведений) соседствует с размалеванным граффити бывшим складом, и не зарастает народная тропа в огромный алкогольный аутлет, развернутый аршинными буквами «Spirits & Wine» к пассажирскому терминалу и швартующемуся у него парому «Рига – Стокгольм». Рига знает, что предложить варяжским гостям, измученным антиалкогольными мерами у себя на родине. Да и сами рижане заходят на первый этаж бывшего Корпусного цеха охотно – на то он и аутлет, чтобы соблазнять ценами.

В странности Андрейсалы есть свое обаяние, к тому же отсюда, с берега, Рига предстает в мало кому знакомом и довольно эффектном ракурсе. Прямо перед тобой – отправляющийся в шведскую столицу многопалубный паром эстонской компании Tallink, элегантный Вантовый мост, небольшое скопище обитаемых, заброшенных и недостроенных высоток на левом берегу, на симметричном Андрейсале острове Кипсала. Поскольку он отсюда строго на Западе, один из лучших моментов, чтобы завернуть к Андрейосте – летний вечер: закаты с берега смотрятся замечательно.

Наводки:

* Сайт Андрейсалы: www.andrejsala.lv

* Сайт ресторана «Koya»: www.koyarestaurant.com

 

Кипсала

В нулевых, когда цены на рижскую недвижимость росли невероятными темпами и городу предрекали строительный бум, Кипсалу (Ķīpsala) – остров в Задвинье напротив и наискосок от центра – решили утыкать небоскребами и засеять элитными таунхаусами. Рига на планах той поры – еще один градостроительный фантом, каких здешние проектировщики в последние сто лет породили немало: город мечты Карлиса Улманиса а‑ля Берлин Шпеера, идеальная столица Советской Прибалтики с метро, небоскребами, грандиозным Северным мостом прямо над причалами порта…

Вот и постиндустриальная процветающая Рига, вся в высотных башнях причудливых форм, ушла в небытие, даже, по сути, не начав воплощаться. Две высотки начатого тогда комплекса «Z‑Towers» (точь-в‑точь поставленные стоймя пальчиковые батарейки) не завершены до сих пор, про остальные и речи нет, так что Кипсала еще долго будет порядочным захолустьем в полукилометре от центра и в его прямой видимости.

Правда, элитное жилье здесь успело появиться. Неподалеку от ветхих деревянных халуп возникли миллионерские коттеджи. У вновь построенных причалов закачались на реке яхты. Через окна прибрежных рестораций на них поглядывали люди из тех, что не пользуются общественным транспортом – потому что общественный транспорт сюда практически не ходит.

В минувшем самонадеянном десятилетии, когда будущее Риги виделось великим, а джентрификацию ей сулили в масштабах скандинавских столиц, роли у расположенных друг напротив друга с правой и с левой стороны Даугавы Андрейсалы и Кипсалы распределились так: богемной Андрейсале предстояло стать районом богемным, тусовочным, бессонным и безумным, Кипсале – крупнобуржуазным, солидным, вылощенным и тихим. Отчасти таковой она и стала: респектабельные рестораны, дорогие дома, офисы, яхтенные причалы – все это тут есть. Кое-что разместилось, опять-таки, в бывших промышленных помещениях: известный в Риге ресторан «Fabrikas», «Фабричный» (Balasta dambis, 70), называется так не случайно – он находится и впрямь в одном из корпусов бывшей гипсовой фабрики. Другие ее корпуса превратили в элитное жилье.

«Фабричный», вопреки пролетарскому названию, еще недавно слыл прибежищем акул капитала, причем российского – говорили, в дни пресловутой «Новой волны» все его столики резервировались загодя. Хорошо помню картинку: выстроившиеся в переулке на задах ресторана «икс-шестые» и «кью-седьмые» – и полуразвалившуюся избушку в лопухах, служившую им фоном. Примерно так Кипсала выглядит и сейчас: как странная смесь сонной полудеревенской окраины и гетто для богатых.

Ресторан «Fabrikas» стоит на набережной и справедливо гордится своей точкой обзора Старого города – отсюда, «сбоку», тот выглядит не так, как на хрестоматийных панорамах. Другой известный – и весьма недурной, средней ценовой категории – ресторан Кипсалы открывающиеся из него панорамы рекламирует прямо в названии: «Ostas skati» означает «Портовые виды» (Matrožu iela, 15). Он расположен в офисном здании, тоже на берегу, но еще дальше на север, и напротив него – действительно рижский грузовой порт: стрелы кранов, элеватор, контейнеры, вагоны. Широкая река, большие корабли, бескрайний индустриальный пейзаж на другом берегу и лишь в отдалении – сбившиеся в кучку крошечные высотки и шпили соборов. Отсюда Рига вовсе не кажется тем пряничным городком, каким ее запоминает турист, так и не удосужившийся выбираться за пределы Старушки.

Наводки:

* Сайт ресторана «Fabrikas»: www.fabrikasrestorans.lv

* Сайт ресторана «Ostas skati»: www.ostasskatirestorans.lv

 

Даугавгрива, Вакарбулли

Чтобы впечатлиться портовыми видами по полной, можно забраться и еще ниже по реке – но тогда уже на прогулочном кораблике, из тех, что отправляются в теплое время года от набережной 11 ноября (11. novembra krastmala), напротив площади Стрелков (Latviešu strēlnieku laukums). Они обычно доходят до устья Даугавы, огражденного двумя длинными параллельными молами, и поворачивают обратно. В районе устья по левому берегу лежит остров Буллю (Buļļu sala), отделенный от остального Задвинья протокой Буллюпе (Buļļupe). Последняя соединяет реки Даугава и Лиелупе близ их устий. На южном берегу протоки лежит Болдерая (Bolderāja), на северном – Даугавгрива (Daugavgriva): два самых отдаленных и глухих рижских района. Даугавгриву местные русские часто называют Усть-Двинском (буквальный перевод латышского имени). Есть у нее и немецкое имя – Дюнамюнде.

Здесь, в стратегически важном месте, при входе из Рижского залива в Даугаву, всегда стояла крепость. Во всяком случае, всегда после основания Риги. Город бременский епископ Альберт фон Буксгевден основал в 1201‑м, а крепость Дюнамюнде в 1205‑м. Вернее, тогда был основан цистерцианский монастырь, но уже через три года его укрепили за€мком и он стал прикрывать Ригу от нападений с моря.

Разрушаемая и восстанавливаемая, переходя от одних завоевателей к другим, крепость Дюнамюнде выполняла свою оборонную функцию вплоть до самого конца XX века. Во времена Советской Латвии в Усть-Двинске находилась военная часть, потом крепость передали армии независимой Латвии, но той она в конечном счете не пригодилась, и ее решили превратить в туристический объект.

Из-за имущественных дрязг ничего в Даугавгривской крепости не обустроено до сих пор, но посетить ее, сумрачную и запущенную, можно: сунуться в угрюмые казематы, подивиться на водонапорную башню, бывшую когда-то церковной колокольней (храм погиб в Первую мировую), оценить крепость шведского порохового погреба XVII века, который, говорят, пытались за ненадобностью взорвать уже в советские времена – и который стоит до сих пор.

Западнее на том же острове Буллю, на его «внешней кромке» – достаточно популярный у рижан пляж. В пределах городской черты в Риге имеется целых два морских пляжа (не хуже, кстати говоря, юрмальских): справа от устья Даугавы Вецаки, слева, на Буллю, – пляж Вакарбулли (Vakarbuļļi). Он хоть и городской, но чистый – оборудованный относительно недавно, Вакарбулли гордится Синим флагом, не спускаемым лет восемь подряд.

Наводка:

* Сайт компании-организатора речных круизов по Даугаве: rivercruises.lv

 

Глава 21. Юрмала

Вообще-то формально Юрмала – отдельный город, да еще и пятый по населению в стране (56 000 жителей). Но никто никогда не воспринимал ее в отрыве от Риги, и правильно делал. Она как начинала в XIX веке набором дачных поселков под боком у большого города, так и остается им, в общем-то, по сей день. Разве что поселки давно срослись между собой. Когда-то, в совсем уж давние времена, они были рыбацкими, но по мере роста популярности морских купаний в мире и в Российской империи, как водится, мутировали в курортные. Железную дорогу в Дуббельн (нынешнее Дубулты) проложили еще в 1843‑м, и с тех пор пляжное побережье превращалось в то нанизанное на нитку ж/д путей «ожерелье» станций, какое мы знаем сейчас. С юга город – каковой единым городом назначили и Юрмалой назвали лишь в 1920‑м – ограничен рекой Лиелупе, с севера – Рижским заливом. Полоска совсем узкая, но пространство, с которым знакомо большинство курортников, и того у€же: от «железки» до берега. В Майори и Дубулты это меньше десяти минут ходу. Зато с востока на запад, от устья Лиелупе до Слоки (где кончается не административная, а пляжная Юрмала) – три десятка километров.

Для приезжающего в Юрмалу на электричке она начинается в Лиелупе (Lielupe) – это станция сразу за железнодорожным мостом через одноименную реку. Для тех, кто на маршрутке или на машине – в Булдури (Bulduri): автомобильный мост через Лиелупе переброшен на одну станцию западней. При съезде с моста справа – немаленький аквапарк «Ливу» (Līvu Akvaparks, Viestura, 24), куда специально ездят из Риги. А перед мостом на Юрмальском шоссе – пункт оплаты сбора за въезд на территорию курорта: сейчас это 2 евро. Плата взимается только с 1 апреля по 30 сентября (когда все на взморье и ездят) и только с автомобилей.

Тем не менее от станции Лиелупе Юрмала тянется не только на запад, вдоль железнодорожной ветки, но и на восток – почти до речного устья. Почти, но не совсем – непосредственно до устья можно дойти по пляжу или по лесным тропам, а дороги и дома заканчиваются на уровне той самой 36‑й линии (линии эти перпендикулярны проспекту Булдуру (Bulduru prospects)), именем которой назван один из лучших юрмальских ресторанов. «36. līnija» (адрес такой же: Jūrmala, 36. līnija) – заведение, примостившееся в дюнах, с видом на пляж, и летом на террасе, в древесной тени, на морском ветерке тут бывает дивно хорошо. Вот только оценить заведение, вошедшее в 2014‑м в экспертный топ‑10 латвийских ресторанов, будет затруднительно пассажиру электрички – больно далеко (пешком минут 45) и общественный транспорт не ходит. Впрочем, на пассажиров электричек и маршруток тут и не рассчитывают: заведение не из дешевых.

А тем, кто поездом все-таки не брезгует, можно порекомендовать выходить сразу, на первой пляжной станции – Лиелупе. Правда, лишь в том случае, если приехавшего интересует собственно пляж: тут он наименее людный. Но если в задачу входит на людей посмотреть, себя показать, в кафе посидеть – тогда придется ехать дальше: променадов и кабаков в Лиелупе еще нет.

Количество заведений нарастает по мере движения на запад и достигает максимума на отрезке Дзинтари – Майори. Главная точка на карте светской Юрмалы – концертный зал «Дзинтари» (Dzintaru koncertzāle, Turaidas, 1): это в нем выступают все приезжающие в Юрмалу гастролеры. До 2014 года его название звучало синонимом «Новой волны» (и она, и КВН – все это происходило здесь), но, по совести, зал интересен не только тем, что в нем постсоветские миллионеры отбывали светскую повинность на выступлениях безголосых попсарей. До питомцев Игоря Крутого здесь играли Рихтер, Ойстрах, Ростропович, да и юмористы на сцену выходили поавантажней современных кавээнщиков – например, уроженец Риги, сын портового сортировщика строительного леса Аркадий Райкин.

Построили нынешнее здание в 1936‑м, но в «Концертном зале курхауза Эдинбург» давали оперетты еще в позапрошлом веке. Эдинбургом (ни много ни мало) нынешний район Дзинтари (Dzintari, «Янтарный») звался в честь женитьбы герцога Эдинбургского на дочери Александра II. И уже тогда, в 1870‑х (даже до курхауза), здесь был светский центр Юрмалы, которая никакой Юрмалой еще не была.

Но в наши дни слово «Дзинтари» ассоциируется не с парком аттракционов, как в моем детстве (от него и следа давно не осталось), а с московским гламуром. Здесь покупали квартиры в элитных комплексах российские звезды, здесь ВИПы и «форбсы» колобродили в период «Новой волны» в ресторане гостиницы «Light House Jurmala» (Gulbenes, 1A). Сей бутик-отель примечателен многим – не только расценками (1800 евро за ночь в «роскошном люксе»), но и своим расположением прямо на дюнах с видом на море и выходом на пляж – хотя вообще-то любое строительство в дюнной зоне категорически запрещено (что, как видим, не означает, что там ничего не строится… или хотя бы не строилось в более «лихие» десятилетия).

Концертный зал «Дзинтари» стоит там, где к пляжу выходит улица Турайдас (Turaidas iela): тут и есть самый-самый центр. Через три квартала (прочь от моря) от нее перпендикулярно отходит на запад улица Йомас (Jomas iela) – главный юрмальский променад. Это редкий для города случай более-менее полноценной городской улицы, с более-менее непрерывным рядом домов, да и то – лишь на том участке, что ближе к Майори (Majori). Вдоль почти всех остальных улиц – только разрозненные дачные особняки, виллы да редкие многоэтажки советских пансионатов, переквалифицированные теперь в гостиницы. Одна из них, пятизвездочный «Baltic Beach Hotel», что в Майори (Jūras, 23/25), известна своим СПА-центром: чуть ли не самым крупным в Прибалтике, да и по меркам Северной Европы не последним.

Йомас, главная улица Юрмалы, не сказать чтоб особенно длинна – меньше получаса ходьбы. Заканчивается она в Майори (дореволюционном Майоренгофе), в виду одноименной станции. Как раз тут, на повороте к ней – недурной и не слишком дорогой ресторан «Orient Sultan» (Jomas, 33) с кавказским акцентом. Поворачивают многие, потому что популярная прогулочная зона тут, в общем-то, кончается. От следующей станции Дубулты (Dubulti, административный центр города) и дальше – Яундубулты (Jaundubulti), Пумпури (Pumpuri), Меллужи (Melluži), Асари (Asari), Вайвари (Vaivari) – дачи, дачи, дачи.

Дубулты – «узкое место» Юрмалы, в самом прямом смысле: от реки до моря – чуть больше 300 метров. Говорят, начиналось тут все некогда с корчмы латыша Дубултса, но курортная история – не только поселка Дубулты (до революции Дуббельн), но и всей будущей Юрмалы – отсчитывается с Отечественной войны 1812 года: после нее в поселке стали строить дачи ветераны во главе с самим Барклаем де Толли (местная мифология отводит ему роль самого первого дачника на Рижском взморье, хотя, кажется, пионером он все-таки не был).

В советские времена Дубулты было известно «дачей Косыгина» – якобы ее возвели тут именно для главы союзного правительства, любившего Юрмалу (теперь эта дача – резиденция латвийского президента). Но название станции вписано не в политическую историю России, а в литературную. Это не я изощряюсь в высокопарных формулировках – известны слова Андрея Вознесенского о «дубултском периоде советской литературы». Поэт имел в виду Дом творчества писателей в Дубулты, в списке гостей которого – почти все, кто составил славу отечественной словесности второй половины XX века. Хотя началась литературная слава Дубулты задолго до 1946‑го, когда тут открыли Дом творчества. Еще в 1868 году в Дуббельне утонул Дмитрий Писарев. В 1870–1880‑х годах здесь много лет подряд отдыхал Иван Гончаров. И только Леонид Андреев, описавший Ригу и взморье, забрался в Меллужи.

Нынешняя Юрмала, правда, бережно хранит лишь память о латышских поэтах-классиках, а заодно и супругах Райнисе и Аспазии: в Майори в музей превращена дача (Pliekšana, 5/7), где они жили вместе, в Дубулты – дом (Meierovica prospekts, 20), в котором Аспазия провела последнее свое десятилетие (1933–1943). «Дом Аспазии» – как раз строго напротив бывшего Дома творчества советских писателей; помню, как местный русский публицист горько сетовал: во время экскурсии по Юрмале современная гид про латышскую поэтессу рассказала, а про десятки советских классиков, поминавших в своих мемуарах Дубулты, даже не заикнулась.

От легендарного Дома творчества остался коттедж (Akas, 4), принадлежащий Латвийскому союзу писателей, но прежний главный девятиэтажный корпус давно превращен в элитное жилье. Ворота заперты, всюду таблички: «Частная собственность, вход воспрещен». Говорят, многие квартиры тут принадлежат российским поп-звездам (тоже ведь творцы – так что, можно сказать, преемственность сохраняется).

Вообще о советской славе Юрмалы в современном городе не напоминает ничего. Это тем более парадоксально, что именно эхо застойной дольче виты слышалось в оглушительном шуме «Новой волны», и именно Советский Союз престранным образом возрождался в июльской Юрмале, где родившийся в Ярославле американец Леонард Блаватник и родившийся в Ташкенте основатель австрийской компании Григорий Лучанский, сидя рядком, слушали постсоветскую попсу. Где уроженец Львова Михаил Фридман и живущий в Лондоне казахстанский миллиардер, узбек по национальности Патох Шодиев гуляли на вилле латвийского банкира Леонида Эстеркина.

При этом материальные следы той советской Юрмалы, что задала столь мощную светскую инерцию, искать негде. Что осталось от ресторана «Юрас Перле» («Jūras Pērle», «Морская жемчужина»), нависавшего в Булдури над пляжем, легендарного «Перлушника», в варьете которого начинали свои карьеры Лайма Вайкуле и Борис Моисеев? Ничего: сгорел в 1990‑х, долго пугал крайне немногочисленных в то десятилетие гуляющих своими обугленными развалинами, потом был полностью снесен.

Однажды московское издание для богатых заказало мне статью о Юрмале в ностальгическом ключе – я специально лишний раз прошелся по городу и не нашел абсолютно ничего памятного по советскому детству: все дачи, кабаки, магазины, аттракционы либо давно снесены, либо в корне переделаны. По сегодняшнему курорту идешь, ничего не узнавая, ничему не умиляясь – и лишь в начале Йомас (если идти из Дзинтари) оживляешься при виде полутораметрового металлического глобуса: это ж его ты когда-то вместе с вечно тут толпившейся пацанвой азартно раскручивал, налегая ладошками (был такой обязательный ритуал). Вон даже надпись по-русски «Юрмала» цела. Но и «Глобус Юрмалы», как выясняется, больше не крутится.

Наводки:

* Сайт аквапарка «Ливу»: www.akvaparks.lv

* Сайт отеля «Light House Jurmala»: www.lighthousejurmala.lv

* Сайт отеля «Baltic Beach Hotel»: www.balticbeach.lv

* Сайт ресторана «Orient Sultan»: www.restoran-orient.lv

 

Часть четвертая

Не только Рига

 

Глава 22. «Идите в болото!» Кемери

Поездка в Юрмалу – почти обязательный пункт в туристической программе тех, кто приехал в Ригу больше, чем на пару дней. Если, конечно, на дворе не зима – хотя и в зимнем, абсолютно безлюдном курорте, в заснеженных соснах, льдинах на пляже и согревающем глинтвейне в полупустом кафе есть немалое обаяние. Недаром любившая прибалтийские курорты московская и питерская интеллигенция советских времен часто приезжала в Юрмалу в несезон. Но близкая к Риге сосново‑пляжная часть взморья – это и впрямь приложение к собственно рижским прогулкам.

Однако есть в административных пределах города Юрмала места, вояж в которые относится уже скорее к другому жанру. Это уже более далекое и затратное в смысле времени путешествие, на которое придется выделить целый день.

Кемери (Ķemeri) – последняя из юрмальских станций, если ехать из Риги электричкой в направлении на Тукумс (45 км от столицы). Но бывший поселок Кеммерн не только лежит на изрядном отдалении от пляжной Юрмалы, но и совсем не похож на нее. Во‑первых, моря тут нет, зато есть серные источники: Кемери – не морской, а бальнеологический курорт. Во‑вторых, тут, в отличие от всей остальной Юрмалы, не закончились девяностые. Для того чтобы увидеть, что гламурное, дорогое, переполненное летом Рижское взморье представляло из себя пятнадцать лет назад, можно съездить в Кемери.

И во времена Первой республики, и в лютую годину «советской оккупации» здесь был эдакий латвийский Баден-Баден. При Улманисе здесь построили роскошный отель «Кемери» в форме океанского лайнера – чуть ли не самое большое здание эпохи первой независимости, считающееся архитектурным памятником. В 1937‑м в нем прошел международный шахматный турнир с участием, среди прочих, Александра Алехина. В 1980‑х в Кемери работало пять взрослых санаториев и два детских. В 1990‑х не осталось ни одного. Рассказывали, в первые годы второй независимости комплекты казенного постельного белья, украденного из этих санаториев, продавались тысячами.

Тот самый отель, в советские времена санаторий «Кемери», со стен которого перед приватизацией ободрали, как рассказывают, даже деревянные панели, продали, даром что памятник, за копейки некоей мутной фирме, впоследствии растворившейся. Бесконечная волынка с перепродажами и незавершенными реставрациями тянется до сих пор. Курортная поликлиника, некогда славная своей водолечебницей, долгие годы стоявшая пустой, сгорела уже в 2010‑х. В полуразрушенные, поглощенные лесом 10‑этажные корпуса санатория «Ливу», некогда самого большого во всей Юрмале, храбрая молодежь забирается, чтобы выложить в социальные сети репортаж «Наш Чернобыль». И хотя в здешнем парке, запущенном, с осыпающимися пышными беседками, есть, несомненно, свое настроение, приезжать в нынешнее Кемери имеет смысл не ради самого поселка. А – ради болота.

Большое Кемерское болото вроде бы даже «виновато» в появлении здешних серных источников. Получается, оно не только породило знаменитый некогда курорт, но и пережило его. Сейчас болото – главная и единственная достопримечательность Кемери (хотя фанаты советского сериала про Шерлока Холмса и доктора Ватсона знают здешний особнячок, сыгравший страшную усадьбу Сток-Морон, жителей которого пугала пестрая лента, – теперь он приютил администрацию Национального парка «Кемери»).

Добираться до болота общественным транспортом не слишком удобно: от станции придется идти километра четыре – причем не в сторону поселка, а от него. А ведь и само болото предполагает пешие прогулки – по специальным деревянным мосткам. Правда, существуют малый круг, примерно на час ходьбы, и большой, на пару с лишним. Но даже «большая петля» пролегает лишь по ничтожной части площади огромного (5600 га) болота, отлично видного даже с взлетающих из аэропорта «Рига» самолетов.

Пейзаж здешний суров, но по-своему крайне живописен. Верховое торфяное болото напоминает эдакую лесотундру с торчащими из бескрайней трясины, разрозненными березками и карликовыми соснами. Поверхность болота поблескивает малыми и большими лужицами, бочагами, озерцами: если забраться на четырехметровую обзорную вышку, видно, как эти водяные пятна и кляксы перетекают одна в другую. Последний раз я был здесь осенью, когда березы горели в зелено-буром пейзаже яркими оранжевыми факелами. Ближе к вечеру пополз туман, и вспомнился все тот же Шерлок Холмс. Правда, Гримпенскую трясину, где выла собака Баскервилей, Игорь Масленников снимал не у нас – в соседней Эстонии.

Наводка:

* О Кемерском болоте – в разделе «Пешком» на сайте «Lauki ceļotājs»: www.celotajs.lv

 

Глава 23. Хижины и дворцы. По следам Курляндского герцогства

 

Арвидс по прозвищу Крокодил

Почти весь XVIII век граница России проходила примерно на полпути из Риги в Елгаву, тогдашнюю Митаву. То есть Рига была российским городом, а Митава – столицей суверенного государства. Называлось оно Герцогство Курляндия и Семигалия и было для Российской империи точно таким же недальним Западом, как страны Балтии – для Российской Федерации.

Курляндия и Семигалия – это по-нынешнему Курземе и Земгале. Из всех частей современной Латвии ее запад и юг вошли в состав России последними – если Лифляндия с Ригой были захвачены Петром еще в ходе Северной войны, то Митаву-Елгаву, Виндаву-Вентспилс и Либаву-Лиепаю империя получила только по третьему разделу Польши, в 1795‑м. Все три с половиной века своего существования это крохотное государство, зажатое между Речью Посполитой с юга и сначала Швецией, а потом Россией с севера, признавало себя вассалом Варшавы.

Оно кажется историческим курьезом – но именно курляндские герцоги оставили Латвии монаршие дворцы, без которых неполон туристический набор ни одной приличной европейской страны. Более того, благодаря Их Светлостям нынешняя Латвия (которую саму иногда полагают геополитическим курьезом) гордится своим прошлым колониальной державы, хозяйки далеких тропических островов. В Риге есть жилой комплекс и казино под названием «Tobago» – это, как ни смешно, наследие имперского прошлого.

При этом теперешние Курземе и Земгале – средоточие не державного, а, наоборот, провинциального духа: здесь – колоритная национальная глубинка, с каждым годом все более востребованная как раз иностранцами. В Риге и Юрмале россиянину почувствовать себя иностранцем мудрено – но отъезжаешь на несколько десятков километров, и тут уже русским духом не пахнет. Вокруг – не просто Латвия, а Латвия в квадрате, заповедник самобытности с реконструкциями хуторского быта и национальными брендами, дегустируемыми по месту изготовления: в земгальском Тервете нальют пива «Терветес», в курземской Рое накормят ройским деликатесом (копченой скумбрией). И, как по любому настоящему захолустью, перемещаться по нему лучше на арендованном авто.

Однако же выходцев из этого захолустья заносило иногда очень далеко от него. В далекой и глухой – глуше некуда – курляндской Дундаге (Dundaga) вдруг видишь здоровенного каменного крокодила. Оказывается, это памятник местному уроженцу Арвидсу Блументалсу, по общепринятой здешней версии – прототипу Данди по прозвищу Крокодил из одноименного фильма. Он служил в Латышском легионе, сбежал на Запад, завербовался в другой легион, французский Иностранный, оказался в Австралии, стал охотиться на крокодилов – и добыл их, как утверждают, за свою 80‑летнюю жизнь сорок тысяч штук. Так что местные пассионарии забирались и подальше карибского острова Тобаго.

Расцвет Курляндского герцогства пришелся на середину XVII века, на время правления Якоба Кетлера – это при нем Тобаго стал Новой Курляндией (чтобы всего через несколько десятилетий быть проданным англичанам промотавшимся в пух и прах сыном Якоба Фридрихом Казимиром). Правда, от Кетлеров в Курземе и Земгале мало что осталось – главное вложение в здешнее туристическое будущее сделала последняя герцогская династия: Бироны.

 

Европейский шарм за российские деньги

Еще Николай Карамзин в «Письмах русского путешественника» писал: «Мы въехали в Курляндию – и мысль, что я уже вне отечества, производила в душе моей удивительное действие». Впрочем, еще с петровских времен курляндская независимость была, строго говоря, фикцией. Последний из Кетлеров, Фридрих Вильгельм (внук Якоба) умер через два месяца после своей женитьбы на племяннице Петра I Анне Иоанновне (почти все это время длился свадебный банкет в Петербурге, и легенда гласит, что организм 19‑летнего герцога буквально подтвердил классическое: «Что русскому хорошо, то немцу смерть»).

С той поры в Митаве правила молодая вдова со своим фаворитом Бестужевым-Рюминым. Когда спустя двадцать лет Анну посадили на русский престол, она «пролоббировала» избрание курляндским герцогом своего нового любовника из местных, мелкопоместного остзейского дворянина Эрнста Иоганна Бирона. Драчун и страстный лошадник родом из Кальнцема (нынешний Калнциемс, захолустный поселок, в основном дачный) герцогством управлял все равно в основном из Петербурга.

Построенный Бироном в десяти с небольшим километрах от Бауски Рундальский дворец (Rundāles pils) – одна из главных, парадных достропримечательностей Латвии. Нарядная барочная резиденция с французским регулярным садом и охотничьим парком – из той категории «версалей», загородных монарших «дач», что положены всякой уважающей себя Европе: в Испании туриста везут в Аранхуэс, в Италии – в Казерту, в Германии – в потсдамский Сан-Суси; в Латвии его тоже есть куда свозить. Масштаб, конечно, скромнее (собственно, и Латвия не Испания), но Рундальский дворец как раз тем и хорош – соразмерностью. Парадокс тут не только в том, что латвийская историко-архитектурная гордость – памятник временам, когда латыши вкалывали в поле, а их немецкие господа отделывали золотом залы в своих резиденциях. Ведь даже название Рундале – онемеченный вариант немецкого Ruhental, «Долина спокойствия». Ирония еще и в том, что свидетельство державной стати Латвии и ее европейской чистопородности построено петербуржцем на российские казенные деньги по проекту петербургского придворного зодчего Бартоломео Растрелли.

Однако Рундальский дворец с его восстановленными после многочисленных грабежей и разгромов пышными интерьерами, с фонтанами и вычурными цветниками в прилагающемся парке, со знаменитым розарием, из-за которого каждый июль, в пору цветения, тут делается столпотворение, – доказательство не только всесилия удачливого выскочки, из камер-юнкеров заштатного герцогского двора сделавшегося фактическим хозяином трети Евразии. Он еще и символ недолговечности такого фарта. Через четыре года после начала строительства в Руэнтале, в 1740 году, Бирон, лишившийся покровительства умершей государыни, был арестован и сослан на Урал. Стройка прервалась на двадцать лет, на все время царствования Елизаветы Петровны – лишь Екатерина II вернула соплеменнику-немцу курляндский трон и дала возможность довести до ума дворцовые долгострои.

Правда, в главной, столичной своей резиденции – Митавском (теперь, соответственно, Елгавском) дворце – Бирон не успел прожить и месяца. 82‑летний герцог умер через три недели после новоселья, переместившись в цокольный этаж, где позже была устроена усыпальница обеих курляндских династий (доступная сейчас для посещения).

Самый большой барочный дворец Прибалтики, построенный все тем же Растрелли, – место вообще невезучее. В XVIII веке его стены повидали и Калиостро, и бежавшего от революции будущего французского короля Людовика XVIII, брата гильотинированного Луи XVI, и дочь последнего Марию Терезу, именно тут вышедшую замуж за герцога Ангулемского. Но пертурбации XX столетия – включая разграбление в 1918‑м, перестройку во времена Первой республики, жесточайшие бои в 1944‑м – лишили Jelgavas pils (Liela iela, 2) интерьеров и несколько исказили внешний облик. К тому же в противостоянии хижин и дворцов победа осталась все-таки за латышским крестьянством: теперь в монаршей резиденции – Латвийский сельскохозяйственный университет (и музей при нем).

Помимо зимней и летней резиденций Бирон построил себе в Курляндии еще и охотничий замок Грюнхоф (Залямуйжа, Zaļamuiža) в нынешних Залениеках (Zaļenieki) в 20 километрах на юго-запад от Елгавы. Правда, его Бирон вообще не увидел завершенным – умер тремя годами раньше. Тут тоже не обошлось без Растрелли – во всяком случае, отчасти и по мнению отдельных искусствоведов, хотя формальное авторство проекта принадлежит датчанину Северину Йенсену. Последний тоже немало поработал для семейства Биронов – так, елгавское здание Academia Petrina, Петровской академии, где теперь городской музей истории и искусства (Akadēmijas iela, 10), создано им по приказу Петра Бирона, сына Эрнста Иоганна (в честь которого академия и названа).

Наводки:

* Сайт Рундальского дворца: rundale.net

* О Елгавском дворце, Музее истории и искусства и других достопримечательностях города – на туристическом информационном портале Елгавы: visit.jelgava.lv

 

От Венты до Гамбии

Нигде в Латвии не найдешь такой, как в бывшей Курляндии, концентрации дворцов, усадеб, замков, – от самых что ни на есть средневековых (вроде небольшого Яунпилсского, Jaunpils pils, возведенного магистром Ливонского ордена недалеко от Добеле и за 700 с лишним лет не претерпевшего ни одной серьезной перестройки) до стилизаций под готику, выполненных уже в XX веке (вроде изящного краснокирпичного замка Яунмоку, Jaunmoku pils, под Тукумсом, в 1910‑х принадлежавшего роду Унгернов‑Штернбергов: тому самому, из которого «самодержец пустыни» Роман Федорович). И все-таки главная ценность, главная особенность и главное обаяние этих краев – не в них.

А – в хуторах с экспозициями крестьянского быта, в сельских пекарнях, где предлагают попрактиковаться в выпечке ржаного хлеба по рецептам времен младолатышей (в Курземе все это есть, скажем, при «Музее Пастариньша» в нескольких десятках километров от Талси, на родном хуторе писателя Бирзниека-Упитиса «Bisnieki» – его сквозной сказочный персонаж и есть этот самый Пастариньш). В провинциальных пивоварнях, приглашающих на экскурсии (как та же земгальская пивоварня «Тервете»). В местечковых винных праздниках, на которых только и можно попробовать невидаль – латвийское виноградное вино (Сабиле с его Винной горой – это ведь Курземе). В небольших городках – которые здесь по большей части неказисты, но попадаются среди них и колоритные.

Вроде Кулдиги (Kuldīga), в герцогские времена – Гольдингена, что на реке Венте. Якоб Кетлер, просвещенный деятельный государь, пытался сделать свою крошечную страну морской державой. Модернизируя верфи, приглашая голландцев строить и водить корабли, герцог сумел создать довольно серьезный военный и торговый флот и затеять колониальные приобретения – от Вест-Индии (Тобаго) до Западной Африки (где курляндцы построили крепость на островке Святого Андрея в устье реки Гамбия; ныне охраняемый ЮНЕСКО остров Джеймс). Главным портом герцогства тогда была Виндава (нынешний Вентспилс – город, не лишенный интереса, но расположенный все-таки далековато от Риги, чтобы туда можно было съездить без ночевки), но имелась судоверфь и в Кулдиге. Стоит повидать этот 13‑тысячный городишко, чтобы понять, как вопиюще не сочетается в нем ничто с идеей морской державы, имперской экспансии и пр.

При том, что Кулдига гордится масштабом – если не рукотворных своих достопримечательностей, то природных. В ней, непосредственно в городской черте находится самый известный в Латвии и самый широкий в Прибалтике (некоторые источники утверждают даже, что во всей Европе) водопад Ventas rumba. Впрочем, на суперлативы все равно вестись особенно не стоит: ширина шириной, но высота водопада – полтора метра (местами два).

Средний рост самого городка – под стать его природному диву: два, от силы три этажа. Кулдига известна тем, что центр ее сохранился с XVIII–XIX, а кое-где и с XVI века. Но латвийский город-музей мало похож на своих иностранных «коллег» вроде Толедо или Сиены, набитых историческими ценностями и туристами. Если это и музей – то полузабытый, провинциальный, с пыльными шторами и дремлющей билетершей. В таких заведениях и в таких городах можно проникнуться элегическим обаянием захолустья – именно его полна Курляндия, именно в этом она раскрывается по-настоящему.

Наводки:

* Сайт Яунпилсского замка: www.jaunpilspils.lv

* Сайт замка Яунмоку: www.jaunmokupils.lv

* О «Музее Пастариньша (Пастариня)» на хуторе «Bisnieki» – в разделах «Дары села», «Деревенские лакомства» на сайте www.celotajs.lv

* Сайт пивоварни «Тервете»: tervete.lv

* Туристический информационный портал Кулдиги (только на английском): visit.kuldiga.lv

 

Глава 24. По долинам и по взгорьям. Сигулда

Красота латвийской природы – не ошеломляющая, а умиротворяющая. Тут нет ни высоких гор, ни великих рек, ни скалистых побережий, здешние болота, озера, дюны, холмы хороши не экспрессивностью, а гармоничностью. Тем не менее комплексующая, как многие провинциалы, Латвия любит громкие незаслуженные титулы. Сигулду, самое известное наше средоточие романтических пейзажей, принято величать «латвийской Швейцарией» – что не только неправильно, но и глуповато. Ничего, конечно, от величественных Альп в сигулдских холмах нет – но и не надо: их привлекательность совершенно в другом. На долине реки Гауи, находящейся в пределах одноименного – «Гауя» («Gauja») – национального парка, глаз отдыхает: изящная речная излучина, окруженная крутыми лесистыми склонами, роскошно золотящимися в октябре, башенка средневекового замка в отдалении, – все это рождает ощущение пусть не счастья, но покоя и воли.

Собственно Сигулда (Sigulda) – крошечный городишко в полусотне километров на северо-восток от Риги (час с четвертью езды на поезде от Центрального рижского вокзала) – лежит на краю национального парка, на левом берегу Гауи. Две другие точки в углах треугольника, очерчивающего основную здешнюю прогулочную зону, – это Кримулда (Krimulda) и Турайда (Turaida). Из Сигулды в Кримулду проложена канатная дорога – как раз над глубокой долиной Гауи, с холма на холм, длиной в километр: из окна маленькой неторопливой кабинки открываются классические виды на окрестности. Идеальным временем для их созерцания справедливо считается октябрь. Правильно вычислить именно тот уикенд, когда лиственные деревья на склонах сигулдских холмов уже расцветились всеми оттенками желтого и красного, но еще не начали облетать – задача, решаемая рижанами каждую осень: решивший ее правильно вознаграждается длинной очередью на канатку и толкучкой на деревянных лесенках, взлетающих и скатывающихся по здешним «горам».

Многие слова тут хочется взять в кавычки. Например, «пещера». Под Сигулдой, как раз на главном здешнем прогулочном маршруте, расположена самая крупная пещера не только Латвии, но и, кажется, всей Прибалтики – пещера Гутманя (Gūtmaņa ala). Но если в вашем воображении возникают подземные залы, сталактиты, сталагмиты и спелеологи на веревках, то зря: глубина пещеры – меньше 9 метров. Тем не менее у нее имеется своя мелодраматическая легенда, отсылающая ко временам шведского владычества над Ливонией (XVII век). Кстати, первые из надписей, которыми густо испещрен красноватый песчаник стен пещеры, появились, как утверждают, и того раньше – целых полтысячелетия назад.

Легенда (самая распространенная из многочисленных ее версий) повествует о девушке Майе, воспитаннице шведского дворянина, жившей в здешнем Турайдском замке и прозванной за неописуемую свою красоту Розой. К тому же у нее была взаимная любовь с садовником, с которым они встречались как раз в пещере Гутманя. Но однажды, получив записку от любимого и придя сюда, обнаружила Турайдская Роза не своего садовника, а некоего польского дезертира (в XVII столетии за Ливонию воевали друг с другом шведы и поляки) – тот, однажды увидав Майю и воспылав нечестивой страстью, подкинул ей фальшивое письмо. Поняв, что насилия не избежать, девица предложила мерзавцу взамен себя свой платок, якобы заговоренный и спасающий от холодного оружия. И посоветовала проверить действие амулета на ней. Негодяй ткнул ее шпагой – и только увидев, что Роза отдала богу душу, сообразил, как его провели. После чего ему оставалось лишь удавиться самому – то ли от раскаяния, то ли от осознания собственной недалекости.

Турайдский замок (Turaidas pils), где якобы жила Роза, – главный туристический аттракцион окрестностей Сигулды. Аттракцион – потому что впечатляющая краснокирпичная твердыня, что возвышается над речной долиной и манит туристов – в общем-то, новодел второй половины XX века. То есть средневековая крепость тут и правда была – причем заложенная еще в 1214 году, по указанию все того же епископа Альберта, который основал Ригу. Она называлась Schloss Treiden, Трейденским замком, принадлежала рижскому епископу, потом остзейским помещикам – но сгорела во второй половине XVIII столетия. Более-менее масштабные восстановительные работы на развалинах начались только при советской власти, в 1950‑х, и с перерывами ведутся до сих пор.

Аутентичностью пожертвовали ради зрелищности – ведь там, где все осталось в прежнем виде, смотреть особенно не на что. В Сигулде и окрестностях имеются руины и других замков – Кримулдского, что недалеко от станции канатки, замка Зегевольд, давшего имя городку (Сигулда, ведущая свою историю с момента основания этой крепости в 1207‑м, при немцах звалась Segewold) – но это в основном лишь фрагменты стен. Причем даже те руины, что поимпозантней (Зегевольд – он в самом городе), тоже «дополнены» реставраторами. Когда-то, в те былинные времена, когда все три здешних замка были целы и высоко возносились над Гауей, с каждого из них просматривались два других – но в нынешней Сигулде ощущение сказочного Средневековья возникнет лишь у обладателя недюжинного воображения.

Впрочем, есть у городка поводы для гордости посвежее средневековых: например, знаменитая в Латвии санно-бобслейная трасса – очередной пример «оккупационного ущерба», нанесенного стране в 1986 году, когда в Сигулде был построен единственный на тот момент в Восточной Европе такого рода комплекс. Сейчас сани, скелетон и бобслей – те немногие виды спорта, что приносят Латвии олимпийские медали: так, в Сочи в 2014‑м, на самых успешных для страны Зимних играх, все четыре медали (два серебра, две бронзы) были получены именно в этих трех дисциплинах.

Найдется чем заняться зимой в Сигулде и лыжникам: тут имеются трассы как для беговых лыж, так и для горных (склоны 90 м высотой). Какая ни есть, а Швейцария.

Наводки:

* Сайт туристического информационного бюро Сигулды: tourism.sigulda.lv

* О замках Сигулды – на портале «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv

 

Глава 25. Город с орденом. Цесис

Средневековая Рига была местом неспокойным. На крошечном пятачке, в пределах нескольких улиц тут пытались уживаться вечно конфликтовавшие друг с другом епископ, бюргеры и рыцари ордена Меченосцев. Получалось плохо: сущей ерунды хватало, чтобы затеять самую настоящую войну, заканчивающуюся массовыми казнями и разрушением чужой резиденции до фундамента. Поэтому рыцари уже через двенадцать лет после основания Риги построили себе замок в другом, более спокойном месте – в сердце своих ливонских владений, в 90 километрах от Риги, на реке Гауя, в местечке, названном ими Венден (по имени жившего тут загадочного племени вендов, о которых теперь никто ничего толком не знает, но много фантазируют). В конце XIII столетия, когда рассерженные горожане сравняли столичный замок рыцарей с землей, орден (уже Ливонский) перебрался в Венден; к концу XV века тот официально сделался резиденцией магистра.

К середине следующего столетия Венден представлял собой могучую крепость с несколькими рядами укреплений. В 70‑х годах XVI века, во время Ливонской войны город штурмом взял Иван Грозный, с горожанами поступив так, как обычно поступал с противниками («У одного бургомистра вырвали сердце из груди, – пишет хронист, – и у одного пастора язык изо рта, остальных замучили ужасным образом» – и т. д.), а последние защитники замка подорвали себя в погребе. Но потом русские замок все-таки уступили – и некоторые считают, что с этого начались их военные неудачи, приведшие в итоге к проигрышу.

После того как Лифляндия в начале XVIII века стала российской, Венденский замок – укрепленный до того шведами, разрушенный поляками, пострадавший в Северной войне – окончательно пришел в запустение. В 1770‑х представители известного остзейского рода Сиверсов на фундаменте части строений полуразвалившегося старого замка построили так называемый Новый.

Так что замков в нынешнем Цесисе (который на Руси еще в древности называли Кесь) два – и Новый совсем не похож на Старый. Первый, который гораздо меньше, – это графский дворец екатерининских времен, пусть и довольно сурового облика. А вот второй – настоящая старинная крепость: огромная, мрачноватая, с толстенными круглыми башнями. Точнее – развалины крепости. Зато подлинные: это не турайдский макет в натуральную величину, но и не кримулдские замшелые валуны; Цесисский замок впечатляет и древностью своей, и величественностью. Из всех латвийских – то есть, конечно, ливонских – он самый крупный и наиболее сохранившийся. Неудивительно, что в Цесисе часто проводятся костюмированные «средневековые» празднества.

С замковых башен, на которые можно подняться, хорошо видна церковь Святого Иоанна – вторая средневековая достопримечательность города, которой он тоже обязан Ливонскому ордену. Это самый большой подлинный готический храм страны – из тех, что находятся вне столицы. Построили его в конце XIII века, а с конца XV в церкви стали хоронить орденских магистров. Разве что возносящаяся над Цесисом башня со шпилем – не средневековая: это не готика, а неоготика XIX столетия.

Масштаб и мощь этих строений контрастируют с величиной и провинциальностью 18‑тысячного Цесиса. До Риги отсюда меньше сотни километров – но по латвийским меркам и это серьезное расстояние: Цесис – уже настоящая видземская глубинка. Ехать в него на поезде или автобусе из столицы полтора часа с небольшим, но поезда ходят всего несколько раз в день (автобусы чаще). Впрочем, глубинка в данном случае не означает «глушь»: Цесис с его ряжеными рыцарями, с июльским фестивалем искусств, с заезжими туристами – место относительно оживленное, во всяком случае, по меркам полумертвой латвийской провинции. Кстати, здешняя возвышенность Жагаркалнс (Žagarkalns) известна на всю страну своими горнолыжными развлечениями.

Цесис – редкий для Латвии случай «малого города», попадающего под определение «туристический» без оговорок: его можно рекомендовать любому гостю Риги. В целом же для путешествий по латвийской провинции нужна специальная мотивация: углубленный интерес к здешней природе, домашнему вино- и сыроделию или, например, к остаткам советского наследия (существует ведь немало сталкеров, диггеров, исследователей заброшенных военных баз). Никого из них Латвия не разочарует – с чем большим вниманием и азартом к ней относиться, тем щедрее будешь вознагражден. Но это тема уже для совсем другой книги.

Наводки:

* Городской информационный портал Цесиса: www.cesis.lv

* Подробно о Цесисском замке и о церкви Св. Иоанна – на портале «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv

 

Послесловие

В основе нынешнего Латвийского государства лежит идея, вдохновлявшая тех, кто создавал это государство 24 года назад, и тех, кто четверть века сменялся у его руля. Идея очень проста: Латвия должна быть как можно дальше от России – если не в географическом смысле, то в политическом, идеологическом, бытовом, языковом и т. д. Вроде бы на данном пути достигнуты впечатляющие успехи – страна отгорожена от нелюбимого восточного соседа шенгенской границей, она демонстративно закрывает эту границу для Кобзона и Охлобыстина, она проводит на своих полигонах бесконечные учения натовских войск и настойчиво просит западные державы разместить на ее территории свои военные базы. Вот только связь Латвии с Россией, несмотря на все перечисленное, становится лишь прочнее.

Россия, несомненно, главная для Латвии страна. Главная в самых разных смыслах: и главный потенциальный военный противник (во всяком случае, так здесь считается), и главное политическое «пугало», и один из главных торговых партнеров, поставщиков гостей и денег, до недавнего времени – безусловно, главный источник инвестиций в латвийскую недвижимость. О России беспрестанно говорят местные СМИ и местные политики, Россия постоянно на уме у местных обывателей. Россиян полно среди хозяев латвийских предприятий, ресторанов и квартир. Благодаря гостям с другого берега речки Зилупе в большой степени жива здешняя туристическая и курортная индустрия.

Но и Латвия для России – куда более важная, заметная, значимая страна, чем можно было бы ожидать, учитывая несопоставимость «габаритов». На российских телеканалах не переводятся сюжеты о Латвии – будь то возмущенные репортажи на Первом об очередных учениях агрессивного блока НАТО или умильные сюжеты «Дождя» об «идеальной России». Великое множество россиян едет в Латвию отдохнуть, родить ребенка, завести бизнес, оборудовать «запасной аэродром» в виде недвижимости премиум- (ну, или эконом-) класса, а до недавнего времени – получить постоянный вид на жительство в Евросоюзе.

Общая история продолжается. Без малого трехвековой «брак» хоть и завершился разводом 24 года назад, но до сих пор не позволяет нашим странам охладеть друг к другу, выбросить друг друга из головы. Эмоции по-прежнему бушуют: тут сплелись давние взаимные обиды, обоюдные застарелые комплексы, ностальгия по прежнему счастью – но чего в отношениях двух стран нет, так это равнодушного прагматизма. И боимся друг друга мы, и любим гораздо сильнее, чем объективно заслуживаем. Понятно ведь, что страх латышских националистов перед Россией, которая якобы уже снарядила для засылки сюда «вежливых зеленых человечков», ровно настолько же преувеличен, насколько восхищение российских западников «дешевой Норвегией, в которой все говорят по-русски».

Как ни странно, наверное, это прозвучит из уст человека, не отделяющего себя ни от Латвии, ни от России, но я очень хочу, чтобы связь между нашими странами стала слабее. Во всяком случае, чтобы она была менее многообразной и эмоциональной. Хочу, чтобы мы перестали видеть друг в друге то, чего на самом деле нет – будь то выдуманная угроза или выдуманный идеал. Ведь и то, и другое свидетельствует лишь о нашем собственном неблагополучии. Количество латышей, готовящих себя к бегству от русских танков, говорит не об опасности, исходящей от России, а об опасности латвийской политики для латвийских умов. Количество россиян, обустраивающих себе в Риге и Юрмале «запасные аэродромы», говорит не о том, что в Латвии все так уж замечательно, а о неуюте и неуверенности, которые россияне испытывают на родине.

Обеим нашим странам стоило бы сосредоточиться не друг на друге, а на себе. Главная наша проблема – не в соседе, а в нас самих. Точно так же и идеал следует не искать за границей, а воплощать дома.

Только разобравшись с собой, мы сможем увидеть в соседе – соседа, а не отражение собственных фобий и иллюзий. Но для этого нам всем придется довольно сильно измениться самим.

Настроить оптику, навести взгляд на резкость, помочь россиянам рассмотреть мою страну непредвзято – не в черном, не в розовом свете, а такой, какая она есть – в этом я видел свою задачу, садясь за данную книгу.

Надо сказать, оставаться объективным, не идти на поводу у собственных эмоций, не соблазняться упрощенными трактовками – далеко не просто, когда дело касается близкого тебе предмета. Но если есть свои плюсы в промежуточном положении – между двумя странами, культурами, Россией и Европой, Востоком и Западом – то они, сдается мне, именно в этом: в возможности рассмотреть объект под разными углами, учесть разные точки зрения. Положение не самое уютное и комфортное – но весьма ценное для меня. Роднящее меня с городом, в котором я живу всю жизнь и от которого не избавлюсь, даже если переселюсь на другой конец земного шара.

 

Иллюстрации

9 мая – единственный день в году, когда латвийские русские собираются для демонстрации своего единства. Не только без всякой поддержки государства, но и вопреки официальной идеологии

«Твидовый заезд» (Tweed Run) любителей велосипедов и переодеваний – затея международная, но в Риге у нее хватает энтузиастов

Старая Рига – такой, «глянцевой» и типично европейской, видит латвийскую столицу большинство праздных туристов…

Площадь Ливу образовалась во время Второй мировой войны посреди тесной Старой Риги – словно специально, чтобы потом на ней приятно проводили время рижане и туристы

Рижский центральный рынок – и архитектурная достопримечательность, и лучший способ оценить кулинарные достояния страны

Судьба Риги всегда была связана с морем – о чем напоминают заглядывающие в город международные регаты

Бремен подарил Латвии не только основателя ее будущей столицы, епископа Альберта, но и один из известнейших памятников нынешней Риги

В Риге, бессчетное число раз изображавшей в советских фильмах лощеный Запад, найдется натура и для ретро из жизни российской провинции

Московский форштадт, знаменитая Москачка – то место, где Рига куда больше похожа на российское захолустье, чем на европейскую столицу

Спикери – подаренное мэрией рижанам общественное пространство, где рижан-то зачастую и не хватает

Участники декабрьского благотворительного забега Санта-Клаусов на улице Яуниела, где жил советский Шерлок Холмс и падал из окна профессор Плейшнер

Рига рекламирует себя как столицу Рождества, но выглядит зимой мрачновато

Кондовую латышскую старину охотно изображают в центре города, вообще-то построенного в старину немцами для завоевания и угнетения латышей

Музей Рижского гетто и Холокоста в Латвии посвящен событию, которое тут вспоминают неохотно

Содержание